1

Раньше я никогда не верил старой поговорке: будь осторожен с мечтами — они могут исполниться. Теперь верю.

Теперь я верю во все поговорки, призывающие к осторожности. Я верю, что гордыня ведет к падению, яблочко падает недалеко от яблони, беда не приходит одна, не все то золото, что блестит, у лжи короткие ноги. Припомните любую другую — я верю!

Я мог бы сказать вам, будто все началось с благородного поступка, но это не совсем так. Скорее началось с глупости. Или же с крика о помощи. А может, с поднятого кверху среднего пальца.

В любом случае я облажался. С одной стороны, надеялся, что выйду сухим из воды, а с другой — был готов к тому, что меня уволят. Когда я вспоминаю происшедшее, то не отрицаю, что получил по заслугам. Хотя такого я все же не ожидал.

А началось дело с пары невинных телефонных звонков. Я позвонил от имени нашего вице-президента фирме, которая организовывала вечеринки компании «Уайатт телеком», и велел устроить такой же прием, как неделю назад во время вручения премии продавцу года. (Естественно, я понятия не имел, во что это выльется!) Назвал номера счетов и распорядился о переводе средств. Все оказалось на удивление просто.

Владелец фирмы «Роскошные приемы» признался, что никогда не устраивал банкетов на погрузочной платформе и «выбор декора осложняется», однако не отверг чек на кругленькую сумму от «Уайатт телеком».

Боюсь, организация проводов на пенсию грузчика, точнее, помощника старшего грузчика, тоже была ему в новинку.

Наверное, именно это взбесило Уайатта больше всего. Оплата вечеринки Джонси, отмечавшего выход на пенсию, — грузчика, вы только подумайте! — была нарушением естественного порядка вещей. Если бы я потратил деньги на «Феррари-360» с откидным верхом, Николас Уайатт, вероятно, меня бы понял. Он счел бы мою жадность доказательством нашей общей человеческой слабости, такой, как пьянство или любовь к «кошелкам», как он называл женщин.

Поступил бы я так же, знай, чем это кончится? Нет, черт возьми!

Однако, не могу не признать, вышло все классно. Я тащился от того, что вечеринка Джонси оплачена из фонда, предназначенного, помимо прочего, для оплаты отдыха президента и его замов в отеле «Гуанахани» на острове Сен-Бартелеми. А кроме того, балдел потому, что грузчики в кои-то веки почувствовали, как живут их боссы. Большинство гостей и их жены, пределом мечтаний о роскошной жизни которых был ужин из креветок в «Красном омаре» или же ребрышки на вертеле в местной закусочной, не знали, как подступиться к таким деликатесам, как осетровая икра или седло теленка по-провансальски, и тем не менее с наслаждением набросились на говяжье филе в корочке из теста, баранью ножку и жареных омаров с равиоли. Скульптуры изо льда произвели на всех неизгладимое впечатление. «Дом Периньон» лился рекой, хотя и не так быстро, как «Будвайзер». (Я знал, чтб заказывать, поскольку, пока слонялся по разгрузочной платформе по пятницам и курил, Джонси или Джимми Коннолли, их старший, обычно приносили упаковку холодного пивка, чтобы отметить конец рабочей недели).

Джонси, старик с морщинистым и всегда немного виноватым лицом, мгновенно вызывавшим симпатии окружающих, весь вечер просто светился. Его жена Эстер, сорока двух лет, которая поначалу вела себя сдержанно, оказалась потрясающей танцовщицей. Я нанял великолепную группу, игравшую ямайский рэгги, и Эстер так завела публику, что в пляс пустились даже те, кого, казалось бы, невозможно расшевелить. И никто не спрашивал, кто за все это платит.

Дело было, естественно, после технологического кризиса, когда компании увольняли рабочих и проводили политику экономии, означавшую, что вы сами должны платить за паршивый кофе и кока-колу во время перерывов. Джонси просто велели как-то в пятницу прекратить работу, заставили прочитать и подписать кучу документов, а затем отправили домой на всю оставшуюся жизнь, без прощальной вечеринки и вообще без ничего. В то же самое время шишки из «Уайатт телеком» летали на Канары на собственных самолетах, развлекались с женами или подружками на виллах и обсуждали политику экономии за изысканными завтраками из папайи и язычков колибри. Так что, устроив Джонси с друзьями вечеринку, я испытал некое извращенное и тайное удовольствие.

Где-то в половине второго ночи звуки электрогитар и вопли совершенно ошалевших юнцов привлекли наконец внимание охранника — новичка (поскольку оплата паршивая, текучка неизбежна), который не знал никого из нас и поблажек давать не собирался.

Рыхлый, лет тридцати, с лицом поросенка Порки, он схватился за рацию, словно это пистолет, и закричал: «Что тут происходит?!»

И тут я понял: празднику конец.

2

Когда я приполз на службу — поздно, как всегда, — меня ждало сообщение.

Вообще-то я пришел даже позже обычного. Меня подташнивало, голова разламывалась, а сердце стучало слишком быстро из-за громадной чашки дешевого кофе. Началась дикая изжога. Я подумал было сказаться больным, однако слабенький голос разума подсказал, что после вчерашнего лучше появиться на работе с открытым забралом.

Если честно, я не сомневался, что меня уволят, можно сказать, почти мечтал об этом, как мечтаешь и боишься, что тебе выдернут больной зуб. Пока я шел от лифта по длиннющему — в полмили — коридору к своей клетушке, изо всех дверей настороженно, будто суслики, высовывались люди, бросая любопытные взгляды. Я стал знаменитостью; слухи уже разлетелись со скоростью ветра, точнее, со скоростью электронной почты.

Глаза у меня были налиты кровью, волосы торчали во все стороны — короче, выглядел я как живая картинка из социальной рекламы «ПРОСТО СКАЖИ — НЕТ!».

На маленьком жидкокристаллическом дисплее телефона было написано: «У вас 11 голосовых сообщений». Я врубил звук. Кто-то беспокоился, кто-то говорил серьезно, а кто-то подлизывался. У меня аж давление в глазах поднялось. Я вытащил из нижнего ящика стола склянку с таблетками адвил и заглотнул две штуки. Таким образом, за сегодняшнее утро я уже принял четыре пилюли, то есть превысил рекомендуемую дозу. Ну и что? Чем мне это грозит? Гибелью от передозировки ибупрофена накануне увольнения?

Я работал в отделе корпоративных технологий менеджером и занимался маршрутизаторами. Только не спрашивайте, что это такое. Безумно скучная материя! Я целыми днями слушал фразы типа «выбор путей передачи сетевого трафика», «устройство интегрированного доступа», «операционная система IOS», «ATM-магистраль», «протокол IPSec» и, клянусь, не понимал и половины этой белиберды.

Гриффин из отдела продаж назвал меня боссом и похвастался, что только что продал пару десятков моих маршрутизаторов, убедив покупателя, что у них есть одна характеристика — дополнительные многоадресные протоколы для «живого» потокового видео (которой, как он прекрасно знал, там не было). Но будет здорово, если эту функцию добавят, скажем, в течение двух недель, пока продукт не отгрузили. Размечтался!

Через пять минут оставил сообщение менеджер Гриффина, который «просто хотел узнать, как идет работа по многоадресным протоколам. Ведь, как мы слышали, этим вы занимаетесь». Можно подумать, я сам все железки делаю!

И наконец раздался резкий и напыщенный голос некоего Арнольда Мичема, который представился директором службы безопасности корпорации и попросил «заглянуть» к нему в офис как можно скорее.

Я понятия не имел, кто такой Арнольд Мичем, и никогда раньше не слышал его имени. Я даже не знал, где находится служба безопасности.

Забавно: когда услышал это сообщение, сердце мое не забилось быстрее, как вы могли бы подумать. Я только осознал — все, приплыли. Прямо дзэн какой-то: внутренняя безмятежность оттого, что ты не в силах изменить реальность. Я почти наслаждался моментом.

Несколько минут я просто хлебал «Спрайт», уставившись на стенки каморки, затянутые черной «в пупочках» тканью, — точь-в-точь как ковровое покрытие в квартире моего отца. На них не было ни следа человеческого присутствия — ни фотографий жены и детей (что неудивительно, ибо у меня их попросту нет), ни карикатур с Гилбертом, ни умных фраз, свидетельствующих о моем внутреннем протесте, поскольку я давно пережил все это. Висела лишь одна книжная полка со справочником по протоколам маршрутизации и четырьмя толстыми черными папками с «возможностями» модели MG-50K. Я не буду скучать по своему кубику.

Только не подумайте, что я чувствовал себя так, будто шел на расстрел. Меня уже расстреляли. Осталось лишь избавиться от тела и вытереть кровь. Помню, как-то в колледже я прочел в исторической книге о гильотине — как один палач, доктор по образованию, поставил некий зловещий эксперимент (каждый сходит с ума по-своему!). Через пару секунд после отсечения головы он заметил, что глаза и губы продолжают дергаться в спазмах — пока веки не закрылись. Тут врач позвал покойника по имени, и глаза открылись, уставившись на палача. Еще пара секунд — и веки опустились. Доктор опять произнес вслух имя несчастного — и глаза распахнулась еще раз. Очень симпатично. Выходит, в течение тридцати секунд после усекновения голова казненного продолжает реагировать. Именно так я себя и чувствовал. Топор уже опустился — а меня окликнули.

Я взял телефонную трубку, позвонил в офис Арнольда Мичема, сказал его помощнику, что уже иду, и спросил, как к ним добраться.

В горле у меня опять пересохло. Я остановился на минутку в комнате отдыха, чтобы выпить некогда бесплатной содовой, которая теперь стоила пятьдесят центов. Комната эта находилась посреди этажа, рядом с лифтами, и пока я шагал туда почти на автопилоте, пара коллег, заметив меня, смущенно отвернули в сторону.

Я посмотрел на запотевший стеклянный холодильники вместо обычной диетической пепси решил опять взять «Спрайт»: куда уж больше кофеина! Денег из чувства протеста не положил — вот, мол, вам! — открыл бутылку и направился к лифту.

Я ненавидел свою работу, можно сказать, от души презирал, так что мысль о ее потере не сводила с ума. С другой стороны, состояния в банке у меня не было, а без денег, увы, не проживешь. В этом-то все и дело. Я устроился сюда, чтобы оплачивать уход за отцом — моим папенькой, считавшим меня полным неудачником. Работая барменом в Манхэттене, я зарабатывал вдвое меньше, зато жил гораздо лучше. Ах, Манхэттен! Я занимал паршивую квартирку на первом этаже, где воняло выхлопными газами от проезжавших машин, а окна дребезжали каждый раз, когда в пять утра мимо с ревом мчались грузовики. Конечно, пару вечеров в неделю я мог оторваться с друзьями, но, как правило, сумма на моей кредитке кончалась за неделю до того, как пятнадцатого на нее начислялась зарплата.

Платили мне здесь не ахти, однако я тоже особо не надрывался. Халтурил, короче говоря. Проводил на работе минимально необходимое время, опаздывал, уходил раньше и все же с делом справлялся. Показатели моей производительности, мягко говоря, не зашкаливали. Я был так называемым середнячком — всего в паре шагов от «непродуктивного работника» (а если вы получаете подобную оценку, то смело можете паковать вещи).

Я вошел в лифт, глянул на свой прикид — черные джинсы, серая тенниска, кроссовки — и пожалел, что не надел галстук.

3

Если ты работаешь в большой корпорации, то никогда не знаешь, чему верить. Там вечно болтают бог весть о чем в духе крутых мачо. Тебе то и дело говорят: «Я его сделал!» или «Я вонзил ему нож в сердце!»; ты постоянно слышишь: «Убей — или убьют тебя!», «Либо ты его, либо он тебя!», «Побеждает сильнейший!»; тебе советуют сожрать его обед — или же жрать собачьи галеты.

Будь ты инженер-компьютерщик, или управляющий производством, или агент по продаже, со временем начинает казаться, что ты попал в племя папуасов Новой Гвинеи, которые раскрашивают себе лицо, втыкают в ноздри кабаньи клыки и надевают на член сушеную тыкву. Но стоит послать по электронной почте шутливое и при этом несколько политически некорректное сообщение своему приятелю из другого отдела, как он тут же перешлет его всем остальным — и кадровый отдел неделю будет учить тебя в душном конференц-зале уважению к представителям всех рас и верований. В общем, если ты крадешь скрепки, получишь по рукам линейкой.

Однако на сей раз я действительно переступил всякие границы. Каюсь!

Меня продержали в приемной полчаса или минут сорок пять, хотя мне показалось, что гораздо дольше. Все это время я тупо пялился на табличку «Служба безопасности». Больше читать было нечего. Секретарша с платиновыми волосами, подстриженными в виде шлема, и желтыми кругами курильщицы под глазами отвечала на телефонные звонки, искоса поглядывая на меня время от времени так, как смотрят на дорожную аварию, — стараясь не отрывать глаз от дороги.

Я сидел достаточно долго, чтобы моя уверенность в себе сильно пошатнулась. Возможно, именно этого они и добивались. Ежемесячная зарплата показалась мне в общем-то хорошей штукой. Может, не стоит наглеть? Может, подлизаться? Или уже поздно?

Арнольд Мичем не встал, когда секретарша провела меня в кабинет. Он сидел за громадным черным столом, походившим на полированный гранит. Лет сорока, сухощавый и жилистый, как пластилиновый Гамби из мультика, с квадратной головой, длинным носом и совсем без губ. Его седоватые каштановые волосы начали редеть. На Мичеме были синий пиджак с двойным рядом пуговиц и синий в полоску галстук, как у президента яхт-клуба. Он уставился на меня через большущие очки в стальной оправе. Сразу видно: чувство юмора на нуле. Справа от стола в кресле сидела женщина чуть постарше меня — похоже, ее обязанностью было записывать каждое слово.

— Стало быть, вы Адам Кэссиди, — сказал Арнольд Мичем, четко, даже чопорно выговаривая каждое слово. — Ну что, пижон, вечеринка закончилась?

Он раздвинул губы в ухмылке.

Боже правый! Плохи мои дела.

— Чем могу служить? — спросил я, стараясь принять изумленный и озабоченный вид.

— Чем вы можете служить? Ну что ж... Для начала скажите правду. Вот чем вы можете мне служить?

Как правило, я нравлюсь людям. Я умею завоевывать их доверие — брызжущего слюной учителя математики или клиента нашей компании, которому уже шесть недель не удается получить заказ. Но я сразу усек, что правила Дейла Карнеги сейчас не помогут. Моя судьба в компании действительно висит на волоске.

— Нет проблем, — ответил я. — Правду о чем?

Он аж поперхнулся от удивления.

— О вчерашнем празднестве, естественно!

Я помедлил, соображая, что сказать.

— Вы говорите о скромной вечеринке по поводу ухода на пенсию?..

Что именно им было известно, я не знал, поскольку тщательно замел все денежные следы. Говорить следовало очень осторожно. Женщина с блокнотом — стройная, с курчавыми рыжими волосами и зелеными глазищами — могла присутствовать здесь в качестве свидетеля.

— Скромная вечеринка? Быть может, по стандартам Дональда Трампа.

Говорил Мичем с еле уловимым южным акцентом.

— Всего лишь заслуженное моральное вознаграждение, — сказал я. — Поверьте мне, сэр, это чудесным образом отразится на подъеме производительности!

Он скривил безгубый рот.

— Моральное вознаграждение... Однако на его финансировании сплошь отпечатки ваших пальцев!

— Финансировании?

— Кончай дурака валять, Кэссиди!

— Боюсь, я вас не понимаю, сэр.

— Ты считаешь, что я болван?

Несмотря на то что нас разделяли шесть футов поддельного гранита, до меня долетели капельки слюны.

— Да вообще-то... нет, сэр.

Я не выдержал и улыбнулся — еле заметно, уголками губ, гордясь своим остроумием. Большая ошибка.

Землистая физиономия Мичема побагровела.

— Думаешь, это смешно — залезть в базу данных компании и откопать секретные номера выплат? Смешно? Ишь, умник нашелся! И ты считаешь, что выйдешь сухим из воды?

— Нет, сэр...

— Ты, враль проклятый! Козел вонючий! Да это все равно что сумку у старушки вырвать в метро!

Я попытался сделать покаянный вид, однако, судя по обороту, который принимал разговор, мое притворство было бессмысленно.

— Ты украл со счета корпорации семьдесят восемь тысяч долларов на дурацкую вечеринку для своих дружков-грузчиков!

Я судорожно сглотнул. Черт! Семьдесят восемь тысяч долларов? Я предполагал, что праздник обойдется недешево, но не настолько же.

— Он тоже в этом участвовал?

— О ком вы? Вас ввели в заблуждение...

— Джонси! Старик, чью фамилию написали на торте!

— Джонси тут ни при чем! — выпалил я.

Мичем с довольным видом победителя откинулся в кресле — наконец-то я проговорился!

— Хотите уволить меня — валяйте, а Джонси ни в чем не виноват!

— Уволить тебя? — Мичем глянул на меня так, словно я заговорил по-сербскохорватски. — Думаешь, я говорю об увольнении?! Ты же умный парень, соображаешь в компьютерах и математике, а значит, умеешь складывать, верно? Так вот, сложи эти числа. За растрату тебе положено пять лет заключения и штраф в размере двухсот пятидесяти тысяч долларов. Мошенничество с использованием электронной почты — еще пять лет. Хотя погоди! Если мошенничество затрагивает финансовое учреждение, а ты, мой дорогой, нагрел как наш банк, так и банк, принявший счет к оплате... Да, это был твой звездный час, гаденыш! Короче, тебе светит по совокупности тридцать лет на нарах и штраф в миллион долларов. Сечешь? Прибавь также наказание за компьютерное преступление, взлом секретной базы данных — за такие штучки полагается от года до двадцати пяти плюс штрафы. Итак, что у нас получилось? Сорок, пятьдесят или пятьдесят пять лет в тюрьме! Тебе сейчас двадцать шесть — значит, когда выйдешь, будет восемьдесят один.

Я весь покрылся холодным и липким потом. Ноги мелко задрожали.

— Но... — начал я хрипло и откашлялся. — Семьдесят восемь тысяч долларов — сущий пустяк для корпорации, имеющей тридцать миллионов.

— Закрой свою поганую пасть! — прошептал Мичем. — Мы посоветовались с адвокатами, и они уверены, что могут представить дело о растрате в суд. Кроме того, возможно, что ты проделал такую шуточку не единожды. Мы полагаем, это всего лишь один случай из множества хищений и мошенничеств, направленных на подрыв положения «Уайатт телеком». Так сказать, вершина айсберга. — Он впервые обернулся к сидевшей как мышка женщине, что-то строчившей в блокноте. — А теперь не для протокола. — Мичем снова повернулся ко мне. — Прокурор Соединенных Штатов учился вместе с нашим юрисконсультом и жил с ним в одной комнате в студенческом общежитии, мистер Кэссиди, и у нас есть все основания полагать, что он выдаст вам по первое число. Кроме того, прокуратура, если вы, конечно, в курсе, объявила кампанию против преступлений так называемых белых воротничков и жаждет устроить показательный процесс. Им нужен козел отпущения, Кэссиди.

Я смотрел на него ошалелым взглядом. У меня скова разболелась голова, а пот из подмышек струйкой стекал вниз.

— На нашей стороне и прокуратура, и федералы. А ты у нас как на тарелочке. Случай-то проще некуда! Вопрос только в том, насколько строго мы решим тебя наказать. Причем не воображай, что тебя сошлют куда-нибудь в сельскую каталажку. Такой умник, как ты, достоин того, чтобы гнить в федеральной тюрьме «Марион», и выйдешь ты оттуда беззубым старикашкой. А если ты не в курсе деталей нашего правосудия, могу сообщить, что на федеральном уровне условных осуждений не бывает. Так что твоя жизнь с нынешнего момента круто изменилась! Тебе каюк, приятель. — Он кивнул женщине с блокнотом. — Можете записывать дальше. И послушаем, что ты скажешь в свое оправдание, — и я советую тебе очень постараться!

Я сглотнул, но слюны во рту не оказалось. Перед глазами плавали белые круги. Мичем говорил совершенно серьезно!

В школе и колледже меня довольно часто останавливали за превышение скорости, и я заработал репутацию виртуоза в умении отмазываться от штрафных талонов. Главное — заставить полицейского почувствовать твою боль. Это психологическое сражение. Не зря они носят зеркальные солнечные очки, чтобы ты не мог заглянуть им в глаза, пока умоляешь тебя отпустить. В конце концов, копы тоже люди. Я обычно держал на переднем сиденье парочку книг по праву и начинал заливать, что учусь на полицейского, а из-за штрафного талона меня могут выпереть из академии. Или же показывал склянку с рецептом и объяснял, что спешу, поскольку маме срочно нужно лекарство от эпилепсии. В общем, я понял, что главное — не сдаваться и врать искренне, с душой.

О том, чтобы остаться на работе, речи уже не шло. Я никак не мог отогнать от себя образ федеральной тюрьмы «Марион». Короче, перепугался до посинения.

Гордиться тем, что мне предстояло сделать, я не мог, однако иного выхода не было. Либо я трону душу этого подонка из службы безопасности правдивой до соплей сказочкой, либо стану чьей-то сукой на нарах.

Я набрал в грудь побольше воздуха.

— Послушайте! Я вам все расскажу.

— Пора уже!

— Дело в том, что у Джонси... Короче, у него рак.

Мичем ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла: давай, мол, посмеши меня.

Я вздохнул и напряг желваки так, будто мне приходится говорить через силу:

— Рак поджелудочной железы. Неоперабельный.

Мичем воззрился на меня с каменным лицом.

— Ему поставили диагноз три недели назад. В общем, сделать ничего нельзя. Он умирает. А Джонси... ну, вы же его знаете! Хотя вы как раз его не знаете. Он такой человек — всегда держит хвост пистолетом. Короче, он говорит врачу в ответ: «Значит, теперь я могу перестать чистить зубы ниткой?» — Я грустно улыбнулся. — Да! Джонси — он такой!

Женщина на минуту перестала писать в блокноте, застыв от изумления, а затем вновь вернулась к своей работе.

Мичем облизнул губы. Достал я его до печенок или нет? Трудно сказать. Похоже, нужно добавить еще!

— Вы, конечно, не в курсе, — продолжал я. — Джонси ведь мелкая сошка в компании. Он не какая-нибудь шишка — простой грузчик. Только мне он небезразличен, потому что... — Я прикрыл на мгновение глаза и глубоко вздохнул. — Дело в том, что я никому не хотел говорить, это наш секрет. Джонси — мой отец.

Кресло Мичема чуть подалось вперед. Теперь он слушал внимательно.

— У нас разные фамилии, поскольку мама разошлась с ним двадцать лет назад и взяла меня к себе. Я-то был малявкой, и что там понимал! Но папа... — Я прикусил нижнюю губу. На глазах у меня выступили слезы. — Он продолжал помогать нам, работал на двух, а то и трех работах. И никогда ничего не просил. Мама не хотела, чтобы мы с ним встречались, однако на Рождество... — Я снова набрал в грудь воздуха, почти икая от волнения. — Папа приходил к нам на каждое Рождество. Порой он стоял на морозе битый час и звонил в дверь час, прежде чем мама его впускала. И всегда приносил мне подарок — как правило, дорогой, хотя и не мог себе этого позволить. Потом, когда мама заявила, что на зарплату медсестры не в состоянии отправить меня учиться в колледж, папа стал посылать нам деньги. Он говорил, что хочет, чтобы я прожил другую жизнь, не такую, как он. Мама не ставила его ни в грош и настраивала меня против отца. Поэтому я ни разу его не поблагодарил. Я даже не пригласил его на выпускной, поскольку знал — маме это будет неприятно. Однако он все-таки пришел — я видел, как он стоял поодаль в уродливом костюме и галстуке. Я никогда раньше не видел его в костюме и при галстуке... Похоже, он разжился ими в Армии спасения, поскольку мечтал посмотреть, как я буду получать диплом, и не хотел меня смущать.

Глаза у Мичема увлажнились. Секретарша перестала записывать и смотрела на меня, сглатывая слезы.

Меня понесло. Мичем заслуживал настоящего шоу, и я старался изо всех сил.

— Когда я поступил на работу в «Уайатт», то даже не подозревал, что мой отец работает здесь грузчиком! Это было потрясающее совпадение. Мама пару лет назад умерла — и я оказался в одной конторе с отцом, замечательным и добрым человеком, который никогда ни о чем меня не просил, ничего не требовал, а только вкалывал до седьмого пота, помогая неблагодарному отпрыску. Вам не кажется, что это судьба? А когда он узнал, что у него неоперабельный рак поджелудочной, то стал задумываться о самоубийстве. Он говорил: лучше покончить с собой, пока рак не прикончил меня...

Женщина вытащила бумажную салфетку и высморкалась, сверкая на Мичема глазами. Директор службы безопасности поморщился.

— Мне просто хотелось показать ему, как много он значит для меня, — прошептал я. — Вернее, для нас всех. Я сказал, что расшибусь в лепешку, но устрою ему праздник — и пускай он ни о чем не беспокоится. Я знаю, что поступил неправильно, глубоко неправильно, сто раз незаконно... Что толку оправдываться, когда и так все ясно? Только, может быть, хоть в чем-то, хоть самую чуточку я все-таки прав...

Женщина потянулась за второй салфеткой, глядя на Мичема так, словно он был величайшим на свете подонком. Тот опустил глаза и покраснел, не в силах встретиться со мной взглядом. У меня у самого от этой истории мороз по коже пошел.

В затененном углу кабинета послышался звук открываемой двери — и аплодисменты. Медленные, громкие хлопки в ладоши.

В проеме стоял Николас Уайатт, основатель и президент корпорации «Уайатт телеком».

Он подошел к нам, продолжая хлопать на ходу и улыбаясь во весь рот.

— Прекрасный спектакль! Просто блестящий!

Я изумленно глянул на него и обиженно покачал головой. Уайатт был метра под два ростом и сложен как борец; вот такой человек навис надо мной, как увеличенная копия самого себя. Известный модник, Уайатт щеголял в костюме от Армани в еле заметную полоску. Он не просто был могущественным; у него и вид был соответствующий.

— Позвольте задать вам вопрос, мистер Кэссиди?

Я не знал, что делать, а потому встал и протянул ему ладонь.

Уайатт не пожал мне руку.

— Как зовут Джонси?

Я замешкался, потом выдавил сквозь зубы:

— Ал.

— Ал? А полное имя?

— Ал... Алан. Вернее, Альберт. Блин!

Мичем уставился на меня.

— Детали, Кэссиди! — сказал Уайатт. — Они вечно тебя подводят! Хотя, должен признаться, ты растрогал меня до глубины души. Особенно эта подробность с Армией спасения... — Он постучал кулаком по груди. — Фантастика!

Я глупо улыбнулся, чувствуя себя дурак дураком.

— Мистер Мичем велел мне постараться.

— Ты очень талантливый малый, Кэссиди, — улыбнулся Уайатт. — Настоящая Шахерезада! Думаю, нам надо потолковать.

4

Н-да, Николас Уайатт — страшный человек. Я никогда не встречался с ним лично, хотя и смотрел его выступления по телику и на сайтах корпорации. За три года, что я проработал в возглавляемой им компании, я видел Уайатта лишь мельком, и то пару раз. Вблизи он оказался еще страшнее и внушительнее: загорелый, черные и блестящие, как вакса, волосы смочены гелем и зачесаны назад волосинка к волосинке, безупречно ровные зубы обнажены в голливудской улыбке.

Ему стукнуло пятьдесят шесть, но он не выглядел на свой возраст. Впрочем, не знаю, как должны выглядеть люди в пятьдесят шесть. В любом случае смотрелся он куда лучше, чем мой потрепанный жизнью и лысеющий отец (которому тоже стукнуло пятьдесят шесть) лет десять назад.

Зачем ему я? Чем еще мог президент компании пригрозить мне после всего, что я услышал от Мичема? Тем, что разрежет меня на тысячу кусочков? Или отдаст живьем на съедение вепрю?

Втайне я слегка надеялся, что Уайатт похвалит меня за гениальное представление, отметив мое недюжинное чувство юмора и смекалку. Однако сия робкая надежда развеялась в прах, не успев родиться. Николас Уайатт вовсе не священник, играющий в баскетбол. Он настоящий мстительный сукин сын!

Я был наслышан о нем и знал, что если ты не дурак, то лучше избегать всякого личного общения с президентом корпорации. Склонять голову при встрече и не привлекать внимания. Он славился приступами ярости, бешеными выволочками и жесткими разборками. Уволить мог ни за что, причем сразу — так, что охранники вышвыривали вас из здания. На собраниях администрации он всегда выискивал себе козла отпущения и всласть глумился над ним. К Уайатту боялись приходить с плохими известиями, а потратить зря хоть секунду его драгоценного времени — упаси Бог! Если, на вашу беду, вы делали Уайатту презентацию, то стоило хоть чему-то не сработать, как он прерывал вас воплями: «Не верю!»

Говорили, что в последнее время он стал мягче, однако я бы так не сказал. С чего бы? Он занимался борьбой, штангой и тяжелой атлетикой. Работники гимнастического зала говорили, что Уайатт всегда вызывал на бой самых серьезных соперников. И никогда не проигрывал. А когда противник сдавался, он только спрашивал, ухмыляясь: «Мне продолжать или как?» Тело у него, по слухам, было как у Шварценеггера — похожее на коричневый презерватив, набитый орехами.

Уайатту было недостаточно победить — для вящего удовольствия ему необходимо было посмеяться над побежденным. Как-то раз на Рождество он написал название своего главного соперника — компании «Трион системс» — на бутылке вина и разбил ее о стенку под торжествующие пьяные вопли сотрудников.

Непосредственные подчиненные у Уайатта были под стать ему, такие же мачо с повышенным содержанием тестостерона. Одевались, как и он, в костюмы от Армани, Прада, Бриони, Китона и других кутюрье, о которых я даже слыхом не слыхивал. Причем все они мирились с его издевательствами, поскольку им дьявольски хорошо за это платили. О президенте нашей компании ходила такая шутка: «В чем разница между Богом и Николасом Уайаттом? В том, что Бог не воображает, будто он — Николас Уайатт!»

Он спал три часа в сутки, питался, похоже, только протеиновыми батончиками, представлял собой настоящую атомную станцию по выработке нервной энергии и при этом дико потел. Его прозвали Истребителем. Он управлял с помощью страха и был крайне злопамятен. Когда его бывшего друга уволили с поста президента крупной компании, работавшей в области высоких технологий, Уайатт послал ему венок из черных роз — подручные босса всегда знали, где раздобыть черные розы. Самое знаменитое высказывание Уайатта, которое он повторял так часто, что его следовало бы выгравировать на граните над главным входом и сделать заставкой на каждом компьютере, гласило: «Конечно, я параноик! Я хочу, чтобы все мои работники были параноиками. Паранойя необходима для успеха!»