Глава XVII,

доказывающая неразумность здравого смысла

Сэр Мармадьюк пробудился внезапно. Он открыл глаза и увидел лицо Евы-Энн, склонившееся над ним в розовых рассветных лучах.

– Что такое, дитя мое? – он сонно повертел головой.

– Завтрак… завтрак почти готов! – ответила девушка и оглянулась на весело полыхающий костер.

– Завтрак? – повторил он. – Но почему так рано? Солнце ведь едва встало. И чем ты так встревожена, дитя мое? – он только сейчас заметил, что девушка очень бледна.

– Твоей судьбой! – она всплеснула руками. – Меня тревожит твоя трость с золотым набалдашником! Сегодня ночью мне приснился ужасный сон, будто тебя схватили и куда-то тащат, чтобы предать ужасной смерти. Я проснулась, дрожа от страха, и никак не могла заснуть снова, каждый шорох пугал меня! Тогда я подбросила в костер дров и села рядом с тобой. Всю ночь я молила Господа, чтобы он защитил и уберег тебя. Но страх все не отпускает меня, даже молитвы не помогли.

– Уверен, небеса вняли твоей мольбе, милая Ева-Энн! Оглянись, ведь ночь уже прошла! Скоро засияет солнце, и наступит чудесный день. Мы с тобой живы и невредимы, и нет никаких причин для беспокойства… А чайник, судя по всему, закипает, и если ты выделишь мне немного горячей воды, я удалюсь в какие-нибудь кусты и предамся бритью.

– Ты не сердишься, что я так рано разбудила тебя? – она робко улыбнулась и сняла с огня кипящий чайник.

– Напротив, Ева-Энн, я глубоко признателен тебе за это. Такое чудесное утро. Послушай, как поют птицы! О, а что это шипит на сковородке, неужто ветчина?

– Нет, Джон, окорок.

– Превосходно! А сама ты так же прекрасна, как и это утро, дитя мое. Хотя глаза твои немного и тяжелы от бессонницы, все равно ты сущая дриада.

– Дриада? А кто это, Джон?

– Богиня лесов.

– О! – тихо воскликнула она. – Богиня? Это звучит немного богохульственно.

Румянец залил ее щеки, она смущенно потупила взор, и сэр Мармадьюк нашел, что так девушка еще прелестней.

– Истинная правда! – серьезно ответил он. – В самом деле, с тобой не сравнится ни одна дриада, ни одна богиня, ибо сегодня, дитя мое, ты чудо как хороша!

– Нет, – девушка смущенно покачала головой, – мои волосы в таком беспорядке! Я забыла причесаться – мне было не до того.

– Твои волосы? Возможно. Сними-ка чепец, дитя мое.

– Но они ведь рассыпятся, Джон.

– Позволь мне взглянуть, Ева-Энн, на это чудо.

– Но…

– Пожалуйста.

Быстрым движением она стянула с головы простой чепец и тряхнула головой. Волосы упали тяжелой волной, закрыв девушку до самого пояса.

– Вот это да! – восхищенно прошептал джентльмен. – Ева-Энн! Вот это да!

– Что? – робко спросила она. – Что такое?

– Ты! – все так же тихо проговорил он. – Твои прекрасные волосы!

– Это все пустое, греховное тщеславие! – Она закрыла лицо ладонями. – Какая же я бесстыжая, стою перед тобой в таком виде, напоказ. Ну почему я такая дурная, Джон? Никто из мужчин никогда не видел меня такой, даже мои старики. Они, наверное, умерли бы от возмущения! А ты… ведь ты мужчина, Джон, а я стою перед тобой и чувствую себя такой безнравственной!

– Ты выглядишь как ангел света! Поэтому я и не могу оторвать от тебя глаз.

– Вода для бритья стынет! – она резко повернулась и скрылась в палатке.

Сэр Мармадьюк собрал все необходимое и спустился к ручью. Установив на дереве маленькое зеркальце, он приступил к бритью. Через несколько минут джентльмен остановился и прислушался – со стороны палатки доносилось тихое пение. Ева возилась с завтраком и что-то пела. И мелодия, что она напевала, была несколько печальна. Сэр Мармадьюк улыбнулся – он узнал один из покаянных псалмов.

Вскоре залитый солнцем воздух наполнился изумительными запахами – ароматом кофе и благоуханием поджаренного окорока. Ополоснув лицо и руки в искрящемся ручье, сэр Мармадьюк поспешил обратно. Желудок его призывно пел. Картина, открывшаяся взгляду нашего джентльмена, была воистину изумительной. Завтрак, аккуратно разложенный на белоснежной салфетке, манил и звал отведать себя.

Ева-Энн прошептала благодарственную молитву, и они принялись за еду. Какое-то время джентльмен молчал, полностью поглощенный едой, когда же чашка с кофе наполовину опустела, он взглянул на девушку:

– Печально осознавать, Ева, дитя мое, что я прожил сорок пять лет и так много упустил.

– Ты имеешь в виду кофе и ветчину, Джон?

– И это тоже. Я начинаю получать удовольствие от вещей, о существовании которых раньше и не подозревал.

– От каких же?

– От нашего товарищества, ведь мы с тобой настоящие друзья и товарищи, ты согласна, Ева-Энн?

– Да, конечно.

– И вот два товарища сидят здесь в блаженном уединении и в высшей степени рады и этому уединению и друг другу. Ты согласна?

– Конечно, Джон.

– Нам еще очень далеко до Лондона.

– А сколько осталось, по-твоему? – она с некоторым беспокойством взглянула на него.

– Шестьдесят миль или около того. Если, конечно, ты еще стремишься туда…

– Мне все равно! – воскликнула она. – Мне все равно, лишь бы мы были вместе, и ты находился в безопасности.

– Все равно? – повторил он. – Что ты имеешь в виду?

– Совсем все равно! – кивнула девушка. – Мне безразлично, в каком направлении мы пойдем.

– Боже! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Одно время у меня возникло подозрение, что твои суждения основываются на здравом смысле.

– Увы, боюсь, что это не так, – печально вздохнула Ева.

– И слава богу! – с горячностью откликнулся джентльмен.

– Неужели ты рад этому, Джон? – удивленно спросила девушка.

– От всего сердца, дитя мое, ибо на свете мало имеется вещей, раздражающих меня больше, чем Здравый Смысл.

– Но ведь, – она подняла на него свои ясные серые глаза, – большинство добродетельных людей гордятся тем, что обладают им.

– Думаю, так считают закоренелые эгоисты, – кивнул он, – несчастные существа, на которых лежит печать проклятья, и им вряд ли когда-нибудь удастся вкусить прелести Аркадии..

– Твой кофе стынет, Джон!

– Кофе? – воскликнул он. – Кофе! Я веду речь об Аркадии…

– Я слышу, Джон. Пожалуйста, пей кофе, горячий он куда вкуснее…

– Вот голос здравого смысла! Кофе, и правда, восхитителен! – он с видимым удовольствием опустошил чашку и протянул ее девушке за новой порцией.

– Так, значит, – сказала она, возясь с кофейником, – я все-таки подвержена здравому смыслу?

– Лишь изредка, – ответствовал он, с интересом наблюдая за движением ее очаровательных губ. – Разве кто-нибудь слышал о здравомыслящей богине или дриаде? Это невозможно и совершенно абсурдно. Поэтому я питаю большую надежду, что у тебя не больше здравого смысла, чем у меня.

– Объясни же мне, Джон, разве здравый смысл не означает мудрость?

– По моему глубокому убеждению, он зачастую является противоположностью мудрости. У него имеются иные названия – осторожность, благоразумие, расчетливость. Здравый смысл – вещь такая обыденная, он нагоняет скуку и подрезает крылья воображению. Он спутывает ноги тем, кто стремится к приключениям, ибо здравый смысл любит проторенные и безопасные пути.

– Но разве это плохо, Джон?

– Это оковы, Ева-Энн!

– А что такое Аркадия? Где это, Джон?

– Французы, будучи исключительно дерзким народом, утверждают, что Аркадия находится в Париже, и именуют ее Елисейскими полями; саксонцы зовут ее Валгаллой, буддисты именуют Нирваной, греки – Элисием, а иудеи – Эдемом. Но все истинные жители Аркадии знают – это страна великих и простых вещей, где у входа нас встречает удовлетворенность.

– А ты сейчас испытываешь чувство удовлетворения, Джон?

– Да.

– Благодаря кофе и ветчине?

– И кое-чему еще.

– Чему же?

– Во-первых, тебе, дитя мое.

– О! Как я могу принести тебе удовлетворение?

– Ты такая, какой я тебя и представлял.

– О! – снова произнесла девушка и недоуменно взглянула на джентльмена.

– Ты простодушный ребенок, к которому я испытываю глубокое почтение за присущую ему доброту.

– Почтение? – ошеломленно переспросила она. – Ты.. ты действительно испытываешь ко мне почтение?

– Несомненно!

– Но я не ребенок, Джон. Я женщина, да, да, я женщина! – вскричала она с такой страстью, что он удивленно посмотрел на нее. – Да, я действительно женщина, и не такая уж простодушная, как тебе кажется.

– В самом деле, Ева-Энн?

– Да, в самом деле, Джон, ибо я… я… просто женщина.

– Конечно, – улыбнулся он. – Ты умудренная личность двадцати двух лет, а я в настоящий момент беззаботный мальчишка сорока пяти лет от роду! Чем не чудесная мысль! И все же, клянусь небом, я действительно чувствую себя мальчишкой, который не обременен ни заботами, ни обязанностями, если, конечно, не считать тебя, дитя мое!

– Неужели обо мне нужно заботиться?

– Конечно.

– Меня это беспокоит, Джон!

– Но я рад этим заботам, Ева-Энн, и мне будет грустно расстаться со ними.

– Расстаться? – печальным эхом отозвалась девушка. – Ты имеешь в виду, когда мы попадем в Лондон?

– Да. Но ведь мы еще не в Лондоне.

– Когда ты хотел бы попасть туда, Джон?

– Я не хочу! – Он оглядел залитые солнцем окрестности. – Я предпочитаю Аркадию, где полет жаворонка радует душу, а каждая трапеза – истинный праздником. Да, безусловно, я предпочитаю Аркадию.

– Я тоже, Джон.

При этих словах он обернулся к ней, и взгляды их встретились. Она не отвела глаз, но все ее лицо, от нежной округлой шеи до чистого высокого лба внезапно залил жаркий румянец.

И в этот момент на сцене появился новый персонаж – кусты зашумели, и на поляне возник лохматый пес сомнительной наружности. Собака зарычала, обнажив клыки. Сэр Мармадьюк протянул руку за валявшимся неподалеку почесывателем, но Ева приподнялась на коленях и ласково позвала собаку. Та перестала рычать, насторожила ухо и внимательно посмотрела на девушку. Наконец, изучив ее с ног до головы, собака подошла к Еве и позволила ей погладить себя, продемонстрировав недюжинную сообразительность.

Листва зашумела снова, и показался человек – крепкого сложения, с квадратным подбородком и бычьей шеей, лицо его обезображивали многочисленные шрамы. Наметанный глаз нашего джентльмена мгновенно оценил пришельца. При виде незнакомцев человек остановился, затем, опираясь на дуло собственного ружья, подошел ближе, внимательно рассматривая джентльмена и девушку.

– Надеюсь, вам здесь удобно? – осведомился он.

– Благодарю вас, очень! – кивнул сэр Мармадьюк.

– Жаль.

– Отчего же?

– Оттого что это частная собственность, приятель. Предположим, я сейчас прикажу вам собираться.

– Да, – спокойно ответствовал сэр Мармадьюк, внимательно вглядываясь в лицо незнакомца.

– Что да?

– Предположим.

– Что предположим?

– Что вы прикажете мне «собираться».

– Ну, я это и имел в виду, приятель.

– И я тоже.

– О, Господи, ну и что дальше?

– Как что? Предположим, я соберусь.

– Эй, ваша молодая жена пичкает моего Твистера свежим хлебом! Поосторожнее с собакой, мэм, пес еще совсем молодой, может и укусить.

– Нет, – Ева улыбнулась, – твоя собака не сделает мне ничего плохого. Я люблю животных, и они отвечают мне тем же.

– И не удивительно, мэм, – Лесник вежливо приподнял свою шляпу.

– А теперь предположим, – сказал сэр Мармадьюк, продолжая внимательно изучать обезображенное лицо, – предположим, что мы пригласим хозяина Твистера выпить с нами чашечку превосходного кофе.

– Ну, тогда, приятель, я полагаю, скажу «спасибо».

– В таком случае вас от всей души приглашают. Присаживайтесь, Боб Боец.

– Что? – человек вздрогнул. И тут с ним произошла удивительная метаморфоза. Мрачные глаза просветлели, лицо разгладилось, а сжатые губы вдруг раздвинулись в приветливой улыбке.

Он растроганно посмотрел на сэра Мармадьюка.

– Храни тебя Господь, друг мой, – голос его слегка дрогнул, – ты согрел мое сердце, вот что ты сделал. Никто не называл меня так уже десять или пятнадцать лет. Разрешите мне пожать вашу руку!

Сэр Мармадьюк вскочил и крепко пожал протянутую руку. Ева переводила удивленный взгляд с одного на другого.

– Поразительно, что вы узнали меня, приятель! Поразительно, что Боба вообще можно узнать после стольких лет! Храни вас Господь!

– Ева-Энн, – сэр Мармадьюк повернулся к девушке, – позволь представить тебе Боба Бойца, одного из самых храбрых и сильных людей, которые когда-либо выходили на ринг.

– В самом деле? – спросила она с улыбкой. – Но что такое ринг?

– Мэм, – объяснил старый боец, – ваш муж имеет в виду борьбу, мэм. Ринг – это борьба.

– А, так вы солдат?

– Храни вас Господь, мэм, нет! Я был кулачным бойцом, дрался за деньги.

– О! – вскрикнула Ева.

– Я провел сорок шесть боев и только четыре раза проиграл: Джиму Бэлчеру, Бобу Грегсону, Джеку Барти и Нэту Беллу.

С этими словами Боб отложил ружье, опустился на траву и, прислонившись широкой спиной к дереву, дружелюбно взглянул сначала на девушку, затем на сэра Мармадьюка, после чего хлопнул себя по колену.

– Храни Господь всех нас! – воскликнул он. – Меня нечасто так встречают. В наши дни люди редко вспоминают о Бобе Бойце. А если это и случается, то обычно я стараюсь их не слушать. Дело в том, что я женат! Моя Марта все еще женщина в полном соку, несмотря на шестерых детей и тяжкие труды, но у нее есть один небольшой недостаток – она методистка, что большая редкость в этих краях. Так вот, Марта не переносит даже простого упоминания о ринге. Бедняжка так чтит Господа, что даже сейчас не помягчела по отношению к рингу, а что уж говорить о том дне, когда она впервые увидела меня. Я выиграл тогда бой у Сноба и кровь так и хлестала у меня из ран.

– Из-за Марты вы и оставили ринг?

– Да, все из-за нее. Видите ли, Марта была удивительно красивой девушкой, хотя и методисткой, а я влюбился по уши, впрочем, и сейчас влюблен. А когда парень влюбляется, всякая охота перечить тут же вылетает у него из головы. Поэтому, чтобы сделать приятное Марте, – (тут он глубоко вздохнул), – я оставил ринг и, – (еще один тяжкий вздох), – женился. А после женитьбы стал таким тихим и кротким, вы и не поверите. И все же удивительно, что вы узнали меня. Вы видели мои выступления?

– Неоднократно, Боб.

– Когда же?

– Я стоял у самого ринга, когда вы победили Скроггинса.

– Так давно! Вы, должно быть, были тогда совсем молоды, приятель.

– Да, Боб. К тому же я на самом деле несколько старше, чем выгляжу, – сэр Мармадьюк искоса взглянул на Еву-Энн. – И еще мне довелось присутствовать при вашей победе над Донелли, чемпионом Ирландии.

– Неужели? Храни вас Господь, и немало же денежек перетекло из одних рук в другие в тот денек! Тогда я дрался за сэра Мармадьюка Вэйн-Темперли, о, это был добрый и могущественный хозяин – настоящий спортсмен и первоклассный боец. Он сокрушил и почти убил Бака Моубрея в Павильоне Принца в Брайтелмстоне. Я стоял рядом с его высочеством и видел все! «Ей-богу, – сказал мне тогда его высочество, – Мармадьюк убьет Бака, разними же их, Боб, разними!» Что я и сделал, а его высочество вручил мне десять фунтов. На черепушке у меня раздулась шишка размером с доброе яблоко, а Бак Моубрей так и захлебывался в крови, бровь у него была рассечена, нос разбит. Им, конечно же, следовало бы драться на пистолетах.

– Бровь… рассечена, а… а нос… – Ева осеклась, побледнев.

– Да, мэм. Мой господин сэр Мармадьюк оставил мистеру Моубрею отметину на всю жизнь. Ей-богу, тогда в Брайтелмстоне творились жуткие вещи. Все были молоды и горячи, и слава Богу, мэм, что вы этого не видели, беззаботные сорви-головы, завзятые спортсмены. Я помню, как сэр Мар…

– Расскажите нам о своих успехах, Боб, – перебил его сэр Мармадьюк, бросив косой взгляд на девушку.

– Нет, нет, друг! – воскликнула девушка. – Пожалуйста, расскажи о своем господине, этом сэре… Мармадьюке.

– С удовольствием, мэм. Ведь это именно он вызволил меня из конюшни и отправил тренироваться, благослови его Господь! Хотя тогда его звали просто мистер Мармадьюк, и с того времени прошло уже двадцать лет. Как он был тогда молод, весел и добр! Он смеялся надо всем и надо всеми, он был бесшабашен до безрассудства, а деньгами как сорил! Моды, карты, скачки и все такое.

– Так он был игроком?

– Игроком, мэм? Храни вас Господь, конечно! Тысячу гиней мог просадить за раз! О, это был настоящий джентльмен, уверяю вас. Он с равной готовностью пил и дрался с любым, кто понимал толк в добром эле и умел махать кулаками…

– Все ясно, обычный молодой балбес! – вздохнул сэр Мармадьюк, вперив взгляд в безоблачное небо. – Хватит о нем, Боб.

– Друг, – медленно сказал Боец, – мне нравится ваш взгляд. Ваша речь и ваши манеры превосходны, но мне совсем не нравится ваше последнее замечание, совершенно не нравится! Вы сказали «балбес»?

– Да, Боб, балбес.

– Так вот, приятель, я работал на этого джентльмена, я ел хлеб этого джентльмена, я был привязан всем сердцем к этому джентльмену. Поэтому теперь я осмеливаюсь просить вас, очень кротко и смиренно, но и настоятельно в то же время, взять назад «балбеса».

– Хорошо, Боб. А теперь расскажите нам о том времени, когда вы дрались с Джоном Барти.

– О, не надо! – Ева подлила кофе Бойцу. – Умоляю тебя, расскажи лучше об этом безумном джентльмене… Так он дрался на дуэли?

– И не раз, мэм.

– Так он был дуэлянт?

– Дуэлянт, мэм… Храни вас Господь, конечно же! Я помню, он частенько наведывался во Францию и там стрелялся на дуэлях, так поступали все настоящие спортсмены. Потому-то Бак Моубрей и удрал, сначала смотался из Лондона, а потом и из Англии.

– А твой джентльмен последовал за ним?

– Конечно, мэм. Он отправился разыскивать этого Моубрея по всему свету. Потому-то мне и пришлось оставить у него службу. Сэр Мармадьюк отказался от дома, друзей, славы и отправился на поиски Бака Моубрея. Величественный особняк остался без своего хозяина, не говоря уж о…

– Боб, – воскликнул сэр Мармадьюк, – ваш кофе стынет!

– Что с того приятель, так всегда происходит, когда я начинаю вспоминать о прежних временах…

– Добрый мой друг, – сказала Ева с мягкой настойчивостью, – наверное ты собирался рассказать о «дамах»…

– Это так, мэм. Поскольку мой хозяин был молод, красив и богат, женщины так и стремились охомутать бедного молодого джентльмена!

– Воистину бедный джентльмен! – вздохнула Ева-Энн.

– Старая герцогиня Кэмберхерст то и дело норовила стать леди Мармадьюк, и однажды ей почти удалось! Герцогине, хоть и отличалась она небольшим росточком, решительности и энергии было не занимать.

– Так значит бедному молодому джентльмену удалось избежать женитьбы, друг мой?

– Ну, я не знаю, мэм. Я никогда не слышал, чтобы какая-нибудь дама сумела окрутить его, но теперь-то я уже вовсе ничего о нем не знаю.

– Интересно, а где он теперь?

– Последнее, что я слышал, так это то, что сэр Мармадьюк вернулся в Лондон, но новости этой уж три года минуло. Благослови его Господь, но, быть может, бедного моего хозяина и в живых-то нет.

– Вот как? – Ева потянула Твистера за ухо.

– А какие были времена! – скорбно вздохнул Боб Боец. – Он и я, мэм. Мы любили трудности, все нам было нипочем! Ночевали в лесу, не брезговали и канавами, брали штурмом высоченные стены. И всякий раз у меня не было никакой уверенности, что я не вернусь домой с трупом на руках, такой он был отчаянный. Но в те времена Господь любил нас. А взгляните на меня теперь – похоронен заживо, не с кем даже перекинуться парой слов о старых временах. Каждое воскресенье я хожу в церковь, да еще в методистскую! О, Господи!

– И все же вид у вас скорее счастливый, Боб.

Боец резко поднял голову и в упор взглянул на сэра Мармадьюка.

– Эй, приятель, – задумчиво протянул он, – вы не всегда бродили по дорогам, и даже наверняка пустились в путь совсем недавно. Что-то в вас есть такое, отчего на память приходят прежние удивительные времена.

– Упоминание о времени, – улыбнулся сэр Мармадьюк, – свидетельствует о том, что нам пора «собираться».

– Поступайте, как знаете, приятель. Вам нет нужды спешить. Ей-богу, вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете. Мне, однако, уже пора: Марта, поди, заждалась, так что я лучше пойду.

С этими словами Боб Боец нехотя поднялся, подхватил ружье одной рукой, а другую протянул сэру Мармадьюку.

– Друг, – сказал он, – беседа с вами придала мне сил. Вы еще молоды и многого не знаете, но я был бы рад поболтать с вами еще разок, ибо что-то меня в вас притягивает. Может быть, ваш голос.