28

Утром доктор Зарес снял с моей сросшейся челюсти крепления. Я посмотрел в зеркало, улыбнулся. Боже, как отвратительно!

– Доктор, когда можно начать выращивание новых зубов? – Я не слишком забочусь о своей внешности, но с беззубым ртом смириться не мог. Офицер Военно-Космических Сил не должен шамкать, отдавая приказы.

– Можно прямо сейчас, – ответил доктор. – Но учтите, процедура эта не из приятных.

– Знаю. – Однажды в баре Лунаполиса мне в драке выбили зубы, вот тогда я и познакомился с крайне болезненной методикой их выращивания: в зубные лунки закладывают костную ткань, а потом выращивают эти зачатки ежедневным применением жужжащего приборчика, стимулирующего рост костей.

– Капитан, почему бы вам не привести в порядок лицо? – показал он на мое страшное пятно от ожога, вместо кожи покрытое пленкой. – Удивляюсь, почему вы не избавились от него еще в госпитале?

– Я оставил его как память. А почему вы так настаиваете?

– Потому что оно отталкивает людей. В наше время наращивание кожи столь доступно и просто, что демонстративное ношение такого уродливого пятна воспринимается людьми не иначе, как жеманство, недостойное уважения.

– Не забывайте, с кем говорите! – вспылил я.

– Прежде всего вы мой пациент, а потом уже командир. Если вам так нравится это украшение, носите его! Зубы начнем выращивать завтра.

– Хорошо. Доктор, а что с мистером Тамаровым?

– Я не психотерапевт, капитан. Пока я дал ему успокаивающие таблетки. Может быть, придется назначить психотропные лекарства, но вначале хорошо бы провести исследование на предмет баланса гормонов.

К тем, у кого нарушался гормональный баланс, на кораблях почему-то относились снисходительно, а чаще насмешливо, как к чокнутым. Примерно такие же чувства вызывали они у меня, хотя умом я понимал, что это не правильно. Из-за этого дурацкого предрассудка несколько лет тому назад на борту «Порции» я медлил с согласием на обследование моей первой жены Аманды. А у нее был дисбаланс гормонов. Потом оказалось поздно, она покончила жизнь самоубийством.

Если я не прикажу обследовать Алекса, то в следующем припадке меланхолии он наложит на себя руки, и вина ляжет на меня. Но если дисбаланс гормонов будет выявлен, карьере Алекса конец. Но разве можно сопоставить цену карьеры с ценой жизни? Да и на какую карьеру он может рассчитывать со своей амнезией?

Значит, обследование необходимо. Но допустим, мы с Алексом поменялись местами? Как бы я реагировал, отправь он меня на такое обследование? Нет, на это пойти нельзя.

– Подождите, мистер Зарес, – попросил я. – Вначале я поговорю с ним. Можно?

Доктор кивнул. Я вошел в больничную палату. Алекс спал. Лампа светила в десятую часть накала. Я осторожно, на цыпочках подошел к стулу возле кровати, сел.

Лицо его было совершенно безмятежным, дыхание ровным. Вспомнилось, как я впервые увидел его на «Гибернии». Тогда ему было пятнадцать. Сколько с тех пор он вынес муштры и упреков! Вначале от меня, потом от Филипа Таера. Прожить такую трудную жизнь и умереть молодым? Какая несправедливость!

Я сполз на колени, сложил на груди руки для молитвы. Пожалуйста, Господи, сжалься над ним, верни ему память. Знаю, Господи, что ты не любишь меня, но я ведь не за себя прошу, Со мной делай что хочешь, а его помилуй. Переложи его грехи на меня.

– Давно ты пришел? – послышался вдруг голос Алекса.

Я открыл глаза.

– Ты уже проснулся?

– Только что. – Он положил руку под голову, удивленно смотрел на меня.

– Я тоже только что вошел, – изобразил я улыбку, вставая с колен. – Как самочувствие?

– Устал я… От всего.

– Не делай больше так, а то… – Я запнулся.

– Что тогда?

– Мне будет слишком одиноко без тебя. – Я положил ладонь на его руку. – Пожалуйста, Алекс, не губи свою душу, это великий грех. Наберись терпения.

– Конечно. – Он убрал руку. – Терпение, терпение… Сплошное терпение, бесконечное ожидание. – Он сел, отшвырнул одеяло. – Зачем меня сюда привели?

– Это не карцер, а лазарет. – Может быть, в самом деле запереть его в карцере? Оттуда он точно не сбежит, и повеситься там не на чем.

Когда я рассказал Анни о тяжкой беседе с Алексом, она уверенно заявила:

– Я с ним поговорю! Я знаю, что это такое, когда не хочется жить. Это плохое чувство. Не правильное. Я ему объясню. Знаешь, Никки, когда тебя долго не было, я тоже хотела себя убить. А теперь не хочу. Не уходи больше надолго, ладно? Что ты так смотришь на меня?

– Я тебя очень люблю, Анни. Она прижалась ко мне.

– Никки, обещай, что никогда меня не бросишь. – Произношение ее стало правильным, четким:

– Я не могу без тебя.

Я закрыл глаза и горячо молился. Господи, сделай так, чтобы она выздоровела. Пусть у нее все будет хорошо после моей смерти.

Джеренса освободили и перевели в другую каюту. Алекс все еще лежал в лазарете.

При моем появлении в офицерской столовой все замолкали, разговор обрывался на полуслове, а Томас Росс сразу уходил прочь, чтобы не дышать со мной одним воздухом. Брэм Стейнер снова попросился во временную отставку.

Я регулярно просматривал бортовой журнал. Количество нарядов гардемаринам уменьшилось, а Толливер вообще прекратил их давать. Это меня порадовало.

Моя челюсть страшно болела, зубы медленно прорезывались сквозь распухшие десны. Иногда на короткое время боль уходила, но потом давала о себе знать с новой силой. Однажды я сорвался, накричал на Рикки Фуэнтеса за ошибку в решении задачи по навигации и тут же Весь перекосился от жуткой боли. Томас Росс наблюдал за моими гримасами с демонстративным отвращением. Я послал его на порку к Толливеру. Стейнер выпорол бы слабее.

Дежурить на капитанском мостике я предпочитал в одиночестве. Даже тщательно скрываемое презрение Кана было мне невмоготу.

Время от времени я навещал Алекса, всякий раз со страхом открывал дверь его палаты, но веревки, к счастью, там не оказывалось.

Всего через три дня после выхода из карцера Джеренс устроил дебош в комнате отдыха первого уровня: ругался и прицельно метал в добропорядочных граждан банки из-под напитков. Гардемарин Росс наивно схватил шалуна за шкирку и поволок на второй уровень. Однако Джеренс прикидывался паинькой лишь до лестницы, где снова превратился в отъявленного хулигана и спустил гардемарина по лестнице. Низверженный офицер Военно-Космических Сил распластался и принялся подавать сигналы о помощи стоном. В конце концов три дюжих солата справились с Джеренсом. Лица их сияли. Незапланированное развлечение доставило им массу удовольствия.

Я отволок Джеренса в лазарет. В поисках ампул доктор Зарес обыскал его с ног до головы, и одежду, и тело, а гардемарины обшарили каюту, но наркотиков нигде не нашли.

Я затолкал бедокура в карцер и побрел по кораблю, не чуя под собой ног от усталости; по пути заглянул в столовую, поглазел на поваров, готовивших ужин, потащился дальше. Проходя мимо каюты Стейнера, вяло подумал: а не кинуть ли его тоже в карцер? Пусть поживет там до конца полета. Хотел в отставку – получай. Заглянув в инженерное отделение, я прикрикнул на Сандру, потаращил глаза на экраны, индикаторы и прочую жуть, пошел обратно на первый уровень, остановился у гардемаринской. В эту каюту по традиции капитан имеет право входить только с официальной проверкой. Черт бы их побрал, эти традиции! Я ворвался с воплем:

– Проверка! Смирно!

Первым вскочил Толливер, потом Рикки. На шахматной доске стояла сложная позиция. Значит, играли в шахматы. Доска чистая, койки заправлены безупречно. Молодец, Толливер, старый служака! Впрочем, разве иного можно было от него ожидать? Черт возьми, не к чему придраться! Я вышел вон, хлопнув за собой дверью.

У своей каюты я немного остыл, нервы медленно приходили в порядок. Анни в каюте не оказалось. Где она может быть? Я заглянул в комнату отдыха. Перед компьютером сидел Алекс.

– Привет, Сифорт.

– Привет. – Я заставил себя улыбнуться. – Чем занимаешься?

– Читаю, – показал он на экран. – Справочник колониального фермера.

– Ты же не фермер.

– Я никто. Лучше читать это, чем сидеть без дела. Если прикажешь смотреть в стену, я и это буду делать часами.

– Хватит себя жалеть! – рявкнул я и выбежал вон.

Наступило время дежурства на капитанском мостике. При моем появлении лейтенант Кан встал как положено, отдал честь, но когда сел, развернул свое кресло спиной ко мне. Целый час я сидел молча, накапливая злость, и наконец взорвался:

– Мистер Кан, вызовите мистера Стейнера, пусть он сменит вас.

– Есть, сэр, – холодно отозвался он.

Вскоре место Кана занял Стейнер. Несколько часов прошло в тягостной тишине.

Отсидев вахту, я побрел в свою каюту. Анни спала. О, хоть ты утешь, уверь меня, что все будет в порядке! Я нежно погладил ей руку.

Внезапно она встрепенулась, цапнула меня ногтями, откатилась в дальний край постели с визгом:

– Не трогай меня!

– Прости, Анни, я всего лишь хотел…

– Не трогай! Не прикасайся ко мне! – Она с плачем убежала в ванную, заперлась.

Я подошел к зеркалу, посмотрел на свое изможденное лицо. Алекс прав: лучше умереть, чем жить такой жизнью. Весь корабль презирает меня. Даже в своей каюте я не нахожу утешения.

Но перед смертью я кое-что сделаю.

Я вернулся на капитанский мостик. Стейнер вскочил.

– Сидеть и молчать! – приказал я, позвонил Толливеру:

– Мистер Толливер, найдите мистера Тамарова и приведите его на капитанский мостик.

Вскоре Толливер и Алекс стояли передо мной навытяжку.

– Компьютер, записывай в бортовой журнал! – решительно начал я. – С этого момента лейтенант Эбрэм Стейнер временно отправлен в отставку по собственному желанию. Он исполнял свои обязанности удовлетворительно, и отставка вызвана исключительно его личной просьбой, – Я повернулся к нему. – Стейнер, вон отсюда!

Побелев, он отдал честь и вышел. Я повернулся к Алексу:

– Компьютер, записывай. Лейтенант Алекс Тамаров отозван из отпуска и возвращается к своим офицерским обязанностям. Конец записи.

– Но ведь я… Я же ничего не помню! – ужаснулся Алекс.

– Научим. Мистер Толливер, назначаю вас помощником лейтенанта Тамарова. – У бедняги Толливера отвисла челюсть. – Помогайте ему во всем, будьте при нем неотлучно. В столовой будете сидеть с ним за одним столом.

– Мистер Сифорт! – взмолился Алекс. – Я не смогу…

– Сэр! – рявкнул я. – Капитана надо называть «сэром»!

– Есть, сэр.

– Мистер Толливер, найдите ему униформу. Постоянно обучайте его всем предметам, которые положено знать кадетам, гардемаринам и лейтенантам. Начните с навигации.

– Есть, сэр.

– Сэр, – залепетал Алекс, – я не хочу…

– Это приказ! – отрезал я.

– Но ведь…

– Извините, мистер Тамаров, – вмешался Толливер, – с капитаном не спорят.

Алекс посмотрел на меня, надеясь на поддержку, но мое лицо было непроницаемой маской.

– Разойтись! – приказал я.

Когда они вышли, я вызвал Кана и приказал ему прочесть последние записи в бортовом журнале. Он прочитал их без комментариев.

– Выбирайте, мистер Кан! Вежливость или карцер до конца полета! – резко сказал я.

– Сэр! Вы…

– Стейнер вам не поможет! – гремел я. – Теперь он не имеет права меня отстранить!.

– Я не имел в виду отстранение…

– Налагаю штраф в размере месячного жалованья за нарушение субординации! Выбирайте, мистер Кан! Или вы будете соблюдать офицерскую вежливость, или проведете семь месяцев в карцере!

– Вежливость, сэр. – Лоб его покрылся капельками нервного пота. – Я полагал…

– Да, открытого неповиновения с вашей стороны не было. Но и того презрения, что вы демонстрировали, достаточно. Уж не полагаете ли вы, мистер Кан, что я единственный тиран на всем флоте? Кадеты и гардемарины проходят сквозь ад, чтобы выдержать службу всюду! Разве вас не учили этому в Академии?

– Учили, сэр.

– Если вы не сможете служить под моим командованием, то и флоту не нужны. Рассматривайте службу на моем корабле как тренировку, мистер Кан. Держите вашу ненависть в себе. Не вздумайте выставлять ее напоказ!

– Есть, сэр.

– Заступайте на вахту. – Я вышел.

Дверь карцера оказалась открытой. Старшина Торрес вышел с подносом. Джеренс, только что поужинав, сидел на полу на матраце. Я остановился в двери, оперся о косяк.

– У тебя еще где-то припрятаны наркотики?

– Может быть, – вяло ответил Джеренс. – Между прочим, я умею их делать. Это не так уж трудно.

– Почему ты так наплевательски относишься к собственной жизни?

– А зачем мне такая жизнь?

– Неужели тебе настолько ненавистна Надежда?

– При чем здесь Надежда! Просто я живу там, как в этой тюрьме. Папа хочет сделать меня плантатором. Почему я сам не могу выбирать? С какой стати я обязан делать то, что мне не нравится? Кукуруза, пшеница, бобы… Проклятье Господне!

– Не богохульствуй! – прикрикнул я.

– Вы помешались на религии! Все считают вас сумасшедшим! Вы убили Хольцера! Вы чудовище!

– Именно так. – Я сел на койку, – Я не имею права читать тебе мораль, потому что я не лучше тебя.

Джеренс начал стучать кулаком в стену, все сильнее и сильнее. Я думал, он разобьет себе руку. Вдруг он повернулся ко мне и крикнул сквозь слезы:

– Вы с ним были друзьями! Я знаю! Что вы молчите?!

– Да, – прошептал я. – Мы были друзьями.

– А у меня таких друзей никогда не будет! Где я их найду? На плантации?! – Джеренс немного успокоился, перестал реветь. – Что теперь со мной будет? Выпустите?

– Нет. – Теперь выпускать его было нельзя.

– Я просижу тут весь полет?

– Да. А потом я отдам тебя под суд.

– Боже мой!

– У меня нет выхода. Ты ведь снова наглотаешься своей дури, если я тебя выпущу.

Он долго молчал. Я думал, он соврет, но нет…

– Слишком поздно, – с горечью признался он. – Я взял с собой много наркотиков, рассчитывал, что хватит на весь полет, но уже почти ничего не осталось. Я много думал об этом. Они засасывают, как трясина.

Какая кара ждет тех подонков, которые делают и продают эту гадость? Смерть для них – слишком легкое наказание. Бог проклял их навеки. А этот вздорный пацан тоже хорош! И себя губит, и другим отравляет жизнь…

Нет, нельзя бросать его на произвол судьбы. Из-за меня погибло так много людей… Надо спасти хотя бы Дже-ренса.

– Ложись на живот! – приказал я, схватил его за шиворот и толкнул к койке.

– Что вы хотите сделать? Зачем вы снимаете ремень? – залепетал он в страхе.

– Ты сам сказал, что я твой опекун. – Я грубо бросил его на койку. – Это тебе за наркотики! – Удары ремня по его заднице раздавались как выстрелы. Джеренс орал дурным голосом, пытался вырваться, но я крепко держал его и хлестал, хлестал. Выбившись из сил, я прекратил экзекуцию и грозно рыкнул:

– Поговорю с тобой завтра.

– Ненавижу! – рыдал Джеренс. – Ненавижу! Я запер его и пошел в лазарет. Доктор Зарес сидел у себя в кабинете за столом.

– Вы умеете делать наркотики? – с ходу спросил его я.

– Это обвинение? Я не знаю, где мальчишка взял наркотики.

– Отвечайте!

– Если надо, я смогу приготовить наркотик, но никогда этим не занимался.

– Сделайте немного! – приказал я. – Одну ампулу.

– Вы в своем уме?! – обалдел доктор.

– Пока в своем, – хищно ухмыльнулся я беззубым ртом, – но если вы не сделаете ампулу наркотика…

– Извините, капитан, – испуганно затараторил доктор, – но я не могу.

– Можете! Это приказ!

– Меня могут посадить в тюрьму или даже в исправительную колонию, если вы не подтвердите свой приказ письменно.

– Ладно! – Я подошел к его компьютеру и набрал на клавиатуре приказ. – К завтрашнему дню успеете?

– Неужели вы это серьезно? Господи… Не знаю. Мне придется синтезировать его из имеющихся лекарств. Возможно, завтра к вечеру будет готово.

– Хорошо, в шесть вечера я зайду. Никому об этом не говорите. Это приказ.

– Приказ понят. Вы отдаете себе отчет в том, что вы с собой собираетесь сделать?

– Если б вы знали, что я уже с собой сделал! – Я развернулся и вышел.

На следующий день я терзался ожиданием. Анни вела себя довольно мирно, поскольку я к ней не прикасался. В офицерской столовой Кан поприветствовал меня вполне вежливо, сел рядом со мной за общий длинный стол. Правда, разговаривал он со мной довольно нервозно, видно было, что вежливость давалась ему с трудом. Я заставил себя поддерживать беседу, хотя она была мне в тягость.