Последняя граница

Он простоял на берегу с четверть часа, затем поехал обратно.

Едва в небе забрезжил рассвет, он разбудил Траска.

— Я прошу извинить меня, капитан, за вчерашнее, — смиренно сказал Мюррей. — Я ездил к лагерю индейцев. Они не убегут. Вероятно, они очень устали.

Траск, невыспавшийся, смущенный, только кивнул головой. Он никак не мог понять Мюррея.

— Мы атакуем в пешем строю, — быстро проговорил Мюррей, стремясь предупредить возражения Траска. — У большинства индейцев имеются ружья, патронов маловато, но все они прекрасные стрелки. Их вождь — Маленький Волк… Я еще такого индейца не встречал. Он хладнокровен…

— Кавалерийская атака… — начал было Траск.

— Нет, нет! — прервал его Мюррей. — Мы уже раз пытались атаковать в конном строю. Я потерял нескольких солдат, сержанта и лейтенанта. Единственно правильное — это идти в пешем строю. Если бы даже лошадям и удалось прорваться сквозь их ряды, в их лагере полно женщин и детей. Я хочу быть хозяином положения.

— Это не первые индейцы, которых мне приходится видеть! — нетерпеливо заявил Траск.

— Знаю, но это шайены, они дешево не отдадут свою жизнь. Поймите. И это не побег. Они просто хотят вернуться в свой родной край — на север, на берега Паудер-Ривер. Они понимают, что это почти невыполнимо, и именно потому утратили чувство страха. Они считают себя уже мертвыми, и надо знать шайенов, чтобы понять смысл этого. Раз они уже мертвы, то ничего худшего с ними случиться не может.

— Все это неубедительно, капитан, — пожал плечами Траск.

— Весьма сожалею.

— Хотите, чтобы мои люди шли впереди или прикрывали вас?

— Прикрывали? — медленно спросил Мюррей. — Я хотел, чтобы и Мастерсон со своими ополченцами оставался с вами.

Траск кивнул.

Мюррей тяжелым шагом вернулся к своим солдатам. Он поднял Уинта и трубача, встал в холодной, мокрой траве и выжидал неизбежного повторения слишком знакомых событий.

Они двинулись к ручью, выставив вперед фургоны. У Мюррея был план подойти как можно ближе, используя шестнадцать громоздких фургонов в качестве заслона. Достигнув ручья, он приказал разместить фургоны в его русле полукругом, упряжками внутрь.

Индейцы выжидали, скрывшись в выкопанных ими траншеях. Женщины, дети и пони находились в тылу, защищенные небольшим холмом. Временами показывалась голова воина да луч утреннего солнца вспыхивал на стволе ружья. Из траншей не доносилось ни звука. Их вождь, Маленький Волк, на виду у всех спокойно сидел на краю траншеи и курил трубку. Мюррею казалось, что он улыбается. Но расстояние было слишком велико, и Мюррей не был уверен в этом.

«Все равно, — подумал он. — Долго улыбаться ему не придется».

Индейский вождь походил на ком земли, на сжатый кулак иссохший, древний-древний, как пожелтевший холм, видневшийся за ним. И он улыбался…

Мюррей расположил своих людей позади фургонов длинной цепью. Солдаты теснились к упряжкам. В каждой из них было шесть мулов. Близость людей беспокоила животных. Они встряхивали своих погонщиков, которые висли на уздечках, чтобы удержать животных на месте. Погонщики бранились, заявляя, что как только начнется стрельба, мулы понесут. Кавалеристы, закинув сабли за спину, сжимали обеими руками карабины. В двадцати-тридцати ярдах от них Траск рассыпал своих солдат цепью, а за ними расположились оставшиеся ополченцы, угрюмые, раздраженные, они испытывали к солдатам такое же чувство ненависти, как и к шайенам. Они едва сдерживались и были готовы и к паническому бегству и к бешеной атаке.

А сбоку, над извилистым ручьем, низко стояло утреннее солнце, особенно ярко сверкавшее на бледно-голубом небе.

Уинт был очень бледен Мюррей улыбнулся и кивнул, испытывая странное, внезапно возникшее чувство жалости к младшему товарищу. Уинт коснулся плеча горниста, раздался звук трубы — и, как по волшебству, из высокой травы вылетела стая птиц. Кавалеристы продвинулись между фургонами и образовали редкую стрелковую цепь. Мюррей был впереди, Уинт — ближе к краю. Мюррей, то и дело оборачиваясь к своим солдатам, сигнализировал саблей — сжимать ли цепь или растягивать ее. Некоторые усмехались, другие взволнованно кусали губы, у иных лица были смертельно бледные, иные крались, точно звери. Позади солдат Мюррей увидел старого следопыта, взгромоздившегося на один из фургонов. Возбужденный, с раскрытым ртом, он наблюдал за происходящим, как будто это был необычный спектакль, устроенный только для него.

Люди шли, соблюдая полный порядок, пригибая стебли высокой травы, доходившей им до пояса.

Мюррей говорил себе: «Не надо больше оборачиваться. Это произойдет скоро, очень скоро».

Его сердце бурно колотилось и, казалось, разбухало. Рот у него пересох, глаза были влажны. При каждом шаге он боролся с желанием убежать, вскрикнуть, сделать все что угодно, только бы не идти вот так — неуклонно и спокойно к индейскому лагерю. Уинт был теперь несколько впереди. Обернувшись, он улыбнулся. Он казался веселым и небрежно подсекал саблей траву. Отряд настолько продвинулся вперед, что Мюррей мог различить, как вздувались и опадали щеки Маленького Волка, когда старый вождь затягивался трубкой.

— Огонь! — хрипло крикнул Мюррей.

Вероятно, Уинт отдал горнисту команду, но тонкие звуки сигнала затерялись среди треска выстрелов. Солдаты низко пригибались и бежали вперед; и тогда шайены дали залп — всего один. Старый вождь не шевельнулся.

Мюррей остался один на ногах. Уинт что-то громко кричал ему, но он не понимал слов, если вообще это были слова.

Теперь Мюррей находился всего в двадцати ярдах от траншей шайенов; его солдаты залегли в траве. Вождь вынул трубку изо рта. Мюррей, точно на прогулке, медленно пошел обратно, удивляясь, что все еще жив.

— Сумасшедший! — крикнул ему Уинт. — Ложитесь!

Мюррей, внезапно придя в себя, как человек, очнувшийся от наркотического сна, бросился в траву и, перевернувшись несколько раз, докатился до солдата, который лежал, изогнувшись, точно лук. Лицо солдата было обращено к небу; на нем так и застыла напряженная улыбка. Мюррей коснулся лежащего и убедился, что тот мертв; затем пополз в траве мимо стрелявших солдат и дополз до Уинта. Уинт, согнувшись, неуклюже пытался забинтовать носовым платком свою раненую руку.

— Давайте-ка я, — сказал Мюррей.

Уинт насвистывал какой-то мотив, пока Мюррей закручивал платок.

Где-то неподалеку скрывавшийся в траве Кембрен крикнул, покрывая треск выстрелов:

— Капитан! Капитан!

— Да?

— Не атаковать ли их?

— Вести огонь.

— Идем в атаку?

— Нет!

Мюррей осторожно приподнялся. Над траншеей плыл пороховой дым. Старый вождь исчез.

— Капитан Мюррей! — крикнул Гатлоу.

— Ну?

— Капитан Траск прислал связного. Он говорит, что ополченцы уехали.

— Ну и ладно.

Уинт встал:

— Вот дураки!

Мюррей приподнялся на колени, его голова едва возвышалась над травой. Он увидел, как конные ополченцы переправляются через ручей в полумиле к востоку. Их силуэты резко вырисовывались на сияющем небе. Он видел, как они вскарабкались на высокий берег, столпились, а затем рассыпались и поскакали в обход индейского лагеря. Очевидно, индейцы также заметили их маневр. Из-за выступа отвесного берега, на котором они разместились, появилась группа всадников; шайены двигались широкой дугой. Ополченцы помчались на них во весь опор.

Все смешалось, как в разбитом калейдоскопе. Закипела яростная схватка. Только индейцы в конном строю способны придать кавалерийской атаке такой всесокрушающий напор. Ополченцы отступили. Устремившись за ними, шайены врезались в их ряды, точно острые вертящиеся ножи.

— Прикажите людям отступать к лошадям! — закричал Мюррей. — Я иду на поддержку ополчения! Чем больше шайенов вам удастся выманить, тем скорее все кончится!

Они встретили пехоту Траска внизу, в русле ручья.

— Не давайте индейцам передышки, — сказал Траску капитан.

Когда Мюррей со своими солдатами очутился под защитой фургонов, Траск бегом повел своих людей в атаку на траншею индейцев. При виде того, как залп из траншеи подкосил пехотинцев, Мюрреем овладело чувство горечи и беспомощности.

Его люди садились на коней, когда мулы, запряженные в фургоны, понесли. Остатки роты Траска бросились ловить мулов.

Ополченцы также были разбиты. Они отступали, оставляя убитых и раненых, и память об их поражении осталась на долгие годы в Додж-Сити.

Мюррей повел свою кавалерию прямо на траншею шайенов, но на этот раз индейцы оказались уже верхом; они с невероятной быстротой вскочили на своих пони. Они кружились перед отрядом, то приближаясь, то удаляясь, испускали воинственные крики, насмехались над солдатами.

Поднявшись на вершину холма, Мюррей увидел, что индейский лагерь уже снялся с места, оставив заслон от преследования — редкую цепь всадников.

Один из фургонов, в котором находились боеприпасы, опрокинулся в полумиле от ручья. Небольшая группа индейцев, рассеявшая ополченцев, бросилась к нему, захватила патроны и умчалась прочь.

Траск пытался перестроить своих солдат. Мастерсон с небольшой группой уцелевших ополченцев приплелся обратно и теперь выслушивал горькие упреки Траска.

Упряжки мулов переловили одну за другой и привели обратно.

Траск подъехал к траншее и угрюмо созерцал двух мертвых индейцев, лежавших в ней.

Кавалеристы преследовали индейцев до полудня. На коне индейцы превращались в сущих дьяволов. Они кружили вокруг солдат и ускользали; дрались, как волки, когда враг угрожал их племени, и легко уходили от тяжелых серых кавалерийских лошадей, когда племя было в безопасности. Убить их было так же трудно, как птицу на лету.

В полдень Мюррей остановил своих лошадей. Шайены расположились на холме, усеянном валунами. Солдаты спешились, потные, усталые. Повязка слетела с раненой руки Уинта, и он был весь в крови. Гатлоу потерял кепи, а копье распороло ему бриджи от бедра до колена. У солдата Бейли, парня из Охайо, стрела застряла в легком; каким-то образом удерживаясь в седле и не отставая от своих, он медленно умирал. Его положили на траву и затем похоронили здесь, в безыменной могиле.

Солдаты атаковали индейский лагерь, но опять были отброшены. Они преследовали индейцев, растянувшихся широкой дугой, и двигались на запад. Серые кони измотались, им не хватало выносливости жилистых, крепких пони. Иногда между отрядом и шайенами оставалась миля, иногда немного больше или меньше. Но догнать индейцев отряд не мог.

Погоня продолжалась до вечера. Угрюмые, ожесточившиеся солдаты все еще держались следа, как старая гончая, которую перехитрил зверь. По временам они останавливались и в бессильной ярости разряжали свои карабины. Пришпоривая взмыленных коней, они ругали их и умоляли идти быстрее.

Солнце закатилось, и шайены опять остановились.

Кавалеристы, спешившись, бросились на землю, растирая онемевшие ноги. Запаленные лошади дышали тяжело и хрипло.

— Это не люди, в них нет ничего человеческого, — . сказал Мюррей Уинту.

— Мы еще раз атакуем их?

— Да, завтра утром.

— Их не будет здесь завтра утром, — со странной уверенностью заявил Уинт.

И Мюррей молча кивнул.

Уже прошла половина ночи, когда шайены снялись. Сигнал поднял отряд. Полусонные солдаты, спотыкаясь в темноте, оседлали коней и тронулись в путь. Однако ехали медленно, без прежней уверенности. Когда Мюррей снова дал приказ остановиться, они ничего не услышали, кроме хриплого дыхания лошадей и лая одинокого койота.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сентябрь — октябрь 1878 года

ДЕЛА СПРАВЕДЛИВОСТИ

Шестеро мужчин пришли пешком в форт Додж. Это были охотники за бизонами, вернее — за шкурами бизонов, а не за их мясом.

Следует разобраться в этом различии. Охотники за мясом убивали бизонов для того, чтобы доставить пищу людям. Об огромном числе животных, убитых некоторыми охотниками, ходили целые легенды. Одним из таких охотников был Буффало Билл Коди, снабжавший мясом железнодорожников. Его работа, если не принимать во внимание орудий, которые он употреблял, не отличалась от работы любого мясника на любой скотобойне. Она не была ни более похвальной или героической, ни более достойной порицания. Коди отличался от других мясников-профессионалов тем, что бродил по свету, изображая в лицах сцены из жизни на «диком Западе», заряжал свои пистолеты крупной картечью и заслужил себе славу великого рубаки, великого стрелка и великого вруна.

Однако ни он, ни другие охотники за мясом не были повинны в истреблении слишком большого числа бизонов, когда-то громадными стадами бродивших по прериям. Бизоны были уничтожены в невероятно короткий срок охотниками за бизоньими шкурами, ставившими себе целью добывать только шкуры — и ничего больше. Мясо и кости убитых животных не представляли для них интереса. В своем стремлении разбогатеть они оставляли за собой страшные следы уничтожения. Они следовали за стадами в огромных, тяжелых фургонах и из своих крупнокалиберных ружей убивали, убивали и убивали. Обычно они работали, объединившись в группы по шесть человек: двое убивали, четверо снимали шкуры. Это требовало мастерства. Надо было знать, как распороть кожу на брюхе животного, как на ногах, и снять не повредив. Искусники могли освежевать самку в семь минут. Снятые с бизонов шкуры кучами складывались в огромные фургоны.

В шестидесятые годы, в годы процветания страны, охота за шкурами приносила богатство. Составлялись целые компании из крепких, выносливых людей, занимавшихся убийством животных, и из еще более выносливых — сдиравших шкуры. За стадами следовало сорок, шестьдесят, а то и сто фургонов. Ружья охотников гремели днем и ночью. На сотни миль разносилось в прериях зловоние от гниющего мяса, и сытые по горло койоты отворачивались от него. Такого избиения Америка еще не видывала, и сомнительно, чтобы когда-нибудь в истории человечества миллионы фунтов съедобного мяса бесполезно гнили и разлагались под знойным солнцем. Даже неисчислимые стада бизонов не могли устоять перед таким массовым уничтожением.

Когда железные дороги впервые пересекли континент, поездам иногда приходилось простаивать целый день, ожидая, чтобы бизонье стадо перешло через рельсы. Спустя пять лет бизоны стали редкостью, а через десять они фактически уже не существовали, и только как память о них лежали повсюду груды скелетов, выбеленных солнцем.

Для индейцев это было одним из многочисленных и наименее понятных преступлений. Оно имело самые тяжелые для них, самые трагические последствия. С незапамятных времен бизоны давали им все необходимое для жизни: мясо было пищей индейцев; из шкур они шили одежду, меховые полости, доспехи, палатки; из костей делали оружие и иглы; из зубов — украшения; сухожилия использовались как нитки; внутренности шли на мешки и утварь, копыта — на клей; даже навоз — он служил превосходным топливом и давал ровное жаркое пламя. Отходов не было — все, до последней капли крови бизона, шло на службу кочующим племенам.

Поэтому индейцы рассматривали стада бизонов как вечный источник своего существования. Но они убивали только такое количество животных, какое им было нужно.

Когда индейцы увидели, что стада исчезают и прерии завалены гниющим мясом, они почувствовали жгучую ненависть к охотникам. По непонятным для индейцев причинам эти люди обрекали их на гибель, уничтожая то, что питало их. Они смогли бы понять охоту за мясом, даже в крупном масштабе, но полное, бессмысленное истребление бизонов было в их глазах величайшим преступлением. С бизонами из прерий уходило все, что давало средства к жизни индейским племенам.

Вот как обстояло дело с бизонами, когда шестеро охотников явились в форт Додж. Эти шестеро заросших бородами людей, грязных, зловонных — ив силу своей профессии и по неопрятности, — представляли собой малоприятное зрелище. Выпросив табаку, жуя его и сплевывая, они рассказали следующую историю. Рассказывали ее охотники медленно, с перерывами, взвешивая слова, точно всё еще сомневались, что остались живыми.

Они охотились на север от реки Арканзас, имея с собой всего два фургона. Дело обстоит ведь теперь не так, как в добрые старые времена: животные почти истреблены. Чтобы найти стадо, приходится тщательно прочесывать прерии; даже в случае удачи в стаде всего каких-нибудь сорок-пятьдесят голов. Теперь не разбогатеешь от этого дела. Заработка хватает только на порох, пули да, может быть, на ночевку в Додже.

Но на этот раз им посчастливилось. Они нагнали стадо к югу от Паунийского притока. Двое из них, сделав круг в поисках животных, наконец обнаружили стадо и погнали его к стоянке, стреляя и крича изо всех сил. Остальные четверо тут же запрягли фургоны, вскочили в них и перехватили стадо. Ни один бизон не ускользнул; в стаде оказалось семнадцать коров и один бык, и охотники всех убили. По теперешним временам это была крупная добыча. Да и стрелки действовали здорово. Им повезло все животные лежали по кругу, диаметр которого не превышал и полумили. Распив по этому случаю кварту виски, они принялись сдирать шкуры, даже не перезарядив ружей. У них был с собой значительный запас муки и бекона. Подобно большинству охотников за шкурами, они испытывали отвращение к бизоньему мясу и потому решили использовать только два бизоньих языка. Они не дали себе даже труда закопать туши.

Об индейцах они не думали: им было известно, что их здесь нет и на сто миль в окружности. Они развели костры из бизоньего помета, поставили тушить языки и, замесив тесто, предоставили ему закисать на солнце. Было около трех часов дня, и они, лежа у костра, курили, допивая вторую бутылку виски. Разговор шел о разном, главным образом о недавней удаче. Об индейцах они даже не упоминали. Не думали они об индейцах и тогда, когда послышался конский топот. Они решили, что это какой-нибудь фермер возвращается домой.

Вдруг на гребне холма, покрытого желтой травой, появились индейцы. Они возникли, как пена. Здесь было целое племя — около трехсот мужчин, женщин и детей. Опомнившись, охотники схватились за ружья, чтобы зарядить их и действовать. Но человеческий поток захлестнул их, окружил со всех сторон. Ружья были выхвачены у них из рук, и они беспомощно стояли среди этого водоворота. Воины соскакивали со своих пони, дети скатывались с них, пробирались между ног мужчин; женщины теснились вокруг, стараясь разглядеть, что происходит. Быстрые лошадки возбужденно рыли копытами землю, собаки заливались лаем. А шестеро охотников стояли в центре шумевшей, взволнованной толпы. Андерсон, крупный, медлительный и глуповатый человек, немного понимал по-шайенски, понимал и Мак-Кейб, который когда-то имел склад товаров и вел торговлю с арапахами. Оба уверяли, что никогда еще они не были так близки к смерти, как в эти несколько жутких минут. Восемнадцать туш убитых животных лежали у всех на виду, служа немым свидетельством, так же как и их набитый шкурами фургон. Индейцы изголодались, они были страшно худы и изнурены. Их ярость рвалась наружу, как вода через разрушенную плотину. С Андерсона сорвали рубаху, женщины царапали его; так же поступили и с остальными. Дети проклинали их и кусали за ноги. А когда наконец мужчины стали вокруг них плотным кольцом, оттеснив женщин и детей, то охотники решили, что это только передышка, только подготовка к каким-нибудь ужасным пыткам.

Уорд немного захмелел, и его нервы сразу же сдали. Он расплакался, как ребенок. Андерсон крикнул ему:

— Черт тебя побери, Уорд, заткнись!

Позднее Мак-Кейб уверял, что Уорд только ухудшил этим положение. Индейцы начали громко смеяться — кто презрительно, кто забавляясь его страхом. Они, видимо, совсем не понимали английского языка. Уорд начал было умолять их, но они, наверно, ничего не поняли из того, что он говорил, а может быть, не желали понимать.

Воины слегка отступили, оставив свободное пространство, в центре которого находились шестеро охотников. Как только женщины увидели, что мужчины собираются действовать, они направились к тушам, чтобы разделать их.

— Они, вероятно, были очень голодны, просто умирали с голоду, — заметил Мак-Кейб. — Доказательством этому служила жадность, с какой они набросились на мясо. Разломав фургон на топливо, женщины принялись печь мясо тонкими ломтями, чтобы оно скорее было готово. Первыми получили пищу дети. Когда они жевали мясо, то стонали и плакали. Сколько же надо голодать, чтобы пища могла причинять страдания!

Между тем вожди шайенов решили взять дело в свои руки.

Рассказывая в форте Додж о происшедшем, Мак-Кейб так описал Маленького Волка.

— Невысокий человек, — говорил он, мысленно сравнивая его с рослыми шайенами. — Нет, невысокий, но какой-то особенный… Да, особенный, — подчеркнул он. — Я уже не боялся, что нас будут пытать. Убьют — да, но пытать не будут.

Маленький Волк выступил вперед, и индейцы глядели на него так, как глядят на отца.

Но, кроме него, там был человек еще старше Маленького Волка, сморщенный, как сушеное яблоко. Маленький Волк стоял рядом с ним, и старик выглядел его отцом.

— Может быть, это был Тупой Нож, — продолжал Мак-Кейб. — Он, вероятно, у них главный вождь, потому что они ни разу не назвали его по имени, тогда как Маленького Волка называли. Я думаю, что это и был Тупой Нож.

Мак-Кейб понимал кое-что по-шайенски, когда говорили медленно и не горячась.

В словах индейцев чувствовались накопившаяся горечь и ненависть. Андерсон подтвердил, что остальные охотники, совсем не знавшие по-шайенски, просто ждали смерти.

Мак-Кейб и Андерсон догадывались, какая судьба их ожидает.

Молодые индейцы выказывали беспощадную ненависть к ним. Они не горячились, не теряли самообладания, как этого можно было ожидать от индейцев. Их ненависть была сдержанной, глубоко сознательной.

Шестеро охотников за шкурами знали об этих индейцах только то, что они появились из-за холма и что это было какое-то племя, перекочевывавшее со всем своим скарбом на новое место. Но откуда они и почему очутились здесь, никто из охотников не представлял себе.

И вожди удержали молодежь. Ни Андерсон, ни Мак-Кейб не знали, как и почему их оставили в живых. Старый вождь, по имени Маленький Волк, вынул свою трубку и, набив ее до отказа крепким табаком, подошел к костру взять уголек, прикурил и, попыхивая ею, вернулся. И тогда охотники, даже Уорд, поняли, что пока старик прохаживается по кругу, попыхивая трубкой, они будут жить. Он одним своим присутствием воздвигал как бы преграду между шайенами и их добычей.

— И трубка у него была смешная — не какая-нибудь проклятая языческая штучка, а обыкновенная десятицентовая трубочка, — сказал Мак-Кейб.

Маленький Волк курил и напряженно думал; его широкое, худое, все в морщинах лицо было глубоко озабоченно. Закутавшись в старое, изношенное одеяло, он продолжал ходить покуривая — в его руках была жизнь шестерых людей — и не отзывался на гневные крики своего ожесточившегося племени. Они требовали смерти охотников. Стоя кольцом вокруг пленников, воины жадно жевали полусырое мясо и требовали их смерти. Они твердили о том, что свыше миллиона бизонов было перебито в прериях вот такими людьми, как эти охотники за шкурами.

Мак-Кейбу было непонятно, какую власть имел над ними старый вождь.

— Да, особенный человек, — повторял он.

Но преграда, которую Маленький Волк воздвиг между смертью и шестерыми охотниками, не рухнула. Его сила была пассивной, но это была железная воля человека, которому нельзя перечить. Все охотники согласились с мнением Мак-Кейба: воины боялись идти против старого вождя, но это не был обычный страх, а нечто совсем иное.

— Особенный человек, — упорно повторял Мак-Кейб, как будто в одном этом слове и заключалось объяснение.

А офицеры форта Додж, слушавшие этот рассказ, заявили, что Маленький Волк — вредная бестия, весьма вредная.

Буря требований, брани, ярости, гнева и угроз разразилась над Маленьким Волком, но он не обращал на нее внимания до тех пор, пока не обдумал происходившее и не докурил трубку. Затем он выбил ее и, указав почерневшим черенком на охотников, заговорил. Наступила тишина, даже женщины и дети подошли поближе и почтительно слушали слова шайенского вождя. Белым людям трудно было уследить за потоком его речи. В шайенском языке слово является словом, но предложение — тоже слово, и десяток предложений, льющихся, как вода, тоже может означать лишь одно понятие. Язык этот странный, журчащий и певучий, как музыка. В нем есть все оттенки, все многообразие и выразительность первобытных языков. Поэтому Мак-Кейб не многое понял из того, что было сказано, а Андерсон и того меньше. Остальные лишь ожидали смерти.

— Я слушал, и у меня горло пересохло, как будто я целый год не пил, — рассказывал в форте Мак-Кейб. — Кто даст мне выпить?

Ему поднесли стакан. Он проглотил виски, вытер губы и продолжал:

— Я понял, что дело шло о правосудии.

— Как же ты понял это, — спросили его, — раз ты не знаешь их языка?

— Я не знаю, — согласился Мак-Кейб. — Надо быть по крайней мере проклятым метисом, чтобы понимать шайенов, но я все-таки догадался, в чем дело.

Но ни Мак-Кейб, ни другие охотники, стоявшие в этом кольце смерти, не знали, откуда пришли шайены, почему они пришли и куда направляются, и лишь смутно представляли себе, что дело, видимо, идет о справедливости и несправедливости, о том, что какие-то мощные силы гонят, окружают и преследуют, как диких зверей, целый народ, нацию, часть человечества — народ, основные права которого служат причиной его гибели, и только гибели.

И вот в кругу разгневанных, жаждущих отмщения людей стоят шестеро грязных, жалких охотников за бизонами.

Но понемногу шайены стали отворачиваться один за другим, на их лицах отразилось раздумье о своей собственной неизбежной судьбе. Маленький Волк замолчал; он стоял, опустив глаза и словно растратив свою неодолимую силу. И он медленно сказал охотникам по-шайенски:

— Уходите отсюда.

Воины расступились, и шестеро охотников бросились бежать, думая, что это только начало пыток. Они мчались, точно безумные. Сердца их бурно колотились, дыхание прерывалось. Когда силы оставили их, они пошли шагом, а затем побежали опять. И вот они были одни и на свободе.

Обо всем этом они рассказали в форте Додж.

Была и другая версия, которую генерал Шерман сообщил репортерам, собравшимся в подвальном помещении его дома в Вашингтоне. Генералу было пятьдесят восемь лет. Это был человек воинственный, решительный, прямо какая-то ходячая легенда. Когда на пресс-конференциях он начинал волноваться, то вскакивал и, тяжело ступая, бегал по комнате, точно лохматый лев. Репортеры, посмеиваясь, но не без некоторого почтения, называли это «маршем через Джорджию».

И вот, когда репортеры окружили его, засыпая вопросами о войне в Канзасе, он сказал:

— Джентльмены, такого рода разговорами вы приносите больше вреда, чем пользы.

— Но ведь в Канзасе война, генерал?

— Война? Нет!

— Однако индейцы все же совершают набеги, генерал. Сообщения поступают ежечасно из Доджа, из Колдуотера, Гринсбурга, Медисин-Лоджа, Пратта. У нас есть сведения, что убито восемьдесят гражданских лиц, разрушено двенадцать ранчо, что войска ведут бои по всему штату и что индейцы «вступили на тропу войны».

И тогда генерал встал, сердито забегал по комнате и заявил:

— Вы понимаете, джентльмены, это все-таки не война! Слишком много чести, если мы назовем то, что делается, даже мятежом. И не говорите о войне! Дикари совершают убийства, но будьте уверены, джентльмены, каждое убийство будет отомщено. Это последний набег индейцев, которому подвергается наша страна.

Когда репортеры ушли, Шерман составил приказ о назначении генерала Джорджа Крука главнокомандующим всех военных операций в прериях и предписал ему поступить с шайенами, как поступают с волком, укравшим ягненка.

Крук заменил генерала Поупа. Это был опытный истребитель индейцев, и он не строил иллюзий насчет того, как ему следует действовать. Он уже воевал с шайенами в их родном Вайоминге, и на Паудер-Ривер, и в Черных Холмах, и в прериях. Он знал индейцев равнин и не считал, что послать против сотни шайенов сотню пехотинцев или два, даже три кавалерийских эскадрона — это правильный стратегический прием. В деле, которое не могло дать ему особой славы, он искал не славы, а результатов: добычи, трофеев, возможности написать своему главнокомандующему деловито и кратко:

«Я захватил, согласно приказу, шайенов Маленького Волка и отсылаю их в кандалах и под стражей на юг».

Генерал начертил на карте круг. Этот круг охватил Канзас, Небраску и часть Колорадо. В этом круге, где-то на обширном пространстве среди прерий, холмов, рек, оврагов, песков и трав, находились шайены, вероятно где-то вблизи центра… да, недалеко от центра. Быть может, пройдут дни и недели, прежде чем им удастся вырваться из этого круга. Поспешность была бы здесь неуместной, операцию следовало основательно продумать и подготовить.

Он начал с учета сил, находившихся в его распоряжении. По имевшимся данным, теперь под его командованием было около двенадцати тысяч солдат, часть которых находилась или внутри этого большого круга, или на его границе. Генерал Крук тщательно провел стрелки, идущие к центру круга. Исписав своим аккуратным почерком несколько листов бумаги, он перевел язык стрелок на язык слов, и слова превратились в электрические разряды, застучавшие под пальцами людей с зелеными козырьками, превратились в движение.

Движение началось в северных районах: пять эскадронов третьего кавалерийского полка, стоявшего в форте Робинсон, оседлали лошадей и выехали из деревянных ворот.

Движение перекинулось в дальние посты, расположенные на территории Дакоты, — в форт Мид, где стоял седьмой кавалерийский полк. Этот полк, которым прежде командовал Кастер, более двух лет назад потерпел жестокое поражение под Литл Биг-Хорном. Эти два года не могли изгладить воспоминаний о гибели двухсот шестидесяти пяти солдат и о пятидесяти двух раненых; эти два года не могли положить конец ходившим повсюду слухам о том, что «кастеровская» резня явилась местью за жестокое обращение с индейцами самого Кастера и что Кастер, которого сиу и шайены оставили в живых, чтобы свести с ним старые счеты, в результате покончил жизнь самоубийством.