Глава 8

Мюйрин и Локлейн вместе вынесли все из коляски и пошли к западной стороне города в надежде, что оттуда их кто-нибудь подвезет до Донегола и они хоть часть пути проедут до Барнакиллы. Они оставили Падди со вторым извозчиком, чтобы те поехали обратно в Дублин. Мюйрин дала ему разрешение оста­ваться там, сколько он посчитает нужным.

– И убедитесь, что они вам хорошо заплатят, – посовето­вала она ему при прощании.

– Обязательно, мисс. Спасибо вам!

Небо быстро темнело. Мюйрин начала дрожать, но поста­ралась скрыть от Локлейна, что ей плохо. Она лишь, плотнее укутавшись в плащ, сказала: «Ну что ж, идемте».

– Однако становится все холоднее! – заметил он, вешая свою сумку на плечо.

– Будет хуже, если мы останемся стоять здесь и бездей­ствовать, – ответила Мюйрин и прибавила шагу.

К счастью, снег почти растаял, поэтому на дороге было слякотно, но не слишком скользко. Когда они прошли около мили, их догнала телега, и всего за несколько пенни извозчик согласился подвезти их прямо до Барнакиллы.

Поскольку лунная ночь была светлой, Мюйрин увидела Барнакиллу еще в начале длинной аллеи, когда телега приближалась к ее новому дому. Деревья стояли совсем голые, и ей открывался отличный вид на поместье.

Сначала оно показалось ей не таким уж и плохим. И по правде говоря, довольно огромным. Парадный вход был до статочно большим, с портиком на четырех колоннах. Мюйрин увидела, что сначала этот дом был построен в стиле эпохи короля Георга – квадратный, с высокими, элегантными окна ми, но позже он достраивался.

По одной стороне Барнакиллы спускалась небольшая терраса, которую было видно из пары двустворчатых окон, до­ходящих до пола, и длинного крыла в задней части дома. Вторая терраса вела вниз, к тому, что некогда, без сомнения, было прекрасной лужайкой, теперь густо поросшей дикой травой, и это было очевидно даже несмотря на зимнюю по году.

Однако, приблизившись к дому, она увидела, что выцветшие стены поросли мхом и лишайником. Она даже не была уверена, осталась ли хоть где-нибудь целая крыша. Конюшня и на­ружные постройки тоже находились в запустении. В целом дом и его окрестности предстали перед Мюйрин как нечто из готического романа в стиле ужасов – все мрачное, заброшенное, уединенное.

– Вам придется остаться на ночь с нами в коттедже. В доме будет очень холодно. Должен сказать, у меня не было до­статочно времени, чтобы хорошенько его осмотреть, когда я приезжал сюда несколько недель назад. Я ничего не сделал в поместье, только разбирался с кредиторами, потому что Августин не оставил мне никаких инструкций, уезжая в Шот­ландию.

– Не стоит извиняться, Локлейн. Я уверена, вы сделали все, что смогли, – ответила Мюйрин, пытаясь говорить спокойно, хотя сердце у нее упало. – У нас хотя бы дров достаточно? – неуверенно спросила она.

– Я нарубил довольно много на прошлой неделе, когда была хорошая погода, так что какое-то время мы будем в тепле. А еще здесь много торфа.

– А где же бумаги на имение?

– В кабинете и в конторе поместья. Но сейчас уже слишком поздно начинать с ними работать! Вы, должно быть, очень устали.

– Я в порядке, правда. Вы не могли бы показать мне, где контора?

– Вон там, – указал он, поднимая сумки и ведя ее в обход к черному ходу.

Старый ржавый ключ повернулся в не менее ржавом замке, и он провел Мюйрин внутрь. Она посмотрела на гору бумаг и произнесла: «Думаю, я понимаю, о чем вы».

Локлейн положил руку на ее плечо.

– Почему бы вам не пойти со мной в дом и не познако­миться с Циарой?

– Я только возьму несколько бухгалтерских книг, почитаю их у камина, если вы не против.

– Пожалуйста, если вы так хотите, Мюйрин. Теперь вы хозяйка поместья, – напомнил Локлейн. Она почувствовала какую-то слабость.

Домик Локлейна находился недалеко от конюшен: это была трехэтажная постройка, разделенная на большую кухню и жи­лую площадь с двумя спальнями приличного размера по одной стороне дома.

Сестра Локлейна Циара сразу же вышла поздороваться с братом. Потрепав его по плечу, она довольно холодно по­жала руку Мюйрин.

Циара оказалась очень маленькой, сдержанной женщиной с золотистыми прядями в темных каштановых волосах и зе­леными глазами. Ей было тридцать четыре, она была на два года младше Локлейна, но выглядела даже старше, и ее грубые руки свидетельствовали о том, что в течение долгих лет она занималась тяжелой работой. Она была приветлива и вежли­ва, но не слишком дружелюбна. Мюйрин она разглядывала с откровенным любопытством и недоверием. Представляя ей Мюйрин, Локлейн натянуто улыбнулся:

– Это Мюйрин Грехем Колдвелл, жена Августина. Циара со стуком уронила миску, в которую накладывала картошку, и удивленно уставилась на обоих, обернув к ним свое выразительное утомленное лицо.

– Хозяин поместья женился?

– Это еще не все новости. Августин умер. Я предложил Мюйрин остаться у нас, пока мы приведем дом в порядок.

Циара продолжала молча смотреть на них, пока наконец не спохватилась, взяла накидку Мюйрин и засуетилась вокруг, чтобы та почувствовала себя уютней.

– Ах вы бедняжка! Но как? Я не понимаю…

– Пожалуйста, Циара, не сейчас, – напрасно настаивал Локлейн.

– Нет, Локлейн, расскажите ей. Или нет, лучше я сама. В отеле в Дублине произошел несчастный случай: Августин застрелился. Мы похоронили его вчера и приехали сюда.

– Боже правый, какой ужас! – Циара покачала головой, пытаясь прийти в себя.

Она подошла к огню и открыла крышку небольшого чер­ного пузатого котелка. Затем разложила картошку, которая была в нем, на три тарелки, а затем из еще одной небольшой кастрюльки, висящей над углями, положила им понемногу тушеного кроличьего мяса с подливой.

Локлейн покраснел, стыдясь простоты и бедности своего жилища. Он с облегчением заметил, что Мюйрин не обратила на это внимания и приступила к еде, предварительно поблагодарив хозяйку. По крайней мере, в коттедже чисто, подумал он про себя. Тем не менее ему было очень неловко.

– Я собираюсь перенести сюда вещи из своей комнаты, – сказал он. Он положил в рот еще одну ложку показавшегося теперь безвкусным мяса и попытался его проглотить.

Не глупите. Я могу поспать и здесь, у камина, или вместе с Циарой. Нет никакой необходимости выгонять вас из соб­ственной комнаты.

– Но в моей комнате только одна кровать, – хмуро воз­разила Циара и получила в ответ пронзительный взгляд от брата.

– Это не играет роли. Я могу постелить на полу, – спокой­но ответила Мюйрин.

–Мюйрин, вы леди из высшего света. Очень плохо, что вам приходится здесь оставаться, но чтобы вы спали на полу – уж это совершенно немыслимо, – краснея, сказал Локлейн.

– Да, я об этом думала, и все же собираюсь сделать имен­но так. Локлейн, прошу вас, ведь мы уже все обсудили и обо всем договорились.

Локлейн еще больше покраснел от этого напоминания и уже почти решился предложить ей снова спать на одной постели.

Ты должен подумать, резко одернул себя он и отвел взгляд от аметистовых глаз Мюйрин.

Он поднялся, чтобы отнести чемоданы в комнату Циары, и вышел из коттеджа. Через несколько минут он возвратился с матрасом, который принес из конюшни.

– Он совершенно чистый. Я нашел его в сарае. Он, очевид­но, предназначался парню, работавшему в конюшне, но тот уехал еще до моего прибытия сюда. Думаю, с тех пор как здесь не стало лошадей, нет нужды нанимать кого-то вместо него. Так что теперь матрас в вашем распоряжении.

– Спасибо, я думаю, он вполне подойдет, – сказала Мюй­рин. Она взялась за один край и помогла Локлейну разложить его на полу комнаты, куда Циара принесла несколько чистых выглаженных простыней.

– А что случилось с лошадьми? – спросила Мюйрин, пере­таскивая матрас в угол.

– Думаю, Августин продал их, чтобы выручить деньги на поездку в Шотландию, но, зная, как Колдвеллы обращаются с деньгами, допускаю, что они могли быть потрачены на что угодно, – ответил Локлейн с откровенным презрением в голосе.

– А нет ли здесь каких-нибудь его родственников, людей, готовых помочь вдове Августина, если я обращусь к их чув­ствам? – спросила Мюйрин.

Локлейн нахмурился, почувствовав, как прошлое снова всплывает в его жизни.

– Только его двоюродный брат Кристофер из соседнего поместья Духары. Он уехал в Европу, и его не будет здесь какое-то время, по крайней мере я так думаю. Он такой же транжира, каким был Августин.

В этот момент в комнату вошла Циара и, услышав слова брата, уронила простыни и одеяла, которые принесла.

– В чем дело? – раздраженно спросил Локлейн, смущенный неуклюжестью сестры.

– Н-н-ни в чем, – ответила она. – Я просто была неосторожна.

– Правда, Локлейн, ведь ничего не пострадало, – переубеж­дала его Мюйрин, поднимая постельное белье, тогда как Циара стремительно вышла из комнаты. – Послушайте, вы ведь ее обидели. И все из-за меня, – сердито сказала она. – Ей, на­верное, очень нелегко. А я, в конце концов, совершенно незна­комый ей человек, которого она должна приютить.

– Знаю, знаю. Она подчас ведет себя странновато в по­следнее время. Ей следовало выйти замуж, растить детей. Было бы в чем применить всю ее… ну… аккуратность, что ли, ее скрупулезность. Видите ли, она любит, чтобы все было иде­ально, а теперь даже больше, чем обычно.

– Что ж, может быть, ей не сделал предложение именно тот мужчина? – скользнув по нему взглядом, сказала Мюйрин, быстро расстилая постель.

– В том-то и дело. Она была очень красива. За последние три года она так изменилась, что я с трудом узнал ее, когда вернулся домой. Многие делали ей предложение, но она всем давала от ворот поворот. Даже мой друг Роберт, который работал в поместье кузнецом, просил ее руки. Она отказала ему, и он уехал с разбитым сердцем, – объяснил Локлейн и покачал головой как бы из сочувствия к другу.

– А где же Роберт теперь?– спросила Мюйрин. Она на­клонилась, раскладывая одеяла одно за другим, чтобы полу­чилась уютное спальное место.

– Я не знаю точно. В одном из соседних поместий. Он много разъезжает, то здесь, то там.

– Может, мы когда-нибудь воспользуемся его услугами, если вы его найдете, – добродушно предложила Мюйрин.

– Ну, лошадей у нас мало, всего лишь парочка рабочих коней для вспашки, но для ремонта поместья он подойдет нам как никто другой.

– Он женат?

– Нет, и никогда не был.

Локлейну не нравилось обсуждать странное поведение своей сестры с посторонним человеком. Пока Мюйрин не успела задать следующий вопрос, он вышел в кухню и подошел к ка­мину. Там он наполнил горячей водой бутылки и положил их в каждую из трех постелей.

Мюйрин закончила стелить и села с Локлейном и Циарой за стол пить чай. У нее сильно болела голова.

Локлейн посмотрел на ее бледное лицо и взъерошенные волосы и предложил:

– Почему бы вам не пойти спать?

– Нет-нет, думаю, сначала нужно просмотреть эти бухгал­терские книги, – ответила Мюйрин, взяв свою чашку и сев у огня.

Локлейн решил оставить ее в покое на некоторое время, чтобы она могла остаться наедине со своими мыслями. Он пошел в свою комнату, чтобы распаковать сумку и выложить вещи, пока Циара мыла посуду.

Она так громыхала тарелками, что Локлейн изредка поглядывал, чтобы убедиться, что она не разобьет всю посуду, какая у них есть. Она так сильно скребла по ней, словно хо­тела соскоблить узор с каждой тарелки. Наконец он подошел к тазу и, взяв в руку полотенце, стал брать из рук сестры тарелки одну за другой. Он тщательно вытер их перед тем, как сложить на место в дубовый сервант – самый впечатляющий в комнате предмет мебели, которая, правда, вся была отличного качества.

Мюйрин какое-то время смотрела на них, а потом заметила:

– Должна сказать, здесь очень неплохая мебель. Это ваш отец ее делал?

– Мы никогда не знали ни отца, ни матери. Потеряли их, будучи еще совсем маленькими, – коротко ответил Локлейн, давая понять, что она задела сферу жизни, в которую он не хотел ее посвящать. – Что касается мебели, я сам ее сделал. Изначально я учился на плотника, пока не решил, что гораз­до важнее получить надлежащее общее образование, и стал изучать бухгалтерию и все прочее.

Циара пронзительно взглянула на брата. Не сказав ни сло­ва ни ему, ни Мюйрин, она ушла в свою комнату и закрыла дверь.

Мюйрин залилась краской.

– Простите, я не знала.

Она снова погрузилась в свои бумаги, увидев, что взгляд Локлейна стал тяжелым, как гранит.

Он закончил вытирать тарелки, упрекая себя за то, что был гак груб с Мюйрин, и за то, что не рассказал ей всю правду о своих родителях. Он оправдывал себя тем, что не хотел ее смущать еще больше, чем раньше, своей бедностью. Слово «незаконнорожденный» было таким ужасным…

Но как ни старался, он не мог скрыть свою досаду из-за неуместного вопроса. Он чувствовал себя бабочкой, порхаю­щей над пламенем свечки. Наконец Локлейн подошел к камину и спросил:

– Ну что, разобрались, что к чему?

– Еще не совсем, но, кажется, я начинаю понимать, на­сколько все плохо, – ответила Мюйрин, ненадолго отрывая взгляд от бумаг.

– Я думаю, нам надо поскорее привести все дела в порядок. Поскольку все знают, что Августин умер и что вы очень мо­лоды и неопытны, кредиторы тут же выстроятся в очередь, требуя возвращения денег, – рассуждал Локлейн.

Мюйрин громко захлопнула книгу и, возвратившись к сто­лу в центре комнаты, взяла бумагу и ручку.

– Если только я не навещу их первая. Завтра я составлю их список. Но сначала я напишу письмо своим родным, со­общу им новости и предупрежу, чтобы они не мчались сюда на первом же корабле.

– Как вам кажется, они вам поверят? Мюйрин вяло улыбнулась.

– Я могу быть очень убедительна, когда захочу.

После этого она написала довольно бодрое письмо родителям, в котором говорилось, что, несмотря на случившуюся трагедию, семья Августина приняла ее и что все необходимые формаль­ности после ужасного происшествия соблюдены. Она удивилась, как легко ложатся на бумагу слова неправды, но в то же время понимала, что это и есть борьба за существование. И если для этого нужно пару раз прибегнуть ко лжи, так тому и быть.

Кроме того, Мюйрин написала своему зятю Нилу, где рассказала о плачевном состоянии дел в Барнакилле, но убедительно просила его не говорить об этом ни одной живой душе, особенно Элис.

Она знала, что рискует, но кто-то должен был знать, как плохо обстоят дела. Она обнаружила, что это неукротимое излияние чувств принесло ей облегчение, словно огромный камень упал с ее плеч. Нил поможет ей сделать так, чтобы поместье осталось на плаву, в этом она была уверена.

Но как ни хотела она довериться Нилу, она знала, что просто не может этого сделать. Если бы она рассказала ему обо всем, Нил непременно настоял бы на ее возвращении домой. Нет, Мюйрин никогда не скажет никому горькую правду о своем ужасном замужестве и кошмарных событиях, происходивших за закрытыми дверями отеля «Гресхем», пока последняя пуля в пистолете не положила этому конец. Да и сама Мюйрин не хотела когда-нибудь снова думать об этом.

В последнем абзаце она спросила о ценных бумагах и фи­нансовых инвестициях на свое имя, затем подписала письма традиционно пожелав Нилу заботиться о себе и Элис и выразив надежду на скорый ответ.

Она как раз запечатывала письмо в конверт, когда Доклейн вышел из своей комнаты.

Она нервно глянула на него, когда он вырос за ее спиной.

– Уже очень поздно. Она неохотно ответила:

– Я уже иду спать. Покажете мне дом завтра? А потом можно будет съездить в город, встретиться с бухгалтером и юристом.

– Конечно. А вы уверены…

–Нет смысла откладывать неизбежное. Я не дурочка, Локлейн. Я видела Барнакиллу в лунном сиянии, и состояние с не самое лучшее. Теперь мне нужно посмотреть на нее в холодном свете дня. К тому же вы сами только что сказали мне, как мало у нас времени.

– Вы очень смелая, – сказал он, поправляя выбившуюся прядь волос у нее над бровью.

Мюйрин отступила назад, напуганная его близостью так, словно она может растаять от его нежного прикосновения.

– Не такая уж и смелая, Локлейн. Признаюсь, я уже на­чинаю бояться. Но не могу позволить себе быть слабой. И не могу слишком полагаться на вас. Вы меня понимаете?

Локлейн резко отвел руку.

– Да, Мюйрин, понимаю. Но вы знаете, где меня найти, если я понадоблюсь.

Она лишь улыбнулась.

– Спокойной ночи, Локлейн.

– Спокойной ночи.

Он кивнул, не сводя глаз с ее лица, пока не закрылась дверь.

Мюйрин пошла в комнату Циары. Расстегнув верх платья, она легла и попыталась расслабиться, глубоко дыша. Она хо­тела, чтобы Локлейн обнял ее, поцеловал. Неужели это так плохо? Но она чувствовала, что Циара не признает их дружбы с Локлейном. Локлейн держал ее за руку, касался ее ладони, ее плеча, сидел рядом с ней и не спускал с нее глаз во время ужина. Рано или поздно люди все равно это заметят, и по­ползут слухи.

Мюйрин видела и то, какую неловкость он испытывает от того, что у него такой бедный дом, и как отчаянно старается произвести на нее хорошее впечатление. Хуже всего было то, что все это ее ничуть не волновало. Но и нельзя было показать ему, что неловкость его поведения замечена, это могло его обидеть. Видно, что он очень гордый.

Мюйрин с грустью отметила, что Локлейна смущали его жилье и пища, казались ему не слишком подходящими для нее. Но были вещи гораздо хуже, чем небольшой соломенный домик и тушеный кролик – например, не иметь дома, голо­дать, и все это ожидает их в недалеком будущем, если ей не удастся вскоре привести все в порядок.

Мюйрин перевернулась на бок и заставила себя подумать о прекрасных пейзажах, которые видела за окном по пути из Дублина. Голубые и зеленые озера Ферманы. Там много жилищ и похуже этого. За время своих разъездов по Шотландии она видела гораздо более безрадостные места. Она обязательно справится. Она должна.

Хоть она и пыталась выбросить из головы мысли о Локлейне, последнее, о чем она подумала, был их жаркий поцелуй в коляске и прямой взгляд его блестящих серых глаз.

Глава 9

После бессонной ночи, во время которой она только и делала что ворочалась, Мюйрин встала рано утром. Одевшись, она пошла набирать насосом воду и разожгла огонь с помощью торфа, который набрала из кучи за домом. Затем занялась при­готовлением каши для них, а еще умылась, пока вода была го­рячей.

Локлейн вышел из своей комнаты и побранил Мюйрин за то, что она не осталась в постели подольше.

– Со мной все в порядке, правда. Я очень хорошо спала, – соврала она. Она была уверена, что, если признается, что ей плохо спалось, то Локлейн подумает, будто это из-за того, что ей пришлось спать на полу.

Однако Циара из спальни услышала их разговор. Когда Мюй­рин вышла, чтобы набрать еще одну корзину торфа, Циара, войдя в комнату, заметила:

– Она ужасно спала. Всю ночь крутилась и стонала во сне.

– Знаю, я слышал, – озабоченно отозвался Локлейн. – Но, по-моему, сегодня утром она спокойна и вовсе не грустна.

– Я думаю, это потому, что ей пока все так непривычно и не­знакомо здесь, вдалеке от дома.

– И все же это странно. За последние две ночи у нее не было никаких кошмаров, – рассеянно произнес Локлейн, поедая свою кашу.

Он поднял взгляд и встретил недоуменный взгляд сестры, когда она воскликнула: «Что ты сказал?»

– После смерти Августина мы жили в одном номере, чтобы я мог за ней присмотреть. Кроме того, так дешевле, а ты знаешь, как у нас сейчас туго с деньгами. В то время это было целесо­образно, – объяснил он с невинным видом, хотя почувствовал, как непривычная краска смущения постепенно залила его щеки. – Мюйрин, мне показалось, чувствовала себя хорошо, может, даже слишком хорошо.

Циара фыркнула:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я виделся с отцом Бреннаном, когда был в Дублине. Он был так любезен, что позаботился о похоронах, хотя Августин умер при особых обстоятельствах. После церемонии он предупредил меня, что Мюйрин может замкнуться в себе, при этом изо всех сил стараясь держаться ровно и выглядеть нормально. Он боялся, что ей будет слишком тяжело в Барнакилле, когда она узнает об ужасном состоянии дел, и попросил меня быть сверхбдительным. Теперь я прошу тебя о том же. Ты присмо­тришь за ней, попробуешь завоевать ее доверие? В конце кон­цов, если Мюйрин ничего не удастся, нам придется пойти по миру.

Циара выглядела более хмурой, чем обычно, но обещала бра­ту, что попробует.

– Бедняжка. Я вообще не понимаю, как она вышла за Авгу­стина Колдвелла.

Она вздрогнула, затем поднялась из-за стола и принялась неистово драить тарелки.

– Для нее было бы лучше никогда не приезжать сюда. Барнакилла – несчастливое место, – заметила она, окидывая бра­та пытливым взглядом.

Локлейн поднялся со стула и пошел в свою комнату, чтобы умыться и побриться, пытаясь понять, что, черт возьми, происходит с Циарой на этот раз. Через несколько минут он вышел обратно в чистой рубашке, жилете и брюках и отложил грязное белье в стирку.

Наконец Мюйрин принесла торф. Локлейну не нравилось, что она тащит такую корзину, но он решил промолчать, только подошел и помог поднести корзину к очагу.

Она села за стол, чтобы позавтракать. Он видел, что ее лицо помрачнело. Конечно, ведь она прошлась мимо нескольких до­мов и увидела своими глазами, в какой бедности и нищете жи­вут люди.

Он попытался подбодрить ее словами:

– Нам сегодня нужно многое сделать, правда? А Циара тут собирается помочь вам привести в порядок большой дом. В кон­це концов, она вела здесь хозяйство уже много лет.

Локлейн улыбнулся сестре.

Чашка, которую мыла Циара, выскользнула у нее из рук и раз­летелась на кусочки. Циара принялась подметать, а потом убе­жала в свою комнату и захлопнула дверь.

Мюйрин и Локлейн с недоумением уставились друг на друга.

Локлейн решил было пойти следом.

– Нет, не надо. Просто дайте ей побыть одной, – останови­ла его Мюйрин, протягивая руку, чтобы перехватить его за­пястье.

– Но она же…

–Да, конечно, она расстроена. Все мы расстроены. Ведь как это тяжело для меня – приехать сюда вот так и столкнуться с неприкрытой нищетой, такой, какой я никогда не знала и ко­торая станет намного ощутимее для всех вас, если я не смогу исправить здешние дела. А насколько страшнее это, наверное, для вас, Локлейн, ведь вы помните поместье процветающим. Теперь представьте, как должно быть тяжело сейчас Циаре, которая оставалась здесь и видела, как Барнакилла постепенно приходит в упадок, пока вы были в Австралии. Здесь все страдали. Вы, конечно, и сами видите это? Так что, пожалуйста, будьте терпимы к ней. Вы, наверное, напомнили ей обо всем, что она потеряла.

– Что-то вы вчера вовсе не расстроились, когда продали все свое имущество.

– Люди все разные и по-разному относятся к несчастьям. После того как похоронила Августина, я решила отсечь про­шлое. Что толку сожалеть об ошибках или о том, чего мы не можем изменить? Вы вспомнили о вещах, которые я прода­ла, о платье, коляске. По сути, Локлейн, ни одна из этих вещей не была моей. Да, все они новые. Но принадлежали они Мюйрин Грехем, новоиспеченной невесте. Сейчас же я Мюйрин Грехем Колдвелл, бедная вдова. Я должна научиться соответствовать новой роли. Так что все это для меня не имеет значения, кроме денег, которые мы получили, чтобы начать все сначала. Я сде­лаю все возможное, чтобы переписать все с чистого листа, по­строить заново и свою жизнь, и Барнакиллу.

Локлейн молча добавил торфа в огонь, пока Мюйрин соби­рала осколки и заканчивала мыть посуду. Потом она позвала Циару через закрытую дверь:

– Я иду в дом. Жду вас там, когда вы будете готовы. Локлейн посмотрел на Мюйрин, и взгляд его серых глаз встре­тился с ее взглядом.

– Спасибо, вы так добры к ней.

– Не стоит благодарности. Похоже, ей нужен друг, как, впро­чем, и мне.

Солнце ярко светило, когда она ступила на тропинку, веду­щую от группы коттеджей к особняку. Локлейн следовал за ней, и Мюйрин воодушевленно комментировала все, что видела.

– Здесь есть несколько старых деревьев, и земля, похоже, вполне плодородная. Вот только скал и папоротников здесь поменьше, чем было у нас. А как обстоят дела с пастбищами?

– Хорошо, вот только если бы у нас был скот, но его давно нет. Даже цыпленка едва ли можно найти во всей округе. Все, что у нас есть, – две тягловые лошади.

– Это значит, что мы можем, по крайней мере, добраться до города, – с заметным облегчением отметила Мюйрин.

Локлейн повел ее к переднему фасаду особняка и, открыв дверь массивным ключом, впустил внутрь через главный вход.

Стремительно разбегающиеся мыши и многочисленные пти­чьи гнезда – вот что первое ожидало их в холле. В полутьме она уставилась на паутину, которая была едва ли не единствен­ным убранством дома. Проходя из одной пустой комнаты в дру­гую, она чувствовала, что у нее душа уходит в пятки. Ничего не осталось от былой Барнакиллы, кроме грязи и нищеты, слов­но Августин оставлял за собой лишь мусор всюду, к чему бы ни прикоснулся.

Единственной комнатой, о назначении которой можно было еще догадаться, был небольшой кабинет, где стоял диван с не­сколькими несвежими одеялами, как бы подсказывая Мюйрин и Локлейну, где спал Августин во время своих последних визи­тов в Барнакиллу. Библиотека была плотно забита книжками, здесь стояли всего один или два расшатанных стула и очень старый диван. Все остальные комнаты внизу были совершенно голые. Из них было продано все до нитки.

Кухня тоже так и кишела мышами и крысами, но Мюйрин увидела и несколько явных ее достоинств, позволяющих кое-что исправить. Она была большой, а в лучшие дни Барнакил­лы – шумной и суетливой. Здесь было несколько духовок для жарки и выпечки, духовка для хлеба и даже коптильня, раз­мещавшаяся в конце кухни. Там был большой медный котел, который висел над решеткой, и огромная бадья. Мюйрин ви­дела, что это паровой котел для стирки, а рядом было несколь­ко больших раковин, несомненно, для этой же цели. И, что было лучше всего, неподалеку стояли два водяных насоса.

Кладовые были огромными, они тянулись от пола до потол­ка, и на полках стояли несколько корзин с овощами и жестяных коробок с мукой, овсом и сахаром.

По застекленным шкафчикам кладовки Мюйрин догадалась, что, по крайней мере, Августину не удалось продать что-либо из кухонного оборудования. Здесь были простые наборы гли­няной посуды, деревянных и стальных ложек и вилок и не­сколько хороших ножей. Было здесь даже несколько фарфоро­вых изделий в застекленном деревянном шкафчике, встроенном в стену коридора между кухней и тем, что, по предположению Мюйрин, должно было когда-то представлять собой столовую. Без сомнения, серебряные столовые приборы тоже были когда-то проданы.

В шкафах под духовками было несколько больших котлов и сковородок и. еще немного овощей и картофеля, и даже не­сколько бутылок вина. Все было покрыто слоем грязи и пыли, но вселяло оптимизм: Мюйрин, по крайней мере, чувствовала, что ей есть с чего начинать новую жизнь.