1

Я подняла жалюзи в спальне и посмотрела на небо грязно-белого цвета, видневшееся в промежутках между зданиями. Ночью шел дождь, и воздух был словно наэлектризован.

Диего свернулся калачиком под одеялом, словно собирался спать дальше, но приподнялся, чтобы посмотреть на меня.

– Какой запах!

Я улыбнулась и смущенно понюхала запястья.

– Я еду встречать Сантьяго. Мы где-нибудь перекусим и приедем сюда. – Я поцеловала его в лоб. – Не забудь перед выходом из дому заправить кровать.

– Я не собираюсь никуда выходить, – сказал он и повернул к себе мое лицо, словно рассматривал какой-то шрам. – А что это за серьги?

Я поднесла руку к правому уху:

– А-а. Я недавно купила их на площади, – соврала я. – Они ужасны, да?

– Да. Они похожи на глаза.

Я сняла их и положила на ночной столик. Это были «глаза Сантьяго».

В воскресенье утром в этой части города, на шоссе Эзеиза, было пусто. Я посмотрела в окошко, словно мать, которая следит за поведением и одеждой своего ребенка в первый день учебы. Я ломала голову, каким бы маршрутом лучше довезти Сантьяго до центра, я хотела, чтобы я и Буэнос-Айрес произвели на него хорошее впечатление.

Диего возил машину на мойку, и ему подарили кокосовый дезодорант, который кладется под сиденье. Он пролежал там пару дней, а перед выездом я оставила его в гараже, но запах уже распространился по всему салону. Этот запах напоминал мне загар. Я посмотрелась в зеркало. Благодаря специальному крему я загорела, но сейчас, когда у меня дома будет Сантьяго, мне придется прекратить солнечные ванны в полдень на балконе. Я зажала ресницы между пальцами, чтобы немного стереть чрезмерно нанесенную тушь.

На табло высвечивалось, что рейс 3702 компании «Вариг» из Боготы задерживается. Я уточнила в справочном. «Он опоздает всего лишь на несколько минут», – ответила мне девушка, которая, возможно, была еще и стюардессой. Интересно, может ли девушка одновременно работать и там и там? У нее были убраны волосы; это можно было понять, ведь они разносили еду и наклонялись – над пассажирами. Но почему они так ярко красятся?

Сейчас я понимала, что, по прошествии времени, мне начала нравиться атмосфера аэропорта: холодный асептический запах, механические голоса дикторов, объявляющих рейсы. Я купила американское издание журнала Vogue, где рассказывалось о женщинах года, о том, какой будет летняя коллекция одежды, и воскресный номер газеты Elpaisс еженедельным журналом, который случайно оказался в иностранной прессе. Я пошла в бар на первом этаже и расположилась у окна. Я заказала кофе и начала наблюдать, как на взлетной площадке маленькие мужчины в желтых комбинезонах и шапках бегают между большими самолетами, как самолеты разгоняются, прежде чем взлететь, и как они, поднимаясь, рисуют в небе поперечную линию.

Несмотря на все иллюзии, с которых начинается брак, из каждых ста семейных пар 26 расходятся почти сразу. С 1995 до 2001 года количество разводов возросло до 26%, тогда как раньше составляло только 7%.

Сейчас, влюбляясь, никто не думает, что встретил любовь всей своей жизни… Это увеличивает число разводов, словно пророчество, которому суждено исполниться, – утверждает доктор психологических наук Тринидад Берналь.

Один из залогов успеха, но в то же время и провала брака – это сексуальные отношения, – говорит Джулиан Фернандес, президент Общества сексологов. – Мы должны привыкнуть к тому, что молодые предпочитают свободную любовь.

Что такое «свободная любовь»? В чем ее смысл? На самом деле, у меня не было желания узнать это. Как можно любить и быть свободным? Кому нужна свобода? Хоакин, один друг Диего, которого я уже очень давно не видела, говорил, что в любой паре один любит сильнее и что лучше не быть этим человеком. Я не была в этом так уверена. Хоакин утверждал, что не женат, и это, без сомнения, давало ему свободу (свободу для чего? от кого?). Он приходил на вечеринки со своей спутницей, как кто-то приходит в старой поношенной куртке, в которой чувствует себя удобно, которую не страшно кинуть в какое-нибудь кресло и забыть о ней. Я всегда считала, что он просто рисуется, что Хоакину нужна его куртка.

33% населения полагает, что женатые люди гораздо счастливее одиноких. Поэтому, несмотря на неудачи, практически все пытаются снова вступить в брак. Это были данные ЦСИ. Как расшифровывается эта аббревиатура, я не знала. Журнал был испанский, хотя, возможно, эта статистика не подходила для Аргентины. «„Что несет в себе любовь», – называлась статья. – Когда она возникает? Как протекает? Когда умирает?» Четыре страницы с фотографиями и рассказами этих людей (я смогла бы угадать, о чем история каждой пары, просто посмотрев на их лица). Но журнал заканчивался репортажем о Билле Гейтсе. Билл чесал затылок и показывал большой нарост из золота на одном из пальцев.

Возможно, они правы, и брак – это что-то похожее на экстремальный спорт. Но тогда я не готова к браку: мне не нравится спорт, мне не нравится рисковать.

Самолет Сантьяго только что приземлился, вместе с рейсами из Мадрида и Майами. Встречающие выстроились у ограждения, некоторые поднимали картонные таблички, где крупными буквами были написаны имена. Частники и таксисты предлагали свои услуги. Я взглянула на одну из металлических стен и стерла румяна со щек. Интересно, Сантьяго сильно изменился за это время? Я его сразу же узнаю? Я убрала журналы в сумку и еще раз взглянула на себя. И тут я увидела его в зеркале.

2

Есть два типа людей: одни путешествуют с кучей чемоданов, другие берут с собой только дорожную сумку. Сантьяго принадлежал ко второму типу. В этой сумке, наподобие той, с которой я хожу на пляж, находилось все, что ему понадобится в Буэнос-Айресе и Рио.

Диего сидел на диване в гостиной – когда он начал курить? Он затушил сигарету в стеклянной пепельнице и пошел нас встречать.

– Диего, – я стояла в прихожей перед сумкой Сантьяго, между ними, – это Сантьяго.

У них было одинаковое телосложение, только Диего был немного повыше. Они обменялись взглядами, и, находясь между ними, я чувствовала себя неловко, желая что-нибудь сделать; наконец они пожали друг другу руки, словно им из мозга только что поступил приказ. Я спросила себя, смогут ли они подружиться за эти дни. Я не была уверена, что хочу, чтобы это произошло.

– Августин в лагере, так что ты можешь расположиться в его комнате, – сказала я, будто это только что пришло мне в голову.

Сантьяго поставил сумку на пол, около висящего на стене мексиканского ковра. Он внимательно осмотрел книги и футбольные плакаты.

– «Ривер», – сказал он и замолчал.

Как всегда, казалось, что он бесстыдно наслаждается своим молчанием, той неловкостью, которое влечет за собой его молчание. Я попыталась его заполнить.

– Здесь немного шумно и нет кондиционера. Если тебе станет жарко, можешь открыть окно или включить вентилятор. – Я указала на аппарат, который мы привезли из дома отца Диего; мы им не пользовались.

Диего не произнес ни слова. Он даже не спросил Сантьяго, как тот доехал.

– Вот… еще можешь брать коку из холодильника, – сказала я, и Диего рассмеялся, словно я только что рассказала какой-то анекдот.

Мы вышли из комнаты Августина. Я пошла на кухню и принесла напитки и стаканы. Отодвинула подносом синюю пачку с изображением дыма и цыганки и снова взглянула на пачку: Сантьяго однажды угощал меня такими сигаретами, еще там, в Париже, после этого ни разу я не видела, чтобы он курил.

– Когда ты начал курить? – спросила я Диего.

Он не ответил. Сантьяго поднес стакан к свету и посмотрел на темную жидкость.

– Значит, ты снимаешь кино, – сказал Диего и протянул Сантьяго сигарету. Он говорил с некоторым высокомерием, будто хотел показать, что все прекрасно знает, но ему все равно. Конечно же, он ничего не знал. «Ревнует», – подумала я.

– Да… но я давно уже ничего не снимал.

«Короткометражку, – произнесла я про себя, – недавно снял короткометражку про психоаналитика» – и посмотрела на руки Сантьяго, которые лежали у него на коленях.

– Я понял для себя, что можно прекрасно жить, ничего не снимая.

– Мне кажется, что ты вообще можешь жить, ничего не делая. – Мне самой не понравился звук моего голоса и тот сарказм, с которым я это произнесла.

Сантьяго и Диего одновременно подняли свои стаканы и выпили еще по глотку. Дым поднимался над их головами.

Сантьяго смотрел сквозь меня, словно я была невидима. Он подошел к серванту, где стояли мои фотографии, фотографии Диего и нас по отдельности с Августином. Еще фотография Августина, которую я сделала на площади Кортасара.

Я повернулась к нему, словно ожидая приговора. Приговора моему сыну. Когда Августин видел кого-то впервые, он, без капли смущения, внимательно рассматривал человека. Затем он классифицировал его по лицу. Он делил людей на категории, словно это были мультики: хорошие и плохие. Категории, которые, возможно, не подходят Сантьяго. Вот бы было так просто определять тип людей, как на картинках или в первых картинах немого кино: например, плохие всегда носят усы. Но, насколько я помню, Хичкок своим фильмом «Жилец» положил этому конец.

Диего взял фотографию у него из рук и посмотрел на нее.

– Августин, как и ты, всегда смеется глазами. – Он говорил это мне, но смотрел на Сантьяго.

– Кто-нибудь хочет воды? – спросила я. Это был глупый вопрос, но мне нужен был предлог, чтобы выйти из гостиной.

На кухне я оперлась на стену, держа в руках стакан воды. «Ну хорошо, – подумала я. – Он приехал. И? Что-то изменилось?» Я задавала себе этот вопрос с того момента, как увидела его, час назад, в зеркале в аэропорту. Я тщательно прислушивалось к своему организму: с желудком ничего не происходило, с головой тоже, да и в остальных частях тела я ничего необычного не ощущала. За исключением чувств, которые находились в напряжении, словно ожидая, что он сделает что-то, на что нужно будет реагировать.

В машине Сантьяго положил руку мне на плечо, но почти сразу ее убрал. Тогда я тоже еще четко не понимала, что чувствую. Радио было выключено, и мы слушали только звук дворников, очищающих стекло, и шум дождя на асфальте. Я разглядывала его в профиль и анфас, пока вела машину. Мы проехали парковую зону, где повсюду были столбы с афишами и стояла евангелистская церковь. По краям дороги начали появляться низкие кирпичные домики, заборы и телевизионные антенны. Я грызла ногти, мне хотелось извиниться за эти части города, словно это были остатки обеда на накрытом к ужину столе. «Надеюсь, тебе понравится Буэнос-Айрес», – сказала я. Он сидел, свесив руки между ног, как это делают старухи.

3

Вода над моей головой всегда помогала мне забыться или думать только о хорошем, хотя я не могла найти, о чем подумать.

Я вышла из душа, вытерлась полотенцем, которым до меня вытирался Диего, и намазала ноги и ягодицы азиатским кремом, который посоветовала мне Адри. В инструкции по применению, написанной на тюбике, рекомендовалось наносить его, массируя кожу по часовой стрелке на протяжении нескольких минут, но я всегда ленилась это делать. Я посмотрела на кожу на своих бедрах: не было похоже, что она стала лучше, но в этом-то и заключался секрет кремов – всегда можно предположить, что, если их не использовать, состояние кожи ухудшится. Я заглянула в шкафчик. Крем против морщин, воск для депиляции, антицеллюлитный крем; мне не хотелось, чтобы Сантьяго все это увидел. Я убрала все это в косметичку и села на край ванны высушить волосы.

Я забыла взять с собой одежду, и мне пришлось выйти, завернувшись в полотенце. Открыв дверь, я столкнулась с Сантьяго, косметичка выпала у меня из рук.

Сантьяго поднял с пола тушь, подводку и воск для депиляции и протянул мне все это, даже не взглянув. Казалось, что он специально ждал, когда я выйду.

– Диего уехал. Он сказал, чтобы ты выбрала место, куда можно пойти поужинать.

– Ладно, – сказала я и закрылась у себя в комнате.

Я уставилась в шкаф, но на самом деле прислушивалась к звукам в ванной. Примерно минуту я стояла, не двигаясь, с лифчиком в руках, слушая, как Сантьяго тихонько вздыхает, прямо как Августин, когда он, будучи совсем ребенком, обрызгивал цветы. Потом я услышала, как он открыл дверь. Он не спустил воду.

– Пойдем прогуляемся по Корриентес, это главный проспект Буэнос-Айреса, где расположены театры и кинотеатры.

Мы сидели на диване, окутанные запахом моего шампуня.

– Буэнос-айресский Бродвей.

– Что-то типа того. Я покажу тебе обелиск. Мне нужно будет встретиться с подругами, но ты, если хочешь, можешь погулять. Ты можешь сходить на площадь Конгресса, на проспект Майо, попить шоколада с пончиками в «Тортони», – это типичный аргентинский кафетерий.

Я разложила на столе план города и поставила стрелочку: «Тортони».

– Вот здесь. – Я дала ему карманный путеводитель, иллюстрированный фотографиями и рисунками, который Сантьяго рассеянно пролистал и положил на стол.

Было похоже, что он не собирался никуда идти. Он даже не переоделся.

Я посмотрела на аквариум, наверное, самый выделяющийся элемент декорации нашей гостиной в классическом стиле. Библиотека, с переплетами книг Диего, лампы дневного света и дубовая мебель, которую выбирал Диего. Если не обращать внимания на семейные фотографии, то можно было бы сказать, что это дом мужчины, одинокого мужчины. Однако, если бы мне предоставили выбор, я бы, наверное, не захотела ничего менять. Я осматривала дом, как, возможно, его осматривал Сантьяго, или я просто искала тему для разговора в этой мебели и предметах, но не находила ее. О чем я разговаривала с Сантьяго в Париже?

«Сейчас он меня об этом спросит, – подумала я. – Почему он не спрашивает? Почему он не спрашивает, знает ли Диего?»

– Пойдем, – сказала я наконец. У меня болели мышцы лица от того, что я старалась сохранить улыбку, которая казалась одновременно сердечной и трусливой.

4

Веро настаивала на срочной встрече в «Ла-Пас». На самом деле у нее в это время был сеанс у психолога, но она отменила его, поэтому мы и сидели там втроем, перед нашими кружками с пивом и не спешили прикуривать, словно сигареты были ритуальными свечами. Бар служил реабилитационной клиникой: Веро стала жертвой несчастной любви, и мы должны были поддержать ее и помочь ей вновь не ошибиться, по крайней мере не таким же образом.

Адри опять ссылалась на «Женщин, которые слишком любят» Робин Норвуд. Мне бы очень хотелось посмотреть на эту Робин, но это была карманная книга в мягком переплете, сильно потрепанная и помеченная звездочками, символами любви и квадратиками. Сама же Адриана, счастливая со своим стабильным партнером, казалась лучшей иллюстрацией этой книги. Она даже была похожа на девушку с обложки, когда прикрывала глаза черным веером, как в соответствующих фильмах.

Я не верила Норвуд. Само название было нелепым: как можно любить слишком? Ты либо любишь, либо нет. Кроме всего прочего, я была уверена, что любовь – это подарок судьбы, и мы ничего не можем с этим nor делать.

– …Поменяй все, что можешь. Это значит, что ты изменишься сама!– Адри цитировала советы с возрастающей интонацией. – Перестань чувствовать необходимость превосходства. Также перестань чувствовать необходимость ссориться…

– А ты когда-нибудь следовала хоть одному из этих советов? – спросила Веро.

– Конечно. Этому, под названием «А-а». Одна из лучших стратегий.

Мы посмотрели на нее непонимающе.

– Например, Клаудио говорит мне что-то, что меня злит, или глупо оправдывается, почему он пришел поздно, а я говорю ему: «А-а» – и продолжаю спать, или мыть посуду, или еще что-нибудь. Еще я следовала «Мэри».

– Кто такая Мэри?

– Это одна из пациенток Робин. – Адри нашла нужную страницу. – «Моя жизнь протекает божественно, и я расту в мире, любви и согласии каждый день».

Известно, что никто не может думать о противоположных вещах одновременно…

– Я могу.

– …Мэри поняла, что, заняв все свои мысли этим успокаивающим внушением, она может молчать и расслабляться.

– И что, ты тоже говоришь себе: «Моя жизнь протекает божественно»?

– Перестань меня перебивать. Нет, я говорю себе: «Ты красивая, ты талантливая, у тебя замечательная работа, мужчины тебя обожают». – Она перешла к последней части: «Внушения» – два раза в день, по три минуты, смотритесь в зеркало и говорите вслух: «Мэри, я тебя люблю и принимаю такой, какая ты есть». Давай, Веро, повторяй за мной. – Она достала из сумочки маленькое круглое зеркало и протянула ей: – «Веро, я тебя люблю и принимаю тебя такой, какая ты есть».

Мне казалось, что все смотрят на нас.

– Веро, я тебя люблю и принимаю тебя такой, какая ты, – повторила Веро и вернула зеркальце.

– Такой, какая ты есть, – поправила ее Адри. Она подозвала официанта, и мы заказали еще по пиву.

Интересно, Сантьяго пьет шоколад с пончиками в «Тортони»? Веро пошла в туалет; может быть, она пошла повторить фразу перед зеркалом, там висело большое зеркало, и можно было видеть себя в полный рост. Она вернулась через несколько минут более оживленная. Похоже, это средство подействовало.

– А, кроме Норвуд, ты можешь еще что-нибудь придумать? Вроде того, чтобы говорить мужчинам, что они красивы?

– Да. Когда с Клаудио становится совсем тяжело, я занимаюсь своими цветами: я их поливаю, разговариваю с ними, покупаю им новые горшки, удобрения…

– У меня тоже есть, вернее, было одно средство, – сказала я, – смотреть «Манхэттен».

– Это тот, что с Вуди Алленом?

– Да. – Я открыла страницу наугад. Это было начало главы: «Выздоровление и близость: как залатать брешь». Брак – это путешествие в неизвестном направлении… понимание того, что люди должны узнать не только то, что они не знают еще друг о друге, но и то, что они еще не знают о самих себе.

– Интересно, – сказала Адри и забрала у меня книгу, – дело в том, что у каждой женщины своя типология.

– А какая она у тебя?

– Я еще не знаю; я веду себя со всеми по-разному, да и они все сами по себе разные.„Но типология Веро понятна: она считает, что все решает секс, что это главное. И она безумно ревнивая. Я тоже ревную, но только к женщинам, которые мужчин ранят, которые уничтожают их, которые оставляют драмы. Странно: мне абсолютно наплевать на женщин, с которыми они счастливы, но у меня начинается паника, как только они встречают ту, которая разрушает их жизнь.

– Мне это не кажется странным, – сказала я. – Это как заботиться об алкоголике и бояться, что он натолкнется на бутылку виски.

– Пристрастие, – кивнула Адри. – Для Робин это ключевое слово. – Она Говорила об авторе так, словно каждый день брала у нее уроки. – Непостоянные мужчины нас возбуждают; мужчина, которому нельзя доверять, будто вызывает нас на дуэль. Раздражительный мужчина ищет нашего понимания. Несчастный мужчина – нашего сочувствия. Задыхающийся – нашего дыхания, а холодный – нашего жара. Но мы не можем исправить такого замечательного мужчину, как этот, и, если он любим и любит нас, мы тоже не можем страдать.

Веро снова побледнела. Адри закрыла книгу и хлебнула пива. Она оставила между страницами большой палец левой руки, как закладку.

– А ты о чем думаешь?

– Ни о чем. Думаю, к какой категории принадлежит Диего, – сказала я, но на самом деле я думала, к какой категории принадлежит Сантьяго.

– Диего не принадлежит ни к одной из этих категорий: он идеальный мужчина, – сказала Веро.

Адри снова открыла свою книгу:

– Все песни о любви относятся только к непосредственной симптоматологии этого чувства. Например, это «я не могу жить без тебя». Почти никто не пишет песен о постели и о достоинствах здоровых любовных отношений.

– Мне это напомнило слова Фанни Ардан в фильме «Женщина за следующей дверью», – сказала я. – Когда Матильда, так звали героиню фильма, находится в психиатрической больнице.

– Опять ты со своими фильмами, – сказала Адри. Но на самом деле она пыталась мне сказать: «Как ты можешь в присутствии Веро говорить о психушке?»

– И что она говорит? – спросила Веро.

– Она рассказывает Бернарду (его играет Жерар Депардье, из-за него ее туда поместили), что слушает песни, потому что только в них говорят правду: «Чем больше сумасшедших, тем больше правдивых. На самом деле они не сумасшедшие. Они говорят: „Не оставляй меня… без тебя мне не жить…», или „Без тебя я пустой дом… позволь мне быть тенью твоей тени», или „Без любви я не живу»».

Веро была готова расплакаться. Я подумала, что она ищет в сумке бумажные платки, но она достала последний номер журнала «Вива», заложенный на странице с гороскопом.

– Послушайте, что у меня. Внутренняя борьба. Самокритика откроет вам глаза на ваши недостатки. Ваши желания не совпадают с тем, что вам предлагают, и не просто будет принять какое-либо решение. Переложите ответственность на своего партнера, но тоже участвуйте в принятии решения. – Ищите равновесие.

– Гороскоп – полная чушь, – сказала Адри. – Секрет его успеха в том, что, если он сбывается, ты веришь в его магию, а если нет, то ты забываешь о нем, пока не прочитаешь новый.

– Хорошо, а вы во что верите?

Адри положила руку на книгу, как свидетели в американских фильмах, когда клянутся на Библии.

– Я верю, что все газеты, журналы, песни, книги – все что попадается тебе на глаза, или то что слышишь, действует как И-цзин[8], – сказала я. – Вдруг ты слышишь что-то, что точно рассказывает тебе о том, что с тобой произошло. Я смотрю, что ты читаешь, – я подвинулась к Адри, которая снова открыла книгу, – и останавливаюсь на фразе, которая даже не подчеркнута: Помощь – это одна из форм контроля. – Я улыбнулась, удовлетворенная тем, как это прозвучало, включая И-цзин.

– А какая разница между И-цзин или гороскопом и твоими предрассудками?

– Я ничего не ищу, послание само оказывается перед моими глазами. Мне его посылает судьба, а не астролог или еще кто-нибудь.

Мы снова замолчали.

Сантьяго уже вернулся? Смогли он найти нужный ключ в той связке, которую я ему дала? Что он делает? Он один или с Диего?

– Ладно, мне пора.

– Ты всегда уходишь, – сказала Адри.

Выйдя на улицу, я обернулась, чтобы взглянуть на них через стекло. Они сидели молча, журнал и книга лежали на столе. Они не разговаривали, наверное, отдыхали от спора. Женские разговоры всегда сводятся к спору: мы не играем друг с другом, хоть мы и вместе, мы бросаем мяч о стену, и он от нее отскакивает.

Помощь – это одна из сторон контроля. Что это значит? Я хотела помочь Диего? Сантьяго? А может, я хотела, чтобы мне помогли? Я пошла по теневой стороне улицы к остановке двенадцатого автобуса.

5

– Это моя жена?

Я повернулась, и платье открылось, как зонтик от солнца. Конечно, этот вопрос задал не Сантьяго, а Диего. Это был один из своеобразных комплиментов моего мужа. Он не обращал внимания на мелочи, как Томас. Были какие-то определенные вещи, которые привлекали его внимание или просто ему нравились: распущенные или собранные в определенные прически волосы, некоторые платья – прозрачные, как это, и черные – бретельки, топики и платья на бретельках. На самом деле, он не замечал перемен, только общий эффект, который менялся. На мне было платье шоколадного цвета из газа на тоненьких бретельках и с маленькими цветочками на ткани.

Диего не смотрел на платье, только на мое лицо, словно платье его как-то изменило. Если бы это было так, то платье придало бы ему немного сексуальное, но в то же время наивное выражение.

– Новое? – спросил он.

– Нет, но раньше я его не надевала.

Я надела его для Сантьяго, но если бы Сантьяго не было там, в гостиной на диване, мы с Диего были бы похожи на пару, которая собралась идти на романтический ужин.

У дверей ресторана мы подождали, пока Диего припаркует машину. Дул легкий ветер, который немного испортил мою прическу. Волосы Сантьяго, напротив, не шевелились, будто он был в каске. Он посмотрел на мои накрашенные губы, и мне показалось, что они ему не нравятся.

– Там. – Я указала на столик у окна.

Я села к окну. Сантьяго тоже сидел со стороны окна, таким образом, что, если он захочет обратиться к Диего, ему надо будет повернуть голову влево. Официант принес нам меню, а Диего – карту вин.

– Давайте закажем белое вино. Как правило, Виргиния после него начинает разговаривать, – сказал Сантьяго. Он сказал это так, будто сам лично уже принес эту бутылку с собой. Неужели он помнит? Хотя пару раз, когда мы возвращались с праздников из университетского кафе в Париже, где не подавали вино, я говорила ему, что, когда я хочу поговорить, не задумываясь над своими словами, я пью белое вино.

Диего кивнул, словно не обратил внимания на то, что Сантьяго знает это, и, когда подошел официант, он, повторив наши заказы, заказал бутылку белого вина.

– Ну что, тебе нравится Буэнос-Айрес? – спросил он, снова став любезным.

Дожевывая очередной кусок хлеба, Сантьяго повернул голову:

– Да, очень. Как называются эти деревья с голубыми цветами?

– Хакарандас.

Я всегда думала, что хакарандас – это деревья с толстыми стволами и розовыми цветами, по, наверное, бывают и такие. Я посмотрела в окно: единственное что отличало в темноте воду от неба, был блеск.

– Как приятно смотреть на воду, – произнесла я, – где бы ты ни был. – Я вспомнила Сену. Мы никогда не гуляли с Сантьяго вдоль Сены, – Иногда ты забываешь, что в Буэнос-Айресе есть река.

– Весь Буэнос-Айрес построен спиной к реке. Кажется, просто кто-то принял решение построить город спиной к лучшему, что у нас есть, – сказал Диего и снова наполнил наши с Сантьяго бокалы. Затем обмакнул хлеб в белый сыр, откусил и положил его на свою тарелку.

Сантьяго пошел в туалет. Я собралась намазать свой хлеб сыром, но Диего меня остановил:

– Он с луком.

Тогда я съела кусок простого хлеба и еще один – хлеба с орехами до того, как вернулись Сантьяго и официант с нашим заказом.

Мы шли, немного покачиваясь от сонливости, жары и вина. Диего звенел ключами в руках. В коридоре еще витал запах еды, приготовленной в квартирах за последние несколько часов, смесь мяса и цветной капусты.

Я не заметила, чтобы я много говорила, несмотря на вино, но я почувствовала странное оживление, когда мы вошли в квартиру. Даже можно сказать, что это было минутное оживление: Сантьяго будет спать здесь, в доме, слишком близко, чтобы я могла думать о чем-то другом.

Диего пошел в спальню и вернулся босой, в трусах и футболке.

Он пошел на кухню, взял стакан воды, зашел в ванную, почистил зубы и вышел. И все это он делал более шумно, чем обычно. Он остановился на минуту посреди гостиной, принюхался, словно почуял, что пахнет газом.

– Жасмины, – произнес он, – нам надо было их выбросить.

Я чувствовала только слабый запах «Житан», которые они с Сантьяго курили утром.

Я отнесла вазу и стеклянный шар на кухню и вылила воду вместе с цветами в раковину. Вода ушла сквозь решеточку, а жасмины превратились в кучу пестиков, стебельков и листьев. Я собрала их и выкинула в мусорное ведро, где валялись окурки и пепел от «Житан». Я услышала голос Диего в гостиной: «До завтра, хорошо тебе отдохнуть».

Сидя напротив Сантьяго, я выпила свой липовый чай. Пару раз я открывала и закрывала рот, но он так и не спросил, что я собиралась сказать. Я поставила чашку на стол и подумала, что лучше бы съела две таблетки «лексотанила» вместо этого чая, но я не пила снотворное. Я ненавидела его.

– До завтра, – сказала я и поцеловала его в лоб, как обычно целую Августина. Августин. Я проверила автоответчик, нет ли там сообщений. Никто не звонил. Я вспомнила о звонках из Колумбии. «Это был ты, да? – хотела я спросить. – Почему ты молчал?» Но Сантьяго уже закрылся в ванной.

6

Комната, наполненная жарой и шумом, – дыхание Диего, мое собственное дыхание, шум колес по асфальту, крики, обрывочные фразы и смех с улицы, – в какой-то момент я могла лопнуть, как воздушный шар. Я услышала, как Сантьяго ходит по комнате Августина. Он оставил дверь открытой и через несколько минут погасил свет.

На мгновение я забыла обо всем, уставившись на полоски света, которые фары машин рисовали на темном небе. Затем я тихонько поднялась, прошла те несколько шагов, которые разделяли комнаты, и оперлась на дверной косяк.

Сантьяго спал на спине, скинув одеяло. Казалось, что он умер: руки сложены на груди, словно он молится. Закрытые глаза казались открытыми.

Я бесшумно приблизилась. Я ни на секунду не задумалась, что случится, если он проснется. Я стояла рядом с ним, как жрец ацтеков, или даже майя, готовый к ритуалу жертвоприношения. В Колумбии не было майя. Там были тайроны и муиски. Они тоже делали жертвоприношения?

Мне безумно хотелось провести руками по его телу. Я не знала, было ли это желание. Я вообще не знала, что это было, но спокойно лежащее тело Сантьяго излучало магнетическую энергию, которая заставляла меня оставаться там, не двигаясь, просто глядя на него, словно на его гладкой коже должно было появиться какое-то послание, что-то, что поможет мне понять, что произошло, что происходит и что скоро произойдет. Одеяло закрывало только его ноги. Я поднесла руку к раскрытой части ноги, но не дотронулась до нее. Казалось, что он выточен из дерева.

Я накрыла одеялом его тело.