Я и сам думал поручить это дело Леокадии Александровне и очень обрадовался, что наши мнения совпали.
      Примерно через две недели Чеклуев приехал в лагерь и сообщил, что все улажено, квартира есть.
      - А как насчет связи с радисткой? - спросил Я его.
      - На связь будет ходить только Гонсевская.
      - Правильно. А когда радистка устроится в Марьиной Горке, то будет получать информацию непосредственно от Бондарика. Кроме хозяйки квартиры и Гонсевской, никто ничего не должен знать об этом деле.
      - Даже из наших?
      - Да, иначе нельзя.
      Когда Саша уехал, я снова взял в руки текст радиограммы и задумался. "Ждите гостей". Что это будут за гости? Один из них, несомненно, радист, а кто другой или другие? Но и очередная радиограмма не дала ответа на этот вопрос. В ней сообщалось: "В ночь на 5 февраля ждите самолет. Хозяин".
      Начало февраля 1944 года... Вот уже двадцать месяцев мы находимся на белорусской земле. Они не были для нас легкими, эти месяцы. Конечно, если бы мы спокойно отсиживались в своих хорошо оборудованных землянках, то не было бы трудностей, не было бы тяжелых потерь, которые отряд понес за это время, но мы выполняли свой долг и старались выполнить его с честью.
      В летний зной, осеннюю грязь, в зимнюю стужу наши разведчики постоянно были на боевой вахте - верхом, на телегах, на санях, пешком, они кружили под Осиповичами, Марьиной Горкой, Талькой, Слуцком и Бобруйском, а затем, проделав путь в десятки километров, возвращались с разведданными на базу, отдыхали день-два и снова отправлялись в свои районы действий.
      Не могла немецкая контрразведка не знать, с какой целью мелкие группы партизан появляются в населенных пунктах, расположенных в нескольких километрах от важных узлов коммуникаций. Чтобы пресечь эту деятельность, принявшую особый размах в последнее время, фашисты на партизанских тропах стали устраивать засады. Для этого не требовались крупные воинские подразделения, достаточно было одного-двух десятков хорошо обученных и вооруженных солдат, ведь наши группы связных, как правило, были небольшие, два-три человека. Это обстоятельство тоже, очевидно, хорошо было известно противнику.
      Засад, которые устраивали немцы осенью и зимой 1943/44 года, было множество.
      Костя Арлетинов и Лева Никольский на пути из-под Осиповичей обнаружили засаду под Репищами. Они развернули сани и сумели уйти, хотя гитлеровцы еще долго стреляли им вслед из винтовок и пулеметов. Напоролся на засаду и Саша Бычков с группой разведчиков. Но немцы, засевшие на опушке леса, слишком поздно открыли огонь, и сани вихрем пронеслись мимо. Лишь один из разведчиков получил при этом легкое ранение.
      В совхозе "Велень" под Марьиной Горкой наша небольшая, но хорошо вооруженная группа во главе с Сашей Чеклуевым и Васей Смирновым также чуть-чуть не нарвалась на засаду. Саша Бычков, который оставался в охранении во дворе одного из деревенских домов, увидел свет горящих цигарок возле совхозного амбара в яблоневом саду, мимо которого они прошли десять минут назад. Об этом он тут же сообщил ребятам. Те бесшумно вышли из хаты и обходным путем двинулись к Дубровке. Из засады по ним ударили немецкие пулеметы. Наши залегли, ответили огнем из автоматов и, отстреливаясь, ушли. Преследовать немцы не стали. Очевидно, побоялись потерь.
      Возвращаясь из-под Бобруйска, попал в засаду Тит Чупринский. Он сражался до последнего патрона, до последнего вздоха. Фашистам дорого пришлось заплатить за его смерть.
      На пути из-под Тальки в Сутин погиб Георгий Шихалеев. Уходя от преследовавших его гитлеровцев, он в жестокий мороз провалился в занесенную снегом глубокую осушительную канаву на торфяниках. Шихалеев, человек сильный, выносливый, упорно боролся за свою жизнь. Он сумел выбраться из канавы и далеко ушел от нее, но одежда его постепенно схватилась ледяной коркой, и Георгий уже не смог двигаться. Его нашли на другой день утром в каких-то трехстах метрах от первых домов деревни Сутин.
      Порой кажется, что будь ребята осторожнее, не постигла бы их такая участь. Но осторожность и боевой задор всегда в вечном противоречии друг с другом. Иногда думаешь, что гибель товарищей дело случая, могло этого и не произойти, но сколько раз по воле того же случая они оставались в живых...
      Между деревнями Бытень и Клетное, возле самой дороги, появились два снежных могильных холмика. Здесь с воинскими почестями мы похоронили наших бесстрашных разведчиков Чупринского и Шихалеева.
      В начале 1944 года немцы зачастили в Дубровку. До них, видимо, дошли слухи, что здесь бывают партизаны, а некоторых дубровцев уж очень часто видят в Марьиной Горке.
      Гитлеровцы ходили по домам, расспрашивали жителей, пытались хоть что-нибудь вынюхать, угрожали, но дубровцы держались дружно и стойко, среди них не было предателей. Однако немецкая контрразведка, похоже, кое-что все-таки сумела нащупать и стала особенно беспокоить семью Луцевич. Нам удалось узнать о приказе арестовать Веру, и мы успели ее предупредить. В начале февраля она ушла из деревни. Вскоре после ее ухода была арестована Мария Григорьевна Кудина. Она, конечно, была под контролем и если и оставалась на свободе, то только лишь как приманка для Луцевич.
      Гонсевскую мы считали вне подозрений, однако в начале марта 1944 года гестапо арестовало и ее. В течение месяца следователь СД в Марьиной Горке вел допрос, сопровождавшийся пытками и избиениями, и каждый раз перед началом допроса он клал перед Леокадией Александровной листок бумаги, на котором было написано: "Шарый, Федор". Но Гонсевская категорически все отрицала. Мужественная женщина так ни в чем и не призналась. Прямых же улик у следователя не было.
      Ничего не добившись в Марьиной Горке, гестапо переправило Гонсевскую в Бобруйск. Там также в течение двух месяцев продолжалось следствие. Леокадия Александровна по-прежнему начисто отвергала обвинение в связи с партизанами. Ее отправили в Освенцим. Вместе с Гонсевской в один и тот же день был схвачен и отец Веры. Луцевич погиб в концентрационном лагере, Гонсевская чудом уцелела.
      После этих событий большинство жителей Дубровки покинули родную деревню и стали лагерем в лесу под деревней Бытень. Они взяли с собой и троих малолетних детей Гонсевской. Вера Луцевич жила в том же лагере.
      Противник нанес нам ощутимый удар, но работа продолжалась. Связь с Бондариком была поручена Ануфрию Романовичу Сиротко. В наших радиограммах он значился под именем Демьян. Знали мы Ануфрия как связного одного из партизанских отрядов, но до той поры не пользовались его услугами. Он зарекомендовал себя как честный, преданный Советской власти человек.
      До войны рядом с Дубровкой на сенчанском поле базировались наши бомбардировщики. Немецкая авиация в первые же дни войны разбомбила аэродром. Часть самолетов была уничтожена, часть перебазировалась в другое место. Ануфрий, еще до прихода немцев, снял с него скорострельные авиационные пулеметы, спрятал их и впоследствии передал партизанам.
      До войны Сиротко был бухгалтером. С приходом немцев стал работать на свиноферме. Сразу же боль-Шую часть свиней перевел в изолятор и пустил слух, что на ферме чума. Немцы забирали здоровых свиней, а "чумных" Ануфрий забивал и переправлял партизанам.
      Вместе с Ануфрием на свиноферме работал его брат, бывший председатель колхоза в Дубровке. При обстоятельствах, неясных до сих пор, брат Ануфрия был убит. До марьиногорских оккупационных властей дошли слухи, что тот погиб от рук партизан, поэтому Ануфрий и жена его брата Анна Васильевна пользовались доверием у гитлеровцев.
      Ануфрий часто бывал в Марьиной Горке с нашими поручениями. Они сводились в основном к доставке разведданных о железнодорожных перевозках через станцию, полученных им от Бондарика. Сиротко никогда ничего не записывал, все держал в памяти. Хата его стояла на краю села. Слуховое окно чердака было обращено в сторону совхоза "Сенча", откуда мы обычно въезжали в деревню. Если слуховое окно было закрыто белой занавеской - значит, въезжать нельзя, в деревне немцы.
      Время от времени Сиротко брал у нас магнитные мины, в специально оборудованном тайничке в телеге доставлял их в Марьину Горку, а там группа, в которой состоял Бондарик, пристраивала их к цистернам с горючим. Ануфрий успешно сотрудничал с нами почти до самого прихода советских войск, но у фашистов в конце концов все же возникли подозрения. В июне 1944 года при возвращении с задания он был схвачен. Уличающих предметов или документов при нем не нашли. При допросах его подвергали жестоким пыткам, но о своих связях с партизанами он ничего не сказал. Освободили его наши войска в Марьиной Горке. Затем до конца войны он был на фронте. Умер Ануфрий Романович в 1964 году.
      * * *
      Гости, гости... Кто бы они ни были - это большое событие для отряда. Последний раз нам сбросили груз в мае 1943 года. И теперь мы остро нуждались в питании и рации, оружии, боеприпасах, обмундировании.
      На самом высоком месте, возле деревни Бытень, мы заготовили с вечера груды хвороста и стали с нетерпением ждать. Однако самолет прилетел лишь под утро, когда нас уже стала покидать надежда. Сначала послышался шум моторов. Он становился все сильнее и сильнее. Темный расплывчатый силуэт машины пронесся над нашими кострами и исчез из виду. Неужели не наш? Но вскоре самолет появился вновь. От него отделился какой-то предмет, за ним - другой... Вот-вот вспыхнут белые купола парашютов - и мы примем гостей прямо на руки! Но что это?
      Два парашюта схлестнулись и с нарастающей скоростью несутся к земле. Глухой удар... Рядом лежат молодая женщина и разорвавшийся грузовой мешок. Бойцы бережно поднимают изломанное, теплое, но уже безжизненное тело и кладут его на подводу. На парашюте плавно спускается еще кто-то. Подбегаю и вижу Шарый! Обнимаемся, целуемся. Все искренне рады его возвращению.
      - Радистка? - спрашиваю я, кивнув на подводу.
      - Она, - вздыхает Шарый.
      - Надо же так... А мы ведь и квартиру для нее в Марьиной Горке приготовили, и связных...
      Утром того же дня погибшую при приземлении радистку мы похоронили рядом с Чупринским и Шихалеевым.
      * * *
      В начале марта в одном из домов деревни Бытень проходила вечеринка. На ней веселились как наши бойцы, так и другие хлопцы и девушки, большей частью из беженцев. Среди тех, кто вынужден был уйти из Су-тина, была очень хорошая семья Яндульских. Отец семейства погиб в 1937 году, а его уже повзрослевший сын с приходом оккупантов ушел в партизаны. В одной из стычек с карателями он, будучи тяжело раненным, попал в руки немцев и тут же был расстрелян. Но фашистам этого оказалось мало. Они согнали жителей на центральную улицу деревни и попытались выявить родственников Яндульского. Мать убитого, его сестры Яня и Ядя проявили исключительную выдержку: они прошли, как и все, мимо тела родного им человека и ничем не выдали себя - ни волнением, ни слезами. Фашисты уехали ни с чем, но семье пришлось уйти из деревни. Старшая дочь Яня ушла к партизанам, а младшая, Ядя, с матерью и теткой поселилась в Бытене.
      Ядя, в то время шестнадцатилетняя девушка, была очень привлекательной, и за ней пытались ухаживать многие наши ребята, но она пока никому не отдавала своего предпочтения. Нравился ей, пожалуй, больше всех Игорь Курышев. С ним она охотно танцевала, и у них это хорошо получалось - очень красиво. Кроме того, Ядя играла на гитаре и хорошо пела белорусские и украинские песни. С Игорем мы часто бывали у нее на квартире. Это несколько скрашивало нашу, хоть и полную тревог, но все же довольно однообразную жизнь.
      В разгар вечеринки из-под Осиповичей приехал Николай Суралев, вызвал меня на улицу и сказал, что у него есть план проведения одной интересной операции.
      - Возле деревни Протасевичи находится небольшой немецкий аэродром. Там базируются легкие самолеты противника, и, кроме того, там же находится крупный узел ВЧ-связи. Самолеты используются для связи со штабами войсковых частей и перевозки почты. Есть возможность уничтожить охрану и захватить немецкие "кукурузники".
      - А зачем нам самолеты? Ну там броневики, бронетранспортеры - это еще куда ни шло, а самолеты... - недоуменно посмотрел я на Николая.
      - Да у нас же есть летчики!
      - Какие там летчики? Стрелок-радист и техник-моторист.
      - Ну ладно, - согласился Суралев, - самолеты мы не будем брать, уничтожим, но у немцев может быть свежая почта: донесения, приказы, разве это было бы не интересно для нашего командования?..
      Решили, что одна группа - ее возглавит Суралев - должна будет ликвидировать охрану и персонал, размещенный в бараках, другая - под моим командованием - уничтожит самолеты.
      Доложили Шарому. Тот согласился с нашими доводами. Возглавить операцию Илья Николаевич поручил мне.
      На другой день на десяти подводах мы отправились под Протасевичи. В то время в лесу еще лежало много снега, санная дорога была накатана, лошади шли ходко. В потемках проехали деревню Сутин и, не доезжая Репищ, остановились в лесу. Ночь была тихая, светлая, и лишь временами низкие облака закрывали луну. На подходе к аэродрому кустарник поредел, и мы вышли в поле. Короткая остановка - и группа Суралева обходным путем отправилась к своему объекту. Через полчаса тронулись и мы. Под ногами предательски хрустел ледок. Пройдя примерно полкилометра, вышли к границе летного поля. Впереди вырисовывалось какое-то небольшое строение - похоже, заброшенный сарай. Подошли к сараю вплотную и решили ждать, когда начнет бой группа Суралева. И тут случилось непредвиденное. Из-за сарая вышел часовой и потребовал назвать пароль. Ответить ему нам было нечего. Я передернул затвор автомата, но немец опередил меня, выстрелив почти в упор. Я упал на снег и на какое-то время потерял сознание. Когда очнулся, вокруг меня уже хлопотали Рая, Валя и Саша Бычков. "Ребята, командир ранен!" - приглушенно сказал кто-то. Грудь сдавило тяжелым обручем, дышать стало нечем, горлом пошла кровь. И лишь когда наши девушки, сняв с меня кожанку с меховой безрукавкой и распоров гимнастерку, начали делать мне перевязку, я смог произнести несколько слов:
      - Как остальные? Все ли живы?
      - Живы, - ответил Костя Сысой, - фашиста я заколол, он не успел сделать второго выстрела.
      В той стороне, куда ушла группа Суралева, вспыхнула ракета и раздался треск немецких пулеметов. В ответ ударили наши ППШ. Видимо, выстрел часового поднял на ноги весь гарнизон, и группу Суралева встретили огнем. Пока мне наспех делали перевязку, Саша Бычков и Костя Сысой из плащ-палатки и жердей, срубленных тесаками, успели соорудить носилки. А вскоре появилась и группа Суралева. Николаю объяснили, что произошло. Когда пулеметные трассы стали приближаться и по верхушкам кустов застучали пули, он приказал:
      - Выносите командира, мы задержим немцев!
      Подняв носилки, Костя Сысой, Саша Бычков, Лева Никольский и Костя Арлетинов почти бегом двинулись вдоль канавы. Через час меня донесли до того места, где были оставлены подводы. Вскоре нас нагнала группа Суралева. Немцы дальше сарая не пошли.
      Лева Никольский и Костя Арлетинов на одной из подвод умчались в Репищи. Я с помощью товарищей присел под елкой. Знобило, дышать было трудно; потерял много крови - кровью пропитались гимнастерка, брюки, натекла она и в сапоги. Хорошо еще, что пострадал я один.
      Лева с Костей вскоре вернулись. У знакомых жителей они выпросили перину, тулуп. Меня положили на перину и прикрыли тулупом. Лошади тронулись. На всякий случай вперед выслали разведку, выставили и тыловое охранение.
      Вскоре я потерял сознание и пришел в себя только на другой день, когда наш обоз въезжал в деревню Бытень. Меня внесли в землянку, осторожно положили на деревянную койку. Ребята вышли, в землянке остались только Лева с Костей.
      - Ну, рассказывайте, только без утайки. Что у меня за ранение? - с трудом повернул я к ним голову.
      - Понимаешь, - начал Никольский, - когда тебя привезли в Сутин, то там, на наше счастье, оказался врач из 2-й Белорусской партизанской бригады. Когда он снял бинт и обработал рану, стало видно, как легкие у тебя выпирают между ребрами. Доктор их заталкивал обратно, а они опять вылезали. Тогда он наложил тампоны и туго перевязал. Пуля пробила тебе левую лопатку, прошла под ней и разорвалась над позвоночником...
      Не успел я задать очередного вопроса, как к нам в землянку от соседей прибыл врач. Он осмотрел рану и заявил, что рана рваная, глубокая, надо непременно зашивать.
      До этого я уже имел несчастье быть раненым, но тогда в конце концов я попал в госпиталь, и там были все условия для операции, а здесь вместо наркоза мне могли предложить только самогонку. Но не согласиться на операцию я не мог. Вначале еще кое-как крепился, терпел, а затем потерял сознание. Очнулся от нестерпимой боли в области желудка, куда более сильной, чем от ранения. Если бы не Лева с Костей, я, наверное, перевернулся бы на спину, но ребята мне этого сделать не позволили. Несколько дней я промучился в такой позе, а затем, когда мне разрешили полулежать на спине, сразу же почувствовал огромное облегчение. Рана моя начала заживать. Врач больше не понадобился, с перевязками справлялись наши медсестры.
      Как только меня привезли в лагерь, ребята сразу же разъехались. Последними под Осиповичи отправились Лева с Костей. Но они меня часто навещали, привозили то мед, то курицу, то еще что-нибудь. Так что с питанием у меня было хорошо. А вот с желудком с первого же дня начались нелады - стала постоянно беспокоить изжога. Врач объяснил, в чем дело: повысилась кислотность от большой потери крови. Пришлось прибегнуть к помощи соды.
      Одиночество мое скрашивали книги. Их где-то доставала Ядя Яндульская. Она меня часто навещала, пела под гитару наши любимые песни, а когда я встал на ноги, то сопровождала меня на прогулках. Дело пошло на поправку, однако моя уверенность, что рана скоро заживет, оказалась преждевременной. В конце марта начался воспалительный процесс, резко подскочила температура. Узнав об этом, ко мне зашел Шарый и стал настаивать на эвакуации. Настоятельно советовал также сразу же после излечения попросить направление в военную школу: "У тебя более чем двухлетний опыт войны, боевые награды, тебя непременно зачислят в училище..."
      Но в училище мне идти не хотелось. Одно дело война и связанная с ней необходимость служить в армии, другое дело кадровая служба. Нет, это не по мне. Если останусь жив, то закончу свой авиационный институт и буду работать конструктором.
      От эвакуации я отказался.
      "Рельсовая война"
      1 мая 1944 года, в этот праздничный, по-настоящему весенний, солнечный день, я впервые поднялся в седло и без всякой определенной цели выехал из лагеря. Признаться, очень соскучился по своей лошади, по верховой езде.
      В лесу без умолку щебетали птицы, затейливо вилась пробитая между сосен тропинка, уже сухая на открытых местах, и лошадь, мерно покачивая головой, шла легко, словно плыла в этом море света и зелени. Спину грело солнце, и от его тепла боль от раны постепенно утихла.
      Проехав деревню Полек, я оказался возле незнакомой переправы через реку Птичь. Река еще не вошла в свои берега, ее чистые прозрачные воды медленно текли по затопленным лугам и перелескам. Партизанский паром работал исправно. На той стороне, в деревне Аплевнице, стоял партизанский отряд, командир которого был мне хорошо знаком. "Вот бы повидаться!" - мелькнула мысль. В это время подошел паром, и я, не долго думая, отправился на другой берег. Мне повезло: знакомый мой оказался дома. Мы обнялись, поздравили друг друга с праздником и присели на скамейку у окна. Потекла неторопливая беседа. В первую очередь, конечно, обсудили новости с фронтов - вести оттуда приходили радостные: наши войска на подступах к Севастополю, вот-вот освободят Крым.
      - Это хорошо, - сказал мой знакомый, - очень хорошо, если так пойдут дела, глядишь, скоро и до нас дойдет Красная Армия. Ведь мы, собственно, на очереди, наши войска нависли над Белоруссией с северо-востока и с юга. - Тут он вдруг нахмурился и сообщил, что, по данным разведки, гитлеровцы собираются провести в нашем районе еще невиданную по размаху карательную операцию. В ней будут участвовать не только специальные подразделения СС, но и регулярные части.
      - Неужели они собираются повторить операцию, подобную той, которую провели против партизан в Полесье? - высказал я догадку.
      - Похоже на то. Но, как говорится, чему быть, того не миновать, а пока прошу к столу.
      На столе уже дымилась горка драников, рядом стояла миска с кислым молоком и сковорода с яичницей. Мы с аппетитом поели и при прощании договорились, что будем обмениваться новостями.
      Вернувшись в лагерь, я рассказал Шарому о готовящейся карательной операции. Шарый отнесся к этому спокойно - не впервой. К моей большой радости, в отряде нежданно-негаданно я застал гостей. В нашем лагере оказалась группа, которая двигалась на запад из Кличевского района Белоруссии. Еще издали, по черной косе и манере громко разговаривать, я узнал Клаву Милорадову. Обнялись, расцеловались. Клава рассказала мне о наших боевых товарищах, общих знакомых. Я узнал, что Володя Шатров в одном из боев был тяжело ранен и отправлен на Большую землю. Надя Белова погибла. Узнал также, что в Кричевский район для непосредственного руководства боевыми действиями групп осенью 1942 года, оказывается, прилетел Артур Карлович Спрогис. Под его командованием объединенными силами нескольких групп в Выдрице был разгромлен сильно укрепленный гарнизон противника. В этом бою погибла Елена Колесова, командир девичьей разведывательной группы. Впоследствии ей было присвоено звание Героя Советского Союза. Я помнил Лену еще по военной части и с памятного боя под Сухиничами: среднего роста, стройная, сильная, очень смелая и решительная, она к тому же была еще и очень женственной.
      О себе Клава почти ничего не рассказала, лишь мельком заметила, что занималась разведкой, часто бывала в Орше, Борисове.
      Между тем слухи о готовящейся карательной экспедиции немцев подтвердились. По данным нашей разведки, в начале июня в Марьину Горку, Осиповичи, Слуцк, Старые Дроги стали прибывать свежие воинские части. Участились стычки партизан с немецкой разведкой. Противник взял в кольцо окружения обширный район, и это кольцо постепенно сжималось. Партизанские бригады, расположенные северо-западнее нас, уже вступили в соприкосновение с вражескими частями. Медлить было больше нельзя, и мы вместе с соседними отрядами решили идти на прорыв.
      В ночь на 5 июня переправились на пароме через реку Птичь. Заночевали в лесу недалеко от деревни Клетное, а утром я с группой бойцов отправился в конную разведку в сторону деревни Сутин.
      Занимался ясный, солнечный день, лошади шли легкой рысцой, под копытами клубилась желтовато-серая песчаная пыль. У крайних домов деревни остановились. Видно отсюда было далеко, обзор прекрасный.
      - Ну что, ребята, поедем дальше? - спросил я.
      - Поехали! - крикнул Саша Чеклуев и, вырвавшись вперед, галопом поскакал по гребле, за ним - Вася Смирнов и остальные. Но, проскакав несколько сотен метров, конники неожиданно повернули назад - из-за редкого низкорослого соснового перелеска выползала серо-зеленая колонна немцев.
      Пришлось вернуться к обозу. Шарый приказал оттянуть обоз к лесу, а мы помчались в сторону Репищ. Встретив немцев и здесь, повернули обратно - от Ре-пищ движется механизированная колонна. Жалко бросать обоз, хочется выйти в тылы блокирующих воинских частей немцев, сохранив свое имущество. Однако совершенно очевидно, что просочиться ни на юг, ни на восток с обозом нам не удастся. Повернули назад. От деревни Руды двинулись на запад по тяжелой песчаной дороге на Шелехово. Наша конная разведка на рысях вылетела к Шелеховым хуторам, и тут из засады по нас ударили вражеские пулеметы. Сраженный пулями, странно переломившись, упал из седла Петр Дубовик.
      Напуганные стрельбой кони вынесли остальных из зоны огня.
      Недолго пришлось партизанить Пете Дубовику. Во время оккупации он жил в Марьиной Горке, работал на сенном складе. Однажды мы ему через Ануфрия Сиротко передали магнитную мину, чтобы он установил ее на проходящем поезде с горючим. Мину он снарядил, но подняться по металлической лесенке и поставить взрывное устройстло у горловины цистерны Петру помешала охрана. Что делать? Дубовик спрятал мину в стогу сена. Сенной склад сгорел, а Петру пришлось срочно уходить в отряд. И вот...
      Выслушав мой короткий доклад, Шарый приказал срочно занять круговую оборону на тот случай, если немцы пойдут в атаку. Затем он пригласил меня и других старых партизан посоветоваться, как поступить дальше. Илья Николаевич был собран, энергичен, решителен - чувствовалось, что он в своей стихии.
      - Вот что, хлопцы, - начал командир, - с обозом придется расстаться. Будем прорываться в пешем строю. - Он кашлянул, как это обычно бывало с ним в минуты волнения, окинул всех быстрым взглядом и спросил: - Есть другие предложения?
      Других предложений не было. Мы стали молча распрягать и расседлывать лошадей. С трудом сдерживая слезы, уздечками, нагайками стегали их по крупам, пытаясь отогнать подальше, поглубже в лес. Когда лошадей отогнали, поставили рядом все телеги, побросали на них сбрую, седла и подожгли.
      И вот теперь снова, как два года назад, с тяжелыми вещевыми мешками, увешанные оружием, преследуемые, как и тогда, тучами комаров, двинулись мы в путь. Обошли засевших над речкой немцев и углубились в лес. Там встретили партизан. Они сообщили нам, что немцы сейчас стали на дороге Марьина Горка совхоз "Сенча-Омелыю" и намерены прочесывать леса на юго-восток от шляха, то есть на нашей стороне.
      К вечеру, двигаясь на северо-восток, утомленные и голодные, расположились передохнуть на холмике у небольшого лесного озера. Здесь, пока готовился ужин, снова посоветовались, как быть дальше. Шарый обратился к Чеклуеву и Смирнову:
      - Эти места вы знаете лучше чем кто-либо. Прикиньте, как быстрее всего добраться до дороги и в каком месте будем переходить шлях.
      Смирнов подумал немного и ответил, что лучше всего шлях, пожалуй, пересечь между Клетищином и Любячкой, так как в этом месте лесом, вдоль осушительной канавы, можно выйти к самой дороге. А на той стороне, хотя и нет настоящего леса, зато тянутся на многие километры непроходимые болота.
      - Как же мы их пройдем, если они непроходимые? - с сомнением покачал головой Шарый. Смирнов улыбнулся:
      - Так мы же партизаны!
      - А что думает Чеклуев?
      - Лучшего места в самом деле не найти, - сказал Чеклуев. - Севернее совхоз "Сенча" - место открытое и возвышенное, уж там-то наверняка будут сильные немецкие посты, а южнее нет близко ни лесов, ни болот, все видно как на ладони, там нас могут без труда накрыть.
      Итак, решено: переходить дорогу будем там, где посоветовали Смирнов и Чеклуев. В час ночи прозвучала знакомая команда: "Подъем!", и мы тронулись в путь.
      Тьма стояла непроглядная, лишь по чавканью сапог можно было определить, в каком направлении движется цепочка бойцов. Через некоторое время вернулись высланные вперед разведчики. Они сообщили, что немцев поблизости нет, но дорогу патрулирует броневик. Шарый приказал всем сосредоточиться у самого шляха По его команде мы быстро пересекли шлях и углубились в заболоченное редколесье. Теперь, по нашим предположениям, мы были в тылу у карателей.
      Через несколько дней окружным путем, усталые, измученные, вернулись в Бытень. Наши группы снова разъехались по своим местам. Чеклуев с товарищами направился под Марьину Горку, Бычков под Слуцк, Максимук под Бобруйск. Снова по рации пошли свежие сообщения о гарнизонах, железнодорожных перевозках немцев.
      Крупная карательная экспедиция гитлеровцев закончилась так же безрезультатно, как и многие другие. Партизаны, где с боями, где, как и мы, небольшими группами, вышли из котла и продолжали свою боевую деятельность Фашисты захватили скот, сожгли несколько деревень и в десятых числах июня убрались восвояси.
      Группа Суралева все это время оставалась под Побоковичами и уцелела полностью. Лишь Толя Попцов, которому шел тогда лишь тринадцатый год, - его послали в разведку - нарвался как-то на немцев. Гитлеровцы открыли огонь. Толя бросился бежать, притаился в ржаном поле И все же немецкая пуля нашла его, он был ранен в ногу От страшной боли юный разведчик потерял сознание. Нашла Толю его сестра Валя. В это время подошли немцы Один из них, вскинул автомат, но выстрелить ему помешали подоспевшие чехи из 151-й венгерской дивизии. Чехи перевязали Толику ногу и вместе с Валей отвезли в Деревцы. Они же предложили оставить его в деревне у кого-то из местных жителей, строго наказав хозяевам ухаживать за ним. Валю чехи отстоять не смогли. Ее вместе с другими гражданскими загнали в Деревцах в какой-то погреб. Там же оказались Бронислава и Мария Лиходиевские, ее родные тетки.
      В погребе имелось одно-единственное маленькое окошечко, и иного способа спастись, как попытавшись выбраться через него, не было. Сестрам Лиходиевским, а также Григорию Пашкевичу, сын которого был в партизанах, угрожала смерть, и они не могли не воспользоваться хоть малейшей возможностью бежать. Первой с помощью Пашкевича добралась до окошка Мария, за ней выпрыгнула Броня. Пашкевичу помогала Валя. Первая попытка не удалась. Пашкевичу пришлось сбросить с себя почти всю одежду, только тогда он смог протиснуться в узкий проем окна. Валя умоляла оставшихся в погребе мужчин и женщин подсадить ее, но те дружно отговаривали: "Ты еще мала, чего тебе бояться?" И Валя осталась ожидать своей участи.
      Попала она сначала в лагерь для гражданских лиц в Осиповичах, затем ее перевезли в Белосток. Там в лагере из прибывшей партии отобрали несколько десятков детей, загнали их в какой-то сарай и забросали гранатами. При этом из включенных на всю мощь репродукторов неслись бравурные марши Вале повезло Она не попала в число уничтоженных.
      Лагерь был окружен колючей проволокой и проводами с током высокого напряжения. Возле колючей проволоки фашисты забороновали полоску земли. Подходить к ней нельзя - убьют; свирепые овчарки помогают охране. Питание 150 граммов хлеба с опилками да изредка овсяная похлебка. Посуды почти не было. Брали еду в кастрюли на несколько человек и торопливо съедали. Многие тянулись к котлу со сложенными ладонями - получали удар черпаком по рукам и отходили под гогот фашистов, для них это развлечение. Девочка не вынесла всего этого, в отчаянии бросилась на проволоку, но овчарка сбила ее с ног и вцепилась в руку, а подбежавший эсэсовец ударил прикладом по спине. После этого Валя долго болела, у нее началось кровохарканье. При выбраковке ей поставили штамп на лбу, что означало: к работе не пригодна.