Я широко улыбнулся. Надо будет поинтересоваться ее методикой. Хотя, возможно, я бы и не хотел это узнать.

– Не принимай все так близко к сердцу, парень. Я просто хочу, чтобы тебя воспитывали, а не терроризировали.

– Благодарю вас. – Он замялся. – Вы не расскажете ей, что я говорил с вами?

– Уф-ф. – Я сцепил вместе пальцы. – А какое предельное время она установила?

– Час дня, сэр. Если она на самом деле… – Он поежился. – Могу я считаться прощенным?

– Да. – Когда он встал, я сказал:

– Нет, погоди немного. – Новый Майкл нравился мне гораздо больше. С другой стороны, страх не вызывает уважения, мне по-прежнему было до него не достучаться. – Я собираюсь отправиться в поездку – выступать перед людьми. Не хочешь присоединиться?

– Да, пожалуйста, – поспешно согласился он. И добавил:

– Это связано с вашим совещанием за закрытыми дверями? Со всеми этими звонками?

– Это тебя не касается… Да. – Не надо было ему это говорить, он не настолько благоразумен. Но он был сыном Алекса и находился на моем попечении.

– Мы планируем коренное изменение политики, – сказал я.

– Экологической политики.

Если б я мог, то вскочил бы на ноги:

– Откуда ты знаешь?

– Я не так глуп. – Смотря мне в лицо, он торопливо добавил:

– Я понял по Бевину, сэр… Кадет весь сияет с тех самых пор, как вы вернулись домой. А он ведь «зеленый», не так ли? Мне говорили, что его отец работает в Экологической лиге.

– В Совете. Экологическая лига – это совсем другое… Он работает в Совете по защите окружающей среды.

– Как бы то ни было, раз он так счастлив… – Майкл пожал плечами.

Несколько мгновений я колебался, доверять ли ему свое будущее:

– Мы собираемся сделать все возможное для восстановления окружающей среды.

– Зачем? – спросил он с удивлением, но без вызова.

– А ты разве не думаешь, что мы в этом нуждаемся?

– Кого заботит, что я думаю? – горько промолвил он.

– Меня.

– Я это предполагаю. Уровень моря поднимается… – Его лицо вдруг исказилось. – Я ничего такого не имел в виду, когда шутил о голландцах, сэр!

– Понимаю, Майкл, – мягко согласился я.

– Она заставила меня почувствовать себя так, будто я собственными руками их потопил. Кроме шуток.

– Нельзя смеяться над чужими несчастьями. – Я рассказал ему о визите Комитета спасения Голландии, описал ужасные опустошения в Бангладеш, которые видел из самолета. – Арлина была тогда со мной. Она плакала.

Майкл ковырнул ногой пол:

– Простите меня.

– Она будет рада это узнать.

– Однако с Голландией в последнее время ничего нового не произошло. Что изменило ваше мнение?

– Филип. Хотя мне многое довелось там увидеть. Он оценивающе посмотрел на меня, словно взвешивая мои слова.

Я сказал:

– В Военно-Космической Академии кадетам не разрешают выходить на улицу, если гамма-излучение слишком сильное. А такое случается все чаще и чаще. Впервые в этом столетии у нас столько ливней, извержений вулканов, опустошительных наводнений, пожаров. Сильно выросла заболеваемость раком. Сельское хозяйство в хаосе, мы в полной зависимости от колоний. И все это связано с экологией.

– Вашей вины в этом нет.

– Я закрывал на все это глаза! – Я сжал голову руками. – Сколько людей погибло, пока я не желал слушать никаких доводов?

– Папа говорил мне, что не надо заботиться обо всем мире сразу.

– Мой отец учил меня другому. Человек, который стрелял в меня… Его семья потеряла возможность заниматься рыбной ловлей после экологической катастрофы в Тихом океане. У сержанта, убившего кадетов в Академии, вся семья умерла от отравления. Лига экологического действия не права и должна ответить за свои поступки, но я игнорировал их мольбы, провоцировал их до тех пор, пока… – Я замолчал, объятый страхом.

– Да?

Я не мог этого произнести. Нет. Пусть это будет мне наказанием.

– Ты был прав, – прошептал я. – Это я убил твоего отца. Прозрей я раньше, Лига экологического действия не подложила бы эту бомбу.

– О, мистер Сифорт! – Его глаза блестели. – Я так хотел вас возненавидеть. – Долгая пауза. – Но мистер Кэрр рассказал мне все о вас и о папе. Я понимаю, почему он хотел пойти с вами в Ротонду.

Я проглотил комок в горле.

– Прости меня, Майкл.

– Я так чертовски сильно по нему тоскую. – Он обхватил голову руками. – Но я не буду вас в этом винить.

Воцарилось молчание, во время которого между нами установилось что-то вроде мира. В конце концов я кашлянул и сказал:

– Пойдем посидим на веранде. Я хочу побыть в роли Дерека и кое-что тебе рассказать.

– Да, сэр. – Он вскочил на ноги, по-прежнему беспокоясь о том, чтобы соблюдать правила вежливости.

Я жестом предложил ему открыть двойные двери.

Большая и все более редкая удача – день был прохладным. Несколько лет назад я велел установить дюралюминиевые тенты для защиты от солнца. Сам того не осознавая – как теперь я понял, – я приспосабливался к нарастающей экологической катастрофе.

Я похлопал по сиденью рядом с собой:

– Я познакомился с Дереком – то есть с мистером Кэрром, – когда был примерно в твоем возрасте.

– Вы взяли его на военную службу. Он мне рассказывал.

– Сначала как кадета. Я не мог сразу сделать его гардемарином.

– Мой отец думал, что это было глупой идеей. Он говорил мистеру Кэрру… О, простите! – Майкл вскочил со стула. – Сэр, я не это имел в виду!

Похоже, воспитание зашло слишком далеко.

– Сядь. – Я подождал, пока он подчинится. – Я скажу Арлине, что ты переходишь под мою ответственность, кроме тех случаев, когда будешь вызывать ее недовольство. А остальным я займусь сам.

– Я чувствую себя болваном. – Он потупил взор и смотрел на свои ботинки. – Все время был таким осторожным, старался взвешивать каждое слово.

– Ты не должен так меня бояться. Или Арлины, если на то пошло. Я не буду обращать внимание на мелкие промахи. А теперь иди и переоденься, ты пропотел насквозь. А потом я расскажу тебе о твоем отце и мистере Кэрре.

Три дня прошли относительно спокойно. Насколько я мог знать, Ансельм больше не притрагивался к моему виски. Он помогал мне в делах, а когда был свободен, занимался с Бевином. То, что кадет находился за пределами Академии, не освобождало его от учебы. Равно как и от физических упражнений. Иногда я по утрам делал перерывы в работе и выкатывался в кресле во двор, где гардемарин руководил тренировками двух молодых людей.

Бевин занимался не жалуясь, чего и следовало ожидать – кадетам в Академии спуску не дают. Я с тоской вспоминал свои юные годы, когда во время учебы мое тело быстро становилось гибче и сильнее, а параллельно росли гордость и уверенность в себе.

Майкл был совсем другим. Хоть он и обладал крепким сложением, но ненавидел физические упражнения со страстью, которую отчасти пробудил в нем Ансельм. Майкл решил испытать меня. Я был твердо настроен ничего ему не рассказывать, пока он этого не заработает своими занятиями. Узнав это, он разразился проклятиями, и мальчика оставили на целый день взаперти в его комнате. В следующий раз я решил быть с ним пожестче.

На следующее утро он присоединился к Бевину с Ансельмом и занимался с ними полных два часа. Я от души его похвалил и вскоре уже рассказывал ему о своей молодости.

В конце недели я начал готовиться к поездке. Для такого большого дела я нуждался в поддержке моих помощников, и гонцы сновали между Вашингтоном и Ротондой, не зная отдыха.

Мы собирались не позднее чем через два дня обнародовать на сессии Ассамблеи свои предложения по экологии. Мне предстояло погрузиться в водоворот интервью и выступлений. Я старался договориться с представителями местных властей, чтобы во время моих речей они стояли рядом на трибуне. Между тем, чем больше людей было посвящено в наши секреты – тем больше расходилось слухов. Я изо всех сил старался, чтобы Чисно Валера оставался в неведении, будучи уверен, что он тут же раструбит о коренном изменении моей политики, если только это будет ему выгодно.

Учитывая все это, я никому, кроме Джеренса Бранстэда, не показывал текст своей будущей речи, которую написал сам. Ни один из моих помощников, даже Карен Варне, не получил возможности ее увидеть.

Наконец пришло время собираться. Пройдет много дней, прежде чем я вернусь домой. Майкл, весь в нетерпении, собрал свои вещи и помогал мне с моими. Он заметно пал духом, когда узнал, что Арлина отправляется вместе с нами, но прилагал героические усилия, чтобы держать себя в руках, несомненно, боясь, что я ей обо всем расскажу.

Он пришел в еще большее замешательство, когда она взяла его сумку, вытащила всю одежду и уложила ее по-своему. Его в какой-то степени успокоило лишь то, что подобное она проделала и с вещами гардемарина. Хотя Майкл неплохо ладил с Бевином, между Тамаровым и Ансельмом возникло соперничество, которое грозило перерасти в серьезное противостояние.

Был поздний вечер, на следующее утро мы наметили отъезд. Я сидел у себя в кабинете, просматривая информацию на чипах. Заглянул Дэнил Бевин.

– Да? – Я нахмурился.

– Прошу прощения, сэр. – Он повернулся, чтобы выйти. Однако не удержался:

– Что вы им скажете?

– На сессии Ассамблеи? – То, что какой-то кадет смеет об этом спрашивать, вызвало у меня вспышку раздражения. – Что мы делаем поворот кругом.

– А они поймут? – Хоть его и не звали, Дэнил по привычке сел на свое рабочее место.

– Хочется надеяться, – холодно улыбнулся я.

– Надо, чтобы вы рассказали им о нашем путешествии.

– Не будь смешным. – Я уже все хорошенько выстроил, потратив немало времени, чтобы изложить все факты в нужной последовательности.

– Но это сделало бы ваше выступление более интересным. Бедный Филип. – Он куснул свой ноготь. – Он, должно быть, ужасно боялся, что не сможет вас убедить.

– О!

Дэнил покраснел от смущения:

– Простите, это не мое… Сэр, я должен вам сказать. Большое вам спасибо.

– За что? – вскинул брови я.

– За то, что вы собираетесь сделать. За то, что я рядом с вами и могу видеть, как все происходит. Думаю… Я присутствую при том, как делается история. Я понимаю, что наша работа строго секретна, но знаете, как мне хочется позвонить отцу, убедиться, что он будет сидеть у голографовизора?

– Не бойся ничего, – кисло произнес я. Слухи множились день ото дня, и скоро «зеленые» всей планеты будут сидеть в сети.

– Я плакал той ночью.

– Когда?

– В Мюнхене, после наводнения. Эти несчастные в том городке… Сколько человек, сколько поколений утонуло в грязи. – Его глаза заблестели. – Если Филип… мистер Сифорт… Если он не…

– Полегче, парень. Ты принимаешь все слишком близко к сердцу.

Он кивнул, провел рукой по глазам.

– Можно мне посмотреть вашу речь?

– Нет. Вздох.

– Простите.

– Все в порядке. – Я едва не показал ему текст, но все-таки были какие-то пределы. – Для тебя так важно то, что твой отец делает в «зеленом» движении?

– Как я мог не заинтересоваться, если у меня такой отец, но… Это правда, что вы всегда добиваетесь того, чего хотите? Делаете дело, как бы вас ни припекало?

– И ты это можешь, если постараешься. – Я откинулся назад. – Когда мы с Джейсоном были мальчишками… – Нет, не надо мне ударяться в эти воспоминания, или я распущу нюни, как и он. – Рано или поздно, Дэнил, мы становимся взрослыми, и так будет со всеми и всегда. Если мы сможем сформировать новый озоновый слой… – Это было нашей самой большой неразрешимой проблемой. -…И ты получишь место под солнцем.

– Поймут ли они, мистер Сифорт? – прошептал он. Я похлопал по тексту моей речи с тщательно выстроенными аргументами:

– Мы заставим их понять.

Вместе с семьей и моими помощниками я вылетел в Нью-Йорк в полной боевой готовности. Газеты, до этого несколько дней питавшиеся слухами, на все лады комментировали наш отъезд, и СМИ были на этот раз почти уверены, что администрация Сифорта или уйдет в отставку, или наведет порядок в своих рядах.

Мы заказали номера в неботеле «Шератон», полностью восстановленном после погрома во время восстания беспризорников. Если Джареду Тенеру и было неловко здесь обосноваться, он не подал виду. Фити казался обеспокоенным и подкатил меня к лестнице, по которой мы когда-то поднимались с ним, чтобы спастись от пламени и дыма.

Мне захотелось перебить его тревожные мысли, и я спросил:

– Ты ничего не слышал о Пууке? – Этого молодого беспризорника послали учиться в школу, расположенную в одной из башен.

– Ничего с тех пор, как умер мистер Чанг. Папа, ты правильно все делаешь.

– Знаю. – День ото дня я обретал все больше уверенности, что правильно меняю политику.

– Они могут за это распять тебя на кресте.

– Я надеюсь, не в буквальном смысле слова.

Но мой юмор остался неоцененным. Филип тяжело опустился на бетонную ступеньку.

– Нам жизненно необходимо очистить планету. Но я вовсе не хочу для этого приносить тебя в жертву. – Его пальцы теребили рубашку.

– Филип… Нет, посмотри на меня. В глаза мне. Помнишь тот день в космической шлюпке? Мы едва не попали под огонь лазеров орбитальной станции, чтобы остановить войну с беспризорниками.

– Да, сэр, – ответил он дрожащим голосом.

– В тот день мы были готовы принести большую жертву. Сейчас если меня и вынудят уйти в отставку, со мной останешься ты. Мы на какое-то время потеряли друг друга. Теперь я вновь тебя обрел, и у нас есть кое-какие дела.

Казалось, его глаза немного потеплели. Вскоре пальцы понемногу замерли.

В лучшем своем костюме я сидел у входа в зал заседаний в Ротонде. Я приказал креслу закатиться внутрь, а потом – перед объективами голографокамер и на глазах всей Ассамблеи – Филип с Майклом пересадили меня в обычное кресло. Я не хотел, чтобы непременное в таком случае любопытство отвлекло кого-то от моего главного дела. Бедный Майкл, в своем новеньком, стального цвета, шуршащем костюме и при галстуке, так разнервничался, что чуть не уронил меня. Хотя этого, скорее всего, никто не заметил. Важно было, что он понял, насколько я ему доверяю.

Я посмотрел на застывшую в ожидании Ассамблею. Арлина и Филип в переднем ряду сияли от гордости. Зрители расположились по преимуществу наверху, на галереях. Места внизу были недоступными. Бранстэд слышал, что их продавали по умопомрачительным ценам. Слишком многие хотели стать свидетелями падения бессмертной администрации Сифорта. Несколько рядов были заполнены преуспевающими политиками с тщательно уложенными волосами и в костюмах по последней моде.

Повсюду работали голографокамеры. Ни одно выступление со времени моего жаркого обращения ко всему миру во время восстания беспризорников двенадцатью годами раньше не имело такой огромной аудитории. Мои слова будут синхронно переводиться на более чем пятьдесят языков.

Зал постепенно успокаивался. Я откашлялся и посмотрел вниз, на ждущие лица.

– Я пришел сюда, чтобы признать свою ошибку. Ошибку, вину за которую разделяете и вы. – Мои руки спокойно лежали у меня на коленях. – В течение многих лет – и даже десятилетий – наши взгляды были устремлены на внешние миры. На производство в наших колониях, на подвиги нашего великого космического Флота, на отражение атак рыб, а потом на ликвидацию последствий их опустошительных набегов.

Мой голос зазвучал суровее:

– А теперь нам предстоит заплатить за это. Кое-кому придется умерить свои аппетиты, как только мы начнем действовать. А кое-кто попытается переложить свою ношу на плечи других, хотя может и должен платить сам.

По залу прошелестело легкое беспокойство.

После этого я изложил свои глобальные планы: широкая программа восстановления сельского хозяйства вкупе с сокращением промышленного производства; заслон загрязнениям, отравляющим наш воздух, и выбросам твердых частиц, разрушающих озоновый слой. Иначе говоря, все чрезвычайные меры, из-за которых я в течение многих лет так боролся с Советом по защите окружающей среды.

Как я уже сказал, голос мой был невозмутимым, но я видел, что постепенно теряю аудиторию. Многие на Ассамблее явно руководствовались своими расчетами, прикидывая, какие предприятия в их районе могут понести урон, сколько богатых спонсоров уменьшат свои пожертвования. Прежде чем мое красноречие иссякнет, мне требовалось убедить полторы тысячи собравшихся в зале мужчин и женщин. Сидевшие в элегантных кожаных креслах люди передо мной были единственной надеждой человечества.

Мое выступление подходило к концу.

Нет. Не получается.

Между тем у меня имелись и другие слушатели, моя истинная аудитория. Они принадлежали миру, который всегда будет моим, и мало общего имели с рассевшимися передо мной в мягких креслах самодовольными политиканами.

Мне надо было во что бы то ни стало убедить мир в правильности моих идей. Или, если меня постигнет неудача, принести себя в жертву. Помимо всего прочего, народ мне верил. В течение многих лет я презирал его за это. И сейчас мне следовало снова завоевывать его доверие.

Но как этого достичь?

Перед моим мысленным взором возникло честное лицо Дэнила Бевина. «Надо вам рассказать им о нашем путешествии».

Я отложил в сторону выученный мною наизусть текст.

– Возможно, некоторые из вас в своих городах, своих поселках видели, как я добирался сюда вчера вечером, чтобы выступить перед Ассамблеей. Вертолет от моей резиденции, реактивный самолет из шаттлпорта «Потомак» до Нью-Йорка, короткий бросок на вертолетах, чтобы вместе со штабом оказаться в Ротонде.

Увидев, что я отклоняюсь от текста речи, который распространял Бранстэд, репортеры поспешно подняли минидиктофоны. Теперь им действительно будет над чем призадуматься.

– Я не всегда путешествую таким способом. Иногда я передвигаюсь в компьютеризованном кресле – тяжелой штуковине с очень большим понятием о себе. – Как я и ожидал, в зале раздались смешки, и напряжение немного спало.

– И было еще одно путешествие, о котором мне не хотелось ставить в известность своих секьюрити. Несколько дней назад я заскочил в вертолет… Хотя, слово «заскочил» не совсем точное, – усмехнулся я.

Хихиканье в зале скоро переросло во всеобщий хохот.

– Это был старый истрепанный вертолет, взятый в аренду. Не буду говорить, какая компания снабдила нас им. – Снова прокатился смех. – И как только мы оказались на борту, я выключил автоответчик. Секьюрити аж на стены полезли.

В этот момент аудитория была моей, все навострили уши.

– И мы провели нечто вроде отпуска – я с сыном и Двое наших друзей. Люди, которые нас видели, были сбиты с толку моим удивительным сходством с Генсеком ООН. Ясное дело: даже Сифорт не может быть таким болваном, чтобы путешествовать в одиночку.

Слушатели радостно взревели.

Я рассказал о женщине, которая поздоровалась со мной в ресторане Каролины, и моя уловка развеселила всех. Рассказал о граде в Канзасе, о наводнениях в Баварии, о фарфоровой кукле в руках захлебнувшейся в собственном доме молодой фрау. О разбитом шоссе во Флориде, которая некогда символизировала американскую мечту.

Попутно я упоминал все города, над которыми мы пролетали, все мотели, в которых мы останавливались на ночлег, все рестораны, в которых мы обедали. Изо всех сил я старался убедить этих людей в том, что я не некая удаленная абстрактная власть, а человек, живущий с ними в одном мире. Я рассказал им, как Филип хорошенько пнул кресло за то, что оно имело наглость уронить меня в грязь.

Голос мой был спокойным, доброжелательным – примерно в такой манере я ежедневно говорил об Алексе с Майклом после физических упражнений. Словно непринужденно болтали старые друзья.

Поведал я и о том, что увидел в этом путешествии, – и об ужасе, который я испытал, оказавшись на земле моего детства, и о моей решимости не дать этому продолжаться, пока я остаюсь в должности Генсека.

Я изложил наши планы, по которым в течение нескольких лет хищническому истреблению природы должен быть положен конец.

– Такие экстренные меры могут вызвать немало сумятицы, – заметил я, – но это несопоставимо с ощутимыми результатами, которые быстро убедят людей, что их потери не напрасны.

Еще я говорил о переплетении интересов, которые могут воспрепятствовать реализации наших замыслов, и что среди наших противников могут оказаться многие из сидящих в этом зале.

Поднялась легкая суматоха.

– Все это – для вас! – воззвал я. – Люди всего мира, слушающие меня сейчас! Мы не можем позволить, чтобы надо всем превалировала политика. Мы не можем позволить, чтобы узкие экономические интересы угрожали самому существованию нашей единственной в мире расы.

Я сделал паузу и торжественно посмотрел на голографические камеры.

– Если Ассамблея и Сенат Объединенных Наций поддержат нас, будет очень хорошо. Но тех членов, которые этого не сделают, я попрошу удалиться. Если законы будут изменены без моего согласия, я распущу Сенат и Ассамблею…

Послышались возгласы протеста. Между тем из разных концов зала раздались одобрительные аплодисменты.

– …и назначу новые выборы. Граждане, жители Земли! Мы движемся к неминуемой катастрофе. Но еще есть время, чтобы ее предотвратить. Необходимость в этом велика, цель достижима, и выгоды вполне очевидны. Ради вас, ради ваших детей и во имя Господа Бога я прошу вашей поддержки и вашего доверия. Спасибо вам, и да благословит вас Бог!

Некоторое время стояла тишина. Мое лицо было бесстрастным, я оглядывал зал, игнорируя враждебность во многих взорах.

Послышались сначала жидкие, неуверенные аплодисменты. Потом, подобно грому, что опережает приближающуюся бурю, они широкой волной прокатились по залу. Раздался свист. Послышались восторженные выкрики. Галерея в энтузиазме поднялась и разразилась овацией, тут же к ней присоединилось большинство членов Ассамблеи. И только несколько земельщиков и супра среди них продолжали сидеть, скрестив руки на груди.

Я был внешне спокоен, однако упоение зала, отчасти лакейское, затягивало меня, в душе моей все трепетало.

Это было величайшее представление в моей жизни – и самое нечестное. Я дружески говорил в голографокамеры. Я предлагал версию самого себя, которая не соответствовала действительности: образ добродушного парня, впервые открывшего свою душу нараспашку. Такой, как все, вроде обычного соседа, который разве что волей случая оказался в особом кабинете…

Хватит. Все это совершалось ради Филипа, ради памяти отца. Слишком много лет я поступал дурно, ради Достижения куда менее значительных целей.

Я заплачу свою цену.