Известно, что когда-то они находились в рабстве, из коего их вывел некто Моисей, и ото возбудило в них такую глубокую и непримиримую ненависть к естественному повиновению и подчинению, что совершенно невозможно теперь рассматривать их как цивилизованных людей, хотя следует признать, что они обладают некоторыми крайне похвальными добродетелями.
      Однако, как я указывал выше, даже их добродетели носят чисто еврейский характер. Говоря о неприязни, которую питают к евреям все другие народы, стоит отметить и то, что они всячески превозносят мир.
      В своих восхвалениях мира они доходят чуть ли не до подобострастия. Они наотрез отказываются признать, что война - это неотъемлемая особенность цивилизации; любое проявление силы и мужественности они немедленно объявляют зверством.
      В отличие от всех других народов, евреи не пользуются услугами наемников, но подвергают тяготам войны свое собственное свободное население, что противоречит всему, что они сами же проповедуют. Впрочем, по моим наблюдениям, подобные противоречия - характернейшая особенность еврейской сущности.
      Во всей истории мира не было войн столь кровавых и унесших столько человеческих жизней, как эти тридцать лет еврейского сопротивления. И сама бессмысленность этого сопротивления только увеличила ненависть греков к евреям и желание их покорить. Однажды я указал на это этнарху, сказав:
      - Не лучше ли было бы, если бы в какой-то момент ты и твои братья заключили с греками мир, во имя закона, порядка и всеобщего благополучия?
      - Поступившись свободой? - спросил он.
      - Ты говоришь о свободе, как о некоем абстрактном понятии, - заметил я. Если свобода, как ты, кажется, утверждаешь, есть добродетель сама по себе, то что можно сказать о рабах?
      Он явно смутился.
      - Не знаю, - сказал он.
      - Ты не можешь не признать, - настаивал я, - что рабовладение - это основа свободы.
      - Как я могу такое признать?
      - Но ведь у вас есть рабы!
      - Это верно. Однако во время войны рабство у нас исчезло.
      - Как так?
      - Мы освободили своих рабов, чтобы они могли сражаться рядом с нами.
      - И они сражались?
      - Они сражались, и они умирали рядом с нами.
      
      Таким образом, высокому Сенату должно быть ясно, какую угрозу представляет для нас сам образ жизни и образ мышления этого народа. Без сомнения, этот фактор побуждал греков снова и снова возобновлять свои попытки покорить Иудею.
      Однако следует указать и на другие факторы. Другой фактор заключался в том, что в первые годы восстания Маккавеев потери, понесенные Сирийской империей, были столь велики, что единственным способом возмещения убытков было окончательное завоевание Иудеи и захват ее богатств.
      С этим вопросом был также тесно связан вопрос о богатых евреях - довольно незначительной группе культурных людей, живших большей частью в Иерусалиме.
      Их ненавидели другие евреи за то, что, будучи культурными, они отказались от своего жалкого, варварского еврейства, усвоили греческие обычаи, одевались, как греки, говорили по-гречески, а не по-арамейски или на своем иврите. В самом начале восстания эти евреи благоразумно заключили договор с греками, запаслись собственными наемниками и заперлись в большой каменной крепости внутри Иерусалима. Там они держались два десятилетия, даже больше, до тех пор, пока Шимъон не осадил эту крепость, взял ее приступом и сравнял с землей.
      Когда рвение греков ослабевало, и они решали уйти из Иудеи, эллинизированные евреи каждый раз делали все, что было в их силах, и шли на самые крайние меры, чтобы только воспрепятствовать уходу греков и снова раздуть пожар войны.
      Неудивительно, что этих немногочисленных эллинизированных евреев евреи-крестьяне ненавидели больше, чем греков. Евреям, сидевшим в крепости, можно было посочувствовать: они могли вернуть свое состояние и положение только после полного разгрома Маккавеев.
      Надо отметить, что когда крепость в конце концов пала, Шимъон не убил этих евреев, а разрешил им покинуть Иудею и уйти в Антиохию и Дамаск. Я серьезно рекомендую Сенату связаться с этими евреями в вышеупомянутых городах и в течение некоторого времени поддерживать их, пока их услуги не пригодятся для дальнейшего прогресса и процветания Рима.
      Третий важный фактор, из-за которого война тянулась так долго, - это желание отомстить. Иегуда Маккавей лично убил двух самых популярных и способных греческих военачальников: Аполлония и Никанора. Разумеется, были и другие факторы, но эти три - неприязнь к евреям, нужда в деньгах и жажда мести суть главные причины продолжительности войны, которая в конце концов обескровила Сирийскую империю.
      Трудно понять, как такая маленькая страна, как Иудея, с таким незначительным населением, могла выдержать столь долгую и изнурительную войну. Не вызывает сомнений, что если бы евреи жили, как все другие народы, в городах, и будь их образ жизни, как у цивилизованных людей, основан на рабовладении, они, конечно, потерпели бы поражение.
      Однако, будучи народом крестьян, они очень привязаны к земле, которую обрабатывают своими руками, и потому проявили в достижении свой цели редкостное упорство. Если при этом принять во внимание их варварский обычай ведения войны - они не желают меряться силами с врагом в открытом поле, а заманивают его в ловушки и умело используют благоприятный для них рельеф местности, в которой живут, - то становится понятным, как трудно завоевать эту землю, разве что изнутри.
      Я осмелюсь закончить свой доклад некоторыми рекомендациями. Обдумывая и подготавливая эти рекомендации, я старался быть как можно более объективным, считая такую объективность первейшим долгом сенатского легата. Я уделил немалое время изучению этого народа, я завязывал знакомства и беседовал с представителями всех слоев общества: с землепашцами, с виноделами, с ремесленниками, со священнослужителями и даже теми немногими купцами, которые встречаются среди евреев.
      Я пытался - правда, безуспешно - подавить в себе неприязнь к евреям. Я пытался заставить себя взглянуть на мир их глазами, но я должен признаться, что для римлянина это почти невозможно.
      Я пытался игнорировать их оскорбления и презрительное к себе отношение, полагая, что успех моей миссии я должен поставить выше человеческого самолюбия. Более того, я даже пытался им симпатизировать.
      В итоге я пришел к указанным выше выводам, большинство из которых уже изложено в этом отчете. Можно вкратце обобщить эти выводы следующим образом:
      Евреям нельзя доверять, ибо люди с западным образом мышления не найдут с ними общего языка. Все наши понятия свободы, достоинства и ответственности им совершенно чужды.
      Евреи от природы неполноценны, ибо они отвергают все блага цивилизации и неспособны усвоить высшие принципы современной жизни.
      Евреи враждебны человечеству, ибо они отвергают, презирают и поносят все, что ценно для человека: его богов, его убеждения и его обычаи.
      Евреи представляют собою серьезную угрозу Риму, поскольку они отрицают основу западной культуры - свободное рабовладение.
      Евреи враждебны всяческому порядку, ибо они прославляют беспорядок и неповиновение и превозносят самый акт восстания.
      По всем вышеизложенным причинам, а также ввиду других обстоятельств, указанных в данном докладе, я настоятельно рекомендовал бы благородному Сенату рассмотреть пути и средства подчинения и последующего уничтожения этого народа.
      Хотя он невелик и живет в очень небольшой стране, но может стать чрезвычайно опасным и этим не следует пренебрегать. Будучи всего лишь скромным легатом, я, однако, осмелюсь высказать свое мнение, что Рим и Иудея едва ли могут существовать в одном и том же мире.
      Никогда еще две общественные системы не были столь противоположны и неспособны найти общую точку зрения для заключения союза или для подчинения одного народа другому.
      Тем не менее я считаю, что в настоящее время вполне возможно заключение союза между Римом и Иудеей. Если обозреть области, находящиеся между Египтом и Персией, можно увидеть, что Иудея, лежащая, как алмаз, среди тринадцати ослабленных царств и двух умирающих империй, уравновешивает силы и является решающим фактором.
      Союз с Иудеей, хотя и временный, поможет нам управлять этим равновесием сил, благодаря чему мы сумеем недорогой ценой достичь того, что в ином случае потребовало бы бесчисленных легионов. Кроме того, в настоящий момент невозможно одержать решающую победу в войне с евреями. Меня пробирает дрожь, когда я представляю себе, как наши тяжеловооруженные легионы маршируют по узким теснинам Иудеи. Маккавей, который находится сейчас в зените своей славы и могущества, смог бы с легкостью за какие-нибудь сутки собрать армию от пятидесяти до семидесяти пяти тысяч закаленных бойцов, сражавшихся в течение многих лет; и я не думаю, что, имея такого противника, какая бы то ни было военная сила могла бы завладеть Иудеей.
      Этнарх, со своей стороны, сколько я могу судить, не против союза с Римом. Всего лишь три дня назад я заставил его откровенно высказаться.
      - Моя миссия не может продолжаться вечно, - сказал я ему. - Как мне ни нравится Иудея, я должен вернуться в Рим.
      - Я не буду удерживать тебя здесь против твоей воли, Лентулл Силан, как ни мил мне гость и как ни приятны беседы с тобою. Хотя, впрочем, тебе это, наверно, казалось нудным брюзжанием болтливого старикашки. Что я могу для тебя сделать?
      - Пошли со мной в Рим послов, чтобы заключить союз.
      - Если бы это было так просто!
      - Это очень просто, - заверил я его. - Ты имеешь дело не с греками, а с римлянами. Протягивая тебе руку, я тем самым даю тебе слово Сената, а слово Сената - свято. И после этого - какой царек, царь царей или император осмелится послать своих наемников в страну, которая торжественно заключила договор с Римом?
      - А какая Риму польза от этого?
      - Мы приобретаем верного союзника, доброго друга в мирное время и грозный меч во время войны. Звезда Греции закатывается, как закатилась звезда Карфагена, а раньше - Египта и Вавилонии и всех могучих империй прошлого. На небосклоне восходит новая звезда - молодой и могучий Рим, уверенная, несокрушимая сила, которой суждено жить вечно.
      - Ничто на земле не вечно, - задумчиво сказал Шимъон.
      - Как бы то ни было, Шимъон, ты пошлешь со мной послов?
      - Если желаешь, я пошлю двух человек, пусть они побеседуют с твоим Сенатом.
      - А лучше всего отправляйся сам, - сказал я.
      - Нет, нет, Лентулл Силан! Я старик, и я знаю только Иудею и евреев. Что мне делать в Риме? Да я там буду выглядеть, как неотесанный сельский увалень.
      И как я ни убеждал его отправиться в Рим самому, мне не удалось его уговорить. Но он согласился отправить послов, которые будут представлять его в Риме.
      На этом я заканчиваю свой отчет и все мои рекомендации и представляю их вниманию благородного Сената.
      Да продлятся ваши дни и да умножатся ваши богатства!
      Я приветствую вас.
      Лентулл Силан, легат
      ЭПИЛОГ,
      В КОТОРОМ Я, ШИМЪОН, РАССКАЗЫВАЮ О ТОМ, ЧТО ВИДЕЛ ВО СНЕ
      Итак, Лентулл Силан уехал, и с ним отправились двое евреев, которым надлежало предстать перед римским Сенатом. Но в душе моей не было мира, и на сердце было неспокойно, как никогда прежде. Над нашей землей сияло золотое солнце, как святое благословение. Когда я накинул еврейский полосатый плащ и пошел через холмы и долины в Модиин, вся земля была, как цветущий сад, благословенный и мирный, подобный благоухающему подношению Господу Богу, да пребудет Он вечно, да святится имя Его!
      Никогда за все то время, что существует Израиль, не была столь счастливой наша земля, ибо дети играли, не ведая страха, они, смеясь, бегали взапуски в высокой траве и плескались в чистых ручьях. На склонах холмов белые ягнята звали своих матерей, и между скал пестрели белые и розовые цветы. Сплошными рядами, без просветов, тянулись террасы. Одна впритык к другой, слой за слоем, ступень за ступенью, поднимались они по зеленым склонам, и взошедший на них обильный урожай радовал глаз. Да разве возможно увидеть нашу землю и не поверить, что это воистину край, текущий молоком и медом, благословенный, трижды благословенный ?
      И все же тяжко было у меня на сердце.
      Со всех сторон доносились приятные запахи: свежего хлеба, сушеного сыра, молодого вина. Цыплят начиняли и отправляли в печь, и пахло оливковым маслом, и дыхание свежего ветра приносило с вершин холмов чудесный аромат сосновой хвои. Да есть ли на свете место прекраснее и драгоценнее, чем то, за которое люди отдавали свою жизнь, где брат умирал за брата?
      Но я не радовался, и тяжело было у меня на душе.
      Я проходил через деревни, и везде люди узнавали меня и воздавали мне почести ради моих прославленных братьев. Мне подносили самые вкусные угощения, меня потчевали и тем и этим, чтобы я все отведал, ибо щедра и плодоносна наша земля. И люди повсюду говорили:
      - Шалом, Шимъон Маккавей!
      - И вам мир! - отвечал я на это.
      Но покой, которого я жаждал, не нисходил на меня. И пришел я в Модиин, где отчий дом, дом Мататьягу, стоял пустым. И я думал, что, может быть, в уже притупившейся боли вчерашнего дня обрету я забвение. Я взобрался на холм, на который когда-то, давным-давно, я так часто взбирался сначала мальчишкой, потом юношей со своими овцами, а потом мужчиной вместе с девушкой.
      Там лег я на мягкую траву и смотрел в небо, прохладное, голубое небо Иудеи. Я лежал и смотрел, как курчавые, словно руно, облака, которые ветер пригоняет со Средиземного моря, медленно-медленно проплывают по небу, как будто им жаль слишком быстро покинуть эту маленькую и священную землю. И я немного успокоился, ибо кто не ощутит душевного покоя в таком месте, где ходили его отцы и деды? И все же даже там, в древней и вечно юной оливковой роще, меня томили беспокойство и тревога, и сердце мое глубоко пронизывала сверлящая, острая боль.
      Как мало изменяется мир! В Модиине снова был я Шимъоном бен Мататьягу, и когда я шел по своей родной деревне, примостившейся на дне долины, я был дома. Я пошел вместе с крестьянами в синагогу на вечернюю молитву, и я стоял среди них, накрыв голову плащом, ибо в Израиле даже этнарх и первосвященник - такой же человек, как все остальные евреи.
      Я поужинал у Шмуэля бен Ноя, винодела, жившего в доме, который мне не так уж был незнаком. Шмуэль бен Ной поставил на стол четыре сорта вина, его дети слушали, разинув рты, как мы с ним толковали об искусстве виноделия, о чем так часто говорят евреи. А потом появились соседи, и беседа оживилась непринужденная, бесхитростная беседа, какую нередко можно услышать в селениях вроде Модиина.
      Здесь я был дома, здесь я был не Маккавеем, не этнархом, а сыном Мататьягу.
      Наконец я пожелал им всем доброй ночи и отправился ночевать в старый свой дом, где улегся на соломенном тюфяке; но уснуть не мог...
      Когда на следующий день я возвращался обратно а город, я нагнал маленького, сухонького старика Аарона бен Леви, погонщика верблюдов, который недавно был проводником у римлянина, и мы пошли дальше вместе. Я спросил его, как случилось, что он возвратился в Иудею.
      - Мне осточертели нохри, Шимъон Маккавей, и до смерти мне осточертел один римлянин. Странствия - это для молодых, а мои старые кости болят. Когда я ложусь спать, я никогда не бываю уверен, что ангел смерти не разбудит меня до зари. Сам я из Гумада, там жил мой отец, а раньше - дед, а мой отец был левитом...
      Он усмехнулся полусмущенно, полувызывающе -и добавил:
      - А теперь я иду в Иерусалим: авось, меня там возьмут привратником в Храм?
      - Почему бы и нет?
      - А еще я умею рассказывать сказки. Я ещё не решил, чем мне заняться.
      - Всем, чем угодно, только бы не работать?
      - В том, что ты сказал, Шимъон Маккавей, как и во всем на свете, есть крупица правды. Но мне ли стыдиться своего прошлого? Только вот из-за этой раны на руке - он закатал рукав и обнажил глубокий шрам, - вот из-за этой раны я не был с вами в ту последнюю битву на равнине, когда лишь ты да Ионатан остались в живых.
      Так раз уж мне довелось- еще немного пожить на свете милостью Всевышнего, да святится имя Его, неужели же этот короткий срок, что мне еще отпущен, я должен гнуть спину в поле?
      - А я думал, что римлянин заплатил тебе достаточно щедро, чтобы ты мог еще долго ничего не делать.
      - А вот тут ты ошибаешься, Шимъон Маккавей. Этот римлянин - скряга и себе на уме, и он трижды взвесит на ладони каждый шекель прежде, чем с ним расстаться.
      - Он тебе не понравился?
      - Я терпеть его не мог, Шимъон Маккавей. Я бы, наверно, убил его, не будь он иноземец в Израиле.
      - Почему? - спросил я с интересом. - Почему, Аарон бен Леви?
      - Потому что в нем - зло. Я улыбнулся и покачал головой.
      - Три месяца он жил у меня в доме. Он просто ведет себя, как все нохри, только и всего. Он суров и скрытен, но таким его воспитали,
      - Ты действительно уверен в этом, Шимъон Маккавей? - ехидно спросил погонщик.
      Я кивнул, но ничего не сказал, размышляя, о чем думает этот маленький старик, который идет рядом со мной по дороге и задумчиво поглаживает бороду. Несколько раз он открывал было рот и снова закрывал его, как-будто хотел что-то сказать, но не решался. Наконец, он робко промолвил:
      - Кто я такой, чтобы давать советы Маккавею?
      - Насколько я помню, - сказал я. - прежде ты никогда не раздумывал слишком долго, чтобы дать совет.
      - Это верно, что я бедняк, - сказал он задумчиво, - но, как бы то ни было, еврей - это еврей.
      - Если ты хочешь сказать что-нибудь, Аарон бен Леви, говори.
      - Лентулл Силан ненавидел тебя, но он ненавидел тебя не как человек, а как римлянин; и не может быть согласия между евреем и римлянином. Это тебе говорит глупый старик, так что ты можешь, Шимъон Маккавей, принять мои слова или бросить их в пыль, по которой ты ступаешь.
      И после того мы шли молча, ибо он боялся, что обидел меня, и не хотел больше ничего говорить...
      И в ту ночь в Иерусалиме я видел сон, и я проснулся в смятении и страхе. Мне снилось, что римские легионы пришли в Иудею. Ни разу в жизни не видел я римских легионов, но я столько слышал о них, что мне нетрудно было представить себе огромные, тяжелые деревянные щиты, тяжелые железные и деревянные копья, тяжелые металлические шлемы, сомкнутые ряды воинов.
      Это мне снилось. Мне снилось, что римские легионы пришли в Иудею, и мы сокрушили их в наших тесных ущельях. Но они приходили снова и снова, пока трупы римлян не наполнили зловонием всю нашу землю. И все-таки они приходили и приходили, приходили снова, и снова, и снова. И каждый раз мы сражались с ними и разбивали их, но не было им конца. И близился конец, мы погибали один за другим, пока во всей Иудее не осталось ни одного еврея - только пустая земля. А потом мне снилось, что Иудею охватила глубокая и страшная тишина, и в этот миг я проснулся, застонал от ужаса и скорби.
      Эстер тоже проснулась и, положив мне на лоб свою теплую руку, сказала:
      - Шимъон, Шимъон, что тревожит тебя?
      - Мне снился сон...
      - Всем снятся сны, но что такое сны? Это ничто и тень от ничего.
      - Мне снилось, что наша земля пуста и безлюдна и безжизненна...
      - Это был глупый сон, Шимъон; ведь там, где земля благодатная, всегда живут люди, они снимают урожаи, и мелют зерно, и пекут хлеб - всегда, Шимъон, всегда.
      - Нет. То, что мне снилось, - правда.
      - То, что тебе снилось, - это только сон. Шимъон, дитя мое, мое странное, глупое дитя, это только сон.
      - На всей земле не было ни одного еврея. Я как будто стоял на высоком утесе, обозревая всю землю, и куда бы ни бросал я взгляд, нигде не было ни одного еврея, и я слышал лишь шепот, как будто бесчисленные голоса шептали: "Мы избавились от них, избавились от них".
      - Шимъон, да были ли когда-нибудь времена, когда нохри не говорили: "Мы должны избавиться от них"? Ну, что ты, Шимъон!
      - Но я все еще слышу эти голоса.
      - Разве в силах они это сделать, Шимъон, когда мы - словно старый дуб, мы пустили в землю такие глубокие корни?
      Мужчины никогда не могут избавиться от сомнений и страха, но женщина знает правду, Шимъон.
      - И где-то, - сказал я, - где-то надо всем этим был римлянин. И на его гладком, смуглом лице кривилась понимающая улыбка, такая, какой он всегда улыбался, слегка разжимая тонкие, бледные губы. В нем - зло...
      - Ну, что ты, Шимъон! Лентулл Силан - человек, как все другие люди.
      - Нет, нет!
      - Успокойся, муж мой, отдохни, приди в себя. Ты слишком много пережил, тебя давит прошлое. Успокойся...
      Она ласкала меня, успокаивала, и это было мне нужно, и я опять погрузился в забытье между сном и явью, вспоминая про все добро и почет, которые я знал в жизни, вспоминая, как много людей любили меня, хотя сам я любил столь немногих.
      И я думал с своих братьях: воистину, только старый дуб мог породить такие могучие ветви, как Иегуда Маккавей, Эльазар, Иоханан, Ионатан.
      Да будут благословенны они, и да почиют в мире, в покое и мире! Жизнь это краткий день и не более, по жизнь так же вечна! Скоро, уже скоро я, Шимъон, последний из Маккавеев, уйду тем путем, которым ушли они, но не так скоро забудется в земле Израиля - и среди нохри тоже, - что было когда-то пятеро сыновей у старого адона Мататьягу.
      КОНЕЦ
      Дополнение (ldn-knigi.narod.ru)
      Из книги :
      ОЧЕРКИ ПО
      ИСТОРИИ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА
      Под редакцией проф. С. Эттингера.
      М. ШТЕРН
      Часть вторая
      ПЕРИОД ВТОРОГО ХРАМА
      Глава третья
      ГОНЕНИЯ АНТИОХА IV ЭПИФАНА И ОСНОВАНИЕ ХАСМОНЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА
      {124} "До прихода к власти Антиоха IV Эпифана влияние эллинизма являлось результатом общественного процесса, происходившего без вмешательства со стороны властей. Во время царствования Антиоха IV произошло исключительное в истории древнего мира явление: чужеземные властелины пытаются наложить запрет на национальную религию подвластного народа и принудить население страны к подчинению государственному религиозному культу.
      Антиох III (223-187 гг. до н. э.), отец Антиоха Эпифана, не внес изменений в социальный строй и жизненный уклад {125} Иудеи эпохи Птолемеев, освященных вековой традицией Иерусалима. Положение это продолжалось и при его наследнике Селевке IV до тех пор, пока политические и экономические кризисы не заставили Селевкидов произвести перемены во внутренней политике их государства. В результате поражения, нанесенного Антиоху III римлянами в сражении у Магнезии (190 г. до н.э.), на побежденное царство была наложена контрибуция.
      Селевкидская монархия оказалась в затруднительном положении. Она лишилась своего преобладающего политического влияния и с тех пор была постоянно подвержена финансовым кризисам. Ее правители были вынуждены всеми способами добывать денежные средства и не преминули наложить руку на богатые сокровищницы древних храмов, находившихся в пределах их царства. Антиох III был убит в Элимаиде при попытке ограбления местного храма Бела, а Селевк IV попытался захватить сокровища Иерусалимского храма.
      Это мероприятие не было направлено против иудейской религии, оно было продиктовано соображениями фискального характера. Однако оно ознаменовало первое столкновение между евреями и династией Селевкидов. Появились первые признаки сопротивления властям, которое в этот период не имело своей целью достижение государственной независимости, а лишь защиту национальной автономии.
      В селах и городах Иудеи происходили иногда столкновения между местными жителями и представителями власти. Эти столкновения вызывались в большинстве случаев сопротивлением крестьян, страдавших под тяжелым бременем поборов чужеземной администрации, пытавшейся вмешиваться во все области общественной и хозяйственной жизни. Заселение евреями примыкавших к Иудее районов Палестины и естественное стремление еврейских жителей этих районов объединиться с Иудеей повлекли за собой постоянные трения также с соседними автономными провинциями, в особенности с Самарией и Идумеей. В то же время многие евреи надеялись, что Израиль обретет свое былое величие. Еще свежа была память о том, что вся Палестина - страна отцов - законное достояние еврейского народа.
      {126} Период правления Антиоха Эпифана, ставший поворотным пунктом в истории еврейской нации, отличался лихорадочной деятельностью как в политической, так и в военной сфере. Антиох пытался укрепить положение своего государства, расшатанного после поражения его отца в войне с Римом, при помощи ускорения процесса эллинизации подвластных ему стран. Ни в какую другую эпоху, кроме периода основания Селевкидского государства, не возникло так много городов-полисов, как в правление Антиоха Эпифана, хотя на деле это не были новые, а издревле существовавшие города, укладу и характеру которых Антиох придал новые внешние формы.
      Уже с самого начала своего правления Антиох стал вмешиваться во внутренние дела Иерусалима. По его приказу был смещен первосвященник Хоньо III и на этот пост назначен его брат Ясон, обещавший царю увеличить размер подати, вносившейся Иудеей. С согласия Антиоха Ясон ввел существенные изменения в политический и общественный строй Иерусалима. Как видно, целью этих перемен было превратить Иерусалим в полис и назвать его Антиохией. Образование нового полиса было связано с внедрением эллинистических, государственных и культурных учреждений в традиционные формы быта и режима этого древнего города. Из новых учреждений наиболее ярко выраженным по своему характеру была гимназия отличительный признак греческого города и центр его общественной жизни. Вся окружавшая "гимназию" атмосфера, проникнутая культом богов Гермеса и Геракла, глубоко оскорбляла чувства широких кругов еврейского населения, верных заветам иудаизма. Нет оснований предполагать, что Ясон и его партия непосредственно содействовали внедрению культа языческих богов в Иерусалиме, но многие из обрядов, связанных с этим культом, были, несомненно, переняты и иерусалимской "гимназией", которой предназначалось унаследовать роль храма как центра общественной жизни.
      Деятельность Ясона в качестве первосвященника и главы еврейского руководства была непродолжительной. Вскоре на его пост был назначен Менелай, который много {127} лет старался занять это место, несмотря на то, что он не принадлежал к династии первосвященников. Такого рода личность на посту первосвященника была весьма желательна Антиоху. Менелай находился в полной зависимости от престола, и его верность Антиоху была обеспечена. Немалую роль в этом назначении сыграла крупная сумма денег, уплаченная Менелаем в царскую казну.
      Тем временем вспыхнула война между Антиохом IV и Египтом Птолемеев, и в 168 г. до н. э. войска Антиоха стали угрожать самому существованию Птолемеевского государства. Лишь благодаря вмешательству Рима, Египет избежал участи превратиться в часть царства Селевкидов. Антиох был вынужден вернуться в Сирию.
      Войны Антиоха в Египте тесно связаны с событиями В Иудее. При содействии Менелая Антиох ограбил Иерусалимский храм, вызвав этим возмущение в народе. В 168 г., во время последнего египетского похода Антиоха, распространились слухи о смерти царя. Они послужили сигналом к восстанию в некоторых городах на юге царства, в том числе и в Иерусалиме. Антиох послал свои войска против Иерусалима, овладел городом и в наказание за мятеж поселил в городской крепости привезенных им чужеземцев. Этим мероприятием Антиох пытался обеспечить свою власть в Иерусалиме и в будущем. Хотя еврейская религия в этот период еще не подвергалась преследованиям, поселение в столице языческих элементов само по себе в значительной степени изменило традиционный облик священного для евреев города.
      Иноплеменные поселенцы ввели свои языческие культы, не встретив сопротивления со стороны Менелая и его единомышленников, крайних приверженцев эллинизма. Однако многие евреи противились новой деспотической власти и, питая отвращение к распространившимся в Иерусалиме языческим культам, покидали родной город и направлялись в пустынные области к востоку и к юго-востоку от него или в села и города, расположенные на северозападе.
      Гонения на иудейскую религию начались в 167 г. В Иудее был наложен запрет на выполнение религиозных {128} предписаний, и каждому еврею, который нарушал этот запрет, совершая обряд обрезания или соблюдая субботний отдых, грозила смертная казнь. Более того, власти начали силой навязывать еврейскому населению языческий культ и противные еврейской религии обычаи. Они заставляли евреев есть свинину, запрещенную по закону для еды. Иерусалимский храм был осквернен и наречен святилищем олимпийского Зевса.
      Политеизм, по существу, всегда отличался терпимостью к другим верованиям. Антиох IV не оказывал в религиозном отношении никакого давления на подвластные ему нации, кроме иудейской. Жрецы Вавилонии и других народов продолжали и в этот период блюсти свои культовые обряды и поклоняться своим богам, и лишь иудейская религия была подвержена яростному преследованию со стороны царя.
      Постоянная напряженность в Иудее, по-видимому, привела Антиоха к заключению, что сопротивление евреев его политическому режиму черпает свою силу, главным образом, из их особенной веры. Придя к этому заключению, Антиох стал рассматривать иудаизм, как своего смертельного врага. К репрессиям против еврейской религии побудили Антиоха, в первую очередь, вероятно, соображения политического и военного характера - в особенности забота о спокойствии в пограничных областях государства, но, несомненно, и чувство боязни и неприязни по отношению к иудейскому монотеизму. Сторонниками Антиоха среди евреев были Менелай и крайние приверженцы эллинизации. Эти круги были готовы сотрудничать с властями. Пропасть между ними и еврейскими массами возникла уже до мероприятий Антиоха.
      Вслед за деспотическими декретами начались гонения, подобных которым еврейская история до тех пор не знала. Эти гонения привели в конце концов к воспламенению национальных чувств и к восстанию, в результате которого была достигнута религиозная и политическая свобода.
      Вопреки ожиданию царя, большинство народа осталось верным своим религиозным заветам, и люди из всех слоев {129} населения готовы были пожертвовать жизнью, но не выполняли царских указов.