65

Смеркалось, в комнате, где мы сидели — с окнами, из которых открывается живописный вид, и обставленной простой мебелью, — темнело. Глаза постепенно привыкали к темноте, но Синклер света не включал, не хотелось и нам подниматься и включать. Мы сидели, еще не придя в себя от изумления, смотрели на его неясные в темноте очертания и слушали.

— Первое, что я сделал, Вен, когда стал директором ЦРУ, — продолжал между тем рассказывать Хэл, — приказал принести из архивов твое опечатанное дело, заведенное пятнадцать лет назад следственной комиссией. У меня всегда были подозрения насчет этого дела, и если ты требовал, чтобы тебя привлекли к суровой ответственности, но тебя ни в чем не обвиняли, то я хотел знать, что же все-таки в действительности произошло в тот день.

Если бы в ту пору, когда я начал снова копать это дело, в мире сохранялись прежние порядки, то выяснить бы ничего не удалось и дело так и осталось бы нераскрытым. Но к тому времени Советский Союз уже перестал существовать и нам стало значительно легче устанавливать контакты с советской разведкой. В материалах расследования упоминалось настоящее имя того парня, который собирался перебежать к нам. Его фамилия Берзин. И вот очень сложными путями, какими — рассказывать не буду, мне удалось установить с ним контакт.

Каким-то образом о его намерении перейти к нам стало известно и его начальству, предполагаю, что Берзин сам признался в этом. Одним словом, Берзина посадили в тюрьму. К счастью, не расстреляли — когда Хрущев пришел к власти, они прекратили расстреливать своих граждан, и хорошо сделали, — ну а впоследствии освободили и сослали на поселение в один захолустный городишко в семидесяти пяти милях к северу от Москвы.

Ну вот, дальше, значит, так. Освободив его из тюрьмы, власти бывшего Советского Союза им больше не интересовались. Таким образом, мне удалось заключить с этим человеком взаимовыгодный договор: я организовал ему вместе с женой побег из страны, а он, в обмен на свободу, передал мне кое-какие материалы, которые тогда, в Париже, намеревался передать нам, — свидетельствующие, что Тоби был, по всей видимости, завербован советскими спецслужбами и работал на них под псевдонимом Сорока.

— А что значит «завербован»? — перебила его Молли.

— А это значит, что он пошел работать на советскую разведку не по идеологическим соображениям, не потому что был приверженцем коммунистических идей, — стал объяснять Синклер. — Вербовка его произошла, видимо, в 1956 году, а может, и раньше. Очевидно, остроглазые кагэбэшники засекли Тоби, что он присваивал деньги из фондов ЦРУ, и поставили перед ним ультиматум: либо сотрудничай с нами, либо мы все расскажем твоему начальству в Лэнгли, а тогда жди последствий. Ну, Тоби и предпочел сотрудничество.

Ну так вот, этот Берзин сказал, что он сохранил микропленку с записью разговоров с тобой и с Тоби, и передал ее мне. Запись подтвердила, что Тоби вел двойную игру, а ты был ни при чем в том кровавом инциденте. Я сделал копию микропленки, а оригинал оставил Берзину на случай, если таковой представится, чтобы он передал его тебе лично, если ты попросишь.

Далее я выяснил, что Тоби с тех пор больше не занимался секретными операциями. Ему поручили вести разные второстепенные проекты, которые представлялись мне бесперспективными и даже пустячными, вроде телепатии, экстрасенсов и тому подобные исследования, и не могли дать практически ничего путного.

— А почему же его не арестовали? — спросил я.

— Это было бы ошибкой, — пояснил Синклер. — Его нельзя было арестовать, пока не выявлены сообщники. Я не мог рисковать и спугнуть их раньше времени.

— Ну ладно. А вот если Тоби — один из тех заговорщиков, — спросила меня Молли, — то почему же тогда он не побоялся подходить к тебе совсем близко там, в Тоскане?

— А потому, что знал, что меня накачали всякими лекарствами и наркотиками, и я ничего толком не соображал, — объяснил я.

— О чем это вы говорите? — поинтересовался Синклер.

Молли повернулась ко мне и многозначительно посмотрела. Я отвернулся и подумал: а стоит ли рассказывать про мой дар Синклеру, хоть он и верит каждому нашему слову? И, уйдя от ответа, сказал:

— В вашем письме объясняется насчет золота и насчет того, как вы помогли Орлову вывезти его. По всему видно, что вы писали письмо после встречи с ним в Цюрихе. А что произошло потом?

— Я понимал, что появление в Цюрихе сразу такого количества золота вызовет немалый переполох, — сказал он. — Но каковы будут последствия — не имел понятия. Поэтому я и направил Шейлу встретиться с Орловым, провести с ним второй раунд переговоров и окончательно утрясти сделку. По возвращении из Цюриха, всего через несколько часов, ее убили в Джорджтауне, в нескольких шагах от собственного дома.

Сердце мое было разбито, я не на шутку перепугался — стало быть, очередь за мной. Я понимал, что из игры мне так просто не выйти, ибо влез в нее по самую макушку и даже выше. Своими глазами я видел, как за золото разгоралась борьба, которую, очевидно, затеяли «Чародеи». К тому же я, по сути, ничего не соображал — находился в шоке, никак не мог оправиться от утраты Шейлы.

Хотя лица Хэла в темноте уже не было видно, по смутным очертаниям его фигуры я догадывался, что он искренне переживал, вспоминая прошлое, но находился ли в возбужденном состоянии, сказать наверняка не мог. Во всяком случае, сосредоточившись, я попытался настроиться на волну его мыслей и уловить их, но ничего не получалось, так как я сидел от него на порядочном расстоянии.

— Ну а потом они заявились и по мою душу, — между тем продолжал он рассказывать. — Буквально спустя несколько часов после убийства Шейлы двое вломились в мой дом. Но я был настороже, под подушкой хранил пистолет, ну и, само собой, одного из убийц уложил на месте, другой же уцелел... он отскочил в сторону. Ясно, однако, что он старался не просто прикончить меня, а убить более изощренным способом: так, чтобы все выглядело как несчастный случай. Поэтому и действовал как-то скованно и нерешительно.

— И вы пошли с ним на мировую? — догадался я.

— Как это? — не поняла Молли.

— Верно, мы договорились, — ответил Хэл. — Я заключил с ним сделку. В конце концов, у шефа ЦРУ ведь тоже имеется кое-что в запасе, не так ли? По сути дела, я перекупил его, как меня учили, еще когда я был сопливым стажером. В моем распоряжении имелись деньги на непредвиденные расходы, и я смог наскрести для него приличную сумму, а что еще более важно — обеспечить ему безопасность.

Ну так вот: от него-то мне и стало известно, что и задание убить меня он получил от Траслоу, и Шейлу убил тоже он по заданию того же Траслоу. И золото чуть было не уплыло из моих рук, из рук американского и российского правительств, и чуть не оказалось в руках «Чародеев». Траслоу уже начал подготовку к тому, чтобы подвести меня под монастырь, для чего изготовил поддельные фотографии, где я якобы снят на Каймановых островах, сфабриковал подложные проездные билеты и прочие фальшивки. Он намеревался убить меня, а затем взвалить на меня вину за пропажу золота.

Затем я узнал, что Траслоу погряз вкупе с другими в коррупции, что он один из клики «Чародеев», и понял, что он не успокоится, пока все золото не попадет ему в руки, и что я должен исчезнуть.

Для этого первым делом я изготовил фотографию, убедительно свидетельствующую, что я мертв. Эта фотография понадобилась и наемному убийце в качестве убедительного доказательства моей смерти, чтобы содрать с Траслоу обещанные полмиллиона долларов. И вот в один прекрасный день я «умер», поскольку похожий на меня человек погиб в результате автокатастрофы. Ну а убийца получил полное алиби. Для него это была очень выгодная крупная сделка, как и для меня тоже.

— Ну, а где же он теперь? — спросила Молли.

— Не знаю. Думаю, что где-то в Южной Америке. Возможно, в Эквадоре.

И впервые за весь вечер я услышал голос мысли Хэла, четкий и звучный, как звон судового колокола: «А я сделал так, что его убили».

Теперь отдельные фрагменты стали составляться в единую картину, многое прояснилось, и я решился прервать повествование Синклера.

— А что вам известно, — спросил я, — об одном наемном убийце, немце по происхождению, по кличке Макс?

— Ну-ка, обрисуй его.

Я кратко описал его внешность.

— А-а. Альбинос, — сразу же догадался Хэл. — Так мы называли его. Настоящее его имя — Иоганн Хессе. До падения Берлинской стены он в штази считался ведущим спецом по мокрым делам.

— А что сталось с ним потом?

— А потом он исчез. Пропал где-то в Каталонии на пути в Бирму, где надеялся получить убежище и надежно укрыться, как укрылись там некоторые его товарищи по штази. Мы считали, что он решил начать уединенную жизнь.

— А стал наемным убийцей на службе у Траслоу, — заметил я. — Еще один вопрос: вы предполагали, что «Чародеи» отыщут золото?

— Да, само собой. Но я бы ничуть не огорчился.

— А как же?..

Синклер лишь усмехнулся и пояснил:

— А я спрятал номер счета в нескольких местах, куда, был уверен, они обязательно заглянут. В сейфы в офисе и дома, в папки текущих дел. Зашифрованный счет, разумеется.

— Чтобы придать ему правдоподобный вид, — догадался я. — Но разве не мог объявиться такой умник, который догадался бы, как переделать форму пассивного вклада в ликвидную и дать распоряжение о его переводе? Скрытно, разумеется?

— Да, но вклад был внесен совсем на иных условиях. Прежде всего для того, чтобы сделать его активным, то есть ликвидным, требовалось, чтобы я (либо мои законные наследники) и Траслоу лично явились в банк и распорядились об изменении формы вклада. Но если Траслоу заявился бы самолично в Цюрих, то его появление там не осталось бы незамеченным.

— Теперь понятно, почему Траслоу хотел, чтобы мы поехали в Цюрих, — воскликнул я. — И почему его люди пытались убить меня, раз уж я перевел вклад из пассивного состояния в активное. Но ведь для этого вы должны были иметь своего надежного человека в «Банке Цюриха».

Синклер вяло кивнул головой и устало сказал:

— Мне нужно поспать. Пойду-ка посплю, устал что-то.

Но я не отставал с расспросами:

— Так он все же побывал там? И вы засекли его посещение? Иначе зачем же вы положили там записку о «Банке де Распай»?

— А для чего ты оставил мне в этом банке фотографию? — живо спросила Молли.

— А просто на всякий случай, — ответил ей отец. — Если бы меня выследили здесь и убили, то надо было, чтобы кто-нибудь — желательно вы оба — приехал сюда и разыскал документы, спрятанные в этом доме.

— Так, стало быть, у вас есть доказательства? — поинтересовался я.

— У меня есть подпись Траслоу. Его люди глаз не спускали с Орлова, а я, насколько он знал, был убит — на это от Траслоу большой храбрости не требовалось.

— Жена Берзина, ну та пожилая больная женщина, посоветовала мне разыскать Тоби. Она сказала, что он не прочь сотрудничать.

Синклер медленно поднялся с раскладного стула, опустив глаза. Он начал клевать носом.

— Может, и так, — ответил он. — Но два дня назад Тоби Томпсон у себя дома загремел с крутой лестницы. В полицейском протоколе говорится, что колесо его кресла-каталки зацепилось за угол ковра. Я же сильно сомневаюсь, что это случайность, но все равно: так или иначе его в живых нет.

От такой новости мы с Молли потеряли дар речи секунд на двадцать — тридцать. Я оставался в растерянности, не понимая, какие чувства обуревали меня: разве можно сожалеть о смерти человека, который убил твою жену?

Молчание нарушил Синклер:

— Завтра утром у меня встреча с Пьером Лафонтеном, мы должны уладить кое-какие срочные финансовые дела в Монреале. — Он улыбнулся. — Между прочим, в «Банке Цюриха» понятия не имеют, сколько золота находится в его хранилище. Вклад был внесен на сумму пять миллиардов долларов. Но несколько золотых слитков исчезли — тридцать восемь, если быть точным.

— А что же случилось с ними? — задала вопрос Молли.

— А я их украл. Просто унес и продал. По тогдашнему курсу чистыми я выручил немногим больше пяти миллионов долларов. Учитывая, сколько всего золота хранится в этом хранилище, никто пропажу и не замечает. Ну а я считаю, что эта сумма — своеобразные комиссионные, выплаченные мне — и вам тоже — российским правительством.

— Как ты мог... такое? — ошеломленно прошептала Молли.

— Но это же всего-навсего крошечная толика, Снупики, — оправдывался Синклер. — Какие-то жалкие пять миллионов «зеленых». Ты же сама всегда говорила, что мечтаешь открыть клинику для бедных детишек, правда ведь? Вот тебе и деньги на клинику. Да ладно вам, что значат какие-то жалкие пять миллионов по сравнению с десятью миллиардами, верно ведь?

Все мы здорово подустали, и вскоре я с Молли уже спал в одной из свободных спален дома. В бельевом ящике нашлось чистое и выглаженное постельное белье, правда немного припахивающее плесенью.

Я прилег рядом с Молли, надеясь немного поспать, проснуться через часок-другой и на свежую голову наметить план действий на следующий день. Но вместо часика-другого проспал несколько часов, а проснулся оттого, что мне приснилась какая-то машина, ритмично издающая непрекращающиеся глухие стуки, словно вечный двигатель, а когда я поднялся и увидел в запыленном окне луну, то понял, что мои сны обрели плоть в форме гула и стука, доносящегося откуда-то извне. Гул мало-помалу все усиливался.

Ритмические постукивания — вамп-вамп-вамп — звучали как-то уж слишком знакомо.

Да это же звук работающего винта вертолета.

Звучит так, будто вертолет приземлился где-то совсем рядом. Может, поблизости находится частная вертолетная площадка? Вроде нигде не было видно. Я подошел поближе к окну, чтобы выглянуть, но оно выходило на озеро, а звук мотора раздавался с противоположной стороны дома.

Выскочив из спальни в гостиную и подбежав там к окну, я увидел, что и в самом деле с маленькой площадки на нашей усадьбе взлетает вертолет. Теперь я разглядел, что это специально заасфальтированная вертолетная площадка, а днем я ее почему-то не заметил. Может, кто-то прилетел? Кто же, интересно знать?

«А может, наоборот, — пронзила меня мысль, — кто-то улетел?»

Кто же? Хэл, кто же еще.

Рывком распахнув дверь в его спальню, я увидел, что постель пуста. Она была даже застелена: либо он застелил ее перед уходом (что маловероятно), либо не ложился спать вовсе (что больше похоже на правду). Рядом с гардеробом лежала небольшая аккуратная стопка белья, будто он бросил ее в спешке.

Да, он ушел. Ушел тайком, среди ночи, намеренно не предупредив нас об этом.

Но куда же он направился?

Почувствовав, что кто-то еще появился в спальне, я резко обернулся — Молли. Она стояла в недоумении, одной рукой протирая глаза, а другой — задумчиво теребя волосы.

— Где же он, Бен? Куда он ушел?

— Понятия не имею.

— Но в вертолете-то разве не он улетел?

— Думаю, он.

— Он же говорил, что собирается встретиться с Пьером Лафонтеном.

— Среди глубокой ночи? — заметил я и подбежал к телефону. Быстро отыскав номер телефона Пьера, я позвонил ему. К телефону на том конце провода долго не подходили, наконец сонным голосом отозвался сам Пьер Лафонтен.

Я протянул трубку Молли.

— Мне нужно переговорить с папой, — проговорила она.

Ответ я не расслышал.

— Он говорил, что утром намерен встретиться с вами в Монреале, — сказала Молли.

Опять Молли выслушивает ответ.

— Ой, Боже мой, — наконец вымолвила она и повесила трубку.

— Ну что там? — встревоженно спросил я.

— Он сказал, что думал прийти сюда повидаться с Хэлом дня через три. А в Монреале они и не собирались встречаться ни сегодня, ни завтра, и вообще разговора об этом не было.

— Зачем же он говорил нам неправду? — в недоумении задал я вопрос.

— Бен, смотри-ка!

Молли держала в руках конверт, адресованный ей, который она обнаружила под стопкой белья. Внутри конверта лежала второпях написанная записка:

"Снупики! Простите меня, пожалуйста, и поймите... я не мог сказать вам, знал, что вы всеми силами стали бы удерживать меня, поскольку уже потеряли однажды. Потом вы все-таки поймете.

Люблю вас, папа".

Молли, хорошо зная характер своего отца, а точнее — его приверженность скрупулезно собирать и хранить всякие документы и бумаги, кинулась искать и в конце концов нашла то, что искала: в одной из комнат, которую Хэл приспособил под свой рабочий кабинет, в письменном столе лежала тонкая коричневая папка, растягивающаяся гармошкой. В ней среди разных личных бумаг, которые ему, по-видимому, были нужны для затворнической жизни — банковских счетов, расписок, фальшивых удостоверений личности и прочей мелочи, — оказались и несколько листочков, из которых выяснилась следующая картина.

В почтовом отделении в близлежащем городке Сент-Агат Хэл держал под чужим именем абонементный ящик, через который в последние две-три недели он получил несколько документов.

Одним из таких документов оказалась фотокопия расписания слушаний специального сенатского комитета по разведке, которые должны вестись открыто и передаваться по телевидению по всей стране. Одно из таких слушаний назначено сегодня на вечер и должно проводиться в Вашингтоне, в сенате Соединенных Штатов, в Капитолии, в Оленьем сенатском административном здании, в зале номер 216.

Один из пунктов повестки дня был подчеркнут красным фломастером: сегодня перед комитетом в 19.00 — до срока остается чуть меньше пятнадцати часов — должен предстать «неизвестный свидетель».

Теперь я понял все.

— Вот уж поистине нежданный-негаданный свидетель! — громко пробормотал я.

66

Молли даже закричала от испуга.

— Нет, — кричала она. — Боже мой, нет! Он же...

— Мы должны остановить его во что бы то ни стало, — перебил я ее причитания.

Теперь все встало на свои места, все приобрело зловещий смысл. Очередная жертва наемных убийц — Харрисон Синклер: неожиданный свидетель — это он.

Так вот какова ужасная ирония судьбы: Синклер, которого мы считали похороненным, неожиданно оказался живым, а теперь, всего через несколько часов, его все же убьют.

Молли (которую, должно быть, эта весть ошарашила не меньше, чем меня) сжала ладони и, приложив их ко рту, прикусила костяшку указательного пальца, как бы пытаясь удержать рыдания. Затем она принялась стремительно метаться по кабинету, потеряв голову и выписывая бесцельные круги.