Плакали мы все… (новогодняя ночь)

Построили нас всех и сказали, что поедем мы на большие общевойсковые учения в Свердловск. Зачитали какой-то приказ. Дали время на сборы и подготовку техники для погрузки. Ещё раз построили, пересчитали, погрузили в вагоны, повезли.

23 декабря 1994 года. Скоро Новый Год, а нас у всех — крутые перемены — едем, не зная, куда едем, и зачем едем, Свердловск-то проехали давно. Не поехали на войну, виноват, извиняюсь, «на миротворческую миссию» в Абхазию, так вот тебе — едем на учения. Ладно, пусть будет всё как есть. Учения — не война, на учениях не убивают. Переживём. Отслужим.

Ехали себе, ехали, а настроение будничное, как всегда, только офицеры некоторые на водку насели так, будто в последний раз её пьют. Кое-кто рамсы попутал и с горячительным переусердствовал, бродил по вагонам и беспрестанно наезжал на солдат. А один молодой шакалёнок совсем с рельсов съехал, всё быковал, да хорохорился: лупил всех, попавших под его пьяную лейтенантскую руку. Меня тоже стороной не обошёл, обозвал «тупым татарином» и пару раз нормально по физиономии двинул. Скотина.

В поезде было всё: и беспредел, и уставщина, но каких-то там особенных предчувствий, сбывшихся народных примет, предвестий или погодных предзнаменований о крутых переменах, которые ждут и меня, и моих пацанов, и всех наших офицеров в недалёком будущем, не было.

Да, сначала качались на рельсах спокойно, без происшествий, но уже на второй день пути поползли слухи, что на Кавказе начинается новая война, и нас везут в сторону границы для участия в боевых действиях. Некоторые запаниковали, некоторые вспомнили об Абхазии, некоторые попытались закосить под больных. Нашлись умники, подбивающие соседей по вагону на побег. Смельчаков, решивших дать дёру, было не много, но они всё-таки были — безумцы спрыгивали с поезда прямо по ходу движения или дезертировали во время кратких остановок на станциях. Бежали, кто как мог. Ну а я, рядовой срочной службы Уральского военного округа, через несколько дней изматывающей «ожиданием неизвестного» дороги, приехал на Северный Кавказ. Путешествие по маршруту Свердловск — Уфа — Самара — Волгоград — Моздок закончилось.

Через день после приезда в Моздок, 29 декабря, на утреннем построении нам объяснили, чего от нас хотят наши главные командиры — товарищи Ельцин и Грачёв, что за сложная республика такая — Чечня, что за город такой, с пугающим названием — Грозный, что за непонятливый такой глупыш — Джохар Дудаев, и кто такие эти его непослушные, бородатые неучи — дудаевцы.

Краснолицый подполковник, замполит полка, волнуясь и постоянно заглядывая в смятую бумажку в неподдельно трясущихся руках, объявил боевиков малограмотными и не способными к организованной обороне, а мирных жителей назвал стариками, жаждущими освобождения от уз кровожадного, взбунтовавшегося генерала.

Чего скрывать, я встретил такие новости в прекрасном расположении духа. До дембеля оставалось тянуть пять месяцев, а настроение офицеров, определивших, что для полного покорения Грозного нужно около двух недель, а на разоружение всей республики уйдёт не более двух месяцев, перекинулись и на меня. Возвращаться назад в часть так быстро, через два месяца, не хотелось, казалось скучным и прозаичным, поэтому я надеялся застрять в Чечне ещё на несколько месяцев.

О смерти, боли, крови и грязи я не подумал. Казалось, их не будет. Не будет ничего страшного, не будет трупов ни у нас, ни даже у боевиков. Казалось, мы проедем по Чечне как красноармейцы по освобождённым городам Европы в 1945-ом, верхом на осыпаемой цветами броне.

«После разгрома их банд наверняка сделают как в Молдове и Абхазии, наставят блокпостов, и оставят контингент миротворцев,» — думал я — «что неплохо для меня, можно будет спокойно дослужить до дембеля здесь, и поехать домой прямо из района „горячей точки“, а не путешествовать туда-сюда от Кавказа до Урала и по всей стране, в тесном и душном вагоне поезда».

И действительно, до самого дембеля я оставался в Чечне, но «спокойной службой» те пять месяцев назвать никак не могу. Это были пять месяцев кромешного ада, пять месяцев ранений, смерти, голода и сумасшествия. Сумасшествия целой страны. Солдаты и офицеры, боевики и мирные жители: мы все смешались в одну большую кровавую кучу. Мы все сошли с ума. Навсегда.

На очередном построении нам наконец-то выдали сухпайки, соляру, оружие и боеприпасы. Предложили быть осторожными, чтобы с непривычки не поубивать и не поранить друг друга. «Убивать и ранить надо врага!» — пояснил нам взводный. «Так точно!» — дружно согласились мы.

30 декабря, огромной колонной, которой не было видно ни конца, ни края, наш полк, подобно пучеглазому китайскому чудовищу виляя серым хвостом и подсвечивая себе дорогу глазами-габаритами, медленно выдвинулся в сторону притихшего в зловещем ожидании Грозного.

Проехав сколько-то километров в мёртвом тумане почти вслепую, мы получили приказ остановиться. Слишком медленно мы ехали к цели, нужно было что-то менять. Как нам объяснил взводный, нас в полку набиралось около тысячи двухсот человек, а это слишком много, чтобы быстро присоединится к подразделениям 131-й омсбр, поджидающим нас на въезде в Грозный.

Мы остановились, передохнули, оцепили от колонны всех, замедляющих движение вперёд. Так подразделения медиков, ремонтно-восстановительная рота и рота матобеспечения остались позади, в темноте. А мы, танковый и два мотострелковых батальона, дозаправились, перекусили, и вышли на марш. В новогоднюю ночь, 31 декабря 1994 года.

Цель нам поставили вполне конкретную — освобождение от незаконных вооружённых формирований города Грозный и наведение конституционного порядка, как в городе, так и в предместьях. На это штабисты из Моздока выделили несколько суток. Сколько там этих самых формирований, тогда нам, естественно, не сообщили. Надеялись, что боевиков не много. На самом деле, в городе сосредоточилось множество мобильных, хорошо обученных и превосходно вооружённых группировок дудаевцев общей численностью более 10 тысяч человек. Кроме автоматов, пулемётов, гранатомётов и миномётов, были у них и танки, и бэтры, и зенитки. Полный комплект. Целая армия!

Огромную роль в обороне своей столицы играли отряды местных жителей-ополченцев, прекрасно знающих все ходы-выходы родного города и постоянно пользовавшихся этим преимуществом. Они всегда появлялись в самых неожиданных местах и с удовольствием били нас в спину, затем ловко куда-то испаряясь.

Для удержания стратегически важных объектов города Дудаев выставил лучших бойцов своего спецназа и опытных, повоевавших в разных горячих точках планеты наёмников, слетевшихся на сладострастный для себя запах войны со всего мусульманского мира. На заранее подготовленных и пристрелянных точках сопротивления они использовали капитальные крупногабаритные строения, откуда прямой наводкой расстреливали нашу бронетехнику. Наше же командование ничего не смогло сказать ни о характере ожидающих нас столкновений, ни о маршруте передвижения внутри городских кварталов. У нашего ротного имелась одна единственная карта, и то, на ней не оказалось около трети пройденных нами позже объектов. Пришлось дорисовывать самим. Видимо, карта была, во-первых, не армейской, а во-вторых, устаревшего образца. Так же, нас зачастую не информировали и о том, какое здание уже взято, а какое ещё нет. Поэтому иногда мы обстреливали дома, ранее занятые соседними соединениями, в основном из 81 мсп и 131 омсбр. Очень некстати обнаружил себя и недостаток внимания к укреплению морального духа — нас никто не учил, как вести себя в психологически сложной обстановке, и мы, в моменты отчаяния, терялись и вели беспорядочный огонь во все стороны, в том числе и по своим тылам.

Радиоэфир свирепствовал, на связь выходили все, кому не лень, и дудаевцы, активно призывающие нас сложить оружие и сдаться. Полный бедлам!

Само собой, куча ляпов затрудняло наши передвижения. Из солдат никто ничего не соображал, итак восемнадцатилетние дети, а тут — такое! Мы, впрочем, как и некоторые наши непосредственные командиры, не знали даже элементарных правил ведения боя в городе, поэтому порой совершали грубейшие ошибки, которые нередко оказывались роковыми. Однако, большинство старших офицеров, во главе с командиром полка, подполковником-афганцем, проявили себя только с наилучшей стороны…

После жуткого боя в небольшом пригородном посёлке Садовый, где, напоровшись на засаду, мы потеряли почти целиком одну роту, наш полк поделился на две маневренные группы, и по двум широким улицам въехал-таки в Грозный.

Отдельно о бое в Садовом! Почему там погибло так много наших людей? Мы вошли в посёлок налегке, как на прогулке, ещё не имеющие боевого опыта, сноровки и смекалки. Мы откровенно не знали и не понимали, ЧТО МЫ УЖЕ НА ВОЙНЕ! Никакой разведки, никаких дозоров, никакой предосторожности! Народ не на броне, а внутри. И десантные отделения всех БПМ были полностью забиты разной бытовой ерундой: матрасы, одеяла, бушлаты и палатки полностью загораживали задние люки, и после попадания в машины гранат из РПГ, пацаны не могли выбраться наружу! Они горели там заживо! Погибло много не просто очень хорошо знакомых мне человек, погибло много моих личных друзей! Сейчас думаю — хорошо, что я узнал об этом не сразу, а через три дня, а то я бы точно съехал с катушек.

Сашка Букач, Артурик Шигапов, Димон Пятков, Женя Ваймер, Кораблин (не помню его имени, но именно он чаще других снится мне в моих кошмарах), справедливый мужик — майор Бородай — погибли там страшной смертью, а Юра Игитов, которого я буквально несколько дней назад в Моздоке заставлял жарить для нашей толпы картошку, подорвал себя гранатой, находясь в окружении восьми боевиков!

Подъезжаем к городу. Колени, локти и лодыжки — холодные, из-под мышек — ручейки пота, как сейчас чувствую. Что было раньше, и что будет позже? Никто не знает.

Поднимаешь люк, оборачиваешься назад — а там — темнота, хоть глаз выколи, ничего не видно, ночь. А впереди — пылающая ярким пламенем столица Чечни.

Как-то так получилось, что мы, мой взвод, дошли прямо до самого центра города без потерь. Не могу найти объяснений, почему нас не обстреляли на въезде.

Где-то сбоку стреляют, горит всё, что ещё может гореть, от количества трупов, попавших под гусеницы БМПшки кружится голова, а перед нами — открытая дорога. Дорога, отворяющая двери в ад.

Увидеть впервые труп с близкого расстояния — это шок! Смотрю — вот на асфальте лежит на животе мужчина в новенькой чёрной кожанке до колен, на голове большая вязаная кепка «аэродром», на ногах чистые резиновые сапоги. Лежит, не двигается. Крича, чтобы встал, подбегаю, дёргаю за плечо, переворачиваю. А вместо лица у него — месиво. В области груди — дыра. Одёргиваю руку, фыркаю, отпрыгиваю на метр назад. Ужас! Но и к ужасам привыкаешь быстро. А что делать — война!

Нашему взводу, к установленному времени, необходимо было продвинуться по одной из улиц до конца нескольких небольших кварталов. Пацаны спешились, бежали за БМПшками и палили по первым этажам и подвалам зданий. Броня бомбила по вторым и третьим этажам. Иногда получалось не плохо.

Несколько часов мы практически не встречали сопротивления и, подавляя отдельные очаги выстрелов, двигались вперёд довольно быстро, что придавало уверенности в своих силах.

Трупов, покалеченных и раненых, было много, как духовских, так и наших, но конкретно из моего окружения — все уцелели. Оказывается, когда умирают другие, незнакомые люди, пусть даже свои, солдатики, — не страшно. Вроде как смерть проходит мимо. Чувствуешь себя уверенно, даже вылезаешь из брони, прыгаешь, стреляешь, кричишь, бежишь. Но как только убивают твоего служака, знакомого и, особенно, друга, становится ой как страшно. Страшно, что жить не хочется, а умирать тем более. Как же так, за что, почему он, кто следующий?

До сих пор не пойму, почему нас не убило в первые часы штурма. Весь взвод целёхонький. Судьба? Может, она или он, Бог, оберегали нас? Если так, тогда за какие заслуги? Или это случайно всё? Жизнь и смерть. Смерть и жизнь. Не объяснимо…

Доехали до больничного комплекса. Остановились в ожидании новых приказов. Люки закрыты, руки на пулемёте, в голове пульсирует адреналин. Нас кто-то бешено обстреливает в упор, скорее всего — из пулемёта РПК, и пули горохом сыпет на броню, и мне кажется, их кидают в нас горстями и вот-вот железо БМП, не выдержав натиска, лопнет и меня убьют. Но нет, обошлось… Мы открыли ответный огонь из КПВТ нескольких БМП, стоявших друг за другом, я сам стрелял долго и бессознательно, хрипел и трясся, пока не осознал, что пулемёт заклинило…

Меня лихорадило, а мой друг, механик-водитель нашей коробочки, Санёк Шапошников, только мрачно улыбался и бубнил себе под нос свои любимые песни, пел…

Прошло минут двадцать, стрельба стихла совсем. Я сидел и вслушивался в тишину за бортом. Недоумевал, куда все делись? Санёк сказал, что по рации получил приказ на построение и надо вылезать.

Вылезли из танков и бэшэк. Собрались небольшими группами по восемь-десять человек. Кто посмелей — сел на броню, остальные — на землю. Холодно. Вспотевших от работы, а война — это работа, забравшись под сырые бушлаты, мороз начинает доставать нас, щипать затвердевшую кожу, царапать, щекотать.

Похлопывая в ладоши, вынули сухпайки. Жуём, пытаемся с помощью еды отойти от суровой действительности. Еда застревает в горле, вытирая сопли, пытаемся сглотнуть пищу.

Мой непосредственный командир, двадцатидвухлетний лейтенант ***, прихвативший по случаю нового года бутылку шампанского (не знаю, где он её нашёл и как смог довезти), бегал между бронемашинами и разливал напиток по кружкам. Поздравлял своих, ошалевших от жестокой реальности войны, подчинённых. Желал счастья и долгих лет жизни. Уверял, что скоро всё кончится и надо потерпеть совсем чуть-чуть. Бегал и, как говорится, добегался. Убило его. Страшной смертью убило. Это ударило по мозгам сильнее всего увиденного ранее, ведь смерть впервые коснулась одного из нас. И командир, и человек он был хороший, все его уважали, хоть он и был старше нас всего на ничего. Чёрт возьми, где-то на гражданке у лейтенанта остались молодая красавица-жена, сын и престарелые родители, а его останки тлеют на наших глазах! Что за жизнь? Почему он? Он ведь мог не ехать на войну, он был в отъезде в отпуске, но узнав об отправке полка в Чечню, добровольно прервал отдых и вернулся в часть. Вернулся к нам, чтобы поехать на войну и погибнуть в первый же день! Так всё нелепо вышло! За что его так наказала судьба?

Я смотрел на останки взводного и дрожал от холода и страха: чёрт со мной, лишь бы родители мои не узнали где я, и что здесь происходит. Я вспомнил мать, отца, деревню. Испугался, что больше никогда не увижу родных мест. Испугался, что если погибну, причиню боль самым близким мне людям. Испугался за мать, она не выдержит, если узнает…

…Подошли несколько человек. Не из нашего полка. Рослые, здоровые, видно, что мужики уже, лет под тридцать, а то и старше. Форма грязная, окровавленная, висит лоскутами. Сразу и не разберёшь, кто такие. Почему-то в памяти отложилось, что морские пехотинцы, Северный Флот. Теперь знаю, что морпехи приехали в Грозный только седьмого января и это были скорее всего мужики из какого-нибудь секретного подразделения, вероятно из ГРУ. Они сказали, что зашли в город прямо перед нами и сразу после 81-го самарского полка. Мы познакомились, по очереди, очень чувственно, обнялись, успокоились, разговорились.

— Я сам видел, как наших перебили. Пехоту эту, детвору, как мух хлопушкой! Всех, кто бежал впереди меня и вот этих моих четверых парней, всех перебили. Остались только мы. Там, блин, мясорубка… Эти чечены… били со всех сторон. Подожгли несколько танков, а мы остались между, ни вперёд, ни назад не протиснуться. Насквозь простреливали, свинца, как воды во время дождя, не меряно. Руку не поднимешь, башку снесёт на хрен. Не знаю, как меня не задело. Судьба… Они, суки такие, ещё на нашу частоту влезли. То на своём орут, то по-русски — сдавайтесь типа, и останетесь живыми. Потом деньгами, суки, заманить хотели, — сбиваясь, и плюя матом через каждое слово, рассказывал один из мужиков, — да хрен им, я лучше сгорю, чем сдамся. Я — советский офицер!

Другой, самый физически здоровый и, внешне, очень уверенный в себе мужчина, видимо старший по званию, пристально посмотрев на нас, добавил:

— Не везёт вам. Технике здесь вообще не место. Не пришей кобыле хвост. Улицы узкие, кругом завалы, замесят вас, сожгут. До завтрашнего вечера не доживёте…Они, сволочи, из гранатометов мочат. Вылезают из всех щелей, да по восемь-десять шакалов сразу, и бьют по коробочкам из РПГ. Потом ручными гранатами закидают, даже вылезти не успеете. Сгорите живьём. Я, сегодня, сколько таких случаев видел, сосчитать трудно… Да-а-а. гавно это, а не война! И при таком раскладе, мужики, все мы здесь останемся, все мы — трупы завтрашнего дня. Покойники мы, долбанные…

Мужики вразнобой, сбиваясь, и перебивая друг друга, рассказывали нам о пережитом. Потом молчали, пили чай. Перекипев, говорили снова, одни — спокойно и сдерживая эмоции, другие — даже не пытаясь их скрывать. А мы, перепуганные до смерти, плакали. Да, плакали мы все, не взирая на возраст и звание. Кто-то громко, а кто-то — молча смахивая слёзы с лица…

(06.08.2001)

Не спешите нас хоронить…

Россия. Кавказ. Чечня. Грозный. Ночь с первого на второе января 1995 года. Расположение уральского мотострелкового полка. То есть никакое, конечно, это не расположение, а просто один из многочисленных городских кварталов, из которого днём мы вышибли местных аборигенов, злобных боевиков-чеченов, и теперь несколько «жилых» пятиэтажек и трёхэтажное здание общежития ПТУ находятся в нашем «полном распоряжении».

В соседнем квартале идёт бой, но нам до него нет никакого дела, у нас передышка, мы получили час на отдых. Один час — целых шестьдесят минут, которые надо грамотно использовать — надо поспать.

Я не спал больше суток. От недосыпания голова моя гудит паровозом прошлого века, мозг отдаёт команды вяло и неохотно, а тело выполняет их со сбоями первых японских роботов — идёт не туда, куда надо и делает не то, что нужно, тормозит по полной программе. Мозг спит, тело дремлет, а суставы сами по себе, работают на автопилоте. Желание одно — поскорее лечь и заснуть, отключиться. Но, несмотря на прелесть долгожданного момента «отбоя», заснуть не удаётся: не закрываются глаза — тратят драгоценное время, настырно целясь в пустоту, в неизвестную чеченскую ночь. Мою вторую ночь на войне.

Я сижу на броне своей старенькой БМП-1. Жду приказов. Я — Усман, рядовой срочной службы, наводчик-оператор, мне 19 лет, я татарин из Татарстана. Рост метр семьдесят, вес 65 кг, волосы чёрные, кучерявые, глаза карие, брови густые, широкие, чёрные. Особых примет нет. Одет в обычный чёрный комбинезон танкиста, фетровые сапоги и шлем. Да, вот шлем мне достался хороший, новый, на меху. Мех, понятно, искусственный, но всё равно, шлемак у меня классный, тёплый и удобный, у других такого нет.

Оттягивая шею грязным потёртым ремнём, на коленях лежит АКСУ. Лет ему почти столько же, сколько и мне, но пока он не подводил, работал исправно, молодец. А две ручные гранаты РГД-5, увесистыми комками покоящиеся в накладных карманах, вынуждают меня чувствовать себя довольно уверенно в любой незнакомой обстановке.

Уверенно я продержался на броне ровно две минуты. А потом свистящие потоки пуль, выпущенные чеченами из девятиэтажек, выгоревших на все сто процентов и пугающих своими холодными внутренностями, закинули меня внутрь бэшки, где одиноко загорал мой дружок, механик-водитель рядовой Александр Шапошников. Это для офицеров он — «рядовой Александр Шапошников», а для меня он — Сосед.

Сосед родился и вырос в малюсеньком, и богом и чёртом забытом посёлке Челябинской области. Путчи, приватизации и демократизации, захлестнувшие крупные города, благополучно обходили посёлок стороной, и жизнь там текла по своим, десятилетиями неменяющимся законам. Сенокос, битва за урожай, борьба за повышение надоев литра молока с отдельно взятой бурёнки, вывоз натуральных удобрений на поля, посевная кампания и, главное хобби ста процентов населения российской глубинки — каждодневное поголовное пьянство. Вот и вся жизнь, скукотища полная, никаких странствий, похождений или приключений, одна мирская суета. Так бы и помер Сосед в своей дыре, да в безвестности, но вот исполнилось ему полных 18 лет, и вспомнила Матушка-Россия о далёком отпрыске, и призвала его на охрану своих необъятных просторов. И целый год рулил Сосед на разных бэшках по степям самарским, да по серпантинам Уральских гор, и рулил бы себе аж до дембеля, но родной, и абсолютно законно избранный президент дядя Боря, проснувшись после очередной архиважной международной попойки, решил приструнить непослушных, по глупости своей горской, чеченов, и отправил Соседа порулить по горам по Кавказским, да по улицам по грозным.

— Спишь?

— Сам такой! Лежу, балдею, мечтаю о жареной курице и картофельном пюре. Бабуля моя та-акую курочку жарила, пальчики оближешь! — расплавился от сладких воспоминаний Сосед. — И о горячем кофе мечтаю. Обязательно с лимоном и сахаром. Так вкуснее. Жуёшь хлебное печенье и запиваешь чёрным кофе. Балдёж.

Сосед совсем недавно, в конце декабря, отпраздновал своё двадцатилетие. Всегда уверенный в себе, высокий и сильный, с русыми волосами и голубыми глазами, он выглядел Казановой местного масштаба. Ходил прямо, говорил сладко, да ещё и на гитаре играл. А как пел! «Чайф», «ДДТ», «Чиж», «Наутилус» — Сосед знал большинство песен этих популярных рок-групп. Здорово он пел, эмоционально, сопереживая героям. А анекдоты? У-у! Анекдоты, байки, шутки и розыгрыши были неотъемлемой составляющей его существования. Симпатяга парень, свой в доску, душа компании — говорят о таких балагурах как он. Он легко мог найти общий язык с любым незнакомцем, раскрутить на сигарету любого скупердяя — сержанта, откопать — неизвестно где и как — продукты и запросто накормить ими всё отделение. Он всегда был в курсе последних событий и знал всё наперёд всех. Он был лучшим механиком во всей части и лучше других стрелял из всех видов оружия. Он всегда и во всём был первым, самым лучшим. Одним словом — Сосед.

— Чего нового?

— Поговаривают, что какая-то десантура сильно встряла в самом центре. Нас, наверное, и пошлют на выручку. А нам бы самим кто помог. Ты знаешь, сколько сегодня наших полегло? — Сосед поёжился и, расстегнув спальник, сонно потянулся.

— Слышал…

— То-то и оно.

Послышался стук. Кто-то торопливо стучал по броне. Сосед, резко вскочив, ударился головой о приборы, негромко матюкнулся, почесал затылок и высунулся наружу, где его, сверкая немигающим взглядом, встретил «любимый» штабной офицер.

— Так, слушай мою команду. Прямо сейчас заводите свой драндулет и через пятнадцать минут уходите на задание. Ты и наводчик-оператор. С вами будет восемь человек. Это спецназ, бойцы элитного подразделения "В". Слыхал о таких, мазута? Так вот, идёте за колонной танков и оставляете мужиков там, где скажут. Ясно? Вопросов не задавать, ни с кем не базарить, постоянно находиться на связи. К этим снецназёрам не прилипать, у них спецоперация, секретная. Ясно? Ясно! Вопросы есть? Нет! Всё. Свободен!

— Товарищ старший лейтенант! А нам что делать? Ну, после того, как спецов оставим. Какие наши дальнейшие действия?

— Разворачиваетесь и на полном газу назад. Всё. Свободен!

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

Я слышал весь разговор полностью, но не высовывался. На всякий случай.

— Усман, — улыбнулся Сосед, заводя нашу податливую старушку. — Готовь орудие к бою! Выезжаем! Приходил замначштаба, ну, этот, сопливый старлей, и сказал, что повезём спецов из "В". Круто, да?

— Неплохо, — я зевнул, прикрывая рот рукой и делая сосредоточенное лицо тигра. — Приказ, так приказ, поехали!

— Ща мы покажем этим черномазым выскочкам, кто здесь хозяин!

Через пятнадцать минут, когда мы, готовые сражаться и побеждать, пристроились в хвост отъезжающей танковой колонне, восемь здоровенных мужиков молча залезли в десантное отделение нашей коробочки. Даже не поздоровались. Обидно стало — что мы, не люди что-ли, не спецназ конечно, но тоже воюем.

Кто-то постучал автоматом по броне:

— Трогай!

Спецназовцы были одеты как-то уж слишком по-праздничному. Конечно, может им так и удобней, но я бы так в атаку не ходил. Касок спецы не одели, только чёрные спортивные шапочки, то есть небольшой осколок — и всё, капут. На ногах не берцы, а потёртые кроссовки — и как по обломкам стройматериала бегать будут, не знаю, только ноги переломают себе, изувечатся, намучаются в такой обуви. Жалко, свои же мужики, нашенские. Но самое непонятное — они даже бронежилеты не одели, так и поехали в одних тонких чёрных свитерах, без брони и верхней одежды. Зачем? Вспотеть, что-ли, боятся? Как они воевать-то будут? Замёрзнут. Да и боекомплект у них слишком уж маленький — у каждого АКМ 7,62 и четыре наступательных гранаты. Никаких спецсредств. «Чё это они, налегке поехали, как деревенские депутаты на концерт саратовского симфонического оркестра», — подумал я, а вслух сказал:

— Я сверху прокачусь. Так интереснее.

Вылез наружу, сел. Еду, глотаю выхлопные газы, всматриваюсь в остатки городского пейзажа. Не видно ни хрена. Один дым.

Выезжаем из контролируемого квартала, проезжаем мимо наших скрытых постов, приезжаем в неизвестность. Теперь мы на их, чужой, враждебной чеченской территории. «Бамс, бамс, бамс» — рядом стреляют из гранатомётов. Я спешно ныряю внутрь бэшки и закупориваю все люки.

— Страшно? — ориентируясь лишь по засаленным триплексам, руля коробочкой почти вслепую, интересуется Сосед.

— Бля… — только и смог ответить я, подавляя неприятные ощущения. — Очково там. Лучше тут я…

— Ой-ма!

Бэшку резко качнуло и подкинуло вверх. Мы ударились головами о броню и громко выругались. БМП остановилась, Сосед нетерпеливо махнул наружу:

— За-а мной!

Страшный азарт захватил наше сознание. Не понимая чего творим и зачем, мы вылезли наверх, встали в полный рост на броню и мигом опустошили магазины своих автоматов. Стреляли по окнам первого этажа гигантской девятиэтажки, перед которой и остановились. «Ура! Смерть фашистам! Бей гадов! За Родину!» — проносилось в моей голове. Что поделать — сказывались издержки воспитания советским кинематографом, когда «наше дело правое и мы победим», при чём «все наши станут героями, а все враги сдадутся в плен», и ни убитых тебе, ни раненых, все здоровы и живут себе припеваючи. Военная романтика, она, конечно, дело хорошее, но на самом деле всё совсем не так, «всамделишнее кино» намного страшней и неразборчивей.

Из десантного раздавался непонятный шум, напомнивший о спецназовцах. Они, оказывается, застряли и не могут открыть «парадную дверь». Пришлось им помочь.

Обласкав нас матом последней московской моды, спецы рассыпались по кварталу и исчезли в ночи. А мы так и стояли на броне ещё секунд десять-пятнадцать, мечтательно смотря им вслед и видя себя на крыше Рейхстага с красным знаменем в руках и золотой Звездой Героя на груди. Стояли и мечтали, пока духи не начали обстреливать нас с верхних этажей. Мы сразу назад, вовнутрь, да как вдарим из пушки! И ещё, и ещё, и ещё! Почти весь боекомплект израсходовали.

Духи замолчали. А мы сидим радостные, дым глотаем, улыбки до затылка, глаза навыкат, уши заложены.

Не успели как следует обрадоваться нашей микро-победе, как обнаружили, что мы — не единственные покорителями этого дома — на противоположной стороне улицы засел целый полк, методично гвоздивший закреплённый квартал уже целые сутки. Вот дела!

Кто-то подбегает с тыла, стучит по броне:

— Живы? Эй, придурки, живы?

— Кто там? — напрягаюсь я в ожидании худшего.

— Дед Мороз, бля! Да свои, кто же!

Сосед заулыбался, откинул люк и высунул свою чумазую рожу к солдату. Отогнав от лица дым, он вежливо ответил тем же:

— Да, придурки живы. А дураки как?

— Хорошо хоть у них выстрелов к гранатомётам не осталось, иначе зажарили бы вас немедля. Вы чё остановились у быка на рогах? Давай, откатывай машину вон туда, надёжней будет, — солдат, по одежде и экипировке — «махра», стволом автомата указал на относительно непострадавшее одноэтажное здание из красного кирпича.

— А чё там?

— Это котельная. Вот, между ней и забором приткнитесь, и хрен вас кто достанет. Если что, окружать надумают или невмоготу станет вам одним, бегите к нам, мы во-он там. Места у нас много, и вам хватит. Только без машины, конечно.

Солдат вкратце описал положение дел в квартале и за его ближайшими пределами. Картина относительно спокойная, а по сравнению с другими местами, даже привлекательная. Хозяйничает в квартале 81-й мотострелковый полк, прибывший из посёлка Черноречье, что под Самарой. Два их батальона ещё два дня назад попали здесь в окружение и полегли, остальные пока приходят в себя и готовятся отомстить за погибших друзей штурмом железнодорожного вокзала и здания совета министров. Тяжелого вооружения у самарцев нет, ходовую технику по пальцам пересчитать можно, но ничего, пацаны уверены, что и так неплохо справятся.

Выслушав солдата, в итоге представившегося младшим сержантом, старшим группы разведчиков, Сосед, от гостеприимного предложения остаться, отказался.

— Нет, спасибо, мы уходим к своим.

— Какой, нахрен, к своим! Туда нельзя, там чечены везде! Вчера всю мою роту разом накрыли! Квартал снаружи обложен полностью! Одни не пробьётесь! — повысил тон сержант.

— Не, мы попробуем. Мы вон, оттуда приехали.

— Да не оттуда вы приехали, — сержант махнул на восток, — а оттуда, я же видел!

— Ты путаешь. Не могли мы оттуда приехать. Вроде, вон, с того поворота мы сюда вывернули, — попытался возразить ему Сосед.