Г е н а р т. Похож на газетчика: обтрепан и космат. Впрочем, ясно поляк...
      Б а к у н и н (кивает Вагнеру и Рекелю и опрокидывает стакан с водкой в рот). Скверная у вас водка... Бр-р!
      Л о т т а (восторженно). Вот это - мужчина!
      Г р у н е р т. Не хотел бы я такого к себе в нахлебники...
      В а г н е р. Боже мой, какая унизительная сцена! Лучшая, передовая молодежь, держит себя менее достойно, чем городская чернь. Чего же ждать от народа простого, которого не коснулось благородное влияние наук и искусств? (Отвлеченный чавканьем Бакунина, смотрит на него с непреодолимой брезгливостью.)
      (Студенты, перешептываясь, о чем-то совещаются.
      В пивной тихо.
      Ближние посетители с любопытством наблюдают, как ест Бакунин.)
      П р о ф е с с о р (пожимаясь, точно от холода). Вот животное!
      Б а к у н и н (бросает взгляд на Вагнера и разражается внезапным хохотом. Сквозь смех вырываются обрывки слов: он хочет начать говорить, но смех душит его). Август... не могу! (Вытаскивает из кармана платок, утирает им глаза, потом лицо и продолжает хохотать.)
      Р е к е л ь (смеется). Что ты, над чем, Михаил, над чем?
      Б а к у н и н. Понимаешь, вспомнил, Август, вспомнил, как я... у Вагнера колбасу с'ел! Ни крошечки не оставил! Жена его нарезала этак тоненько, аккуратненько, как принято в деликатном доме к столу, а я всю ее сразу. А чем я виноват: колбаса была совсем необыкновенная, удивительная колбаса. А жена его, премилое, добрейшее создание, - так та пришла прямо в панику. Потерял навсегда репутацию человека, который умеет вести себя в обществе. Но жена у него - нежнейшее существо. Как ее здоровье, Рихард?
      В а г н е р. Ты, право, Михаил, напрасно. Минна тогда, действительно, была в замешательстве, но вовсе не потому, что ты так... странно ел... У нас кроме колбасы ничего не было, и мы просто боялись, что ты не наешься до-сыта.
      Б а к у н и н. Смотри, Рекель, какие у него глаза: он мне этой колбасы никогда не простит! (Смеются.)
      В а г н е р. Иногда ты мне кажешься страшным. Ты шутишь, где нужно быть мрачным, и, обладая добрым сердцем, любишь и сострадаешь мимоходом, по-пути.
      Б а к у н и н. Одно напоминание о колбасе ввергает тебя в пучину сладчайшего пессимизма. (Смеются.)
      В а г н е р. Неужели и ты не хочешь понять меня, ты, с твоим даром понимать все?
      Б а к у н и н. Не знаю, чего тебе не хватает...
      В а г н е р. Михаил!
      Б а к у н и н. Тебе хорошо. У тебя, вон, королевская униформа есть...
      Р е к е л ь. За что ты его, Михаил?
      В а г н е р (закрывая лицо руками). Жестоко это, жестоко, потому что от тебя...
      Б а к у н и н (хмурым тоном, сквозь который звучит нежность). Что с тобой, музыкант?
      Р е к е л ь. Ну, вот, ну, вот, так - хорошо!
      (В пивной напряженная, что-то предвещающая, тишина. Общее любопытство направлено на Бакунина и его друзей.)
      В а г н е р. Я завидую тебе. Ты поглощен всепожирающей идеей, ты видишь эту идею в народах, в людях и не замечаешь при этом самих людей. Тебе некогда остановиться на мне, тебе не до меня, как и не до кого. Скажи, есть ли для тебя люди?
      Б а к у н и н. Для человека на первом плане должно быть человечество. Кто не отдается его делу без оглядки, тот не человек, а филистер. Человек должен не замечать себя.
      В а г н е р. Но не у всякого найдутся силы пожертвовать своею личностью. Личность, готовая обогатить человечество, подняв его до себя, разве она не должна быть поставлена выше безглазой, безголовой, бездушной толпы?
      Б а к у н и н. Человечеству нужно служенье, а не жертвы.
      Р е к е л ь. Как это верно, как верно!
      В а г н е р. Да, да. Но как же ты не хочешь понять меня? Я - художник, поэт, музыкант. Отдавая свое искусство жизни, служу ли я ей?
      Р е к е л ь. Конечно, Рихард, конечно! Ты исполняешь свой долг перед человечеством.
      В а г н е р. И вот тут... Если бы вы знали! Целые годы труда, годы вдохновения пропали бесследно.
      Р е к е л ь. Не правда, не правда, Рихард! Твои оперы...
      В а г н е р. Оставь, ты вечно успокаиваешь! Я жаждал коренного переворота в искусстве. Шесть лет отчаянной борьбы не оставили ни одной царапины на бесстрастном изваянии театрального истукана. Вокруг меня открылась пустыня... Что же дальше?
      Б а к у н и н (стучит по тарелке). Сигару!
      Л о т т а. В какую цену, сударь?
      Б а к у н и н. Большую, хорошую сигару. (К Вагнеру.) В борьбе нет места отчаянию, если не утрачена вера в великий смысл цели, ради которой борьба ведется. Изверился ли ты в своей цели?
      В а г н е р. О, нет! Она пылает предо мною, как прежде, в неотразимой красоте.
      Б а к у н и н (спокойно). Тогда восстань и разрушь все, что стоит преградой на пути к цели.
      В а г н е р. Нет! Я убедился, что только ценою своей гибели, как художника, можно одолеть твердыню лже-искусства.
      Б а к у н и н (спокойно, как прежде). Разрушь в себе художника.
      В а г н е р. Бессмыслица, бред, безумие! Погибнуть, умереть, чтобы на завоеванном твоею смертью месте распустился чертополох. Скажи, скажи, Михаил, кто же придет на смену нам, кто будет строить наше здание, если мы умрем, не успев сказать, каким оно должно быть?
      Б а к у н и н (сквозь облака сигарного дыма, видно, как улыбается он, выпуская тихие слова, которые стелются, подобно дыму). Ты все о новых формах, новом здании... Вопреки стараниям революционеров испортить историю, ни одна революция, даже самая глупая и самая маленькая, не прошла для человечества бесплодно. Потому, что всякая революция есть разрушение. И потому, что на месте разрушения само собой, всегда и помимо воли революционеров вырастает новое. Оставь заботы о том, кто придет на расчищенное тобой поле и засеет его. История сама позаботится и пришлет новых сеятелей. Ты - революционер. Делай свое дело.
      Р е к е л ь. Разрушай.
      Б а к у н и н. Бунтуй...
      В а г н е р. Да, бунт. Я не могу отказаться от него. И, потеряв одно, я нашел другое оружие. Друзья, не есть ли самопожертвование выражение того инстинкта, который толкает человека на бунт. Бессильный сломить закоснелые формы жизни, человек уничтожает самого себя. В этом саморазрушении бунт проявляет свою волю к отрицанию жестокой действительности...
      Б а к у н и н. Ты что-то путаешь...
      Р е к е л ь. Он хочет сказать о бунте Иисуса.
      Б а к у н и н. Рихард, пощади своего бедного друга!
      В а г н е р. Саморазрушение Иисуса...
      Б а к у н и н (перебивает). Прошу тебя, дорогой мой, оставь! Сделай мне только одно одолжение. Если будешь писать об Иисусе, изобрази его человеком слабым.
      (Входит Галичек, разыскивает глазами Бакунина и быстрыми шагами направляется к нему.)
      11.
      Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, музыканты, Бенедикт и др. студенты-немцы, Бакунин, Вагнер, Рекель, Галичек.
      В а г н е р. Но почему? В том-то и заключается моя идея...
      Г а л и ч е к. Михаил Александрович!
      Б а к у н и н (оглядывается, вскакивает, обнимает Галичка. Юный, стройный, как тростник, тот исчезает в об'ятиях друга). Вот прекрасно, прекрасно! Ты по-старому пунктуален. Садись, рассказывай. (Галичек недоуменно смотрит на Вагнера и Рекеля.) Можешь быть совершенно покоен: это - мои друзья. (Таинственно.) Как дела?
      Г а л и ч е к. Лучше, чем можно было ждать.
      Б а к у н и н. Ты разыскал его?
      Г а л и ч е к. Завтра утром он ждет вас.
      Б а к у н и н. Где?
      Г а л и ч е к. На старом месте.
      Б а к у н и н (берет руку Галичка, многозначительно пожимает ее). Август, вот человек, которого природа создала для революции. А если бы ты видел, каким был этот юноша, когда вокруг него рвались на части бомбы Виндишгреца!
      Р е к е л ь (протягивая руку Галичку). Вы защищали свободу в Праге?
      Б а к у н и н. Он бился за независимость чехов и показал себя достойнейшим сыном этой благородной нации!
      Р е к е л ь. Скажи, что там, какой нашел ты Прагу?
      Б а к у н и н. Там все, как на вулкане. Революция выглядывает из-за каждого угла, из-за каждого дерева. Наше дело помочь ей вспыхнуть. И вот (шепчет, пригнувшись к столу) мы должны переправить остатки моего воззвания в Богемию и бросить его в народ. Ни один листок не пропадет бесследно, как ни одна искра не может не взорвать сухого пороху. У нас есть надежный человек, который берется установить особые пункты на границе, откуда мы будем руководить работой наших братьев в Богемии.
      В а г н е р. Вас переловят на границе в одиночку!
      Б а к у н и н (загадочно). О, нас гораздо больше, чем думают австрияки...
      Г а л и ч е к. Мы полагаемся только на верных людей.
      Б а к у н и н. Наши действия совершенно тайны. Ни одно государство не может совладать с тайным обществом.
      Г а л и ч е к (к Бакунину). Я обещал ему... сделать вам одно специальное сообщение без свидетелей. (Встает.)
      Б а к у н и н (подхватывает Галичка под-руку и отводит его в сторону). Ну?
      Г а л и ч е к. Завтра его друзья отправляются в Познань и Прагу и могут взять с собой письма.
      Б а к у н и н. В Прагу я напишу. Не знаю, кто сейчас в Познани.
      Г а л и ч е к. У меня есть там друзья.
      Б а к у н и н. Ты должен непременно написать и сообщить весь план. У тебя есть шифр?
      Г а л и ч е к. Нет.
      Б а к у н и н (хватаясь за голову, очень взволнованно). Как можно без шифра? Боже, какой ты ребенок! Погоди! (Роется в карманах, достает клочек бумаги.) Мы сейчас составим. Карандаш есть?
      Г а л и ч е к. Мы попросим перо.
      Б а к у н и н. Ах, разве можно! Тотчас догадаются, что у нас какая-то тайна. Неужели ты переписывался без шифра?
      Г а л и ч е к. Мне и в голову не приходило...
      Б а к у н и н. Ты погубишь все дело! Ну, как можно без шифра?
      (Посетители перешептываются, косятся на Бакунина и Галичка.)
      Г а л и ч е к. Мы составим завтра...
      Б а к у н и н. Ты доверяешь друзьям вполне?
      Г а л и ч е к. Как самому себе.
      Б а к у н и н. Отлично. Ты возьмешь с них клятву и посвятишь их в наш план подробно от моего имени... (Совсем тихо.) От имени эмиссара Польши и Богемии. Потом... (Шепчет так, что его не слышно.)
      Д а н и н и. Как хотите, а мне этот газетчик очень подозрителен.
      Г е н а р т. Да, судя по тому, как он горланил сначала, он шепчется теперь не без основания...
      П р о ф е с с о р (тихо). Милейший Клоц, этот скандалист-заговорщик.
      Б а к у н и н. Понял? Сейчас же отправляйся. Завтра утром я буду у него...
      (Галичек откланивается Вагнеру с Рекелем и направляется к выходу.
      В тот момент, когда он поравнялся со студентами, Бенедикт встает и толкает Галичка локтем.)
      Б е н е д и к т. В нашем отечестве, сударь, принято извиняться даже тогда, когда задевают нечаянно...
      Г а л и ч е к. А что делают в вашем отечестве, когда толкаются нарочно?
      Б е н е д и к т. За это у нас дают пощечины!
      (Галичек судорожно заносит руку для удара.
      Студенты хватают Галичка за руку, обступают и теснят его. В тот же момент Бакунин стремительно подходит к столу студентов и со страшной силой ударяет по нему кулаком. Звон и дребезжанье посуды, тяжелый вздох испуга проносятся дуновением по пивной; потом все стихает.)
      Б а к у н и н. Дайте этому юноше дорогу...
      Б е н е д и к т. Позвольте нам лучше знать, что нужно делать!
      Б а к у н и н. Я вам говорю, чтобы вы пропустили этого юношу!
      В а г н е р (подходя к Галичку, беспокойно). Мы пойдем вместе...
      Б а к у н и н. Прекрасно, ступайте.
      (Студенты нерешительно дают дорогу.
      Вагнер и Галичек быстро выходят.)
      12.
      Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, музыканты, Бенедикт и др. студенты-немцы, Бакунин, Рекель.
      П е р в ы й с т у д е н т. В конце концов, эта нахальная манера совать свой нос, куда не просят, возмутительна!
      Б а к у н и н (с улыбкой глядит в глаза студента. Тихо). Вам было бы очень совестно, когда б вы знали, какого прекрасного, великодушного человека вы оскорбили так незаслуженно... Вам всем было бы стыдно... (Продолжает смотреть в глаза студента и ясно улыбается.)
      П е р в ы й с т у д е н т. Он ваш друг, а вы...
      Б е н е д и к т. Вы первый оскорбили нас, и в нашем лице - всю нацию!
      Б а к у н и н. Я понимаю, что вы, привыкшие наносить оскорбления всем народам, очень щепетильны в вопросах своей чести...
      Д а н и н и. А позвольте спросить, вы сами-то какой национальности?
      Б а к у н и н. Я - русский.
      Г р у н е р т. Пропали мои денежки!
      Г о л о с а. Ах, та-к! Вот оно что! Ха-ха!
      (Общее оживление.)
      П р о ф е с с о р. Итак, вы изволите принадлежать к нации, которая, передушив все народности на своей территории, собирается задушить нас, немцев.
      Г е н а р т. Россия хочет сделать из нас свою губернию!
      П е р в ы й м у з ы к а н т. Ваш Николай травит нас чехами и поляками!
      Б е н е д и к т. Он хочет перенести на наши земли свои псовые охоты!
      П р о ф е с с о р. По вашей замечательной теории, сударь, вы лишены права защищать свою нацию, как нацию тираническую, хе-хе!
      Б а к у н и н. Для вас, это было бы, действительно, невозможно. Немецкий патриот так же жаждет порабощения всех славян, как и немецкий деспот. Нам, русским, стыдно деспотизма русского правительства, в то время, как вы гордитесь своими тиранами.
      П е р в а я д а м а. Какие слова!
      П е р в ы й а к т е р. Здорово!
      К л о ц. Вы говорите очень горячо, сударь, и потому увлекаетесь. Немецкие народы ведут сейчас жестокую борьбу с деспотизмом.
      П р о ф е с с о р. И если бы не русские козни, мы бы давно были впереди самых свободных государств.
      Г о л о с и з п о с е т и т е л е й. Зачем вы поддерживаете поляков?
      Б а к у н и н. Поляки - враги русского царя, значит - друзья русского народа.
      П е р в ы й с т у д е н т. О, тогда вы найдете много друзей и среди немцев!
      (Одобрительный смех.
      Во время разговора, втянувшего с самого начала всех посетителей, они постепенно скучиваются вокруг Бакунина и охватывают его полукольцом.
      Сидят только проф. Ионшер и Клоц.
      Когда полукольцо образуется, медленно крадучись выходит из кухни Марихен и становится рядом с волнующимся Грунертом.)
      13.
      Грунерт, Лотта и др. кельнерши, Клоц, проф. Ионшер, посетители, Данини, Генарт и др. актеры, фрау Грунерт, музыканты, Бенедикт и др. студенты-немцы, Бакунин, Рекель, Марихен.
      Б а к у н и н. Мы в этом не сомневаемся. И мы с радостью будем сражаться за ваше - немецкое - и наше общее спасение, за вашу и нашу общую будущность. Священная обязанность нас всех - борцов революции - отразить врагов нашей общей свободы.
      Г е н а р т. Это что же за общая свобода? Похоже на то, что чехи бунтуют ради освобождения немцев?
      Б а к у н и н. Ради всеобщего освобождения! Когда венские революционеры истекали кровью в борьбе со своими деспотами, мы воздвигли на улицах Вены рядом с немецкими баррикадами большую славянскую баррикаду. Ибо мы знаем, что свобода народов, для того, чтобы укорениться где-либо, должна укорениться везде.
      К л о ц. Однако, позвольте. Почему славяне ополчились на Франкфуртский парламент?..
      П е р в ы й а к т е р. ...Этот оплот немецкой свободы.
      Б а к у н и н. Это сборище детски-глупых людей, которое стало посмешищем всей Европы!
      К л о ц (хватаясь за голову). О, о-о!
      (Ропот и жесты, перебиваемые зычным голосом Бакунина.)
      Б а к у н и н. Мы ищем самостоятельности, а эти безголовые куклы хотят онемечить весь мир!
      К л о ц. Остановитесь, остановитесь, ради Бога!
      П е р в ы й а к т е р. Безумец!
      Б а к у н и н. Не только славянин, ни один честный немец не ударит пальцем о палец в защиту франкфуртских святош!
      Б е н е д и к т. Довольно!
      К л о ц. Уйдемте отсюда, господа!
      (Всех охватывает страшное волнение. Многие спешно расплачиваются с кельнершами, бросая негодующие пугливые взгляды на Бакунина, который продолжает говорить.
      Марихен подходит ближе к Бакунину и, не мигая, с открытым ртом, смотрит на его потное, разгоряченное лицо.)
      Б а к у н и н (делает два шага вперед, неся перед собой за спинку стул). Не профессорам, которые сидят во Франкфурте, и не этим литераторам, которые обливают помоями ругательств поляков и чехов, протягиваем мы руку, нет! Мы ищем и хотим содружества молодой Германии, той Германии, которая еще не существует, которая так же, как и мы, преследуется и угнетается и которая, поэтому, достойна нашей дружбы!
      П р о ф е с с о р. Панславист! (Собираясь уходить, к студентам.) Пойдем, друзья!
      Б е н е д и к т. Коллеги!
      Д а н и н и. Господа, что ж вы стоите? Ведь это - злейший ваш враг!
      П е р в а я д а м а. Он помешался!
      (К выходу в беспорядке устремляются: Клоц, пр. Ионшер, Данини, Генарт, Бенедикт, первый актер, первая и вторая дамы и двое - трое других посетителей.
      Оставшиеся плотнее скучиваются вокруг Бакунина, который ничего не замечает и, глядя прямо перед собою, выкрикивает болезненно-страстно короткие слова.
      Грунерт перебегает с места на место, пытается обратиться к Бакунину, но всякий раз отскакивает от него, проглатывая какие-то обрывки слов.
      Неотрывно смотрят на оратора Рекель и Марихен.)
      14.
      Грунерт, Лотта и др. кельнерши, посетители, актеры, фрау Грунерт, музыканты, студенты-немцы, Бакунин.
      Г р у н е р т. Господи! Какое дело!
      Д а н и н и (приоткрывая дверь и показывая одну голову). Его нужно в полицию!
      Б а к у н и н. Жалкие козявки! Вас запугали. Протестантские пасторы, - эти зловреднейшие филистеры, - одурачили народ сказками о славянском предательстве. А кто же, как не немецкие деспоты, предали и задавили свободную Вену? Чьи бомбы зажгли золотую Прагу? Вы возненавидели страшное слово "панславизм", не замечая, что этим словом вас пугает голштинский тиран на русском троне. Этим словом русский царь хочет закрепить свое господство над немецкой политикой. Но это господство - гибель для немцев! Русский деспот лжет, когда говорит о своей любви к славянам. Он послал высочайшую благодарность Виндишгрецу - этому бесстыдному палачу славянской свободы! Славяне знают цену царской любви! Они хотят свободы, а вовсе не тирании, хотя б она была под скипетром русского немца!
      П е р в ы й м у з ы к а н т. Славяне хотят стать тиранами немцев!
      Б а к у н и н. Они хотят освободить все народы! Они знают, что никто не может обращать другого в рабство, не делаясь рабом сам. Я говорю это вам, как русский!
      П е р в ы й с т у д е н т (горячо). Но что ж нужно делать нам, немцам, которые жаждут свободы и братства?
      Б а к у н и н. Надо прижечь ляписом народного гнева все болячки и язвы королевской власти. Надо прогнать королей!
      Г о л о с и з п о с е т и т е л е й. Правильно!
      (Шум одобрения.)
      Г р у н е р т. Ох, Господи!
      Б а к у н и н. Надо оглянуться вокруг: революция - везде. Новый дух, со своей разрушающей силой, вторгнулся в человечество и проникает до самых глубоких, самых темных слоев общества. И революция не успокоится, пока не разрушит окончательно одряхлевшего мира и не создаст нового, прекрасного!
      Р е к е л ь. Прекрасного!
      (Посетители с удивлением глядят на Бакунина.)
      Б а к у н и н. Освобождение народов может выйти только из одного бурного движения. Дух нового времени говорит и действует только среди бури!
      П е р в ы й с т у д е н т (взволнованно, задыхаясь). Что ж нужно делать сейчас?
      Б а к у н и н. Деспоты решили положить предел распространению революции. Но дух революции смеется над пограничными заставами и невидимо ступает вперед, словно азиатская холера. Деспоты выставили своим убийцей Австрийскую империю. Сохранение Австрии - вот чего хотят наши враги. Разрушение Австрии - вот чего должны желать мы! (Пронзительно кричит.) Совершенное разрушение всех австрий! Кто за Австрию - тот против свободы! Кто за свободу - тот против Австрии!
      М а р и х е н (испуганно крестится). Пресвятая богородица! Да это колдун!
      Г р у н е р т. Пошла на место!
      (Марихен убегает в кухню.
      В тот же момент распахивается дверь и вбегает Галичек.)
      15.
      Грунерт, Лотта и др. кельнерши, посетители, актеры, фрау Грунерт, музыканты, студенты-немцы, Галичек, Бакунин.
      Г а л и ч е к. Михаил Александрович! (Хватает Бакунина за руку и тащит его в сторону). Сюда идет полиция! Я слышал, как публика, которая нагнала меня на улице, называла вас русским шпионом. Пойдемте!
      Р е к е л ь. Нужно спешить!
      Б а к у н и н (вдруг размякает, опускается на стул и произносит, точно самому себе). Это воззвание к славянам подпалит Европу со всех концов. (К Галичку.) Мы должны сделать все, чтобы скорее распространить воззвание.
      Г а л и ч е к. Вам нужно бежать, не теряя ни минуты!
      П е р в ы й с т у д е н т (тихо подойдя к Бакунину). Я хотел... Простите меня...
      Б а к у н и н. За что?
      П е р в ы й с т у д е н т. Я... обозвал вас... подлецом...
      Г а л и ч е к. Пойдемте же!
      Б а к у н и н (подымается, схватывает и жмет руку студента, который расцвечивается радостной улыбкой). О, молодежь одинаково прекрасна у всех наций! Хотите с нами?
      П е р в ы й с т у д е н т. Хочу!
      Б а к у н и н. Даже если наш путь ведет к смерти?
      П е р в ы й с т у д е н т. Да.
      Б а к у н и н. Пошли!
      (Обнимает одной рукой Галичка, другой - студента и направляется решительно к выходу.
      Рекель следует за ними.
      Те, кто остаются, неподвижно провожают уходящих глазами.
      Тихо.)
      АКТ ВТОРОЙ
      СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ
      --------------
      Пивная Грунерта. Столы и стулья скучены и поставлены друг на друга. Окна и наружная дверь плотно занавешены. Большой фонарь освещает комнату. Изредка доносятся глухие отголоски выстрелов.
      --------------
      НОЧЬ.
      [Пустая страница]
      1.
      (Грунерт, фрау Грунерт.
      Грунерт ходит взад-вперед, зажав руками обмотанную полотенцем голову.
      Фрау Грунерт вяжет чулок.)
      Г р у н е р т. Точно на ней камни разбивают. Который это день?
      Ф р. Г р у н е р т. Да, почитай, с тех пор, как на Анненской колокольне в набат ударили.
      Г р у н е р т. Который день, спрашиваю?
      Ф р. Г р у н е р т. Пятый... или шестой. А может и седьмой...
      Г р у н е р т. Целая неделя, оо-ох!.. Никогда так не болела...
      (Вбегает Марихен.)
      2.
      Грунерт, фрау Грунерт, Марихен.
      М а р и х е н. Там этот пришел, как его... который книжки продает. Пустить?
      Г р у н е р т. Пусти... Да только запри за ним дверь.
      М а р и х е н. Того, который короля увез, поймали. Один дяденька с ружьем говорил, что у него нос отрежут, чтобы он королей не прятал.
      Г р у н е р т. Ступай, ступай, дура!
      (Марихен убегает.)
      3.
      Грунерт, фрау Грунерт.
      Ф р. Г р у н е р т. Кому это нос будут резать?
      Г р у н е р т. Тем, кто его тычет, куда не нужно!
      Ф р. Г р у н е р т. Король-то, говорят, и знать ничего не хочет. Заперся в крепости...
      Г р у н е р т. Нет, о тебе справлялся, как, говорит, фрау Грунерт поживает, передайте ей о моем беспокойстве. О-ох, Господи!
      (Входит Клоц.)
      4.
      Грунерт, фрау Грунерт, Клоц.
      К л о ц. Добрый вечер! Не думал, что дойду: на каждом углу останавливают!
      Г р у н е р т. Долго еще проканителятся с этими негодяями?
      К л о ц. Ах, господин Грунерт! Неужели вы не понимаете, что все это добрые патриоты? Неужели вы хотите, чтобы пруссаки затоптали нашу прекрасную родину своими сапожищами?
      Г р у н е р т. Странные речи, если позволите... Если бы король призвал защищать отечество, я бы сам первый... А тут другое дело. Тут нис-про-вер-жение, да-с! А пруссаки за короля и против мятежников, негодяев, поляков, чехов...
      К л о ц. Ради Бога! А конституция, парламент? Король не хочет признать народных представителей.
      Г р у н е р т. Какие представители? Которые сами не признают королевской власти? Которые против закона, против Бога? Скажите, любезнейший, неужели во всей Саксонии не нашлось ни одного немца, который повел бы свой народ на защиту отечества, если бы дело было чисто? Почему главарем всей шайки выбрали русского проходимца, и он крутит и командует?
      К л о ц. Он настоял на том, чтобы все дело передали польским офицерам.
      Г р у н е р т. И правительство послушалось. Послушалось русского, хе-хе!..
      Ф р. Г р у н е р т. Это тот самый, который с'ел у нас на целый талер и ушел, не заплативши?
      Г р у н е р т. Да-с. Военный совет состоит из поляков, комендант народных сил - грек, а комендант всех комендантов - русский...
      К л о ц. Действительно...
      Г р у н е р т. И все это вместе называется защитой отечества. Какого, если позволите? Польского, греческого, русского?
      (Вбегает Марихен.)
      5.
      Грунерт, фрау Грунерт, Клоц, Марихен.
      М а р и х е н (задыхаясь от радости). Нынче ночью все стекла полопаются, во-как будут палить. Привезли пушки, боль-шу-ущие!
      Г р у н е р т. Опять по улицам бегаешь?
      (Сильный стук во входную дверь.)
      Г р у н е р т. Т-с-с!
      (Все притихают.
      Стук раздается еще сильнее.)
      Г о л о с с н а р у ж и. Именем народного правительства, приказываю открыть!
      Г р у н е р т (грозит Марихен). Молчи!
      Г о л о с с н а р у ж и. Именем народного правительства, открыть!
      (Сильный стук.
      Грунерт вскакивает, хватает стол, силится втащить его на ступеньки, чтобы забаррикадировать дверь. Просит знаками помочь ему.)
      Г о л о с а с н а р у ж и. Что за дьявол, подохли, что ли, тут?.. Именем народного правительства... Ломай!
      (Дверь трещит.)
      Г р у н е р т (громко). Идем, идем, сейчас идем! (Возится со связкой ключей.) Сказано, что от народного правительства - и ладно, все будет сделано. При чем тут дверь?
      Г о л о с с н а р у ж и. Не разговаривай!
      Г р у н е р т. Ключа вот никак не найду... (Стук возобновляется.) Нашел, нашел! Пожалуйте!..
      (Входят Рекель с отрядом повстанцев.)
      6.
      Грунерт, фрау Грунерт, Клоц, Марихен, Рекель, повстанцы.
      Р е к е л ь. Оружие есть?
      Г р у н е р т. Помилуйте, сударь, какое может быть оружие у мирного обывателя?
      Р е к е л ь (показывая на стены). А это что?
      П е р в ы й п о в с т а н е ц. Тут целый арсенал!
      Г р у н е р т. Историческое, древнее, только историческое, если позволите...
      В т о р о й п о в с т а н е ц. Добрые карабины!
      Р е к е л ь. Почему вы не исполнили приказа провизорного правительства? (К повстанцам.) Забирайте!
      Г р у н е р т. Если позволите, не пригодные к стрельбе, только исторические...
      Р е к е л ь. Вас следовало бы арестовать. Извольте все уйти в ту комнату!
      Г р у н е р т. Не одно, может быть, столетие без всякого употребления, только как древность... (Пятится.) Если бы имел оружие годное, долгом своим счел бы...
      Р е к е л ь. Ваше место в коммунальной гвардии, а не за печкой. Стыдно!
      (Клоц, фрау Грунерт скрываются в соседней комнате.)
      Г р у н е р т (к Марихен). Пошла, пошла!
      Р е к е л ь (удерживая Марихен, показывает Грунерту на дверь). Именем провизорного правительства!..
      Г р у н е р т. Долгом своим счел бы... (Шмыгает за дверь.)
      7.
      Марихен, Рекель, повстанцы.
      Р е к е л ь. Это твой хозяин, девочка?
      М а р и х е н. У-гм-у!
      Р е к е л ь. У него есть еще ружья?
      М а р и х е н. А вы не скажете?
      Р е к е л ь (смеясь). Хочешь, побожусь?
      М а р и х е н. У него, дяденька, в спальной над кроватью два ружья висят, и ягташ, и ножик во-какой.
      Р е к е л ь. Порох тоже есть?
      М а р и х е н. Я не знаю.
      Р е к е л ь. Ну, ладно.
      П е р в ы й п о в с т а н е ц (собрав в груду оружие). Куда это?
      Р е к е л ь. На Вильдштруфскую баррикаду. Один из вас останется со мной.
      (Повстанцы уходят, унося на плечах оружие.)
      Р е к е л ь (к Марихен). Но, покажи, как пройти?
      М а р и х е н. Только потихоньку!
      П е р в ы й п о в с т а н е ц. Ха-ха! На цыпочках!
      (Уходят следом за крадущейся Марихен.)
      8.
      (Пивная остается некоторое время пустой. Наружная дверь настежь. За ней смутными, черными силуэтами рисуются дома пустынной улицы. Голоса, доносящиеся с улицы звучат и отдаются придушенно-гулко, как в пустой бочке.)
      П е р в ы й г о л о с. Кто идет?
      В т о р о й г о л о с. Актер королевской оперы.
      П е р в ы й г о л о с. Ка-кой?
      В т о р о й г о л о с. Здешней, дрезденской...
      П е р в ы й. То-то! Куда идешь?
      В т о р о й. Домой.
      П е р в ы й. Подходи ближе.
      (Тихо. Пауза.
      В дверь заглядывает Генарт. Осторожно осматривает помещение, потом входит. В то же время справа, опасливо оглядываясь, появляются Грунерт, Клоц и фрау Грунерт.)
      9.
      Генарт, Грунерт, Клоц, фрау Грунерт.
      Г е н а р т. Что у вас здесь?
      Г р у н е р т. Т-ш-ш!
      Г е н а р т. Кто?
      К л о ц. Рекель.
      Г е н а р т. Зловредный демократ! Это его надо благодарить, что мы остались без театра. До какого вопиющего зверства дошел: храм искусства обратил в пепел! А вчера смолу приказал жечь, чтобы пруссаки к баррикадам не подобрались.
      К л о ц. Этак можно весь город сжечь...
      Г е н а р т. И сожгут! Им только того и надо.
      Г р у н е р т. Т-ш-ш! Идут.
      (Входит Рекель и первый повстанец с ружьями и патронташами.)
      10.
      Генарт, Грунерт, Клоц, фрау Грунерт, Рекель, перв. повстанец.
      П е р в ы й п о в с т а н е ц (к фрау Грунерт). Ну-ка, пивной котел, посторонись! Ненароком проколю шомполом - весь сироп вытечет...
      Р е к е л ь. Вы будете иметь дело с Департаментом Защиты. Я почитаю вас врагами народа.