18

Полагаю, что реакцию Молли понять вполне можно. Если знаешь, что твои сокровенные мысли стали известны кому-то и их можно подслушивать, то при этом невольно испытываешь какое-то чувство гадливости и стыда.

Да, я и Молли, оба, испытали наивысшее в своей жизни сексуальное блаженство, а теперь, это, должно быть, кажется ей низким, подлым, нечестным. Но почему? Если порассуждать, то мой новый дар позволил мне узнать нечто такое, что в обычных условиях я никак не смог бы узнать, и, таким образом, не смог бы удовлетворить ее затаенное желание.

Верно ведь?

Человеком разумным делает нас одно обстоятельство — наша способность не делиться своими мыслями с другими людьми. Я хочу сказать, что человек сам решает, какие мысли он может открыть другим, а какие сохранить в тайне. И вот я, умник, взял да и перешел запретную грань. Когда час спустя мы с Молли расставались, она поцеловала меня на прощание подчеркнуто холодно и отчужденно. И разве можно обвинять ее в холодности после всей той гадости, что ей довелось узнать про меня?

Думаю, в глубине души у меня таилась надежда, что утром я проснусь и обнаружу, что мне все приснилось в страшном сне, что я опять отправлюсь на свою спокойную и безопасную работу в качестве адвоката по правам интеллектуальной собственности и заверчусь, как водится, по всяким там летучкам и совещаниям.

Может, мои надежды покажутся вам несколько странными, ведь, в конце концов, способность читать мысли других — это неистощимая фантазия или мечта многих и многих из нас. На свете есть даже чокнутые, которые покупают книги или видеокассеты, в которых рассказывается, как стать экстрасенсом. По сути, не открою секрета, если скажу, что каждый из нас хоть раз в жизни испытал жгучее желание обрести такой дар.

Но не надо желать этого дара. Поверьте мне на слово.

Итак, я пришел к себе в контору и, поболтав о том о сем с Дарлен, прикрыв плотно дверь, позвонил моему брокеру Джону Матера из «Шерсона». Как-то я перевел со своего банковского счета несколько тысяч долларов в эту брокерскую компанию. Эти деньги, да еще кое-какие ценности (главным образом привилегированные акции с высокими дивидендами) составляли вполне приличную сумму, чтобы заключить биржевую сделку. По сути дела, я пустил в оборот и деньги, которые Билл Стирнс ссудил мне, чтобы спасти меня от банкротства, нищеты и разорения.

В конце концов, дело-то выгорало верное.

— Джон, — сказал я после обмена любезностями, — почем идут акции «Бикон траст»?

Джон, грубоватый, открытый мужлан, ответил без раздумий:

— Нипочем. Задарма. Их спускают любому дурню, проявившему к ним интерес. Какого черта тебе понадобилось это дерьмо собачье, Бен?

— Ну а сколько просят за акции?

Слышно было, как Джон протяжно и горестно вздохнул. Затем защелкал компьютерный пульт и наконец он ответил:

— Одиннадцать с половиной просят, за одиннадцать отдают.

— Ну-ка подсчитай, — предложил я. — За тридцать тысяч баксов сколько же я получу акций... что, что?..

— Ты что, тронулся? Не будь идиотом.

— Джон, давай покупай.

— Мне не позволительно давать тебе советы, — ответил Джон, — но почему бы тебе еще разок все не обдумать и не позвонить мне снова, когда очухаешься.

Несмотря на его бешеное сопротивление и протесты, я все же поручил ему приобрести две тысячи восемьсот акций «Бикон траст» по одиннадцать с четвертью максимум. Через десять минут он перезвонил снова и сообщил, что отныне я «гордый владелец» двух тысяч восьмисот акций «Бикон траста», купленных по одиннадцать долларов за штуку, а напоследок все же не удержался и обозвал меня дубиной стоеросовой.

Я улыбнулся сам себе, а затем, собравшись с духом, стал было набирать номер Траслоу, но тут вдруг вспомнил, что он собирался уехать в Кемп-Дэвид, и сразу же запаниковал. Мне было настоятельно необходимо повидать его и выяснить, намеренно ли меня наделили новым даром и знал ли он об этом...

Но как теперь найти его?

Перво-наперво я позвонил в «Траслоу ассошиейтс», а там его секретарша ответила, что он уехал в город и связаться с ним никак нельзя. Да, сказала она, я знаю, кто вы такой, знаю, что вы его близкий друг, но понятия не имею, как поймать его.

Тогда я позвонил ему домой на Луизбург-сквэр. Женский голос ответил (по-видимому, экономка), что мистера Траслоу в городе нет, он в Вашингтоне, я полагаю, а миссис Траслоу находится в Нью-Гэмпшире. Она дала мне телефон, и я наконец-то связался с Маргарет Траслоу. Первым делом я поздравил ее с назначением Алекса, а затем сказал, что мне позарез нужно как-то связаться с ним незамедлительно.

Секунду-другую она колебалась, а потом спросила:

— Бен, а подождать не можете?

— Очень срочное дело, — ответил я.

— А его секретарша? Может, она как-нибудь поможет вам?

— Мне нужно поговорить только с Алексом, — настаивал я. — И немедленно.

— Бен, вы же знаете, что он в Мэриленде, в Кемп-Дэвиде, — мягко увещевала она меня. — Ну не знаю я, как связаться с ним, к тому же чувствую, что беспокоить его сейчас не стоит.

— Но можно же все-таки как-то связаться с ним. К тому же, думаю, он не будет против, чтобы я побеспокоил его. Если он сейчас с президентом или еще где-то, ну что же — прекрасно. Но если не...

Наконец с некоторым раздражением она все же согласилась позвонить в Белый дом тому чиновнику, который передавал приглашение Алексу, и спросить, нельзя ли связаться с мужем. Она согласилась так же передать мою просьбу, что если Траслоу будет все же звонить мне, то только с помощью скремблера.

На регулярных летучках адвокатов нашей фирмы царила такая же скука, что и на совещаниях всех других компаний, за исключением разве телевизионных развлекательных передач «Закон в Лос-Анджелесе». Мы заседали регулярно раз в неделю, по пятницам. Заседать начинали в десять утра и обсуждали те вопросы, которые приходили в голову Биллу Стирнсу.

Вот и на этот раз, попивая кофеек с весьма недурными слойками из соседней булочной, мы рассматривали целый ряд вопросов, предложенных Биллом. Тут был и самый скучный пункт — сколько новых компаньонов следует принять на работу в следующем году (решили, что шесть), и довольно сенсационный — стоит ли нам брать на себя защиту интересов одного известного главаря преступной шайки с бостонского дна — нет, не так — якобы главаря, который, как оказалось, являлся братом одного из самых влиятельных в стране политических деятелей и которого государственная лотерейная комиссия обвиняла в каких-то махинациях (решили, что не стоит).

Я сидел и слушал, но мысли мои витали в облаках. Даже если бы на летучке обсуждался вопрос, непосредственно касавшийся меня, скажем, какая-нибудь гигантская продовольственная корпорация предъявляла бы иск другой такой же огромной компании, что та, дескать, стянула у нее рецепт приготовления какого-то вонючего жира, а мне поручили бы вести это дело, то все равно я не смог бы уследить за ходом развернувшейся дискуссии.

Чувствовал я себя явно не в своей тарелке, довольно неловко и шатко, будто меня внезапно раздели догола в самый неподходящий момент. А тут еще Билл Стирнс, восседавший на председательском месте за длинным, похожим на гроб столом, бросал на меня подозрительно долгие взгляды. Может, у меня началась мания преследования? А может, он и в самом деле все знает?

Нет, быть того не может: откуда ему знать?

Тогда я попытался настроиться на ход мыслей своих коллег, пока они сидели, зевая или рисуя чертиков на бумаге, или выступали со своими соображениями, но на этот раз у меня ничего не получалось. Возбужденных, раздраженных, злых коллег оказалось так много, что их мысли слились у меня в ушах в один непрестанный гул, в нескончаемую какофонию, в которой я не мог выделить чью-то отдельную мысль. Да, я мог различить кое-какие оттенки — например, разный тембр, отличающий мысль от обычного голоса. Но эти оттенки трудно было уловить, а временами они вообще сливались в один гул, и я просто-напросто терялся и напрасно ломал себе голову.

И все-таки удержаться от попыток услышать чью-нибудь мысль я не мог. Так, на короткое время мне удалось услышать мысли Тодда Ричлина, нашего финансового ловкача, который говорил что-то об активах, пассивах и поступлениях, а сам в это время исступленно и раздраженно думал: «Вот Стирнс удивленно поднял брови, к чему бы это? А Кинней все порывается вскочить и сбить меня с толку, осел эдакий».

Тут началась словесная перепалка между Торном и Квигли, выскочившими с предложениями нанять приходящего преподавателя, чтобы тот научил наших безграмотных сотрудников правильно писать и говорить, ну и, естественно, появились мысли на этот счет. В результате возник кошмарный гомон, отчего я окончательно почти лишился рассудка.

И все это время, когда бы я ни глянул на председательское место за столом, Билл Стирнс не сводил с меня глаз.

Наконец ход совещания резко ускорился, а это верный признак того, что до конца осталось не более получаса. Ричлин и Кинней совсем зациклились в гладиаторской схватке по поводу тяжбы крупной бостонской фирмы в сфере развлечений, дело которой вел Кинней, а я все еще пытался вытряхнуть из головы непрерывное бормотание голосов и тут вдруг услышал, что Стирнс объявил перерыв, и увидел, как он быстро поднялся с места и пошел из конференц-зала.

Я вскочил и вприпрыжку побежал за ним, но он быстрым шагом покидал зал.

— Билл, — громко позвал я.

Он обернулся, взглянул на меня холодными глазами и, ничего не сказав, продолжал быстро идти. Мне даже показалось, что он нарочно удирает от меня. Исчез общительный Билли Стирнс, а в его обличье появился другой Билл — строгий, настроенный решительно и вместе с тем какой-то встревоженный. Да он что, тоже все знает?

— Извини, Бен, я сейчас не могу говорить с тобой, — отрубил он каким-то странным, не терпящим возражений голосом, какого я раньше никогда у него не слышал.

Я вернулся в свой кабинет, посидел там несколько минут, и вдруг раздался телефонный звонок — звонил Александр Траслоу.

— Черт возьми, Бен, у тебя что-то срочное? — послышался его голос, странно и непривычно ровно искаженный скремблером.

— Да, Алекс, очень срочное, — ответил я. — Этот канал не прослушивается?

— Да нет же. Думаю, ты радуешься, что я принес с собой это устройство.

— Надеюсь, мне не пришлось отрывать вас от разговора с президентом или еще от чего-то важного.

— Да конечно, нет. Он советуется с двумя-тремя своими министрами, как быть с германским кризисом, так что я сижу тут и загораю. Ну что там у тебя?

Я кратко рассказал ему, что со мной произошло в той «научно-исследовательской лаборатории» и осторожненько намекнул насчет своих вновь приобретенных способностей.

Последовало долгое-предолгое молчание, паузе, казалось, конца-края не будет. Может, он подумал, что я совсем умом тронулся? Может, он даже трубку повесил?

Когда же Алекс начал, наконец, говорить, то перешел почти на шепот.

— Проект «Оракул», — выдохнул он.

— Что?

— Боже мой, я слышал всякие сказки, но чтобы наяву...

— Вы что-то знаете?

— Знает все Господь Бог, Бен. Я же знаю только, что этот малый Росси тоже подключен к этому проекту. Я думал... черт возьми... я слышал, что у них кое-что получилось, что сработало с кем-то там. Но, как мне говорили, в конце концов Стэн Тернер давным-давно прихлопнул этот проект. Выходит, что все-таки не прикрыл его до конца. Мне, вроде бы, говорили, что у Росси не все идет гладко.

— Так вам не докладывали?

— Да кто мне станет докладывать? Мне сообщили лишь, что проводилась обычная проверка. Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что я имел в виду, когда упомянул о необходимости пропустить тебя через процедуру проверки. ЦРУ ведь никто не контролирует. Ни черта не знаю, кому можно доверять здесь...

— Алекс, — перебил я. — Я намерен полностью порвать всякие отношения с вашей фирмой.

— Ты что, Бен, твердо настроился? — сразу же запротестовал Траслоу.

— Извините, но ради своей безопасности, безопасности Молли... и вашей... я собираюсь на время залечь на дно. Исчезнуть. Порвать всякие контакты с вами и с любым из ЦРУ.

— Бен, послушай. На мне лежит ответственность... это я ведь в первую очередь вовлек тебя в эту заварушку. Что бы ты там ни решил сделать, твое решение для меня свято. Я просто раздваиваюсь: мне хочется, чтобы ты надавил, и интересно посмотреть, что этим бравым ребятам из ЦРУ нужно от тебя. А в то же время хочется уберечь тебя и спрятать где-нибудь за городом, чтобы ты там отсиделся. Даже не знаю, что тебе и посоветовать.

— Не знаю, что за чертовщина приключилась со мной. До сих пор не могу постичь этого и не знаю даже, смогу ли понять когда-нибудь. Но...

— Не имею я права советовать тебе, что делать. Решай сам. Может, хочешь переговорить с Росси, выпытать у него, чего ему нужно от нас? А вдруг он опасен? А может, просто перестарался? Принимай сам решение, Бен. Вот и все, что я могу тебе посоветовать.

— Ну что же, спасибо и на этом, — ответил я. — Я все хорошенько обдумаю.

— Ну а пока, может, я могу чем-нибудь быть полезен?

— Да ничего не надо, Алекс. Пока нет никого, кто бы мог мне помочь.

Не успел я повесить трубку, как раздался другой звонок.

— Звонит какой-то Чарльз Росси, — доложила по переговорнику Дарлен.

Я поднял трубку и спросил:

— Росси?

— Мистер Эллисон, я звоню, чтобы пригласить вас прийти как можно поскорее и...

— Ну уж нет, — резко ответил я. — С ЦРУ я ни о чем не договаривался. Уславливался я обо всем с Алексом Траслоу, да и с ним все договоренности с этой минуты аннулированы.

— Нет-нет, не кладите трубку, подождите минутку!

Но я уже бросил ее.

19

Джон Матера, мой брокер с фондовой биржи, так удивился, что насилу смог выдавить из себя:

— Черт побери, ты слышал?

Мы разговаривали по телефонной линии биржи, где записываются все переговоры, поэтому я ответил тоном, будто знать ничего не знаю:

— Чего слышал?

— Ну этот... «Бикон»... что произошло с ним... его приобрела Саксонская корпорация...

— Какой ужас, — вскричал я, притворяясь взволнованным. — А как это скажется на акциях?

— Скажется? Уже сказалось. Они подскочили на целых тридцать вонючих пунктов. У тебя, Бен... да ты же увеличил втрое свои денежки, а день ведь еще не кончился. Ты уже загреб побольше шестидесяти тысяч, что очень даже недурственно за пару часиков работы.

— Продавай акции, Джон.

— Да на кой черт?..

— Продавай, Джон. И немедля.

По некоторым причинам я отнюдь не радовался привалившему богатству, наоборот, ощутил, как меня охватила волна необъяснимого тупого страха. Все случившееся со мной за прошедшие несколько часов я мог как-то оправдать игрой своего воображения, как некое ужасное заблуждение. Но в данном случае я исхитрился прочитать мысли человека, следовательно, узнал его внутреннюю информацию, и вот — конкретный результат моего подленького действия.

Причем моим новым свойством мог воспользоваться и кто-то другой, внимательно за мной наблюдавший. Я понимал, что серьезно рискую, так как Комиссия по контролю за ценными бумагами не дремлет и вполне сможет усмотреть что-то нечестное в моем быстром обогащении. Но я сильно нуждался в деньгах и поэтому позволил себе воспользоваться своим даром.

Я быстренько дал указания Джону, как поступить с деньгами, на какой счет их перевести, а потом позвонил Эдмунду Муру в Вашингтон.

В трубке долго раздавались длинные гудки — автоответчика Мур не признавал и всегда считал подобные хитроумные штучки бестактными. Я уж было собирался положить трубку, но тут в ней прорезался чей-то мужской голос.

— Да?

Голос явно не Эда, говорит какой-то молодой мужчина, да еще начальственным тоном.

— Позовите, пожалуйста, Эда Мура, — попросил я.

— А кто говорит?

— Его приятель.

— А как зовут этого приятеля?

— Не ваше дело. Позовите тогда Елену.

Из глубины комнаты доносились рыдания женщины, то усиливающиеся, то затихающие.

— Кто там меня спрашивает? — послышался откуда-то издалека ее ломающийся голос.

— Извините меня, сэр, но она не может подойти к телефону, — объяснил мужчина.

Женщина зарыдала еще сильнее, а потом я разобрал и слова:

— О Господи Боже мой! Деточка моя, детка...

Тут раздались судорожные мучительные всхлипывания.

— Что за чертовщина там происходит? — не сдержавшись, закричал я в трубку.

Человек на том конце провода прикрыл трубку рукой, посоветовался с кем-то, а потом ответил:

— Мистер Мур скончался. Его нашла мертвым супруга всего несколько минут назад. Самоубийство. Извините меня. Это все, что я могу сказать.

Меня как обухом по голове хватило, я не мог вымолвить ни слова.

Эд Мур... самоубийство? Мой дорогой друг и учитель, такой тщедушный, взбалмошный и вместе с тем столь сердечный старикан. Я был шокирован, потрясен столь основательно, что даже слез у меня не было.

Быть того не может.

Самоубийство? Он упоминал что-то смутно о нависшей над ним угрозе и об опасениях за свою жизнь. Да, конечно же, нет тут никакого самоубийства. Но все же, когда мы с ним говорили, он показался мне каким-то расстроенным, немного сбитым с толку.

Эдмунд Мур мертв.

Нет, это наверняка не самоубийство.

Я позвонил в Массачусетскую больницу и попросил подозвать Молли, ибо верил в ее здравомыслие, полагался на ее советы, в чем, собственно, и нуждался сейчас, как никогда прежде.