Глава 7

Я проснулась от настойчивого стука в дверь и в страхе, который все еще, как последний клочок густого тумана, окутывал мой мозг после событий прошлой ночи, вскочила с кровати.

– Кто там? – крикнула я.

– Габриель. Я принесла вам поднос с завтраком.

Я нащупала ногой тапочки и накинула халат. Боль в горле, от которой я часто просыпалась ночью, прошла, но синяки, оставленные пальцами дяди Мориса, были ясно видны на белой коже шеи. Я схватила стул и оттащила его от двери. Вошла Габриель и презрительно посмотрела на него: – Итак, значит, теперь ты строишь баррикады?

Видимо, она решила перейти на "ты" без моего согласия. Я в очередной раз почувствовала раздражение. Но этой ночью, ложась спать, я обещала себе больше не враждовать с Габриель, чтобы не подвергать опасности дядю Мориса, поэтому заставила себя улыбнуться и взять у нее поднос.

– Вы женщина, Габриель. Когда вы были в моем возрасте, разве не заставили бы вас подобные ночные события найти способ закрыть дверь своей спальни?

– Я не была такой слабой и глупой, как ты, – фыркнула она. – Я в этом уверена. Думаешь, стул остановит того, кто полон решимости войти?

– Возможно, нет. Но мысль о том, что стул стоит там, помогла мне уснуть.

– Тьфу! – проворчала Габриель. – Какими глупыми бывают юные девушки! Но может статься, внутри этой хорошенькой головки ум интриганки? Поэтому-то ты и помирилась с месье прошлой ночью, а? И теперь мы все – друзья?

– Я хотела бы, чтоб так было, – ответила я. – И готова попробовать. А вы?

– Ты готова, да? – Она подозрительно посмотрела на меня. – Почему? Что здесь произошло ночью после того, как мы покинули вас?

Я пожала плечами:

– Что могло произойти между дядей Морисом и мной? Он извинился за то, что причинил мне боль. Я извинилась за то, что моя глупость вывела его из душевного равновесия. Мы договорились забыть об этом. Вот и все.

– Он тебя подкупил! – Ее черные глаза презрительно блеснули. – Ты ведь любишь красивые вещи, а? Платья? Драгоценности?

– Драгоценности? – Я засмеялась. – Какая девушка их не любит? Вы как-то вспоминали о том времени, когда были моложе. Только не говорите, что не любили тогда красивых вещей!

– Это было время войны. Тяжелое время. Но я понимаю, о чем ты толкуешь. – Она кивнула, напряженно изучая меня. – А я говорю о том, что человеку, которого можно подкупить, нельзя доверять. Месье, наверное, преподнес тебе подарок? А? И теперь ты надеешься на большее, поэтому и пытаешься ублажить меня?

Тут уж я потеряла всякое терпение.

– Я признаю безнадежность своих попыток установить добрые отношения! – раздраженно выпалила я. – Все, чего я пыталась добиться, – это сделать свое пребывание в замке необременительным для нас обеих. Вас, кажется, возмущает одно мое присутствие здесь, хотя я не сделала ничего, за что вы вправе меня невзлюбить. Это, конечно, ваше дело, но в таком случае держитесь от меня подальше. По крайней мере, обоюдное неудобство не продлится слишком долго.

Габриель бросила на меня странный задумчивый взгляд:

– Ты раздумала оставаться в поместье? Намерена вернуться обратно в Америку?

– Там люди гораздо дружелюбнее, чем здесь.

– Да? И когда же ты уезжаешь?

Мне потребовалось большое усилие, чтобы не вспылить в ответ. Она зашла слишком далеко! Но я вспомнила о дяде Морисе и сжала зубы.

– Поскольку вы дали мне почувствовать себя здесь нежеланной гостьей, я завтра же закажу билет на самолет!

Габриель кивнула и засмеялась, выражение удовлетворения появилось в ее подлых глазах.

– Перекладываешь ответственность на бедную Габриель? Отлично. У меня широкие плечи, я могу это вынести. А у тебя есть характер! Возможно, при других обстоятельствах мы могли бы поладить друг с другом. Теперь, когда я знаю, что ты не собираешься здесь оставаться навсегда, я постараюсь быть с тобой полюбезнее, пока ты будешь у нас гостить. А ты перестанешь считать меня наглой прислугой, забывающей о своем месте. Ни ты, ни кто другой не вправе учить меня жить. Так что ешь свой завтрак, а я пока впущу сюда немного света и воздуха.

Экономка большими шагами прошла к окну и раздвинула занавески. Яркий солнечный свет заполнил комнату, напоминая о том, первом дне моего пребывания здесь, когда она сделала то же самое и я увидела массовое убийство голубей.

– Если мой дядя сегодня практикуется в стрельбе, вам не стоит беспокоиться, Габриель, – поспешно сказала я.

Она засмеялась:

– Ты и здесь одержала победу, а? Видишь грифов? Голубей сегодня на лужайке гораздо больше, чем обычно. Лабрус с утра хорошенько накормил их зерном. Ты не слышишь, как они воркуют внизу?

Она наблюдала за мной, когда я изумленно посмотрела в сторону окна, внезапно услышав оживленное воркование на лужайке.

– Они не боятся? – удивленно спросила я.

– Они никогда не боялись, – с презрением ответила она. – По крайней мере, до тех пор, пока не становилось уже слишком поздно для страха.

Любопытство побудило меня осторожно подойти к окну. Лужайка внизу была заполнена белыми голубями. Одни из них с жадность продолжали поедать зерно, причем без последствий, в отличие от прошлого раза. Я невольно взглянула вверх, ища грифов. Ни одного черного пятна, парящего над замком, ни одного стервятника, сидящего на дереве или на каменной стене!

– Где же грифы? – спросила я удивленно.

– Я-то думала, это тебя обрадует. Их здесь нет. Они хорошо покормились в другом месте. Взгляни вон туда.

Я перевела взгляд на виноградники, где работали деревенские, и заметила у кромки леса неровную линию черных точек, усыпавших ветки деревьев. Птицы сидели неподвижно. Я поежилась и отвернулась.

– Кто-то покормил их там, наверху?

– Да, твой дядя и Альбер поднимались туда этим утром. Наверное, они подстрелили свинью или оленя, а может, волка. Разрезали кое-где шкуру, чтобы птицам было легче есть. К ночи ничего не останется, кроме костей, которые потом растащат волки. Они обожают костный мозг. – Глаза Габриель сверкнули. – А может, хозяин с Альбером убили пару волков и одного спрятали в пещере, чтобы покормить птиц и завтра. Ну что, мадемуазель? Грифы по-прежнему едят, а чувствительная натура мадемуазель не задета, а? Я помню время, когда хозяин не был таким деликатным с другими.

Она усмехнулась и ушла. После этого я почувствовала себя значительно лучше, с удовольствием поела и выпила кофе. За окном день искрился солнечными лучами, как шампанское. В полях за работой пели деревенские. Я приняла душ и оделась, с облегчением думая об Этьене Метье и Везоне. Сегодня утром даже человек, который жил странной жизнью особого агента французского правительства, казался приятной личностью по сравнению с обитателями Замка грифов.

Я давно простила беднягу Пьера Бурже, а о Мадлен у меня были только хорошие воспоминания. Мне захотелось опять поехать в Везон, но я поздно встала сегодня, к тому же мне нужно было сходить в деревню, чтобы позвонить в посольство и все разузнать для дяди Мориса. Но мысли мои летели в Везон, как утешение. Большей частью, как я вынуждена была себе втайне признаться, они касались Этьена, его дружелюбных глаз и красивого загорелого лица.

Я вспомнила, как он умолял меня попозировать ему, и понадеялась, что он приедет в Токсен, хотя и сомневалась, что дядя позволит ему повидать меня, не говоря уж о том, чтобы остаться в замке.

Натянув свитер с высоким горлом, я вытащила рубины из своей дорожной сумки, куда положила футляр, и надела, снова невольно залюбовавшись ими. Они действительно были великолепны. Многие девушки предпочитают бриллианты, но я решила, что меня вполне устраивают рубины. Во всяком случае, такие, как эти. В свете дня они мягко мерцали и казались густо-красными на фоне золотой оправы. Даже на моем белом простом свитере они выглядели прекрасно, и я с неохотой сняла их и вновь спрятала в сумку. Да, не стоит сомневаться в щедрости моего дяди, сделавшего мне такой королевский подарок.

Внезапно я услышала шум мотора приближавшегося автомобиля и чье-то пение.

– Tiens voila du boudin... – выводил приятный мужской голос, почти заглушавший гул мотора. – Есть кровяная колбаса, кровяная колбаса. Для эльзасцев, швейцарцев и лотарингцев...

Я подошла к окну и выглянула. От ворот в сторону замка медленно взбирался по дороге древний грузовик. Вот он проехал под моим окном и направился к кухне. Его кузов полностью был загружен овощами, фруктами, мешками с зерном и мукой, под мешковиной виднелись очертания окороков и кусков бекона. На заднем дворе машина остановилась, и из кабины вылез певец. Он был без головного убора, рукава его рубашки, закатанные по локоть, открывали коричневые от загара руки. Этьен Метье!

Увидев его вновь, я ощутила неожиданную бурную радость. Веселая песенка, видимо, предназначалась мне, чтобы привлечь мое внимание. Я высунулась из окна и помахала ему рукой. Он сразу увидел меня, и улыбка тут же изменила его лицо, сделав его почти мальчишеским.

– Доброе утро, мадемуазель! – крикнул он весело. – Надеюсь, вы хорошо проводите каникулы? Разве не восхитительный сегодня день? Какое освещение для портрета, а? И эти горы, и виноградники, это место...

Я обнаружила, что смеюсь, как не смеялась еще ни разу в Замке грифов. Как будто я вновь вернулась в Новый Орлеан, а тот, кто приехал на этой старой машине, пригласил меня на танцы и теперь набирается смелости, чтобы получить разрешение моего деда.

Давно уже я так тщательно не занималась своим макияжем. Закончив, я поспешно сбежала по лестнице, слыша с кухни неприятный голос Габриель, ругавшей Марсо за какие-то упущения. Когда я входила в гостиную, из библиотеки, покашливая, вышел дядя и стал подниматься по лестнице.

– И к тому же, Марсо, разве тебе было позволено привозить в замок чужаков, а? – Даже в гостиной был слышен воинственный голос экономки. – Место наших арендаторов в Везоне, на полях. Им нужно работать, а не бездельничать здесь!

– Он рассказывал мне, что у месье Жерара очаровательная домоправительница, мадам Бреман, – донесся до меня насмешливый голос Этьена. – Он день и ночь пел вам дифирамбы каждый раз после того, как бывал в замке. Разве это не так, Жак? И такая прекрасная повариха, говорил он! О, я, Этьен Метье, знаю о вас довольно много, мадам Габриель Бреман, поверьте мне. Жак доводит бедную, ревнивую мадам Марсо до безумия тем, как он о вас говорит. А женщину, которая могла сделать такое с Жаком, у которого рыбьи глаза и в венах течет холодная рыбья кровь, я должен был сам увидеть, мадам. Правильно, Жак?

– Он сумасшедший, как все художники, – проворчал Марсо. – Не обращайте на парня внимания, мадам Габриель.

– Видите? – засмеялся Этьен. – Как искусно он скрывает свою любовь к вам! Но не стоит разочаровываться, мадам Бреман. Он говорит так только потому, что бедняжка Мари подслушивает у двери. Если бы вы были с ним наедине, держу пари, он запел бы иную песню.

– Дурак! – фыркнула Габриель. – Хотя вы правы насчет его рыбьих глаз и крови. Каким же ему еще быть? Лабрус не должен был позволять вам въезжать в замок... Зачем ты его привез сюда, Марсо?

– Он донимал меня, мадам Габриель. Он...

– Это художник, да? Метье? Молодой человек, вы совсем не похожи на художника. И ведете себя не так и поете...

– Tiens voila du boudin, voila du boudin, voila du boudin... – пропел Этьен. – Дорогая мадам Габриель, без всякого сомнения, вы женщина остроумная. Вы заинтриговали меня так же сильно, как бедного Жака. Но почему бы мне не петь о кровяной колбасе, когда мы привезли вам целых пять связок? Правда, почему?

– Где вы научились этой песни, а, художник? Не в студии же какой-нибудь, клянусь, что нет. Тогда где?

Этьен засмеялся.

– "Тогда где?" – передразнил он ее. – А она еще и умная, а? Мадам, разве вы не знаете, что это за песня?

– Конечно, знаю, – вновь фыркнула Габриель. – Я спрашиваю, где вы научились ей, поскольку предполагается, что вы художник, а не военный, месье.

– Возможно, мадам слышала о Дьенбьенфу и о третьем полку Иностранного легиона, который сражался против Хо Ши Мина? Это был мой полк. Это была наша песня.

– В Индокитае? Во Вьетнаме? – недоверчиво спросила Габриель.

– Ну конечно, мадам. Где же еще?

– Тогда что вы, солдат Легиона, делаете на ферме, тратя время на рисование и работу на полях?

– Если бы вы побывали в Дьенбьенфу, мадам, вы не спрашивали бы об этом, – задумчиво ответил Этьен. – Где угодно, только не там и не в сражении с вьетминовцами.

– Тьфу! – с отвращением произнесла Габриель. – Вы такой же чистоплюй, как и все остальные вашей породы. Я бывала в местах и похуже. Много раз. А теперь убирайтесь из моей кухни! У меня полно работы.

– Намек понял! – засмеялся Этьен. – Пойду понежусь на солнышке во дворе и подожду беднягу Жака.

– И пришлите эту дуру Мари. Она думает, что может сидеть на своей широкой заднице, пока я здесь вкалываю?

– Я не был бы удивлен этому. Я скажу ей.

Он начал весело насвистывать и, видимо, вышел во двор, так как свист слышался уже с улицы, затем ненадолго замешкался возле грузовика и продолжил свой музыкальный путь вокруг замка в сторону фасада.

– Это и есть тот художник? Племянник Бурже?

Я совершенно забыла о дяде Морисе, но вот он уже здесь, стоит за моей спиной. Я чуть не подпрыгнула от испуга.

– Да, дядя. Его зовут Этьен Метье.

– Художник, да? Это легко сказать. Каждый мошенник во Франции претендует на то, что он или художник, или писатель, или скульптор.

Легкий способ жить за счет благотворительности или скрывать свои истинные цели.

– Но месье Метье на самом деле художник, дядя Морис. Я видела его работы, и они действительно очень хороши.

– В Везоне? Проще простого выдать чужие работы за свои.

– Но это были его собственные работы! – возмутилась я. – Когда я была там, он показал мне незаконченную картину. Пейзаж с черными силуэтами людей в поле пшеницы.

– Ты видела, как он рисует?

Я удивленно уставилась на дядю:

– Почему вы так подозрительны к месье Метье, дядя Морис?

– Дениза, ты видела, как он рисует? – нахмурившись, настойчиво повторил он свой вопрос.

– Нет, я на самом деле этого не видела. Он работал в поле со своими дядей и тетей. Но он показал мне незаконченную картину и еще одну, которая только что высохла. Кстати, он просил позволения написать мой портрет.

Дядя вздохнул и отвернулся:

– Ты прекрасно знаешь, почему я так подозрителен. Это давно стало моей второй натурой. Я в ужасе оттого, что вся Франция однажды может узнать обо мне...

Он замолчал, и я импульсивно сказала:

– Я сожалею, дядя. Но здесь нет никакой опасности, если только она не исходит от Габриель и Альбера. Чем может вам угрожать месье Метье?

Он быстро взглянул на меня:

– Я тебе говорил, что у меня есть причины подозревать чужаков.

Тут мне в голову пришла одна мысль.

– Дядя, если вы подозреваете месье Метье, почему бы вам не позволить ему написать мой портрет? Он сказал, что сможет рисовать меня здесь или в Токсене. Это не доставит вам никакого неудобства. А когда он меня напишет, вы быстро поймете, что он не только художник, но и очень талантлив.