34

Когда часы пробили полночь, центр праздника неожиданно переместился на площадь перед «Золотым Львом», где собрался хор местных жителей.

— Ночная песня, — прокричал кто-то, распахивая дверь трактира, чтобы слушать певцов.

После этого вступления горожане продолжили пение:

Исполнив несколько куплетов, обращенных к трактирщику и его жене, певцы двинулись дальше по городу.

Пение продолжалось несколько часов. Когда ранним утром остальные члены семьи Ричмондов вышли на городскую площадь, Линнет и мужчины уже обошли весь городок. Хотя они совсем не спали, но были очень бодры и приветствовали родных грубоватыми веселыми возгласами, как местные жители. Кейт с удивлением смотрела на сестру. Она никогда не видела Линнет такой оживленной. Ее глаза сияли, и ее, по-видимому, совсем не стеснял мужской костюм. Кейт невольно позавидовала ей.

Леди Элизабет недоуменно посмотрела на Джеймса и Гарри.

— Как вы здесь оказались, милорды? Гарри рассмеялся.

— Наверное, так же, как и вы. Мы совершили ужасное путешествие под проливным дождем, но. я считаю, что оно стоило всех неудобств.

Джеймс счел нужным дать дополнительные объяснения.

— Мы были так заинтересованы рассказами мистера Ричмонда, что решили не упустить возможностги…

— …следовать з, а моей дочерью, — с иронией закончила леди Элизабет.

— Да, признаюсь, , я приехал, чтобы видеться с мисс Линнет, и я нашел ее, и мы провели чудесный ве;чер…

— О, мама, это» была удивительная ночь…

— Я вижу, Линнеи, а ведь ритуал еще не начался.

— Не понимаю, как Чучело коня может быть лучше TOiro, что мы уже видели, — сказал Гарет.

Мистер Ричмонд огляделся и сделал рукой жест, как бы обводящий все вокруг. Сияло солнце. В его лучах капли дождя на первоцветах, колокольчиках и примулах, украшавших майское дерево, сверкали, как бриллианты. Флаги полоскались на свежем ветру, а серебристо-серые листья платанов, выстроившихся перед домами, создавали впечатление, будто находишься в лесу. Приближался кульминационный момент праздника. Все услышали громкий крик, похожий на «гип-гип, ура!».

И появился конь.

Кейт никогда не видела ничего подобного. Она наблюдала на праздниках майские деревья, шуточные народные танцы и костры в Иванов день. Но все это были — чисто английские увеселения. А это фантастическое создание выглядело так, будто оно было совсем из других краев. Кусок черной ткани, пропитанной смолой, драпировал огромный каркас, на котором крепилась до смешного маленькая голова коня. А наверху, из центра каркаса, высовывался «всадник». На нем была большая черная маска, разрисованная белой и красной красками.

Молодой человек, одетый в стиле исполнителей народных танцев о Робине Гуде, держа в руке какую-то деревяшку, вывел коня на площадь. И там они начали танцевать.

Те, кто был вечером в трактире, узнавали некоторые движения, в особенности дразнящие подрагивания тела молодого человека с деревяшкой. Конь танцевал, каркас его покачивался, а толпа пела:

Барабаны били не переставая. Для Гарри впервые барабанная дробь не ассоциировалась ни с армией, ни с убийством, ни со смертью. Барабаны били в честь жизни, а не смерти. Как объяснил один из барабанщиков накануне вечером, они пробуждали землю.

Исполнители куплетов снова пропели «Встаньте…» трактирщику и его жене. И медленно пошли по городу, останавливаясь у каждого окна, чтобы обратиться с приветствием к старикам и старушкам.

— Иначе старые люди почувствуют себя забытыми, — объяснил Гарри стоящий рядом мужчина.

После трех-четырех куплетов каждый раз происходило нечто странное. Барабаны замолкали, конь опускался на землю, а песни звучали тише, и в них слышалась печаль.

Гарри совсем не понимал слов, которые звучали в сопровождении этой медлен-ной мелодии. Но мотив… мотив трогал его своей грустью. Казалось, он был еще грустнее оттого, что слова были непонятны.

«Дразнящий» — парень с деревяшкой в руках — подсунул ее под коня; потом ее вытолкнули оттуда, он схватил ее и огрел коня так, что тот подпрыгнул, как будто воскреснув после непродолжительной смерти. Гарри захотелось подпрыгнуть вместе с конем, а когда исполнители снова запели куплет, после которого конь «уми-рал», он почувствовал, как его охватила тоска по всем погибшим товарищам.

«От многих из них остались только белеющие груды костей под солнцем Португалии и Испании», — подумал Гарри, когда конь снова опустился на землю. Он ощутил, как бегут по щекам слезы, и непонятно было, плачет ли он от горя или от радости, так перемешались эти чувства. Было столько радости в пении, танцах, в весенней зелени вокруг. Это был прежде всего ритуал единства и сплоченности. Не имели значение ни положение в обществе, ни возраст, ни богатство, ни дружба или вражда между людьми. И все-таки каждый раз, когда исполнялся припев, у Гарри сжималось сердце: ведь не только радость, но и горе и страдания неизбежны в жизни. Напротив Гарри стояли три местные девушки, а рядом с ними он увидел раскрасневшуюся от волнения Кейт Ричмонд.

— Где же те девицы, которым петь пора, — пропели горожане, обращаясь к хихикающим и закрывающим лица девушкам.

— Собирать цветы ушли они в луга… Наступила короткая пауза, потом «дразнящий» схватил ближайшую девушку, взвизгнувшую от удовольствия, и втолкнул ее под попону коня.

Горожане запели «Вместе, вместе…», а четыре ноги под попоной продолжили танец. Когда закончился припев, из-под коня появилась девушка с лицом, измазанным сажей. Все радостно закричали. Гарри спросил у пожилой женщины, стоявшей рядом, что это означает, и она объяснила, что если девушка выходит с измазанным лицом, то она выйдет замуж к Рождеству. Каким-то образом кто-то узнал, как зовут Кейт, потому что следующий куплет был обращен именно к ней.

Кейт густо покраснела и отрицательно покачала головой, когда к ней приблизился «дразнящий», но все было напрасно. Ее тоже втолкнули под коня, и Гарри видел, как ее ноги неуверенно задвигались, пытаясь исполнить незнакомый танец.

Когда она появилась из-под коня, толпа закричала еще громче, потому что у Кейт были испачканы смолой, пропитывавшей конскую попону, не только лицо, но и руки, и юбка.

Танцы продолжались весь день до вечера. Во второй половине дня тетя Кейт не выдержала и устроилась на скамейке перед трактиром, где вместе с местной пожилой женщиной распила пинту эля, слушая рассказы о ритуале. Но все остальные прошли с горожанами до конца, несмотря на одолевавшую их усталость.

Пение куплетов продолжалось, но Гарри не мог их петь. Как только он открывал рот, ему в голову приходила только строчка «Просвечивает тело белее молока…» В какой-то момент он оказался рядом с Кейт. Она взглянула на него и рассеянно улыбнулась. А он видел только ее, представляя ее в шелковом пеньюаре, сквозь который просвечивает тело. Он весь напрягся, и на мгновение им овладело желание вытащить ее из толпы и увести в укромное место, где он мог бы любить ее. Он был потрясен накатившей волной страсти и позволил танцующей толпе разъединить их, пока он не сделал ничего неприличного. Он был опьянен праздником Чучела коня. Неудивительно, что через девять месяцев после него всегда рождалась куча ребятишек. А вот урожай бывал разным.

35

Из рассказов Линнет и отца Кейт знала о ритуале совсем немного, и сила его воздействия оказалась для нее неожиданной.

Эта мощь не поражала мгновенно, как при первом же взгляде на громадные камни Стоунхеджа. Ритуал был добрым и радостным и полностью завладевал человеком. Кейт, как и лорд Сидмут, чувствовала радость и скорбь одновременно. Жители Пэдстоу жили своей обычной жизнью триста шестьдесят четыре дня в году, а потом, в этот день, верные традиции, они как будто создавали особый мир, где поминались и праздновались смерть и возвращение к жизни, свет и тьма, нежность цветов и твердость майского дерева.

Кейт была захвачена зрелищем. Она видела, как одну из девушек втолкнули под коня, и представить себе не могла, что ее ожидает то же самое, пока не оказалась под попоной. Там было душно и темно. Зная, что ее никто не видит, она попробовала тоже танцевать. Испачканная смолой юбка вздымалась при движениях, задевая руки и оставляя на них следы. Выйдя наружу, она почувствовала себя такой свободной, как никогда в жизни: свободной от повседневных забот, от расходных книг, от всех пут цивилизации. Когда перед ней неожиданно появился Гарри Лифтон, она улыбнулась ему, как доброму другу. А он посмотрел на нее так, что ее бросило в жар, как будто она все еще была под попоной коня. Она невольно подумала о том, как своеобразна его цыганская внешность — черные волосы, загорелое лицо, как он красив. Он казался таким же раскованным и свободным, какой ощущала себя она. Если бы она была местной девушкой, а он — рыбаком из Пэдстоу, они, наверное, отправились бы рука об руку в какое-нибудь укромное местечко, чтобы совершить там обряд более древний, чем обряд Чучела коня. У нее перехватило дыхание при мысли, что они могли бы лежать на зеленой траве, и его стройное тело прижималось бы к ней… Когда людской поток разъединил их, она постаралась выбросить из головы неожиданно возникшую картину их сплетенных тел. Как могла она представить такое, если даже не была уверена, что лорд Сидмут нравился ей?!

Когда затихла барабанная дробь и прекратилась танцы, было почти десять часов вечера. Ричмонды, не замечавшие весь день усталости, сразу же почувствовали себя разбитыми. Вдовствующая маркиза удалилась в дом миссис Каутс еще несколько часов назад, теперь за ней последовали остальные члены семьи. Джеймс, весь этот день находившийся возле Линнет, проводил их. Когда они прощались у дверей, мистер Ричмонд, видя явное нежелание Джеймса расставаться, сжалился над ним и пригласил его прийти на следующий день на поздний завтрак.

— Уверен, что миссис Каутс не будет возражать против еще одного человека за столом. Нет, двух. Пожалуйста, пригласите и Сидмута присоединиться к нам.

Лицо Джеймса прояснилось, и он, очень довольный, попрощался.

На следующее утро все проснулись поздно. Миссис Каутс подала завтрак в полдень. Путешественники находились в дурном расположении духа.

Две супружеские пары почти не разговаривали, молодежь чувствовала себя неловко. Казалось, что Джеймс утратил только что обретенную непринужденность в отношениях с Линнет и был скованным, как в начале знакомства. А Гарри, оказавшемуся за столом рядом с Кейт, вдруг изменила способность вести легкую беседу, и он ограничивался лишь короткими фразами типа «Передайте мне, пожалуйста, сливки, мисс Кейт. Благодарю вас».

Все было так, словно все они вчера вознеслись в какой-то другой мир, полный значительных событий и высоких чувств, а сегодня оказались в привычном мирке. И если что-либо и пытались сказать по этому поводу, то это звучало малоубедительно.

Тетя Кейт прекрасно чувствовала подтекст натянутой застольной беседы, и он ее забавлял. Возможно, потому что она сидела во время праздника, а потом рано ушла спать, она не была уставшей. От ее взгляда не ускользнуло ни сближение Джеймса и Линнет, ни то, что Гарри Лиф-тон сосредоточил свое внимание на Кейт.

Она считала, что Джеймс и Линнет находятся на пути к счастливому финалу. Джеймс идеально подходил ее старшей племяннице. Несмотря на их скованность за завтраком, вдова была уверена, что когда Джеймс сделает официальное предложение, Линнет примет его.

Чем больше маркиза думала о Сидмуте и Кейт, тем больше убеждалась, что они были бы прекрасной парой. Наблюдая за ними сейчас, она подумала не без иронии, что вряд ли кто-нибудь кроме нее мог прийти к подобному заключению. И все же Сидмут с его роковым обаянием был именно тем человеком, который был нужен практичной Кейт. Но маркизу беспокоил буйный нрав Сидмута. Его отец тоже был повесой, но она была уверена, что за бесшабашным поведением Гарри скрывались более глубокие страсти. Его как будто что-то терзало. Она опасалась, что, беспечно ухаживая за девушками, он может совершенно случайно остановиться на одной из них, жениться на ней и сделать несчастными и себя, и ее.

Она никогда в жизни не играла роль свахи, но, наблюдая за Кейт и Гарри, решила, что ей следует выступить в этой роли. Ее интуиция помогала ей всегда находить выход из опаснейших ситуаций в самых ужасных районах Лондона. Она решила положиться на нее и на этот раз и сделать все, чтобы помочь своей племяннице и Сидмуту понять, какие возможности таит для них совместное будущее.

36

В первую очередь по возвращении в Лондон все испытывали какую-то растерянность. В Пэдстоу они стали участниками события, принадлежащего вечности и реальной жизни настолько, что все окружавшее их в Лондоне казалось пустым и суетным. Контраст между напускной вежливостью света и открытостью и теплотой праздника в Пэдстоу был настолько разителен, что они даже стали воспринимать как чуждый им тот мир, которому принадлежали и в которой вернулись.

Пожалуй, тяжелее всего приходилось Джеймсу. Его жизнь всегда была подчинена определенным правилам и чувству долга, и он никогда не подвергал сомнению окружающий его мир. Все От ли были отменно вежливы, сдержанны, женились сообразно своему состоянию и положению в свете и производили на свет новых Отли, которые продолжали семейные традиции. Если бы он отправился на войну, как Гарри, его отношение к жизни изменилось бы. Но поскольку этого не случилось, Джеймс никогда не смотрел на свою жизнь как бы со стороны до тех пор, пока ему не пришлось бороться за жизнь в Йоркшире. Оказавшись после страшной снежной бури в сердечной атмосфере семьи Ричмондов, он стал меняться. Кульминация происходящих в нем перемен наступила в Пэдстоу. Он вернулся домой совершенно другим и впервые в жизни понял, как чужд был его семье мир искренних чувств.

Леди Отли все больше беспокоилась из-за того, что сын все свое внимание уделял мисс Ричмонд и отказывался ухаживать за одной из двух девушек, которых выбрала для него семья. Его внезапный отъезд в Корнуолл вслед за эксцентричными Рич-мондами, его намерение увидеть какой-то языческий праздник заставили его мать обратиться к ее деверю, епископу. На третий день после возвращения Джеймса мать и дядя пригласили его в библиотеку.

— Джеймс, — торжественно произнесла мать, — твой дядя хочет поговорить с тобой. Я оставлю вас ненадолго.

Леди Отли встала, но Джеймс сделал протестующий жест.

— Думаю, тебе нужно остаться, мама, — сказал он мягко, но решительно. Леди Отли опустилась на диван, пораженная как поведением сына, так и своим. Джеймс впервые после смерти отца дал понять, что он здесь главный.

— Итак, что вы хотите сказать мне, дядя Герберт? — Джеймс хорошо знал, что именно, но хотел сыграть сцену от начала и до конца.

— Твоя мать обратилась ко мне, потому что ее серьезно беспокоит здоровье твоей души.

— Моей души?

— Она рассказала мне, что ты отправился в Корнуолл, чтобы участвовать в некоем… языческом обряде.

— Наверное, можно сказать и так, — согласился Джеймс. — На самом деле это празднество, уходящее корнями в дохристианскую эпоху. Но я совершенно не понимаю, какое отношение это имеет к моему душевному здоровью.

— Когда я учился в Оксфорде, то был знаком с Эдвардом Ричмондом. Он, мягко говоря, эксцентричный агностик. Не думаю, что дружба с этой семьей пойдет тебе на пользу.

— Мне, как представителю семьи От-ли?

— Да, Джеймс, — заметила леди От-ли. — И ты не смеешь иронизировать над принадлежностью к семье От ли!

— Я не иронизирую, мама. Просто я устал от того, что всегда должен быть в первую очередь одним из Отли, а потом уж самим собой.

— Отли всегда были уважаемой и богобоязненной семьей. А высокое положение подразумевает и высочайшую ответ-

ственность, Джеймс, — произнес нараспев епископ, как будто с кафедры.

— Наверное, это так, но быть Отли не очень-то весело, — сказал Джеймс. В его глазах загорелся насмешливый огонек.

— Весело! Разумеется, нет. Жизнь вообще серьезная вещь, а жизнь виконта Клитероу — тем более.

— Но означает ли это, что ради долга перед семьей и титулом я должен отказаться от долга перед самим собой?

— Джеймс, ну при чем тут ты сам? — требовательно возгласил дядя. — Именно нелепая поглощенность самим собой приводит к таким скандалам, как в случае с лордом Байроном и леди Каролиной Лэм. Но если сумасбродные поэты и сумасшедшие женщины могут пренебречь од-ществом и семьей, то Отли — никогда!

— Мы хотим знать, Джеймс, — спросила мать, — кого ты решил сделать виконтессой Клитероу: мисс Харгрейв или мисс Клемент?

— Ни ту, ни другую, — ответил Джеймс.

— Видишь, брат, этого я и боялась! — воскликнула леди Клитероу.

— Что ты имеешь в виду, Джеймс? — холодно спросил епископ.

Год назад Джеймса испугал бы тон дяди и недовольство матери. Но сейчас он чувствовал себя свободным от фамильного суесловия о долге и ответственности Отли.

— Я намерен сделать виконтессой Кли-тероу мисс Линнет Ричмонд. В случае, если смогу уговорить ее выйти за меня замуж.

Его мать задохнулась от гнева.

— Я так и знала! Во всем виноват Гарри Сидмут! Я никогда не понимала, почему ты дружишь с этим распутником. И вот, наконец, ему удалось настроить тебя против собственной семьи.

— Не говори глупостей, мама, — отрезал Джеймс, потеряв терпение. — Всю жизнь я следовал твоим правилам. Всегда делал то, чего хотела ты. Сейчас я вырос, и пора мне сделать то, чего хочу я. А я хочу жениться на мисс Линнет Ричмонд!

— Но они, мягко говоря, очень странные люди, Джеймс, — возразил дядя. — Они почти никогда не приезжают в ЛЪн-дон на светский сезон. Они совсем не религиозны. А леди Элизабет занялась разведением овец, как будто ей было мало скандала в связи с бегством перед свадьбой.

— Да, занялась и преуспела в этом, — твердо сказал Джеймс.

— А знаешь ли ты, чем занимается ее невестка? — спросила мать. — Почему ее зовут Методистской маркизой?

— Кажется, она занимается благотворительностью в бедных районах города. Я знаком с ней, она прекрасная женщина.

— Благотворительностью! Расскажи ему ты, брат. Мне стало так плохо, что я должна лечь в постель.

Джеймс проводил мать до двери и приказал горнич-ной отвести ее наверх.

— Вдовствующая маркиза занимается тем, что разъясняет правила гигиены уличным женщинам, Джеймс. Разве теперь тебе не очевидно, что ни один Отли не может породниться с такой семьей? Она же поощряет проституцию.

— А не считаешь ли ты, дядя, что проституции способствует нищета, а не леди Тримейн?

— Одно дело, если бы она старалась спасти этих несчастных. Но она не делает этого, а только помогает им избежать заразных болезней.

— И это не так уж мало, дядя.

Говоря по правде, Джеймс действительно был слегка шокирован тем, что рассказал ему епископ, и сейчас как будто думал вслух. Но чем больше он думал об этом, тем справедливее ему представлялись собственные суждения.

— Ведь настоящее благочестие подразумевает как заботу о душе, так и заботу о теле?

— Я вижу, что спорить с тобой бесполезно, Джеймс. Ты решительно намерен сделать так, как сказал?

— Я очень люблю мисс Ричмонд. Думаю, что она будет мне хорошей женой, а я ей — хорошим мужем. До сих пор я жил так, как положено Отли. Остаток жизни я хочу прожить так, как хочет именно этот Отли, то есть я.

— Тогда мне остается только молиться за тебя, племянник.

— Я буду благодарен вам за ваши молитвы, ваша светлость, — с улыбкой ответил Джеймс. — А сейчас я должен идти. Я договорился провести сегодняшнее утро с лордом Сидмутом.

Был прекрасный день, и Джеймс решил пойти к Гарри пешком. То, что он противостоял матери и дяде, объявил им о своей независимости, наполняло его радостью и легкостью. Когда его провели к Гарри в маленькую гостиную, друг сразу заметил происшедшую в Джеймсе перемену.

— Ты просто светишься от радости, Джеймс. Ты сделал предложение мисс Ричмонд, и оно принято?

— Еще нет, Гарри, — ответил Джеймс, широко улыбаясь.

— Тогда что же тебя так осчастливило?

— Сегодня утром я чувствую, что могу делать все, что хочу, — сказал Джеймс, усаживаясь за стол и намазывая маслом тост.

— Почему? — спросил Гарри, недоумевая, в чем может быть причина произошедшей в друге перемены.

— Потому что я наконец восстал против матери и дяди!

— Как! Бросил вызов Отли? Невероятно!

— Это правда, Гарри. Мать обратилась за помощью к дяде якобы для того, чтобы спасти мою душу. Но в действительности они оба хотели добиться, чтобы я перестал компрометировать семейство Отли, поддерживая знакомство с Рич-Мондами.

— И что ты им ответил?

— Что намереваюсь жениться на стар-

шей мисс Ричмонд, если она согласится стать моей женой.

— Отлично, Джеймс!

— Я впервые осознал, какой ограниченный зануда мой дядя Герберт. Наверное, только такой человек и может стать епископом! Интересно, какой церковный деятель получился бы из мистера Эдварда Ричмонда?

— Думаю, очень плохой. Джеймс рассмеялся.

— Наверное, ты прав. Он слишком честен и независим, чтобы выслуживаться в церковной иерархии. Кроме того, деятельность леди Тримейн не позволила бы ему извлекать выгоду из «служения церкви». Ты знаешь, чем она занимается, Гарри?

— Методистская маркиза? Ну да, я думал, все об этом знают.

— Я знал, что она посещает бедноту и слышал о ее громиле-телохранителе. Но что она учит проституток правилам гигиены…

— Это уже слишком для чувствительного Отли, Джеймс? — поддразнил Гарри.

Джеймс покраснел.

— Да, я был слегка шокирован. Но когда я подумал об этом, то пришел к вы-

воду, что это совсем не так лицемерно, как всеобщее презрение к этим женщинам, нежелание протянуть им руку помощи в их нищенском существовании.

— Согласен. И во всяком случае, слово «лицемерие» не подходит для семьи Рич-мондов. А когда ты собираешься просить руки мисс Ричмонд?

— Я, пожалуй, еще немного подожду. Впрочем, нет, я сделаю это сегодня! Но я хочу убедиться, что наш поцелуй не был случайностью, рожденной волшебной атмосферой Пэдстоу.

37

Если бы он только знал, что мисс Ричмонд может думать только о Джеймсе Отли, лорде Клитероу и его поцелуе. Она спрашивала себя, был ли поцелуй случайным, или Джеймс попытается поцеловать ее еще раз.