Глава XXI,

в которой солнечный свет перемежается сумраком теней

Тянулись солнечные дни, наполненные ароматом цветов и трав, пением птиц и веселым говором ручьев. Пробегали быстрые ночи, усеянные алмазами звезд, увенчанные серебристой луной. Жизнь наших героев была беззаботна и не слишком обременена событиями. Одним словом, они пребывали в истинном Элизии, где бродили, наслаждаясь царящей вокруг гармонией и обществом друг друга. Дружба джентльмена и девушки все крепла. Они абсолютно отрешились от забот повседневной жизни и не забивали себе голову мыслями о грядущем.

С каждым днем красота Евы-Энн как будто все расцветала и расцветала. И каждый час приносил все новые свидетельства того, насколько необыкновенна эта девушка. Противоречивость ее натуры, частая смена настроения, постоянно сбивавшая сэра Мармадьюка с толку, лишь добавляли очарования удивительной красоте Евы. Ее искренность и открытость, ее внезапные вспышки гнева и столь же быстрые приступы раскаяния, ее нежность и сердечность, ее робкое кокетство и серьезная скромность, потаенная страстность женственности сводили нашего героя с ума, нашептывая ему голосом Евы-Энн, взглядывая из-под ресниц глазами Евы-Энн, трепеща прикосновениями рук Евы-Энн.

Сэр Мармадьюк, сознавая всю опасность своего положения, по мере сил старался по возможности сохранять спокойствие, уравновешенность и безмятежность. Но иногда, коротая вечера у догорающего костра, он смотрел на далекие звезды, и тоска подступала к сердцу. В такие вечера Ева-Энн вряд ли бы узнала своего спутника и друга: осунувшееся лицо, в глазах – безумие и мука воспоминаний, воспоминаний о том, что произошло двадцать лет назад.

Время бежало неслышным потоком, уносясь в небытие на крыльях звездных ночей. В один из вечеров, когда костер отбрасывал розовые отсветы на шершавый ствол старого дерева и на полог стоящей неподалеку палатки, Ева-Энн сидела на складном табурете, уперев локти в колени и обхватив ладонями нежный подбородок. Мечтательный взгляд девушки был устремлен на танцующие языки пламени. И сэр Мармадьюк, чтобы не поддаться ее очарованию и сооблазнительности, пустился вдруг морализаторствовать.

– Время, – начал он, лениво вороша угли, – это колесо, которому суждено крутиться вечно, и оно вертится то быстрее, то медленнее, в зависимости от складывающихся обстоятельств: заботы и печали, душевные и телесные страдания замедляют его ход; но вот человека посещает радость или, более того, то странное состояние души, что именуется счастьем, и, увы, колесо ускоряет свой бег, и время начинает лететь стремительной птицей! Милая Ева-Энн, прошла уже целая неделя, она пролетела, пронеслась так быстро, а мы еще так далеко от Лондона!

– Так далеко! – тихо повторила девушка, глаза ее странно блеснули. – Ты все еще стремишься попасть в Лондон, Джон? Ты не устал путешествовать?

– Я? Нет!

– И я не устала. А знаешь, ты загорел и стал похож на цыгана. Да и вообще ты сильно изменился.

– И что же именно изменилось во мне? – спокойно спросил сэр Мармадьюк, искоса поглядывая на девушку.

– Ну, – начала она задумчиво, склонив к плечу прелестную голову, в то время как глаза ее по-матерински изучали лицо джентльмена, – ты то смеешься, а то вздыхаешь и печалишься.

– Быть может, это потому, что меня, подобно Горацию, гложет непрестанный голод?

– В самом деле, Джон? – улыбнулась Ева-Энн, – мне очень нравится готовить для тебя. Но что, кроме голода, заставляет тебя вздыхать? Да еще так тяжко. Я заметила, что иногда ты как-то странно смотришь на меня, словно причина твоей печали во мне.

– Разве, дитя мое? Похоже, я становлюсь подвержен частой смене настроения.

– Да, это так. Но из-за чего?

– Бог знает!

– Расскажи мне, и я тоже буду знать.

Он взглянул на нее и тут же перевел взгляд на огонь. Молчание затягивалось, и Ева снова спросила:

– О чем ты сейчас думаешь?

– О том, что кончаются деньги. Завтра нужно будет пойти в ближайший городок и отправить письмо.

– Ты очень богат?

– Если речь идет о деньгах, то да.

– Ты так скрытен, Джон.

– Возможно.

– Даже со мной! Странно, что я так мало знаю о тебе, о твоем прошлом. Ты считаешь меня недостойной своего доверия? Почему ты ничего не рассказываешь о себе?

– Это был бы рассказ о расстраченных впустую годах, дитя мое.

– Увы, милый Джон! И все-таки ты богат, образован, умен. Кто ты и что ты, Джон?

– Я – тот, кто о многом мечтал, а достиг так мало, кто потерял веру во все и вся, в конце концов, разуверился в самом себе.

– Бедный мой Джон! – вздохнула девушка.

– Ну, довольно обо мне, это слишком скучная тема.

– Нет-нет, скажи, ты именно поэтому пустился странствовать?

– Да, дитя мое. – Заметив, как напряженно Ева-Энн слушает его, сэр Мармадьюк постарался перейти на менее срьезный лад. – Потому, разыскав в своем гардеробе самые неудобные сапоги, я отправился в дальний путь, чтобы вкусить того сокровища, что скрывает в своих недрах жизнь.

– Вот как?

– Да, того самого чудесного дара, что могут предложить нам боги.

– О, – промолвила девушка, – ты имеешь в виду любовь?

Хотя он ожидал этого вопроса, но все же отвел взгляд и поежился, затем натужно рассмеялся.

– Бог мой, нет! Не столь банальное сокровище!

– Банальное? – недоуменно переспросила Ева-Энн.

– Милое дитя мое, сокровище, которое я ищу, не ценит никто, пока не потеряет, а раз потеряв, его уже никогда не отыскать, разве что вмешается чудо.

– Ты имеешь в виду славу и подобные греховные вещи?

– Нет, я ищу самое восхитительное из того, что даровано человеку, ту бездумную, беспричинную радость, которая…

Ева-Энн громко зевнула. Сэр Мармадьюк вздрогнул и с негодованием посмотрел на нее.

– Похоже, я надоел тебе, – надменно заметил он.

– Да, Джон, немного. Твоя речь столь скучна, да и знаю я, что ты имеешь в виду.

– В самом деле?

– Определенно! Чудесное сокровище, которое драгоценней, чем любовь и все остальное в этом мире – это твоя юность, и ты обрел ее, потому что деревья тенисты, а трава зелена. А завтра между прочим, день стирки!

– Что это на тебя нашло?

– И твою одежду, и мою, и палатку – все нужно хорошенько выстирать, поэтому мне завтра рано вставать. Так что спокойной ночи, Джон. Сладких тебе сновидений!

Оставшись один, сэр Мармадьюк помедлил, потом со вздохом улегся у костра, закутался в плащ и приготовился заснуть. Но сон не шел, воспоминаниая с новой силой нахлынули на нашего героя. Наконец, после тщетных попыток заснуть, он лихорадочно откинул плащ, вскочил и принялся мерить шагами поляну, в центре которой догорал костер. Голова его была низко опущена, руки сцеплены за спиной. Через какое-то время, так и не ощутив никакого облегчения, он опустился на табурет и уставился в огонь, стиснув голову руками.

Он все еще сидел в этой позе, когда рядом раздался тихий возглас. Ева опустилась на колени, с нежностью обхватила руками его ссутулившиеся плечи.

– Джон, о чем ты горюешь? Почему в твоих милых глазах такая горечь? Джон, позволь мне разделиь твою печаль.

Ее сильные руки с мягкой настойчивостью обняли его голову, прижали к девичье груди. И он поддался этому ласковому объятию, не в силах устоять перед искренностью и нежностью Евы-Энн. Он потерял всякую способность здраво рассуждать, ледяной барьер сдержанности рухнул. Блестящий джентльмен, холодный и безупречный, растворился в первобытном человеке, чьи неистовые руки стиснули свою беззащитную жертву безжалостной хваткой.

И так держал он ее, крепко прижав к груди, довольно долго. А она, дрожа всем телом и закрыв глаза, не делала никаких попыток высвободиться, лишь грудь ее учащенно вздымалась.

Внезапно девушка открыла глаза, и, заглянув в лицо сэру Мармадьюку, вздрогнула.

– Джон, о, Джон! – прошептала она испуганно и закрыла лицо свободной рукой.

– Ева-Энн, ты боишься меня?

– Нет, если ты мой Джон Гоббс.

– Я не Джон Гоббс.

– Я догадывалась.

– Так ты боишься меня?

Он снова ощутил, как ее напрягшееся тело охватила дрожь, но он лишь крепче обнял девушку, лишь ниже склонил к ней голову. Где-то совсем рядом раздалось громкое сопение. Сэр Мармадьюк резко обернулся – Гораций с любопытством рассматривал своих хозяев. Сэр Мармадьюк хрипло рассмеялся, и в следующее мгновение Ева уже стояла на ногах. Затем поднялся и он, подобрал волочащийся по земле повод и повел отвязавшегося осла в темноту. В этот момент в колючих зарослях хрустнула ветка. Сэр Мармадьюк, не раздумывая ни секунды, бросился туда, откуда донесся шум.

Луна еще не взошла, и среди деревьев было не видно ни зги, но удаляющийся треск безошибочно указывал направление погони. Ветви хлестали по лицу, цепляли за одежду, корни деревьев хватали за ноги, но сэр Мармадьюк решительно и нуклонно мчался вперед.

Внезапно в темноте раздался крик, за которым последовал звук падения чего-то тяжелого. Через несколько шагов сэр Мармадьюк различил неясные очертания человеческой фигуры, распростертой на земле. Он склонился над лежащим, ощупал руками его голову. Нечесаные волосы, ухо, шейный платок. Он резко ухватил концы платка и стянул их.

– Не убивайте, не убивайте меня, сэр! О, сэр Мармадьюк, не убивайте меня…

– Кто вы?

– Всего лишь бедняга Джимми, сэр. Всего лишь Джимми Вэмпер, который вовсе не хотел причинить вам зла. О, Боже, не надо душить меня, сэр, не надо душить Джимми. Вы не сделаете этого, сэр, вы не можете так со мной поступить! Выслушайте, сэр, выслушайте Джимми! Я знаю, где она, я знаю! У Тома порой, когда он выпивал лишку, развязывался язык, так что я знаю, где она…

– Да кто же, черт побери?!

– Ваша бедная жена, сэр, ваша жена, сбежавшая в день вашей свадьбы. Сжальтесь надо мной, Господом Богом молю, сжальтесь над Джимми, сэр!

Глава XXII,

в которой мистер Вэмпер сообщает ценные сведения

Сэр Мармадьюк подтащил своего пленника к кругу серебристого лунного света. Это испуганное дрожащее существо, на лице которого явственно читались следы нужды и лишений, вызывало лишь жалость и презрение. Как только сэр Мармадьюк ослабил хватку, мистер Вэмпер тут же принялся жаловаться на голод и клянчить деньги.

– Шиллинг, сэр, всего лишь шиллинг, чтобы купить еды, всего лишь несколько пенсов, – но заметив непреклонное лицо джентльмена, осекся и съежился.

– Итак, вы следили за нами?

– Из дружеских чувств, сэр, слово Джимми! Только, чтобы сообщить вам то, о чем вы не знаете, но что хотели бы узнать. Том частенько говаривал, что вы многое бы отдали, лишь бы найти ее. А он бросил меня подыхать с голоду. И это после всего, что я для него сделал. Но по счастью, я встретил вас, и теперь могу рассказать…

– Где она?

– Я расскажу вам, сэр, я все расскажу, но, сэр, я умираю от голода, поэтому дайте бедному Джимми пару шиллингов.

– Где она?!

– В Лондоне, сэр, но вы ведь дадите мне…

Сэр Мармадьюк яростно пнул его.

– В южной части Лондона, сэр. Это место называется Джайлз-Рентс. Она изменилась, подурнела, для бедняжки настали плохие времена.

Сэр Мармадьюк побледнел и уставился на звезды ничего не видящим взором. Затем бесстрастно спросил.

– А где он?

– Милях в пяти отсюда, в местечке под названием Годалминг. Том внезапно разбогател, получил в наследство солидный кусок, а меня, своего верного друга, бросил подыхать с голоду!

– Годалминг.

– Да, это поместье, чтобы оно сгорело! Неподалеку от владений лорда Уайвелстоука. Ну дайте же мне шиллинг, сэр… несколько пенсов.

– Кто вам сказал, как меня зовут?

– Том, сэр.

– А твои друзья-цыгане? Они тоже здесь?

– Нет-нет, я сказал им, что вы идете в Лондон, и они отправились в ту сторону.

– Почему они преследовали нас?

– Потому что старухе пришла в голову безумная идея, что вы – тот самый разыскиваемый убийца.

– А вы почему преследуете нас?

– Чтобы сказать, где можно найти Тома. Я хочу видеть, как вы в кровь разобьете его лицо, как переломаете ему руки-ноги, как убьете его! Он положил глаз на вашу леди, истинная правда! Прямо спятил. Называет ее Венерой, слово Джимми! Он совершенно обезумел от ее красоты. Если бы вы только слышали, что он говорит, вы бы на месте пристрелили его как бешеного пса.

– Возможно, именно так я и поступлю.

– Да, да, убейте его! – вскричал Джимми с леденящим душу восторгом. – Сначала ослепите его, сделайте из него месиво, пусть он умрет медленно, в страшных муках, пусть он…

– А теперь убирайся!

– Да, сэр, конечно, сэр! – Вэмпер с трудом поднялся на ноги. – Я пойду и всю жизнь буду благодарить вас от всей души! Джимми помнит добро. Джимми навеки ваш друг! А если вы прихлопнете этого негодяя, Джимми станет вашим рабом до конца дней своих! Аминь. – С этими словами мистер Вэмпер растворился во тьме.

Сэр Мармадьюк повернул назад. У костра стояла лесная фея, бледная и напряженная, в руках ее поблескивал пистолет.

– Ах, это ты, Джон! Слава Богу! – воскликнула фея и кинулась к нему. – Кто это был?

– Наш старый знакомый мистер Вэмпер. Ты была права, когда говорила, что за нами кто-то следит.

– Что ему было нужно?

– Деньги.

– Ты дал?

– Да.

– Но мы же теперь бедны.

– Ева-Энн, боюсь, я напугал тебя своим поведением. Я бы очень хотел, чтобы ты простила и… забыла.

– Забыла? – переспросила девушка и стиснула руки. – Ты хочешь, чтобы я забыла?

– Это было бы очень любезно с твоей стороны, – сказала он, глядя на ее прекрасные лицо, – да любезно, ибо когда кто-нибудь поддается безрассудству, то забыть – это проявление подлинной дружбы.

– Безрассудство? Неужели то было всего лишь безрассудство? – ошеломленно спросила она.

– А что же еще? – беззаботно откликнулся сэр Мармадьюк.

– Это жестоко! Это безнравственно! – с внезапной яростью вскричала Ева-Энн. – Ты опозорил меня, но себя ты опозорил еще больше! Ты осквернил самое святое, а значит, ты злой и жестокий человек! Ты, кого я считала воплощением доброты! – Она отпрянула от него, закрыв трепещущими ладонями лицо.

– И все-таки, – хрипло сказал сэр Мармадьюк, – и все-таки Бог знает – я не причинил бы тебе никакого зла, не сделал бы ничего дурного! – Он подался к ее склоненной фигуре, но руки его сами собой сцепились за спиной. – Иди спать, Ева-Энн, иди спать, дитя мое, и, если сможешь, помяни меня в своих молитвах. Никто не нуждается в этом более меня.

– Да, я помолюсь за тебя! – воскликнула Ева-Энн, сквозь слезы глядя на него. – Но как бы я хотела, чтобы ты оказался таким, каким я тебя себе представляла!

Она повернулась и потерянно побрела к палатке, но, прежде чем скрыться внутри, девушка обернулась, и не глядя на него, сказала:

– Завтра я возвращаюсь домой.

– Хорошо, Ева-Энн. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи! – она всхлипнула и исчезла за пологом палатки.

Еще долго сэр Мармадьюк сидел, уставившись в огонь недвижным взглядом. И был он не один, призраки давно ушедших лет обступили его, злобные тени шептали, дразнили и надсмехались. Они ликовали.

Глава XXIII,

в которой Ева-Энн дает характеристику сэру Мармадьюку

Крепко зажав сковороду меж колен, сэр Мармадьюк уже приготовился разбить о ее край яйцо, когда под косые лучи утреннего солнца вылезла Ева-Энн и сонно посмотрела на джентльмена.

– Я проспала? – спросила она, заметив манипуляции сэра Мармадьюка.

– Нет, просто я встал пораньше.

– Зачем?

– Чтобы проводить тебя домой и…

– В этом нет никакой необходимости.

– Нет, Ева-Энн, я не могу позволить, чтобы ты шла одна…

– А я и не собираюсь! – девушка решительно завладела сковородой. – Я передумала.

– Но вчера вечером ты со всей серьезностью уверяла меня, что…

– Сначала надо поджарить бекон, иначе яйца подгорят, – нравоучительно сообщила Ева-Энн.

– Но ведь вчера ты совершенно…

– Так это же было вчера.

– Ну и что?

– Ночь уже осталась в прошлом, а сегодня я согласна идти с тобой.

– О! – воскликнул сэр Мармадьюк немного растерянно. – Неужели! – И он уселся прямо на траву, наблюдая как ловко Ева-Энн готовит завтрак.

– У тебя усталый вид! – заметила девушка.

– У тебя не лучше! – отпарировал он. – Так почему ты решила не возвращаться?

– Потому что передумала! Наверное, ты плохо спал.

– Спасибо за беспокойство, но я спал хорошо. Так почему ты хочешь продолжать наше путешествие?

– Ночью у меня было видение. Ну, и, кроме того, ты такой беспомощный.

– Беспомощный? Я? – возмущению джентльмена не было предела.

– Да, ты! Разбиваешь яйца на сухую сковороду! Понятия не имеешь, как вести хозяйство. Нет, с моей стороны было бы слишком жестоко бросить тебя! Да и трусливо, к тому же, а ведь я решила быть храброй. Пожалуйста, дай мне кофе вон из той коробки.

Он выполнил ее просьбу, двигаясь как во сне. Ева же совершенно непринужденно просила то одно, то другое. Но вот завтрак был готов, и они приступили к еде. Сэр Мармадьюк ел молча, с изумлением наблюдая за переменами, произошедшими в девушке. В очередной раз вскидывая глаза, он поймал ее внимательный взгляд.

– Сколько у нас осталось денег? – спросила Ева-Энн.

Он достал кошелек и обнаружил там три гинеи и несколько серебряных монет.

– Хватит, чтобы добраться до Лондона и вернуться обратно, – заявила девушка.

– Сомневаюсь! – Он с недоверием посмотрел на монеты.

– Я уверена.

– Но я все равно напишу, чтобы прислали еще.

– Сколько на это потребуется времени?

– Ева-Энн, почему ты так старательно не называешь меня по имени?

– Потому что твое имя – загадка для меня. Как тебя зовут?

– Ты прекрасно знаешь?

– Знаю? Я знаю лишь, что называла тебя Джон.

– Я и есть Джон.

– Я так и думала прежде. Я верила в это, потому что ты сам сказал. но… – Она покачала головой.

Сомнение, появившееся в ее глазах, больно задело его.

– Так оно и есть, клянусь честью! – Сэр Мармадьюк был совершенно серьезен. – Почему ты сомневаешься?

– Потому что у меня есть на то веские причины.

– Дитя мое, – начал он еще серьезнее, – о, дитя мое…

– О, мужчина! – отпарировала Ева-Энн, – о, мужчина, неужели ты не видишь, что дитя твое – женщина? Открой глаза, напряги слух и осознай наконец, что я женщина, бедная ты, заблудшая душа!

Сэр Мармадьюк вздрогнул и уставился на кусок бекона, который собирался отправить в рот, так, словно тот залепил ему оглушительную пощечину.

– А любая женщина куда мудрее большинства мужчин, – продолжала девушка хладнокровно, – особенно, если речь идет о таком высокомерном, хорошо воспитанном и очень тяжеловесном представителе мужского племени, который знает обо всем на свете, но ничего не ведает о самом себе! Давай я налью тебе еще кофе.

– Спасибо! – ошеломленно поблагодарил сэр Мармадьюк. – Никогда не подозревал, что я тяжеловесен.

– Ты вообще плохо знаешь себя. Ты столь же тяжеловесен, как огромный замок со всеми его стенами и башнями, такой же надменный, величественный и неприступный. Вот твой кофе.

Сэр Мармадьюк молчал, тупо помешивая ароматную жидкость. Ева-Энн бросала на него косые взгляды.

– Похоже, – наконец сказал он, – я только сейчас начинаю узнавать тебя.

– Потому что я женщина!

– Однако за одну неделю в тебе произошли поразительные перемены.

– Две недели и три дня! – провозгласила Ева-Энн.

– Я-то полагал, что ты простая деревенская девушка, очень юная, очень безыскусная, очень застенчивая…

– Потому что ты всего лишь мужчина!

– А оказывается, я ошибался самым ужасным образом, если, конечно же, ты не разыгрывала передо мной роль.

– Роль? – она сверкнула на него глазами. – Разыгрывала роль? Сэр, я такая, какой меня сотворил Господь!

– Великолепное творение! – сэр Мармадьюк почтительно поклонился.

– О! – в ярости воскликнула Ева-Энн. – Я не привыкла выслушивать льстивые похвалы, я не знатная леди, а всего лишь Ева-Энн, которой давно уже пора приниматься за стирку.

Сэр Мармадьюк величаво выпятил грудь.

– Мадам… – начала он, но девушка резким жестом остановила его.

– Нет, только не это! – вскричала она в непритворном ужасе, – ты снова собираешься, раздувшись от гордости, сказать тяжеловесный комплимент. Возьми-ка лучше топор и наруби дров.

Какое-то мгновение джентльмен стоял неподвижно, надменно хмуря брови и презрительно кривя губы, но вскоре весело рассмеялся и, прихватив топор, отправился рубить дрова.

К заготовке топлива наш герой подошел с привычной для себя скрупулезностью, тщательно следя за тем, чтобы все ветки были одного размера, укладывая хворост в идеальные по форме вязанки. От этого всепоглощающего занятия его отвлек испуганный возглас Евы-Энн.

– Джон, посмотри на Горация!

Оставив топор, джентльмен спустился к ручью. Ева с испугом смотрела на блаженно жующего Горация.

– Джон, с ним все в порядке?

– Он выглядит очень довольным. – Сэр Мармадьюк потрепал Горация, недовольно мотнувшего головой. – Посмотри, какая у него шелковистая шерсть.

– Я ежедневно чищу его. Но посмотри же, как тяжело он водит глазами!

– Ну и что?

– Но он только что съел самую большую тряпку, которой я мою посуду.

– Ничего удивительного в том нет. А теперь он просто высматривает другие не менее аппетитные вещи, щетку или мыло. У нашего Горация широкие вкусы. А теперь, если ты составишь список того, что нам необходимо, я…

– Ты собираешься в Годалминг, Джон? Это очень опасно! Лучше пойду я.

– Нет, – он успокоительно улыбнулся. – Идти нужно мне, а там будь что будет… – в этот момент Гораций, подкравшись поближе, ткнулся бархатистым носом в руку Евы-Энн. Сэр Мармадьюк возмутился, – Можешь наслаждаться моей шляпой, моим пальто, палаткой, но Еву-Энн ты уж оставь мне.

– Но зачем подвергать себя такому риску? – спросила девушка, делая вид, что не замечает, как рука джентльмена легла на ее руку. – Разве тебя не страшит будущее?

– Ничуть, если не считать одинокой старости.

– А разве она обязательно должна быть одинокой, Джон?

– Старость – это всегда одиночество.

– Конечно же нет, если есть любовь.

– Ева-Энн, ты по-прежнему считаешь меня дурным человеком?

Какое-то мгновение девушка молчала, отвернувшись и глядя в сторону, затем ответила все так же не глядя на него.

– Ты ведь попросил меня забыть. Ты назвал случившееся безрассудством! В тот момент я ненавидела тебя.

– А сейчас, Ева-Энн?

– А сейчас, Джон, только Господь Бог может ответить, каков ты на самом деле. Ты больно ранил меня, поколебал мою веру в тебя, и все же тебе достаточно сказать мне хоть слово, и я последую за тобой хоть на край света, Джон.

Он выпустил ее руку и поспешно отвернулся, издав какой-то странный приглушенный звук, в котором слились страсть, боль и нечеловеческие усилия, которыми он сдерживал себя.