Андрей Миронов: баловень судьбы

Вспоминает А. Червинский: «Мы на даче в Пахре. Вокруг нас сплошь березы ростом чуть выше нас и множество соловьев. В наших маленьких березах они почему-то поют не только ночью, но и сейчас, ярчайшим днем.

Вот он – Андрей Миронов. Он грызет кукурузный початок. Ему семнадцать лет. Довольно упитанный, аккуратно причесанный мальчик. Ярко-голубые, круглые глаза, розовая физиономия. Зубы щелкают по несуществующей кукурузе. Это этюд. Он поступает в театральное училище и будет с этим «показываться». Прощелкал весь початок и по инерции вгрызся в собственную руку. Жует рукав.

Теперь он ест воображаемый апельсин, обливаясь несуществующим соком. Доел и ждет, растопырив пальцы, моего мнения.

Мне ясно – он на краю пропасти, но если спасать слишком энергично, то может сорваться и упасть. Спрашиваю деликатно, с фальшивой улыбкой: «А ты всерьез хочешь всю жизнь этим заниматься?» – «А чем же еще?» – спрашивает он безнадежно. Все уже случилось. Он артист, потому что ничем другим заниматься не может. Это уже навсегда…»

Червинский как в воду смотрел: Миронов действительно стоял на краю пропасти. Дома перед зеркалом он еще хорохорился, а едва переступил порог «Щуки», чтобы пройти прослушивание у великой Цецилии Львовны Мансуровой, как мгновенно у него носом пошла кровь. Миронова уложили на диван, кликнули секретаршу, чтобы она принесла воды. Сделав несколько глотков и приложив платок к носу, Миронов вежливо извинился и покинул аудиторию. Другой на его месте после такого провала навсегда забыл бы дорогу к училищу. Но Миронову и здесь хватило духу перебороть себя. Спустя несколько дней он вновь пришел в «Щуку» и сдал в секретариат свою автобиографию и короткий список с репертуаром для туров. Там значились: ранний рассказ А. Чехова «Альбом», басня С. Михалкова «Седой осел» и стихотворение А. Пушкина «К морю».

Между тем первый тур Миронову не понадобился. Уже на консультации он так блестяще прочитал отрывок, что экзаменаторы засмеялись. Они увидели в нем зачатки будущего комика. И пригласили сразу – минуя первый – на второй тур.

Вспоминает Виктория Лепко (она поступала в «Щуку» в эти же дни): «Вы знаете, как бывает при поступлении. Сначала идут консультации, очень много народу, и все друг друга не видят, потом кто-то отсеивается, а какая-то группка остается. Тогда начинается общение.

Среди других такой толстый мальчик, всегда прыщавый какой-то был, чисто мужской красотой не привлекал внимания абсолютно, и даже казалось, что неуклюжий достаточно, застенчивый, можно сказать, закомплексованный, к девочкам не подходил.

Мальчик такой… я бы на него внимания не обратила. Даже как бы посочувствовала: бедный мальчик, родители обкормили, я думала, потом дети всю жизнь не могут похудеть и мучаются. Толстый мальчишка, думаю, бедняга. Такие дети всегда очень комплексуют, это в нем еще было.

Потом, когда подходил, начинал что-то рассказывать и как-то весело показывать и сразу совершенно преображался. Глаза искрились, а потом, когда мы начали заниматься всякими движениями, оказалось – он замечательно двигался при всей своей комплекции. Короче говоря, оказался очень обаятельным и веселым…»

Именно эти обаяние и юмор и сослужили Миронову хорошую службу – его приняли в «Щуку». Аккурат в те же дни с гастролей по Дальнему Востоку вернулись родители Миронова, и Мария Владимировна встретила на улице актрису Театра имени Вахтангова Марию Синельникову, которая входила в экзаменационную комиссию «Щуки». И та буквально сразила Миронову неожиданным признанием: «Ты знаешь, Маша, мы приняли парня с твоей фамилией. Очень смешной мальчишка!» «Да это же мой сын!» – воскликнула Миронова, чем привела подругу в еще больший восторг.

Стоит отметить, что из отпрысков знаменитых родителей в группе Миронова оказались еще два человека: Виктория Лепко (дочь актера Театра сатиры Владимира Лепко) и Николай Волков (сын актера Николая Волкова). Однако с ними во время экзаменов Миронов почти не общался, предпочитая им другую компанию. Он подружился с двумя своими будущими сокурсниками, которые были значительно старше его: Юрием Волынцевым (тому было 27 лет) и Михаилом Воронцовым (23 года). У каждого тут же появилось прозвище: Боба, Ворон и Мирон. Практически все экзамены они не разлучались и горячо переживали друг за друга: каждый мечтал, чтобы его друг обязательно поступил.

Вспоминает М. Воронцов: «Летом 1958 года после сдачи очередного вступительного экзамена в Театральное училище имени Щукина в направлении к дому по Рахмановскому переулку, угол Петровки, шли трое – Юрий Волынцев, Андрей Миронов и ваш покорный слуга. Шли смотреть, как Юрка Волынцев по кличке „Боба“, а позднее „пан Спортсмен“ из „Кабачка «13 стульев“ съест на глазах у почтеннейшей публики почти ведро макарон, в которые было положено полкило сливочного масла и насыпано две пачки зеленого сыра.

«Старики, – сказал Боба, поднимаясь по лестнице, – я вот все думаю, неужели мы когда-нибудь будем артистами?»

Мирон усмехнулся и сказал:

– Боб, если у нас с Вороном есть еще выбор, то у тебя его просто нет.

Дело в том, что во время вступительных экзаменов по мастерству актера педагоги довольно громко выражали свое восхищение природными данными Волынцева, называя роли, которые он сможет играть в театре. Жаль, но почти ни одно из этих пророчеств не сбылось.

Но и для самого Андрея выбора не существовало. Он был артист и по генам, и по призванию, и по таланту, тогда еще никому не известному…»

По старой доброй традиции, заведенной в советских вузах, учеба там обычно начиналась… с коллективного выезда на картошку (таким образом студенты помогали труженикам села и заодно приобщались к труду). На дворе стоял сентябрь 1958 года, место выезда – ближнее Подмосковье. В деревню отправились 28 человек, и всех деревенские поселили… в одной большой брезентовой солдатской палатке. Из мебели там были только нары, а на них – сено. Все запасы, которые студенты привезли с собой – колбаса, сыр, консервы, вино, – в первый же вечер были съедены за общим столом. Это было сделано опрометчиво, поскольку уже на следующий день случилась беда. Оставленные на кухне Вика Лепко, Оля Яковлева и Галя Егорова умудрились переварить макароны, которые превратились в один большой липкий ком. Бедным девушкам пришлось в течение нескольких минут выслушивать обидные реплики своих однокурсников, некоторые из которых в своих выражениях не стеснялись. Все понимали: если такое варево будет продолжаться и дальше, все здесь опухнут от голода. Но пухнуть никому не пришлось, поскольку очень скоро картофельная эпопея закончилась. Дело было так.

Спустя пару-тройку дней большая часть студентов слегла с ОРЗ. Естественно, работать в таком состоянии никто из больных не хотел, а здоровые пахать за двоих тоже не желали. Поэтому, когда кто-то предложил всем курсом сбежать в Москву, эта идея была принята на «ура». Кто-то из ребят нашел сговорчивого шофера грузовика, который за сотку согласился подбросить студентов до города. Побег состоялся следующим утром. Пока деревенские безмятежно спали, студенты поднялись ни свет ни заря, погрузились в грузовик и рванули в столицу. Больше их в том совхозе не видели.

Вскоре после возвращения в Москву, где-то на третьей или четвертой неделе учебы, Андрей Миронов решил устроить у себя дома сабантуй. Аккурат в те дни его родители уехали на очередные гастроли по стране, и вся огромная квартира на Петровке перешла в полное распоряжение сына. И он решил, что называется, «тряхнуть мошной» – произвести впечатление на своих более взрослых однокурсников. По словам все того же М. Воронцова: «В доме была только домработница Катя. Андрюша развлекал нас в тот вечер, как только мог: пел, танцевал, рассказывал смешные истории и к полуночи, устав, заснул прямо за столом. Катя, убиравшая посуду, грустно глядя на спящего, сказала: „Андрюша тянется за взрослыми, а он совсем еще ребенок…“

Между тем в конце октября учеба была прервана: ректор «Щуки» Борис Захава вновь послал мироновскую группу на картошку. Ослушаться этого приказа было нельзя: Захаву все в училище жутко боялись. Он был по-настоящему крут. Например, в 1955 году он выгнал из училища Татьяну Самойлову за то, что она позволила себе сняться в фильме «Мексиканец». Поэтому, когда Захава узнал, что целая группа его студентов самовольно покинула совхоз, он их выгонять не стал, но пообещал в ближайшее же время отправить их на картошку снова, причем в еще более дальнюю тмутаракань. И слово свое сдержал. Вот как вспоминает о той поездке В. Лепко:

«Тут уж мы собрались более тщательно. Брали с собой даже муку, крупы. Но мы и предположить не могли, что там есть совершенно будет нечего. Вы не представляете, в какую деревню нас загнали, какой там был хлеб. Я такого хлеба никогда не видела. Только в войну такой хлеб ели. А это было недалеко от Москвы, и все же пятьдесят восьмой год… Чудовищное ощущение от этого приезда.

Нас тогда разделили на две деревни. В нашей оказались почти все девочки. Андрюшка с ребятами попал в другую деревню, не с нами. Там тоже было несколько девочек.

Встречались мы всем курсом на поле, по утрам. Делились новостями. Я помню, рассказывали, что Мишка Воронцов спал в ночной рубашке, длинной, до полу, чем всех совершенно приводил в изумление, и в двух деревнях о диковинной этой штуке судачили как о главном и чрезвычайном событии, случившемся в сих краях.

Нас же привели в одну избу и впятером воткнули в одну комнату, вместе с хозяйкой, ее невесткой беременной и сыном – деревенским пастухом, тот на печке спал. А мы – за занавеской в той же комнате.

Кровать, раскладушка и трое на полу. Периодически мы менялись местами. Хозяйка будила сына матом-перематом. Мы все в первое утро были в шоке. Побежали к ручью, умылись, побежали к бригадиру, опоздали минут на десять. Он кричит:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.