Я одернул лацканы пиджака и причесался, но конкретного ничего не сказал.

— Поговорим попозже, — сухо ушел я от прямого ответа.

Она как-то странно посмотрела на меня, будто собираясь сказать что-то, а потом вдруг вымолвила:

— А почему ты никогда не говорил мне о Лауре?

— А я не... — начал было я.

— Нет. Послушай. Я понимаю, что тебе больно, даже невыносимо говорить о ней. Я понимаю все. Поверь, я вовсе не хочу снова бередить твои раны, но вспомни, что случилось с папой... Ну ладно, Бен, я всего лишь хочу знать, имеет ли твое решение работать у Траслоу какую-то связь с убийством Лауры, с какими-то попытками уточнить и прояснить обстоятельства или что-то еще...

— Молли, — спокойно сказал я, не желая говорить на эту тему. — Не надо об этом.

— Ну ладно, — согласилась она. — Извини меня.

Она определенно что-то знала, но что — об этом я в то время еще не догадывался.

В тот день я многое вспомнил про Харрисона Синклера. Самое раннее воспоминание относится к случаю, когда он отпустил одну непристойную шутку.

Синклер был высокий, худощавый, элегантный мужчина с седовласой головой, ранее явно увлекался спортом (занимался академической греблей в Амхерсте). По натуре своей он был покладист, обаятелен, с чувством собственного достоинства, любил пошутить.

Когда я еще учился в колледже, мне как-то с двумя другими студентами довелось посещать семинар по ядерному оружию в Массачусетском технологическом институте. Однажды утром, в понедельник, я вошел в семинарскую аудиторию и заметил там постороннего — высокого, хорошо одетого пожилого мужчину. Он сидел за профессорским столом, сделанным в виде гроба, и слушал выступавших, не проронив ни слова. Я посчитал — и не ошибся — что он из друзей профессора. Лишь много лет спустя я узнал, что Хэл, который к тому времени уже стал третьим лицом в ЦРУ, директором департамента оперативной службы, приезжал тогда в Бостон координировать операции по пресечению деятельности группы шпионов из-за «железного занавеса», завербовавших некоторых преподавателей Массачусетского технологического института.

Получилось так, что на том семинарском занятии я представлял свой реферат на тему пагубности американской ядерной политики взаимного гарантированного уничтожения, сокращенно — МАД. Помнится, это была жалкая курсовая работа студента. В заключении работы как-то бестолково обыгрывалось созвучие, что МАД (по-английски МАД — сумасшествие, безумие) — это «поистине сумасшедшая политика». По правде говоря, я зря хулю сам себя: доклад все-таки был довольно приличным, с привлечением открытых советских и американских первоисточников по проблемам ядерной стратегии.

После семинара импозантно выглядевший незнакомец представился, поздоровался со мной за руку и сказал, что мой доклад произвел на него хорошее впечатление. Так мы стояли, беседуя, и тут он произнес непристойную, но довольно забавную шутку насчет ядерного оружия и всего такого прочего. А потом я увидел свою подружку Молли Синклер, входившую в аудиторию. Мы поздоровались, удивившись неожиданной встрече вне Гарвардского студенческого городка.

Хэл пригласил нас обоих на ленч в ресторан «Мэйсон Роберт» на Школьной улице, в здании Олд-Сити-холл (с тех пор я с Молли побывал там еще разок, когда сделал ей предложение выйти за меня замуж, а она ответила, что подумает). За столом мы немало выпили, да и нашутились вдоволь. Хэл отпустил там еще одну неприличную шутку, отчего Молли покраснела.

— Вам обоим нужно держаться друг друга, — сказал он на ушко Молли, но не так уж тихо, чтобы я не услышал, — он мировой парень.

Она еще больше покраснела, стала совсем пунцовой.

Нас явно влекло друг к другу, но стали мы мужем и женой только через несколько лет.

— Рад снова встретиться с вами, — сказал Александр Траслоу. Я сидел на следующий день вместе с ним и Биллом Стирнсом в банкетном зале ресторана «Ритц-Карлтон». — Но должен признаться — удивлен немного. Когда мы говорили на похоронах Хэла, я остро почувствовал, что мое предложение вас ничуть не заинтересовало.

Одет он был в другой костюм, тоже сшитый на заказ, но уже изрядно помятый. С костюмом как-то не вязался галстук-бабочка: маленький, аккуратный, темно-синего цвета и неловко повязанный. Я надел свой лучший костюм, оливково-зеленого приглушенного цвета в клетку, приобретенный в магазине Андовера на Гарвардской площади, я намеревался произвести достойное впечатление на ветеранов.

Алекс Траслоу критически оглядел меня с разочарованным видом, одновременно намазывая масло на поджаренную булочку.

— Полагаю, вам известно о моей кратковременной карьере разведчика, — самонадеянно заявил я.

Он кивнул и сказал:

— Билл кое-что говорил мне. Знаю, что вы пережили трагедию и что вас уволили в отставку вчистую.

— Да, все так и было, — пробормотал я.

— Но это были ужасные дни.

— Такие дни, что мне и сейчас не хотелось бы говорить о них.

— Извините. По этой причине вы и уволились из «фирмы», правильно ли я понимаю?

— Да, это был предлог, — поправил я. — Но уволился я, вообще-то, из-за профиля работы. Ради семейного блага. Я поклялся жене, что не буду связываться с разведкой.

Алекс положил на стол булочку с маслом, так и не откусив, и заметил:

— И сам себе тоже.

— Так точно.

— Ну что ж, тогда давайте говорить напрямую. Вам известно, чем занимается моя Корпорация?

— Да так, в общем и целом.

— Ну так вот. Это международная консалтинговая компания. Полагаю, что лучшей характеристикой для нее будет сказать, что один из ее клиентов — это учреждение, где вы прежде работали. И я думаю, что вам об этом прекрасно известно.

— Стало быть, и это учреждение нуждается в ваших консультациях, — не утерпел я подковырнуть.

Траслоу лишь неопределенно пожал плечами и, слегка улыбнувшись, ответил:

— Да, без сомнения, но вы же понимаете, что я сейчас говорю лишь по праву адвоката своего клиента.

Я согласно кивнул головой, а он между тем продолжал:

— По различным причинам это учреждение нуждается в помощи частных компаний, не связанных с правительственными организациями. Каковы бы ни были причины — может, потому, что я работал в «фирме» столь длительно, что почти стал его неотъемлемой частью, — руководство из Лэнгли поручает и мне выполнять время от времени их заказы.

Я взял остывшую булочку и откусил кусочек. Про себя же я заметил, что Траслоу тщательно избегал произносить «ЦРУ».

— Да, вот еще что, — вступил в разговор Стирнс и, положив руку на плечо Алекса, подчеркнул: — Удивительная скромность, — а мне же пояснил: — Знаете ли, что Алекс состоит в окончательном списке кандидатов на должность директора «фирмы»?

— Да, знаю, — подтвердил я.

— Должно быть, в подходящих кандидатах ощущается нехватка, вот меня и включили, — скромно заметил Траслоу. — Посмотрим, что из этого выйдет. Как я уже сказал, моя Корпорация занимается выполнением ряда заказов, которые по тем или иным причинам поручило нам Лэнгли.

Стирнс пояснил:

— Вам же известно, что конгресс внимательно следит за деятельностью разведки и может в любое время прекратить ее работу. Особенно теперь, когда русский вопрос снят с повестки дня.

Я вежливо улыбнулся. На эту тему напряженно велись всякие разговоры среди сотрудников Управления, особенно среди тех, кто хотел бы бесконтрольно делать все, что ему заблагорассудится, вплоть до самых бредовых замыслов вроде предложений подсунуть Кастро сигару со взрывчаткой внутри и безнаказанно убивать диктаторов из стран «третьего мира».

— Ну ладно, — заключил Траслоу и понизил голос. — «Русский вопрос», как назвал его Билл, то есть распад Советского Союза, породил для нас целый ряд совершенно новых проблем.

— Конечно! — заметил я. — На кой черт нужно ЦРУ, если нет врага? Но в таком случае кому будет нужна Корпорация?

— Все не совсем так, — не согласился Траслоу. — Остается еще множество врагов. К сожалению, нам еще долго понадобится ЦРУ. Реформированное разведуправление, улучшенное. Конгресс, может, пока этого и не понимает, но со временем и до него дойдет. Ну а как вам известно, ЦРУ теперь меняет цели, все больше занимаясь вопросами экономического шпионажа и шпионажа среди частных компаний. Американские фирмы защищаются от компаний других стран, которые всячески стремятся выкрасть у них экономические и технические секреты. Вот где поле будущих сражений. А знаете ли вы, что незадолго до смерти Харрисон Синклер установил контакт с последним председателем бывшего КГБ?

— При посредничестве Макадамс, — уточнил я.

Он замолчал, удивившись и вздернув подбородок, а затем подтвердил:

— Да, так. Но, по-видимому, Хэл в это время тоже находился в Швейцарии и не только Шейла, но и он сам встречался с Орловым. Вспомним о предсмертной агонии советской империи — о провалившемся путче в августе 1991 года. В те дни старые опытные разведчики уже поняли, что игра проиграна. Бюрократы из коммунистической партии доживали последние денечки. Советская армия перешла на сторону Бориса Ельцина, а она ведь была тогда единственной надеждой на сохранение Советского Союза, хотя бы на время. А КГБ...

— Который и инспирировал этот путч, — не удержался я.

— Да, инспирировал и руководил, хотя гордиться тут нечем — дело-то ведь не выгорело. Сотрудники КГБ знали, что и недели не пройдет, ну, может, месяца, и их разгонят. И вот в этот момент Управление стало особенно пристально следить за Лубянкой. Следить за тем, как организация безропотно взойдет на эшафот...

— Или будет яростно сопротивляться, — вставил я.

— Уточнение вполне уместное, — согласился Траслоу. — Во всяком случае, именно тогда наше Управление стало отмечать необычно большие поступления «дипломатической почты» — дорожных чемоданов, мешков и коробок, если уж быть точным, — привозимой курьерами из Москвы в советское посольство в Женеве. Получателем груза был местный резидент КГБ.

— Извините меня, пожалуйста, — сказал тут Стирнс и поднялся из-за стола. — Но я должен уехать в офис.

Он попрощался, пожал Траслоу руку и уехал. Мы с Алексом, как я понял, должны были решать дело один на один.

— А не знаете ли, что там было в этих мешках и коробках?

— По правде говоря, не знаю, — ответил Траслоу. — Но полагаю, что-то очень ценное.

— Так для того, чтобы это выяснить, и понадобилась моя помощь?

Траслоу кивком головы подтвердил мою догадку. Наконец-то, он начал расправляться с булочкой.

— Ну а как конкретно?

— Путем расследования.

Я замолчал, размышляя, а потом спросил:

— Ну а почему же именно я?

— А потому что... — тут он начал говорить потише, — я не могу доверять этим парням из Лэнгли. Мне нужен человек со стороны — такой, кто знаком с «кухней» Центрального разведывательного управления, но не связан с ним.

Он надолго замолчал, как бы проверяя, достаточно ли откровенно говорит со мной. Наконец, встрепенулся и произнес:

— Выбора у меня особого нет: не знаю, кому в Управлении могу и дальше доверять.

— Что вы под этим подразумеваете?

Секунду-другую он колебался, а потом пояснил:

— В Лэнгли, Бен, процветает коррупция. Уверен, вы наслышаны о всяких историях...

— О некоторых знаю.

— Ну а вообще-то, дела там гораздо серьезнее, чем вы представляете. Кое-какие граничат с уголовными преступлениями... или с вопиющим мошенничеством.

Мне вспомнились предупреждения Мура: «В Центральном разведуправлении сейчас кавардак... Разгорается борьба не на жизнь, а на смерть... Огромные суммы денег... перекидывают с одних счетов на другие...» Тогда они показались мне преувеличенными пессимистическими причитаниями старика, засидевшегося в свое время на руководящем посту.

— Мне нужна конкретика, — попросил я.

— Конкретные факты вам предоставят, — ответил Траслоу. — И в гораздо большем объеме, чем вы ожидаете. Есть такая организация... небольшая... называется Совет старейшин... Но про нее здесь говорить не следует.

Лицо у него побагровело и он покачал головой.

— Ну а какое отношение имел Хэл Синклер ко всем этим «дипломатическим грузам»? — спросил я.

— Да в том-то и дело, что мы ничего не знаем. Никто не знает, для чего он встречался с Орловым, почему встреча проходила в строжайшей тайне. Не знаем также, какая конкретно заключалась сделка. Ну а потом появились слухи, что... дескать, Хэл получил на лапу огромные деньги...

— Получил на лапу? Хэл? И вы верите этим грязным сплетням?

— Бен, я же ведь вовсе не говорил, что верю слухам. Более того, я никак не желаю верить им. Я знаю Хэла и уверен, что, если даже он и встречался тайно с Орловым, ничего криминального не затевал. Но, независимо от его намерений, есть веские причины считать, что его убийство как-то связано с этой встречей. — «Довелось ли ему видеть фотографию, которую передал мне Мур?» — подумал я. Но не успел я спросить его об этом, как он продолжил свою мысль: — Дело тут вот в чем: через считанные дни сенат США собирается начать слушания по вопросу широко распространившейся коррупции внутри ЦРУ.

— Открытые слушания?

— Да. Отдельные заседания, без сомнения, закроют для журналистов. Но сенатский комитет по разведке уже достаточно наслушался этих сплетен и смело взялся разбирать их.

— Ну а Хэл замешан в них? Вы это хотели мне сказать?

— Официально не замешан. Пока не замешан. Я думаю даже, что до сената вряд ли дошли эти слухи. Там знают только, что пропала огромная сумма денег. Вот внутренняя инспекция Лэнгли и сделала мне заказ на расследование этих эпизодов. Изучить, чем занимался Хэл Синклер в последние дни своей жизни. Выяснить, почему его убили. Разыскать пропавшие деньги, узнать, куда они уплыли, кто замешан в этом деле. Расследование следует проводить тайно — коррупция проникла слишком глубоко. Таким образом, остается моя Корпорация «Траслоу ассошиейтс».

— А сколько пропало денег, о которых идет речь?

Траслоу в недоумении пожал плечами:

— Очень много. Огромное богатство. Позвольте мне уж и не говорить, по крайней мере сейчас.

— И вам я понадобился, чтобы...

— Я хочу, чтобы вы выяснили, что делал Хэл, встречаясь с Орловым. — Он посмотрел на меня, его карие глаза покраснели и увлажнились. — Бен, пока у вас есть прекрасный предлог отказаться от предложения. Я пойму причину. Учту, что вы пережили. Но для выполнения задания, о котором я говорил, вы один из самых лучших исполнителей. — Я пожал плечами, будучи польщенным и признательным, но не знал, что и как ответить. — У нас с вами много общего, — начал между тем разъяснять Траслоу. — Я мог бы сказать эти слова про вас с самого начала. Вы человек откровенный и честный. Управлению вы отдавали всего себя, без остатка, и всегда сохраняли оптимизм. Скажу больше: за многие годы, проведенные мною в Управлении, я понял, что его основным целям угрожают всякие идеологи и фанатики как левого, так и правого толка. Англетон сказал как-то мне примерно следующее: «Алекс — вы один из лучших наших сотрудников, но парадокс в том, что те же ценности, что делают вас сейчас незаменимым в работе, вы, достигнув определенного уровня, станете отвергать как негодные». — Он коротко сочувственно засмеялся и продолжал: — В то время я не слушал его предостережений, пока не дожил до седых волос и не понял, что он был прав. Я нутром чую, что вы, Бен, из того же теста, что и я. Мы делаем нужное дело, но есть такие, кто, стоя в стороне, с неодобрением относится к нам. — Он отхлебнул воды из стакана и снова улыбнулся мне, видимо, в смущении, что сказал слишком много. Затем передал мне многостраничную карту вин и сказал: — Не взглянете ли, Бен? Выберите себе что-нибудь по вкусу.

Я открыл карту в кожаном переплете и, быстро пробежав глазами перечень, попросил:

— Я хотел бы попробовать немного вина «Гранд-Пью-Дукасс-Поллак».

Траслоу улыбнулся и, забрав карту вин назад, попросил:

— Ну а что написано на третьей странице вверху?

На секунду-другую я задумался, восстанавливая в памяти страницу.

— Вино «Стэг-Лип-Мерло, 1982».

Траслоу в подтверждение кивнул.

— Но я вовсе не стремлюсь выступать на сцене вроде цирковой собачки, — запротестовал я.

— Знаю. Извините меня. У вас очень редкий дар. Как же я вам завидую.

— Ну, этот дар помогал мне учиться в Гарварде, особенно там, где приходилось многое запоминать, к примеру изучать английский язык, историю, историю искусств...

— Ну и хорошо. Видите ли, Бен, ваша... Эйдетическая память даст вам огромные преимущества в разведывательной работе, когда потребуется запомнить, скажем, ряды кодов и тому подобное. Если, разумеется, вы дадите согласие. Между прочим, я полностью согласен с теми условиями, которые вы обсуждали с Биллом.

Условия эти я вымогал, но из вежливости не сказал об этом.

— Ну, Алекс, когда я с Биллом обсуждал эти условия, я и понятия не имел, что от меня требуется.

— Ничего, все нормально...

— Нет, позвольте мне закончить. Если я понимаю вас правильно — что речь идет о реабилитации доброго имени Хэла Синклера, — то я не имею никакого намерения становиться наемником.

Траслоу насупился, лицо его приняло сердитое выражение.

— Наемником? Ради Бога, Бен, я же знаю ваше незавидное финансовое положение. По крайней мере, наше соглашение предоставит мне возможность хоть чем-то помочь вам. А если хотите, я могу даже зачислить вас в штат с твердым окладом.

— Спасибо, нет необходимости.

— Ну и ладно, я рад, что вы будете с нами.

Мы обменялись рукопожатием, будто завершили сделку.

— Послушайте, Бен, моя супруга Маргарет и я собираемся сегодня вечером поехать к себе домой в Нью-Хэмпшир. Начинается весенне-летний сезон. Мы будем рады, если вы с Молли поужинаете там с нами — никаких деликатесов не будет, приготовим только жареное мясо на решетке, ну и все такое прочее. Увидите моих внучат.

— Приглашение заманчивое, — сказал я.

— А завтра сможете приехать?

Завтра у меня будет напряженный день, но я смогу выкроить время, поэтому сразу согласился:

— Да, конечно. Завтра же и приедем.

Весь оставшийся день я никак не мог сосредоточиться. Неужели отец Молли всерьез оказался замешанным в какие-то тайные сделки с бывшим шефом КГБ? Мог ли он на самом деле прикарманить деньги — «огромное богатство», как сказал Траслоу? Смысла в этом не находилось.

А как же объяснение причины его убийства... в нем есть какой-то смысл, разве не так?

Обрывки напряженных мыслей крутились в моей голове, и не было никакой возможности связать концы с концами.

Зазвонил телефон. Дарлен сообщила, что на проводе Молли.

— Во сколько мы встречаемся с Айком и Линдой? — спросила она откуда-то из шумного коридора своей больницы.

— В восемь, но я отменю встречу, если ты хочешь. В связи с обстоятельствами.

— Нет, не надо... я хочу встретиться.

— Они поймут нас, Мол?

— Не отменяй. Мне надо развеяться.

К счастью, ближе к вечеру времени на грустные размышления уже не осталось. Ровно в четыре пришел Мел Корнстейн, пухленький человечек лет пятидесяти с хвостиком, одетый в дорогой модный итальянский костюм, в темных очках авиаторского типа, вечно сидящих косо. У него был вид сбитого с толку эксцентричного гения, каковым он, по-моему, и был на самом деле.

Корнстейн сколотил приличное состояние на изобретении компьютерной игры под названием «Спейстрон», о которой вы, конечно же, слышали. А если не слышали, то вкратце расскажу. Игра относится к типу «охотничьих», в ней вы выступаете в роли пилота космического корабля и должны ускользнуть от атак вражеского космического корабля, который стремится уничтожить вас, а потом и всю планету Земля. Может, это звучит и наивно, но игра является чудом компьютерной техники. В ней применен стереоскопический эффект, и она создает впечатление, что вы и в самом деле летите в космос — видите будто наяву, как проносятся мимо кометы, метеориты и вражеский космический корабль. К игре прилагалась хитроумная программа пилота, придуманная и запатентованная Корнстейном, поистине новое слово в компьютерном деле. Добавьте еще к этому его же ранее запатентованное изобретение, подающее команды голосом: «Слишком завалил влево!» или «Слишком близко подлетаешь!» — и вот перед вами объемное изображение в сочетании со звуком, и все это делается при помощи вашего персонального компьютера. От продажи новинки компания Корнстейна ежегодно получала что-то порядка сотни миллионов долларов прибыли.

Но вот недавно другая компания, разрабатывающая компьютерные программы, выбросила на рынок диски с игрой, весьма схожей со «Спейстроном», отчего доходы Мела Корнстейна резко сократились. Нет нужды говорить, что он хотел бы что-то предпринять против нежданного конкурента.

Он удобно уселся в кожаное кресло около моего рабочего стола, от него так и веяло отчаянием. Мы немного поболтали о всяких пустяках, но он был явно не в настроении. Затем он передал мне коробку с программой игры конкурента, называвшейся «Спейстайм». Я вставил диск в компьютер, включил аппаратуру и изумился, увидев, насколько схожи игры.

— Эти парни даже не потрудились внести в программу что-нибудь новенькое, не так ли? — спросил я.

Корнстейн снял очки и протер их, а затем ответил:

— Я хочу прихлопнуть этих гребаных подонков.

— Задержитесь на минутку здесь, — начал я уговаривать. — Я собираюсь провести независимую экспертизу и получить авторитетное заключение, какие положения патента нарушены и насколько.

— Я намерен как следует врезать этим ублюдкам.

— Всему свое время. Давайте пройдемся по всем нарушенным пунктам патента, пункт за пунктом.

— Программы идентичны, — продолжал долбить Корнстейн, водружая очки на место и опять криво. — Мне затевать тяжбу прямо здесь или как?

— Ну вот что, компьютерные игры патентуются на тех же принципах, что и настольные. Да, вы патентуете взаимоотношения между физическими элементами и заложенной в них концепцией, то есть путь, где они пересекаются и взаимодействуют.

— Я хочу просто врезать им.

Я согласно кивнул и заметил:

— Мы приложим все силы.

Фокачио — это одно из потрясающих, необычных блюд, которые готовят вместе с аругула и радичио в итальянском ресторане на берегу залива Бэк-Бей. Обслуживают в нем молодые и красивые девушки, одетые во все черное, будто только сошедшие с рекламы. В зале стоит нескончаемый гул голосов, заглушаемый время от времени громоподобной музыкой в стиле хард-рок. Такие североитальянские рестораны, расположенные в городах Америки, отличаются своим шумом. Похоже, шум и грохот — неотъемлемая часть их.

Молли запаздывала, но мой близкий друг Айк и его супруга Линда уже сидели за столом и старались перекричать шум и грохот, разговаривая друг с другом. Со стороны казалось, что они злобно грызутся, но на деле они просто вели беседу — другого способа не было. Айзек Кован учился вместе со мной в школе права, где специализировался на том, как одолеть меня в теннисе. Теперь он работал адвокатом и занимался корпоративным правом, столь нудным занятием, что даже не может говорить про свою работу, но я-то знаю, что это дело как-то связано с перестрахованием. Линда, по профессии детский психиатр, была на седьмом месяце беременности. Оба Кована — высокие, веснушчатые, с рыжими волосами — удивительно схожи по своим внешним данным. Мне было легко общаться с ними обоими.

Они говорили о матери Айка, приехавшей в гости. Затем Айк повернулся ко мне и упомянул что-то насчет кельтской игры, в которую мы сыграли на прошлой неделе. Мы поболтали немного о работе, о беременности Линды (она намеревалась порасспросить Молли о генетической проверке, которой ее хотели подвергнуть), о моем коронном ударе слева ракеткой по мячу (которому я, по сути, уже разучился) и наконец добрались до отца Молли.

Айк и Линда, похоже, всегда стеснялись говорить о знаменитом отце Молли, опасаясь, что их обвинят в излишнем любопытстве. Айк знал в общем и целом о моей прежней работе в ЦРУ, многого я ему не раскрывал и дал понять, что говорить на эту тему не желаю. Он знал также, что я уже был женат прежде, что моя первая жена погибла, но все это опять-таки в общем и целом. Само собой разумеется, временами эти отрывочные данные не позволяли нам о многом говорить откровенно.

Кованы выразили мне соболезнования, поинтересовались, что поделывает Молли. Я понимал, что не могу говорить им о том, чем занимался в последнее время, особенно об обстоятельствах смерти Хэла Синклера.

Когда мы уже почти расправились с закусками (из принципа блюдо фокачио мы не заказывали), появилась Молли и принялась без конца извиняться за опоздание.

— Ну, как прошел день? — спросила она меня и поцеловала в щеку.

Она пристально и долго смотрела на меня, мне стало ясно, что ее интересует встреча с Траслоу.

— Прекрасно, — ответил я.

Она поцеловалась с Айком и Линдой, села за стол и сказала:

— Не думаю, что долго выдержу все это.

— Медицину? — не поняла Линда.

— Недоношенных, — пояснила Молли, применяя медицинский термин, обозначающий преждевременно родившихся детей. — Сегодня я принимала двойняшек и еще одного ребенка. Так вот, все трое весили менее десяти фунтов. Все часы я провела, выхаживая эти крохотные бедные создания, пытаясь вставлять им артериальные катетеры и успокаивая расстроенпых родителей.

Айк и Линда сочувственно и понимающе покачали головами.

— Все больше детей рождается с дефектами, — продолжала рассказывать Молли, — или с инфекционными заболеваниями мозга. Меня вызывают к ним каждую третью ночь...

Я решился перебить ее:

— Давай пока оставим эту тему, а?

Она повернулась ко мне с широко раскрытыми глазами:

— Оставим эту тему?

— Все идет нормально, Мол, — спокойно произнес я.

Айк и Линда, чувствуя себя не в своей тарелке, сосредоточенно уплетали салат «Цезарь».

— Извините меня, — сказала Молли.

Я незаметно взял под столом ее руку. Мысли о работе иногда не оставляли ее и во время досуга — такое с ней случалось, но сейчас я понимал, что жена еще не оправилась от шока, поразившего ее, когда она увидела ту фотографию.

Во время обеда она оставалась рассеянной: кивала головой и вежливо улыбалась, но мысли ее явно витали далеко. Айк и Линда наверняка сочли, что ее странное поведение объясняется недавней смертью отца, да так оно, по сути, и было.

Возвращаясь домой на такси, мы с Молли поцапались: злобно шипели друг на друга из-за Траслоу, Корпорации, ЦРУ и насчет того, что раз я уже дал ей слово, то должен держать его вечно.

— Да будь все проклято, — шепотом сказала она. — Ежели ты уж снюхался с этим Траслоу, то, стало быть, опять затеваешь эти ужасные игры.

— Молли, — пытался я вставить слово, но раз уж она завелась, перебить ее было невозможно.

— Поваляйся с собаками — сам блохастым станешь. Тьфу, пропасть! Ты же обещал мне, что никогда больше не полезешь в это дерьмо.

— Да не собираюсь я лезть опять в то дерьмо, Мол, — защищался я.

Секунду-другую она молчала, а потом спросила:

— А ты говорил с ним насчет смерти отца, а?

— Нет, не говорил, — соврал я чуть-чуть, но мне не хотелось волновать ее и рассказывать, что сенат собирается проводить расследование факта присвоения ее отцом огромной суммы.

— Но что бы он ни хотел от тебя, ведь это имеет какое-то отношение к его смерти, так ведь?

— В известном смысле так.

В этот момент таксист вильнул, чтобы объехать колдобину, надавил на клаксон и помчался по левой полосе движения.

Некоторое время мы ехали молча. Затем, будто специально дождавшись драматического момента, она вдруг сказала ничего не выражающим тоном:

— Знаешь ли, я звонила судмедэксперту из графства Фэйрфакс.

Сначала я не понял:

— Фэйрфакс? Зачем?..

— А это там отца убили. Звонила насчет письменного заключения о вскрытии. Согласно закону, такое заключение выдается ближайшим родственникам по их требованию.

— Ну и что?

— Все бумаги опечатаны.

— Что это значит?

— Что они больше не выдаются. Их могут теперь посмотреть только окружной прокурор и генеральный прокурор штата Вирджиния.

— Почему? Потому что он... он... был... из ЦРУ?

— Нет. Потому что кто-то, замешанный в этом деле, решил, что мы узнали что-то. Узнали, что это было заказное убийство.

Остальной путь до дома мы сидели и молчали, а когда приехали, по-какой-то пустяковой причине опять поругались и отправились спать, дуясь друг на друга.

Может, покажется странным, но сейчас я вспоминаю тот вечер с грустной нежностью, ибо он был одним из последних вечеров, которые мы провели вместе, а через два дня все и завертелось.