Глава XXXII,

в которой описываются лондонский район Джайлз-Рентс, мистер Шриг и некий актер

Эту троицу он заметил уже довольно давно, едва различимыми тени бесшумно скользили следом в сумраке вечерних зловонных улиц. Вокруг сновали фигуры самого зловещего вида, взгляды оборванных мужчин и неряшливых женщин были полны неприязни, на их лицах читались следы нищеты и порока, в их душах таились злоба и страх. Этот район Лондона и днем-то пользовался самой дурной репутацией, а в вечерние часы становился смертельно опасным для случайно забредшего сюда неосторожного или доверчивого путника.

Сэр Мармадьюк продолжал идти, ни на секунду не ослабляя бдительности; правую руку он держал в кармане своего деревенского сюртука, сжимая ствол револьвера. Оглядываясь, он всякий раз видел эту троицу: один – крепкий верзила с густой копной грязных волос, второй – маленький человечек и третий – тощий тип со смертельно-бледным лицом и странной танцующей походкой.

Резко свернув за угол, сэр Мармадьюк оказался в проходе между высокими кирпичными стенами, здесь было совсем темно. Какое-то мгновение он помедлил, затем решительно двинулся вперед. Шаги за спиной участились и теперь раздавались совсем близко. Сэр Мармадьюк резко остановился и стремительно развернулся. Палец в кармане лег на спусковой крючок пистолета. Преследователи были уже совсем рядом, он даже мог различить поблескивающие в темноте белки глаз.

– В чем дело? – он постарался придать своей речи деревенский выговор. – Что вам угодно?

– Ну, ну, приятель, – пронзительно проверещал маленький человечек, – мы всего лишь хотим по-дружески поболтать с тобой, хотим вот спросить, нельзя ли…

Внезапно он изо всех сил пихнул своих спутников локтями, все трое разом развернулись и проворно скрылись в темноте.

Сэр Мармадьюк изумленно смотрел им вслед, когда заслышал за спиной неторопливые тяжелые шаги. Он резко оглянулся. К нему приближался невысокий, очень широкоплечий и очень степенный человек, все в нем поражало основательностью – от высоких сапог до широкополой шляпы. Из-под мышки торчала массивная шишковатая трость. В остальном он выглядел совершенно обычно, если не считать, конечно, блеска пронзительных глаз.

Человек остановился и внимательно оглядел сэра Мармадьюка, зоркий взгляд пробежался по сапогам, простому сюртуку, пестрому шейному платку и остановился на лице нашего героя. Незнакомец приветливо улыбнулся.

– Драчун Фэган, Танцор Джеймс и Свистун Дик! – удовлетворенно кивнул он. – Отчаянные ребята, скажу я вам, особенно Свистун Дик, тот, что самый невзрачный из троицы.

– Так вы их знаете?

– Безусловно! Два грабителя и карманник! И они меня знают, потому и исчезли как только завидели. Они что-то хотели от вас, мой друг?

– Да нет.

– Может быть, они преследовали вас? Думаю, что дело обстояло именно так. Завсегдатаи этих питейных заведений только и знают, что грабить и убивать. Нож, пистолет, дубинка – вот их Библия. От этой троицы можно ожидать чего угодно, по каждому из них давно уже виселица плачет, но Свистун Дик – такого второго не сыскать. Этот малыш перерезал не одну невинную глотку.

– Так почему негодяя не арестуют?

– Какого именно?

– Того, что вы назвали Свистуном. – сэр Мармадьюк подстроился под размеренный шаг собеседника. – Если точно известно, что он преступник…

– Ах! – вздохнул незнакомец. – Я много чего знаю, но все мои знания без доказательств и гроша ломаного не стоят, дружище. Сколько прекрасных дел развалилось из-за отсутствия фактов. Боже, да имейся у меня доказательства, я мог бы вздернуть добрую сотню закоренелых убийц и негодяев, которые сейчас ходят гоголем!

– Так вы полицейский?

– Не стану этого отрицать, дружище. Закон – мое ремесло, а убийцы – моя специальность. Убийства – мой хлеб. Меня зовут Шриг, Джаспер Шриг. И к этому нечего добавить. Вы, похоже, из других краев?

– Да.

– Живете в деревне?

– Да. Вот хочу найти себе жилье. Может, присоветуете что-нибудь, мистер Шриг?

– С удовольствием, дружище. Знаю я одну гостиницу, небольшую, но довольно уютную. В переулке Грейз Инн, хозяин – однорукий солдат.

– Но ведь это слишком далеко.

– Далековато, – согласился мистер Шриг, внимательно посмотрев на свою шишковатую трость. – Еще как далековато! Но вы же не здешний… гм!

– Я хотел бы поселиться где-нибудь поблизости от Джайлз-Рентс.

– Вы хотите… само собой разумеется!

– Район здесь, конечно, отвратительный, но я ищу одну молодую леди. Она поселилась здесь вместе с другой леди, больной и уже немолодой.

– Друг мой, больных и старых в Джайлз-Рентс навалом, но вряд ли их можно назвать леди. Я бы, во всяком случае, не стал!

– Если вы укажете мне какое-нибудь подходящее жилье, я буду очень вам благодарен, мистер Шриг.

– Я поступлю лучше, дружище, я отведу вас туда. Есть тут неподалеку одна уютная и опрятная мансарда, ее сдает мой добрый приятель Посингби. Огастес Посингби, актер. Так что за мной, мой друг, и ради всего святого, держитесь ко мне поближе! Если за вами охотились один раз, то ничто не помешает им сделать вторую попытку. Чужаки здесь частенько оказываются жертвами, но со мной вы можете быть абсолютно спокойны. Так как вы сказали, вас зовут?

– Я ничего говорил, – сэр Мармадьюк внимательно посмотрел на невозмутимое лицо своего собеседника.

– Разве, дружище? Подумать только! Должно быть, слух начинает меня подводить.

– Меня зовут Гоббс, и я надеюсь, вы сочтете меня человеком, заслуживающим доверия.

– Гоббс! – просияв, воскликнул мистер Шриг. – Очень хорошее имя! Так вы из провинции? А откуда именно, мистер Гоббс?

– Из Сассекса.

– Ну конечно, Сассекс! – Мистер Шриг снова уставился на свою трость. – Подумать только! Очень милое графство, этот Сассекс, и там недавно произошло прелестное убийство! Вы, конечно же, слышали о нем, дружище?

– Да, я слышал о нем, – подтвердил сэр Мармадьюк, снова бросив внимательный взгляд на невозмутимое лицо собеседника.

– Это произошло в лесу, на закате, под мирный щебет лесных птах! Очень поэтическое убийство! Лес, маленькая поляна, лучи заходящего солнца освещают тело. Жертве прострелили затылок. Чего еще может пожелать человеческая душа? Очень милое дело, мистер Гоббс. Одинокий труп, и рядом ни ружья, ни пистолета, ничегошеньки!

– Но кое-что все-таки там нашли.

– О? – Мистер Шриг заинтересованно уставился на печную трубу, маячившую впереди.

– Рядом с телом нашли, как я слышал, трость с золотым набалдашником.

– А? – рассеянно промолвил мистер Шриг.

– Удивительно, что вы, полицейский, ничего об этом не знаете.

– Гм! – откликнулся мистер Шриг, поднимая взгляд к небу, розовеющему в последних закатных лучах. Затем он достал из внутреннего кармана своего сюртука записную книжку, перелистнул несколько страниц и протянул ее сэру Мармадьюку. – Света, конечно же, маловато, но что вы об этом думаете?

Сэр Мармадьюк взглянул на страницу, заложенную заскорузлым пальцем мистера Шрига. Резкими карандашными линиями там было вычерчено переплетение линий и завитков.

Разглядывая свою собственную монограмму, сэр Мармадьюк с минуту молчал.

– Это похоже на буквы М, Т и V. – наконец произнес он и быстро взглянул на мистера Шрига.

Безмятежная улыбка исчезла с лица полицейского.

– Что? – воскликнул мистер Шриг изменившимся голосом. – V, вы говорите? Господи боже, да так оно и есть! Ей-богу, у вас зоркие глаза, мистер Гоббс, ведь здесь так темно! Ну, конечно же, так оно и есть, и как я раньше не заметил! – И мистер Шриг погрузился в глубокие раздумья.

– А куда мы идем? – поинтересовался наконец сэр Мармадьюк.

– Яблоневое подворье, номер шесть, хотя там нет ни яблонь, ни каких-либо еще деревьев, способных порадовать глаз.

– Так вы говорите, ваш друг актер?

– Именно так! – вскричал мистер Шриг. – Но, несмотря на свою профессию, это очень достойный человек, да и выглядит он как настоящий джентльмен, хотя денег у него вечно не хватает. Ну, вот мы и пришли!

С этими словами мистер Шриг остановился перед небольшой невзрачной дверью, едва различимой в темном углу мрачного дворика, куда выходили многочисленные окна с мутными стеклами. Но тем не менее здесь все-таки было не так обшарпанно как в других местах этого невеселого района.

Мистер Шриг громко постучал, никто не откликнулся, мистер Шриг стукнул еще раз, но так и не получив ответа, подошел к небольшому окошку и побарабанил по стеклу. Раздался приятный мелодичный свист, и в следующее мгновение дверь внезапно распахнулась. На пороге возник джентльмен, живописно закутанный в скатерть, в руках он держал обсыпанную мукой скалку. Вид у джентльмена был весьма надменный, скатерть, несмотря на многочисленные пятна и дыры производила впечатление тоги древнеримского сенатора, а нахмуренные брови джентльмена были столь выразительны, что, казалось, они живут жизнью, отдельной от его обладателя.

– Шриг! – воскликнул джентльмен и приветственно взмахнул скалкой, словно это была вовсе не скалка, а меч. – Трижды рад вам, друг мой! Примите мои глубочайшие извинения за то, что заставили вас ждать. По правде говоря, мы решили, что это сборщик налогов. Входите же, дорогой друг, окажите мне любезность, входите!

С этими словами он провел их в небольшую душную комнату, где на потертом диване возлежала светловолосая леди в ночной сорочке. Вид у леди был весьма и весьма величественный.

– Юдоксия, душа моя, – сказал сенатор, энергичными взмахами скалки пытаясь привлечь внимание леди, – пришел наш друг Шриг с незнакомцем.

Леди грациозно приподнялась и царственным жестом протянула обе руки мистеру Шригу. Она улыбнулась и величественная надменность вмиг уступила место искренней радости. Глаза ее, хотя и несколько усталые, так и лучились добротой.

– О, мистер Шриг! – воскликнула она. – Дорогой мистер Шриг, я так испугалась, что это пришел человек по поводу воды.

– Воды, мэм?

– Ну да! Это бездушное чудовище пригрозило, что отключит нам воду! Когда же это было, Гасси, милый?

Сенаторские брови красноречиво шевельнулись, но сам он что-то неразборчиво буркнул.

– Но, дорогой мистер Шриг, если они все же лишат нас воды, мы не станем унижаться, нет, не станем! Во дворе есть насос, и мы как-нибудь проживем! Ведь у нас есть ведро, служащее нам верой и правдой уж столько лет, и мой Огастес не будет ни в чем знать нужды, пока вот эти две руки…

– Юдоксия, любовь моя, ни слова больше! – воскликнул сенатор, вскинув скалку настолько высоко, насколько позволял низкий закопченный потолок. – Ибо, клянусь вам, о боги, клянусь на этом обагренном кровью мече, клянусь этим священным жезлом, что скорее все вокруг содрогнется и обратится в прах, чем эти прекрасные руки коснутся ведра, достойного лишь презренных рабов…

– О, Огастес, благородный друг мой, я живу только лишь ради служения тебе, не забывай об этом, любовь моя! Дорогой мистер Шриг, дорогой незнакомец, мы как раз репетировали, ибо Огастесу наконец дали роль в новой пьесе мистера Д'Абернона. Правда, он умирает в первом действии, но это все же лучше, чем ничего. Я так ему и сказала.

– Дорогая миссис Посингби, дорогой Посингби, – поспешил воспользоваться возникшей паузой мистер Шриг, – я взял на себя смелость привести к вам постояльца. Вот это мистер Гоббс, он хотел бы взглянуть на мансарду и…

– Постояльца? – возопила Юдоксия. – О мистер Шриг, о Джасси, любовь моя, постояльца!

Она закрыла лицо ладонями.

– Что случилось, мэм?

– Спросите Огастеса. Огастес, скажи им!

Сенатор застонал, словно в предсмертной муке, а его брови…

– О жестокая наша доля! – в отчаянии воскликнул он. – О ненавистная Судьба! О трижды проклятая Фортуна! – Он хлопнул себя по лбу, стиснул собственную шею и грозно уставился в пустоту. – Постоялец! Какое падение!

– Объясни, муж мой! – в отчаянии вскрикнула миссис Посингби. – Бедность – не порок!

– Нет, душа моя, нет! Когда я думаю об этом, у меня начинает кружиться голова, перехватывает дыхание и заплетается язык! Лучше ты расскажи им!

Мисс Посингби заломила руки.

– О, мистер Шриг, – простонала она, – о, дорогой наш друг, мансарда уже занята. Судебный исполнитель ночует там!

Сенатор величественно выставил ногу и скрестил руки на груди. Повисло драматическое молчание. Наконец мистер Посингби нашел в себе силы:

– Прекрасно сказано, душа моя! Так лаконично, моя Юдоксия, и так точно! И все это, друзья мои, – страшный удар для гордого сердца! Из-за нескольких жалких монет, из-за презренной суммы это подлое существо вцепилось в нас мертвой хваткой! Эта двуногая нечисть, принявшая человеческий облик преследует нас днем и ночью! Это чудовище, неподвластное доводам рассудка…

– Сколько? – кратко спросил мистер Шриг.

– Меня это не интересует, дорогой мой друг. Все эти мерзкие фунты, шиллинги и пенсы. В любом случае сумма превышает наши возможности.

– Четыре фунта, десять шиллингов, три пенса и фартинг! – выпалила Юдоксия.

– А откуда, – с внезапной горячностью вскричал сенатор, – откуда взялся этот фартинг? Все остальное я мог бы перенести, и эти фунты, и эти шиллинги, и эти пенсы, но фартинг! Клянусь богами, я сейчас сойду с ума, нельзя сильней посмеяться над нищетой – фартинг!

– Мадам, – сказал с поклоном сэр Мармадьюк, – я снимаю вашу мансарду. Пожалуйста, возьмите с меня за месяц вперед. – И он положил на стол деньги.

– Десять фунтов! – изумленно воскликнула миссис Посингби. – За один месяц! О, сэр, нет, нет, это слишком много, совершенно невообразимая сумма!

И она дрожащими руками отодвинула деньги от себя, а мистер Шриг, взглядывая то на точеные черты лица сэра Мармадьюка, то на деньги, то на потолок, сложил губы трубочкой и начал что-то беззвучно насвистывать.

– Мадам, – сказал сэр Мармадьюк непреклонно, – я никогда не плачу меньше… э… двух фунтов десяти шиллингов в неделю.

– О, великие боги! – воскликнул древнеримский сенатор. – О, небожители!

– Но, сэр, – продолжала трепещущая Юдоксия, – это слишком, слишком много! Огастес, что нам делать? Огастес!

– Нет, душа моя, нет, нет и нет! – вскричал сенатор, слегка качнув скалкой, – разбирайтесь сами!

Миссис Посингби не отрывала горящих глаз от денег. А сэр Мармадьюк, читая во всем вокруг отчаянную, неприкрытую нужду, взял деньги, вложил их в ладонь бедной Юдоксии и мягко сжал ее пальцы.

– О, мистер Шриг, – выдохнула она, – как нам поступить?

– Мэм, на вашем месте я бы расплатился с вашим вынужденным постояльцем.

– Я так и сделаю! Немедленно! – вскричала миссис Посингби и вихрем умчалась из комнаты.

Вскоре послышался звук тяжелых шагов, под которыми заскрипели половицы, хриплый голос что-то недовольно буркнул, хлопнула входная дверь. Сияющая миссис Посингби возникла на пороге гостиной.

– Мистер Гоббс, – от быстрого бега она слегка запыхалась, – наша мансарда с этой минуты в вашем полном распоряжении, мы просим за нее фунт в неделю, да и этого слишком много.

– Мадам, – с улыбкой ответил сэр Мармадьюк, – я плачу два фунта десять шиллингов или ничего! В действительности вы, возможно, сочтете меня слишком требовательным и капризным постояльцем. Например, сегодня я бы хотел отведать ужина.

– Ужин! – воскликнул мистер Посингби, отбрасывая одеяла и лишаясь своего сенаторского величия. – Ужин – это превосходно! Это гораздо лучше пения арф! Ужин, Юдоксия! Шриг, чтобы вы хотели на ужин?

– Мне нравятся свиные ножки, – подумав, признался достопочтенный Шриг. – А еще я бы не отказался от тушеной говядины, сыра и кружечки эля.

– Все! – вскричал мистер Посингби, его брови бешено зашевелились. – Все это будет сегодня у нас на столе! Юдоксия, любовь моя, накрой же на стол. Я сгораю от нетерпения и потому вместе с нашим отпрыском отправляюсь за всеми этими волшебными яствами!

Он открыл окно, высунул наружу голову и пронзительно свистнул. Тотчас на пороге возник маленький и донельзя взъерошенный мальчик. Мистер Посингби схватил его за руку и стремительно исчез. Вернулись они изрядно нагруженными. Стол к этому времени был уже накрыт. Все уселись и с огромным воодушевлением принялись за еду. Время от времени мистер Посингби прерывался, чтобы провозгласить тост.

– За мою прекрасную супругу! За нашего щедрого постояльца! За нашего доброго друга Джаспера Шрига!

За сим следовали пространные величественные речи, но даже они не могли испортить прекрасный вечер. За столом царило самое искреннее веселье. Но мистер Шриг время от времени бросал на сэра Мармадьюка косые взгляды, вглядываясь в аристократические черты его лица. После каждого такого осмотра он переводил взгляд то на пол, то на закопченный потолок, складывая губы трубочкой. А однажды чуткое ухо джентльмена уловило, как он бормочет:

– Вот оно, значит как!

Глава XXXIII,

иллюстрирующая чудодейственную силу скрипки

Минула неделя. Дни тянулись томительной чередой. Частенько сэр Мармадьюк, высунувшись из расположенного под самой крышей крошечного слухового окошка, подолгу смотрел на старые крыши, теснящиеся вокруг, на потрескавшиеся фронтоны зданий, на неровные ряды обветшалых труб, посеревших от дыма. Эти крыши и стены служили убежищем бесчисленным поколениям бедняков; они немало повидали на своем веку людских страданий и слез. Высунувшись в окно, можно было разглядеть сточную трубу, горький символ человеческой жизни. В этих домах жизнь текла подобно мутному потоку сточной канавы своей невеселой чередой, беспросветной, унылой… Эти стены редко слышали детский смех или беззаботную болтовню взрослых. Из своего окна сэр Мармадьюк мог видеть внутренний двор, переулок и кусок улицы, откуда доносился гул людского муравейника, именуемого Джайлз-Рентс. Этот непрекращающийся ни днем, ни ночью монотонный гул, в котором слышались смех и плач, ругань и детский лепет, топот бесчисленных ног и шумные споры, бормотание стариков и пьяные крики, унылые песни и визг новорожденных, этот гул проникал сквозь стекла и стены, тоскливой песней звучал в ушах чужака.

Сэр Мармадьюк, прислушиваясь к этому печальному звуку, вглядывался в полуразвалившиеся стены домов, крыши которых вот-вот готовы были рухнуть. Эти стены скрывали нищету и позор, за ними добро чахло, а зло процветало. Волна жалости и сочувствия затопила нашего героя. И одновременно с тем он вдруг почувствовал страстное желание как можно скорее оказаться подальше от этих мрачных стен, от этого продымленного воздуха лондонских трущоб, ему захотелось вернуться туда, где где он совсем недавно был так счастлив, где тенистые тропинки петляют под сводами шепчущих рощ, где бескрайние поля радуют взор путника, где напоенный ароматом цветов и трав ветер ласкает волосы. И горечь подступила к сердцу нашего героя – все это сейчас так далеко, так недоступно, как далека и недоступна в эту минуту и та, что воплощает в себе прелесть и красоту сельской Англии.

Всю прошедшую неделю сэр Мармадьюк рыскал по Джайлз-Рентс, вновь и вновь шагая по зловещим улицам и переулкам. Но все впустую. И тем не менее наш герой чувствовал, что девушка где-то совсем рядом; решимость его не ослабевала, подогреваемая надеждой. Не сегодня, так завтра, но он найдет ее. Обязательно найдет.

За неделю сэр Мармадьюк многое увидел и многое узнал. Он встречал людей, рожденных в роскоши и богатстве, но сейчас влачащих самое жалкое существование, перешедших грань отчаяния и погруженных в тупую трясину апатии. Он видел грех и позор, взращенные Нуждой, он видел Голод и Невежество. И всякий раз он поражался тому, что в этой сточной канаве попадаются ярчайшие цветы Щедрости, Доброты и Невинности, столь нехарактерные для этих мрачных улиц.

В этот субботний вечер людской муравейник гудел особенно громко и зловеще. По мостовой слонялись пьяные, распевавшие хриплыми голосами песни; то и дело из какого-нибудь окна раздавался леденящий душу женский или детский крик, полный страха и боли, но он тут же тонул во взрывах дикого смеха и грубых выкриков.

И где-то здесь, среди смрада и ужаса этих улиц, среди безымянного зла находилась Ева-Энн! Каждый раз ему казалось, что это кричит именно она, что это голос Евы-Энн взывает о помощи. От таких мыслей кровь застывала в жилах и сердце падало подбитой птицей. И он молился за нее, молился, быть может, впервые в жизни столь искренне и страстно. И вдруг, перекрывая ненавистный гул, перекрывая хриплые вопли и фальшивое пение, над грязными мостовыми, над разрушенными крышами взлетел, словно ангел, чистый и ясный голос скрипки.

Сэр Мармадьюк замер и, затаив дыхание, прислушался. Казалось, весь мир вокруг замолчал, зачарованный волшебными звуками. Джентльмен усилием воли скинул с себя оцепенение и вихрем слетел вниз. В открытых дверях застыла миссис Посингби. Руки ее были восторженно сложены, а взгляд витал в поднебесье.

– Послушайте, мистер Гоббс! – прошептала она. – Послушайте! Это маленький скрипач, он играет для детей и больных, для старых и молодых, он играет для всех. Он слывет сумасшедшим, но его музыка…

Пробормотав извинения и не слишком почтительно отодвинув несравненную Юдоксию, сэр Мармадьюк выскочил на улицу. Там он начал протискиваться в центр плотной толпы, окружавшей музыканта. Здесь были и матери семейств с детьми, и их непутевые мужья, здесь собрались нищие и просто бедняки, оборванцы и те, кто всеми силами пытался удержаться на краю пропасти, именуемой Нищетой. Здесь собрались все. Ищущий взгляд нашего героя жадно шарил по лицам этих людей, заколдованных волшебной мелодией. Скрипач своей игрой сотворил истинное чудо – измученные, ожесточенные нуждой и лишениями, озлобленные лица преобразились – сквозь пелену страданий проглянули молодость и веселье.

Не прекращая игры, скрипач двинулся по улице. Босые, оборванные дети засеменили рядом, пьяные мужчины и женщины со следами побоев на лицах, омытых слезами, зашагали следом. Старики высовывались из окон и дверей, протягивая вслед изуродованные временем трясущиеся руки.

Если Ева-Энн услышит эту музыку, она обязательно захочет повидать скрипача, ведь он ее старый друг!

Сэр Мармадьюк энергично продирался сквозь толпу, стараясь не отстать от музыканта. Его глаза внимательно осматривали окна, из которых выглядывали бледные нездоровые лица, двери, в которых тенились изможденные фигуры, и вот взгляд джентльмена остановился. Она стояла в центре колышащейся толпы, но он видел только ее, ее одну. Посреди людской грязи, посреди лохмотьев и измученных лиц она выглядела лучезарно прекрасной. О, он даже уже забыл, как она прекрасна! До боли знакомое лицо; глаза, полные света; грациозная фигура… Чьи-то плечи толкали его, чьи-то острые локти впивались в бока, чьи-то башмаки нещадно отдавливали ноги, но он не чувствовал ничего. Еще несколько томительных мгновений, и вот сэр Мармадьюк оказался рядом с девушкой.

– Дитя мое! – только и смог вымолвить он.

– Джон! – воскликнула Ева-Энн, и вскрик этот был похож на всхлип. Она схватила его за руку, и пальцы их сплелись. – Джон! Ты цел и невредим! Слава Богу, я так молилась за тебя!

Скрипач свернул в узкий проулок, и толпа, с готовностью следуя за ним, пихала и толкала джентльмена и девушку столь энергично, что он инстинктивно обхватил ее тело и прижал к себе, стараясь защитить от ударов. И в этот момент в голове его прозвучала фраза леди Вейн-Темперли: «Это сама невинность, нежная и добросердечная.»

– Вот я и нашел тебя, дитя мое!

– Слава Богу! – тихо прошептала девушка, теснее прижимаясь к нему.

– Руперт, – он еще крепче сжал ее в объятиях, – Руперт будет так рад!

– Ах, да, – вздохнула она, – бедный Руперт.

– Бог ты мой, почему же он бедный? – не смог сдержать раздражения сэр Мармадьюк. – Разве он не молод и не красив, разве мир и счастье не лежат у его ног?

– Да, он молод и красив, – снова вздохнула Ева-Энн, – но я сейчас думаю о том, что лицо твое так бледно, а глаза так усталы, Джон!

– Ты ведь убежала, дитя мое, расстроила все мои планы, заставила меня сходить с ума от беспокойства.

– Но все же ты нашел меня, Джон!

– Спасибо твоему скрипачу Джеки, благослови Господь его седую голову!

– Джеки! – вскричала Ева-Энн. – Я же хотела поговорить с ним!

– Да, конечно, – согласился сэр Мармадьюк.

Они наконец оторвали друг от друга взгляды, и с изумлением обнаружили, что остались одни.

– Боюсь, мы опоздали, – сказал джентльмен.

Осознав, что крепко сжимает девичье тело, сэр Мармадьюк резко разжал руки. Ева-Энн подняла глаза, и встретившись с ним взглядом, густо покраснела и опустила голову. Постаравшись придать своему голосу отеческие интонации, сэр Мармадьюк спросил:

– Дитя мое, могу ли я узнать, где ты сейчас скрываешься.

– Да, Джон, конечно. Хотя я вовсе не скрываюсь, это место знакомо многим. И твоя жена тоже не скрывается, Джон. Она давно ждет тебя.

– А-а… – тупо произнес он. – В самом деле?

– Пожалуйста, Джон, пойдем со мной.

– Ты имеешь в виду, пойдем к ней?

– Да, Джон, к твоей жене.

– Зачем, дитя мое?

– Она очень больна и хочет поговорить с тобой.