– Добрый вечер, милорд!
      – Здравствуйте, Джереми. – Тони Варден, лорд Эшфорд, не пожалел для человека, стоявшего у входной двери дома под номером семьдесят пять на улице Сент-Джеймс, одну из самых обаятельных своих улыбок.
      – Прошу вас, милорд. И удачи вам.
      Тони с ходу преодолел лестничный пролет, но задержался на верхней ступеньке, чтобы его можно было рассмотреть через глазок в двери напротив. Сторож за дверью всегда оставался безгласным, однако немота его не вызывала в воображении образ одноглазого великана. Скорее на ум приходила мысль о коротышке, который становится на цыпочки, чтобы дотянуться до глазка. На зрение он явно не жаловался, и шансов просочиться сюда у постороннего совсем не было.
      Еще одна дверь и Тони оказался в помещении, убранство которого походило на что угодно, только не на прихожую. С потолка свисали сверкающие люстры. Стены были увиты побегами диковинных растений, которые источали странные ароматы. Сновала вышколенная прислуга: манеры, одежды, движения – все безупречно. Гостям предлагались коктейли и бренди лучших марок.
      Лорд Эшфорд поспешил к алтарю храма сего – просторному продолговатому столу, обтянутому зеленой тканью. Немногие из стоявших вокруг стола сочли нужным поприветствовать вновь прибывшего. Большинство внимательно следило за движениями рук банкометов, которые тасовали колоды карт.
      Начинали, как всегда, с черного. Десятка, валет, пятерка… восьмерка.
      – Три, – объявил банкомет. Потом, без паузы, пошла красная масть: шестерка, туз, двойка, король, тройка… десятка.
      – Два, – объявил второй крупье.
      На черной стороне стола все дружно приуныли, зато на красной наблюдалось нетерпеливое оживление – крупье сгребали стоявшие на кону деньги и делили выигрыши между счастливчиками.
      Лорд Эшфорд осторожно протиснулся на черную сторону и, вынув из кармана несколько гиней, положил деньги на стол.
      – Четыре, – объявил банкомет черной масти.
      – И еще два на красное.
      Лицо лорда Эшфорда ничего не выражало. Он только рассеянно улыбнулся разносчику виски с содовой. Взяв у него бокал, лорд Эшфорд пристроил его на краешке стола, выудил из кармана еще две гинеи, проговорил: “Sur le noir” и положил деньги внутрь овала, обозначенного на зеленой обивке стола черной краской.
      – Два.
      – Deux sur le noir, – на миг вздохнув с облегчением, вновь пробормотал лорд Эшфорд.
      – Один.
      – Un sur le rouge, – тем же ровным тоном выдохнул он, и никто не заметил бы на его лице ни малейшего огорчения. Еще две гинеи отправились на черное.
      – Один.
      – Один apres.
      – Nerde! – Лорду Эшфорду оставалось только выругаться про себя по-французски.
      Однако счастье улыбнулось ему. Решающая сдача принесла черной масти тридцать три очка. Против тридцати пяти на красном. И потерянные было две гинеи вернулись к хозяину. К лорду Эшфорду.
      Но тут ему пришлось отойти от стола, потому что к нему рвался еще один молодой человек. Это был Джеймс Коултер, виконт Линдсей. Молодой виконт крепко выпил и был весьма возбужден. Следующие две сдачи пошли черными, так что Тони тихо спрятал свои гинеи, краешком глаза следя за юным Линдсеем. Виконт не скрывал свои чувства и выигрыши отмечал ликующими похлопываниями по столу. Потом удача переметнулась на красную сторону. Пролетело два часа. Лорд Эшфорд и выигрывал и проигрывал, но суммы оставались незначительными. Юный Линдсей поставил на кон сразу семьсот гиней и потерял все эти деньги. Когда крупье сгребал последние его шиллинги, виконт не спешил отойти от стола и продолжал упрямо исследовать содержимое своих карманов, надеясь отыскать хоть какую-то мелочь, которую можно было бы бросить на карточный стол. Вид у него был потерянный. Но лорд Эшфорд подумал, что Линдсея огорчил не столько сам проигрыш, сколько невозможность отыграться или хотя бы продолжить игру.
      Юноше в конце концов пришлось отойти от стола, но он продолжал искать ценности, которые можно было бы поставить на кон. С сожалением оглядев запястье, не украшенное – увы! – дорогими наручными часами, он перевел взгляд на ладони: на пальцах не было ни кольца, ни перстня с камнем. Тони побился бы об заклад, что, будь в этих изящных руках ценная вещица или дело, виконт все бы спустил, лишь бы продолжить игру. Вдруг юноша резко хохотнул, повернулся и, расталкивая завсегдатаев и слуг, ринулся к лестнице.
      – Он новичок, Бонифейс? – спросил Эшфорд у стоявшего рядом мужчины.
      – Не-а. Он пациент у нас постоянный, – ответил картежник, подмигивая. – Эх, и гор-р-ряч же этот малый временами. Кровушка молодая кипит, мы стараемся ради его же здоровья, спускать ему дурную кровь. А что сами, милорд? Как вечерок?
      – Недурно, Бонифейс. Пока на плаву.
      – Советую вам попробовать на красном, милорд.
      – Да уж пристал к черному, – ответил Тони, выкладывая очередную гинею. На следующих пяти сдачах он кое-что выиграл. Пряча шестьдесят гиней в карман, он услышал, что кто-то шумно поднимается по лестнице. Все примолкли и посмотрели на входную дверь: неужели констебль сумел каким-то образом обойти сторожевых псов? Но это была не полиция, а всего лишь юный Линдсей. Он улыбался, из-под пуговицы сюртука торчал галстук. Ворвавшись в толпу на противоположной стороне стола, он выложил восемь шиллингов.
      – Вот. На красное. – И красная масть выиграла. Не на всех сдачах, но красному раз за разом везло, даже если выходил перебор. Сумев отыграть сотню фунтов, юноша наконец поднял глаза и расстегнул сюртук, обнажая ничем не прикрытую грудь.
      – К старьевщику сбегал, на улицу Джермин, – хрипло признался виконт Линдсей. – А что мне оставалось делать? – Он выложил двадцать фунтов. – Эй, там, шампанского всем!
      Эшфорд покачал головой. Пусть этот Линдсей и не новичок, но что творит! Ему, графу Эшфордскому, было приятно сознавать, что сам он никогда не только не опускался до чего-либо подобного, но и не предоставлял возможности кому бы то ни было видеть его поражение. Конечно же, все и так всё знают. И картежники и крупье. Но никто не догадывался, что творится в его душе, когда не везет. Ни единым мускулом на лице, ни тяжким вздохом не выдавал он себя. Чего-чего, а такого подарка от него не дождутся.
      Было уже пять часов утра, когда Тони рассовал деньги по карманам и отправился домой. Пришел он сюда с двадцатью гинеями, а возвращается с сорока двумя. Хороший вечер, чего уж там. Кроме того, его радовала мысль о кожаной сумке с плетеными ручками, в которой покоятся сто неприкосновенных гиней. Этим можно было гордиться. Ни в коем случае ни одна из этих гиней не окажется в его кармане. Да и последнюю рубашку вряд ли придется продавать. К тому же он – граф, и у него есть эшфордское поместье.
      У лорда было одно-единственное оправдание своего еженощного посещения игорных притонов. Дело в том, что надо было спасать наследство и позаботиться о матери. С этой мыслью он каждый вечер покидал дом.
      Эшфордам принадлежали сравнительно обширные угодья в графстве Кент. Род Варденов владел ими, как и графским титулом, со времен Генриха Восьмого. Хотя Вардены никогда не славились баснословным богатством, но многие поколения рода существовали вполне безбедно. Так продолжалось до тех пор, пока отец нынешнего графа Эшфорда не попытался умножить состояние. Затея эта ввергла семейство в состояние почти нищеты. Доверившись правительству и вложив немало денег в казенные ценные бумаги, он разом потерял и веру во власть, и деньги, когда до острова, преодолев Ла-Манш, дошли слухи о поражении Веллингтона под Ватерлоо. Облигации проданы были им в тот самый день, когда курс упал до самого низкого уровня, а на следующее утро он обнаружил, что если бы он не поспешил, то фамильное состояние утроилось бы. Но что случилось, то случилось. И теперь мало что отличало молодого лорда Эшфорда от юного виконта Линдсея. Только виконт лишился сорочки с буквальном смысле, а лорд пока лишь в переносном.
      Два дня спустя после злосчастной сделки старого графа хватил удар, и, не приходя в себя, он умер. Леди Эшфорд твердила всем знакомым и тем, кто просто соглашался ее выслушать: “Это сущее благословение Божие. Он бы не вынес своей беспомощности”, и слезы текли по ее лицу. Ее младший сын Энтони служил капитаном в армии Веллингтона и на похоронах не был. Да и узнал он о смерти отца лишь тогда, когда вернулся на родину.
      Старший сын Эдуард, который по праву унаследовал титул, став графом, дал понять, что не пощадит сил своих, но восстановит благополучие рода. Он закрыл городской дом в Лондоне и заперся вместе со своим управляющим и стряпчим, а затем представил своей жене и матери очень подробный план строгой экономии.
      Обе дамы ничего не имели против. Их впечатляла серьезность Неда, они восхищались его обязательностью. Но рвение мужа и сына их тревожило: он истощал себя работой, допоздна сидел за счетами, стараясь придумать еще какие-нибудь способы укрепления семейного бюджета.
      После войны капитан Тони Варден был переведен в Лондон, в штаб Военного министерства. Должность столоначальника при генералах не слишком обременяла молодого офицера. На праздники он навещал Кент, но дома не сидел: его охотно приглашали на всякие общественные церемонии. Выпивал и, бывало, играл, но тут он следовал обычаям и привычкам сверстников.
      Брата он уважал за присущее тому чувство долга и был благодарен судьбе, что Нед был старше. И никогда не завидовал ему. Тут он отличался от очень многих младших братьев. Он понимал, что его нрав несовместим с ответственными обязанностями. И все же, когда ему приходилось бывать в отчем доме и видеть лицо Неда, он задумывался: а не мог бы и он как-то помочь брату? Уж слишком тяжело бремя Неда.
      – Почему бы тебе не продать Эшфорд, Нед? – спросил он однажды брата.
      – Как?! Продать Эшфорд?! После трех столетий? Ведь наша семья уже три века владеет этим имением. Нет, я на это никогда не пойду. Эшфорд достанется наследнику: или сыну, если у нас с Шарлоттой будет сын, или тебе.
      – Ты так себя изводишь, что у тебя есть шанс остаться без наследника, – горько пошутил Тони. Если бы это была только шутка!
      – Нет, нет, все будет как полагается. Подожди годик-другой. Все выправится. Мы потихоньку выберемся из трясины.
      Однако Неду не суждено было дожить даже до конца года. В марте он сильно простудился, но все же захотел лично проследить за работой в поле. Погода в ту весну стояла сырая, и простуда скоро перешла в воспаление легких. Он угас за две недели. И капитан Энтони Варден стал новым графом Эшфордским.
      Слишком многое на них обрушилось. Графиня свалилась без чувств еще на церковном дворе и потом много месяцев не выходила из своей комнаты. Ее невестка, очень хорошо относившаяся к матери мужа, вынуждена была оставаться в доме свекрови, пока не появилась надежда на выздоровление. А Тони через неделю после смерти брата уселся за письменный стол Неда и стал разбирать его бумаги. Дойдя до последнего счета, нацарапанного явно нетвердой уже рукой, Тони ощутил, что у него нет сил совладать со своим горем. Остаток ночи он провел в притоне с картежниками, а потом, уже в постели, рыдал, взывая: “Нед! Нед! ” – как в детстве, когда падал с пони или запутывался в леске своей удочки.
      Назавтра он уехал, намереваясь потолковать со стряпчим, который оказывал юридические услуги их роду, и вообще собираясь получше разобраться в делах дома Эшфордов. Но утренний визит в контору старика Фарли убедил молодого графа, что на этот титул он явно не тянет. Не из того он теста, что Нед, это точно. Дела выглядели безнадежными. Ему было непонятно, как Нед хотел поправить положение за пару лет. У Тони было впечатление, что если и удастся как-то вывернуться, то на это уйдет лет двадцать. Удачный сбыт собранного урожая или выгодные вложения небольших денежных сумм – все это не стихия Тони. Он мог похвалиться одним талантом: умением вести солдат в атаку. Он был создан для поля боя, а на поприще бизнеса от него мало проку.
      Вот он и зачастил в игорные притоны. Сначала лишь для того, чтобы развеяться и не думать о тяжком бремени. Но незаметно игра затягивала его, ставки росли, проигрыши, к сожалению, тоже.
      Он решил сдать внаем принадлежавший семье городской дом в Лондоне, чтобы иметь хоть какой-то постоянный доход. Но, сделав этот разумный шаг, Тони, вместо того чтобы беречь деньги для имения, тратил их на игру.
      Он наделал долгов по всему городу. Выглядел он прилично, и ему верили. Его камердинер очень быстро освоил искусство отваживания кредиторов. Но когда-нибудь все они дружно накинутся на несостоятельного должника.
      До чего он пока не дошел, так это до продажи графского имения. С негодованием он оборвал бы всякого, кто стал бы советовать ему нечто подобное. Не затем ли пустился он во все тяжкие, чтобы спасти поместье? Никогда он не пойдет на что-то такое, что будет грозить благополучию его матери. Но имение казалось молодому графу тяжким ярмом на шее – он ощущал себя рабом-гребцом, прикованным к античной галере. Немыслимо и невозможно продать имение – ведь Нед умер, и нельзя обессмысливать его смерть. Однако если бы удалось как-то облегчить этот тяжкий груз…

      – Тревожусь я за Тони Вардена, – заговорил лорд Томас Барранд, выглядывая из-за газеты и обращаясь к жене и дочери.
      – А что такое, папа? – заинтересовалась леди Джоанна.
      – Мне поначалу казалось, что в притоны он зачастил в этом году из-за переживаний. Понятно, брат умер. Но вот уже сколько месяцев прошло, а он все играет в карты. В клубах судачат. Говорят, что затянуло его это пристрастие.
      Джоанна часто виделась со своим старинным приятелем и соседом и знала, что дело обстоит более чем скверно. Она, стараясь не выдать своих чувств, спросила:
      – Думаешь, ему в самом деле что-то грозит?
      – Если под угрозой ты имеешь в виду утрату Эшфорда, то несомненно. У него, кроме имения, похоже, ничего уже нет.
      – Я рада, что твоя tendre к нему, дорогая, не стала нечто большим, – сказала леди Барранд дочери. – Подумать даже страшно о расторжении помолвки или о чем-то таком. А как раз этим и пришлось бы нам теперь заниматься.
      – Ну, мама, все равно никаких шансов на помолвку не было, – непринужденно отвечала Джоанна. – Тони лишь проявлял любезность, оказывая мне внимание как старому товарищу по детским играм.
      – Тони всегда был славным малым, – сказал лорд Барранд. – Но графство ему не по плечу, не для титула он скроен. Такого сраму Нед не пережил бы. При нем Тони не стал бы связываться со всякими сомнительными компаниями. Тут у меня нет ни малейшего сомнения. Да, рядом с Недом он всегда казался каким-то неосновательным, легкомысленным даже, но сердце у него доброе.
      – Я всегда считала, что Нед куда лучше подошел бы тебе, Джоанна, не повстречайся ему эта Шарлотта, – сказала мать. – Но теперь, подумать только, умер и вдову оставил. И эта вдова – не ты.
      – Ах, мама! – Джоанна поглядела на леди Барранд с подчеркнутым неудовольствием. – Было о чем думать: Нед на меня и внимания не обращал. Да и я на него не заглядывалась.
      – Знаю, знаю. Но это-то и дурно. Твое бракосочетание с одним из Варденов имело бы смысл.
      – Ладно, Лидия, хватит об этом, – сказал ей супруг. – Джоанне есть из кого выбирать – весь Лондон к ее услугам. А Тони, похоже, решил поискать для себя где-то еще.
      – Ты про леди Фэрхейвен, Томас? – заинтересовалась его жена. – Да, пожалуй, для Тони это единственный путь выкрутиться. Ведь Фэрхейвен, говорят, все состояние ей оставил?
      – Так оно и есть. Имение с титулом отошли троюродному брату, а деньги достались вдове.
      – Хотела бы я знать, – задумчиво произнесла леди Барранд, – покойный, составляя завещание, подумал о наследниках? Ну, что им со временем захочется найти супруга или супругу?
      – Я об этом не думал, но ты рассуждаешь логично, – ответил лорд Барранд. – Дела идут так, что последний граф, кого бы мы таковым ни считали, был бы огорчен. Да! А леди Фэрхейвен в этом сезоне ни к кому так не благоволила, как к Тони Вардену.
      – Но она, Томас, не только вдова, но и старше его.
      – Всего на несколько лет, дорогая. И она все еще очень хороша. Едва ли не краше, чем тогда, когда выходила за своего Фэрхейвена.
      – Нет, не понять мне таких родителей! Девушке семнадцать лет, а ее выдают за сорокашестилетнего! Невеста и в свет не успела ни разу выйти! Мыслимо ли двигать детьми как какими-то пешками, будто жизнь – это финансовая шахматная доска!
      – Но, Лидия, супружество это вроде бы удалось. Она была ему верной женой. И горевала, когда он умер. Ну а если теперь она надеется на счастье с Тони, то что ж, по крайней мере самой выбирать.
      Во время беседы Джоанна изо всех сил старалась, чтобы ее лицо ничего не выражало. Ей совсем не хотелось, чтобы кто-то из родителей догадался, насколько глубоки ее чувства к Тони.
      Она возлагала большие надежды на свой первый сезон, когда наконец и она станет выходить в свет. Как и ее родители, Джоанна полагала, что партия с одним из Варденов имела бы смысл. Но лорд и леди заботились прежде всего об удобстве распоряжения общими владениями, она же думала только о Тони.
      Они выросли вместе – она и Нед с Тони. Вместе ездили верхом на пони, вместе ходили на речку рыбачить и купаться, вместе играли. Особенно их увлекала одна игра, по ходу которой они воспроизводили сцены из сказаний о короле Артуре. Уже тогда Нед был и самым серьезным, и самым осмотрительным. Он мешал забираться на такую высоту, падение с которой было опасно; когда они рыбачили, не пускал Джоанну с удочкой на самые глубокие места. Тони, тот, наоборот, охотно увлекал ее за собою и не возражал, когда она пыталась перещеголять его – прыгнуть повыше или забраться подальше его. Джоанна думала, что если она превзойдет его в чем-то, то он будет с нею больше считаться и, вообще, замечать ее.
      Одна из этих детских игр должна была закончиться неминуемым несчастьем, из числа тех незабываемых бедствий, о которых потом, много позже, рассказывают за рождественским пуншем. Нед изображал сэра Мелиагранта, похитившего Джиневру и привязавшего ее к дереву. Тони был сэром Ланселотом и, стало быть, должен был ее вызволить. К сожалению, Тони увидел оленя, выскочившего из зарослей, и, естественно, стал преследовать животное, забыв и про игру, и про свою роль. Нед целый час дожидался противника на “перекрестке”, где была назначена дуэль. Убедившись, что Тони уклоняется от единоборства, Нед решил, что товарищи по игре его забыли, и отправился домой. Пока мальчики, порознь добравшись до дому, обнаружили, что Джоанна осталась в лесу, прошло несколько часов.
      К тому времени, когда они наконец добежали до дерева, Джоанна успела пережить перепад от скуки и тоскливого ожидания к раздражению и гневу, которые сменились настоящим страхом. Надежда уже почти оставила ее, но, услышав крики мальчиков, звавших ее по имени, она сумела собраться с силами и велела себе прекратить рев – не глупое же она дитя, в самом деле. Еще ей хватило духу сделать вызывающую гримасу. Руки онемели, плечи затекли, потому что все суставы тянуло к спине, но обута она была хорошо и стояла устойчиво, да еще могла переминаться с ноги на ногу. А глядя на мальчиков, скачущих вокруг дерева и пытающихся что-то объяснить, и особенно посмотрев на пылающее от стыда лицо Тони, Джоанна не знала, смеяться ей или плакать. Ей уже было ясно, что она его просто обожает. Но победило, разумеется, чувство юмора. Вслед за нею расхохотались и они и очень долго не могли остановиться. Смеясь, она сказала:
      – Счастье еще, что на костер вы меня загнать не догадались. Представляете: вы возвращаетесь, а от меня осталась только кучка пепла. А?
      Потом, сдерживая хихиканье, она умоляюще попросила обоих немедленно удалиться. Они сначала опешили, а потом, когда до них наконец дошло, торопливо скрылись из виду. И она смогла безмятежно поднять свои юбки.
      На обратном пути мальчишки только и делали, что радостно хлопали ее по плечу, говорили, что она “парень что надо”, и снова и снова оправдывались и извинялись.
      – Ну, не хватает только любовных признаний. Думаю, мне не придется долго ждать излияний от тебя, Энтони Варден… Или от тебя, Нед, – поспешила добавить она.
      Но ждать пришлось. И до сих пор она ждала, когда Тони догадается увидеть в ней не только доброго приятеля и старого друга. Он до сих пор так и не догадался. И даже не особенно скучал о ней. Уехал в университет, а появляясь время от времени дома, ходил танцевать в самые разные места, куда его охотно приглашали. Если и встречался с нею, то только для того, чтобы поделиться тайнами своих похождений. Именно она была первым человеком, которому он сказал о намерении обзавестись патентом на офицерский чин. Как бы то ни было, в доверительности этой отсутствовало что-то большее, чем та истина, которую он никогда не уставал повторять, – он считает ее своим самым надежным и к тому же старым другом.
      Сезон, в котором состоялся ее первый выход в свет, Тони провел за Ла-Маншем, на континенте, и потому столь важное событие в ее жизни как-то поблекло и обесценилось. Она надеялась, что, встретив ее в обществе в качестве невесты на выданье, он сразу же все поймет, то есть осознает, что он в нее влюблен и всегда любил только ее. Второй ее сезон был удачнее: Тони сопровождал ее повсюду, сплетничал с нею, задирался, выспрашивая у нее подробности ее сердечных побед. Однако, вальсируя с нею, он ни разу не попытался хотя бы покрепче обнять ее, не говоря уже о поцелуе.
      Когда у него умер отец, она очень сочувствовала горю Тони и помогала чем могла. А во время похорон Неда, когда гроб опускали в могилу, она повисла у Тони на руках, не в силах удержаться от рыданий. Через несколько дней после похорон она сочинила ему письмо, в котором не только выразила соболезнования, но и предложила Тони свое плечико в качестве подушки, в которую он всегда волен выплакаться, если такая нужда у него возникнет. Но Тони так ни разу и не заговорил с нею о Неде, а нынешний сезон, для нее третий, проводил возле Клодии Хейлзуорт, леди Фэрхейвен.
      Леди Барранд судила верно: родители нынешней леди Фэрхейвен в свое время видели в щедро одаренной Венерою дочери этакий абонемент на посещение дорогого ресторана. А вот лорд Фэрхейвен, изображаемый досужими языками чуть ли не вампиром-сердцеедом вроде Синей Бороды, на самом деле, на второй день по возвращении из Индии, где он провел много лет, без памяти влюбился в жившую по соседству миниатюрную блондинку. За те двадцать лет, которые он прожил на чужбине, лорду Фэрхейвену удалось сколотить внушительное состояние. Родители Клодии поверили, что никаких затруднений с деньгами у них уже не будет. Лорд Фэрхейвен не только принял из их рук подросшую дочь, но и избавил от расходов на сезон, которых нельзя было бы избежать, выводя дочь в свет.
      В свете же пророчили, что через год Джастин Хейлзуорт охладеет к молодой супруге, а та постарается утешиться с мужчиной помоложе. Но высшее общество не угадало.

* * *

      Клодия пережила и ухаживания, и венчание в состоянии какого-то ошеломления. Родители столько лет твердили ей, какова должна быть ее судьба, что она не противилась их стараниям руководить ее жизнью. Она без малейшего колебания и вполне искренно давала утвердительные ответы и на предложение лорда Фэрхейвена, и на вопросы венчавшего их с лордом священника.
      Но когда они, уже только вдвоем, прибыли в свой новый дом, произошедшее наконец дошло до ее сознания. Она, совсем юная и невинная, соединена отныне супружескими узами с человеком, который на тридцать лет ее старше и которого она почти не знает. В карете она украдкой разглядывала его. Высокий, сухощавый, седой, кожа потемнела от долгого пребывания на свежем воздухе в тропическом климате. Мать коротко поведала ей, что ее ждет сегодняшним вечером. Но вид его ладоней с длинными пальцами приводил Клодию в содрогание: подумать было страшно, что ее будут касаться эти руки. Руки супруга.
      Лорд Фэрхейвен почувствовал ее дрожь и укрыл ее своим пальто. Когда же озноб унять не удалось, он взял ее за руку и спросил:
      – Ты, милая, похоже, не меньше меня боишься.
      У Клодии перехватило дыхание. Она заглянула ему в лицо.
      – Ну да, – улыбаясь, продолжал он, – не одной тебе страшно, Клодия. Мне тоже. Я, дряхлый граф, собираюсь ублажить свою юную нареченную. Да еще рассчитываю на это в первую же брачную ночь. А сама молодая боится, что не сумеет скрыть свое неудовольствие.
      К Клодии вернулся дар речи:
      – Незачем умалять свои достоинства, милорд.
      – Джастин. Зови меня Джастин, милая. Прошу тебя.
      – Как-то мне не по себе… Джастин. Но страшно мне не потому, что вы старше, а потому, что я молода и неопытна.
      – Ты не только красива, Клодия, ты еще и добра, – ответил лорд Фэрхейвен, и какой-то огонек зажегся в его глазах. – Но, заверяю тебя, если в почтенном возрасте и есть что-то хорошее, так это опыт. Невинностью своей, Клодия, ты меня и прельстила. Вот что: сегодня мы просто поужинаем вместе, а отдыхать будем порознь. И уйдем спать пораньше. Мы свое все равно возьмем, но торопиться незачем.
      Благодарный взгляд Клодии был наградой ему за воздержанность. Так, во всяком случае, счел сам Фэрхейвен. И за ужином они посидели очень хорошо. Он увлекательно рассказывал разные истории. А раз уж он столько времени провел на Востоке, то воспоминаний о всяких занятных происшествиях было много. Когда он поднялся, чтобы проводить Клодию в ее спальню, она чувствовала себя так легко, как никогда прежде.
      Проснувшись утром, она долго рассматривала дверь своей комнаты. Она вольна подождать. Он ясно дал понять, что торопить ее не будет, что подождет, когда она сама позовет. Но чего ждать? К чему трястись, словно кролик, страшась неминуемого? И, накинув шелковый халат, она отворила дверь.
      Ее супруг уже проснулся и читал в постели. Он удивленно поглядел на нее, нерешительно стоявшую у порога, и подвинулся, приглашая ее прилечь рядом. Она нырнула к нему под покрывала. Он снял очки и положил вместе с книгой на столик у кровати.
      – Значит, тебе хватило духу явиться к старому льву в его логово? – Лорд Фэрхейвен легонько погладил ее по щеке. Клодия слегка поежилась. – Все еще боишься, милая?
      – Нет, нет. Мне… приятно, – прошептала она.
      Лорд Фэрхейвен провел пальцем вдоль ее щеки, задержав палец у ее губ.
      – А так хочешь? – спросил он, наклоняясь, чтобы поцеловать.
      – Да, – отозвалась Клодия после его нежного поцелуя.
      Он снял с нее халат, и глаза его, увидев ее небольшое, но хорошо развитое тело, заметно оживились. Клодия залилась краской и, прежде чем он коснулся ее сорочки, поспешила избавиться от нее самостоятельно. Потом легла рядом, вытянувшись по стойке “смирно”, и застыла в неподвижности.
      – И ты теперь ждешь, что я рухну на тебя сверху? – спросил муж, и глаза его горели тем самым огоньком, который она понемногу училась распознавать.
      – А разве нет? Мать мне объясняла, что это бывает очень быстро… и немножечко больно, но что долго болеть не будет.
      – Ох, милая моя, – хохотнув, произнес Фэрхейвен, – удивительно мне, что этот остров хоть как-то заселяется. Как они вообще тут размножаются, эти островитяне?! Нет, Клодия, если уж и есть что-то хорошее в старом муже, так это его солидарность. Не станет он мчаться стремглав. Он, этот старый муж, позаботится, чтобы тебе было приятно. – И он принялся ласкать ее, и она сама не заметила, как ее руки обвились вокруг его шеи, а ноги оказались на его бедрах. А после вспышки легкой боли стало очень-очень хорошо и приятно.
      Их супружество оказалось очень счастливым, несмотря на все дурные пророчества. Клодия очень скоро полюбила мужа, хотя и без той пылкой страсти, которую он явно питал к ней. Его смерть после непродолжительной болезни, случившаяся на шестнадцатом году после свадьбы, просто подкосила ее. Пока он болел, она все время была рядом, признаваясь ему в том, как счастлива была все эти годы.
      – Ты, значит, не жалеешь, что вышла за старика? – спросил он однажды.
      – Жалею, – отвечала она, – но только потому, что так мало прожила вместе с тобою.
      – А мне если чего и жаль, то лишь того, что не могу подарить тебе этих недостающих лет. И еще печалит то, что детей у нас нет.
      – Ты мне все дал, Джастин. Все, о чем я могла только мечтать, – прошептала она сквозь слезы. Всю правду она ему не говорила.
      Не могла она не страдать от бездетности, но держала это свое великое разочарование при себе.
      – Нет, милая, всего я тебе дать не смог. И не мог. Но я изо всех сил старался. Вот умру, и ты, я бы очень этого хотел, найдешь мужа-сверстника и узнаешь, что бывает даже лучше, чем было у нас с тобой.
      Клодия тихонько заплакала.
      – Ах, Джастин, прошу тебя. Слушать даже не хочу. Я и подумать даже не могу о ком-то, кроме тебя. И собираюсь остаток дней своих доживать твоей вдовою.
      Джастин потрепал ее по руке.
      – Хорошо, оставим это. Но я хочу тебе счастья. Помни об этом. И не хотелось бы мне, чтобы ты заживо похоронила себя в Девоне.
      – Но тут же Марк. Думаю, что мне не стоит его стеснять, Джастин, – ответила на это Клодия.
      Болезненная гримаса исказила лицо ее мужа, но от ее заботы, с которой она поспешила, он только отмахнулся и сказал:
      – Марк унаследует титул и поместье Фэрхейвен, но и ты не будешь обижена. Тебе остается все мое состояние. Будь спокойна: тебе не придется ни от кого зависеть. На этот счет я распорядился.
      Еще он дал понять, что не имеет ничего против, если его троюродный брат, часто гостивший у них в последние годы, решит ухаживать за ней не без надежды на успех. В самом деле, можно ли вообразить что-то лучше такого продолжения дела его жизни?

      Похоронив мужа, Клодия сразу же вернулась в родительский дом. Только две тайны было у нее, и она скрывала их от покойного на протяжении всей их совместной жизни: свои страдания из-за того, что у них не было детей, и свою неприязнь к родственнику и наследнику своего супруга.
      Марк Хейлзуорт был старше молодой жены кузена всего на год. Когда родственник женился, Марк летом приехал к чете Фэрхейвен в гости. Выглядел этот молодой человек очень пристойно, и, хотя знакомство его с графом состоялось лишь незадолго до свадьбы, кузены очень поладили.