Глава I,

в которой доктор Уотерспун дает рецепт

Убранство комнаты поражало величественной роскошью. Отменный вкус сквозил во всем – в бесценных персидских коврах на полированном полу, в занавесях из чуть выцветших старинных тканей, в глубоких уютных креслах, так и приглашавших погрузиться в их мягкие недра, в тех облагороженных временем украшениях, расставленных то здесь, то там, наконец, в великолепных резных потолках мореного дуба. И все же самым изысканным, самым утонченным и самым благородным объектом в этой удивительной гостиной был некий джентльмен, задумчиво и томно склонившийся над книгой в глубоком кресле у камина. Его внешность, даже на самый придирчивый взгляд, поражала благородством и достоинством, печатью которых отмечены лишь лучшие представители рода человеческого. Высокий и стройный, джентльмен этот был одет так, как одевается человек, заботящийся только о том, чтобы избежать вульгарности в деталях своего одеяния. Костюм же, являвшийся истинным чудом портновского искусства, в свою очередь отвечал ему взаимностью – он сидел на джентльмене столь отменно, что не оставалось никаких сомнений – и сюртук, и гетры, и галстук попросту влюблены в своего обладателя. Джентльмену было лет сорок. Густые вьющиеся волосы обрамляли узкое, точеное, холодно-спокойное лицо, единственным недостатком коего являлась некоторая преувеличенность указанных черт. С другой стороны, это бледное лицо можно было бы назвать чрезвычайно внушительным, если бы не излишняя мягкость чувственного рта, не тусклость взгляда и не общая утомленность, сквозившая в облике этого господина. И действительно, сэр Энтони Эшли Джон де ла Поул Вэйн-Темперли Мармадьюк имел наружность, в точности соответствующую содержанию, а именно, он был последним и самым блестящим представителем в длинной веренице истинных джентльменов. Ему до смерти наскучило все и вся, и прежде всего ему чертовски надоела его собственная персона.

Так сидел наш замечательный джентльмен у камина, вяло склонившись над страницами старой книги, когда в дверь мягко и вкрадчиво постучали. Через мгновение в гостиную осторожно ступил человек, своими манерами и видом чрезвычайно похожий на представителя славного сословия джентльменов, но на самом-то деле таковым не являющийся. Он беззвучно притворил дверь, учтиво кашлянул в кулак и склонил свою респектабельную голову в почтительном и вместе с тем полным достоинства поклоне, ожидая, пока сэр Мармадьюк, поглощенный книгой, не заметит его присутствия. Тот поднял глаза.

– В чем дело, Пэкстон?

Имитация джентльмена склонила голову с безукоризненным пробором еще ниже и пробормотала:

– Доктор Роберт Уотерспун, сэр. Вы дома, сэр?

Сэр Мармадьюк утомленно вздохнул, заложил страницу тонким пальцем и вяло кивнул головой. Пэкстон неслышно удалился, затем появился вновь и торжественно объявил:

– Доктор Уотерспун!

Не успел он еще закрыть рот, как целомудренный покой гостиной был нарушен низеньким, чрезвычайно коренастым человеком. Человек топал ногами, звенел ржавыми шпорами, хлопал разметающимися во все стороны полами сюртука, словом, производил неимоверный шум. Тяжело дыша, он швырнул в ближайшее кресло хлыст и потрепанную шляпу, но промахнулся. Нимало не смутившись, человек двинулся прямо на сэра Мармадьюка, не иотрывавшего от него несколько потрясенного взгляда. Широко растопырив локт, он схватился волосатой ручищей за небритый подбородок.

– Язык! – прохрипел посетитель.

– Мой дорогой Роберт! – в ужасе воскликнул сэр Мармадьюк.

– Покажи язык!

– Мой милый Роберт!

– Пульс! – В мгновение ока рука сэра Мармадьюка оказалась в плену огромных лап доктора, и опытные пальцы бесцеремонно забрались под кружевную манжетку. – Так, теперь язык! – рявкнул доктор.

– Что случилось, Роберт? Ты ошибаешься, я…

– Ничуть, Тони, ничуть! У тебя разлитие желчи! Печень! Ты слишком много ешь! И слишком мало двигаешься!

– Боже! – сэр Мармадьюк мягко, но решительно высвободил свое запястье и пожал руку гостю. – Ради Бога, Роберт, присядь и дай мне вставить хоть слово.

– Желчь! – снова рявкнул Уотерспун и бухнулся в кресло. – Прописываю тебе скакалку! Порастрясешь печень – прочистишь каналы…

– Роберт, я хотел бы посоветоваться с тобой по поводу молодого Беллами, твоего крестника…

– И твоего племянника, Мармадьюк!

– Верно, будь он неладен! Я слышал, у молодого повесы опять неприятности?

– Неприятности?! Он исчез! Этот малый попросту удрал!

– Ты хочешь сказать – он в бегах?

– Именно, Марми! Прихватил денежки и улизнул. Во всяком случае, так написал мне Торнберн.

– А, Торнберн – самый блестящий из деловых людей…

– Да, и живой, как вяленая селедка!

– Мой дорогой Роберт! – сэр Мармадьюк вскинул белую руку в протестующем жесте. – Неужели?

– Безусловно! – яростно тряхнул головой доктор. – Этот Торнберн только и знает, что скрипеть пером. Мумия, вот и все! А Руперт Беллами, дьявол бы его побрал, молод и дик, как жеребец. Так может ли засохшая мумия справиться с жеребцом? Нет! И снова – вот и все!

Доктор выдернул из кармана табакерку, открыл ее, подцепил добрую щепоть табака, втянул половину в себя за три оглушительных всхлипа, остальное же рассыпал вокруг к нескрываемому ужасу и отвращению сэра Мармадьюка.

– Роберт, пожалуйста, помни, что после того как твой крестник…

– И твой племянник! Единственный сын твоей сестры Марии!

– Она умерла, – кротко заметил сэр Мармадьюк.

– И его отец тоже отдал Богу душу! – Доктор оглушительно чихнул.

– Ну, вот об этом, может, и не стоит жалеть, Роберт. – Сэр Мармадьюк слегка нахмурился. – Однако, после прискорбного фиаско Руперта на стезе твоей собственной профессии, достопочтенный Торнберн согласился взять его в свою контору исключительно из уважения ко мне, а теперь ты утверждаешь, что этот юноша…

– В бегах, – удовлетворенно закончил доктор. – Но…

– И снова в долгах.

– Шестьсот с лишним фунтов, – подтвердил Уотерспун.

– Я так и понял. Вчера я получил от него весьма характерное письмо…

– Которое ты, конечно же, проигнорировал!

– Разумеется! – кивнул сэр Мармадьюк.

– Ты уже оплачивал его долги?

– Дважды! Так что с ним произошло, Роберт?

– Черт его знает! Да и к чему беспокоиться? Ведь малый для тебя ничего не значит, да и никогда не значил. Ты даже ни разу не видел его.

– Со времен его младенчества, к счастью, нет.

– Так что, если он жаждет очутиться в объятиях дьявола, скатертью дорога!

– Ни в коем случае, Роберт. Хотя юноша и приносит одни огорчения, все-таки он мой родственник, и на мне лежит обязанность…

– Оплатить его долги?

– Да.

– Ради своего имени, не так ли?

– Именно так.

– А что же будет с мальчиком?

– А вот это меня нисколько не интересует.

– Ого! – воскликнул доктор. – Ну и ну!

– Но я, разумеется, постараюсь восстановить его репутацию.

– Опять же ради своего доброго имени?

– Да и…

– У твоего имени есть заботы и поважнее, Энтони Мармадьюк!

– Что ты этим хочешь сказать?

– Твоя печень, Тони. Ты желт, как новенькая гинея.

– Все это чепуха! – сэр Мармадьюк с тревогой взглянул на свое отражение в ближайшем зеркале. – Я, конечно, сознаю, что мне уже сорок пять…

– Ого! – промолвил доктор.

– …и я уже давно потерял интерес и вкус к жизни…

– Ну и ну! – прокряхтел Уотерспун.

– Жизнь, – вздохнул сэр Мармадьюк, оседлывая своего любимого конька, – это все возрастающая скука, доводящая тебя до полного отчаяния, когда ты представляешь тоскливую вереницу однообразных дней, что безысходной чередой тянутся к неизбежному и опять же скучному концу…

– Это печень! – снова вскричал Уотерспун. – Это желчь! Селезенка! Печень! И ничего больше!

– Нет, милый мой Роберт, ты сам посуди. – Сэр Мармадьюк взглянул на приятеля своими тускло-печальными глазами. – Сорок пять – трагический возраст. Легкие крылья юности подрезаны, и если прежде мы парили над суетой будней, презирая трудности и опасности, обратив свои взоры к небу, то ныне Средний Возраст клонит нас к земле, заставляет вдыхать запах пыли и пепла, а его неизменные спутники Здравый Смысл и Респектабельность так и тычут нас носом в трудности предстоящего пути… А мне вчера стукнуло сорок пять, дорогой доктор Боб!

– Ха! – рявкнул доктор Уотерспун. – И что с того? Взгляни на меня! Мне пятьдесят, и я здоров, как бык – ем с аппетитом, сплю сладко, пью с охотой, и все почему? Потому что я не забиваю себе голову дурацкими мыслями о своей драгоценной персоне, а занят заботами ближних. Все дело только в одном, сэр Мармадьюк, Энтони, Эшли, Джон де ла Поул и прочее, и прочее! Ты слишком печешься о себе и своем имени. Вот и все!

– А этим утром, – горько вздохнул сэр Мармадьюк, тускло блеснув на доктора скорбным взором, – этим утром я обнаружил у себя на голове седой волос.

– Чепуха! погляди на меня! Черт бы меня побрал, я сед как лунь. И все же полон сил и энергии!

– Ну ты всегда был очень энергичен, я помню, в школьные годы ты…

– А ты! – парировал доктор. – Ты же был тот еще проказник! Разве не ты забрался на церковный шпиль? Разве не ты подпалил сено старика Бартона? Неужели ты забыл, как дрался с этим верзилой, сыном мясника.

Мрачное лицо сэра Мармадьюка чуть просветлело.

– В четвертом раунде он зашатался, – тихо прошептал он.

– А в седьмом ты вздул его как следует! – вскричал доктор. – Клянусь небом, мы тогда были и проворны, и сильны!

– Но сейчас мне сорок пять, Роберт! Душа моя устала от жизни, я разочарован во всем и ни в чем уже не нахожу радости. Даже я сам не радую себя.

– Тебе надо влюбиться!

– Никогда больше!

– Это еще почему? Из-за этой дурехи, что бросила тебя столько лет назад?

– Никогда! – скорбно повторил сэр Мармадьюк.

– Ну тогда просто женись и заведи детей…

– Боже праведный! – с омерзением воскликнул наш джентльмен. – Видеть свое повторение в миниатюре? Что может быть отвратительнее?

– Тогда отправляйся в путешествие!

– Я странствовал пять лет, милый Роберт, и убедился, что переполненные города столь же безлюдны, как и пустыни.

– Тогда почему бы тебе не прострелить чью-нибудь башку? Давно ты дрался на дуэли?

– Не годится. В наши дни дуэль превратилась в скучнейший социальный институт. Да к тому же стрелок я отличный, так что результат всегда удручающе однообразен. – Сэр Марамадюк покачал головой и вздохнул еще более уныло, чем прежде. – Сорок пять! – пробормотал он. – Впустую растраченная жизнь! Несчастный мир, и я несчастнейший из его обитателей…

– Хандра! – гаркнул доктор. – Все это лишь одна хандра, черт бы ее побрал! Твоя болезнь проста и очевидна, Тони! Слишком много роскоши, слишком много праздности, слишком много денег! Ты так богат и влиятелен, что тебе нет никакой нужды прикладывать хоть какие-нибудь усилия. А усилия – это жизнь! Если бы судьба была к тебе менее благосклонна и в один прекрасный день лишила тебя денег и титула, одела бы тебя в рубище и пешком отправила в объятия враждебного мира, то ты в самом скором времени умер бы от голода, замерз, словом, отдал бы концы. Вот и весь сказ!

Сэр Мармадьюк тонким пальцем коснулся изогнутой брови и глубоко задумался.

– Отдал бы концы? – наконец повторил он. – Нет. Я склонен полагать, что это не так, дорогой мой друг.

– Никаких сомнений! – рявкнул доктор Уотерспун и схватил шляпу и хлыст.

– Мне было бы нелегко, – продолжал свои рассуждения сэр Мармадьюк. – Без всякого сомнения, на меня обрушились бы тысячи различных неудобств, но погибнуть?

– Шесть месяцев и ни днем больше! – проревел доктор Уотерспун.

– Погибнуть? Нет…

– Да! – Доктор встал. – Ты погибнешь, не пройдет и полгода, или же вернешься помолодевшим!

– Помолодевшим? Что ты хочешь сказать, Роберт?

– Послушай меня, Тони! Познать добродетель Нищеты и Несчастья, бестрепетно противостоять Страданию, познать Унижение – все это не по зубам благородному джентльмену, погрязшему в хандре и скуке. Чтобы утешить ближнего своего, чтобы разделить с ним лишения и беды, нужно быть обыкновенным человеком, у которого нет времени думать о своих желчных протоках или седом волосе в шевелюре. Такому человеку всегда столько лет, на сколько он себя чувствует. В этом-то и состоит секрет юности, дорогой Тони. Работай! Работай, трудись ради других! Забудь о своей хандре, погрузись в тревоги о людях, работай вместе с ними, страдай вместе с ними, и ты снова станешь молодым! Так что будь здоров! – Доктор подскочил к Мармадьюку, сжал его руку и, вихрем пронесясь по комнате, исчез, оглушительно хлопнув дверью.

Сэр Мармадьюк глубоко вздохнул, выбрался из кресла и подошел к окну. Его старый школьный приятель, громким воплем подозвав лошадь, спустился по ступеням, взгромоздился на жалкое, непривлекательное создание, лишь по недоразумению именуемое скакуном, и затрусил по своим делам.

Сэр Мармадьюк с отвращением проводил лошадь взглядом. Бог мой! Что за уродина с крысиным хвостом! И это, когда то ли восемь, то ли девять великолепных жеребцов в нетерпении бьют копытами в стойлах докторской конюшни!

Сэр Мармадьюк хмуро оглядел чопорный, ухоженный парк и фруктовый сад. Лучи заходящего солнца волшебными бликами играли на деревьях и траве. Но тоска, казалось, навеки поселилась в сердце нашего героя.

Наконец он отвернулся от окна, присел к бюро и принялся за письма. Закончив, он запечатал конверты, аккуратно надписал, потом взял шляпу с тростью и вышел из дома.

Глава II,

в которой читатель повстречается с удивительным музыкантом

Когда сэр Мармадьюк ступил на лестницу, ведущую в его любимую охотничью беседку, он и услышал в первый раз эту неистово-прекрасную мелодию, в которой, казалось, слились все несчастья и тревоги бренного мира.

Невыразимо печальная музыка лилась откуда-то из глубины парка, из его таинственных темно-зеленых недр. Она то нарастала величественным аккордом, то почти затихала всхлипом одинокой струны. Сэр Мармадьюк замер. Затаив дыхание, он вглядывался в зеленую колышащуюся тьму. Далекие зарницы и тоскующая мелодия придавали пейзажу какой-то щемящий трагизм. Зачарованный музыкой и красотой умирающего дня, сэр Мармадьюк предался печальным размышлениям о своей пылкой, навсегда ушедшей юности, о разочарованиях прожитых лет, о грусти невоплотившихся мечтаний и неудавшихся стремлений. Он думал о разбитых идеалах своей молодости, о поруганной юношеской вере…

Но музыка внезапно смолкла, раздались резкие крики и топот бегущих ног. Из-за деревьев вынырнула человеческая фигурка. Одет человек был крайне бедно. Руки крепко стискивали скрипку и смычок. За ним гнались двое в форменных вельветовых костюмах. Сэр Мармадьюк узнал своих лесничих. Они грубо схватили человечка и потащили, не обращая никакого внимания на его мольбы и жалобные стоны.

– Остановитесь! – Лесники почтительно замерли. – Подойдите! – приказал сэр Мармадьюк.

– Как скажете, сэр. – Старший лесник отер пот со лба. – Мы схватили этого малого в парке, ваша честь, он охотился, сэр…

– Со скрипкой, Мартин?

– Ну не знаю, сэр, мы нашли у него пару силков.

– Оставьте его здесь и ступайте.

Лесники поклонились и молча исчезли. Скрипач погрозил им вслед маленьким кулачком.

– Так-то лучше! – крикнул он, затем повернулся к своему спасителю, сорвал с головы потрепанную шляпу и низко поклонился. Голова его была совершенно седа.

– Сэр, примите мою благодарность, а если пожелаете, и мои дружеские чувства. Пршу вас, следуйте за мной, и вы не пожалеете.

– Вы замечательно играете, – сэр Мармадьюк подстроился под семенящие шажки маленького музыканта.

– Все так говорят, сэр. – Скрипач быстро и весело тряхнул головой. – Хотя обычно меня просят сыграть джигу или что-нибудь столь же незатейливое. Но я хорошо умею обращаться не только со скрипкой! Взгляните, дружище, сюда. – Он бросил на Мармадьюка лукавый взгляд и, украдкой оглядевшись по сторонам, вытащил из глубокого кармана своей куртки фазана. – Прекрасная работа и прекрасная птица. Вы ведь не станете возражать?

Сэр Мармадьюк покачал головой и меланхолично улыбнулся.

– Я хотел бы послушать вашу игру.

Скрипач засунул свой трофей обратно в недра куртки, прижал скрипку к подбородку, взмахнул смычком и заиграл легкую танцевальную мелодию.

Так они шли бок о бок сквозь мягкое сияние заходящего солнца. Маленький скрипач играл с вдохновением истинного артиста; веселые живые пьесы сменялись величественными напевами далеких дней, жалобными и тоскливыми. Мелодии, казалось, несли с собой надежды и стремления, радости и печали, мрачные сомнения и прекрасные идеалы поколений, давно сошедших со сцены жизни и ныне забытых. И пока волшебная скрипка пела, смеялась, причитала и рыдала, ноги скрипача выделывали невиданные па, а сам он то хитро посмеивался, то жалобно постанывал. Сэр Мармадьюк слушал, очарованный гением этого странного человека, но все же что-то в поведении музыканта его смущало.

– Ага! – внезапно вскричал маленький скрипач. – Я сыграл вам музыку наших предков, песни древнего народа и… вы поняли. Я вижу, вы знаете толк в настоящей музыке, а потому позвольте поприветствовать в вашем лице, сэр, истинного ценителя искусства.

– А я, дорогой друг, – отвечал ему сэр Мармадьюк, – приветствую в вашем лице истинного мастера.

– Мастера, говорите? Что ж, верно, сэр. Так меня звали в те благословенные далекие дни. В Италии, на родине скрипки.

– Прошу вас, назовите ваше имя, друг мой.

– Старое бренное тело, – невпопад ответил скрипач, – тело, в котором живет лишь половина души, а вторая половина покоится с той, которой не стало. Мое имя? Я давным-давно позабыл его. Но зовите меня просто Джек, меня все так зовут – скрипач Джек. Я играю на сельских ярмарках и церковных праздниках, на свадьбах и крестинах. Люди любят мою чудесную Джиневру. – Тут он нежно поцеловал скрипку. – Именно она возносит меня над печалями этого мира, прямо к стопам Господа. Это Джиневра возвращает обратно ее душу, душу той, кого я любил всем сердцем, ибо лишь мертвые – истинно живые, и Джиневра знает это. Если вы любите и понимаете музыку, вам следует послушать, как я играю для тех счастливцев, что сбегаются на зов моей скрипки, когда я по вечерам в тиши деревьев касаюсь ее смычком.

– Кого вы имеете в виду? – мягко спросил сэр Мармадьюк.

– Тех, кто уже не подвластен земным страданиям, сэр. Души ушедших навсегда. Только они по-настоящему живы, только они способны любить. И первая их них – та, что рядом со мной. О нет! – засмеялся он. – Нет, нет, вы не увидите ее, ибо она умерла много лет назад, но душа ее всегда со мной, она улыбается мне солнечным лучом, шепчет каплями дождя, смотрит на меня глазами цветов. Она всюду, где живет Прекрасное, сэр! Именно ей я играю в вечерний час, когда усталый день закрывает глаза и все вокруг замирает. Я играю музыку, которая возносит меня к Богу и к ней, моей Прекрасной, моей розе, увядшей, сломанной, втоптанной в грязь. О, Боже! – Маленький скрипач вздрогнул и стряхнул дрожащей рукой выступившие слезы. – Сэр, – вздохнул он, – великие воды глубоки, но любовь глубже! Мечи остры, но печаль еще острее. Молитва прекрасна, но музыка… Ах, этот язык богов, он позволяет мне говорить с ней, лишь благодаря ему я способен вынести любые страдания, ибо, сэр, Бог милостив.

Так они шли по усыпанным листвой дорожкам. Маленький скрипач все говорил и говорил, время от времени его живые глаза начинали блестеть еще сильнее из-за выступавших слез. И смущение Мармадьюка постепенно уступило место невыразимой жалости.

Наконец они достигли высокой живой изгороди, в диком переплетении которой имелась ветхая калитка. Открыв ее, скрипач прошел вперед и жестом пригласил спутника. Сэр Мармадьюк ступил следом, и его глазам открылся сад, некогда ухоженный, но теперь заросший дикой ежевикой и высокой травой, в глубине которого виднелись стены полуразрушенного здания.

– Здесь. – Смычок указал на дом. – Здесь мы жили. Она и я. Здесь она играла ребенком, и сюда я прихожу всякий раз, когда представляется у меня возможность. Присядьте, мой друг, на этот пень. Она любила здесь сидеть, мы называли его «троном».

– Сэр, – Мармадьюк огляделся. – Судя по всему, я нахожусь на святом для вас месте! – Он снял шляпу.

Скрипач улыбнулся и коснулся руки джентльмена смычком, и в этом жесте была подлинная нежность.

– О, сэр, – тихо сказал он. – Вы все поняли и проявили такое удивительно сочувствие. Но тише, они ждут! Они уже собрались, и она тоже здесь, она среди нас. Пожалуйста, присаживайтесь, я начинаю.

Сорвав с головы шляпу и отшвырнув ее в сторону, он откинул назад свои длинные белые пряди и запрокинул к небу лицо, проступавшее в сумерках бледным овалом. Благоговейным жестом скрипач поднял смычок и заиграл.

Чудесный напев поплыл в вечернем воздухе, торжественный и величавый, закончившись едва слышной нежнейшей трелью. Его сменила благородная мелодия, быстрая, легкая, полная неудержимого веселья. Юность, не знающая горестей и бед, наполняла ее. А потом словно сами росистые зори и безоблачные небеса зазвенели под смычком скрипача; мир был чист, невинен и не омрачен грехом, а жизнь прекрасна и удивительна; эта музыка была словно дар Божий, в ней соединились солнечный свет и мерцание звезд, шелест лесов и шепот ручья. Она была напоена сиянием радости.

И сэр Мармадьюк, очарованный величием и разнообразием напевов, забыл о своем несносном возрасте. Молодость вдруг вернулась к нему, а вместе с ней Идеалы, вернулось Будущее, и стремления и надежды вновь переполняли его душу.

Но вот мелодия изменилась, зазвучали тревожные ноты, словно послышался голос Страшного Суда.

– О, человек, оглянись назад, оглянись на свою юность, на свою пылкую и молодую душу. Подумай о том, кем ты был и кем ты стал. Вспомни о всех растраченных идеалах и неисполнившихся мечтаниях, вспомни годы, не знавшие радости и любви, вспомни себя! Вспомни эгоиста, холодного и бездушного, вспомни усталость и одиночество своей души! Вспомни и ответь: куда ведет твоя одинокая дорога?

И снова музыка изменилась, ее голос звучал теперь мягче и участливей.

– О, одинокая, утомленная душа, в этом мире все-таки есть утешение, ведь найдется немало тех, кто нуждается в тебе. Обрети счастье и смысл, обрети ушедшую силу – забудь о самом себе и вспомни о других, и юность вернется. Ибо тот, кто служит своим ближним, служит Богу.

Захваченный удивительными напевами, сэр Мармадьюк почувствовал, как рвется навстречу музыке истосковавшееся сердце. Горестный вздох сожаления вырвался из самой глубины его души. И в это самое мгновение ангел, живущий в душе каждого человеческого существа, ангел, столь долго сдерживаемый циничными условностями, праздной ленью, эгоизмом и равнодушием, разорвал оковы и вознесся ввысь. Музыка, казалось, достигла высшей точки в своей торжественности, и тут она смолкла, оборвавшись резким диссонансом. Сэр Мармадьюк вздрогнул и посмотрел вверх, туда, куда указывал смычок скрипача.

– Луна! – прошептал тот. – Сегодня полнолуние… Эта луна… Она всегда воплощала для меня зло, одно лишь зло, она похожа на лицо мертвеца, столь же бледна и неподвижна. Она словно лицо моей Прекрасной. Мертвые! – простонал скрипач. – Мертвые! Я вижу их… я вижу, как поднимают они ее из реки, как с длинных волос стекает зеленая отвратительная слизь, а лицо так спокойно. О, моя Прекрасная! Твой чудесный голос умолк навсегда. Моя Любимая! А эта бледная луна смеется надо мной, этот мертвый круг смотрит на меня и смеется. О, как страшно мне!

Сэр Мармадьюк встал, ему хотелось утешить и ободрить маленького скрипача, он протянул к нему руки, но тот в страхе отпрянул.

– Прочь! – вскричал несчастный. – Не троньте меня, не прикасайтесь, на мне лежит проклятие! Ее убийца все еще жив, он все еще весел, и проклятая луна знает о том и смеется, смеется… О, Боже, он ходит по земле, он наслаждается радостями жизни, а она покоится в могиле холодная и недвижимая! – Скрипка выпала из его рук.

Скрипач спрятал изможденное лицо в скрюченных пальцах, рыдания сотрясли его хрупкое тело. Сэр Мармадьюк попробовал утешить его, но скрипач пронзительно вскрикнул и оттолкнул участливую руку.

– Оставьте меня! Оставьте меня, это мой черный час, предоставьте меня луне.

Дикий крик, исполненный невыразимой тоски, прокатился над парком, и маленький скрипач распростерся на земле рядом с пнем, служившим когда-то троном детских игр, он обхватил старое дерево руками, прижался мокрой от слез щекой к шершавой коре и затих.

Сэр Мармадьюк медленно удалился, оставив маленького скрипача наедине с его болью. Стемнело. Серебро волос светилось на темной земле.

Глава III,

в которой читатель познакомится с юной квакершей Евой-Энн

Сэр Мармадьюк, тяжело опираясь на трость, с огромным интересом разглядывал стог сена. Конечно же, ему и прежде доводилось видеть подобные сооружения, но никогда еще столь прозаическая вещь, как сено, не вызывала в нем такого интереса. Сэр Мармадьюк смертельно устал, он попросту валился с ног. Он отошел слишком далеко от дома, пройдя не одну милю по пыльным нескончаемым дорогам, его изящные сапоги с кисточками на голенищах, совершенно не приспособленные для столь тяжелых испытаний, натерли на ногах кровавые мозоли, и вот теперь сэр Мармадьюк со сбитыми в кровь ногами, с ломотой во всех членах, разглядывал столь необычный для себя объект, а в его взгляде читался нескрываемый интерес.

Это был довольно высокий стог, он выглядел мягким и уютным, он словно обещал утомленному путнику роскошное ложе для его ноющих членов. Сено наполняло воздух ароматом, навевающим заманчивые мысли о предстоящем забытьи. И, самое главное, к стогу была приставлена лестница, так и манившая воспользоваться услугами чудесного ложа.

Сэр Мармадьюк, прихрамывая, добрел до лестницы, несколько неуклюже взобрался наверх и с наслаждением растянулся на душистой постели, мечтательно глядя на одинокую звезду, мерцавшую в небе.

– Сорок пять! – бормотал наш герой. – Как глупо и нелепо. Как все… – Тут он вздохнул и погрузился в блаженное забытье.

Но спать ему пришлось недолго. Внезапно он проснулся оттого, что чья-то рука аккуратно зажала ему рот, и чей-то голос прошептал совсем рядом:

– Тише!

И голос, и рука, вне всякого сомнения, принадлежали женщине, и рука эта, хотя и теплая, и мягкая, была в то же время сильной и крепкой.

– Послушайте, мадам… – начал было сэр Мармадьюк, кое-как освободившись от руки.

– О, помолчи же! – зашипел голос, и рука вернулась на прежнее место, зажав рот джентльмена еще крепче. Сэр Мармадьюк волей-неволей повиновался.

В свете полной луны наш герой смог разглядеть пальцы красивой формы, плавный изгиб плеча, копну темных волос.

В наступившей тишине послышалось бормотание приближающихся голосов. Девушка ничком бросилась на сено и осторожно посмотрела вниз. Сэр Мармадьюк последовал ее примеру. По дороге шли три человека. Один их них держал в руке фонарь. Все трое внимательно вглядывались в ночную темноту. Тот, что нес фонарь, был одет в старый рабочий костюм, одежда двух других была получше, но тоже скромной и потертой. Невысокий толстяк в широкополой шляпе и высокий тощий человек в поношенной куртке следовали чуть позади человека с фонарем.

– О, Господи – вздохнул толстяк. – Бедная несчастная глупышка.

– Да уж, воистину глупая девчонка! – проворчал худой.

– Только представь себе, как она бредет в темноте, одинокая, беззащитная…

– Ее следовало бы выпороть!

– Но, Эбенизер…

– Выпороть, Иеремия! Высечь как следует!

– Ты слишком жесток, брат.

– А ты слишком мягок, Иеремия! Это ты виноват во всем, ты постоянно потакал ей, баловал…

– Нет, Эбенизер, это скорее твоя строгость заставила ее бежать.

– Послушайте, – вмешался в разговор человек с фонарем. – Не время пререкаться. Если мисс Ева и впрямь убежала, то нам следует либо поторопиться и догнать ее, либо вернуться назад и улечься спать.

– Верно, Джейкоб, верно! – вздохнул толстый Иеремия. – Надо искать, она не могла далеко уйти.

– Стог! – воскликнул тощий Эбенизер. – Джейкоб, заберись-ка наверх и погляди, нет ли там ее.

– Но здесь нет лестницы, мастер Эбенизер.

– Она должна быть…

– Да, сэр, я сам оставил ее здесь, но сейчас лестницы нигде не видно…

– Говорю тебе, брат, Ева-Энн пошла дальше. Нам надо торопиться!

– Но может он забралась на стог, Иеремия…

– Нет, дорогой брат. Она же направляется в Лондон, зачем ей прятаться в стогу. Господи, одна, в темноте… О, брат, если она покинула нас, если мы действительно потеряли нашу бедную девочку, Монкс-Уоррен опустеет, жизнь наша померкнет…

– Успокойся! Ты бы лучше помолчал, Иеремия, не смей даже думать об этом. Ведь если она и впрямь отправилась в Лондон, то только лишь ради этого развратного негодяя Дентона, будь он проклят!

– Тише, брат!

– Нам и впрямь следует поторопиться!

Все трое побрели дальше, фонарь качался в руке Джейкоба блуждающим ночным светляком.

Сэр Мармадьюк привстал и взглянул на девушку. Та уткнулась лицом в душистое сено. И без того изумленные органы чувств джентльмена уловили явственный всхлип. Сэр Мармадьюк как-то съежился и стал несколько беспорядочно вращать глазами, взглядывая то вниз, то снова на девушку, и лишь после четвертого всхлипа он решился спросить:

– Почему вы плачете?

– Потому, – голос ее был глубок и мягок, – что я люблю их всем сердцем, и у меня душа разрывается на части при мысли, что я покидаю их надолго, если не навсегда.

– Тогда почему бы вам не вернуться обратно?

– Нет-нет, я не могу, пока не могу.

– Почему?

– Я убежала из дома, чтобы выйти замуж, – просто ответила девушка, – и все же… – тут ее голос стал удивительно нежен – мне так тяжело оставлять этих дорогих мне стариков. Видите ли, я у них единственный ребенок, у них больше никого нет и не будет.

– Вы их племянница?

– Да.

– И вы действительно направляетесь в Лондон?

– Да.

– И, как я понял, не одна?

– С возлюбленным, сэр.

– С тем самым человеком, которого ваш дядя назвал негодяем?

– О, он не знает его так хорошо, как я.

– А вы, конечно же, полагаете, что знаете своего возлюбленного очень хорошо?

Девушка удивленно взглянула на него.

– Ну да, сэр. А как же иначе? Ведь я люблю его.

Тут сэр Мармадьюк быстро нагнулся и заглянул ей в лицо. Чудесные глаза открыто встретили его пытливый взгляд, они были чисты, как луговая роса.

– Вы действительно любите его, дитя мое?

– Да! Он настоящий джентльмен, красивый и смелый. И любит меня всей душой. Он так часто говорит мне о своей любви.

– И сегодня ночью вы встречаетесь с ним?

– Да, мы собираемся пожениться сразу же, как только прибудем в Лондон. Но все-таки я иногда боюсь…

– Если вы не хотите, вы не должны мне ничего говорить.

– Нет-нет, я очень рада поговорить с вами о моей любви. Я ведь никому не рассказывала, лишь старушке Нэнни, а она совершенно глуха. Но, сэр, – девушка подняла глаза и взглянула на звезды, – любовь так отличается от того, что я себе представляла.

– Почему же, дитя мое? – спросил он, не в силах оторвать глаз от безмятежной прелести своей собеседницы.

– Меня вот что беспокоит, сэр. Когда моего возлюбленного нет рядом, я рвусь к нему, но когда мы вместе, мне так часто хочется убежать от него, мне все время что-то мешает.

– Но что?

– Не знаю. Что-то в его глазах или голосе…

Она сдвинула густые брови и хмуро взглянула на безмятежную луну. Какое-то время девушка сидела, обхватив колени руками божественной формы, забыв, казалось, о своем собеседнике.

– А давно вы знакомы со своим избранником?

– Почти две недели, сэр. А теперь я уж и пойду. – Она вздохнула, надела соломенную шляпку. – Мы встречаемся в десять часов.

– Но лестница?

– Она здесь, наверху. Я втащила ее за собой.

– О, вы, должно быть, необычайно сильная девушка.

– Да, это так, сэр, – с бесхитростной улыбкой ответила мисс Ева.

– И вы не испугались, обнаружив меня здесь?

– По правде говоря, поначалу немножко испугалась, но мне все равно больше негде было спрятаться, и я решила остаться здесь. Ну а когда я разглядела вас получше, то поняла, что никакой опасности вы для меня не представляете.

– Ха, это все мой рассудительный возраст, дитя!

– Нет, сэр, у меня не было времени определить ваш возраст и убедиться в вашей рассудительности. И потом, меня успокоил ваш храп.

– Храп? – воскликнул сэр Мармадьюк, слегка побледнев. – Я что, и в самом деле храпел?

– Да, сэр, и так громко, что я была вынуждена разбудить тебя, иначе мои домашние услышали бы.

– Пожалуйста, примите мои смиренные извинения, сударыня! – сэр Мармадьюк несколько горестно улыбнулся. – Ей богу, я, как, наверное, и все прочие, полагал, что подобное может происходить с кем угодно, но только не со мной! Храпеть на стоге сена, да еще в подобных обстоятельствах – это крайняя степень дурного вкуса. И все же я очень рад, что не напугал вас.

– Я перестала вас бояться, как только поняла, что вы джентльмен, – важно кивнула девушка.

– А, наверное, моя одежда, но ведь она так небрежна…

– Лицо! Я увидела ваше лицо, – и она спрятала свое собственное хорошенькое личико под шляпкой. – А теперь, сэр, прощайте, мне и впрямь пора.

– Тогда, – сэр Мармадьюк подобрал свою элегантную шляпу, – если вы позволите, я провожу вас…

– Благодарю, сэр, я буду рада познакомить вас с моим возлюбленным.

– Спасибо, – в свою очередь поблагодарил сэр Мармадьюк, но голос его был угрюм. – С превеликим удовольствием.

– Тогда пойдемте!

Он хотел ей помочь, но она уже спустила лестницу и в мгновение ока очутилась внизу. Непринужденная грация и удивительная легкость, с какими девушка исполнила это упражнение, привели джентльмена в полнейшее восхищение. Сэр Мармадьюк начал спускаться следом, стараясь делать это настолько проворно, насколько позволяли негнущиеся суставы и тесные сапоги. Но вот и он оказался на земле, и они отправились в путь.

– Вы идете слишком быстро для человека средних лет, – немного жалобно заметил сэр Мармадьюк, спустя некоторое время.

– Вы действительно так стар?

– Да, стар до отвращения! – выдохнул он.

– В это трудно поверить, – она сверкнула на него своими чудесными глазами.

– Моя голова уже начала седеть.

– Да? А мне показалось, что ваши волосы очень темные и блестящие.

При этом безыскусном замечании он ощутил необычайный прилив радости, которую тут же обозвал про себя совершенно нелепой.

– Вы из семьи квакеров? – спросил сэр Мармадьюк.

– Да, и зовут меня Ева-Энн Эш.

– Странное имя, но очень милое, и идет вам.

– А как вас зовут?

– Э… Джон… Джон Гоббс.

– Да? Никогда бы не подумала. – Девушка простодушно взглянула на Мармадьюка. – У вас такой важный и неприступный вид. – Голос и взгляд были полны неподдельной искренности, и волна радости вновь окатила нашего джентльмена, но он постарался скрыть ее деланным смехом.

– Вы бывали в Лондоне, мистер Гоббс?

– Да, и частенько.

– И вы видели Воксхолл?

– Да, конечно.

– О, мой возлюбленный обещал свозить меня туда! Как же это здорово, мистер Гоббс! Я лишь однажды была в Лондоне. Вся моя жизнь прошла здесь, в Монкс-Уоррен.

– А это значит, – продолжил сэр Мармадьюк, – вы столь же прекрасны, свежи и невинны, как сама природа. Ах, дитя мое, ничто не может сравниться с этими чудесными холмами.

– Но мой возлюбленный говорит, что нет места лучше Лондона. И я так хочу побывать там.

Сэр Мармадьюк вздохнул, тонкие черты его лица на мгновение утратили привычную безмятежность. Он взглянул на луну из-под насупленных бровей. Девушка взяла его за руку, и он ощутил дрожь ее ладони.

– Он будет ждать меня вон там, у рощицы! – прошептала она. – Пожалуйста, останьтесь здесь.

И она убежала стремительной и легкой поступью. Сэр Мармадьюк после некоторого раздумья последовал за ней. Через несколько секунд до его слуха донесся сочный и самодовольный баритон.

– Мой ангел! Клянусь Венерой, сегодня ты прекраснее, чем когда-либо. Пойдем же, экипаж ждет…

– Постой, Роберт…

– Не хочу ждать ни минуты! Через несколько часов мы будем в Лондоне, найдем священника и…

– Боюсь, что этого не случится! – спокойно произнес сэр Мармадьюк, подходя поближе и внимательно разглядывая столь пылкого влюбленного.

Это был высокий молодой джентльмен весьма привлекательной, но несколько слащавой наружности, одетый по самой последней моде. Его глаза, кольца и пуговицы блестели слишком уж сильно. Джентльмен, оправившись от изумления, повернулся к нашему герою и весело заметил:

– Ха, какого дьявола вам… – Тут он внезапно осекся, ибо глаза его встретилсь с насмешливо-надменным взглядом сэра Мармадьюка.

– Я полагаю, вы весьма удивлены, мистер Дентон, и думаю, неприятно удивлены. – Голос Мармадьюка так и сочился презрением.

– Проклятье! – вскричал Дентон злобно и угрожающе.

– А раз так, нам лучше расстаться, и советую вам откланяться и удалиться.

– Удалиться? М-мне? – Дентон даже начал заикаться. – Вы предлагаете м-мне удалиться? Да кто вы такой, черт бы вас побрал?!

– И сию же минуту!

Мистер Дентон грязно выругался и, шагнув вперед, поднял хлыст. Сэр Мармадьюк скрестил руки на набалдашнике трости и насмешливо поклонился.

– Я вижу, у вас есть хлыст, сэр? Берегитесь! – Голос его был ласков, на губах играла легкая улыбка, но в проницательных глазах и в спокойной позе таилась угроза. Хладнокровие и уверенность в себе пугали больше, чем любые угрозы.

Рука мистера Дентона медленно опустилась, ярость в его глазах потухла. Пробормотав очередное ругательство, он повернулся к девушке и протянул ей руки.

– Ева… – начал он, но ледяной голос сэра Мармадьюка вновь остановил его.

– Мистер Дентон, к сожалению, по земле еще ходят те, кому лучше бы лежать в могилах и почивать вечным сном. Мне кажется, вы относитесь именно к такому сорту людей, так вот, если вы не хотите, чтобы я исправил эту ошибку природы, то вам лучше удалиться, и как можно скорее. Прошу вас, избавьте меня от искушения.

Какое-то мгновение казалось, что Дентон вот-вот бросится на него с кулаками, глаза его так и пылали злобой и ненавистью, ноздри мстительно трепетали, но, издав какое-то хриплое рычание, он резко развернулся и очертя голову бросился в прочь, ломая кусты. Когда звуки шагов стихли, сэр Мармадьюк повернулся к девушке. Она стояла в стороне, дрожа и кусая губы.

– Пойдемте, дитя мое, – мягко сказал он, – я отведу вас домой.

– Но что это все значит?

– Это значит, что вам лучше вернуться к вашим родным, домой.

– Домой? – медленно повторила она, все еще не придя в себя. – Да… он ушел, убежал, он бросил меня, он даже… – Тут она без сил опустилась на землю, прислонилась спиной к дереву и уткнулась лицом в ладони.

Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел то на девушку, то на безмятежную луну. Наконец он коснулся ее плеча:

– Бедное мое дитя! Поплачьте, лучше поплакать сейчас, чем разбить свое сердце в будущем. Плачьте, мое дитя, плачьте, и вам станет легче!

– Я не плачу. – Она подняла на него ясные глаза. – Я просто ничего не понимаю… я не понимаю, что произошло, почему Роберт убежал…

– Ну… – Сэр Мармадьюк снова взглянул на луну, словно прося у нее поддержки. – Наверное, он ушел, потому, что я так захотел. Может, вам уже пора вернуться домой?

– Да, – вздохнула она, поднимаясь. – Ничего другого мне, похоже, не остается.

– Ничего! – подтвердил сэр Мармадьюк.

Они в молчании двинулись назад. Потом она неожиданно спросила:

– Так вы знакомы с Робертом Дентоном?

– Нет, – совершенно спокойно ответил Мармадьюк, – я с ним не знаком, но кое-что о нем знаю.

Глава IV,

в которой путники беседуют

– Джон Гоббс, – помолчав, сказала Ева-Энн, – неужели все вас так слушаются?

Сэр Мармадьюк, подумав с минуту, совершенно серьезно кивнул.

– Да. Как правило, да.

– Но он удрал! Оставил меня по первому же вашему требованию!

– И тебя это огорчает, дитя мое?

– Нет! Нет, я просто удивлена… Он вас испугался, по-настоящему испугался. Я видела его лицо…

– Но надеюсь,я все-таки не столь страшен?

– Нет, совсем нет, но когда вы приказали ему уйти, в ваших глазах было столько ярости, мистер Гоббс.

– Забудь об этом, дитя мое, лучше расскажи мне о себе…

– Он подчинился вам! А ведь Роберт, наверное, куда сильней!

– Без сомнения, но…

– Почему? Почему он послушался вас? Я ведь думала, что он храбр и силен!

– Наверное, потому, что твой возлюбленный действительно тот, кем его считают твои родственники.

– Странно… – задумчиво протянула девушка.

– Ты действительно влюблена в этого человека, дитя мое?

– Да, я… – Она смущенно взглянула на него. – Думаю, что я любила его.

Сэр Мармадьюк улыбнулся.

– А сейчас? Сейчас ты все еще любишь его?

– Я презираю трусов!

– И все-таки: ты любишь его?

– А кроме того, – продолжала она своим нежным и глубоким голосом, – он совсем не так благочестив, как я полагала. Он сквернословит, богохульствует, он собирался ударить вас!

– Все это означает, что ты больше не любишь его?

– Я больше никогда никого не полюблю! Никогда!

Сэр Мармадьюк улыбнулся столь весело, что и сам был удивлен.

– Но почему, дитя мое? Ты ничего не знаешь о любви, ведь прежде ты никогда не любила.

– Это правда, сэр, но как вы узнали? – девушка взглянула на него с обескураживающей наивностью.

– Это все твои глаза, дитя мое. Любовь все еще спит в душе твоей. Ты еще не повстречала человека, которого смогла бы полюбить не за внешность или манеры, а просто потому, что он – это он.

– Все это звучит глупо и неразумно, мистер Гоббс.

– Любовь всегда неразумна, – назидательно изрек сэр Мармадьюк.

– О! Но тогда вы, должно быть, не раз любили, мистер Гоббс?

– Нет, я никогда никого не любил, хотя раз или два воображал, что любовь посетила меня… И прошу тебя, не зови меня мистер Гоббс.

– Но почему?

– Твои нежные губы не должны произносить столь неблагозвучное имя.

– Но ведь ваше имя Гоббс…

Сэр Мармадьюк сморщил свой благородный нос. Он уже жалел, что не выбрал себе более достойный псевдоним.

– Зови меня, ну, скажем… Джон.

– Но, – она качнула головой, – я не могу вас так называть, ведь мы знакомы столь недолго. А такое обращение бесцеремонно, не правда ли?

– И все-таки зови меня просто Джон, – улыбнулся он. – И расскажи мне о себе.

– Хорошо, но по правде говоря, сэр, моя жизнь не слишком интересна. Я всего лишь простая девушка, присматриваю за фермой, убираю дом и по воскресеньям хожу в молельный дом. Моя жизнь действительно ничем не примечательна.

– Но готов поклясться, она приятна и безоблачна.

– Нет, тут вы не правы, сэр, ибо у меня немало грехов – я упряма, горда и часто даю волю своему гневу. Вот вчера, например, я наградила подзатыльником Пенелопу лишь за то, что она опрокинула горшок со сливками. Я довела бедняжку до слез, а потом и сама разревелась, после чего всю ночь молила Господа простить меня!

– Не сомневаюсь, что твои молитвы были услышаны!

– Вряд ли! – Ева горестно покачала прелестной головкой. – Потому что уже сегодня я оттаскала Джоан за волосы за испорченное масло! Воистину я несчастнейшая из грешниц, неспособная к милосердию. Вот я убежала из дому, бросила своих стариков, а ведь это нечестно и подло, мистер Гоббс! Но я так хотела побывать в Лондоне и увидеть Воксхолл! О, мистер Гоббс, если бы вы знали…

– Но ведь ты любишь свои родные места?

– Да! Всем сердцем! Запах свежего сена, предрассветное пение птиц, закатное солнце над лесом, шепот ручья – я и вправду люблю все это. И все же Лондон, его чудесные улицы, его дворцы и… Воксхолл… О, мистер Гоббс!

– Неужели ты не можешь звать меня просто Джоном?

– Могу, сэр, но все же мы знакомы столь недолго, а вы джентльмен, настоящий джентльмен!

– Ты судишь по моей одежде?

– Нет, скорее по вашему лицу. Оно полно достоинства, а ваши манеры – они столь величественны!

– У тебя есть сестра или брат?

– Сестра, сэр. Бедная Табита.

– Значит, умерла? Прости меня, дитя мое!

– Умерла? Нет, слава Всевышнему, она жива и здорова, но мои дядья постоянно твердят, что лучше бы она умерла. Видите ли, моя бедная сестра вышла замуж за… – Ее голос понизился до стыдливого шепота – за актера! И дяди не позволяют мне видеться с ней.

– Но, может быть, ее супруг вполне достойный человек? – с легкой улыбкой осмелился возразить сэр Мармадьюк.

– Нет, сэр, это невозможно! Ведь все актеры – исчадия ада! Но я так скучаю по своей Табите и каждую ночь молюсь за нее.

– Ну, тогда, я уверен, с ней все в порядке.

– А вы набожны, мистер Гоббс?

– Надеюсь, что так.

– Вы часто молитесь?

– Боюсь, что нет, – серьезно ответил сэр Мармадьюк. – В последний раз я молился, когда был ребенком.

– Увы! – с упреком вздохнула мисс Ева. – Я так и думала. У вас такой мирской вид… И все же…

– И все же? – спросил он, встретив ее серьезный взгляд.

– Я думаю, что для вас еще не все потеряно.

– Надеюсь, это так, – совершенно серьезно подтвердилл сэр Мармадьюк.

– Честно говоря, вы привержены роскоши, а это грех. Вы горды и высокомерны, и это тоже грех. Но у вас, Джон Гоббс, такое доброе лицо, у вас такие мягкие глаза и такая открытая улыбка.

Сэр Мармадьюк улыбнулся. В этот момент раздался мелодичный звон часов далекой церкви. Путники остановились у ограды, и Ева-Энн начала считать удары.

– Одиннадцать! – воскликнула она с непритворным ужасом. – Уже одиннадцать часов! Я никогда не бывала за оградой деревни в столь поздний час, уже в девять я в своей кровати читаю вечернюю молитву. Боже мой, какой позор! Надо торопиться!

Гибкая, как кошка, она мгновенно взбежала по лестнице и оказалась за деревенской стенкой прежде, чем джентльмен успел помочь ей. И сэру Мармадьюку не оставалось ничего другого, как последовал за девушкой призвав на помощь все свое проворство.

– Твой дом далеко? – поинтересовался он, несколько запыхавшись.

– В двух милях отсюда.

– Тогда прошу тебя, Ева-Энн, давай не будем торопиться.

– Почему?

– Потому что иначе мне в самом скором времени придется сказать тебе «прощай».

– Прощай! – повторила она. – Какое грустное слово.

– Да, и потому не торопись, дитя мое.

Вперед убегала залитая лунным светом тропинка, испещренная причудливыми тенями. Ночь полнилась ароматом жимолости и торжественной тишиной. Сэр Мармадьюк вздохнул.

– Тебе тоже не нравится это слово? – спросил он.

– Да, – тихо ответила Ева-Энн, – у меня так мало друзей.

– Ты считаешь меня своим другом, Ева-Энн?

– Да, мистер Гоббс.

– Тогда зови меня просто Джон.

– Хорошо, коль вы так хотите, буду звать. Какая чудесная ночь, Джон.

– Да, – ответил он и резко остановился. – Ева-Энн, поскольку теперь я твой друг, ты должна мне поклясться, что, если этот Дентон вновь начнет домогаться тебя, ты не станешь верить его обещаниям, никогда не станешь! Обещай, дитя мое, что ты никогда не убежишь с ним!

– Нет, друг мой Джон, этого я тебе не могу обещать, – задумчиво ответила она.

– Почему?

– Он богат, Джон.

– Богат? – яростно воскликнул сэр Мармадьюк, вновь останавливаясь и пристально вглядываясь в лицо девушки.

– Да, Джон, он постоянно говорил мне об этом.

– Но ведь ты не любишь этого молодчика!

– Не люблю, во всяком случае, сейчас мне так кажется, – горестно согласилась она. – Но мне так нужны деньги, Джон, если бы только знал!

– Деньги! – с горечью воскликнул сэр Мармадьюк. – Вот и тебе тоже нужны деньги!

– Да, Джон, деньги мне нужны больше жизни.

– И ради денег ты готова продать себя? – Он хмуро взглянул на нее, но взгляд девушки по-прежнему был безмятежен и чист, и сэр Мармадьюк смягчился. – Но зачем тебе деньги?

– Я уже не ребенок, Джон, – ответила Ева-Энн и печально покачала головой. – А деньги мне нужны, чтобы спасти Монкс-Уоррен, чтобы спасти наш старый дом и двух самых дорогих для меня людей.

– Монкс-Уоррен?

– Да. Это наша ферма, Джон. Все, что осталось у моих… Тише!

Сэр Мармадьюк услышал стук копыт, и вскоре на белом фоне дороги возник силуэт всадника.

– Скорее! – шепнула Ева и потянула своего спутника в густую тень деревьев.

Но было уже поздно. Всадник остановился, и волшебную ночную тишину нарушил грубый окрик, резанувший слух нашего героя.

– Эй, кто там милуется? Кто там целуется в темноте, а? Кто из вас на этот раз? Прелестница Нэн? Или Бесс? А может, бесстыдница Пру? Эй, откликнись, я ведь вижу твою белую юбку! Выходи, проказница, и покажи мне свое личико. Давай, давай, а не то я сам тебя выведу! – С этими словами всадник направил своего коня на затаившуюся в тени парочку.

– Вот ты где, моя милашка! Это Нэн или… – тут он задохнулся от удивления, голос его охрип от гнева. – Черт побери, да это же Ева, Ева-Энн Эш, клянусь Господом, с мужчиной, в полночь…

– Да, эсквайр Брендиш, – безмятежно откликнулась Ева. – Это и впрямь я. Иди с миром своей дорогой…

– Ну, мисс, я поймал вас! Ну и лицемерная же вы особа, корчите из себя скромницу, а сами, черт побери, обнимаетесь и милуетесь в полночь со своим кавалером. Ловкая же вы бестия, мисс!

Тут сэр Мармадьюка с силой ткнул тростью в грудь всадника. Брендиш, опешив, уставился на бледное породистое лицо, на глаза, излучавшие презрение и, казалось, смотревшие сквозь противника, на губы, скривившиеся в надменной улыбке. Голос наглеца, осмелившегося ударить эсквайра, был полон холода.

– Убирайся-ка отсюда, приятель!

Брендиш наклонился и злобно ощерился.

– Что?! Да ты знаешь, с кем… да я тебе…

– Прекрасно знаю! – спокойно ответил сэр Мармадьюк. – Вы, любезный, та самая болезнь, от которой следует избавиться, та чума, та отвратительная язва, что отравляет людям жизнь.

Брендиш замахнулся кнутом, но сэр Мармадьюк хладнокровно отразил удар и сделал молниеносный ответный выпад, снова ткнув противника концом трости в грудь. Тот покачнулся в седле, лошадь беспокойно переступила. Сделав отчаянное усилие, чтобы удержаться, Брендиш пришпорил всхрапывающую лошадь и направил ее прямо на Мармадьюка, но тот проворно отскочил и нанес два новых стремительных удара. Лошадь испуганно заржала, взбрыкнула и понесла своего всадника прочь, не обращая внимания на его злобные вопли. – А теперь, дорогая Ева-Энн, – сказал сэр Мармадьюк, одергивая сюртук, продолжим наш путь.

– О, Джон, с тобой все в порядке?

– Да, и более того, я чувствую себя на удивление молодым!

И они свернули на лесную тропинку. Девушка шла рядом, так близко, что их руки соприкоснулись, и джентльмен даже почувствовал ее свежее дыхание на своей щеке. Ему вдруг пришли на ум фиалки в росистых лесах, парное молоко и залитые солнцем стога сена.

– Он готов был убить, Джон. Мне показалось, что лошадь вот-вот тебя затопчет! О, Джон, если бы он это сделал…

– Успокойся Ева-Энн, дитя мое, и перестань дрожать…

Он обнял ее за плечи, и девушка прильнула к нему с такой доверчивостью, что он почувствовал, как от прикосновения этого стройного и крепкого тела к нему возвращаются и молодость, и прежняя сила, и даже безрассудство.

– О, Джон, – прошептала девушка, – о мой добрый друг Джон, завтра мне будет стыдно, но сейчас… Ты такой сильный и храбрый! И сегодня…

– Сегодня, – вздохнул сэр Мармадьюк, склоняясь к прекрасному девичьему лицу. – Сегодня… – Его губы приблизились к губам девушки. – Сегодня, дитя мое, ты нашла истинного друга, такого старого, что он годится тебе в отцы. – И, решительно подняв голову, он самоотверженно уставился на безмятежную луну.

– Нет, правда, Джон, я предпочла бы, чтобы ты был моим другом.

– Ты доверяешь мне, дитя мое?

– Да, друг Джон, и это так странно, ведь мы знакомы совсем недолго.

– Два часа! – откликнулся он. – И скоро расстанемся!

– Ты далеко держишь путь, Джон?

– В Лондон.

– Но, быть может, ты когда-нибудь вернешься и… Чш! – Она оторвалась от него. В ночной тишине отчетливо послышался стук копыт. – Это возвращается эсквайр Брендиш! Давай свернем с тропы, Я боюсь, что…

– Ты хочешь, чтобы я убежал?

– Нет, только… Иди за мной, Джон.

– Куда?

– В мой храм. Скорей же!

Она крепко схватила его за руку и потащила вверх по травяному склону, они пробрались через пролом в живой изгороди, перебежали поле, за которым виднелся темный таинственный лес.

– И где твой храм, дитя мое?

– Я покажу. И потом, это самая короткая дорога к Монкс-Уоррен.

Взявшись за руки, они скрылись в тени деревьев.

Глава V,

в которой ничего не происходит

Сквозь густую листву деревьев лился призрачный лунный свет. Сэр Мармадьюк следовал за своей юной спутницей. Тропинка петляла среди кустов и высоких стволов старых деревьев. Нашему герою казалось, что он оказался в сказочном лесу, полном тайн и волшебства, а девушка виделась ему то дриадой, то ночной колдуньей. Здравый смысл, рассудительность, а вместе с ними и пресловутый средний возраст были напрочь забыты. Время словно совершило скачок назад, скучные дни и не менее скучные вечера канули в небытие, растворившись в чудесной ночи, над которой властвовали безмятежная, загадочная луна и абсолютный покой. Сэр Мармадьюк следовал за прелестной Евой-Энн через лес, полный таинственного очарования. Молодость стремительно возвращалась.

– Джон, – вдруг прошептала девушка, – если эльфы и феи существуют на самом деле, то они сейчас где-то рядом, веселятся и танцуют под луной. Я люблю здесь каждое дерево, каждый лист, каждую веточку. Послушай, Джон, эта тишина словно неслышная прекрасная музыка… А вот и мой храм. Я часто прихожу сюда, чтобы побыть одной, подумать и помолиться. Здесь мой алтарь.

Они вышли на небольшую поляну. Крошечный пятачок травы обступали могучие исполины, сверху нависали кроны деревьев. Взгляд сэра Мармадьюка упал на большой выщербленный камень, глубоко ушедший в землю.

Сэр Мармадьюк склонил голову.

– Да, – задумчиво сказал он, – это самое лучшее место для девичьих молитв, поистине Храм Божий.

– О, Джон, – вздохнула она, – теперь ты говоришь совсем как наш пастор. Отныне я буду молиться здесь и за тебя. – Она помолчала и тихо добавила: – За твое счастье.

– За мое счастье… – грустно повторил он. – Счастливы лишь юные, а юность моя умчалась.

– Но, Джон, ведь с возрастом приходит мудрость, а вместе с ней доброта и знание.

– Увы, не всегда! Чаще возраст приносит с собой болезни, обманутые надежды, горькие разочарования и, конечно же, морщины и седину.

– Совсем нет, мой добрый друг. Ведь мы дети Господа, и если он живет в наших сердцах, мы навсегда останемся молодыми, ибо Бог не имеет возраста.

– О, Ева-Энн, Ева-Энн. – Сэр Мармадьюк склонил голову. – когда мне станет грустно и одиноко, я вспомню о твоих прекрасных словах и поблагодарю судьбу за то, что она послала мне тебя.

– Нет-нет, Джон, благодарить надо Бога.

– Но разве судьба, фортуна – это не имена Господа?

– Конечно, нет! Бог – это отец наш, он всемогущ, но милостив, он живет высоко на небесах и управляет нашим грешным миром. Так что благодарить надо Бога, Джон, за его любовь.

Тропа еще немного попетляла по таинственному ночному лесу, потом вынырнула на заросший высокой травой луг и спустилась к ручью. На другом берегу виднелись сараи и стога, а за ними возвышался старый добротный дом.

– Вот и Монкс-Уоррен, мой дом.

– Уже?

– Джон Гоббс, – тихо прошептала девушка, – хотя твоя речь временами не отличается набожностью, я все же уверена, что ты самый замечательный человек, самый благородный и добрый… Нет, не прерывай меня, пожалуйста. Ведь, если мы стали друзьями, то я должна рассказать тебе кое-что. Я не хочу, чтобы ты считал меня лучше, чем я есть…

– Дитя мое!

– Ах, Джон, дай мне сказать, ведь молодой девушке очень нелегко признаться в том, что…

– Тогда и не надо, не надо! – Он замахал рукой. – Позволь мне думать о тебе так, как мне хочется. – Тут сэр Мармадьюк вспомнил о дурной репутации Дэнтона и почувствовал, как в груди все каменеет.

– Нет, Джон, я должна сказать тебе, должна ради нашей дружбы. Этого требует мое сердце. Пожалуйста, не отворачивай лицо, не отводи взгляд. Я все равно скажу… Сегодня мне очень хотелось, чтобы ты обнял и поцеловал меня, вот… Но ты не сделал этого и спас меня от греха, и теперь мне не так стыдно, как могло быть. Джон, прости меня, ведь я говорила тебе, что я грешница, теперь ты в этом сам убедился.

– О Ева! – сэр Мармадьюк вздохнул с невыразимым облегчением. – Ева-Энн, теперь я окончательно убедился, что ты – истинное дитя.

Он взял ее прелестную, но сильную руку и, прежде, чем девушка успела понять для чего, склонился и поцеловал теплую ладонь.

– Что ты делаешь! – в испуге воскликнула Ева. – Мне еще никогда не целовали руку…

Сэр Мармадьюк поцеловал еще раз.

– Спокойной ночи, – прошептала она, вырываясь. – Прощай, мой друг Джон.

– Спокойной ночи, Ева-Энн!

– Ты ведь придешь как-нибудь еще?

– Непременно! Храни тебя Господь, дитя мое!

– И тебя, Джон!

– Ты будешь молиться за меня, Ева?

– Каждый день! Прощай!

Она легко сбежала к ручью, перешла поток по мостику, обернулась, взмахнула рукой и исчезла.

Сэр Мармадьюк какое-то время в глубокой задумчивости смотрел на старинный дом, потом вздохнул и отправился в путь, прихрамывая сильнее, чем прежде. Он чувствовал, как с каждым шагом возраст все сильнее давит на плечи, и вскоре ему уже казалось, что он не моложе Мафусаила.

Глава VI,

в которой сэр Мармадьюк завтракает

Сэр Мармадьюк проснулся от истошного петушиного крика под окном. Он открыл глаза и привстал в своей импровизированной постели, дабы взглянуть на источник столь оглушительных звуков. В эту минуту птица издала еще более громкий вопль. Завершив яростную руладу, петух холодно взглянул на джентльмена сначала одним круглым блестящим глазом, затем другим, презрительно выгнул шею и надменно удалился.

Утро выдалось чудесное. За стенами сарая, послужившего сэру Мармадьюку спальней, суетливо кудахтали куры, однако их квохтание перекрывал мелодичный гам пробудившихся певчих птиц. И эти звуки не могли не радовать душу.

Сэр Мармадьюк еще немного понежился на своем роскошном ложе из свежего сена, гадая о том, что же принесут ему ближайшие двадцать четыре часа. Потом он с наслаждением потянулся и, глубоко вдохнув бодрящий утренний воздух, испытал вдруг удивительную радость просто оттого, что он жив и солнечные лучи заливают сарай сквозь щели в потолке. Сэр Мармадьюк чуть было опять не погрузился в сладостный сон, но вдруг его все еще дремлющее сознание пронзила мысль, мысль весьма настойчивая, и сон как рукой сняло. Все существо нашего джентльмена охватило страстное, почти маниакальное желание: перед его мысленным взором возникла ярчайшая картина яичницы с ветчиной и хлеба с маслом. Аромат воображаемого кофе дурманил голову. Окончательно проснувшись, сэр Мармадьюк привстал и прислушался к совершенно новому, острому, а потому весьма удивительному и даже приятному для себя ощущению голода. Рот нашего героя наполнился слюной. Сэр Мармадьюк натянул сапоги и чуть не рассмеялся вслух. Радость переполняла его. Он вскочил, напялил сюртук и шляпу, взял в руки трость и отправился на поиски завтрака.

Утреннее солнце озаряло все вокруг блаженным сиянием, из лесов и рощ, с каждого дерева и куста, с каждой ветки неслось жизнерадостное птичье пенье, но сэр Мармадьюк, наслаждаясь доселе неведомым ему чувством голода, шагал вперед, не обращая внимания на очарование утра. Он пристально смотрел вперед, выглядывая – не покажется ли трактир или постоялый двор, его мозг был полностью поглощен одной единственной мыслью. Завтрак! Завтрак! Завтрак!

Пройдя с полмили, он наткнулся на небольшую деревушку, тенистую и уединенную. Аккуратные домишки с соломенными крышами теснились на большой поляне. Здесь непременно должен быть постоялый двор. Точно, вот и он! Самый чудесный трактир в мире приветливо поблескивал решетчатыми окнами и словно приглашал взойти на крыльцо, а в сторонке стояли прекраснейшие дубовые столы, но… О, какое разочарование: столы эти были пусты, а дверь – дверь заперта на замок! Сэр Мармадьюк огляделся вокруг с самым несчастным видом. Вокруг не было ни души. Джентльмен взглянул на карманные часы и с величайшим удивлением обнаружил, что еще только половина пятого утра.

Так случилось, что некий дюжий крестьянин брел в этот ранний час по своим неведомым делам. Вдруг он замер, пораженный открывшейся ему картиной. У дверей постоялого двора сидел джентльмен весьма солидной наружности. Ноги его были вытянуты, голова упала подбородком на грудь, а угрюмым взглядом джентльмен так и пожирал стоявшие невдалеке дубовые столы. Одет он тоже был весьма странно с точки зрения сельского жителя. Такое одеяние и впрямь не часто встречалось за пределами Лондона. Правда, великолепие элегантнейших сапог с кисточками несколько потускнело, а идеально скроенный синий сюртук с золотыми пуговицами выглядел пыльным и мятым. К тому же тут и там к нему пристали былинки сена.

Крестьянин, все еще стоял с открытым ртом, когда предмет его изумления поднял голову. Наружность джентльмена вполне соответствовала его наряду. Длинные волосы пребывали в некотором беспорядке, и тем не менее самоуверенное худое лицо с орлиным носом внушало почтение. Он милостиво кивнул, снисходительно улыбнулся и повелительным движением изящной руки подозвал крестьянина поближе. Тот растерянно огляделся, почесал в затылке и осторожно подошел.

– Доброе утро! – приветствовал его сэр Мармадьюк.

– И вам того же, сэр, – со вздохом ответствовал крестьянин. – Утро и впрямь погожее.

– Тогда что же вас тревожит?

Крестьянин внимательно посмотрел на спрашивающего, потер подбородок и вновь тяжело вздохнул.

– Надо полагать, есть причина, сэр.

– Вы тоже не завтракали? – с состраданием спросил сэр Мармадьюк.

– Не завтракал, сэр? – недоуменно переспросил крестьянин. – Господи, нет. Я позавтракал, во всяком случае, я съел столько, сколько смог проглотить, а это, право, не больше горсти. Заботы лишили меня аппетита, сэр.

– Что же это за заботы?

– Я не решаюсь сказать, сэр. Все думаю об этом и день и ночь, но сказать не решаюсь, так что, извините, сэр, я пойду своей дорогой.

– Вас гонит в путь какое-то неприятное дело?

– А когда они бывают приятными-то, сэр?

– В котором часу открывается постоялый двор?

– В половине шестого, сэр, а по базарным дням в пять.

– А сегодня, случаем, не базарный день? – с надеждой спросил сэр Мармадьюк.

– Да нет, сэр, не базарный.

Человек нерешительно топтался на месте, собираясь уйти, но уловив едва заметный, но властный жест изящной руки джентльмена, присел на краешек скамьи и, стянув с головы шляпу, уставился неподвижным взором прямо перед собой.

– Ну? – спросил сэр Мармадьюк, проявляя нетерпение.

– Что «ну», сэр?

– Вы не очень разговорчивы.

– Такой уж, видать, уродился. Я никогда попусту не мелю языком, особенно с незнакомцами.

– Превосходно, Джейкоб! – вполголоса похвалил его сэр Мармадьюк.

– Что? – Крестьянин вздрогнул.

– Вы ведь живете неподалеку, Джейкоб?

– Да, сэр, но…

– И работаете в Монкс-Уоррен?

– Да, сэр, – пролепетал Джейкоб и отодвинулся подальше. – Но, сэр, откуда вам известно, что меня зовут Джейкоб Джарвей и что я работаю в Монкс-Уоррен…

– Колодки, – мечтательно произнес джентльмен, лениво кивнув в сторону деревянных расписных колодок, – они очень красивы…

– Колодки! – прохрипел Джейкоб, с ненавистью взглянув на упомянутое изделие, которое нес под мышкой.

– Они у вас в отличном состоянии, Джейкоб…

– Не у меня, сэр, не у меня! Наш эсквайр выписывал мастера из самого Петворта. А раз уж они есть и в порядке, эсквайр всегда найдет кого в них заковать – мужчину, женщину, а то и ребенка.

– Эсквайр? – переспросил сэр Мармадьюк.

– Да, сэр, эсквайр Брендиш. Вот вернется скоро, и таким, как я, станет совсем худо.

– Что, строгий?

– Не то слово. Жестокий, пуще зверя, сэр! От него жди беды. Возьмите хотя бы историю с Нэнси Уоррендер. Он преследовал бедняжку, прохода не давал, а она и утопись с горя. Это, правда, давно уже было, несколько лет назад, но я не забыл! А ведь были и не такие гордые, и…

– Значит, вас беспокоит Брендиш, дружище?

Уловив сочувствие в голосе джентльмена, Джейкоб придвинулся поближе и хрипло прошептал:

– Сэр, я вот что вам скажу. Многим бы… взглянуть на то, как он станет корчиться в предсмертных муках. И я в первую очередь! И знаете почему? Потому как теперь он положил глаз на Еву Эш, и, помяните мое слово, этот ирод постарается получить ее, честно или обманом, но постарается.

– Вы уверены?

– Да! А ведь наша Ева-Энн невинна, как младенец! О замыслах Брендиша знаем только я с ее дядьями.

– Откуда? – Сэр Мармадьюк кинул еще один взгляд на колодки, его изящные пальцы стиснули набалдашник трости. – Откуда вы узнали о его планах? И почему вы так уверены?

– Я слышал, как он похвалялся пред своими собутыльниками в во время последней попойки в этом вот самом постоялом дворе! «За Еву-Энн, – кричал он, – Ева-Энн станет моей!» Я не утерпел тогда и плеснул в его ненавистные глаза из стакана, не пожалел доброй порции эля. Брендиш заковал меня в эти колодки, а на них тогда еще краска не высохла, черт его дери!

– А что случилось потом, Джейкоб?

– А потом пришел мастер Эбенизер и вызволил меня из проклятых колодок при всем честном народе. А затем подошел к мистеру Брендишу да как скажет так свирепо-свирепо: «Брендиш, если еще раз ты ночью появишься на моей земле, если хоть слово скажешь моей племяннице, если хоть пальцем тронешь кого-нибудь из моих слуг, то я пристрелю тебя как бешеного пса!» – «А это не твоя земля, а моя, – заорал в ответ эсквайр. – Во всяком случае будет моей через неделю». – «Неделя, – ответил тогда хозяин мой уже спокойнее, – достаточный срок, чтобы Господь успел покарать тебя за твои злодеяния!» Сказал так мастер Эбенизер и пошел прочь, и я за ним.

– Молодец Эбенизер! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Вот тебе и квакер!

– Верно, сэр, квакер-то он квакер, но еще и живой человек, – кивнул Джейкоб.

– И они должны расстаться со своей фермой через неделю?

– Да, сэр, этим-то я и озабочен. Для здешнего люда это будет самый черный день, какой и врагу не пожелаешь. Ведь Монкс-Уоррен принадлежал Байвудам со дня своего основания, и давно же это было, я полагаю! Но, Боже мой, я только и говорю, что о свои заботах, и, что еще хуже, о заботах своего хозяина, да к тому же с совершенно незнакомым человеком!

– Но этот незнакомец полон сочувствия к вашим бедам, Джейкоб, и хотел бы помочь вам.

– Спасибо, сэр! – вздохнул Джейкоб, с трудом поднимаясь. – Спасибо, сэр, за вашу доброту, но нет никого, кто мог бы нам помочь, разве что, если прикончит эсквайра Брендиша, черт бы забрал его душу.

– Ты имеешь в виду убийство, Джейкоб?

– Убийство? Нет, сэр, это никак нельзя было бы назвать убийством, сэр! Ведь когда давят гадюку, готовую ужалить, это не называют убийством! Вот вы говорите нет, и я тоже говорю нет. Поглядите, сэр, на этом свете немало хороших людей, но даже в самом хорошем человеке что-нибудь плохое да отыщется. Так же и в самом скверном можно найти что-нибудь хорошее, но эсквайр Брендиш дурной с головы до пят, до самых кончиков своих пальцев, до последнего клочка своей кожи. А потому, чем раньше он умрет, тем лучше будет для всех остальных!

В эту минуту откуда-то из-за постоялого двора послышался громкий свист, и тут же раздался оглушительный веселый рев:

– Эй там, на марсе! Поднимайтесь, лежебоки, вставайте и побыстрее, ребятки! Тебя, Том, это тоже касается!

– Это Бен Бартер, сэр. – хмурый Джейкоб невольно улыбнулся, – когда-то он был моряком, служил при лорде Нельсоне, вот и не может никак забыть о тех тех славных деньках. Он подаст вам завтрак, если вы пожелаете. Бен всегда готов услужить…

– Что ж, Джейкоб, если ты не откажешься последовать за мной, то я угощу тебя кружкой доброго эля.

– Сэр, я пообещал себе никогда больше не прикасаться к элю, но вы столь добры, а я столь слаб духом, что не смогу устоять перед вашим предложением. И к тому же Бен варит лучший во всем Сассексе эль, так что премного вам благодарен!

Проследовав за унылым Джейкобом во внутренний двор, пропахший запахами конюшни, сэр Мармадьюк увидел маленького, но плотного человека, являвшего собой во всех отношениях широкую натуру. Его широкое жизнерадостное лицо казалось еще шире из-за пышных бакенбард, которые свисали со щек подобно лиселям корабля; плечи его были столь широки, что куртка, казалось, вот-вот лопнет; его просторные полосатые штаны поддерживались на объемистом животе широченным ремнем, а из-под шаровароподобных штанин выглядывали тупоносые башмаки, украшенные стальными пряжками; в довершение всего, завидев гостя, толстые губы хозяина постоялого двора расплылись в широчайшей улыбке.

– Доброе утро, сэр, я весь к вашим услугам. Будете завтракать?

– Непременно. – Сэр Мармадьюк не смог удержаться от ответной улыбки.

– Что ж, сэр, у нас есть телятина, холодная, жареная и вареная, яичница с ветчиной, яйца только что из-под курицы, есть чай, есть кофе, словом, все, что пожелаете, сэр! Если вас это устраивает…

– Устраивает! – немедленно отозвался сэр Мармадьюк. – Но сначала эль для моего друга Джейкоба, а затем мыла и воды, и если у вас найдется бритва, я буду вам очень признателен.

– Найдется, ваша честь!

Вскоре сэр Мармадьюк сидел в свежеприбранной солнечной комнате, где стояла огромная кровать с белоснежными простынями, от которых исходил запах лаванды. Весьма привлекательная, с точки зрения нашего джентльмена, кровать. Ее соблазнительные формы настолько понравились сэру Мармадьюку, что он не один раз прерывал такое тонкое занятие, как бритье, чтобы бросить на нее полный вожделения взгляд. Да, кровать была весьма и весьма соблазнительна!

Через четверть часа, завершив свой туалет, сэр Мармадьюк спустился к завтраку. На столе дымилась огромная яичница с ветчиной, рядом теснились блюда с невероятным количеством жареной и вареной телятины. Подобный завтрак еще вчера ужаснул бы нашего героя, но сегодня он лишь удовлетворенно застонал и набросился на еду с прытью, которой сам поразился.

Насытившись, сэр Мармадьюк откинулся на спинку стула и оглядел комнату. Массивные балки наверху, красные половицы внизу, в огромном очаге весело потрескивают дрова, а рядом с каминной решеткой стоит пара начищенных сапог для верховой езды.

Сэр Мармадьюк зевнул и, вспомнив о соблазнительной кровати наверху, собирался уже кликнуть хозяина, когда перед ним возникло широкое лицо, озаренное добродушной улыбкой.

– Сэр, вам должны были принести яичницу с ветчиной… – Хозяин растерянно посмотрел на пустые тарелки.

– Отличная память! – вздохнул сэр Мармадьюк.

– И телятину, ваша честь…

– И это тоже.

Хозяин рассмеялся:

– Голод – лучшая приправа, сэр…

– Божественное ощущение, – перебил его джентльмен. – Тот, кому не довелось испытать это удивительное чувство, несчастнейшее на свете существо!

– Кому как, сэр, – с некоторым сомнением ответил хозяин. – Я уж и не знаю. Но я бы предпочел обойтись без него, лишь бы каждый человек имел возможность удовлетворить свои жизненные потребности.

– А кстати, я надеюсь, Джейкоб получил свой эль?

– Да, сэр, и перед уходом он просил меня поблагодарить вашу честь.

– Он сказал, что вы служили у Нельсона.

– Так точно, сэр. Бен Бартер, помощник канонира на борту старины «Булли-Сойера», капитан Джон Чомли.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, Бен Бартер.

– Это вы оказали мне честь, – ответил Бен с широченной улыбкой.

– Я вижу, у вас здесь остановился гость, – сказал сэр Мармадьюк, ленивым жестом указывая на стоящие у очага сапоги.

– О да, сэр, – ответил Бен, кинув хмурый взгляд на указанные предметы. – Один джентльмен из Лондона, он часто ездит туда-сюда, но, знаете, сэр, бывают джентльмены, которые остаются джентльменами даже, когда напьются, а бывают и совсем иные. Этот, когда переберет элю, становится попросту ужасен.

– In vino veritas! – промолвил сэр Мармадьюк.

– Может быть, сэр, но я все же не стал бы так ругаться. Прошлым вечером этот джентльмен так набрался бренди, что стал совсем невменяем, перепугал мою дочь и служанок, так что пришлось взять его на абордаж, вы понимаете меня, сэр? А он начал бить бутылки и стаканы, тогда я вынужден был запустить одну из них прямо ему в корпус, а затем позвал на помощь Джорджа и Тома, они и уложили его в кровать.

– И как же его зовут? – сонно спросил сэр Мармадьюк.

– Дентон, сэр, мистер Дентон, друг эсквайра Брендиша.

Сэр Мармадьюк сощурился, зевнул и пробормотал:

– Тогда, возможно, мистер Брендиш может зайти сегодня навестить своего приятеля?

– Они сегодня вместе ужинают, сэр. И это очень прискорбно. Как соберутся они вдвоем, жди какой-нибудь…

– Ну, думаю, – снова зевнув, сказал наш джентльмен, – хотя бы на вашей выручке их застолье отразится положительно. А мое, кстати, вдвойне. Наверху я заметил отличную кровать.

– Пуховая перина, сэр. Всегда к вашим услугам.

– Спасибо. Я ею воспользуюсь.

– Что, прямо сейчас, сэр?

– Немедленно.

– И в котором часу мне следует разбудить вашу честь?

– Будить не надо!

– Ясно, сэр.

– Я проделал вчера долгий путь пешком, пока не начал хромать, у меня все просто болит от усталости, так что, пожалуйста, не беспокойте меня, дружище Бен.

– Конечно, сэр.

И, с милостивой улыбкой кивнув изумленному хозяину, который тут же отдал честь и шаркнул ногой, сэр Мармадьюк лениво поднялся на второй этаж. Заперев изнутри дверь гостевой спальни, он разделся, забрался в постель, уютно устроился между благоухающими лавандой простынями, блаженно вздохнул, вытянулся поудобнее, закрыл глаза и погрузился в глубокий сон.

Глава VII,

в которой сэр Мармадьюк составляет завещание

Солнечный луч, скользнувший по лицу нашего героя, пробудил его от блаженного сна. Сэр Мармадьюк сонно потянулся было к звонку, чтобы вызвать Маундера, своего камердинера, но, внезапно вспомнив, где находится, резко приподнялся, безмерно довольный, что и звонок, и невозмутимый Маундер, и все прочие признаки комфорта, до сих пор неотъемлемые от его жизни, находятся далеко-далеко.

Он сел в кровати и радостно осмотрелся. Его переполняло новое и удивительно приятное чувство – ему страстно хотелось жить. Его переполняло радостное нетерпение – он предвкушал новые приключения, которые принесет с собой грядущее. Усталости как не бывало. Скуки тоже. Перед мысленным взором нашего героя вставали чудесные картины вчерашнего дня – тенистые рощи, душистые луга, лунная тропа, уводящая путников под сень таинственного леса. И конечно же сэр Мармадьюк думал о той, кто олицетворял для него все юное, чистое и прекрасное.

Он энергично спрыгнул с кровати и начал одеваться, напевая себе под нос, чего давно уже за ним не наблюдалось. Внезапно сэр Мармадьюк уловил чьи-то голоса. Он прислушался.

– …была Ева-Энн, точно тебе говорю!

Так и не надев второй сапог, сэр Мармадьюк замер и глянул в сторону открытого окна.

– Ночью на дороге, я сам видел. Она была с каким-то молодчиком! Говорю тебе, Дик, эта девка – бесстыжая шлюха.

Сэр Мармадьюк узнал этот грубый голос. Он яростно натянув сапог и встал.

– С молодчиком? – переспросил второй голос, тоже знакомый. – Такой высокий и темноволосый? Одет, как лондонский денди, бледное лицо, бакенбарды?

– Да, клянусь Господом, это он! Ты что, его знаешь? Я бы прикончил его на месте…

– Так что же тебе помешало?

– Что помешало? Да он удрал, черт бы его побрал!

– Удрал?

– Да. Так ты знаешь его, Дик?

– Я знаю, что этот молодчик представляет серьезную опасность для скромных и непорочных созданий. Ей-богу, репутация нашей недотроги Евы теперь изрядно подмочена. Но, черт меня побери, сколько же в ней прелести, и заметь, вполне созревшей прелести.

– К черту эту девку, она лишь корчит из себя скромницу, а сама такая же шлюха, как и все остальные. Ну и ловка же она оказалась…

Сэр Мармадьюк, не долго думая, схватил кувшин с водой, выплеснул его содержимое в окно и тут же отпрянул назад. Затем, как ни в чем не бывало, выглянул на улицу. Эсквайр Брендиш и мистер Дентон расположились как раз под окном и сейчас, мокрые и растерянные, таращились вверх.

– Мерзавцы! – спокойно сообщил наш джентльмен и выпустил пустой кувшин из рук. Тот упал как раз между приятелями, с грохотом расколовшись на мелкие осколки.

– Черт… черт побери, сэр! – Брендиш от ярости не находил слов.

Но сэр Мармадьюк уже отошел от окна, взял свою шляпу и отправился вниз, беззаботно насвистывая и поигрывая тростью. А внизу хозяин пытался остановить двух очень мокрых и очень сердитых джентльменов, которые, потрясая кулаками и брызжа слюной, грозились пролить чью-то кровь.

При появлении сэра Мармадьюка мистер Дентон замолк на полуслове и, слегка побледнев, отступил на шаг, но эсквайр Брендиш, выставив вперед волосатые кулачищи, с ревом ринулся на обидчика. Но тут же отшатнулся, встреченный молниеносным выпадом трости с золотым набалдашником.

– Прочь, грязное животное! – надменно произнес сэр Мармадьюк. – Оставьте свои звериные замашки, если не хотите, чтобы я выколол вам глаза. – Его спокойный голос потонул в неистовом реве эсквайра.

Сэр Мармадьюк спокойно выслушал этот поток проклятий, угроз и непристойной брани, покачивая поднятой тростью, словно отсчитывал время. Наконец Брендиш выдохся.

– Приятель, – Мармадьюк утомленно покачал головой, – я нахожу ваши манеры столь же непривлекательными, как и вашу наружность…

– Вы… вы… – снова задохнулся эсквайр, потрясая кулаками в крайней степени ярости. – Ты заплатишь! Заплатишь своей кровью, своей жизнью! Ответишь…

– С превеликим удовольствием. – Сэр Мармадьюк кивнул. – Я тоже горю желанием прикончить вас, любезный. Если вы еще помните, при нашей первой встрече я назвал вас чумой. Так вот, повторяю: вы чума, которую следует искоренять…

– Отлично! – проревел Брендиш. – Если бы только здесь были мои пистолеты…

– Нет, сэр! Тольке не здесь! – Бен Бартер замахал руками. – Разве мало других мест, где джентльмены могут спокойно убить друг друга?! Только не в моем трактире!..

Дрожа и задыхаясь от ярости, Брендиш повернулся к нему. Бен Бартер тут же принял защитную стойку.

– Предупреждаю, эсквайр! – проревел он. – Я человек смирный, но, будучи свободнорожденным англичанином, не позволю, чтобы на меня поднял руку даже чистокровный дворянин. Так что, господин хороший, угомонитесь! Уберите руки, иначе вам придется иметь дело с моими кулаками, а они, сами видите, не так уж и малы.

Тут между ними вклинился мистер Дентон и, оттеснив Бена, вывел Брендиша на улицу. Хозяин трактира покачал головой и, заметив, что из приоткрытых дверей за ним наблюдает перепуганная прислуга, раздраженным жестом велел им заниматься своими делами. Он снова энергично покачал головой, так что пышные бакенбарды заколыхались.

– Господи, сэр, – воскликнул он, быстро-быстро моргая глазами, – здорово вы их окатили!

– Я старался, – скромно ответствовал сэр Мармадьюк. – Хорошо, что вы напомнили мне, дружище, включите в мой счет стоимость большого кувшина.

– Сэр, – сказал Брендиш, – учитывая обстоятельства… Эх, вот если бы вы умудрились разбить кувшин о голову эсквайра…

Но тут в дверях снова показался Брендиш собственной персоной, и вид его был не менее свирепым и угрожающим, чем прежде.

– Эй, вы! – Он ткнул волосатым пальцем в сэра Мармадьюка. – Не знаю, кто вы такой, но я требую удовлетворения и получу его, если у вас есть хоть капля мужества, и, черт вас побери, я омою свои сапоги вашей кровью, вы слышите?! Вы обретете вечный покой в дальней роще сегодня вечером в половине девятого. Если, конечно, не удерете, как последний трус!

Сэр Мармадьюк ограничился кивком.

– А как же врач? – Дентон заглянул через плечо Брендиша. – Должен присутствовать врач.

– К черту врача! – вскричал эсквайр. – Когда я уложу этого наглеца, врач ему больше не понадобится.

– А секунданты?

– К черту секундантов! Ты будешь и свидетелем, и секундантом.

– Это не по правилам, Брендиш! – возразил Дентон.

– Да, не по правилам. А что скажет наглый джентльмен?

Сэр Мармадьюк взглянул на него и презрительно пожал плечами.

– В половине девятого! – бросил он и повернулся спиной.

Эсквайр Брендиш изверг новые потоки брани и зашагал прочь, стуча каблуками и звеня шпорами.

– Дуэль, сэр? – спросил Бен и печально покачал головой.

– Да, дуэль, – ответил сэр Мармадьюк и выглянул в сад.

– Говорят, что эсквайр Брендиш уже убил человека на дуэли, сэр.

– Тем больше оснований убить его, Бен.

– В половине девятого, сэр?

– Да, я могу без спешки поужинать.

– Да, да, сэр, но ведь для стрельбы будет несколько темновато.

– Ну, мы можем встать поближе друг к другу.

– Боже! – в испуге воскликнул Бен, его добродушное лицо побледнело. – Это звучит уж слишком кровожадно, сэр.

Затем, словно осененный внезапной мыслью, он выбежал из комнаты и вскоре вернулся с чернильницей и листом бумаги.

– Что это? – удивленно спросил сэр Мармадьюк.

– Учитывая обстоятельства, сэр, ваше завещание…

– Вот это да! Ну и предусмотрительность!

– А что вы думаете, сэр, капитан Чомли однажды дрался на дуэли, но прежде на всякий случай составил завещание. Я был свидетелем.

– Хорошо, – кивнул сэр Мармадьюк, – у меня, кажется, появилась мысль! – Он сел за стол, обмакнул перо в чернилах и написал следующее:

– Необходимы два свидетеля, ваша честь!

Сэр Мармадьюк кивнул. Бен извлек из кармана боцманскую дудку, выглянув в окно и издал пронзительный свист. Вскоре в дверях появился краснолицый парень с буйной шевелюрой.

– Джордж умеет писать свое имя.

– Превосходно! – сэр Мармадьюк вручил еще сильнее покрасневшему Джорджу перо, а впридачу полкроны, и показал, где тому следует поставить свое имя.

– Не торопись, Джордж, – несколько обеспокоенно посоветовал Бен. – Сделай глубокий вдох и успокойся.

Подбодряемый подобными советами, Джордж расправил плечи и, высунув язык, принялся за работу с внушающим страх усердием выводя скрипящим пером бесчисленные завитушки. Но вот дело было сделано, он с облегчением вздохнул, поклонился и, сияя как медный таз, удалился. Теперь уже его хозяин схватил перо так, словно это был гарпун, окунул его в чернила, с силой встряхнул, склонился над бумагой и, вытаращив глаза и закусив нижнюю губу, поставил свою подпись. После этого сэр Мармадьюк посыпал лист песком, сложил его и передал удивленному трактирщику.

– Бен Бартер, – сказал он, – я желаю, чтобы вы хранили эту бумагу до тех пор, пока я не попрошу ее обратно. Согласны?

– Да, сэр.

– И никому ни слова!

– Буду нем, как рыба, сэр! Можете на меня положиться!

– Спасибо, Бен.

– А теперь можно поговорить и об ужине, сэр. Что вы скажете о тушеной в каперсовом соусе баранине?

– Превосходно, Бен.

– Тогда все будет готово в течение часа, сэр.

Он тотчас удалился, предоставив сэру Мармадьюку возможность в одиночестве прогуляться по саду. Через несколько шагов джентльмен наткнулся на беседку, укрывшуюся в зарослях жимолости. Вдохнув благоухание, он вспомнил, что в последний раз этот аромат… Тут чуткое ухо нашего героя уловило быстрые легкие шаги, и он, оглянувшись, увидел ту, о которой только что думал. От неожиданности джентльмен застыл на месте – его поразили безыскусная красота и природное изящество девушки. Роскошные волосы, выбивавшиеся из-под чопорной шляпки, непослушными локонами спускались вдоль щек; серьезные большие глаза под изогнутыми бровями; алые пухлые губы; решительный подбородок; великолепная фигура, утаить которую не могло даже скромное серое платье, броней укрывшее ее стройное тело. Наблюдая за ее быстрой грациозной походкой, сэр Мармадьюк позабыл обо всем на свете.

А девушка уже схватила его за запястья своими сильными маленькими руками, встревоженно заглянула в лицо и, стараясь справиться с волнением, спросила:

– О Джон… Джон Гоббс, что… что это такое о тебе рассказывают? Неужели ты собираешься драться с эсквайром Брендишем, с этим ужасным человеком… из-за меня…

– Нет, – ответил он, бодро улыбаясь. – Нет…

– Так ты не собираешься драться?

– Собираюсь, но не из-за тебя, Ева-Энн.

– Тогда почему, почему?

– Потому что я питаю сильнейшее отвращение к его персоне…

– Нет, Джордж все видел и слышал, и Бетти тоже слышала. Бетти рассказала мне, что дуэль назначена на вечер, на половину девятого, в дальней роще. О Джон, ведь драться – это смертный грех.

– Но весьма свойственный человеку, – беззаботно ответил сэр Мармадьюк. – А я стал гораздо больше похож на человека с того момента, как встретил… то есть с недавнего времени.

– Ты хочешь сказать, с тех пор как встретил меня?! О, Джон, неужели я действительно сделала тебя более человечным?

– Вынужден это признать.

– И именно поэтому ты облил эсквайра Брендиша и ненавистного Дентона… – ее губы дрогнули, – и поставил на карту свою жизнь! – Она вздохнула и стиснула его руку. – О, друг Джон, я прошу тебя, я умоляю тебя – откажись! Брендиш очень жестокий и дурной человек, и все же, если он оскорбил или обидел тебя, ради Господа нашего, прости его.

– Нет, дитя мое…

– Тогда ради самого себя…

– Энн, это невозможно.

– Тогда, о, Джон, ради меня.

Она взглянула на джентльмена с такой страстной мольбой, что он смутился. Сэр Мармадьюк склонился и поцеловал ее руки, сначала одну, потом другую. Девушка поняла: ее просьбы ничего не изменят.

– Джон, – прошептала мисс Ева, – мой добрый друг, если тебя убьют…

– Это разрешит многие трудности, дитя мое.

– И разобьет мне сердце, ибо я останусь опять одна, а ты ведь мой друг… мой единственный друг.

– И всегда им буду! – с жаром воскликнул он.

– И ты все равно не откажешься от дуэли?

– Нет.

– В дальней роще, в половине девятого! Если ты умрешь таким греховным образом, если он убьет тебя…

– Ну, вообще-то, я не собираюсь умирать.

– Ах, Джон, не надо насмехаться надо мной, ведь я действительно с ума схожу из-за твоего упрямства. И даже если ты убьешь этого дурного человека, то его кровь навсегда запятнает тебя! Зачем подвергать опасности свое тело и свою душу, Джон?

– Быть может, ради того, чтобы снова стать человеком, – спокойно ответил он.

– И ничто не поколеблет твоего решения?

– Ничто.

Она расплакалась и сквозь слезы продолжала укорять, умолять, уговаривать, но сэр Мармадьюк остался при своем, лицо его затвердело. Наконец Ева-Энн отвернулась, безнадежно махнув рукой.

– Бог простит тебя, Джон. Он защитит тебя!.. – в отчаянии воскликнула девушка, повернулась и убежала вглубь сада.

Сэр Мармадьюк, проводив ее взглядом, вошел в беседку, сел на скамью, опустил голову и предался мрачным думам. Несмотря на свой немалый дуэльный опыт, он не мог избавиться от тягостных мыслей о смерти, о том внезапном переходе к великой неизвестности, что лежит по ту сторону могилы. Душа его наполнилась благоговейным ужасом, хотя до сих пор наш герой вел самую беззаботную жизнь, не омраченную мыслями о смерти. Печально сэр Мармадьюк взирал на солнце, клонившееся все ниже, на прекрасный вечерний сад, полный грустного предзакатного очарования.

Наконец, услышав жизнерадостный зов Бена, он тяжело поднялся и направился к постоялому двору, где его приветствовали аппетитные запахи. На столе сэр Мармадьюк обнаружил великолепное, дымящееся и ароматное рагу из баранины и воздал ему должное.

Глава VIII,

в которой сэр Мармадьюк остается без трости

Небо на западе уже пылало пожаром заката, когда сэр Мармадьюк добрался до полоски леса, известной как Дальняя роща. Здесь всюду сновали кролики, мелькая белыми хвостами, а дрозды наполняли воздух заунывными вечерними трелями. Рощица находилась в стороне от человеческого жилья, а от основной части леса ее отделял небольшой луг. Вот именно на этом месте два джентльмена и собирались прикончить друг друга к полному своему удовольствию, и вряд ли кто-нибудь сумел бы помешать им сделать это.

Выйдя на луг, сэр Мармадьюк огляделся, но никаких признаков присутствия своего противника не обнаружил. Он прислонился к ближайшему дереву, сложил руки на груди и погрузился в раздумья. Так стоял наш герой, прислушиваясь к далеким мзвукам и размышляя. Он хорошо понимал, что подвергает свою жизнь смертельноу риску. Вспоминая Брендиша, его неистовую ярость, осознавая, что в их дуэли не будет никаких правил и что стреляться они будут без свидетелей (не внушающего доверия Дентона в расчет можно не брать). Сэр Мармадьюк понимал всю серьезность нависшей над ним опасности, и все же испытывал глубочайшее удовлетворение. Его жизнь уже многие годы была пуста, бессмысленна и однообразна. А смерть… Тут он вспомнил о завещании, хранящемся у честного Бена Бартера и удовлетворенно улыбнулся.

Далекий удар церковных часов пробил назначенное время. Сэр Мармадьюк огляделся еще раз, прислушался, но уловил лишь шелест листьев, унылую песнь дрозда и стрекот цикад.

По мере того как тянулись томительные минуты, он испытывал все большее нетерпение, все чаще поглядывал на часы и все беспокойнее прохаживался вдоль опушки. Солнце зашло. На западе лес принимал все более таинственные очертания, чернея на фоне багряного зарева. Нахмурившись, сэр Мармадьюк продолжал нервно прохаживаться, пока часы снова не пробили, возвестив, что прошла еще четверть часа. Тени подступали со всех сторон, пение дрозда стихло и повисла зловещая тишина. Сэр Мармадьюк, глядя на полыхающее зарево заката, продолжал вслушиваться в шорохи леса. Наконец, издав нетерпеливый возглас, наш герой решил вернуться в деревню и уже сделал несколько шагов, как вдруг до него донесся звук ружейного выстрела. Он замер на месте, вглядываясь в сгустившуюся тьму, туда, где раздался выстрел.

Простояв так довольно долго, неотрывно глядя в одну точку, он внезапно, повинуясь какому-то импульсу, бросился в таинственно шелестевшую листву, выскочил на узкую тропинку и побежал под сплетенными ветвями, прокладывая себе путь сквозь заросли шиповника и ежевики. Внезапно деревья раздвинулись, и он очутился на небольшой поляне, где, казалось, задержался последний отблеск дня. Сэр Мармадьюк узнал храм Евы-Энн. Вот деревья, чьи могучие стволы возвышаются подобно колоннам кафедрально собора, а вот потрескавшийся от времени камень – алтарь Евы-Энн. Но камень выглядел как-то странно, в темноте Мармадьюк не мог разглядеть, что изменилось. Он с недоумением вгляделся, затем бросился вперед и тут же остановился как вкопанный. У камня, скорчившись в неестественной позе, обратив к небу искаженное лицо, лежал Брендиш. Эсквайр был мертв.

Все свидетельствовало о том, что Брендиш погиб от выстрела из дробовика, произведенного в упор. Послышался слабый шорох листвы, Мармадьюк перевел взгляд и увидел, как изящная загорелая рука схватила валявшееся на траве ружье. Кусты раздвинулись, и его глазам предстало бледное, искаженное ужасом лицо.

– Ева! – тихо воскликнул он. – Ева-Энн. О Господи!

– Уходи! – прошептала она. – Уходи!

В одно мгновение он подскочил к ней и вырвал ружье. Она молча позволила отнять его. Ствол был еще теплый. Сэр Мармадьюк засунул палец в дуло, и он стал черным от свежей пороховой гари.

– О дитя мое! – простонал он, встретив взгляд девушки. Она спрятала лицо в ладонях, отпрянула от него, и, не смея поднять глаз, замерла.

– Ты ненавидишь меня? О, Джон…

– Нет, нет, что ты, дитя мое. Я же твой друг.

– Даже… если ты думаешь…

– Ничего! – с жаром воскликнул он. – Ничего я не думаю! Но тебе нельзя здесь оставаться.

– Да, да, я ухожу.

– Куда?

– Куда? Куда угодно, лишь бы подальше… от этого!

Она с ужасом и отвращением взглянула на то, что лежало у его ног.

– Я пойду с тобой.

– Нет, нет, – прошептала она.

– Пошли! – резко сказал Мармадьюк. – Но сначала надо спрятать вот это. – Он хмуро посмотрел на ружье. Это был великолепный охотничий экземпляр с серебряной пластиной, на которой было выгравировано имя владельца: «ЭБЕНИЗЕР БАЙВУД».

– Оно висело на кухне, – едва слышно прошептала Ева. – Спрячь, спрячь его! Пойдем, я покажу, где можно его спрятать!

Она привела его к дереву, покосившемуся от старости, и показала узкую расщелину в изуродованном стволе, куда джентльмен и сунул ружье прикладом вперед. Мармадьюк услышал, как где-то внизу раздался глухой стук и от всей души пожелал этому ружью побыстрее проржаветь, сгнить и больше никогда не попадаться никому на глаза. Он повернулся к Еве-Энн, протянул ей руку и тут заметил, что девушка рассматривает его со странным вниманием.

– Он был очень злым человеком, дурным и злым! – прошептала она.

– Боже, прости его! – ответил сэр Мармадьюк.

– И он собирался убить тебя…

– Ева. Ева-Энн… дитя мое, ты хочешь сказать, что в этом и была причина?

– Пойдем! – прошептала она, вздрогнув. – Пойдем! – и она бросилась в чащу леса.

Пробежав по узкой тропинке, она внезапно остановилась. Мармадьюк услышал, как в темноте девушка судорожно всхлипнула. Он поспешил за ней. Ева прислонилась к стволу дерева, уткнув лицо в ладони, тело ее сотрясали рыдания.

– Ева, что случилось?

– Джон… если они схватят меня… они закуют в кандалы и повесят. Я буду качаться на виселице на одном из перекрестков.

Сэр Мармадьюк отшатнулся, теперь уже его душу объял ужас.

– Нет! – вскричал он. – Не думай об этом! Никто не заподозрит тебя, не посмеет!

– Дентон заподозрит, – всхлипнула она.

– Дентон?

– Да, он видел, как я вырывалась из мерзких лап Брендиша. Он видел, как я ударила его.

Сэр Мармадьюк замер, пораженный. Надо же, именно Дентон видел все! Этот ничтожный прихлебатель. Очень осторожно Мармадьюк взял девушку за плечи, повернул к себе и взглянул ей прямо в глаза.

– Мое бедное дитя, – мягко попросил он, – расскажи мне, что произошло.

– Они встретили меня в лесу. Начали смеяться, говорить всякие дурные, грязные слова о нас с тобой. Эсквайр Брендиш схватил меня, а Дентон все смеялся и продолжал обзывать меня. Он и не думал остановливать эсквайра.

Девушка замолчала.

– Что было потом? – тихо спросил Мармадьюк.

– Я вырвалась и побежала.

– А потом?

Ева затрясла головой.

– А ружье?

Она кинула на него безумный взгляд.

– Больше я ничего не могу сказать тебе… О, Джон, я не могу… я не должна.

– Где было ружье? – хрипло спросил он. – Ты сама взяла его? Откуда оно у тебя, скажи мне!

– Нет, Джон, не могу! – прошептала она. – Не могу, даже если меня должны будут повесить, как тех бедняг…

Ее вновь затрясло, она съежилась и, опустилась на землю, прислонилась к стволу дерева. Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел на нее. В сильнейшем возбуждении он схватил трость, судорожно согнул ее, и она вдруг сломалась. Он с недоумением уставился на обломки. Когда он вновь заговорил, голос его звучал ровно, к джентльмену вернулась его обычная надменность.

– Ева-Энн, – сказал сэр Мармадьюк, с улыбкой глядя на трость, – успокойся. Не надо бояться, никто не заподозрит тебя. Никто, даже этот мерзавец Дентон! Подожди меня здесь, тебе нельзя возвращаться одной, так что подожди меня, обещаешь?

Она молча кивнула, Мармадьюк резко повернулся и побежал назад по извилистой тропинке, не обращая внимания на ветви шиповника и ежевики, хлеставшие по лицу. Он остановился у распростертого на траве тела, взглянул в остекленевшие глаза, устремленные в ночное небо. Сэр Мармадьюк постоял у бездыханного тела, затем сделал резкое движение рукой и не оглядываясь поспешил назад к Еве. Она сидела все в той же позе, подтянув колени к подбородку и неподвижно глядя перед собой.

– Пойдем же, дитя мое! – он протянул ей обе руки.

Она встала, и они пошли рядом. Ева-Энн все еще крепко сжимала его ладонь, уцепившись за нее обеими руками, словно перепуганный потерявшийся ребенок.

– О, Джон, мой добрый, добрый друг, – вдруг прошептала она, – если бы не ты, я бы погибла. Это Господь послал мне тебя.

– Да, – серьезно ответил сэр Мармадьюк, – я думаю, ты права.

– Куда мы идем, Джон? Где ты хочешь спрятать меня?

– Нигде, – беззаботно ответил он. – В этом нет никакой необходимости.

– Нет… необходимости? – запинаясь, переспросила она.

– Да, дитя мое, совершенно никакой. Я отведу тебя домой, в Монкс-Уоррен.

– Нет! – крикнула девушка, ее снова охватила паника. – Только не домой! Я не могу, не смею… не должна!

– Ева, – мягко сказал он, – Ева-Энн, успокойся. Теперь никто не заподозрит тебя.

– Они заподозрят, Джон! Они будут вынуждены сделать это!

– Вынуждены? Что это значит?

Вместо ответа она выпустила его руку и быстро побежала вперед, словно одержимая какой-то идеей.

– Я отправляюсь в Лондон! – решительно крикнула она своему спутнику. – Да, в Лондон! Табита спрячет меня. Я еду в Лондон!

Наконец они выбрались из угрюмого ночного леса, и, не сговариваясь, обернулись и посмотрели назад. Там, в глубине чащи меж черных теней распростерлось то, что недавно было эсквайром Брендишем, а рядом валялись обломки трости с золотым набалдашником.

Глава IX,

в которой герои пускаются в бегство

Взошла луна и уставилась на путников с безоблачных небес круглым желтым глазом. Ее свет таил в себе угрозу для любого беглеца, призрачно-бледные лучи превращали каждую тень в чудовище, каждое дерево – в укрытие для мстительных рук или внимательных глаз. Жестокая луна. Всевидящая луна. Ее холодный, безжалостный свет позволял сэру Мармадьюку видеть мертвенную бледность щек своей спутницы и ужас, застывший в ее глазах. Девушка время от времени замирала, вглядываясь и вслушиваясь в темноту, затем вновь устремлялась вперед с отчаянием загнанного зверя. Сэр Мармадьюк, прихрамывал, но старался не отставать от Евы-Энн; он почти забыл о тесных сапогах и натруженных конечностях.

– Послушай, дитя мое, – как можно спокойнее обратился он к девушке. – Уверяю, твои опасения напрасны.

– Быстрее! – умоляюще прошептала она в ответ. – Что там за шелест? Вон там, в тени! Вот опять! О Боже, они уже идут!

– Да нет же, это всего лишь ветер. Кусты по ночам всегда полны странных звуков, ты знаешь об этом не хуже меня.

– Но посмотри же, вон из-за тех кустов за нами кто-то наблюдает!

– Только в твоем воображении, дитя мое. Это всего лишь отблеск луны на листьях. Да и к тому же, пойми, милая Ева, если нас даже выследят, никому в голову не придет остановить тебя…

– Они схватят меня, конечно же, схватят! Поэтому я бегу, поэтому я боюсь…

– Бедное мое дитя, ты совсем потеряла рассудок, но это, впрочем, и неудивительно. Но, успокойся же, прошу тебя!

– Хорошо, Джон, я постараюсь, но я ведь всегда была трусихой. Прости меня!

– Дай мне твою руку.

– Ты так ласков и добр, Джон. Если бы не ты, я бы потеряла голову. Я всегда считала себя храброй, но теперь при одной мысли о погоне мне становится так страшно… Мне чудится, что повсюду притаились соглядатаи, что меня вот-вот схватят…

– Если и схватят, то не тебя, милая Ева, – совершенно спокойно ответил джентльмен. – Но помолчи же, успокойся, давай пойдем чуть помедленнее, и я расскажу тебе о Лондоне.

И он принялся описывать невообразимые чудеса этого города. Он рассказывал о жестокости и высокомерии столицы, о ее богатстве и славе, он вспомнил древние легенды, поведал о Лондоне великосветском, о представлениях и предрассудках его обитателей, о бесчисленных праздниках, балах и маскарадах. И, слушая своего спутника, погрузившись мыслями в неведомый и заманчивый мир, Ева-Энн на время забыла о страхах и тревогах.

Но внезапно их мирную беседу прервал странный звук. Они замерли. Откуда-то доносилась музыка – звонкая, светлая, мелодия, словно солнечный луч, пронзивший ночную мглу.

– Скрипач Джеки! – воскликнула Ева. – Но как странно! Почему он здесь в столь поздний час и так далеко от нашего дома?

– От вашего дома?

– Да, от Монкс-Уоррен. Он всегда останавливается у нас, когда бывает в этих краях. Мой дядя знал его еще в те времена, когда Джеки был счастлив и здоров. Дядя любит его и жалеет. Пойдем, я должна поговорить с ним.

Скрипач сидел под деревом, склонив седую голову над своей скрипкой. Он самозабвенно играл, не обращая внимания ни на что вокруг. Ева осторожно коснулась его седых волос. Скрипач поднял голову.

– А, это ты, мой ангел? – ничуть не удивившись, он взял ее руку и поцеловал. – И вы тоже здесь, мой благородный друг! – Он тепло улыбнулся. – Я играл для Господа. Я славил его имя. Благодарил его за оказанные милости, особенно за одну из них, за чудесную, величайшую милость, дарованную мне!

– Дома все в порядке? – тревожно спросила Ева.

– Да, все в полном порядке. – Скрипач кивнул и снова улыбнулся.

– А как… как дядя Иеремия?

– Я буду до скончания века славить Господа за то, что он помогает людям избавить этот мир от зла…

– Что? – Сэр Мармадьюк наклонился к скрипачу и внимательно посмотрел ему в лицо. – Какого зла? Что вы имеете в виду, друг мой?

– Нет, сэр. – Скрипач покачал головой. – Кто я такой, чтобы рассказывать о деяниях всемогущего и всемилостивейшего Творца? Пусть это сделает моя Джиневра. Слушайте же! – Он прижал скрипку к подбородку, взмахнул смычком, но Ева мягко остановила его.

– Милый Джеки, ведь уже совсем поздно, – ласково сказала девушка. – Тебе лучше вернуться домой. И я прощу тебя, Джеки, скажи моим любимым, моим замечательным старикам, что у меня все будет хорошо. Передай им, что Бог не оставит меня, и пусть они молчат, что бы ни случилось. Ты передашь, Джеки, передашь им мои слова?

– Чтобы они молчали ради Господа и тебя, мой ангел? Конечно, передам! – вскричал маленький скрипач, проворно вскакивая на ноги. – Передам! Пускай смеются, пускай поют и хлопают в ладоши, славя Господа, ибо милость его безгранична. Я иду! Я уже иду к ним! – Он подпрыгнул, звонко рассмеялся, и, отвесив поклон, быстро удалился танцующей походкой лесного эльфа. Его волосы серебром сверкнули в лучах луны.

– Интересно, – пробормотал сэр Мармадьюк, задумчиво глядя ему вслед. – Интересно, что он имел в виду.

– Бедный Джеки, – вздохнула Ева-Энн, – в его жизни хватало страданий.

– Ты знаешь его историю, Ева?

– Я знаю лишь, что у него была дочь. Она умерла, и в день ее похорон Джеки сжег свой дом. С тех пор бродит по дорогам Англии. Он помешался. Но он очень добр, я знаю его с детства и очень люблю. Пойдем же, нам пора!

Они снова тронулись в путь. Взглянув на своего спутника, Ева внезапно спросила:

– А где твоя трость, Джон? Твоя замечательная трость с блестящим набалдашником?

– Трость? А, сломалась. Я ее выкинул.

– Жаль, она бы тебе сейчас пригодилась. Ты, наверное, устал.

– Вовсе нет.

– Но ты хромаешь.

– Это все мои сапоги.

– Так сними их.

Сэр Мармадьюк изумленно взглянул на девушку.

– Как так, Ева-Энн?!

– Я вот люблю ходить босиком. Так приятно пройтись по прохладной росе. А ведь как раз сейчас и выпала роса, Джон.

– Да? – подозрительно спросил джентльмен.

– Конечно. Ноги горят, а трава прохладна и свежа…

– И в самом деле, почему бы тебе не скинуть свои туфли и не…

– Как раз это я и собираюсь сделать! Она отошла в сторонку, наклонилась, скинула туфли, и вот уже замелькали изящные лодыжки и маленькие, но сильные ступни.

– А теперь ты, Джон! – приказал Ева, повелительно указав на щегольские сапоги джентльмена.

– Я? – испуганно воскликнул сэр Мармадьюк. – Но это невозможно, дитя мое!

– Почему? Тебе же больно!

– Больно, но я могу потерпеть.

– Это глупо, Джон! Снимай же свои сапоги, и ты увидишь, как приятно ступать по траве босиком.

– Ева-Энн, я никогда в своей жизни не ходил босиком, и мне слишком поздно начинать.

– Глупости, Джон! Попробуй и ты увидишь, как это здорово! Если хочешь, я могу отвернуться.

– Ну, если ты настаиваешь… – Сэр Мармадьюк невольно рассмеялся, уселся на землю и потянул за сапог, но тот не подавался. Сэр Мармадьюк снова потянул, но сапог проявил преступное своенравие. Сэр Мармадьюк горестно вздохнул.

– Мне нужно за что-нибудь зацепиться.

– Давай я помогу. – Ева-Энн бросила на траву свои туфли, опустилась на колени и, схватив сильными руками сапог, потянула. И – о чудо! – сапог безропотно освободил из заточения ногу джентльмена. – Теперь другую! – приказала Ева, и сэр Мармадьюк молча подчинился.

Вскоре и второй сапог сдался.

– Благодарю тебя! – Он с наслаждением вытянул измученные ноги.

– Чулки тоже долой! – велела Ева.

– Но… – попытался было возразить сэр Мармадьюк, но девушка раздраженно топнула.

– Стыдись Джон! Смешно быть таким застенчивым.

Сэр Мармадьюк вновь рассмеялся и без дальнейших пререканий стянул шелковые чулки.

– Так-то лучше! – удовлетворенно воскликнула Ева, когда они снова тронулись в путь. – Разве не чудесно?

– У меня просто нет слов! Так куда мы направляемся?

– В Лондон!

– Хорошо, только вот найдем ли мы сейчас экипаж?

– Здесь вообще нет экипажей, Джон.

– В таком случае сядем в почтовый дилижанс.

– Никаких дилижансов, Джон! На дорогах наверняка выставят наблюдение, так что придется идти лесными тропинками и окольными путями. Пойдем пешком.

– Пешком?! – в непритворном ужасе воскликнул сэр Мармадьюк. – Пешком в Лондон?! Ева-Энн!

– Да, Джон, пешком.

– Но это слишком долгий путь, дитя мое…

– Но я выдержу! Я очень сильная, Джон! – поспешила уверить своего спутника Ева. – Если ты… если ты пойдешь со мной…

– Конечно! – приосанился наш герой.

– Тогда для меня не имеет значения, длинна дорога или нет, с тобой я чувствую себя в полной безопасности, мой добрый друг Джон Гоббс.

Несколько минут они шли в молчании. Сэр Мармадьюк переваривал услышанное. Но вот вдали показались робкие огоньки какой-то деревушки, и он инстинктивно повернул в ту сторону, но девушка остановила его.

– Не туда, Джон.

– Но в деревне, наверняка, есть постоялый двор.

– Да, «Колокольный Звон», но нам не стоит там появляться.

– Тебе нужен ночлег…

– Только не на постоялом дворе!

– Тогда где?

– Я еще совсем не устала, Джон, и совершенно не хочу спать. Давай пойдем дальше.

– Но ты же не можешь идти ночью, Ева!

– Могу, Джон, но если ты устал, то мы можем устроить ночлег в лесу.

– Нет, нет, – поспешно ответил сэр Мармадьюк. – Я могу идти столько, сколько ты пожелаешь, Ева-Энн.

Девушка кивнула и свернула на тропу, ведущую в обход деревни. Она шагала очень быстро, пока деревенские огни совершенно не скрылись из виду.

– И все-таки тебе нужно поспать, – снова начал сэр Мармадьюк.

– Да, пожалуй, – вздохнула она, – но только не на постоялом дворе! Когда мы захотим спать, то найдем какой-нибудь стог или сарай.

– Стог? – недоуменно переспросил сэр Мармадьюк.

– Да, стог, Джон. Разве ты забыл, как сам недавно очень сладко спал на стогу?

– Верно! Но то, что подходит мне, не годится для молодой девушки.

– Какая чудесная ночь! – Ева не обратила на последние слова своего спутника никакого внимания. – Такая теплая и спокойная. И мы с тобой вместе, и с нами Бог. В такую ночь не может случиться ничего плохого. – Она взглянула на луну, на ее равнодушный лик, и нашего героя вдруг пронзила острое чувство нежности к этой такой юной и такой беззащитной девушке.

Он смотрел на ее счастливую улыбку, на чудесные кроткие глаза, на нежный пухлые губы и не мог налюбоваться. «И нет никаких убийц!» – от этой мысли на душе у него вдруг стало легко и покойно. Но вдруг кроткие глаза неистово сверкнули под внезапно насупившимися бровями, нежные губы словно окаменели, округлый подбородок решительно выпятился вперед, тонкие пальцы сжались в кулаки. Сэр Мармадьюк отвернулся, огорченный столь внезапной и малоприятной метаморфозой, и со страхом ожидая ответа, спросил:

– Ева-Энн, что произошло? Почему у тебя такой взгляд?

– Ах, Джон, – вскричала девушка, с силой топнув ногой, как я ненавижу, как я презираю саму себя, как кляну за низость и глупость.

– Но почему?

– Я вообразила, что влюблена в Роберта Дентона! А теперь мне стыдно от одной лишь мысли о нем, ведь сегодня, если бы не ты, я доверилась бы ему, я была бы сейчас с ним, в полной его власти! Он видел, как мерзкие лапы Брендиша хватали меня, и смеялся! Смеялся! Тот, кого я считала своим избранником!

– Но что случилось потом, Ева-Энн?

– Ты знаешь, Джон. Брендиш был убит.

– Ну и ладно, главное, ты цела и невредима. А Роберт Дентон остался в прошлом.

– Слава Богу! – прошептала она, – слава Богу и слава тебе, Джон Гоббс!

Она подняла на него глаза, полные нежности и признательности, протянула к нему руки, и в этом жесте не было ничего, кроме чистоты и невинности. Сэр Мармадьюк ласково пожал ее пальцы. Когда он заговорил, от его привычной важности не осталось и следа.

– Ева-Энн, – голос джентльмена предательски дрогнул, – ну скажи, скажи мне, что эти руки не обагрены кровью!

– Я не могу, – прошептала она.

– Ты кого-то выгораживаешь, Ева-Энн.

Она высвободила руки и отпрянула от него.

– Нет! Нет! Нет!

– Дитя мое, я не требую назвать его имя…

Ее глаза вдруг расширились, словно она увидела нечто совершенно ужасное и, едва не теряя сознание, опустилась на землю. Потом приподняла руку, указывая на что-то позади сэра Мармадьюка. Он резко обернулся. Шагах в десяти стояли и внимательно смотрели на них два человека.

– Они пришли за мной! – простонала Ева-Энн.

– Нет-нет. – Сэр Мармадьюк ласково провел ладонью по ее волосам. – Не за тобой, дитя мое, не за тобой. – Он встал и спокойно направился к незнакомцам. В руках одного их них тускло блеснул ружейный ствол.

– Эй, – раздался хриплый окрик, – эй, приятель, стой, не подходи! Что это у тебя на уме?

Сэр Мармадьюк замедлил шаг и остановился в ярде от незнакомцев.

– А вы кто такие? – спокойно спросил он. – Кто вы и что вам здесь надо?

Человек средних лет в меховой шапке изумился, увидев босые ноги джентльмена, потом взгляд его скользнул выше, изучая изысканно-элегантное одеяние нашего героя. По мере ознакомления с особой сэра Мармадьюка челюсть незнакомца отвисала все ниже, пока, наконец, его взгляд не уперся в надменное хмурое лицо джентльмена.

– Так что вам надобно, любезный? – холодно повторил вопрос сэр Мармадьюк.

– Но мы не сделали ничего плохого, сэр, – растерянно ответил незнакомец и озадаченно поскреб в затылке. – Видите ли, мы с Джо охотились неподалеку, заслышали ваши голоса и хотели взглянуть, кто это бродит среди ночи. А поскольку мы не знали, на кого наткнемся, спрятались под деревом, решив подождать, пока вы пройдете мимо.

– Все ясно! – Сэр Мармадьюк широко улыбнулся. – Ну, раз вы удовлетворили свое любопытство, тогда ни пуха ни пера!

– Спасибо, сэр, и вам всего доброго! – облегченно хором ответили охотники и поспешили ретироваться.

Сэр Мармадьюк вернулся к девушке. Она лежала на траве без чувств. Он легонько потряс ее за плечо, Ева-Энн открыла глаза и жалобно прошептала:

– О, Джон, я была уверена, что они пришли за мной, чтобы отправить на виселицу.

– Успокойся, дитя мое, успокойся! – Он осторожно приподнял ее голову, и погладил мягкие густые волосы. – Ты просто устала, дитя мое, тебе нужно хорошенько отдохнуть. Лежать бы тебе сейчас в постели, а не брести неведомо куда…

– Не ругай меня, Джон! – она расплакалась и тут же рассмеялась.

Сэр Мармадьюк, испугавшись, что у девушки начинается истерика, в отчаянье оглянулся вокруг, надеясь приметить ручей или хотя бы лужицу: он знал, что холодная вода в подобных случаях – самое верное средство. Увы, воды нигде не было видно. В панике джентльмен начал хлопать Еву-Энн по щекам, а она все смеялась и смеялась, пока обессиленно не привалилась к его плечу.

– О Господи, Иисусе! – вырвалось у джентльмена. На него вдруг напала цепенящая растерянность.

Девушка снова рассмеялась, подняла голову и взглянула на него.

– Бедный Джон! – прошептала она. – похоже, я тебя напугала?

– Я… я подумал… – забормотал сэр Мармадьюк, – я боялся, что ты…

– Что у меня истерика? Нет, нет, Джон, со мной все в порядке, я снова стала храброй, и опять благодаря тебе. Но почему ты дрожишь?

– На свете нет ничего ужаснее женской истерики! Особенно в чистом поле. Да еще в полночь.

– В полночь? – воскликнула она. – Тогда надо бы надеть свои чулки, обуться и поискать место для ночлега.

– Но где же тут его искать, дитя мое? – сэр Мармадьюк с похвальной готовностью натянул сапоги.

– Я знаю где.

– Ты знаешь, где мы, Ева? – изумленно спросил наш герой, сам давно уже потерявший всякое представление о собственном местонахождении.

– Ага. Вон там Уиллоудинский лес, и на опушке растет огромное старое дерево. Оно-то нас и приютит. Пойдем!

И она легко устремилась через луг, а сэр Мармадьюк, прихрамывая, поспешил следом. Вскоре они оказались возле громадного многовекового дуба. Широко раскинувшаяся крона великана шатром нависала над ложем из корней и моховой подстилки.

– Я так люблю это старое дерево! – Ева нежно провела рукой по бугристой коре.

– Да уж, старое. Пожалуй, этот дуб был уже старым в те времена, когда Цезарь писал свои «Записки».

– Тут вполне можно отдохнуть, Джон.

– Жаль, что у нас нет ни плаща, ни какой-нибудь накидки, которую ты могла себе постелить.

– Здесь есть папоротник, Джон, а это лучше всяких накидок.

Приготовив себе постель из мягких шелковистых листьев, спутники улеглись под гостеприимным кровом древнего дерева. Сэр Мармадьюк уже погрузился было в сон, когда услышал тихий шепот. Он снова открыл глаза. Ева, стоя на коленях и опустив голову, читала молитву.

Но вот она дочитала ее и неуверенно взглянула на своего спутника:

– Ты никогда не молишься, Джон…

– Боюсь, это именно так, разве что в минуту опасности я прошу Господа помочь мне.

– Это несколько трусливо, Джон.

– Именно!

– Тогда я помолюсь за тебя, но если бы здесь был дядя Эбенезер…

– Что тогда,Ева-Энн?

– О, он читает молитвы лучше всех, его слова доходят до самого Бога. Но я постараюсь заменить его. – Она сложила руки и негромко зашептала: – Милостивый Боже, прошу тебя, благослови Джона Гоббса, твоего сына и моего друга, и помоги ему, так же как он помогает мне, утешь и прости его, Отче наш, спящего и бодрствующего, убереги его от всех врагов, убереги его от самого себя, помоги ему, Господи. Аминь!

– Аминь! – благоговейным шепотом откликнулся сэр Мармадьюк.

Какое-то время они молча лежали в полной темноте – луна скрылась и не было видно ни зги. Потом снова завели разговор.

Ева : Тебе удобно, Джон?

Сэр Мармадьюк (украдкой подсовывая пучок папоротника между девушкой и корнем дерева): Чрезвычайно!

Ева : Ты уже спишь?

Сэр Мармадьюк (подавляя зевок): Нет, никогда еще не чувствовал себя столь бодрым.

Ева : Тогда давай поговорим.

Сэр Мармадьюк (снова украдкой зевая): Давай.

Ева : Ты так не похож не других мужчин, Джон.

Сэр Мармадьюк : А ты была знакома со многими мужчинами?

Ева (вздыхая): Нет, и никто из знакомых мне мужчин не был похож на тебя, Джон. Скажи же, кто ты?

Сэр Мармадьюк : Разочарованный человек средних лет.

Ева : И все?

Сэр Мармадьюк : Мизантроп, полный мрачных мыслей и чувств, к великому своему огорчению, осознающий свой возраст.

Ева : Бедный Джон! И все же, несмотря на груз твоих лет, спина твоя очень пряма, волосы черны, а глаза полны огня. Где твой дом, Джон?

Сэр Мармадьюк : Я живу то здесь, то там. Жизнь всюду одинаково скучна.

Ева : Но почему?

Сэр Мармадьюк : Быть может, я слишком многого ждал от жизни, быть может, я сам в себе разочаровался.

Ева : Ты зеваешь, Джон Гоббс!

Сэр Мармадьюк : Прошу простить меня, но сама тема нагоняет на меня сон.

Ева (с упреком): Ты так легкомыслен, Джон, а ведь жизнь – это самая серьезная вещь на свете. Ты мужчина, и ты джентльмен, и быть может, богатый джентльмен, а значит, у тебя большие возможности творить добро.

Сэр Мармадьюк : Или зло, Ева-Энн.

Ева : Или зло, Джон. И все же я знаю, что ты смел, добр и щедр, несмотря на свою мирскую натуру.

Сэр Мармадьюк : Я очень признателен тебе за добрые слова, дитя мое, но разве натура у меня уж такая мирская?

Ева : Конечно, Джон! Я могла бы испугаться тебя при нашей первой встрече, но выгладел как истинный джентльмен, поэтому я скорее удивилась. Но наружность у тебя самая что ни на есть мирская.

Сэр Мармадьюк : Я тогда крайне устал.

Ева : Но почему ты бродишь пешком по дорогам? Почему ты решил заботиться обо мне?

Сэр Мармадьюк : Потому что это лучшее, что я могу.

Ева (раздраженно дернув ногой): О, Джон Гоббс, я выдохлась!

Сэр Мармадьюк : Что ты имеешь в виду, дитя мое?

Ева : Ты отвечаешь на мои вопросы, ничего в сущности не говоря.

Сэр Мармадьюк : Что же ты хочешь услышать, дитя мое?

Ева : Ничего! Больше ничего! И я не дитя! А когда я нашла тебе на сене, ты храпел самым отвратительным образом.

Сэр Мармадьюк (несколько потрясенный и обескураженный): Крайне прискорбная привычка. Я постараюсь избавиться от нее. Спокойной ночи, Ева-Энн!

Наступила тишина.

Сэр Мармадьюк : Я обидел тебя?

Ева : Это все мой дурной характер, я же тебе говорила о своей вспыльчивости. Прости меня, Джон. И если тебе нравится, то можешь называть меня «дитя мое», хотя мне и исполнилось уже двадцать два года. Спокойной ночи, Джон.

Сэр Мармадьюк (ласково): Спокойной ночи, моя дорогая леди.

И вновь наступила тишина. Он вслушивался в ровное дыхание девушки и вглядывался в темный свод зеленого шатра. Ему было хорошо и покойно.

Но мало-помалу его мысли вернулись к прискорбным событиям прошедшего дня, к тому, кто безжизненно распростерся в эту минуту на холодной земле, чьи мертвые глаза невидяще уставились в черное безлунное небо. Конечно же, труп уже обнаружили, и люди, наверное, вовсю судачят о происшествии, и с их уст не сходит ужасное слово «убийство». Быть может, уже готовится погоня, быть может, мстители уже скачут по их следам! Сэр Мармадьюк невольно напряг слух, только сейчас оценив благоразумие своей юной спутницы, не позволившей ему заночевать на постоялом дворе, ведь первым делом перекроют все дороги и прочешут все гостиницы. Что ж, придется и впрямь пробираться в Лондон пешком, окольными путями, лесными тропинками, а в столице путники затеряются в людском водовороте. Их словесные портреты вывесят, наверное, повсюду, поэтому завтра они должны будут самым решительным образом изменить свою внешность. Завтра! А сейчас ничего не остается, как предаться на милость судьбы и погрузиться в сладкий сон.

Сэр Мармадьюк вздохнул и беспокойно пошевелился, в этот момент теплая рука коснулась его волос, пальцы мягко провели по лицу, подобрались к его руке, ладонь легла в ладонь, и в темноте раздался шепот.

– О Джон, о добрый мой друг, я не устаю благодарить Бога за то, что он послал мне тебя.

– Значит Бог решил, что я еще на что-нибудь гожусь.

– Спокойной ночи, Джон, и благослови тебя Господь!

– И тебя, Ева-Энн. Спокойной ночи!

Так, не разнимая рук, они и заснули крепким сном, простая деревенская девушка и утонченный джентльмен.

Глава X,

в которой прославляется хлеб с маслом

Сэр Мармадьюк открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит на мягком ложе из мха и листьев папоротника, веточки вереска сверкают бриллиантами росы, солнце пронзает изумрудный полог своими лучами, а птицы возносят новому дню радостную песнь. Евы-Энн нигде не было видно. Сэр Мармадьюк задумчиво потрогал подбородок, и с некоторым беспокойством обнаружил колючую щетину. Ему тут же страстно захотелось очутиться в руках своего лондонского парикмахера.

Послышался шорох. Сэр Мармадьюк приподнялся. Сквозь зеленую листву он увидел, что по тропинке идет Ева с кувшином в одной руке и каким-то свертком в другой.

– Доброе утро, Джон! – улыбнулась девушка.

К великому изумлению джентльмена она выглядела очень свежей, все в ней сверкало опрятностью – от стройных лодыжек до локонов, выбивающихся из-под шляпки.

– Как тебе спалось, Джон?

– Неплохо! – Он с ужасом подумал о своем небритом подбородке и мятом сюртуке. – Из моего ответа следует неловкий вопрос: я храпел?

– Изредка, Джон! – совершенно серьезно ответила девушка, но на щеках ее заиграли лукавые ямочки. – А вот и завтрак – молоко, хлеб и масло, все очень свежее!

– Но откуда?

– За лесом есть ферма. Ты удовлетворишься столь скромным завтраком, Джон?

– Сама амброзия не сравнится с ним, мое дитя! Но ты выглядишь так опрятно, Ева-Энн, – в голосе его прозвучала невольная зависть, – а я…

– Недалеко протекает ручей, а гребень всегда со мной.

– Ну что за женщина! Может, у тебя и бритва найдется?

В ответ она звонко рассмеялась. Сэр Мармадьюк улыбнулся, ему казалось, что даже птицы запели еще веселее.

– Как хорошо проснуться таким чудесным утром и услышать твой веселый смех, Ева-Энн. – Он вскочил и отправился к ручью. Потоптавшись на берегу, он наконец опустился на колени и неловко умылся, найдя эту процедуру весьма неудобной, но освежающей. Кое-как вытеревшись носовым платком и расчесав влажные пряди гребнем Евы-Энн, он двинулся назад, всецело поглощенный мыслями о еде. Завтрак был уже готов – две кружки внушительных размеров, наполненные до краев, высились посреди белоснежной салфетки, вокруг были разложены ломти хлеба, щедро намазанные маслом.

– Ты любишь хлеб с маслом? – спросила Ева, с некоторым беспокойством глядя на груду бутербродов.

– Не знаю.

– Они не слишком толстые, Джон?

– Это лишь придает им еще большее очарование.

– Ты голоден?

– Как волк!

– Тогда я нарежу еще хлеба, так как я тоже ужасно проголодалась.

Вскоре, расположившись под деревом они принялись за еду. Сэр Мармадьюк с приятным удивлением обнаружил, что свежий хлеб с молоком в такой обстановке может быть столь же аппетитен, столь же вкусен и куда менее навязчив, чем самое искусно приготовленное и умело приправленное блюдо.

О вы, Искушенные Гурманы, Знатоки Гастрономии, чьи пресыщенные и изнеженные неба каждое новое блюдо призвано ласково щекотать, уговаривая попробовать себя, вы, для кого хлеб с маслом всего лишь неприятные детские воспоминания, о, если бы вы могли испытать счастье голода, то удивительно состояние, когда рот наполняется слюной при одной мысли о еде, если бы вы хоть на краткое мгновение могли оказаться на месте безупречно воспитанного джентльмена средних лет и видеть, как Ева-Энн проворными взмахами ножа намазывает на хлеб желтое масло, наблюдать, как эта рука разрезает хрустящую хлебную корку, как блестящие глаза лукаво взглядывают из-под полей шляпки и словно спрашивают:

– Еще кусочек, сэр?

Тогда бы вы, конечно же, ответили так же, как отвечал наш герой.

– Спасибо, пожалуй.

– Осталась лишь одна горбушка, Джон!

– Удивительно! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Мы съели целый каравай, невероятно!

Когда с завтраком было покончено, Ева аккуратно сложила салфетку, с сомнением взглянула на пустую посуду.

– Эти кружки – не слишком-то удобный груз! Меня заставили их купить, а теперь…

– Сколько они стоили, дитя мое?

– Хозяйка просила шиллинг, но удовлетворилась восемью пенсами, но и это слишком дорого.

– В самом деле? – улыбнулся сэр Мармадьюк. – С этого момента, Ева-Энн, расплачиваться буду я. А что касается этих кружек, то давай попросту оставим их здесь.

– Но, Джон, восемь пенсов! Оставить здесь…

– Все лучше, чем нести с собой.

– Как жалко! – вздохнула она.

Бросив последний взгляд на гостеприимное дерево, они тронулись в путь.

– Почему ты все время молчишь, Ева-Энн? – спросил Мармадьюк спустя некоторое время.

– Я думаю о том, что сейчас творится дома и в Уисборо Грин. Они, наверное, уже обнаружили его.

– Не стоит изводить себя подобными мыслями, дитя мое.

– Ах, Джон, я не могу об этом не думать. И все-таки будь что будет! Я готова к самому худшему. Этой ночью Господь ответил на мои молитвы и дал мне силы бесстрашно перенести все, что будет ниспослано мне судьбой. Все до самого конца, все, даже виселицу. Но хватит об этом. Как твои бедные израненные ноги, Джон?

– Мои ноги? – он обернулся и взглянул в ее безмятежно-чистые глаза.

– Твои сапоги все еще натирают?

– Нет, нет, Ева. Да даже если это и так, то тут уж ничего не попишешь.

– Ты должен купить другие, Джон, и как можно скорее.

– Ты очень странная девушка, Ева-Энн. Дитя и женщина одновременно.

– Мне уже двадцать два, Джо.

– А ты носишь какой-нибудь иной цвет, кроме серого?

– По воскресеньям я надеваю черное, сэр.

– Ну тогда при первой же возможности куплю тебе платье, голубое или розовое…

– Нет, Джон, благодарю тебя, не надо.

– Но голубой цвет так подойдет к твоим глазам!

– Только не голубой, Джон!

– Тогда розовый…

– И не розовый! Я действительно не могу. Это такие мирские цвета, Джон, мирские и… тщеславные. Мне будет казаться, что деревья и те глазеют на меня. Я никогда не надену подобного платья.

– Ну тогда, может быть, белое с узором.

– С узором?

– Да. Хотя я предпочел бы просто голубое. Полагаю, нам надо изменить свою внешность самым коренным образом.

– Изменить внешность? – переспросила она, замерев. – Ты хочешь сказать, что нас могут преследовать, что меня разыскивают? Хорошо, Джон, я надену все, что ты скажешь.

– Даже голубое платье с кружевным подолом?

– Нет, нет, в таком платье невозможно идти по лесу, оно же станет цепляться за ветви.

– Но зато оно так прекрасно оттенит твою красоту! А еще купим шляпку или накидку с капюшоном и несколько пар чулок…

– И корзинку, Джон, с крышкой!

– И пару легких, удобных туфелек…

– И зеркало, Джон, пожалуйста!

– Да, конечно, складное зеркальце, а еще кружки с тарелками, ножи и вилки, горшок для приготовления пищи, расчески и гребни и…

– Джон, нам тогда понадобится телега! – расхохоталась Ева-Энн.

– Телега? – задумчиво повторил сэр Мармадьюк. – Повозка? Лошадь? Пони! Прекрасное предложение!

Какое-то время сэр Мармадьюк размышлял. Солнце светило столь ярко, птицы пели столь жизнерадостно, а сапоги уже жали не так сильно, как прежде, и наш герой даже начал насвистывать веселую мелодию. Поймав себя на этом занятии, он повернулся к своей спутнице и воскликнул:

– Поразительно!

– О чем ты, Джон? – удивленно спросила Ева.

– Я свистел!

– Ну и что, Джон?

– Человек столь зрелого возраста! Ева-Энн, я не делал этого с тех пор, как был безответственным мальчишкой!

– А ты был мальчишкой, Джон?

– Конечно, был.

– Но в это так трудно поверить.

– Почему же?

– Потому что ни один мальчишка на свете не может вырасти в столь величественного и важного господина.

– Ха, дитя мое, скажи мне, о каком величии может идти речь, если человек обладает подбородком как у динозавра и насвистывает как деревенский парень?

– Может, если речь идет о тебе, Джон. Ты сохраняешь достоинство даже во сне, даже, когда твои волосы напоминают грачиное гнездо.

– И даже когда я храплю, Ева-Энн?

Она снова расхохоталась, и он снова подумал, как мелодичны и приятны для мужского уха эти звуки.

– О, Джон, ты сохранишь величие везде и всюду, потому что ты – это ты!

– Ну тогда я должен быть совершенно невыносим.

– Только не для меня! – воскликнула она с такой горячностью, что он обернулся.

– Но почему, дитя мое?

– Потому что ты храбр и добр, Джон! Потому что, несмотря на свое высокое происхождение, ты получаешь удовольствие от простого хлеба! Потому что ты решил разделить страхи бедного загнанного создания, потому что ты способен идти пешком через всю страну в тесных сапогах и беззаботно насвистывать…

Сэр Мармадьюк рассмеялся, но уловив в ее голосе неподдельную искренность, встретившись с ее открытым взглядом, он почувствовал, как небритые щеки его вдруг запылали, а глаза наполнились влагой. Он поспешно повернулся и пошел вперед.

Так они шли, болтая и смеясь, пока солнце не поднялось высоко и мир объял полуденный зной. Сэр Мармадьюк уже собрался присесть, но Ева покачала головой.

– Посмотри вон туда, Джон.

Он взглянул в указанном направлении и увидел высокий шпиль, парящий над зеленым маревом листвы.

– Петворт! – сказала девушка.

На холме, утопая в зелени, расположился маленький городок. Сэр Мармадьюк ускорил шаг.

– Там, – с надеждой вздохнул он, – мы сможем поесть и отдохнуть.

– Скажи, Джон, – неожиданно спросила Ева, – что случилось с твоей тростью?

– Она попросту сломалась, Ева-Энн.

– И ты выбросил ее?

– Хорошо, что напомнила. Нужно будет купить новую, покрепче.

– Но выбросить! Как же так, Джон, ведь набалдашник твоей трости был из чистого золота!

– Безумно хочется пить, – вздохнул он. – Тебе, должно быть, тоже.

– Нет, Джон. Ты иди в город, а я подожду тебя здесь.

– Здесь?

– Так разумнее. Меня ведь могут узнать. Так что я буду ждать тебя вон в той рощице.

– А твое платье, Ева-Энн, шляпка, накидка и все остальное? Как я куплю все это без тебя?

– Лучше с капюшоном, – напомнила Ева.

– Нам предстоит трудная и долгая дорога, милое дитя, тебе потребуется еще не одна пара туфель и чулок, еще одно платье, яркое, с лентами и оборками – все это необходимо!

– Ленты и оборки – пустое тщеславие, Джон, и они совершенно бесполезны в дороге.

– Вот видишь, дитя мое! Тебе лучше самой купить все сразу.

– Вовсе нет. Ни одна женщина не способна делать покупки быстро.

– Даже в подобных обстоятельствах, Ева?

– Меня могут узнать, Джон. Лучше остаться в таком виде, чем подвергать себя риску.

– Тогда все покупки придется делать мне! – вздохнул сэр Мармадьюк.

– Бедняжка Джон! – в свою очередь вздохнула она, но на щеках уже заиграли озорные ямочки. – И в довершение ко всему тебе хочется пить! Так что иди и покупай, что хочешь. Можешь не торопиться, я буду ждать тебя среди тех деревьев. А вот мой кошелек, Джон.

– Оставь его себе, дитя мое.

– И, Джон, если уже оно должно быть цветным, то пускай будет голубым. Магазин модистки расположен напротив постоялого двора «Ангел».

– Модистка! – в ужасе воскликнул сэр Мармадьюк и удалился.

Глава XI,

в которой сэр Мармадьюк делает покупки

Петворт оказался маленьким и тихим городком, погруженным в полуденную дрему. Его узкие улочки с булыжными мостовыми сонно отзывались на ленивый звук шагов и громыханье колес, а из тенистых двориков и полумрака трактиров доносился гул людских голосов; здесь похоже не ведали, что такое суматоха и спешка; время в Петворте шествовало весьма неторопливой поступью. Да, это был маленький, уютный и удивительно сонный городок, старый, опрятный и очень мирный.

Но сэр Мармадьюк, гонимый жаждой, не обращал никакого внимания на прелести Петворта. Пока он шел по залитым солнцем улицам, перед его глазами назойливо маячила одна-единственная картина – чудный запотевший стакан с ледяной прозрачной водой, не с вином, терпким и ароматным, не с призывно пенящимся пивом, а с обычной родниковой водой. Жажда становилась невыносимой, сэр Мармадьюк уже почти бежал, когда наконец углядел вывеску «Ангел», украшавшую старое замшелое здание, двери которого были приветливо распахнуты.

Сэр Мармадьюк ворвался в темное чрево пивной. На первый взгляд здесь было совершенно пусто, но где-то в глубине слышался гул людских голосов. На фоне глухого неразборчивого бормотания выделялись два пронзительно-возбужденных голоса:

– …кровавое убийство, говорю я тебе!

– И в нем замешана женщина, Господи помилуй!

– Ну, по-твоему всегда и во всем замешана женщина.

– Да уж! Все дело в них, иначе и быть не может.

– Особенно, если речь идет об эсквайре Брендише! Вот уж кто любил побегать за юбками!

– Да, а теперь он мертв, не живее вот этой колоды. А ведь только на прошлой неделе я видел его здесь, в Петворте.

– Да, был он здесь, я собственными руками наливал ему доброго эля…

Тут сэр Мармадьюк громко постучал по прилавку. Вскоре появился грузный хозяин в фартуке и рубахе с закатанными рукавами. Он наполнил кружку и поставил ее перед джентльменом. Качая головой, трактирщик сощурил совиные глаза.

– Ох, сэр! Не знаю, куда мы катимся!

– В самом деле? – спросил Мармадьюк, не сводя вожделенного взгляда с кружки.

– Да, сэр, не знаю. Вы, может, не слыхали еще новость, но вскоре услышите.

– Услышу?

– Да, услышите! – зловеще кивнул головой трактирщик.

Сэр Мармадьюк благоговейно поднял кружку и жадно приник к ней, не отрывая взгляда от лица хозяина. Того прямо распирало от желания сообщить ужаснейшую новость.

– Я сам услышал об этом всего десять минут назад, и, сэр, у меня все внутри так и трясется, так и трясется, – и огромное брюхо трактирщика заколыхалось в подтверждение его слов.

– А? – вопросительно воскликнул сэр Мармадьюк, со вздохом облегчения ставя кружку на прилавок. – А почему это у вас внутри все трясется? – спросил он, с подозрением наблюдая за хозяйским брюхом.

– Трясется, потому как у меня там есть кишки, – доверительно сообщил трактирщик.

– Вот как? – изумленно спросил сэр Мармадьюк

– Да, есть, – важно подтвердил трактирщик.

– Но почему ваши внутренности вдруг так взволновались?

– Да потому как новость эта любого человека до костей проберет, от нее кровь в жилах стынет, а кишки так и трясутся, так и трясутся. – Брюхо заколыхалось еще энергичнее, сэр Мармадьюк опасливо отодвинулся.

– Боже мой! – воскликнул он в совершеннейшем ужасе. – Так что же это за новость?

Хозяин прикрыл совиные глаза, затем резко распахнул, громогласно откашлялся и оглушительно зашептал:

– Кровавое убийство, сэр! И совсем рядом, не далее, как в пятнадцати милях отсюда. Убит джентльмен, которого я хорошо знал.

– Что вы говорите? – зашипел в ответ сэр Мармадьюк. – Расскажите же поподробнее.

– Так вот, сэр, убит эсквайр Брендиш. Горло у него перерезано от уха до уха, голова прострелена, и в придачу ко всему он мертв, сэр! Мертв! А ведь только на прошлой неделе он, бедняга, был здесь, стоял на том самом месте, где вы сейчас стоите, сэр, – Мармадьюк испуганно ойкнул, – а теперь он убит! И убит неизвестным!

– Бог мой! – Сэр Мармадьюк схватил кружку и вылил в себя последние капли жидкости. – И нет никаких улик, никаких следов? Ведь кого-то, наверное, подозревают?

– Поговаривают, сэр, о женщине, она исчезла, сэр, но гонятся-то, конечно же, за мужчиной.

– Мужчиной?

– Да, сэр, ищут молодого повесу из Лондона, того, что накануне поссорился с несчастным и тоже исчез, но…

– Но?

– Но, сэр, хотя джентльмен этот и исчез, он оставил рядом с телом свой хлыст, и по нему, конечно же, найдут злодея.

– Вы сказали молодой повеса?

– Да, так поговаривают, сэр, из тех расфуфыренных щеголей, настоящий светский лев, сэр.

– И он оставил хлыст?

– Да, сэр, рядом с обезображенным телом.

– Так, наверное, он и есть убийца.

– Все так и полагают, сэр, и за ним уже снарядили погоню, все дороги под наблюдением, и в эту минуту должны отправить депешу в Лондон, сэр.

– Ну тогда его быстро поймают.

– Не сомневайтесь, сэр, непременно поймают и повесят! Вздернут на виселице! И, надеюсь, предварительно вымажут дегтем для острастки всех прочих негодяев!

– Именно так! – энергично согласился сэр Мармадьюк. Убедившись, что в кружке больше не осталось ни капли, он расплатился, попрощался с разговорчивым хозяином пивной и вышел на залитую утренним солнцем улицу.

Он старался по-прежнему идти обычным шагом, не оглядываясь и не озираясь по сторонам. Но, заслышав за собой быстрые шаги, он замер перед витриной, сделав вид, что упоенно созерцает ее содержимое. Человек прошел мимо, а сэр Мармадьюк вдруг осознал, что смотрит на вывеску, гласящую:

В центре витрины, в окружении париков, шиньонов и накладных волос всевозможных оттенков высилась восковая голова анемичного джентльмена с выпученными тусклыми глазами, его безжизненное лицо резко контрастировало с буйной жгуче-черной шевелюрой и столь же черными бакенбардами. Сэр Мармадьюк, вдоволь налюбовавшись сим произведением цирюльного искусства, решительно открыл дверь и шагнул внутрь. Там восседал хозяин, как две капли похожий на своего воскового манекена – те же выпученные глаза, та же анемичная бледность, те же роскошные бакенбарды и шевелюра, чье великолепие свидетельствовала о неустанной заботе о себе ее обладателя.

Хозяин внимательно выслушал джентльмена, при этом его бакенбарды возмущенно встопорщились, а глаза еще больше вылезли из своих орбит.

– Как сэр, вы хотите, чтобы я убрал их? Это невозможно! – в отчаянии вскричал он и беспокойно коснулся ухоженных украшений своих собственных щек. – Вы действительно хотите сбрить такие прекрасные…

– Да! И еще я хочу, чтобы вы подстригли меня как можно короче!

– Слушаюсь, сэр! Очень хорошо, сэр! Но, сэр, ведь бакенбарды… они же так украшают вас, придают вашему лицу такое благородство. Мне доводилось стричь очень высокородных клиентов, средь них даже был один граф, но никогда еще я не видел столь безукоризненных, столь совершенных бакенбард! О, сэр, подумайте о женщинах, ничто так не привлекает прекрасный пол, как…

Тут речь цирюльника была прервана гневным взглядом джентльмена. Хозяин оскорбленно замолк, усадил сэра Мармадьюка в кресло и начал орудовать расческой и ножницами, помазком и бритвой.

Через несколько минут от великолепных кудрей нашего героя остался лишь короткий ежик. Сэр Мармадьюк задумчиво провел по гладко выбритым щекам и взглянул на себя в зеркало. Цирюльник, не переставая замогильно вздыхать, покачал головой.

– Это были самые лучшие в мире бакенбарды, сэр! Они радовали женские глаза и согревали женские сердца, а теперь все кончено, сэр! Все кончено!

– Мне нужна бритва, – сказал сэр Мармадьюк, критично изучая свое отражение.

Хмурое лицо цирюльника несколько просветлело.

– Конечно, сэр. А может, лучше две?

Сэр Мармадьюк кивнул.

– Значит две, сэр. Надо признать – вы и в таком виде не так уж плохо выглядите, глядишь не все потеряно. А мыло? Вам потребуются мыло и помазок?

Сэр Мармадьюк снова молча кивнул.

– Даже самые лучшее лезвие может затупиться, так что вам пригодится и бритвенный ремень, сэр.

Сэр Мармадьюк кивнул.

– Вот и ремень, сэр! Должен вам сказать, сэр, вы так выглядите значительно моложе. Итак, лезвия, мыло, помазок, ремень, я сложу все в мешок, сэр, что бы вам было удобнее нести…

– Нет, – прервал его джентльмен, – мне еще нужна щетка для волос и гребень.

– Безусловно, сэр! Щетка и гребень, конечно же! А вот сейчас, когда вы повернулись, сэр, и солнце осветило ваше лицо немного иначе, вас можно принять за вашего же собственного сына. Просто невероятно! Вот щетка и гребень! Тогда, может присовокупить еще и бутылочку медвежьего сала?

– Спасибо, нет!

– Нет! – воскликнул цирюльник. – Никакого медвежьего сала! Хотя, по правде говоря, бакенбарды нынче в моде, сэр! Джентльмен без бакенбард все равно, что цветок без запаха, а вы расстались с украшением, которое могло бы облагородить лицо любого представителя самых высших кругов, сэр, – герцога, графа, маркиза или баронета! Лезвия, помазок, мыло, ремень, щетка, гребень, все это кладем в мешочек, и никакого медвежьего сала! Это все, сэр?

– Абсолютно! – ответил сэр Мармадьюк и вытащил кошелек.

– Премного благодарен, сэр, и счастливого вам дня, сэр!

Оказавшись на пустынной улице, наш герой еще больше ощутил перемену в собственной внешности. Он шагал мимо витрин, бросая косые взгляды на свое отражение, пока его внимание не привлекла вывеска, на которой незамысловатыми буквами было выведено:

Это был уютный магазинчик, притулившийся в тенистом уголке, скромный и опрятный. Витрина очаровывала соблазнительным многообразием деталей женского туалета, стыдливо прятавших свое предназначение за пеной кружев и оборок. (Сэру Мармадьюку такое оформление витрины показалось несколько неуместным.) Рядом выстроилась целая шеренга модных шляпок. Шляпки с высокими тульями, с низкими тульями, с широкими полями, с узкими полями, шляпки вовсе без полей, а за ними, в глубине витрины теснились платья всевозможных цветов и фасонов.

Сэр Мармадьюк подозрительно огляделся по сторонам, решительно сжал кулаки и шагнул в полумрак магазина, где тут же столкнулся с высокой тощей леди. Леди решительно преградила ему путь, из-за ее спины выглядывала дама более пухлая и менее долговязая.

Сэр Мармадьюк снял шляпу и обольстительно улыбнулся.

– Что вы хотите, сэр? – сурово спросила тощая леди.

– Мадам, – понизив голос, начал наш герой, – мне нужно платье.

Толстушка за спиной тощей леди хихикнула, фигура же ее костлявой напарницы словно пополнилась еще добрым десятком костей, локти и подбородок словно стали еще длиннее.

– Что вы имеете в виду, сэр? – сердито воскликнула тощая леди, окинув нашего героя холодным взглядом давно почившей селедки. – Что вы имеете в виду, сэр, позвольте вас спросить?

– Платье, мадам. А также шляпку.

– Может, все-таки сюртук и бриджи, сэр?

– О, сестра, не… – пухлая леди залилась тонким смехом.

– Розамунда, держи себя в руках! А вам, сэр, следует пройти в лавку напротив. Желаю удачи, сэр! – С этими словами костлявая леди сделала глубокий реверанс.

Сэр Мармадьюк улыбнулся еще обольстительней. Затем не обращая внимания на хозяек лавки, он извлек из карман монокль и поднеся его к глазу, с глубоким интересом начал изучать выставленный на продажу товар.

– Платье, мадам, – не глядя на старшую мисс Блайт, повторил он, – голубое или розовое, с рисунком или без, а также шляпку и прочие мелочи для молодой леди. И еще темный плащ с капюшоном.

Костлявая мисс Блайт сложила руки на груди, вздернула подбородок и издала громкое и презрительное фырканье.

Сэр Мармадьюк невозмутимо указал на платье из голубого муслина с тонким рисунком по подолу:

– Думаю, вот это подойдет – эти кружева и оборки просто восхитительны.

Мисс Блайт хмыкнула, а ее пухлая сестра, уткнув лицо в цветастую ночную сорочку, которую схватила с прилавка, давилась от смеха, издавая странное бульканье.

– Это платье, сэр, – бесстрастно сообщила мисс Блайт, – стоит четыре гинеи!

– Будьте так добры, мадам, заверните мне его.

– Розамунда! – приказала мисс Блайт. – Обслужи господина.

– Так как насчет шляпки? – задумчиво спросил сэр Мармадьюк, сквозь монокль оглядывая прилавок, – что-нибудь с широкими полями, но не слишком бросающееся в глаза…

– Вот, сэр, – младшая мисс Блайт улыбнулась всеми своими ямочками, – как раз для молодой и хорошенькой леди, очень подходит к платью.

– Восхитительно! Беру…

– Новая модель, сэр! – сурово возвестила старшая мисс Блайт, – Тридцать семь шиллингов и шесть пенсов.

– Не сочтите за труд завернуть..

– Невозможно, сэр! Шляпки хранятся в картонках.

– Картонки, мадам, весьма неудобны…

– Картонка и никаких разговоров, сэр! Розамунда, обслужи господина.

Покончив с покупками, сэр Мармадьюк поклонился и удалился. Правда, величественность нашего джентльмена потускнела из-за странной ноши в виде шляпной картонки, которая так и норовила выскользнуть из рук и плюхнуться в пыль. И вот, когда сэр Мармадьюк в очередной раз подхватывал падающую шляпную картонку, его взгляд остановился на длинном пальто грубой шерсти. Этот, совершенно несоответствующий сезону предмет, красовался в темной витрине обшарпанной лавки. У прилавка, облокотившись о стойку, сидел, скрестив ноги, высохший старик весьма злобного вида и свирепо орудовал иголкой и наперстком.

– Это пальто… – начал сэр Мармадьюк, появляясь в дверях магазина.

– Два фунта! – рявкнул старик, яростно сверкнув на посетителя поверх роговых очков.

– Я покупаю его.

– Покажите деньги!

Сэр Мармадьюк безропотно исполнил требование. Он выбрал себе еще пару подержанных ботинок (весьма неприглядных на вид, но довольно удобных), а также кое-какие мелочи. Закончив, он приказал завернуть все, кроме пальто, которое решительно надел на себя.

– Вы собираетесь носить его сейчас? – изумленно спросил старик, возясь с бумагой и веревкой.

– Так легче будет нести!

– Разумеется. но глядя на вас, я сам исхожу потом. Да еще эти ваши свертки!

– Ничего, справлюсь… – Но тут шляпная картонка вновь проявила свой норов.

– Да уж куда вам! Я могу прислать вам все это на дом.

– Спасибо, не стоит.

– Тогда вот вам мой совет, – все так же нелюбезно предложил хозяин, – возьмите тележку.

– До свидания! – Сэр Мармадьюк неуклюже протиснулся со всеми своими многочисленными пакетами на улицу.

В следующей лавке он купил дорожный мешок, набил его купленным скарбом, и перекинув через плечо, пустился в обратный путь, взметая за собой клубы пыли.

Глава XII,

посвященная, главным образом, платью и шляпке

Наконец сэр Мармадьюк со всем своим грузом выбрался из Петворта. Свернув на поросшую травой тропинку, он направился к тому месту, где Ева назначила ему встречу.

Солнце пекло все сильней и сильней, пакеты становились все тяжелее, наш герой, совершенно непривычный к поклаже более обременительной, чем трость, еле справлялся с обязанностями носильщика, тем не менее, несмотря на жару и сопротивление шляпной картонки, он скорымм шагом отмерял отделяющее его от Евы расстояние. Несмотря на быстрый шаг, он двигался все-таки довольно медленно, потому что приходилось бороться, как с дурным характером шляпной картонки, так и с неудобным заплечным мешком. А солнце палило нещадно! Шерстяное пальто сковывало движения. По лицу струился пот, который наш герой не в состоянии был оттереть, поскольку руки его были заняты. Надо ли удивляться, что привычное для него состояние безмятежности было нарушено. Да еще в какой-то момент дорогу преградила довольно высокая живая изгородь.

Сэр Мармадьюк в сердцах чертыхнулся, опустил поклажу на землю, с наслаждением вытер пот и достал часы. Два пополудни! Она ждет его уже два часа! Целую вечность!

Перекинув через изгородь мешок и картонку, он перелез сам, подхватил свою поклажу и решительно продолжил путь.

Тропинка, по которой он шел, петляла то туда, то сюда, с точки зрения сэра Мармадьюка без всякого смысла, пока наконец не нырнула а тенистую рощицу. Сэр Мармадьюк ступил в благодатную тень коровника, стоящего на опушке рощи, когда картонка решительно вырвалась из его объятий, и весело подпрыгивая, покатилась в сторону упомянутого сооружения. Сэр Мармадьюк бросился в погоню. Пузатый мешок, воспользовавшись моментом, развязался, и многочисленные свертки и пакеты, обретя свободу, устремились вслед за шляпной картонкой, которая попрыгав на ухабах тропинки, спокойно закатилась в приоткрытую дверь коровника. Сэр Мармадьюк бросил оставшиеся пакеты на землю, вытер лицо, и, неистово ругаясь, подобрал рассыпавшиеся свертки и нырнул вслед за непокорной шляпной картонкой в открытую дверь коровника.

Это было заброшенное место, которое, судя по всему, уже давно не использовалось по назначению. В одном углу лежала куча полуразложившегося навоза, в другом валялись ржавые вилы. Сэр Мармадьюк огляделся и снял пальто. Сквозь щели в стенах и крыше проникали солнечные лучи, кое-где крыша провалилась, словом в этом старом коровнике царили запустение и разруха. О лучшем убежище нельзя было и мечтать. Сэр Мармадьюк развязал один из пакетов.

И вскоре из старого коровника вышел Джон Гоббс собственной персоной, одетый как крестьянин – потертая шляпа с мягкими полями, пестрый шейный платок, шерстяные чулки, вельветовые штаны и грубые башмаки на толстой подошве, а где-то там, под грудой старого навоза покоилась дорогая и элегантная одежда, облачавшая величественную фигуру того, кто прежде именовался сэром Мармадьюком Энтони Эшли Вэйн-Темперли.

– Вот так-то лучше! – промолвил Джон Гоббс и оглядел свое непритязательное одеяние, совершенно не сознавая, что старый и грубый костюм не скрывает тонкие орлиные черты его лица, изящество длинных, не приученных к труду пальцев и величавую осанку, а, наоборот, контрастирует с ними.

Подхватив оставшиеся пакеты и злополучную шляпную картонку, он снова отправился в путь, а поскольку смекнул, что еще лучшего эффекта маскировки достигнет, изменив походку и осанку, то начал подволакивать ноги и сутулить плечи.

Наконец он добрался до леса и углубился в заросли, то и дело останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Евы-Энн нигде не было видно. Дул легкий ветерок, наполнявший лес едва уловимым шелестом листвы, похожим на крадущиеся шаги. Но сэр Мармадьюк, как и положено герою, старался не обращать на него внимания и рыскал туда-сюда по зарослям, пока, вконец утомившись, не остановился передохнуть. В голове у него стучала одна-единственная мысль: Ева-Энн исчезла! Вот тут сэра Мармадьюка объял страх, и, отбросив в сторону поклажу, он начал дюйм за дюймом прочесывать небольшую, но густую рощицу. Тщетно. Тревога его росла, сменившись паникой, в отчаянии он, забыв об осторожности, громко позвал девушку по имени. Ответом был легкий шорох листвы. Ветерок овевал его разгоряченное лицо. Сэр Мармадьюк остановился в растерянности. Вдруг за спиной треснула ветка. Сэр Мармадьюк резко обернулся и застыл под пристальным взглядом двух глаз, следивших за ним из густых зарослей.

– Господи, Ева-Энн, где ты была? – сурово спросил он ее.

– Шла за тобой, Джон, подглядывала.

– А я-то думал, что это ветер! – в сердцах воскликнул сэр Мармадьюк и устало опустился на поваленный ствол дерева. Вытащил из кармана носовой платок невообразимой расцветки, с отвращением взглянул на него, но пот со лба все-таки вытер. Ева наблюдала за ним со все возрастающим изумлением.

– Пряталась! Подглядывала! А тревожусь, что с тобой случилось?

– Я тоже боялась, Джон, потому и спряталась. Я тебя не узнала! Ты ужасно изменился.

– Ужасно? – обеспокоенно переспросил он.

– Эта грубая одежда! Если бы не лицо, я приняла бы тебя за крестьянина.

– В самом деле? – он провел рукой по выбритой щеке. – А я-то полагал, что перемены в моей внешности тебе понравится.

– Так и есть, Джон, ты выглядишь сейчас гораздо моложе!

– Неужели? – несколько опечаленно спросил он.

– Я имею в виду, – пояснила девушка, – что у меня такое чувство, будто на меня глазами Джона Гоббса смотрит молодой человек. Такое ощущение, словно рот и нос у тебя изменились, а подбородок стал крупнее и решительнее. Теперь мне понятно, почему тебя слушаются люди. Джон, ты мне нравишься даже в этой грубой одежде!

– Ты мне напомнила, – он поднялся, – тебе ведь тоже следует сменить наряд. Вот шляпка и платье.

– Шляпка!

– Но собственно, где все остальное? До леса, насколько я помню, я все донес, но потом, наверное. где-то обронил.

– Ты бросил какие-то пакеты, Джон, вон в тех зарослях.

– Так значит ты все это время следила за мной? – спросил он с упреком.

– Да, Джон. А платье какого цвета? Голубое?!

– Да, с рисунком.

– Покажи же, Джон!

За кучей хвороста они отыскали многочисленные порядком потрепанные пакеты.

– Вот, – сообщил сэр Мармадьюк, извлекая из колючего кустарника нечто невообразимое, – это, я полагаю, шляпная картонка.

– У нее весьма помятый вид, Джон.

– Еще бы! – в сердцах воскликнул джентльмен, – иначе и быть не могло, ибо это самая беспокойная и своенравная картонка, с которой когда-либо имел дело человек.

Ева присела на траву, положила сплющенную коробку на колени и принялась развязывать веревки и снимать обертки, руки ее дрожали.

– О! – прошептала она, увидев содержимое злополучной картонки, – это чудесно!

– И похоже, на ней совсем не сказался ее злобный нрав, что и в самом деле чудесно.

– Но я… я никогда не смогу носить ее, Джон!

– Почему же, Ева-Энн?

– Она так прекрасна! Так элегантна! Такую шляпку может надеть только очень богатая и важная дама…

– Вот именно! – кивнул джентльмен, – потому-то я выбрал ее. Надеюсь, она будет тебе к лицу.

– Но, Джон, я всего лишь Ева Эш и…

– Вот именно!

– Но путешествовать по полям и лесам в такой шляпке…

– Ты можешь прикрыть ее капюшоном.

– Капюшоном, Джон?!

– Конечно! Где-то здесь имеется плащ с капюшоном. Но сначала давай откроем эту коробку и взглянем на твое платье.

Затаив дыхание, девушка наблюдала, как сэр Мармадьюк разыскивает нужный сверток. Ее глаза загорелись, щеки раскраснелись, губы затрепетали, и оттого она показалась ему еще прекраснее. И вот элегантное платье с многочисленными складками и кружевами было извлечено и во всем своем блеске предстало взору новой владелицы.

– О! – вырвался у Евы возглас восторга. – О Джон, это похоже на сон!

– Насколько я понимаю, этот сон именуется готовым платьем.

– Я иногда мечтала именно о таком платье… Мои мечты всегда так мирски и тщеславны, но…

– А теперь, дитя мое, тебе следует пойти и переодеться, а я пока позабочусь об обеде.

– Я не голодна, Джон!

– Ветчина и говядина, хлеб, масло и бутылка легкого вина.

– Но, Джон…

– Ева-Энн, пойди и переоденься!

– Хорошо, Джон, но зеркало…

– Зеркало я тоже купил, поскольку всегда держу свое слово! – провозгласил сэр Мармадьюк поднял мешок и вытряхнул его содержимое на траву.

Но вместо многочисленных мелочей из мешка выкатился один слипшийся жирный комок. Сэр Мармадьюк в ужасе отпрянул, а Ева с отвращением взглянула на то, что когда-то было вилками, ножами, штопором и прочими необходимыми вещицами.

– О, Джон! – Ева укоризненно покачала головой, – масло растаяло…

– Да… – растерянно отозвался наш герой, наблюдая как девушка пытается отделить две ложки от бесформенного нечто, прежде называвшееся сливочным маслом.

– Так нельзя обращаться с маслом, Джон.

– Уже понял! Бакалейщик не потрудился упаковать его как следует и вот результат… Выбрось же эту мерзость!

– Ну нет, это слишком расточительно.

– Но с ним уже ничего нельзя поделать…

– Ну почему же, в тени масло остынет и снова затвердеет. Очень мило с твоей стороны, что ты не забыл о зеркальце, Джон. Да и все эти вещи так чудесны и, наверное, так дороги! Они слишком великолепны и нарядны, чтобы разгуливать в них среди полей и лесов.

– Если тебе не хочется, можешь не надевать.

– Но если тебе будет приятно, я…

– Ева-Энн, хватит разговоров! Немедленно ступай переодеваться!

– Хорошо, Джон. – И девушка скрылась в зарослях.

Оставшись в одиночестве, сэр Мармадьюк решил обдумать ситуацию, в которой они оказались. Что дальше? Этот вопрос молотом стучал в его голове. Сломанная трость – серьезная улика. Кто может свидетельствовать в его пользу? Кто может подтвердить его невиновность? Никто! Напротив, все знали, что он собирался драться с Брендишем и направился на место поединка с целью обменяться со своим противником выстрелами. Так что положение крайне опасное и угрожающее. И все-таки наш герой нисколько не жалел о своем дон-кихотском поступке. Его жизнь так резко изменилась, она вдруг обрела смысл, и, окажись сэр Мармадьюк в подобных обстоятельствах еще раз, он не задумываясь поступил бы точно также.

Теперь, сидя в приятной тени, он прислонился к дереву и, насвистывая, открыл блокнот и записал следующее:

Он удовлетворенно перечитал список, припоминая, что еще может пригодиться в дороге. Но тут послышался шелест, и сэр Мармадьюк поднял взгляд.

– Ева! – воскликнул он. – Ева-Энн!

Она застенчиво взглянула на него из-под полей новой шляпки. Девушка выглядела просто прелестно, изящное платье лишь подчеркивало достоинства ее фигуры, от которой исходила энергия юной женственности. Встретившись с его восхищенным взглядом, Ева отвернулась и спрятала лицо в ладонях.

– О, Джон, – прошептала она, – почему ты так смотришь на меня?

– Прости, дитя мое, – он не мог отвести от нее глаз, – но это такое чудесное превращение!

– Правда, Джон?

– Без сомнений!

– В самом деле, – вздохнула она, – я чувствую себя в этом наряде такой грешницей! Я знаю, мне не следует забываться, но эти вещи так прекрасны, что… Они мне нравятся, Джон, увы! Я тщеславна! Как ты думаешь эта изысканная одежда способна изменить сердце и душу вместе с внешностью?

– Иногда такое случается, Ева, но это не твой случай.

– А теперь скажи мне правду, Джон, мне идет этот наряд?

– Да, – с улыбкой ответил он. – Конечно, да.

Она наклонила голову и робко осмотрела себя, сэр Мармадьюк с восхищением любовался, как кокетливость шляпки и платья оттеняют природную скромность девушки. – Мне все кажется, что это не я, Джон, – тихо прошептала Ева-Энн, – а какая-то важная дама, которая сроду не доила коров и не знает, как выглядит сбивалка для масла. Мне кажется, что изменилась не только я, но весь мир вокруг, даже ты, Джон! – Потому что я глазею на тебя? Прости меня.

Сэр Мармадьюк как-то странно рассмеялся и отвернулся. – Я полагаю, ваша милость проголодалась? – спросил он подобострастно. – Присаживайтесь. – На траву?! – испуганно воскликнула девушка. – Но я ведь испачкаю это чудесное платье! – На мое пальто, сударыня. Если ты нарежешь хлеб, я… Ох! Я забыл про соль и перец! Старый дурак! – Зато не забыл про зеркало, Джон! Да и зачем соль тому, кто действительно голоден?

Они принялись за еду, и она им показалась восхитительной даже без соли и перца. А пока они ели, между ними произошел следующий разговор.

Ева. Интересно, скоро ли мы доберемся до Лондона?

Сэр Мармадьюк. Меня этот вопрос тоже занимает. Хочешь еще говядины?

Ева. Нет спасибо. А далеко до Лондона?

Сэр Мармадьюк. Довольно прилично.

Ева (мечтательно). Ты там часто бываешь, Джон?

Сэр Мармадьюк (весьма решительно). Нет!

Ева. Но почему?

Сэр Мармадьюк. Я предпочитаю сельское уединение. Однако, если мы постараемся, то доберемся до Лондона за четыре-пять дней.

Ева (тихо). О! Так скоро!

Сэр Мармадьюк. Я сказал, если постараемся… Нельзя ли попросить тебя отрезать еще один кусочек этого замечательного хлеба?

Ева (склонившись над караваем). Я не могу идти все время в этом прекрасном платье, Джон.

Сэр Мармадьюк. Ерунда, Ева. Так тебе очень хочется поскорее попасть в Лондон?

Ева. Нет, Джон, уже не очень.

Сэр Мармадьюк. А как же Воксхолл?

Ева. Не такое уж это и счастье – увидеть Воксхолл.

Сэр Мармадьюк. Отчего такая перемена, дитя мое?

Ева. Я… я поняла, что, как и ты, предпочитаю сельское уединение.

Сэр Мармадьюк. Так значит, ты будешь не против, если мы вдвоем побродим по безлюдным сельским краям?

Ева (подняв на него сияющие глаза). Нет, Джон!

Сэр Мармадьюк. Тогда нам следует поскорее раздобыть лошадь.

Ева (изумленно). Лошадь?

Сэр Мармадьюк. Она понесет твою палатку, дитя мое.

Ева. Но у нас нет никакой палатки, Джон.

Сэр Мармадьюк. Именно поэтому ее необходимо немедленно приобрести. А кроме того нам нужны котелок и еще целая куча других крайне необходимых в дороге вещей. Поэтому нам и пригодится лошадь.

Девушка внезапно расхохоталась и столь же внезапно опять посерьезнела.

– Ах, Джон, – вздохнула она, – мой добрый друг Джон, ты так внимателен и добр ко мне.

– Ева-Энн, – беспечно откликнулся наш герой, – истина состоит в том, что я ненавижу таскать на себе тяжелую поклажу, такую, как, например, этот мешок.

– Его могу понести я, Джон. И палатка мне совсем не нужна.

– Может и так, но с ней все же будет гораздо удобнее.

– Ты самый настоящий друг, Джон, если бы я была твоей…

– Ты бы понесла мой мешок?

– Я бы получше узнала тебя, Джон, мне так хочется делить с тобой все твои тревоги и радости. Твой взгляд часто бывает так печален, и меня это очень огорчает. Что тебя печалит, Джон?

– Я сам.

– Ах, Джон, не смейся надо мной.

– Боже упаси! Я и есть основная причина собственного беспокойства, дитя мое. Я привык винить всех и вся вокруг: обстоятельства, друзей, врагов, всех, кроме самого себя, но эта черта вообще свойственна людям.

– Может, ты влюблен, Джон? И любовь твоя безответна?

– Нет-нет, от этой беды я, к счастью, избавлен.

– А ты когда-нибудь любил, Джон?

Сэр Мармадьюк вздрогнул, бросил хмурый взгляд на нож, пальцы его судорожно сжали рукоятку, но в следующее мгновение он поднял глаза и прочел во взгляде девушки такую нежность, что на какое-то время привычная холодная сдержанность покинула его.

– Да, однажды. Это было много лет назад, я был молод, а она еще моложе, совсем девочка. Мы собирались пожениться, но в день свадьбы она сбежала с тем, кого я считал своим лучшим другом. На том все и кончилось.

– О, как это жестоко и подло! – воскликнула девушка, ее серые глаза сверкнули неистовым огнем. – Бессердечное, жестокое создание!

– Скорее бедное и несчастное! – покачал головой сэр Мармадьюк. – Ее счастье длилось недолго, она умерла через год, в одиночестве и крайней нужде.

– А что случилось с тем, кто повинен в этом зле?

– Он жив и здоров. Я не смог его разыскать, хотя потратил на поиски долгие годы.

– Он заслуживает смерти! – процедила Ева сквозь зубы.

– Наверное, дитя мое.

– И все же хорошо, что ты не нашел его, ведь возмездие – это дело Бога. Быть может, человек этот раскаялся в своем грехе.

– Быть может, дитя мое.

– И больше ты никогда не любил, Джон?

– Нет, и никогда никого уже не полюблю. Сердце мое холодно, оно умерло двадцать лет назад.

– Ты так уверен, Джон?

– Абсолютно!

– Разве может сердце умереть? Нет, я не верю!

– В этом я уверен, как ни в чем другом, дитя мое. А теперь, поскольку я доел последнюю корку, нам пора отправляться в путь.

Глава XIII,

в которой речь пойдет о деревянном сарае и ночных страхах

Ночь застигла путников в дикой и пустынной местности. Они устало поднимались по нескончаемому склону, лишенному какой-либо растительности, которая могла бы послужить укрытием. В лицо бил яростный ветер, а проливной дождь хлестал из бушующей тьмы так сильно, что в какой-то момент наши герои, не сговариваясь, остановились и, переводя дыхание, повернулись спиной к злобным ударам дождя и ветра.

– Ох, – выдохнула Ева, съежившись и дрожа всем телом, – это совершенно невыносимо, Джон!

– Да, довольно неприятно, – согласился тот.

– Этот дождь испортит мое чудесное платье!

– Этот дождь означает постоялый двор, дитя мое!

– Нет-нет, Джон, только не это!

– Как хочешь, Ева-Энн, но мокрая трава – не самое лучшее ложе, а дождь и ветер вряд ли послужат нам одеялом.

– Надо найти тот сарай, о котором я тебе рассказывала.

– Отличная мысль! – сэр Мармадьюк с тоской вгляделся в темноту, бушующую ветром и дождем.

– Но здесь так темно и… о Джон, я заблудилась!

– Безусловно, дитя мое. У меня давно возникло подобное подозрение. Если бы мы час назад вышли на ту дорогу, если бы ты послушалась меня…

– Но мы же не вышли! – возразила Ева.

– А могли бы, Ева-Энн, и теперь бы уже грелись у уютного камина на каком-нибудь постоялом дворе..

– Но мы же не греемся! – раздраженно воскликнула девушка.

– Мне тоже так кажется, дитя мое. Будь неладен этот ветер!

– Дождь еще хуже, Джон. Так жаль мое чудесное платье.

– Ты, наверное, очень устала, Ева-Энн?

– Нет, честное слово, нет!

– Твой голос свидетельствует о другом, дитя мое. Да и я притомился.

– А я к тому же сбилась с пути! – обреченно прошептала девушка. – Заблудилась и…

– И я тоже заблудился, дитя мое. Ей-богу, я до сих пор не нашел своей дороги, да и не имею такого желания, ну так что ж? Будь у нас палатка…

– Но у нас ее нет, Джон!

– Как ты догадлива, дитя мое. Что ж, тогда нам ничего не остается, как идти вперед. Брось свою поклажу и держись за меня.

– Бросить?! Джон, не требуй от меня этого! Там же ложки, вилки, полфунта масла…

– Брось их, мы купим еще.

– Ни за что, Джон, это грех!

– Грех? Ты все-таки ухватись за меня покрепче, Ева-Энн.

– Джон, твой сюртук насквозь промок.

– И твое платье, Ева! И ноги, наверное, тоже?

– Конечно, Джон, как и твои. Больше всего мне жаль моих прекрасных чулок, они уж точно пропадут.

– Купим другие.

– Боюсь, Джон, ты слишком расточителен. Но до сих пор я никогда не носила шелковых чулок. Они так приятны на ощупь. Конечно, это греховное тщеславие, но все равно они мне так нравятся, и мне по-настоящему жаль… Какой дождь!

– Адская ночь! – Сэр Мармадьюк съежился под очередным порывом ветра и дождя. – Такая ночь способна убить всякую романтику, погасить пыл юности и привести человека средних лет в самое удрученное состояние. Да и кто, скажите на милость, способен сохранить веру в свою судьбу, когда холодные струи стекают по спине, а в сапогах вода так и хлюпает? Никто! И уж, конечно же, не одинокий холостяк сорока пяти лет.

– Но ты вовсе не одинок, Джон, ведь я с тобой! – Она сжала его руку. – Ты рад этому, Джон? Ответь мне!

– Да, Ева… да и в то же время нет.

– Я понимаю, что приношу тебе лишь одно беспокойство, – вздохнула она. – Заставляю тебе делить со мной мои страхи и тревоги…

– Как раз этому-то я и рад, дитя мое. Помогая тебе, я забываю о собственной никчемности. Но…

– Свет! Я вижу свет! – вскричала девушка. – Смотри, вон там!

Сэр Мармадьюк поднял голову. Вдали, пробиваясь сквозь ветер, дождь и тьму, мерцал робкий желтый луч. И путники поспешили к этому приветливому сиянию, превратившемуся вскоре в окно большого сарая.

Сэр Мармадьюк изо всех сил забарабанил в дверь.

– Эй, кто там? Это ты, Том? – откликнулся на стук пронзительный голос.

– Это путники, сбившиеся с пути.

– Кто-нибудь другой посоветовал бы вам попытаться найти то, что вы так опрометчиво потеряли, но вам повезло – вы встретили истинно великодушного человека. А уж если вы и приплатите… Я даже собаку не смог бы выгнать в такую ночь. Эй, перестаньте дергать дверь!

– Тогда откройте ее!

– Я так и сделаю, если ты наберешься терпения, приятель.

Послышалась возня, и дверь широко распахнулась. Взгляду наших путников открылись просторная комната, освещенная ярким светом потрескивающего очага, и маленький человечек с орлиным носом, изумленно уставившийся на них.

– Женщина! – воскликнул он и внимательно оглядел девушку, закутавшуюся в плащ.

– Да, леди, – кивнул сэр Мармадьюк.

– Прошу вас. Входите! – Человек потер руки и поклонился. – Приветствую вас в Зале Истинной Свободы, и поверьте, для сарая здесь не так уж и плохо, господа. Я знавал пристанища и похуже. Эти стены и крыша – отличная защита от непогоды, к тому же принадлежат они не мне, так что располагайтесь как дома!

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил сэр Мармадьюк.

– Не стоит благодарностей, сэр. Я всего лишь Джимми Вэмпер, а Джимми можно и не благодарить. Господи, да Джимми никогда не прогнал бы усталых путников, будь это даже два бродячих пса, и, если выражаться охотничьим языком, кобель с…

– Дверь, – поспешно прервал его сэр Мармадьюк, – вы забыли запереть дверь!

– Да, да, – закивал человечек. – Так располагайтесь же как дома, друзья. Для вас и для леди вон в том углу найдется сено, на котором можно поспать. Это не мое сено, так что не стоит благодарить Джимми Вэмпера.

– Но огонь-то, я полагаю, ваш, мистер Вэмпер, а от котелка исходит крайне аппетитный дух.

– Верно, сэр, – Вэмпер потер ладони. – Верно, и Джимми приглашает вас к вышеупомянутому очагу и котелку, но ужин, предназначенный для двоих, вряд ли насытит четверых.

– Во всяком случае, он горяч и весьма аппетитно пахнет.

– Возможно, друг мой. Превосходная говядина с луком, репой и…

– В таком случае, мистер Вэмпер, я покупаю его у вас…

– Ого! – воскликнул Вэмпер, приподнимая крышку котелка и втягивая аромат. – Идет, мой друг, я согласен!

– Сколько вы хотите?

– Ну, скажем… три боба и таннер.

– Для ровного счета пять шиллингов. – Сэр Мармадьюк достал туго набитый кошелек.

– Нет, Джон, – вступила в разговор Ева, гревшаяся у весело потрескивающего пламени, – он просит всего лишь три шиллинга и шесть пенсов, но даже этого слишком много…

– Конечно, – кивнул сэр Мармадьюк, – но ты забыла о приятном тепле, так, значит, шесть шиллингов, мистер Вэмпер.

– Но, Джон…

– Ева, ты очень голодна?

– Да, Джон, но…

– Тогда семь шиллингов, мистер Вэмпер.

При этих словах Ева перевела взгляд на котелок и нахмурилась.

– Вы очень щедры, сэр! – Вэмпер поклонился и еще радостней потер ладони. – Но учитывая обстоятельства и из уважения к вашей даме, я решительно отказываюсь взять больше, чем пять бобов!

– Вот, – сэр Мармадьюк отсчитал монеты, – ваши семь шиллингов. – Он высыпал деньги в подставленную ладонь мистера Вэмпера.

– Сэр, Джимми склоняет голову перед вашим великодушием. И уверяю вас, что содержимого этого котелка хватит и для вас, и для леди.

– А как же ты, друг мой? – обеспокоенно спросила Ева.

– Пусть будут благословенны ваши глаза и ваше сердце, мэм. Джимми обойдется хлебом, сыром и луком. Вы не должны забивать свою хорошенькую головку мыслями о бедном Джимми! Хотя есть еще и Том, а Том – это очень серьезная проблема, особенно когда он голоден. Бедняга Том!

– Том? – Сэр Мармадьюк внимательно огляделся.

– Мой приятель, сэр, мой верный спутник. Половина этого котелка предназначалась ему. Я жду его уже несколько часов, но сегодня не самая подходящая погода для прогулок, и Том, видать, решил переночевать где-нибудь в другом месте.

И вот, усевшись перед уютным очагом, они принялись за ужин. Стены просторного сарая грохотали от порывов ветра и дождя. Сарай, приютивший наших путников, представлял собой огромное сумрачное помещение с массивными балками под потолком и стенами, сложенными из грубо обтесанных бревен. Пламя отбрасывало вокруг причудливые тени, ветер тоскливо завывал в каминной трубе, а когда на крыше что-то зашумело, Ева, испуганно оглянувшись, придвинулась поближе к сэру Мармадьюку.

Покончив с ужином, пригревшись у веселого огня, Ева вскоре начала клевать носом, да и сэр Мармадьюк с трудом подавлял зевоту. Сидевший по другую сторону очага Вэмпер перестал жевать, достал массивную черную бутылку и, причмокивая, с бульканьем начал вливать в себя ее содержимое.

– Ром! – вдруг воскликнул он. Его голос, скрипучий и веселый, резанул чувствительный слух джентльмена. – Ром! Не хотите ли глотнуть, сэр? А, может, и леди пожелает?

Сэра Мармадьюка передернуло.

– Спасибо, нет! – вежливо улыбнулся он.

– Эх, Тому осталось совсем немного, – вздохнул мистер Вэмпер. – Знаете, друг мой, я, как выпью, так начинаю вспоминать об убийцах и виселицах. Видите ли, я впервые попробовал ром как раз во время одной казни. Тогда вздернули троих бедолаг, а я был так мал, что только-только ходить начал… Господи! – вздохнул он и снова глотнул из бутылки.

У Евы перехватило дыхание. Сэр Мармадьюк наклонился к ней, ласково коснулся стиснутых ладоней девушки.

– Дитя мое, – нежно сказал он, – мне кажется, тебе пора спать.

– Спать? – голос ее прервался, в широко раскрытых глазах мелькнул ужас.

– Пойдем приготовим для тебя постель.

– Где, Джон?

– Вон там, мэм! – Мистер Вэмпер ткнул в темноту устрашающего вида ножом. – Там есть сено, мягкое и душистое, мэм, оно в вашем распоряжении. Видите ли, это не мое сено, но даже если бы оно принадлежало мне, я бы от всей души предоставил его вам!

В дальнем углу действительно обнаружилась солидная охапка свежего сена, при виде которого сэр Мармадьюк не смог подавить зевок.

– Твое платье и обувь высохли, Ева-Энн? – поинтересовался он.

– Да, Джон, но…

– Тогда заройся поглубже в сено и позволь мне укрыть тебя плащом.

Она беспрекословно повиновалась, но когда он наклонился, чтобы укрыть ее, она обхватила его за плечи и притянула к себе.

– Джон, – прошептала она, – мне не нравится этот человек!

– Неудивительно, дитя мое.

– Где ты собираешься спать, Джон? – спросила она все тем же напряженным шепотом.

– Где-нибудь неподалеку от тебя, дитя мое.

– Это хорошо, не уходи далеко, я боюсь, Джон. Обещаешь?

– Обещаю, Ева-Энн. А теперь спи, ты слишком измучилась, так что давай, закрывай глаза!

– Хорошо, Джон, – тихо прошептала она, – но будь рядом, прошу тебя.

– Дай мне руку. – Он сел рядом. – Я посижу с тобой, пока ты не заснешь.

– Храни тебя Господь, Джон!

Так он сидел, пока теплая ладонь девушки не обмякла, и Ева-Энн не задышала глубоко и ровно. Тогда сэр Мармадьюк осторожно встал, с наслаждением зевнул, взглянул на сохнущее у огня пальто и направился к очагу. В тот момент, когда сэр Мармадьюк поднимал пальто, раздался стук в дверь, и с улицы послышался хриплый нечленораздельный крик.

– Господи, помоги мне, это Том! – поежившись, воскликнул мистер Вэмпер и поспешно вскочил. – Садитесь, сэр, и не обращайте внимания на моего товарища, он может показаться вам несколько грубоватым, но не пугайтесь, ибо сердце у Тома золотое, особенно, если речь заходит о прекрасной половине. – С этими словами Вэмпер принялся отпирать дверные засовы.

Сэр Мармадьюк насторожился.

После недолгой возни с запорами Вэмпер распахнул дверь, и внутрь вместе с неистовым порывом ветра ворвался огромный детина в насквозь промокшей одежде. Выглядел новый персонаж довольно свирепо. Детина швырнул на пол мокрую шляпу. Сэр Мармадьюк разглядел тусклые волосы неопределенного оттенка, заросшее лицо и злобный взгляд. Верзила резким пинком захлопнул дверь, отряхнулся и издал звериный рык:

– Чертова ночь, десять тысяч проклятий!

Брови сэра Мармадьюка поползли вверх – выговор у этого человекоподобного существа был на редкость правильным.

– Ничего, Джимми, будь проклята эта погода, ничего! Ни одного чертова… – Он внезапно замолчал.

Угрюмый взгляд уперся в джентльмена. Набычившись еще больше, человек несколько мгновений оценивающе рассматривал сэра Мармадьюка. Потом его глаза скользнули к очагу. Сэр Мармадьюк оглянулся. Шляпка Евы-Энн.

– Вот как? Здесь женщина? – спросил детина, красные пухлые губы растянулись в неприятной улыбке.

Сэр Мармадьюк слегка нахмурился, наклонился и поднял шляпку.

– Так здесь женщина, Джимми?

– Да, Том, леди. Пришла сюда вместе с этим джентльменом. Мокрая, как Венера, выходящая из моря, и столь же изящная и красивая…

– Леди, Джимми, и красивая? Ну это я сам оценю позже, а сейчас я голоден.

– Конечно, Том, у нас есть сыр и…

– Сыр?! – свирепо воскликнул Том. – А что случилось с тушеной говядиной?

– Бедная леди была очень голодна, Том, а столь красивой особе бедный Джимми не смог отказать. Ты же меня знаешь, Том! И…

– Я купил ужин! – сухо произнес сэр Мармадьюк.

– Ах вот как! И за сколько же?

– Цена хорошая, Том, очень хорошая.

– Семь шиллингов, – обронил сэр Мармадьюк.

– Семь… Черт возьми! А ну, Джимми, раскошеливайся!

– Осторожней, Том, – вскричал мистер Вэмпер, вырываясь из крепких рук своего товарища. – Я всегда рад с тобой поделиться. Давай отойдем, и я тебе все объясню.

– Объяснишь? Ха, черт тебя побери, ты всегда что-нибудь объясняешь! – проворчал Том, но все-таки последовал за приятелем в угол комнаты.

Усевшись у очага, сэр Мармадьюк внимательно наблюдал за ними. Суматошная жестикуляция маленького человечка, неторопливые кивки верзилы; временами, когда порывы ветра стихали, до слуха джентльмена доносились обрывки разговора. Сэр Мармадьюк прислушивался, но мало что мог разобрать.

– Гиден, Том, и много… и отолоз, говорю тебе… даю слово… ты же знаешь Джимми.

Сэр Мармадьюк взял крепкое полено и начал задумчиво тыкать им в огонь; через какое-то время он заметил, что держит в руках вовсе не полено, а спицу от тележного колеса. Прошло еще несколько минут. Внезапно он осознал, что верзила неотрывно смотрит на него сквозь пламя очага. Сэр Мармадьюк продолжал беззаботно помешивать угли, пока, наконец, Том не заговорил. И хотя слова и голос его были грубы, но сэр Мармадьюк понял, что человек этот когда-то получил хорошее воспитание.

– Что скажешь, приятель?

– Ничего.

– Ты, конечно же, совсем не то, что мы?

– Безусловно, – спокойно ответил сэр Мармадьюк, не поднимая головы, – слава Богу!

– Полегче, если не хочешь иметь неприятностей. Понятно?

– Это зависит от обстоятельств.

– К черту обстоятельства! Что за игру ты ведешь? Ну, давай, выкладывай!

– Выражайтесь яснее.

– Кто ты и откуда?

– Путник.

– Куда направляешься?

– Куда-нибудь.

Том презрительно рассмеялся.

– Ты всегда так неразговорчив?

– Обычно да.

– Ну со мной это не пройдет, придется поработать языком. Давай…

Сэр Мармадьюк зевнул, прикрыв рот рукой.

– Спать хотите, господин хороший? – проревел Том.

– Да.

– Так вот, послушай, приятель, сегодня я расположен поболтать с тобой. Тут, как я понял, присутствует леди, почему бы ей не присоединиться к нам?

Сэр Мармадьюк поднял голову и взглянул на бродягу. Глаза под тяжелыми веками возбужденно блестят, брови нахмурены. Лоб перерезает неровный белый шрам, наполовину скрытый темными прядями тусклых волос. Какое-то время они не сводили друг с друга глаз, не произнося ни слова. В сарае повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь заунывными всхлипами ветра.

– Помоги нам Господь, что за ночь! – суетливо воскликнул мистер Вэмпер, переводя встревоженный взгляд с одного на другого.

Двое не пошевелились и не произнесли ни слова, все так же глядя глаза в глаза. Беснующийся ветер рвал и метал, стены скрипели и жалобно стонали, эти тоскливые звуки не мог заглушить даже громкий шум дождя. Затем неожиданно и громко Том спросил, казалось, против собственной воли:

– Какого черта вы на меня так уставились?

– У вас шрам над правой бровью.

Тяжелые веки сузились, глаза превратились в сверкающие щелочки, лохматая голова подалась вперед.

– И что с того?

Сэр Мармадьюк перевел взгляд на рваный выцветший платок, обмотанный вокруг волосатой шеи.

– Я удивлен, – коротко ответил он.

И в третий раз вопрос, казалось, слетел с языка Тома помимо воли:

– Чему вы удивлены?

Сэр Мармадьюк зевнул и поднялся.

– Невероятным вещам! – он небрежно кивнул и медленно направился в дальний угол, покачивая в руке спицу от колеса. Некоторое время он неподвижно стоял, глядя на едва различимую фигуру Евы, почти целиком скрытую душистым сеном. Тонкие брови джентльмена были нахмурены, казалось, он о чем-то мучительно размышляет.

– Невероятно! – пробормотал он. – Невозможно, это было бы слишком уж поэтично.

Памятуя о своем обещании, он лег так, чтобы Ева могла дотянуться до него рукой. Брови его, по-прежнему, оставались нахмурены. Он смотрел на потрескавшиеся стропила, едва различимые в мерцающем свете очага. Казалось, тяжелые балки шевелятся, словно какое-то фантастическое существо.

«Я не должен спать, – приказал он себе, борясь с усталостью. – Я не должен спать!» Но сено было таким мягким, его аромат успокаивал, баюкал, и глаза сэра Мармадьюка сами собой закрылись.

– Джон, Джон, проснись! Проснись же! Тсс, слушай!

В сарае царила тишина. Ветер, судя по всему, стих, дождь прекратился. Было темно, лишь в очаге тускло мерцали тлеющие угли. И вдруг тишину нарушил неясный звук. Сэр Мармадьюк приподнялся на локте. Он напряг все органы чувств, ибо Этот странный, зловещий, повторяющийся звук не предвещал ничего хорошего.

– Кто-то крадется к нам… чья-то рука шарит по стене, – почти беззвучно прошептала Ева.

Сэр Мармадьюк справился с дрожью и начал отчаянно шарить по сену, пока пальцы не нащупали крепкую тележную спицу. Тогда он медленно и осторожно поднялся, сначала на колени, затем на ноги. Сидя на корточках, широко раскрыв глаза, он вглядывался в темноту, готовый к безжалостной схватке. Благородный джентльмен уступил место первобытному дикарю, спокойному и беспощадному.

Осторожный шорох приближался. Сэр Мармадьюк не отрывал взгляда от слабого мерцания очага. Теперь он отчетливо различал мягкий звук шагов. Внезапно какая-то неясная тень закрыла свет очага. Сэр Мармадьюк напряг зрение – на него надвигалась человеческая фигура: голова, плечи, руки. Он прыгнул и нанес стремительный удар, споткнулся, вскочил и снова ударил. Раздался блеющий крик, полный ужаса и боли; длинные руки взметнулись вверх, но сэр Мармадьюк, используя спицу, как шпагу, сделал быстрый выпад. Раздался стон, тело с шумом рухнуло на пол, и на какое-то мгновение воцарилась абсолютная тишина, которую в следующий миг разорвал пронзительно-дрожащий крик.

– Том! Том… О, Том!

Сэр Мармадьюк, вглядываясь в темную неподвижную массу у своих ног, услышал быстрый топот, скрип двери. Затем раздался голос девушки:

– Джон, милый Джон, с тобой все в порядке?

– Да, дитя мое.

– Что… что это было, Джон?

– Подлость и низость.

С этими словами сэр Мармадьюк склонился над распростертым телом и подтащил его к почти совсем погасшему очагу. Он бросил в угли вязанку хвороста, и вскоре разгоревшееся пламя осветило лицо Тома. Из рваной раны, наполовину скрытой грязными волосами, сочилась кровь. Но взгляд джентльмена был прикован к старому шраму на лбу. Сэр Мармадьюк не побрезговал даже убрать грязные пряди, чтобы получше разглядеть рубец. Помедлив минуту, он развязал грязный шейный платок раненого и разорвал ворот рубашки. Обнажилась поросшая щетиной шея, и сэр Мармадьюк увидел то, что искал.

В следующее мгновение он резко отпрянул, поднялся на ноги и вгляделся в лицо поверженного противника. Глаза у того были закрыты, ноздри со свистом втягивали воздух. Сэр Мармадьюк перевел взгляд на тяжелую спицу.

– Джон, он умер?

– Живехонек! – сквозь зубы ответил сэр Мармадьюк. Нагнувшись и подхватив Тома под мышки, он подтащил его к распахнутой настежь двери.

– Зачем ты это делаешь, Джон?

– Его место на дороге, Ева-Энн. На дороге.

– Но дождь все еще льет. Он ведь может простудиться и умереть.

– Не думаю, – мрачно ответил сэр Мармадьюк, – Но если это произойдет, то лучше ему умереть на улице.

С этими словами он вытащил тело все еще находящегося без сознания человека из сарая, захлопнул дверь и поспешно запер на засов. Ева с ужасом наблюдала за его действиями. Джентльмен подошел к огню и мрачно уставился на пламя, его красивое лицо совершенно утратило свою привычную невозмутимость.

Ева робко приблизилась и коснулась его руки.

– Джон? Джон, что случилась? Почему ты так мрачен?

Сэр Мармадьюк опустил голову и спрятал лицо в ладонях. Когда он вновь посмотрел на девушку, губы его улыбались.

– Здесь было зло, Ева-Энн. – И голос, и лицо джентльмена обрели былую невозмутимость, – но теперь это зло исчезло, и ты можешь спать спокойно, дитя мое.

– Спать? Но я не смогу заснуть, Джон. Это какое-то проклятое место, давай уйдем отсюда.

– На улице холодно и мокро, дитя мое, так что лучше посидеть у огня и подождать рассвета.

Он принес плащ и пальто и устроил для девушки подобие кресла. Так сидели они бок о бок в полном молчании, смотрели на огонь и прислушивались к шуму дождя. Ева задремала и вскоре заснула, опустив голову на колени спутника. Сэр Мармадьюк неотрывно смотрел на веселое пламя, стараясь не двигаться, чтобы не потревожить ее сон.

Огонь слабел и слабел, пока не погас совсем. Сэр Мармадьюк продолжал сидеть так же неподвижно, целиком погрузившись в воспоминания. Он снова был молод, и снова душевная боль терзала его душу. Юношеские печали и разочарования нахлынули с прежней силой. Картины, о которых он хотел бы забыть навсегда, туманили взор.

Но мало-помалу сумрак уступил место неясному тусклому свету. Сэр Мармадьюк очнулся от своих горьких мыслей. Он поднял голову – свет лился сквозь трещины в крыше и стенах сарая. Наступал новый день. Но сэр Мармадьюк не двигался, наблюдая, как солнечный луч подбирается к прекрасному девичьему лицу. Ева вздохнула и, открыв заспанные глаза, сощурилась от яркого солнечного света.

– Джон! – Девушка блаженно улыбнулась. – Я видела сон.

– И что же это был за сон, дитя мое?

Она привстала, поправила одежду и привела в порядок взъерошенные волосы. Вид у нее был немного смущенный.

– Я что, так и заснула на твоих коленях, Джон, а ты всю ночь сторожил мой сон? Твои бедные ноги, наверное, совсем затекли. Как это неразумно и бессовестно с моей стороны! Ты так бледен, Джон. Но теперь твоя очередь спать, а я буду сторожить твой покой, только давай сначала уйдем из этого ужасного места. Давай выйдем на солнышко.

– Сначала расскажи мне о своем сне, – он с наслаждением вытянул затекшие ноги.

– Это был обычный глупый сон, – она покачала головой. – Пожалуйста, уйдем отсюда.

Сэр Мармадьюк надел пальто, закинул за спину свой мешок и открыл дверь. Он обежал все вокруг внимательным взглядом, но всюду сияла свежестью промытая листва, солнечные лучи играли на траве. Следов Тома нигде не было видно.

– О, Джон, – девушка весело огляделась. – «Утро радость несет!» Взгляни, как красиво! – Она раскинула руки, словно желая обнять это чудесное утро. – Бог очень добр, и он всегда приходит на помощь. Улыбнись же, Джон!

Сэр Мармадьюк повиновался. Ева-Энн подхватила его под руку вывела из полумрака сарая под лучистое сияние нового дня.

Глава XIV,

которая знакомит читателя с Горацием, ослом воистину замечательным

Сэр Мармадьюк, еще не до конца проснувшись, приподнялся и огляделся. Он находился в неглубокой канаве, заросшей травой и полевыми цветами; откуда-то сверху доносился аромат жимолости. Отовсюду слышался птичий щебет, из поднебесья лилась жизнерадостная песнь жаворонка, а где-то совсем рядом журчал ручей. Летний воздух был наполнен веселой суматохой, но сэр Мармадьюк словно не замечал ничего вокруг. Он с беспокойством озирался, пока наконец не заметил приколотого к рукаву пальто клочка бумаги. Записка, написанная крупными округлыми буквами, гласила:

Сэр Мармадьюк успокоенно откинулся на мягкую траву; только сейчас он услышал и радостную песнь жаворонка, и веселое журчание ручья, ощутил аромат цветов. Он был счастлив лишь от одной мысли, что жив.

– Гораций! – раздался совсем рядом хриплый голос. – Подумай о своей мерзкой шкуре, дьявольское отродье! Еще раз так сделаешь, и уж я тебя взгрею. Ух, как я ненавижу тебя, глупая скотина. За пять бы шиллингов тебя продал, только где найти дурака, который захочет расстаться даже с такими деньгами ради вислоухого отродья Сатаны. Ну-ка убери свою мерзкую морду от котла, или я отрежу твои дурацкие уши! И оставь в покое башмаки, они вовсе несъедобны! И не лезь копытом в сковородку, бесстыжая тварь!

Сэр Мармадьюк высунул голову из канавы и посмотрел в сторону, откуда доносилось сварливое ворчание. За кустами стояла небольшая палатка, перед ней восседал на табурете толстый человек. Он плел корзину, непрерывно отвлекаясь от своего занятия, дабы излить очередную порцию брани и упреков на небольшого и крайне грязного осла, мирно пощипывавшего траву.

– Гораций! – человек погрозил ослу кулаком. – Гораций, ты слышишь меня, гнусная скотина? Я ненавижу тебя всего, от твоего тупого носа до кончика твоего грязного хвоста, от копыт до холки! Так бы и утопил тебя в кипящем эле, будь мне это по карману.

Тут осел поднял свою лохматую голову и, не прекращая жевать, тряхнул сначала одним ухом, затем другим.

– Ну это уж наглость! – проворчал человек. – Сейчас я хорошенько пну тебя в брюхо, вот что я сделаю!

Осел стукнул копытом и заревел.

– Ладно, Гораций, ты у меня дождешься! Я знаю одного парня, который даст за тебя два фунта и десять шиллингов, но уж с ним-то ты не подурачишься. Этот парень тебе спуску не даст, наглая ты скотина, он тебе все внутренности отобьет, он-то тебя заставит работать, это так же верно, как то, что меня зовут Сэмюэль Спэнг!

Осел тряхнул головой, повернулся к своему хозяину задом, взбрыкнул копытами, и ошарашенный мистер Спэнг очутился на земле.

– Ну ты мне заплатишь, – заорал он в ярости, – я сейчас отобью все твои поганые кишки!

– Не делайте этого, мистер Спэнг.

Человечек резко обернулся. При виде сэра Мармадьюка, величественно возвышающегося над кустами жимолости, его и без того круглые глаза округлились еще больше.

– Не делать? – изумленно переспросил он. – Что не делать?

– Не бейте своего осла.

– Почему это? Разве он не заслуживает хорошей трепки за свой дьявольский нрав?

– Я всегда полагал, что ослы – самый терпеливые животные…

– Терпеливые? Взгляните на Горация! В прошлое воскресенье он насквозь прокусил мне брюки. Что вы на это скажете?

– Удивительно!

– Вот именно! – кивнул мистер Спэнг с самым мрачным видом. – А кусается-то он пребольно! Но наглая скотина этим не удовлетворилась, в тот же самый день он съел мой картуз.

– Съел картуз? – серьезно переспросил сэр Мармадьюк.

– Ну да, мой любимый картуз! Разве это не мстительное существо?

– И все же не бейте его.

– Да почему? Разве он не моя собственность?

– Да, до тех пор, пока его кто-нибудь не купил у вас, – глаза джентльмена пристально изучали животное.

– Да кто его купит? – горестно откликнулся человечек. – Кто купит этого четвероногого мерзавца, скажите на милость?

– Я.

– Вы?!

– Даю вам за него два фунта и десять шиллингов.

– Ну да, как же! – насмешливо воскликнул мистер Спэнг. – Идите своей дорогой, приятель!

– Вот ваши деньги. – Сэр Мармадьюк достал кошелек.

Человечек задумчиво взглянул на монеты.

– Сколько?

– Я даю вам ту цену, которую вы сами и назначили, – два фунта и десять шиллингов.

Мистер Спэнг энергично затряс головой.

– Даже и не мечтайте! Два фунта и десять шиллингов! Я вот что вам скажу – я и за пять золотых гиней не продам своего Горация! Ведь это само воплощение осла! Все в нем на месте, никаких недостатков, если, конечно, не считать излишней наглости, черт бы его побрал! В этом грешном мире есть много ослов, но Гораций только один, и пяти фунтов не хватит, чтобы купить его!

– Десять!

– Боже! – выдохнул мистер Спэнг, рухнув на табурет. – Десять фунтов за Горация!

– Гиней! – Сэр Мармадьюк зазвенел монетами. – Десять гиней за Горация, палатку, вьючное седло и все остальное снаряжение.

– Бог мой! – вырвалось у владельца осла. – Вот это щедрость, разрази меня гром, коли это не так!

Сэр Мармадьюк спустился по склону и, отсчитав деньги в подставленную руку, повернулся к своему приобретению, а мистер Спэнг принялся перечислять.

– Один осел, один шатер, один чайник, две кружки – одна оловянная, другая треснутая, одно вьючное седло, вилка, ложка, почесыватель.

– А это что? – изумился сэр Мармадьюк, когда мистер Спэнг показал ему крепкую палку с длинным железным наконечником.

– Кого вы думаете, уважает в этом грешном мире Гораций? Короля? Нет. Папу Римского? Нет. Гораций ценит и уважает лишь вот это! – Спэнг потряс палкой. – Почесыватель! Глядите, – размахивая палкой, он направился к ослу, но хитрое животное, выплюнув какой-то цветастую тряпку, отступило на всю длину привязанной к колу веревки.

– А что это он ест? – осведомился сэр Мармадьюк.

– Ах ты негодник! – воскликнул мистер Спэнг и подобрал порядком изжеванный шейный платок, – ведь я же купил его совсем недавно! – Он повернулся к ослу с явным намерением дать ему хорошего пинка, но тут вмешался сэр Мармадьюк.

– Эй, постойте, не трогайте моего осла!

– Не трогать?! Да вы только взгляните, что он сделал с моим лучшим платком.

– Во сколько он вам обошелся?

– Я купил этот платок на прошлой неделе на ярмарке в Петворте за шесть пенсов.

– Я даю вам шиллинг.

– Шиллинг! Целый боб!? – Спэнг захлопал глазами, – Боже!

– Осел должен хорошо питаться, – без тени улыбки заявил сэр Мармадьюк, – а поскольку он теперь является моей собственностью, то я должен позаботиться о фураже для него. Так что берите шиллинг и верните ему платок.

– Разрази меня гром! – воскликнул Спэнг, кладя шиллинг в карман. – Никогда не слышал, чтоб ослов кормили платками, но если вы так хотите, – он швырнул платок ослу.

Животное с крайне высокомерным видом обнюхало подношение, затем нехотя принялось жевать, прикрыв глаза и прядая ушами.

– Похоже, ему нравится, – сказал сэр Мармадьюк задумчиво.

– Ах, ах, ах! – проворчал Спэнг, – жаль, что у нас нет утюга, придется ему довольствоваться измятым платком.

– А овес у вас к нему не прилагается? – спросил сэр Мармадьюк, продолжая с огромным интересом наблюдать за своим четвероногим приобретением.

– Овес? – воскликнул мистер Спэнг, в изумлении распахнув круглые глаза. – Если вы попробуете дать ему овса, он полезет на дерево подобно вспугнутой белке.

– А сено?

– Сено? – Спэнг покачал головой. – Сено для Горация, что для меня шампанское с устрицами. Нет, приятель, он питается травой, иногда ему перепадет куст чертополоха, а вообще он ест все, что сумеет стащить. Взгляните на мой картуз! – И он стянул свой головной убор весьма потрепанного вида и удрученно покачал головой. – А ведь он был как новенький, пока это отродье не попыталось съесть его! – горестно вздохнул он, – мне он стоил семь шиллингов и…

– Его имя Гораций?

– Нет! Гораций – это кличка, а не имя, так же как Го, или Гор, или Гоц. Не смотрите на меня так изумленно, приятель, Сэм Спэнг умеет ставить свою подпись и читать напечатанные буквы даже написанные от руки, если, конечно, почерк разборчивый. И помните, если Гораций заупрямится, надо пустить в ход почесыватель, и эта скотина станет как шелковый. Должен сказать, вы по-справедливости обошлись со мной, если не считать картуза, который ваш осел нагло сжевал.

– Это животное в тот момент еще не было моей собственностью, – с улыбкой ответил сэр Мармадьюк.

– Это верно, – вздохнул мистер Спэнг. – Тогда я пойду. Что ж, доброго вам пути, приятель, удачи в дороге!

– И вам того же, мистер Спэнг.

Человечек кинул свирепый взгляд на невозмутимое животное, добродушно кивнул нашему герою и начал удивительно проворно взбираться по крутому склону лощины. Наверху он оглянулся.

– Гораций во вторник съел кусок от палатки, – крикнул он, словно повинуясь какому-то внутреннему побуждению, – но если прикрыть дыру крышкой от котелка, то палатка все-таки убережет вас от дождя и ветра.

– Благодарю за совет, – ответил джентльмен.

– Не стоит! – Спэнг помедлил, – чайник протекает, если его хорошенько не заткнуть! – возвестил он сверху.

– Ну так, значит, придется его хорошенько заткнуть, мистер Спэнг.

– А у одного из котелков нет ручки, так что с ним надо быть поаккуратнее!

– Аккуратность – это мой девиз, мистер Спэнг.

– Принимая во внимание эти обстоятельства, быть может, мне надо вернуть тот шиллинг, что вы отдали за платок?

– Сделка есть сделка, мистер Спэнг, но все равно спасибо. Я полагаю, вьючное седло в порядке?

– Приятель, седло отличное! На него можно взвалить весь ваш груз.

– Приятно слышать. Это все, мистер Спэнг?

– Вот еще что, сэр… Я вижу, вы джентльмен, и к тому же порядочный человек, а потому, сэр, Сэмюэль Спэнг от всего сердца желает вам добра!

С этими словами человечек сорвал свой потрепанный картуз и помахал на прощание, сэр Мармадьюк в ответ совершенно серьезно начал размахивать почесывателем. Но вот круглое лицо и низенькая фигура скрылись из виду.

Сэр Мармадьюк уселся на табурет и погрузился в созерцание доселе невиданного им существа, славящегося трудолюбием и терпеливостью.

Глава XV,

которая не повествует ни о чем конкретном

Ева-Энн возвращалась по тенистой лесной дороге; девушка двигалась с той гибкостью, с той непринужденной грацией, что свойственны лишь пылкой юности. Сэр Мармадьюк наблюдал за ней, сидя в своей канаве, и ему на ум приходили то стремительный полет ласточки, то исполненный благородства прыжок оленя, то легкое и неуловимое движение рыбы в прозрачных глубинах, он любовался своей спутницей, пока вдруг не осознал, что в руках у Евы-Энн большая корзина.

– Ей-богу! – воскликнул он, отбирая у девушки поклажу. – Она куда тяжелей, чем выглядит.

– Осторожней, Джон, там соус. Не наклоняй ее так сильно!

– Соус?

– Ну да, соус! Я встретил жену фермера, и она, добрая душа, продала мне пирог с мясом и фасолью.

– Чудесно, дитя мое! Я купил кое-кого, и у меня имеются большие подозрения, что зовут его Гораций.

– Что ты хочешь этим сказать, Джон? – девушка с беспокойством взглянула на джентльмена.

– А также палатку, два котелка и чайник!

– Ты бредишь, Джон?

– Взгляни сама!

Он повел девушку в лощину, где они и обнаружили Горация, с огромным аппетитом пожиравшего тростниковую подстилку. Невозмутимо чавкая, осел поднял лохматую голову и навострил длинное ухо. Хитрый глаз уставился на пришельцев. Сэр Мармадьюк отступил в сторону:

– Ева-Энн, позволь представить тебе Горация, нашего спутника в предстоящих странствиях.

– О, – звонко рассмеялась Ева, – какой у него умный взгляд!

– Примечательный факт, дитя мое, учитывая, что это всего-навсего осел!

– Но бедняжка голоден, Джон, посмотри, он совсем изголодался!

– Удивительно! – озадаченно согласился сэр Мармадьюк. – Гораций уже управился с шейным платком отнюдь немалых размеров, который вкупе с этой тростниковой подстилкой был призван утолить желания ослика. Но, похоже, этого не произошло. Этот осел – самая большая загадка на свете.

Ева засунула руку в корзину, извлекла большую морковку и протянула ее Горацию. Тот поднял морду, шершавый нос обнюхал соблазнительный овощ, и подстилка вмиг была забыта. Бархатистые губы деликатно приняли подношение из рук девушки.

– Он очень милый! – с восторгом сообщила Ева-Энн.

– Удивительно, – повторил наш джентльмен.

– Его надо почистить, Джон!

– И верно, при ближайшем рассмотрении животное выглядит до крайности неопрятным, дитя мое. Но пойдем посмотрим на наши остальные приобретения.

И как приятно было наблюдать, с какой радостью Ева-Энн рассматривала каждый предмет. Особенно заинтересовали ее помятые котелки.

– Они придутся так кстати, Джон! – воскликнула она, не отрывая горящих глаз от почерневших бесформенных уродцев.

– Два котелка и чайник! – несколько уныло откликнулся сэр Мармадьюк. – Один котелок, как мне сказали, без ручки, и оба они отвратительны на вид. Нужно немедленно их выкинуть…

– Ни в коем случае, Джон! Я их почищу, и они заблестят как новенькие.

– Ты не устаешь поражать меня, дитя мое!

– А вот и палатка! – восторженно воскликнула Ева.

– Палатка, – он помрачнел еще больше, – при ближайшем рассмотрении выглядит не менее отвратительно, чем посуда.

– Перестань, Джон, просто она такого цвета.

– С огромной дырой! – вздохнул он обреченно. – Хотя мне дали совет – прикрыть ее крышкой от котелка…

– Ничего страшного, я зачиню дыру, Джон.

– И тем не менее, Ева-Энн, палатка эта – одно расстройство.

– Зачем же ты купил ее?

– Во-первых, потому что продавалась только эта палатка, и, во-вторых, издалека она выглядела вполне прилично.

– Ты дорого за нее заплатил, Джон?

– Мне показалось, продавец был доволен.

– Что ж, это очень милая палатка, она мне нравится, – решила девушка.

– Благослови тебя Господь, дитя мое, ты слишком добра! Тебе придется довольствоваться этим неприглядным сооружением, пока мы не приобретем что-нибудь получше.

– Но мне не нужно ничего лучшего, ты и так очень добр и внимателен ко мне, эта палатка…

– Последний владелец, – сэр Мармадьюк с сомнением взглянул на полотняное сооружение, – выглядел довольно опрятно. И все же думаю, ее следует хорошенько встряхнуть и переставить на новое место, скажем, вон под то дерево, если ты согласна ночевать сегодня в этой лощине.

– Да, здесь очень удобно, и главное, уединенно. Вон там течет ручей, что тоже кстати, так что давай останемся здесь. Надо подогреть пирог. Я разведу костер.

– А я займусь палаткой.

Сняв сюртук, сэр Мармадьюк принялся за работу, и в конце концов не без труда сумел-таки свернуть палатку, совладав с путаницей из колышков и веревок. Он перетащил палатку на облюбованное место недалеко от журчащего ручья, где тенистые деревья и кусты создавали некое подобие беседки из листьев.

До сих пор погода стояла совершенно безветренная; сонная листва едва колыхалась под слабым дуновением ветра, но как только сэр Мармадьюк начал устанавливать палатку, налетел внезапный порыв ветра, словно присланный какими-то злобными духами. Ветер игриво подхватил холст, и то, что секунду назад являло собой безобидную палатку, вмиг обернулось в своевольным чудовищем, которое вырывалось из рук, легкомысленно порхало вокруг нашего героя, хлопало его по голове, путалось в ногах, словом, развлекалось вовсю. С достойным восхищения терпением сэр Мармадьюк пытался успокоить этот полотняный вихрь, но время шло, а все попытки нашего героя оканчивались ничем. Постепенно он разъярился, и борьба с непокорным сооружением приняла жестокий и беспощадный характер. Сэр Мармадьюк метался взад и вперед, размахивал руками, топал ногами, но чудовище лишь злобно хохотало и бесновалось на ветру.

Когда Ева направилась к ручью за водой, она обнаружила сэра Мармадьюка, без сил привалившегося к стволу дерева. И тут-то, конечно же, ветер стих, а чудовище успокоилось. Сэр Мармадьюк, задыхающийся и вспотевший, повернулся к Еве, которая прислонилась к дереву в приступе беззвучного хохота.

– О, Джон, – наконец выдохнула она. – прости за этот смех, но… Джон!

Сэр Мармадьюк надменно вскинул голову:

– Ева-Энн!

– Нет! – сквозь смех проговорила она, – только не напускай на себя такой величественный вид, Джон!

Сэр Мармадьюк рассмеялся.

– Клянусь небом, – воскликнул он, горестно взирая на бесформенный ком у своих ног, – всякий, кому удастся справиться с этим чудовищем без посторонней помощи, заслуживает уважения и восхищения.

– Тогда позволь мне помочь тебе.

И вот вместе им удалось установить палатку. Ева довольно осмотрела результат и воскликнула:

– Как здорово путешествовать!

– Пока не испортилась погода, – брюзгливо заметил джентльмен.

– Какая разница, если ты счастлив!

– А ты счастлива, Ева-Энн?

– Да, – ответила девушка, но тут же ее глаза помрачнели. – Да, счастлива, пока не начну вспоминать.

– Тогда забудь, – посоветовал он, – забудь обо всем, дитя мое, забудь об этом мире и его тревогах.

– Но забудет ли мир о нас, Джон?

– Конечно, забудет. Пройдет время и забудет, как забывает обо всех и обо всем.

– Ты уверен, что здесь я в такой же безопасности, как и в Лондоне?

– Абсолютно! – кивнул он.

– А ты счастлив, Джон?

– Да, как это ни странно!

– Но почему?

– Бог знает, может, из-за чувства новизны.

– И только, Джон?

– А, может, из-за моего необычайного аппетита.

– И все, Джон?

– Дитя мое, ты невыносимо любопытна.

Тут Ева-Энн быстро взглянула на него и так же быстро отвела взгляд. Он удивленно спросил:

– Что случилось?

– Ничего.

– Но ты рассердилась.

– Нет! – она раздраженно дернула прелестными плечами.

– Ева-Энн, о чем ты думаешь?

– О том, что пришло время вновь тебя кормить.

Затем, наполнив помятый чайник, она поспешила прочь, а он остался сидеть, растерянно и недоуменно глядя ей вслед.

Глава XVI,

представляющая бродячего торговца по имени Болтун Дик и его взгляды

От пирога с мясом и фасолью вскоре не осталось и следа. Сэр Мармадьюк, расположившись перед весело потрескивающим костром, погрузился в то блаженно-покойное состояние, которое всегда посещает человека после сытного ужина (или, по крайней мере, должно посещать). Но вдруг из кустов раздался какой-то унылый хрип. Сэр Мармадьюк привстал и вгляделся в окружающий сумрак. Наступил вечер, и на заросшую лощину опускалась благоухающая жимолостью тьма.

– Такое впечатление, что кто-то задыхается. – Он поднялся на ноги.

– Гораций! – воскликнула Ева. – Это Гораций! Он, должно быть, опять запутался, наверное, опять ходил вокруг дерева, пока веревка не начала его душить. Бедняжка!

– Глупый осел! – пробормотал сэр Мармадьюк и, пробравшись сквозь заросли, обнаружил виновника переполоха.

Веревка плотно обвилась вокруг дерева, ближайшего к нему куста и самого животного. Гораций прижался мордой к стволу дерева, всем своим видом воплощая само терпение. Сэр Мармадьюк принялся распутывать веревку, что оказалось нелегким делом, потребовавшим немало времени и усилий. Возясь с веревкой, он поучал смиренное животное:

– Гораций, ты настоящий осел, и все же, когда познаешь это на практике, в голову приходит мысль…

Тут он замолчал. В темноте явственно прозвучал хриплый мужской голос. Сэр Мармадьюк бросил Горация и поспешил назад на свет костра. На поляне стоял коренастый загорелый человек с огромным ящиком на спине, он пристально смотрел на девушку, сидевшую по другую сторону костра.

– Никак, Ева? – спросил человек. – И бьюсь об заклад, не одна.

– Откуда тебе известно мое имя? – спросила девушка, затаив дыхание и не сводя с пришельца испуганного взгляда.

– Ты женщина, разве не так? – прохрипел человек. – А каждая женщина – Ева, и всякая Ева существует на погибель своего Адама, так-то вот! Ей-богу, если бы не та, самая первая Ева, я бы разъезжал сейчас на колеснице по Эдему, а не бродил бы по дорогам.

Тут человек запнулся и резко обернулся.

– Ага, вот и Адам! – удовлетворенно прохрипел он, – я был уверен, что у такой прелестной Евы обязательно должен иметься свой Адам, так уж всегда бывает. Как дела, Адам?

– Что вам надо? – хмуро спросил сэр Мармадьюк.

– Продать вам свой товар: веник, или ремень, швабру или нож, а может, платок, ну как?

– Нам ничего не нужно, благодарю вас.

– Я так и знал! А как насчет пары подвязок для Евы…

– Нет.

– Ну тогда бритву для вашей милости.

– Я уже сказал – ничего!

– Очень хорошо. Тогда, поскольку Англия – свободная страна, а я свободнорожденный англичанин, то, пожалуй, я поужинаю и погрею свои ноющие кости у этого костра, не ждать же, когда меня пригласят! – и к великому негодованию нашего джентльмена Он опустил свою поклажу на траву и тут же устроился у весело потрескивающего огня.

– Ну-ка вставайте! – приказал сэр Мармадьюк.

– И не подумаю, – ответил торговец, возясь со своим ящиком. – И зачем так злобно смотреть на меня, Адам? Не надо. Это же не ваша личная спальня и не надушенный будуар леди, так что, вы имеете на это место не больше прав, чем я…

– Вставайте! – Сэр Мармадьюк угрожающе надвинулся.

– Не надо, Джон, – вмешалась Ева, – не прогоняй его.

– Вот так, Адам! – торжествующе кивнул головой торговец. – Послушай свою Еву! И нет смысла прибегать к насилию, я к нему привык. Кроме того, Ева ведь не хочет, чтобы у нее на глазах причинили вред невинному человеку? Не хочет! Так что присаживайтесь, Адам, и попробуйте примириться с моим присутствием. Я не так плох, как кажусь.

Сэр Мармадьюк рассмеялся и сел рядом с девушкой, с любопытством разглядывая незнакомца.

– Ты издалека? – поинтересовалась Ева-Энн, не сводя с человека внимательного взгляда, пока тот, издавая не слишком приятные звуки, расправлялся со своим ужином.

– Благодарю! – прочавкал торговец.

– Ты хорошо знаешь округу?

– Каждую дорогу, каждый перекресток, каждую тропинку и просеку.

– Тогда ты, наверное, знаешь все новости?

– Новости? – вскрикнул пришелец с такой страстью, что поперхнулся. – Знаю ли я новости? Да никто лучше меня не знает их! Все, что я слышу, я рассказываю тем, кого встречаю, потому меня и прозвали Болтуном Диком. Я не весельчак, не остряк, но зато меня переполняют новости, и я могу немало рассказать о темных сторонах этого грешного мира, ибо люди рождены во грехе, а значит, все они грешны, и ждать от них можно только греха. Люди грешат с тех пор, как Каин убил Авеля. Ведь это же было убийство? И с того дня люди убивают друг друга и считают это самым достойным занятием, но я ненавижу человечество, черт бы его побрал! Вот так. Но вернемся к убийству…

– Нет! – возразил сэр Мармадьюк.

– Отчего же, Адам? Ничто не сравнится с хорошим убийством. Я люблю рассказывать о блестящих убийствах с многочисленными…

– Достаточно! – резко остановил его сэр Мармадьюк.

– Пусть он говорит! – заступилась Ева, напряженно слушая Болтуна Дика, широко распахнув глаза и крепко стиснув ладони.

– Так вот, как раз недавно произошло великолепное убийство…

– Заткнись и убирайся! – сэр Мармадьюк вскочил.

– Нет-нет, я хочу выслушать его, – вскричала Ева, привстав на коленях, – говори, мой друг, говори!

– Так вот, одного джентльмена – посмотрите-ка на Адама, Ева, – так вот, одного джентльмена убили самым отвратительным и жестоким образом. Его тело нашли в луже крови с простреленной головой. Но, скажу вам, убитый получил по заслугам! Как-то раз он заковал меня в колодки за бродяжничество. Но теперь он мертв, и смерть его была ужасна, упаси нас Господи!

– А известно, кто убил его? – тихо спросила Ева.

– Конечно. И знаете почему? Потому что в луже крови нашли…

– Прекратите! – воскликнул сэр Мармадьюк, надвигаясь на Болтуна.

Тот проворно вскочил на ноги, но тут Ева встала между ними.

– Что, – настойчиво спросила она, – что нашли?

– Обломки трости с золотым набалдашником.

– Нет! – вскрикнула Ева сдавленным голосом. – Не может быть!

– Да! – кивнул головой торговец. – Да! Трость принадлежит какому-то благородному джентльмену, и его уже повсюду ищут. И будьте уверены, убийцу ждет виселица.

Ева оцепенела, глаза ее невидяще уставились на пламя костра, руки были стиснуты в молитвенном жесте. Но вот девушка резко повернулась и исчезла за пологом палатки.

– Ей-богу, – торговец причмокнул губами, – лучшего убийства здесь не случалось со времен…

– Вон! – процедил сэр Мармадьюк. – Убирайтесь!

– Я уйду, когда захочу, так что…

Сэр Мармадьюк в сердцах пнул костер, сноп золотых искр осыпал торговца. Тот отскочил в сторону.

– Вы что, хотите сжечь меня живым? – прохрипел он. – Что ж, надеюсь, вы сами скоро сгорите в геенне огненной. Аминь!

С этими словами он злобно плюнул в огонь, взвалил на спину свою поклажу и тяжело заковылял прочь.

Сэр Мармадьюк начал вновь складывать костер, ибо впереди еще была целая ночь. В какой-то момент он остановился и взглянул на палатку – Ева, не отрываясь, смотрела на него.

– О, Джон, – жалобно прошептала она, – ты поставил меня в ужасное положение. Теперь я вынуждена признаться тебе, что я не убивала эсквайра Брендиша.

– Нет, конечно, нет, – сэр Мармадьюк продолжал возиться с костром. – Я знал об этом с самого начала, во всяком случае, почти знал…

– Тогда почему же ты вернулся и бросил там свою трость? Если ты догадывался, что я невиновна, зачем было отводить от меня подозрения?

– Потому что ты сама пытаешься прикрыть кого-то еще.

– О, Джон, – прошептал девушка, стиснув руки в молитвенном жесте, уже хорошо знакомом джентльмену, – ты так храбр и благороден! Джон, ты решил ради меня подвергнуть свою жизнь такой опасности… Это я виновата, только я… Господи, сжалься надо мной! Но, Джон, если тебя схватят, как ты докажешь свою невиновность?

– Пускай они доказывают мою вину, – беззаботно ответил сэр Мармадьюк. – К тому же меня еще не поймали. Тем более, что того, кто привык быть охотником, роль дичи привлекает очарованием новизны…

– Значит, тебя преследуют! – воскликнула она. – О, я несчастная! На тебя из-за меня упала тень виселицы. Прости меня, Джон, прости! – она упала перед ним на колени и закрыла лицо руками.

– Не печалься, дитя мое. – Он ласково погладил ее по склоненной голове. – Иди спать, Ева-Энн, все эти страхи поутру исчезнут, а потому давай-ка ложись. – Он нежно взял ее за руку и осторожно поднял.

– Ты удивительный человек, Джон! – прошептала она, сквозь слезы глядя на него. – Никто на свете не может сравниться с тобой! Спокойной ночи, друг мой! – И вдруг ее нежные теплые губы коснулись его щеки, его губ. – Бог благословит и защитит тебя! – прошептала девушка и скрылась в шатре.

Сэр Мармадьюк устроился под навесом из ветвей деревьев поближе к костру, завернулся в одеяла и приготовился к объятиям Морфея.

Глава XVII,

доказывающая неразумность здравого смысла

Сэр Мармадьюк пробудился внезапно. Он открыл глаза и увидел лицо Евы-Энн, склонившееся над ним в розовых рассветных лучах.

– Что такое, дитя мое? – он сонно повертел головой.

– Завтрак… завтрак почти готов! – ответила девушка и оглянулась на весело полыхающий костер.

– Завтрак? – повторил он. – Но почему так рано? Солнце ведь едва встало. И чем ты так встревожена, дитя мое? – он только сейчас заметил, что девушка очень бледна.

– Твоей судьбой! – она всплеснула руками. – Меня тревожит твоя трость с золотым набалдашником! Сегодня ночью мне приснился ужасный сон, будто тебя схватили и куда-то тащат, чтобы предать ужасной смерти. Я проснулась, дрожа от страха, и никак не могла заснуть снова, каждый шорох пугал меня! Тогда я подбросила в костер дров и села рядом с тобой. Всю ночь я молила Господа, чтобы он защитил и уберег тебя. Но страх все не отпускает меня, даже молитвы не помогли.

– Уверен, небеса вняли твоей мольбе, милая Ева-Энн! Оглянись, ведь ночь уже прошла! Скоро засияет солнце, и наступит чудесный день. Мы с тобой живы и невредимы, и нет никаких причин для беспокойства… А чайник, судя по всему, закипает, и если ты выделишь мне немного горячей воды, я удалюсь в какие-нибудь кусты и предамся бритью.

– Ты не сердишься, что я так рано разбудила тебя? – она робко улыбнулась и сняла с огня кипящий чайник.

– Напротив, Ева-Энн, я глубоко признателен тебе за это. Такое чудесное утро. Послушай, как поют птицы! О, а что это шипит на сковородке, неужто ветчина?

– Нет, Джон, окорок.

– Превосходно! А сама ты так же прекрасна, как и это утро, дитя мое. Хотя глаза твои немного и тяжелы от бессонницы, все равно ты сущая дриада.

– Дриада? А кто это, Джон?

– Богиня лесов.

– О! – тихо воскликнула она. – Богиня? Это звучит немного богохульственно.

Румянец залил ее щеки, она смущенно потупила взор, и сэр Мармадьюк нашел, что так девушка еще прелестней.

– Истинная правда! – серьезно ответил он. – В самом деле, с тобой не сравнится ни одна дриада, ни одна богиня, ибо сегодня, дитя мое, ты чудо как хороша!

– Нет, – девушка смущенно покачала головой, – мои волосы в таком беспорядке! Я забыла причесаться – мне было не до того.

– Твои волосы? Возможно. Сними-ка чепец, дитя мое.

– Но они ведь рассыпятся, Джон.

– Позволь мне взглянуть, Ева-Энн, на это чудо.

– Но…

– Пожалуйста.

Быстрым движением она стянула с головы простой чепец и тряхнула головой. Волосы упали тяжелой волной, закрыв девушку до самого пояса.

– Вот это да! – восхищенно прошептал джентльмен. – Ева-Энн! Вот это да!

– Что? – робко спросила она. – Что такое?

– Ты! – все так же тихо проговорил он. – Твои прекрасные волосы!

– Это все пустое, греховное тщеславие! – Она закрыла лицо ладонями. – Какая же я бесстыжая, стою перед тобой в таком виде, напоказ. Ну почему я такая дурная, Джон? Никто из мужчин никогда не видел меня такой, даже мои старики. Они, наверное, умерли бы от возмущения! А ты… ведь ты мужчина, Джон, а я стою перед тобой и чувствую себя такой безнравственной!

– Ты выглядишь как ангел света! Поэтому я и не могу оторвать от тебя глаз.

– Вода для бритья стынет! – она резко повернулась и скрылась в палатке.

Сэр Мармадьюк собрал все необходимое и спустился к ручью. Установив на дереве маленькое зеркальце, он приступил к бритью. Через несколько минут джентльмен остановился и прислушался – со стороны палатки доносилось тихое пение. Ева возилась с завтраком и что-то пела. И мелодия, что она напевала, была несколько печальна. Сэр Мармадьюк улыбнулся – он узнал один из покаянных псалмов.

Вскоре залитый солнцем воздух наполнился изумительными запахами – ароматом кофе и благоуханием поджаренного окорока. Ополоснув лицо и руки в искрящемся ручье, сэр Мармадьюк поспешил обратно. Желудок его призывно пел. Картина, открывшаяся взгляду нашего джентльмена, была воистину изумительной. Завтрак, аккуратно разложенный на белоснежной салфетке, манил и звал отведать себя.

Ева-Энн прошептала благодарственную молитву, и они принялись за еду. Какое-то время джентльмен молчал, полностью поглощенный едой, когда же чашка с кофе наполовину опустела, он взглянул на девушку:

– Печально осознавать, Ева, дитя мое, что я прожил сорок пять лет и так много упустил.

– Ты имеешь в виду кофе и ветчину, Джон?

– И это тоже. Я начинаю получать удовольствие от вещей, о существовании которых раньше и не подозревал.

– От каких же?

– От нашего товарищества, ведь мы с тобой настоящие друзья и товарищи, ты согласна, Ева-Энн?

– Да, конечно.

– И вот два товарища сидят здесь в блаженном уединении и в высшей степени рады и этому уединению и друг другу. Ты согласна?

– Конечно, Джон.

– Нам еще очень далеко до Лондона.

– А сколько осталось, по-твоему? – она с некоторым беспокойством взглянула на него.

– Шестьдесят миль или около того. Если, конечно, ты еще стремишься туда…

– Мне все равно! – воскликнула она. – Мне все равно, лишь бы мы были вместе, и ты находился в безопасности.

– Все равно? – повторил он. – Что ты имеешь в виду?

– Совсем все равно! – кивнула девушка. – Мне безразлично, в каком направлении мы пойдем.

– Боже! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Одно время у меня возникло подозрение, что твои суждения основываются на здравом смысле.

– Увы, боюсь, что это не так, – печально вздохнула Ева.

– И слава богу! – с горячностью откликнулся джентльмен.

– Неужели ты рад этому, Джон? – удивленно спросила девушка.

– От всего сердца, дитя мое, ибо на свете мало имеется вещей, раздражающих меня больше, чем Здравый Смысл.

– Но ведь, – она подняла на него свои ясные серые глаза, – большинство добродетельных людей гордятся тем, что обладают им.

– Думаю, так считают закоренелые эгоисты, – кивнул он, – несчастные существа, на которых лежит печать проклятья, и им вряд ли когда-нибудь удастся вкусить прелести Аркадии..

– Твой кофе стынет, Джон!

– Кофе? – воскликнул он. – Кофе! Я веду речь об Аркадии…

– Я слышу, Джон. Пожалуйста, пей кофе, горячий он куда вкуснее…

– Вот голос здравого смысла! Кофе, и правда, восхитителен! – он с видимым удовольствием опустошил чашку и протянул ее девушке за новой порцией.

– Так, значит, – сказала она, возясь с кофейником, – я все-таки подвержена здравому смыслу?

– Лишь изредка, – ответствовал он, с интересом наблюдая за движением ее очаровательных губ. – Разве кто-нибудь слышал о здравомыслящей богине или дриаде? Это невозможно и совершенно абсурдно. Поэтому я питаю большую надежду, что у тебя не больше здравого смысла, чем у меня.

– Объясни же мне, Джон, разве здравый смысл не означает мудрость?

– По моему глубокому убеждению, он зачастую является противоположностью мудрости. У него имеются иные названия – осторожность, благоразумие, расчетливость. Здравый смысл – вещь такая обыденная, он нагоняет скуку и подрезает крылья воображению. Он спутывает ноги тем, кто стремится к приключениям, ибо здравый смысл любит проторенные и безопасные пути.

– Но разве это плохо, Джон?

– Это оковы, Ева-Энн!

– А что такое Аркадия? Где это, Джон?

– Французы, будучи исключительно дерзким народом, утверждают, что Аркадия находится в Париже, и именуют ее Елисейскими полями; саксонцы зовут ее Валгаллой, буддисты именуют Нирваной, греки – Элисием, а иудеи – Эдемом. Но все истинные жители Аркадии знают – это страна великих и простых вещей, где у входа нас встречает удовлетворенность.

– А ты сейчас испытываешь чувство удовлетворения, Джон?

– Да.

– Благодаря кофе и ветчине?

– И кое-чему еще.

– Чему же?

– Во-первых, тебе, дитя мое.

– О! Как я могу принести тебе удовлетворение?

– Ты такая, какой я тебя и представлял.

– О! – снова произнесла девушка и недоуменно взглянула на джентльмена.

– Ты простодушный ребенок, к которому я испытываю глубокое почтение за присущую ему доброту.

– Почтение? – ошеломленно переспросила она. – Ты.. ты действительно испытываешь ко мне почтение?

– Несомненно!

– Но я не ребенок, Джон. Я женщина, да, да, я женщина! – вскричала она с такой страстью, что он удивленно посмотрел на нее. – Да, я действительно женщина, и не такая уж простодушная, как тебе кажется.

– В самом деле, Ева-Энн?

– Да, в самом деле, Джон, ибо я… я… просто женщина.

– Конечно, – улыбнулся он. – Ты умудренная личность двадцати двух лет, а я в настоящий момент беззаботный мальчишка сорока пяти лет от роду! Чем не чудесная мысль! И все же, клянусь небом, я действительно чувствую себя мальчишкой, который не обременен ни заботами, ни обязанностями, если, конечно, не считать тебя, дитя мое!

– Неужели обо мне нужно заботиться?

– Конечно.

– Меня это беспокоит, Джон!

– Но я рад этим заботам, Ева-Энн, и мне будет грустно расстаться со ними.

– Расстаться? – печальным эхом отозвалась девушка. – Ты имеешь в виду, когда мы попадем в Лондон?

– Да. Но ведь мы еще не в Лондоне.

– Когда ты хотел бы попасть туда, Джон?

– Я не хочу! – Он оглядел залитые солнцем окрестности. – Я предпочитаю Аркадию, где полет жаворонка радует душу, а каждая трапеза – истинный праздником. Да, безусловно, я предпочитаю Аркадию.

– Я тоже, Джон.

При этих словах он обернулся к ней, и взгляды их встретились. Она не отвела глаз, но все ее лицо, от нежной округлой шеи до чистого высокого лба внезапно залил жаркий румянец.

И в этот момент на сцене появился новый персонаж – кусты зашумели, и на поляне возник лохматый пес сомнительной наружности. Собака зарычала, обнажив клыки. Сэр Мармадьюк протянул руку за валявшимся неподалеку почесывателем, но Ева приподнялась на коленях и ласково позвала собаку. Та перестала рычать, насторожила ухо и внимательно посмотрела на девушку. Наконец, изучив ее с ног до головы, собака подошла к Еве и позволила ей погладить себя, продемонстрировав недюжинную сообразительность.

Листва зашумела снова, и показался человек – крепкого сложения, с квадратным подбородком и бычьей шеей, лицо его обезображивали многочисленные шрамы. Наметанный глаз нашего джентльмена мгновенно оценил пришельца. При виде незнакомцев человек остановился, затем, опираясь на дуло собственного ружья, подошел ближе, внимательно рассматривая джентльмена и девушку.

– Надеюсь, вам здесь удобно? – осведомился он.

– Благодарю вас, очень! – кивнул сэр Мармадьюк.

– Жаль.

– Отчего же?

– Оттого что это частная собственность, приятель. Предположим, я сейчас прикажу вам собираться.

– Да, – спокойно ответствовал сэр Мармадьюк, внимательно вглядываясь в лицо незнакомца.

– Что да?

– Предположим.

– Что предположим?

– Что вы прикажете мне «собираться».

– Ну, я это и имел в виду, приятель.

– И я тоже.

– О, Господи, ну и что дальше?

– Как что? Предположим, я соберусь.

– Эй, ваша молодая жена пичкает моего Твистера свежим хлебом! Поосторожнее с собакой, мэм, пес еще совсем молодой, может и укусить.

– Нет, – Ева улыбнулась, – твоя собака не сделает мне ничего плохого. Я люблю животных, и они отвечают мне тем же.

– И не удивительно, мэм, – Лесник вежливо приподнял свою шляпу.

– А теперь предположим, – сказал сэр Мармадьюк, продолжая внимательно изучать обезображенное лицо, – предположим, что мы пригласим хозяина Твистера выпить с нами чашечку превосходного кофе.

– Ну, тогда, приятель, я полагаю, скажу «спасибо».

– В таком случае вас от всей души приглашают. Присаживайтесь, Боб Боец.

– Что? – человек вздрогнул. И тут с ним произошла удивительная метаморфоза. Мрачные глаза просветлели, лицо разгладилось, а сжатые губы вдруг раздвинулись в приветливой улыбке.

Он растроганно посмотрел на сэра Мармадьюка.

– Храни тебя Господь, друг мой, – голос его слегка дрогнул, – ты согрел мое сердце, вот что ты сделал. Никто не называл меня так уже десять или пятнадцать лет. Разрешите мне пожать вашу руку!

Сэр Мармадьюк вскочил и крепко пожал протянутую руку. Ева переводила удивленный взгляд с одного на другого.

– Поразительно, что вы узнали меня, приятель! Поразительно, что Боба вообще можно узнать после стольких лет! Храни вас Господь!

– Ева-Энн, – сэр Мармадьюк повернулся к девушке, – позволь представить тебе Боба Бойца, одного из самых храбрых и сильных людей, которые когда-либо выходили на ринг.

– В самом деле? – спросила она с улыбкой. – Но что такое ринг?

– Мэм, – объяснил старый боец, – ваш муж имеет в виду борьбу, мэм. Ринг – это борьба.

– А, так вы солдат?

– Храни вас Господь, мэм, нет! Я был кулачным бойцом, дрался за деньги.

– О! – вскрикнула Ева.

– Я провел сорок шесть боев и только четыре раза проиграл: Джиму Бэлчеру, Бобу Грегсону, Джеку Барти и Нэту Беллу.

С этими словами Боб отложил ружье, опустился на траву и, прислонившись широкой спиной к дереву, дружелюбно взглянул сначала на девушку, затем на сэра Мармадьюка, после чего хлопнул себя по колену.

– Храни Господь всех нас! – воскликнул он. – Меня нечасто так встречают. В наши дни люди редко вспоминают о Бобе Бойце. А если это и случается, то обычно я стараюсь их не слушать. Дело в том, что я женат! Моя Марта все еще женщина в полном соку, несмотря на шестерых детей и тяжкие труды, но у нее есть один небольшой недостаток – она методистка, что большая редкость в этих краях. Так вот, Марта не переносит даже простого упоминания о ринге. Бедняжка так чтит Господа, что даже сейчас не помягчела по отношению к рингу, а что уж говорить о том дне, когда она впервые увидела меня. Я выиграл тогда бой у Сноба и кровь так и хлестала у меня из ран.

– Из-за Марты вы и оставили ринг?

– Да, все из-за нее. Видите ли, Марта была удивительно красивой девушкой, хотя и методисткой, а я влюбился по уши, впрочем, и сейчас влюблен. А когда парень влюбляется, всякая охота перечить тут же вылетает у него из головы. Поэтому, чтобы сделать приятное Марте, – (тут он глубоко вздохнул), – я оставил ринг и, – (еще один тяжкий вздох), – женился. А после женитьбы стал таким тихим и кротким, вы и не поверите. И все же удивительно, что вы узнали меня. Вы видели мои выступления?

– Неоднократно, Боб.

– Когда же?

– Я стоял у самого ринга, когда вы победили Скроггинса.

– Так давно! Вы, должно быть, были тогда совсем молоды, приятель.

– Да, Боб. К тому же я на самом деле несколько старше, чем выгляжу, – сэр Мармадьюк искоса взглянул на Еву-Энн. – И еще мне довелось присутствовать при вашей победе над Донелли, чемпионом Ирландии.

– Неужели? Храни вас Господь, и немало же денежек перетекло из одних рук в другие в тот денек! Тогда я дрался за сэра Мармадьюка Вэйн-Темперли, о, это был добрый и могущественный хозяин – настоящий спортсмен и первоклассный боец. Он сокрушил и почти убил Бака Моубрея в Павильоне Принца в Брайтелмстоне. Я стоял рядом с его высочеством и видел все! «Ей-богу, – сказал мне тогда его высочество, – Мармадьюк убьет Бака, разними же их, Боб, разними!» Что я и сделал, а его высочество вручил мне десять фунтов. На черепушке у меня раздулась шишка размером с доброе яблоко, а Бак Моубрей так и захлебывался в крови, бровь у него была рассечена, нос разбит. Им, конечно же, следовало бы драться на пистолетах.

– Бровь… рассечена, а… а нос… – Ева осеклась, побледнев.

– Да, мэм. Мой господин сэр Мармадьюк оставил мистеру Моубрею отметину на всю жизнь. Ей-богу, тогда в Брайтелмстоне творились жуткие вещи. Все были молоды и горячи, и слава Богу, мэм, что вы этого не видели, беззаботные сорви-головы, завзятые спортсмены. Я помню, как сэр Мар…

– Расскажите нам о своих успехах, Боб, – перебил его сэр Мармадьюк, бросив косой взгляд на девушку.

– Нет, нет, друг! – воскликнула девушка. – Пожалуйста, расскажи о своем господине, этом сэре… Мармадьюке.

– С удовольствием, мэм. Ведь это именно он вызволил меня из конюшни и отправил тренироваться, благослови его Господь! Хотя тогда его звали просто мистер Мармадьюк, и с того времени прошло уже двадцать лет. Как он был тогда молод, весел и добр! Он смеялся надо всем и надо всеми, он был бесшабашен до безрассудства, а деньгами как сорил! Моды, карты, скачки и все такое.

– Так он был игроком?

– Игроком, мэм? Храни вас Господь, конечно! Тысячу гиней мог просадить за раз! О, это был настоящий джентльмен, уверяю вас. Он с равной готовностью пил и дрался с любым, кто понимал толк в добром эле и умел махать кулаками…

– Все ясно, обычный молодой балбес! – вздохнул сэр Мармадьюк, вперив взгляд в безоблачное небо. – Хватит о нем, Боб.

– Друг, – медленно сказал Боец, – мне нравится ваш взгляд. Ваша речь и ваши манеры превосходны, но мне совсем не нравится ваше последнее замечание, совершенно не нравится! Вы сказали «балбес»?

– Да, Боб, балбес.

– Так вот, приятель, я работал на этого джентльмена, я ел хлеб этого джентльмена, я был привязан всем сердцем к этому джентльмену. Поэтому теперь я осмеливаюсь просить вас, очень кротко и смиренно, но и настоятельно в то же время, взять назад «балбеса».

– Хорошо, Боб. А теперь расскажите нам о том времени, когда вы дрались с Джоном Барти.

– О, не надо! – Ева подлила кофе Бойцу. – Умоляю тебя, расскажи лучше об этом безумном джентльмене… Так он дрался на дуэли?

– И не раз, мэм.

– Так он был дуэлянт?

– Дуэлянт, мэм… Храни вас Господь, конечно же! Я помню, он частенько наведывался во Францию и там стрелялся на дуэлях, так поступали все настоящие спортсмены. Потому-то Бак Моубрей и удрал, сначала смотался из Лондона, а потом и из Англии.

– А твой джентльмен последовал за ним?

– Конечно, мэм. Он отправился разыскивать этого Моубрея по всему свету. Потому-то мне и пришлось оставить у него службу. Сэр Мармадьюк отказался от дома, друзей, славы и отправился на поиски Бака Моубрея. Величественный особняк остался без своего хозяина, не говоря уж о…

– Боб, – воскликнул сэр Мармадьюк, – ваш кофе стынет!

– Что с того приятель, так всегда происходит, когда я начинаю вспоминать о прежних временах…

– Добрый мой друг, – сказала Ева с мягкой настойчивостью, – наверное ты собирался рассказать о «дамах»…

– Это так, мэм. Поскольку мой хозяин был молод, красив и богат, женщины так и стремились охомутать бедного молодого джентльмена!

– Воистину бедный джентльмен! – вздохнула Ева-Энн.

– Старая герцогиня Кэмберхерст то и дело норовила стать леди Мармадьюк, и однажды ей почти удалось! Герцогине, хоть и отличалась она небольшим росточком, решительности и энергии было не занимать.

– Так значит бедному молодому джентльмену удалось избежать женитьбы, друг мой?

– Ну, я не знаю, мэм. Я никогда не слышал, чтобы какая-нибудь дама сумела окрутить его, но теперь-то я уже вовсе ничего о нем не знаю.

– Интересно, а где он теперь?

– Последнее, что я слышал, так это то, что сэр Мармадьюк вернулся в Лондон, но новости этой уж три года минуло. Благослови его Господь, но, быть может, бедного моего хозяина и в живых-то нет.

– Вот как? – Ева потянула Твистера за ухо.

– А какие были времена! – скорбно вздохнул Боб Боец. – Он и я, мэм. Мы любили трудности, все нам было нипочем! Ночевали в лесу, не брезговали и канавами, брали штурмом высоченные стены. И всякий раз у меня не было никакой уверенности, что я не вернусь домой с трупом на руках, такой он был отчаянный. Но в те времена Господь любил нас. А взгляните на меня теперь – похоронен заживо, не с кем даже перекинуться парой слов о старых временах. Каждое воскресенье я хожу в церковь, да еще в методистскую! О, Господи!

– И все же вид у вас скорее счастливый, Боб.

Боец резко поднял голову и в упор взглянул на сэра Мармадьюка.

– Эй, приятель, – задумчиво протянул он, – вы не всегда бродили по дорогам, и даже наверняка пустились в путь совсем недавно. Что-то в вас есть такое, отчего на память приходят прежние удивительные времена.

– Упоминание о времени, – улыбнулся сэр Мармадьюк, – свидетельствует о том, что нам пора «собираться».

– Поступайте, как знаете, приятель. Вам нет нужды спешить. Ей-богу, вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете. Мне, однако, уже пора: Марта, поди, заждалась, так что я лучше пойду.

С этими словами Боб Боец нехотя поднялся, подхватил ружье одной рукой, а другую протянул сэру Мармадьюку.

– Друг, – сказал он, – беседа с вами придала мне сил. Вы еще молоды и многого не знаете, но я был бы рад поболтать с вами еще разок, ибо что-то меня в вас притягивает. Может быть, ваш голос.

– Но я больше молчал, Боб, – рассмеялся сэр Мармадьюк.

– Ну, тогда, быть может, блеск в ваших глазах. Но глядя на вас, я вспоминаю ушедшие дни. Ах, что это было за чудесное время! До свидания и удачи вам. А вам, мэм, здоровья и счастья. И если вашим первенцем окажется мальчик, то пусть он будет похож на своего отца!

Боец свистнул Твистеру, закинул ружье за плечо и зашагал прочь. Ева осталась сидеть с пылающими щеками и склоненной головой. Что касается сэра Мармадьюка, то он несколько поспешно отвернулся и отправился на поиски Горация.

Глава XVIII,

в которой есть нечто ослиное

– Боюсь, все это развалится! – сказала Ева, с сомнением взирая на объемистую поклажу, нестройной башней возвышавшуюся на спине Горация.

– Надеюсь, что нет, дитя мое, – сэр Мармадьюк устало отер пот со лба. – Подпруга затянута хорошо. – Он хмуро взглянул на сломанный ноготь. – И ремень тоже.

– Да, Джон, но ремень должен проходить под грудью. Я точно знаю.

– Этот ремень, Ева-Энн, подогнан самым великолепнейшим образом как раз там, где назначено тому самой природой! Обладай наш Гораций даром речи, что, слава Господу, не так, он бы не преминул признать этот факт.

При этих словах Гораций повернул свою терпеливую голову и, продолжая неторопливо жевать, со знанием дела осмотрел вышеупомянутый ремень и смешно дернул ухом.

– Ей-богу! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Мы, похоже, стали обладателями поистине необыкновенного животного!

Тут Гораций тряхнул головой и попятился. Вьючное седло с корзинами обреченно заскользило вниз. Освободившись от утомительного груза, Гораций продолжил безмятежно щипать траву.

– Чтоб тебя! – выругался сэр Мармадьюк.

Он был сбит с толку и разозлен, но услышав, как весело хохочет Ева, сам не удержался и рассмеялся, хотя в смехе его и прозвучала некоторая горечь.

Когда же они вдвоем снова взнуздали терпеливейшее из животных, сэр Мармадьюк взял в руку инструмент с острым наконечником, именуемый почему-то «почесывателем», и собрался было отправиться в путь, но вдруг резко остановился. Его глаза были устремлены под ноги, а лицо вдруг обрело необыкновенную задумчивость.

– Что случилось, Джон? Что тебя встревожило?

– Ты, Ева-Энн.

– Но чем? – с беспокойством спросила девушка.

– Мое дорогое дитя, – очень серьезно ответил сэр Мармадьюк, – боюсь, я плохой друг.

– Неправда, Джон!

– Я хочу сказать, что будучи значительно старше тебя, я должен защищать тебя и, что еще важнее, должен заботиться о твоей судьбе. Ты согласна, Ева-Энн?

– Да, Джон, но…

– Тогда, как твой друг, я настоятельно умоляю тебя вернуться домой. Теперь ничто не мешает этому, а идти в Лондон без особой необходимости, рассчитывая лишь на туманные перспективы разыскать сестру – это чистое безумие.

– Возможно, – спокойно ответила девушка.

– Определенно, это так! Наконец ты поняла, что, по счастью, тебе ничто не угрожает, все подозрения отведены от…

– На тебя! Твоя трость с золотым набалдашником, Джон!

– Значит, твое беспокойное путешествие становится совершенно излишним и, будучи рациональным существом, ты послушаешься моего совета и намедленно вернешься домой.

– Домой, Джон?

– Ну да, конечно, домой. – Он взглянул на часы, – Сейчас тридцать три минуты девятого. Четыре-пять часов быстрой ходьбы…

– Я надоела тебе, Джон? Ты хочешь избавиться от меня?

– Не в этом дело, – ответил он несколько разраженно.

– Прости меня, Джон, но мне кажется, именно в этом, – мягко, но настойчиво возразила девушка. – Так что ответь, я действительно так быстро наскучила тебе?

– Ничего подобного, – ответил сэр Мармадьюк еще более раздраженно. – Такое предположение столь же нелепо, сколь и несправедливо.

– О! – только и сумела выговорить девушка.

– Я отказался от собственных желаний, чтобы служить тебе наилучшим образом, дитя мое. я пытаюсь заглушить свои чувства…

– О! – снова сказал девушка.

– А поскольку я и в самом деле твой верный друг, то умоляю тебя вернуться под уютный и безопасный кров отчего дома. Дитя мое, я советую тебе это ради твоего же блага!

– Но, Джон, – промолвила Ева-Энн, устремив взгляд в солнечную даль, – все, что ты сейчас сказал – это самый настоящий здравый смысл.

Сэр Мармадьюк прищурился и искоса взглянул на нее.

– К тому же мы в Аркадии, не так ли, Джон?

– Ева-Энн, – начал он, как-то странно растягивая слова, – прошу заметить, что я говорю совершенно серьезно!

– Я тоже! – выпалила Ева.

– Броситься в пучину Лондона без денег и друзей – это форменное безумие!

– Но ты ведь тоже направляешься в Лондон, – все так же кротко заметила девушка, снова посмотрев вдаль, – так что я не буду там одна.

И вновь сэр Мармадьюк на мгновение лишился дара речи.

– Но послушай, Ева-Энн, подумай о долгой и трудной дороге…

– Я подумала! – она улыбнулась.

– Подумай о многочисленный трудностях предстоящего путешествия, о неприятностях, которые оно несет с собой. Хрупкому созданию следует знать, что такое усталость. Представь себе все, что…

– Я уже это сделала, Джон. Поэтому благодарю Господа, что он создал меня не хрупкой и изнеженной барышней, а сильной и умелой деревенской девушкой. Так что идем! Пожалуйста, давай продолжим наш путь.

– Тогда благослови меня Господь! – воскликнул сэр Мармадьюк.

– Аминь! – спокойно откликнулась Ева-Энн. – Я молю Господа, чтобы он благословил нас обоих, и привел целыми и невредимыми к цели нашего путешествия! Джон, ты не жалеешь, что я остаюсь с тобой? Скажи же, что не жалеешь.

– Ох, дитя мое. – Голос его дрогнул. – Ева-Энн, неужели ты не догадываешься сама?

Он порывисто наклонился к ней, но затем взял себя в руки и, отвернувшись, подхватил поводья Горация.

– Само небо требует, чтобы я был достоин твоего доверия, дитя мое. – Сэр Мармадьюк уже взял себя в руки.

И они продолжили свой путь.

Глава XIX,

посвященная ведьмам и прочей нечисти

Они брели тенистыми лесными дорожками и безлюдными луговыми тропками, пока дорога, взобравшись по зеленому склону, не затерялась на открытой пустоши, где в лицо им задул легкий ветерок, напоенный ароматом ежевики. Путники остановились, чтобы свериться с компасом и сориентироваться.

Перед ними расстилалась бескрайняя вересковая пустошь, кое-где поросшая диким кустами шиповника и ежевики. Изредка попадались чахлые, кривоватые деревца. Ева поежилась – зрелище и впрямь было довольно безрадостное.

– Какое неуютное место! – заметила девушка, беспокойно осматриваясь.

– Да, шиповник нам попортит крови.

– Может, пойдем другой дорогой, Джон?

– Но наш путь лежит на северо-запад и…

– О, Джон, – прошептала она испуганно, – вон там в кустах сидит человек и наблюдает за нами.

Сэр Мармадьюк быстро вскинул голову и заметил, как в густом кустарнике мелькнула и скрылась потрепанная шляпа.

– Ты заметил, Джон?

– Наверное, такой же путник, как и мы, дитя мое.

– Но тогда почему он прячетсяЭ

– Подержи-ка Горация, а я пойду взгляну.

С этими словами сэр Мармадьюк быстрым шагом устремился вперед, внимательно вглядываясь в колючие заросли, но сумел заметить лишь всю ту же потрепанную шляпу, быстро скрывшуюся за кустами шиповника. Сэр Мармадьюк нахмурился и ускорил шаг. Вскоре ему удалось разглядеть пригнувшегося человека, бежавшего, несмотря на неудобную позу, очень быстро. Сэр Мармадьюк остановился и сделал знак Еве-Энн. Девушка поспешила к нему, и по дороге это легконогое грациозное создание умудрилось ни разу не зацепиться за колючки.

– Ты разглядел его, Джон?

– Да. Обычный человек небольшого роста.

– Он не с Боу-стрит? Ты уверен, Джон?

– Совершенно уверен, так что не беспокойся, дитя мое. – Но, заметив в глазах девушки ужас, он принялся беззаботно болтать об «удивительном городе», до сих пор вызывавшем живой интерес Евы-Энн. – Лондон, дитя мое, стоит с незапамятных времен. Под его мостовыми покоятся останки прежних Лондонов – бриттского, датского, саксонского, норманнского, эпоха за эпохой и…

– Так ты не уверен, что это не переодетый полицейский с Боу-стрит? – внезапно прервала она его рассказ.

– О, Господи, – начал он, но тут же замолчал.

Где-то совсем рядом раздался голос, до крайности хриплый и неблагозвучный. Путники ступили под сень крошечной рощицы чахлых деревьев, и здесь, под искривленным стволом наши герои обнаружили маленькую и чрезвычайно грязную палатку. Рядом сидела старая, сморщенная карга, такая же оборванная, грязная и ветхая, как ее жилище. Джентльмен и девушка остановились, а старуха снова что хрипло прокаркала и поманила их кривым костлявым пальцем.

– Ух ты! – Отталкивающая усмешка еще больше обезобразила ее лицо, пронзительный взгляд сверкнул из-под седых космов. – Экий блестящий джентльмен и какая хорошенькая леди. Ну-ну! Глаза старой Салли все еще зорки, они видят даже сквозь кирпичную стену, так что, господа хорошие, вам следует быть со старой Салли подобрее и полюбезнее.

Она залилась хриплым смехом, покачала головой и принялась посасывать короткую глиняную трубку.

Сэр Мармадьюк, облокотившись о почесыватель, с огромным интересом наблюдал за ужимками древней сивиллы.

– Что вам угодно, почтенная? – спросил он.

– Пенни! – проскрипела старуха, не вынимая трубки изо рта. – Подарите старой Салли один пенни! Подарите двухпенсовик, пожертвуйте гроут, киньте мне таннер, дайте мне, дайте шиллинг, мой красавчик, мой достойный джентльмен!

– А почему вы называете меня джентльменом? – осведомился сэр Мармадьюк, шаря в кармане своего просторного сюртука.

– Потому что старая Салли видит куда дальше собственного носа! Такой благородный джентльмен путешествует пешком по пыльным дорогам, да еще в сопровождении прелестной юной леди! Куда путь держишь, милашка? Куда направляешься, моя птичка? В Лондон, не так ли?

Еве, оцепенев от испуга, не могла отвести взгляда от злобного лица старой карги.

– Лондон, ого! Выкладывай пять шиллингов, мой благородный красавчик, а то и десять. Нет, дай-ка мне гинею, или лучше пять!

– Почему я должен давать тебе пять гиней?

– Потому что у меня острый взгляд! А твое благородное лицо небрито! А твои прекрасные волосы не стрижены! А твои изящные руки так нежны и белы! Ты важный джентльмен, дружок, очень важный. А я так стара и мудра, что вижу гораздо больше прочих!

– И что же ты видишь?

– Кто-то ищет кого-то! Кого же разыскивают, мой блестящий джентльмен? А? Не знаешь? Так что дай старой Салли шесть гиней, и она станет твоим другом. Она тогда окажет тебе огромную любезность – станет держать на замке свою пасть, не даст волю своему языку. И языки ее сына, и внука также останутся на привязи. А что такое семь гиней для столь богатого джентльмена?

Соболиные брови сэра Мармадьюка едва заметно нахмурились, а в глазах мелькнула тревога.

– Семь гиней – это очень большие деньги, – сказал он задумчиво.

– Семь? Ого-го! – прокаркала старуха, осклабившись. – Ну, тогда восемь! Что для такого знатного господина восемь гиней?

– Хм! – Сэр Мармадьюк посмотрел прямо в злые глаза старухи, острыми буравчиками шарящие по его лицу. – Но скажите же мне, за что я должен вам платить?

– За очень ценную вещь! – хрипло хохотнула ведьма. – Ценная вещь по дешевке! Да за нее любых денег не жалко! Так что гони десять гиней, и назовем это сделкой. Десять гиней, милок, за то, что не имеет цены. Всего десять гиней!

Она выпустила из своей рубки клуб едкого дыма, и злобно зыркнула на девушку.

– Пожалуйста, Джон, пойдем! – прошептала Ева, тронув сэра Мармадьюка за руку.

Но тот лишь ободряюще улыбнулся ей и вновь уставился в хитрые глаза старой ведьмы.

– Так вы говорите, десять гиней.

– Двенадцать, милок! Двенадцать гиней за благословение старой Салли и за кое-что еще, за что другие не пожалели бы и сотни, а я прошу-то всего лишь жалких двенадцать гиней.

– Значит, уже двенадцать? – улыбнулся сэр Мармадьюк. – И что же взамен?

– Твоя жизнь, милок! – проскрипела старая карга, ткнув в него трубкой. Ева крепко ухватилась за руку своего спутника и тихо ойкнула, а старуха затрясла головой в приступе злорадного смеха. – Его жизнь, моя милая! Всего лишь его жизнь! А я прошу только двадцать пять гиней, дайте же двадцать пять гиней старой бедной Салли, которая видит грядущее…

Тут она в замешательстве замолчала, ибо сэр Мармадьюк рассмеялся.

– Бедная старуха! – Он бросил ей шиллинг. – Она совсем спятила.

Ведьма схватила монету скрюченными пальцами и что-то бессвязно забормотала. Сэр Мармадьюк уже было повернулся, чтобы уйти, когда заметил Горация, всеядное создание, увлеченно жующего полотняный полог палатки. Внутренность убогого жилища приоткрылась, Ева схватила уздечку и оттащила разбойника прочь, но сэр Мармадьюк продолжал смотреть туда, где мгновение назад увидел лицо – лицо, которое он узнал. За его спиной старуха чем-то шебуршала и монотонно завывала. Он обернулся, та со вздохами и ужимками извлекла из кармана изодранного передника и протянула джентльмену сложенный лист бумаги. Взяв листок, сэр Мармадьюк повернулся лицом к Еве и только тогда развернул его.

В этот миг скрюченная рука цапнула лист и вырвала его у сэра Мармадьюка. Джентльмен обернулся, но старуха уже спрятала объявление в недрах своего грязного тряпья и теперь взирала на нашего героя с нетерпеливой алчностью.

– Пятьдесят фунтов! – прокаркала она. – А цена старой Салли – всего двадцать пять гиней, всего двадцать пять, благородный мой джентльмен, и рот мой окажется на замке. Никто не станет трепать языком, ни старая Салли, ни ее сын, ни ее внук. Двадцать пять гиней, милок! Ну, что скажешь?

Сэр Мармадьюк снова рассмеялся, взял у Евы повод и пошел прочь, поддерживая девушку за локоть. Старая карга продолжала изливать им вслед потоки хриплой брани.

Когда они отошли на достаточное расстояние, Ева опасливо оглянулась и встревоженно спросила:

– Джон, эта ужасная старуха – настоящая ведьма?

– Несомненно! – несколько рассеянно отозвался сэр Мармадьюк.

– Что она показала тебе?

– Показала?

– Ну да, что это за бумага? Что там было написано?

– Что написано, дитя мое? Ну… какое-то заклинание, наверное, я не понял, какие-то бессмысленные слова.

– Джон, а ты заглянул внутрь палатки?

– На одно мгновение.

– Там прятался человек!

– Я заметил.

– Но, Джон, ты разве не узнал его?

– Он показался мне похожим на Джимми Вэмпера, того, что продал нам ужин своего приятеля.

– Это он и был! Он наверняка узнал нас, Джон!

– Ну и что, Ева-Энн?

– Мне кажется, он замышляет что-то недоброе. Он хочет причинить тебе зло.

– Каким образом? Он знает лишь, что мы путники, нашедшие приют в сарае.

– Но это ужасная старая ведьма. – Ева поежилась. – Она что-то подозревает, я уверена…

– Да, создание крайне неприятное, настоящая карга, а ведь когда-то и она была невинной девушкой, быть может, опрятной и миловидной.

– Ты веришь в колдовство, Джон?

– Я верю в очарование, что почти то же самое.

– Но почему она подозревает тебя?

– Бог его знает! – беззаботно ответил он. – Если она действительно ведьма, то это, без сомнения, колдовство, черная магия и прочая…

– Нет, Джон, не смейся. Я чувствую, что там осталось зло, настоящее зло. Я чувствую, я знаю это! – Ева поежилась и оглянулась. – А эти письмена, что она тебе показывала, лишь подтверждают – она ведьма.

– Конечно! – кивнул он. – Это ведьма из Эндора… О, я вижу весьма соблазнительный лесок! – Он ткнул почесывателем и, в свою очередь, быстро оглянулся.

– Давай же пойдем туда, Джон, мне он тоже нравится.

– Ну, для лесной дриады это очень естественно, кроме того…

– Ой! – вдруг воскликнула девушка и схватила сэра Мармадьюка за руку. – За нами идет какой-то человек!

– Два человека, дитя мое.

– Зачем? Что они от нас хотят? Неужели пришли за тобой? Джон, надо бежать, скорее!

– Ни в коем случае! – резко остановил ее сэр Мармадьюк. – Веди себя совершенно естественно, не показывай, что заметила их.

– Почему они преследуют нас? Джон, они хотят причинить тебе зло. Я боюсь. Я сейчас потеряю сознание от страха!

– Не вздумай! – процедил он сквозь зубы.

– Я… я не могу, Джон! – выдохнула она. – О Джон, я падаю…

– Ева! – воскликнул он. – Ева-Энн Эш! Я презираю трусов, держи же себя в руках! Не останавливайся и не оглядывайся!

– Может, нам все-таки лучше убежать? – умоляюще спросила она.

– Нет, в этом пока нет никакой необходимости.

– Но эти люди…

– Они не будут нас долго преследовать, если ты станешь слушаться меня.

– Тогда пойдем быстрее, Джон.

– Нет. Они поймут, что мы их заметили, давай лучше поговорим.

– Но… О чем?

– О чем хочешь.

– Я трусиха, Джон?

– Ты все еще собираешься грохнуться в обморок или умчаться подобно зайцу?

– Нет, я не смею тебя ослушаться.

– Тогда я беру свои слова назад и во всеуслышание заявляю – Ева-Энн не трусиха!

– На самом-то деле я настоящая трусиха, Джон. Я так сильно боюсь этих людей. что убежала бы со всех ног, если бы не боялась тебя еще сильней.

– Дитя мое, неужели я так страшен?

– Был бы очень страшным, если бы не твои спокойствие и величественность, Джон. Нечеловеческие спокойствие и величественность.

– Нечеловеческие, Ева-Энн?

– Джон, ты не похож на обычных людей.

– По этому поводу можно лишь сказать, – откликнулся сэр Мармадьюк, беззаботно размахивая почесывателем, – что лучше слыть экстравагантным, чем быть таким, как все.

– Но я все же предпочла бы, чтобы ты был более обыкновенным, более похожим на тех, кого я знала прежде.

Наконец они добрались до леса, и теперь, укрывшись за деревьями, сэр Мармадьюк решил взглянуть на своих преследователей – двух весьма подозрительного вида субъектов.

– Что дальше, Джон?

– Отведи Горация подальше в лес и хорошо привяжи его. И чтобы ни звука!

– А ты?

– А я побеседую с этими господами.

Сэр Мармадьюк удобно расположился в зарослях у самой опушки леса, откуда мог наблюдать за приближением преследователей. Они были грубоваты на вид и плохо одеты. На том, что повыше, красовалась изъеденная молью старая меховая шапка, его напарник был пониже и покоренастей, недобрые глаза так и зыркали по сторонам. На опушке они остановились.

– Я ничего не слышу! – сказал высокий.

– Как сквозь землю провалились! – сквозь зубы процедил второй. – Но они от нас не уйдут. Джимми клянется, что это он, а сто фунтов на дороге не валяются.

– Тогда хватит трепаться. Пошли!

– Пистолет у тебя?

– Угу.

Как только они ступили в тень деревьев, перед ними вырос решительного вида крестьянин, вооруженный какой-то штукой устрашающего вида с острым наконечником.

– Ну? – осведомился крестьянин. – Что вам угодно?

– Ничего, – коренастый отступил на шаг.

– Тогда проваливайте!

– Брось свою палку! – проревел высокий и выставил маленький, но вполне настоящий пистолет. – Брось палку, слышишь!

– Стреляй, Сол, стреляй же! – закричал коренастый. – Там ведь сказано «за мертвого или живого», стреляй…

– Сначала я сосчитаю до трех. Раз, два…

Словно гибкая и стремительная пантера мелькнула перед глазами сэра Мармадьюка. Ева, выпрыгнув из-за его спины, повисла на руке, сжимавшей пистолет. Сэр Мармадьюк не медлил ни секунды. Почесыватель взметнулся и обрушился на изъеденную молью шапку. Выронив пистолет, человек рухнул на колени. Его спутник развернулся и пустился наутек, демонстрируя завидную прыть. За ним большими прыжками устремился необычный крестьянин. Почесыватель то и дело прогуливался по спине улепетывавшего что было мочи храбреца.

Вскоре слегка запыхавшийся сэр Мармадьюк вернулся к Еве-Энн и обнаружил, что девушка, бледная и растерянная, с пистолетом в руке склонилась на распростертым бандитом, издающим хриплые звуки.

– Джон, – прошептала Ева, – ты убил его?

– Куда там! – Сэр Мармадьюк тронул своего противника почесывателем. – Подобных типов невероятно трудно отправить на тот свет. Просто этот негодяй на какое-то время потерял к нам интерес. Следует этим воспользоваться и удалиться…

– Посмотри, как он дышит! – девушка не отрывала от поверженного человека тревожного взгляда. – Ты так сильно его ударил, Джон.

– Ну, это второпях, дитя мое. Но человеческий череп, благодаря своей выпуклости, превосходным образом приспособлен для ударов палкой, дубинкой и прочими сходными орудиями, так что поумерь свою тревогу, дитя мое. Да вот, взгляни, наш соня просыпается!

Человек застонал, привстал на коленях, потрогал голову и грязно выругался. Но встретившись глазами с взглядом сэра Мармадьюка, немедленно начал жалобно хныкать, заметив же ужас в глазах девушки, принялся корчиться в смертных судорогах.

– О, мэм, о, благородная леди, как мне больно! Я умираю, мэм! А если я умру, что станет с моей старой матушкой, кто заплатит за мои похороны?!

– Ах, Джон, – сказала Ева, глядя на его искаженное страданием лицо человека, – что мы можем сделать для этого несчастного?

– Что мы можем сделать для него, дитя мое? Посторонись-ка, бессознательное состояние – самое для него подходящее.

Сэр Мармадьюк слегка взмахнул почесывателем, человек тут же вскочил на ноги, с опаской поглядывая на смертоносный инструмент. Сэр Мармадьюк опустил почесыватель и склонился к Еве-Энн:

– Видишь, какими достоинствами обладает английский посох. Он способен повергнуть человека ниц, и он же может воскресить! Убирайся, мошенник, – Он повернулся к человеку, тот поспешно отступил. – Убери свою голову с моих глаз, ибо она вводит меня в искушение. Если я еще раз увижу твою башку, то не удержусь и изо всех сил тресну по ней. Убирайся!

– А как же мое оружие? – захныкал человек.

– Ты имеешь в виду вот эту игрушку? Считай, что ты мне ее подарил. Нет, пожалуй, я лучше куплю у тебя пистолет, вот шиллинг, держи мошенник! – Сэр Мармадьюк бросил к его ногам монету. – Мы квиты, мерзавец! – Человек хмуро посмотрел на шиллинг, бормоча себе под нос злобные проклятия.

– А моя шапка? Вы вернете мне мою шапку?

– Разумеется, ты можешь забрать свою дурацкую шапку.

– Но как? – Ярость в человеке вдруг вспыхнула с новой силой. – Как? Взгляните!

– О, Джон! – вскрикнула Ева. – Ты только посмотри!

Сэр Мармадьюк оглянулся. Гораций, смиренно опустив уши и блаженно прикрыв глаза, пережевывал бесформенный предмет, отдаленно напоминавший меховую шапку.

– Эх, – вздохнул сэр Мармадьюк, повернувшись к обозленному владельцу шапки, – похоже, твой изысканный головной убор послужил фуражом для нашего вечно голодного Горация. Что ж, я вынужден заплатить тебе. Вот флорин, держи свои деньги и убирайся. И запомни хорошенько: вздумаешь следить за нами – пеняй на себя! Если я увижу твою соблазнительную башку еще раз, на нее немедленно обрушится мой посох, и уж тогда я постараюсь как следует отшибить тебе память.

Сэр Мармадьюк взял из рук Евы пистолет, разрядил его, осмотрел кремень с запалом и опустил в просторный карман сюртука. Затем закинул на плечо почесыватель, взял Горация под узды и, подхватив под руку Еву, направился вглубь леса. Негодяй исподлобья наблюдал, как они удаляются, в бессильной злобе бормоча проклятия.

Глава XX,

живописующая радости Аркадии

– Ты не думаешь,что он последует за нами, Джон?

– Нет, Ева-Энн, не думаю.

– И все же эти люди способны преследовать нас и дальше. Они наверняка догадались, что мы направляемся в Лондон!

– Ей-богу, в этом есть доля истины! – сэр Мармадьюк с одобрением посмотрел на девушку. – Большинство беглецов стремятся именно в Лондон.

– Тогда давай не пойдем в Лондон, Джон!

– А куда, дитя мое?

– Ну… куда-нибудь еще.

– В чудесную Аркадию! – предложил он. – Но есть одно существенное возражение. Лондон находится как раз к северо-западу от нас.

– Тогда давай пойдем на юго-восток.

– Но именно северо-запад и вообще северное направление пока является для нас наиболее безопасным. – Он вытащил компас и сверил направление.

Ева все еще выглядела испуганной. Она часто оглядывалась и останавливалась, уверяя, что следом кто-то идет, хотя тишину нарушал лишь слабый шелест листвы. Они шли, не разбирая дороги, продирались сквозь колючие заросли, пересекали небольшие рощицы, перепрыгивали неторопливые ручьи, тихо журчавшие под зелеными тенистыми сводами. Путники то поднимались на холмы, то спускались в долины, а солнце пекло все нещаднее. Зной в какой-то мере смягчался свежим ветром, наполненным ароматом трав и цветов. Птицы щебетали так упоенно, так радостно, что постепенно настроение наших героев улучшилось. Сэр Мармадьюк весело болтал о настоящем, с увлечением рисовал картины будущего. Ева повеселела и с интересом слушала его, то и дело задавая вопросы.

Она. Ты действительно счастлив?

Он. А кто бы на моем месте не был счастлив? Ты только послушай, как поет жаворонок!

Она. Да, в самом деле, но все же этого недостаточно, чтобы сделать человека счастливым. Ты не думаешь, что есть еще причины для счастья?

Он. Да их целая сотня! Ты только оглянись вокруг!

Она. Я вижу деревья, кусты, траву и больше ничего.

Он. Но это все такие прекрасные вещи, Ева-Энн!

Она. Но когда мы доберемся до Лондона?

Он. Не напоминай мне об этом городе, об этом переполненном людьми, шумном и грязном Вавилоне. Мы в Аркадии, дарованной человеку самим Господом. Нас окружают ангелы, здесь царят духи деревьев, цветов и алмазных ручьев. Наши певчие – небесные птахи. И разве мы можем быть несчастливы здесь, да еще вдвоем?!

Она (с затаенной нежностью). Ты очень счастлив, Джон, из-за того, что мы идем вместе?

Он. Да, совершенно определенно. Ты великолепно вписываешься в окружающий ландшафт.

Она (слегка нахмурившись). Вписываюсь? В эти деревья, кусты и все прочее?

Он. Я имею в виду Аркадию, дитя мое, этот удивительный Эдем, в котором не наблюдается змея-искусителя, где нет места греху и печали. Я говорю о нашей с тобой Аркадии, Ева-Энн.

Он взглянул на девушку и обнаружил, что глаза ее наполнены ужасом. Сэр Мармадьюк остановился и несколько раздраженно спросил:

– Что на этот раз, дитя мое?

– Джон, я боюсь.

– Чего?

– Прости меня, Джон, – умоляюще ответила девушка, он хмуро посмотрел на нее. – Прости меня, но я сама не знаю, чего боюсь. Это просто какое-то чувство приближающейся опасности. Я чувствую, как зло следует за нами, как оно незаметно подкрадывается к нам. Оно где-то рядом.

– Какая ерунда! – воскликнул сэр Мармадьюк.

– Ты презираешь меня за трусость, я вижу это по твоим глазам.

– Между прочим, дитя мое, ты бросилась на вооруженного человека.

– Просто я очень сильно испугалась, Джон.

– И, возможно, спасла мне жизнь.

– Нет, я лишь помогла тебе справиться с бандитами.

– И я очень благодарен тебе, Ева-Энн. Я так и горю желанием выразить тебе свою признательность всеми возможными способами.

– И какими же именно, Джон?

– Я хотел бы стать более достойным твоей дружбы.

– И как же ты можешь стать более достойным?

– Я всегда буду оберегать тебя даже от самого себя.

– Но ты ведь не представляешь никакой опасности, Джон, особенно для меня.

– Нет, слава Богу, нет! – начал он, но заметив выражение ее глаз, ее пылающие румянцем щеки, ее дрожащие губы, он вдруг смутился и как-то странно рассмеялся. – И все же даже мне не чуждо ничто человеческое, а сейчас я чувствую себя безумно молодым! Хорошо, что я вспомнил об этом. Некоторая осторожность не помешает.

– Даже в Аркадии, Джон? – промолвила Ева-Энн.

Не найдясь, что ответить на этот вопрос, он повернулся, и они вновь отправились в путь. Какое-то время путники шли молча.

– Хлеб, сыр и лук! – наконец сказал сэр Мармадьюк. – Ты голодна, Ева-Энн?

– Нет, Джон.

– Пора бы уже проголодаться, взгляни – солнце в зените. Если ты не против, давай остановимся у первой попавшейся придорожной таверны.

– Хорошо, Джон.

– Хлеб, сыр, лук и пинта превосходного эля! Здоровая пища, дитя мое, естественная и полезная; еще неделю назад, заслышав такое меню, я бы содрогнулся от отвращения. Чудеса! Как сильно я изменился! И с каждым днем чудеса лишь множатся! Здравый смысл и средний возраст бегут от меня как от чумы! Колесо времени завертелось вдруг вспять, и радость эльфом уселась на моем плече. Да, дитя мое, я счастлив, по-настоящему счастлив!

– Потому что здесь много деревьев и цветов, Джон? Разве это может сделать старого человека молодым, а несчастного счастливым?

– Старого? – горько повторил он. – Бог мой, да ведь мне всего сорок пять и…

– О, – вскричала девушка, – неужели ты думаешь, Джон, что это пыльные дороги, колючие кусты и ненавистные бугристые поля сотворили чудо? Бессмысленно и глупо! Ведь кусты – это только кусты, а пыль – только пыль, дороги грязны, а солнце жгуче!

– Ева, что…

– Ты слепец, слепец, слепец! Ты не способен видеть ничего, кроме этих дурацких деревьев! Как может человек столь почтенного возраста быть столь слеп и глуп!

– Почтенный возраст в сорок пять лет? – выдохнул сэр Мармадьюк.

– Да, это достаточно почтенный возраст, чтобы начать понимать кое-что в этой жизни! Деревья, цветы и поля! Потрудись ты среди этих прелестей столько, сколько потрудилась я, и ты бы понял, что дерево – это всего лишь дерево, а поле – это поле. Они никогда не превращали старость в молодость, и никогда не превратят! Более того, я не верю в существование никакого Джона Гоббса!

Она бросила на него убийственный взгляд, и, прежде чем он успел вымолвить хоть слово, быстро пошла прочь. Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел ей вслед.

– Гораций, – сказал он, – Гораций, она не верит в существование Джона Гоббса! Ты заметил? Сорок пять лет, приятель, – это еще не пора дряхлости и слабоумия, слышишь, Гораций!

Гораций сощурил глаза и важно взмахнул хвостом.

– Совершенно необъяснимая горячность, а, может, Гораций, всему виной голод? Может, она голодна? Я-то уж точно проголодался! Да и ты, приятель, наверное, не откажешься отобедать?

Гораций громко всхрапнул.

– Вот именно! – сэр Мармадьюк потрепал его по холке. Так что давай поищем таверну.

В этот момент Ева резко развернулась и бросилась обратно.

– Джон, – испуганно крикнула она, подбегая, – Джон, мы должны вернуться.

– В самом деле? Почему же?

– Я потеряла кошелек, а в нем были все мои деньги!

– И много?

– Очень много! Все, что у меня было. Гинея, шиллинг, два шестипенсовика и один четырехпенсовик!

– Весьма прискорбно, но не стоит печалиться…

– Какая же я растяпа!

– Вовсе нет. Ты, наверное, выронила кошелек, когда спасала мою жизнь. Гинея – совсем небольшая цена за жизнь человека, пускай даже столь немолодого, да что уж там, попросту дряхлого, как я. Давай лучше продолжим наши поиски хлеба насущного.

– Потерять столько денег! Я осталась без гроша!

– Ну и что, ведь у нас еще есть деньги. Уж в чем-в чем, а в презренном металле мы недостатка не испытываем.

– Ты так богат? Разве Джон Гоббс…

Тут она замолчала и быстро пошла вперед. Грудь ее бурно вздымалась, щеки горели, а взгляд был устремлен на ближайшую рощицу. Вдруг зашелестела листва, затрещали ломающиеся ветки, шум становился все громче и громче.

– О, Боже, – прошептала девушка, – О, Боже…

Сэр Мармадьюк бросил повод Горация, и приобняв одной рукой напрягшуюся Еву-Энн, другой крепко сжал почесыватель.

Вскоре из густых зарослей показался старичок. Он выглядел удивительно древним, что не мешало ему быть до крайности жизнерадостным. Опираясь на посох, он кивал и улыбался нашим героям самым дружеским образом.

– Все в порядке, приятель! – приветливо проверещал старичок. – Не обращай на меня внимания и продолжай обнимать свою красавицу, ведь я всего лишь старик! Но, видит Бог, глядя на вас, я и сам становлюсь молодым! И если ты решишься поцеловать свою милую, я буду только рад, ваш поцелуй согреет мое стариковское сердце. Мне самому уже давненько не доводилось целовать хорошеньких девушек, но я люблю посмотреть, как это делают другие. Любовь – это цветы и тернии, огорчения и радости. Любовь приводит к свадьбе и детям, к заботам и тревогам, к печалям и хлопотам. Но любовь – это и блаженство, и утешение, и радость. Так что целуй свою красавицу, приятель, и не обращай на старика никакого внимания. Да к тому же я уже ухожу. Пора обедать. Но поцелуй куда лучше самого превосходного обеда. Счастья вам, дети мои!

Старик весело взмахнул посохом и заковылял прочь. Ева расслабилась, она глубоко вздохнула и спрятала пылающее лицо в ладонях.

– Бедное мое дитя, – сказал сэр Мармадьюк, ослабив объятие, – покуда я жив, ты не должна никого и нечего бояться, я не дам тебя в обиду.

– Причем тут я? – Она удивленно взглянула нашего. – Мне страшно за тебя, Джон. Только за тебя! Как подумаю, что тебя в любую минуту могут схватить, посадить в тюрьму… Поэтому я и иду дальше, ведь нужно присматривать за тобой, помогать тебе, утешать тебя. Я хочу разделить с тобой, если понадобится, все, даже тюрьму. Ведь я…

Она всхлипнула и уткнулась в его грубый сюртук. Он мягко обнял девушку. Капюшон упал с ее головы, шелковистые волосы щекотали ему щеку, совсем рядом находились мягкие губы, нежный овал лица…

– Энн, дитя мое! – прошептал сэр Мармадьюк.

– Нет. – Голос ее звучал глухо. – Увы, увы, но я не дитя! А ты, Джон, такой благородный, такой храбрый и ласковый. Другого такого не сыскать на всем белом свете.

Он слышал, как бьется ее сердце. И вдруг радость от близости этого молодого и прекрасного тела лишила его разума; желания, доселе подавляемые и сдерживаемые, вырвались на волю. На какое-то мгновение из безмятежного и спокойного человека он превратился в пылающий факел. Оковы вдруг пали. Совсем рядом ее волосы, ее губы, ее лицо. Он прижал девушку к себе еще крепче, коснулся губами волос.

– Ты всегда так уверен в себе, Джон, так надежен. Ты так добр и благороден, что я сама стала лучше!

Сэр Мармадьюк усилием воли заставил себя поднять голову.

– Храни тебя Господь, Ева-Энн! – сказал он хрипло.

Он отвел в сторону взгляд, полный неутоленного желания, и мягко отстранился. Ева-Энн смущенно привела себя в порядок, и они отправились дальше. Довольно долго они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Через некоторое время девушка резко остановилась. Сэр Мармадьюк, следовавший чуть позади, все еще не мог оторвать глаз от ее сияющей красоты, ему казалось, что Ева-Энн стала еще прекраснее. Девушка, встретившись с ним взглядом, густо покраснела и опустила ресницы. Какое-то время они стояли друг перед другом, не произнося ни слова. Наконец сэр Мармадьюк прервал странное молчание:

– Ева, – голос его звучал все еще хрипло, – почему ты остановилась?

– Остановилась? – переспросила она, словно не понимая, – так… из-за Горация, Джон. Куда ты его подевал? Где он?

– И впрямь, где? Похоже, я забыл о бедном создании.

Они повернули назад и вскоре обнаружили очень довольного собой осла, уютно устроившегося в зарослях чертополоха. Сэр Мармадьюк подобрал повод.

– Джон, давай пойдем вон по той тропинке.

– Почему именно по ней?

– Может, она выведет нас на дорогу, а там мы найдем таверну. Ты, наверное, очень голоден, Джон, и давно уже мечтаешь о луковице?

– Ну еще бы! – энергично кивнул головой джентльмен. – Еще как мечтаю!

Глава XXI,

в которой солнечный свет перемежается сумраком теней

Тянулись солнечные дни, наполненные ароматом цветов и трав, пением птиц и веселым говором ручьев. Пробегали быстрые ночи, усеянные алмазами звезд, увенчанные серебристой луной. Жизнь наших героев была беззаботна и не слишком обременена событиями. Одним словом, они пребывали в истинном Элизии, где бродили, наслаждаясь царящей вокруг гармонией и обществом друг друга. Дружба джентльмена и девушки все крепла. Они абсолютно отрешились от забот повседневной жизни и не забивали себе голову мыслями о грядущем.

С каждым днем красота Евы-Энн как будто все расцветала и расцветала. И каждый час приносил все новые свидетельства того, насколько необыкновенна эта девушка. Противоречивость ее натуры, частая смена настроения, постоянно сбивавшая сэра Мармадьюка с толку, лишь добавляли очарования удивительной красоте Евы. Ее искренность и открытость, ее внезапные вспышки гнева и столь же быстрые приступы раскаяния, ее нежность и сердечность, ее робкое кокетство и серьезная скромность, потаенная страстность женственности сводили нашего героя с ума, нашептывая ему голосом Евы-Энн, взглядывая из-под ресниц глазами Евы-Энн, трепеща прикосновениями рук Евы-Энн.

Сэр Мармадьюк, сознавая всю опасность своего положения, по мере сил старался по возможности сохранять спокойствие, уравновешенность и безмятежность. Но иногда, коротая вечера у догорающего костра, он смотрел на далекие звезды, и тоска подступала к сердцу. В такие вечера Ева-Энн вряд ли бы узнала своего спутника и друга: осунувшееся лицо, в глазах – безумие и мука воспоминаний, воспоминаний о том, что произошло двадцать лет назад.

Время бежало неслышным потоком, уносясь в небытие на крыльях звездных ночей. В один из вечеров, когда костер отбрасывал розовые отсветы на шершавый ствол старого дерева и на полог стоящей неподалеку палатки, Ева-Энн сидела на складном табурете, уперев локти в колени и обхватив ладонями нежный подбородок. Мечтательный взгляд девушки был устремлен на танцующие языки пламени. И сэр Мармадьюк, чтобы не поддаться ее очарованию и сооблазнительности, пустился вдруг морализаторствовать.

– Время, – начал он, лениво вороша угли, – это колесо, которому суждено крутиться вечно, и оно вертится то быстрее, то медленнее, в зависимости от складывающихся обстоятельств: заботы и печали, душевные и телесные страдания замедляют его ход; но вот человека посещает радость или, более того, то странное состояние души, что именуется счастьем, и, увы, колесо ускоряет свой бег, и время начинает лететь стремительной птицей! Милая Ева-Энн, прошла уже целая неделя, она пролетела, пронеслась так быстро, а мы еще так далеко от Лондона!

– Так далеко! – тихо повторила девушка, глаза ее странно блеснули. – Ты все еще стремишься попасть в Лондон, Джон? Ты не устал путешествовать?

– Я? Нет!

– И я не устала. А знаешь, ты загорел и стал похож на цыгана. Да и вообще ты сильно изменился.

– И что же именно изменилось во мне? – спокойно спросил сэр Мармадьюк, искоса поглядывая на девушку.

– Ну, – начала она задумчиво, склонив к плечу прелестную голову, в то время как глаза ее по-матерински изучали лицо джентльмена, – ты то смеешься, а то вздыхаешь и печалишься.

– Быть может, это потому, что меня, подобно Горацию, гложет непрестанный голод?

– В самом деле, Джон? – улыбнулась Ева-Энн, – мне очень нравится готовить для тебя. Но что, кроме голода, заставляет тебя вздыхать? Да еще так тяжко. Я заметила, что иногда ты как-то странно смотришь на меня, словно причина твоей печали во мне.

– Разве, дитя мое? Похоже, я становлюсь подвержен частой смене настроения.

– Да, это так. Но из-за чего?

– Бог знает!

– Расскажи мне, и я тоже буду знать.

Он взглянул на нее и тут же перевел взгляд на огонь. Молчание затягивалось, и Ева снова спросила:

– О чем ты сейчас думаешь?

– О том, что кончаются деньги. Завтра нужно будет пойти в ближайший городок и отправить письмо.

– Ты очень богат?

– Если речь идет о деньгах, то да.

– Ты так скрытен, Джон.

– Возможно.

– Даже со мной! Странно, что я так мало знаю о тебе, о твоем прошлом. Ты считаешь меня недостойной своего доверия? Почему ты ничего не рассказываешь о себе?

– Это был бы рассказ о расстраченных впустую годах, дитя мое.

– Увы, милый Джон! И все-таки ты богат, образован, умен. Кто ты и что ты, Джон?

– Я – тот, кто о многом мечтал, а достиг так мало, кто потерял веру во все и вся, в конце концов, разуверился в самом себе.

– Бедный мой Джон! – вздохнула девушка.

– Ну, довольно обо мне, это слишком скучная тема.

– Нет-нет, скажи, ты именно поэтому пустился странствовать?

– Да, дитя мое. – Заметив, как напряженно Ева-Энн слушает его, сэр Мармадьюк постарался перейти на менее срьезный лад. – Потому, разыскав в своем гардеробе самые неудобные сапоги, я отправился в дальний путь, чтобы вкусить того сокровища, что скрывает в своих недрах жизнь.

– Вот как?

– Да, того самого чудесного дара, что могут предложить нам боги.

– О, – промолвила девушка, – ты имеешь в виду любовь?

Хотя он ожидал этого вопроса, но все же отвел взгляд и поежился, затем натужно рассмеялся.

– Бог мой, нет! Не столь банальное сокровище!

– Банальное? – недоуменно переспросила Ева-Энн.

– Милое дитя мое, сокровище, которое я ищу, не ценит никто, пока не потеряет, а раз потеряв, его уже никогда не отыскать, разве что вмешается чудо.

– Ты имеешь в виду славу и подобные греховные вещи?

– Нет, я ищу самое восхитительное из того, что даровано человеку, ту бездумную, беспричинную радость, которая…

Ева-Энн громко зевнула. Сэр Мармадьюк вздрогнул и с негодованием посмотрел на нее.

– Похоже, я надоел тебе, – надменно заметил он.

– Да, Джон, немного. Твоя речь столь скучна, да и знаю я, что ты имеешь в виду.

– В самом деле?

– Определенно! Чудесное сокровище, которое драгоценней, чем любовь и все остальное в этом мире – это твоя юность, и ты обрел ее, потому что деревья тенисты, а трава зелена. А завтра между прочим, день стирки!

– Что это на тебя нашло?

– И твою одежду, и мою, и палатку – все нужно хорошенько выстирать, поэтому мне завтра рано вставать. Так что спокойной ночи, Джон. Сладких тебе сновидений!

Оставшись один, сэр Мармадьюк помедлил, потом со вздохом улегся у костра, закутался в плащ и приготовился заснуть. Но сон не шел, воспоминаниая с новой силой нахлынули на нашего героя. Наконец, после тщетных попыток заснуть, он лихорадочно откинул плащ, вскочил и принялся мерить шагами поляну, в центре которой догорал костер. Голова его была низко опущена, руки сцеплены за спиной. Через какое-то время, так и не ощутив никакого облегчения, он опустился на табурет и уставился в огонь, стиснув голову руками.

Он все еще сидел в этой позе, когда рядом раздался тихий возглас. Ева опустилась на колени, с нежностью обхватила руками его ссутулившиеся плечи.

– Джон, о чем ты горюешь? Почему в твоих милых глазах такая горечь? Джон, позволь мне разделиь твою печаль.

Ее сильные руки с мягкой настойчивостью обняли его голову, прижали к девичье груди. И он поддался этому ласковому объятию, не в силах устоять перед искренностью и нежностью Евы-Энн. Он потерял всякую способность здраво рассуждать, ледяной барьер сдержанности рухнул. Блестящий джентльмен, холодный и безупречный, растворился в первобытном человеке, чьи неистовые руки стиснули свою беззащитную жертву безжалостной хваткой.

И так держал он ее, крепко прижав к груди, довольно долго. А она, дрожа всем телом и закрыв глаза, не делала никаких попыток высвободиться, лишь грудь ее учащенно вздымалась.

Внезапно девушка открыла глаза, и, заглянув в лицо сэру Мармадьюку, вздрогнула.

– Джон, о, Джон! – прошептала она испуганно и закрыла лицо свободной рукой.

– Ева-Энн, ты боишься меня?

– Нет, если ты мой Джон Гоббс.

– Я не Джон Гоббс.

– Я догадывалась.

– Так ты боишься меня?

Он снова ощутил, как ее напрягшееся тело охватила дрожь, но он лишь крепче обнял девушку, лишь ниже склонил к ней голову. Где-то совсем рядом раздалось громкое сопение. Сэр Мармадьюк резко обернулся – Гораций с любопытством рассматривал своих хозяев. Сэр Мармадьюк хрипло рассмеялся, и в следующее мгновение Ева уже стояла на ногах. Затем поднялся и он, подобрал волочащийся по земле повод и повел отвязавшегося осла в темноту. В этот момент в колючих зарослях хрустнула ветка. Сэр Мармадьюк, не раздумывая ни секунды, бросился туда, откуда донесся шум.

Луна еще не взошла, и среди деревьев было не видно ни зги, но удаляющийся треск безошибочно указывал направление погони. Ветви хлестали по лицу, цепляли за одежду, корни деревьев хватали за ноги, но сэр Мармадьюк решительно и нуклонно мчался вперед.

Внезапно в темноте раздался крик, за которым последовал звук падения чего-то тяжелого. Через несколько шагов сэр Мармадьюк различил неясные очертания человеческой фигуры, распростертой на земле. Он склонился над лежащим, ощупал руками его голову. Нечесаные волосы, ухо, шейный платок. Он резко ухватил концы платка и стянул их.

– Не убивайте, не убивайте меня, сэр! О, сэр Мармадьюк, не убивайте меня…

– Кто вы?

– Всего лишь бедняга Джимми, сэр. Всего лишь Джимми Вэмпер, который вовсе не хотел причинить вам зла. О, Боже, не надо душить меня, сэр, не надо душить Джимми. Вы не сделаете этого, сэр, вы не можете так со мной поступить! Выслушайте, сэр, выслушайте Джимми! Я знаю, где она, я знаю! У Тома порой, когда он выпивал лишку, развязывался язык, так что я знаю, где она…

– Да кто же, черт побери?!

– Ваша бедная жена, сэр, ваша жена, сбежавшая в день вашей свадьбы. Сжальтесь надо мной, Господом Богом молю, сжальтесь над Джимми, сэр!

Глава XXII,

в которой мистер Вэмпер сообщает ценные сведения

Сэр Мармадьюк подтащил своего пленника к кругу серебристого лунного света. Это испуганное дрожащее существо, на лице которого явственно читались следы нужды и лишений, вызывало лишь жалость и презрение. Как только сэр Мармадьюк ослабил хватку, мистер Вэмпер тут же принялся жаловаться на голод и клянчить деньги.

– Шиллинг, сэр, всего лишь шиллинг, чтобы купить еды, всего лишь несколько пенсов, – но заметив непреклонное лицо джентльмена, осекся и съежился.

– Итак, вы следили за нами?

– Из дружеских чувств, сэр, слово Джимми! Только, чтобы сообщить вам то, о чем вы не знаете, но что хотели бы узнать. Том частенько говаривал, что вы многое бы отдали, лишь бы найти ее. А он бросил меня подыхать с голоду. И это после всего, что я для него сделал. Но по счастью, я встретил вас, и теперь могу рассказать…

– Где она?

– Я расскажу вам, сэр, я все расскажу, но, сэр, я умираю от голода, поэтому дайте бедному Джимми пару шиллингов.

– Где она?!

– В Лондоне, сэр, но вы ведь дадите мне…

Сэр Мармадьюк яростно пнул его.

– В южной части Лондона, сэр. Это место называется Джайлз-Рентс. Она изменилась, подурнела, для бедняжки настали плохие времена.

Сэр Мармадьюк побледнел и уставился на звезды ничего не видящим взором. Затем бесстрастно спросил.

– А где он?

– Милях в пяти отсюда, в местечке под названием Годалминг. Том внезапно разбогател, получил в наследство солидный кусок, а меня, своего верного друга, бросил подыхать с голоду!

– Годалминг.

– Да, это поместье, чтобы оно сгорело! Неподалеку от владений лорда Уайвелстоука. Ну дайте же мне шиллинг, сэр… несколько пенсов.

– Кто вам сказал, как меня зовут?

– Том, сэр.

– А твои друзья-цыгане? Они тоже здесь?

– Нет-нет, я сказал им, что вы идете в Лондон, и они отправились в ту сторону.

– Почему они преследовали нас?

– Потому что старухе пришла в голову безумная идея, что вы – тот самый разыскиваемый убийца.

– А вы почему преследуете нас?

– Чтобы сказать, где можно найти Тома. Я хочу видеть, как вы в кровь разобьете его лицо, как переломаете ему руки-ноги, как убьете его! Он положил глаз на вашу леди, истинная правда! Прямо спятил. Называет ее Венерой, слово Джимми! Он совершенно обезумел от ее красоты. Если бы вы только слышали, что он говорит, вы бы на месте пристрелили его как бешеного пса.

– Возможно, именно так я и поступлю.

– Да, да, убейте его! – вскричал Джимми с леденящим душу восторгом. – Сначала ослепите его, сделайте из него месиво, пусть он умрет медленно, в страшных муках, пусть он…

– А теперь убирайся!

– Да, сэр, конечно, сэр! – Вэмпер с трудом поднялся на ноги. – Я пойду и всю жизнь буду благодарить вас от всей души! Джимми помнит добро. Джимми навеки ваш друг! А если вы прихлопнете этого негодяя, Джимми станет вашим рабом до конца дней своих! Аминь. – С этими словами мистер Вэмпер растворился во тьме.

Сэр Мармадьюк повернул назад. У костра стояла лесная фея, бледная и напряженная, в руках ее поблескивал пистолет.

– Ах, это ты, Джон! Слава Богу! – воскликнула фея и кинулась к нему. – Кто это был?

– Наш старый знакомый мистер Вэмпер. Ты была права, когда говорила, что за нами кто-то следит.

– Что ему было нужно?

– Деньги.

– Ты дал?

– Да.

– Но мы же теперь бедны.

– Ева-Энн, боюсь, я напугал тебя своим поведением. Я бы очень хотел, чтобы ты простила и… забыла.

– Забыла? – переспросила девушка и стиснула руки. – Ты хочешь, чтобы я забыла?

– Это было бы очень любезно с твоей стороны, – сказала он, глядя на ее прекрасные лицо, – да любезно, ибо когда кто-нибудь поддается безрассудству, то забыть – это проявление подлинной дружбы.

– Безрассудство? Неужели то было всего лишь безрассудство? – ошеломленно спросила она.

– А что же еще? – беззаботно откликнулся сэр Мармадьюк.

– Это жестоко! Это безнравственно! – с внезапной яростью вскричала Ева-Энн. – Ты опозорил меня, но себя ты опозорил еще больше! Ты осквернил самое святое, а значит, ты злой и жестокий человек! Ты, кого я считала воплощением доброты! – Она отпрянула от него, закрыв трепещущими ладонями лицо.

– И все-таки, – хрипло сказал сэр Мармадьюк, – и все-таки Бог знает – я не причинил бы тебе никакого зла, не сделал бы ничего дурного! – Он подался к ее склоненной фигуре, но руки его сами собой сцепились за спиной. – Иди спать, Ева-Энн, иди спать, дитя мое, и, если сможешь, помяни меня в своих молитвах. Никто не нуждается в этом более меня.

– Да, я помолюсь за тебя! – воскликнула Ева-Энн, сквозь слезы глядя на него. – Но как бы я хотела, чтобы ты оказался таким, каким я тебя себе представляла!

Она повернулась и потерянно побрела к палатке, но, прежде чем скрыться внутри, девушка обернулась, и не глядя на него, сказала:

– Завтра я возвращаюсь домой.

– Хорошо, Ева-Энн. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи! – она всхлипнула и исчезла за пологом палатки.

Еще долго сэр Мармадьюк сидел, уставившись в огонь недвижным взглядом. И был он не один, призраки давно ушедших лет обступили его, злобные тени шептали, дразнили и надсмехались. Они ликовали.

Глава XXIII,

в которой Ева-Энн дает характеристику сэру Мармадьюку

Крепко зажав сковороду меж колен, сэр Мармадьюк уже приготовился разбить о ее край яйцо, когда под косые лучи утреннего солнца вылезла Ева-Энн и сонно посмотрела на джентльмена.

– Я проспала? – спросила она, заметив манипуляции сэра Мармадьюка.

– Нет, просто я встал пораньше.

– Зачем?

– Чтобы проводить тебя домой и…

– В этом нет никакой необходимости.

– Нет, Ева-Энн, я не могу позволить, чтобы ты шла одна…

– А я и не собираюсь! – девушка решительно завладела сковородой. – Я передумала.

– Но вчера вечером ты со всей серьезностью уверяла меня, что…

– Сначала надо поджарить бекон, иначе яйца подгорят, – нравоучительно сообщила Ева-Энн.

– Но ведь вчера ты совершенно…

– Так это же было вчера.

– Ну и что?

– Ночь уже осталась в прошлом, а сегодня я согласна идти с тобой.

– О! – воскликнул сэр Мармадьюк немного растерянно. – Неужели! – И он уселся прямо на траву, наблюдая как ловко Ева-Энн готовит завтрак.

– У тебя усталый вид! – заметила девушка.

– У тебя не лучше! – отпарировал он. – Так почему ты решила не возвращаться?

– Потому что передумала! Наверное, ты плохо спал.

– Спасибо за беспокойство, но я спал хорошо. Так почему ты хочешь продолжать наше путешествие?

– Ночью у меня было видение. Ну, и, кроме того, ты такой беспомощный.

– Беспомощный? Я? – возмущению джентльмена не было предела.

– Да, ты! Разбиваешь яйца на сухую сковороду! Понятия не имеешь, как вести хозяйство. Нет, с моей стороны было бы слишком жестоко бросить тебя! Да и трусливо, к тому же, а ведь я решила быть храброй. Пожалуйста, дай мне кофе вон из той коробки.

Он выполнил ее просьбу, двигаясь как во сне. Ева же совершенно непринужденно просила то одно, то другое. Но вот завтрак был готов, и они приступили к еде. Сэр Мармадьюк ел молча, с изумлением наблюдая за переменами, произошедшими в девушке. В очередной раз вскидывая глаза, он поймал ее внимательный взгляд.

– Сколько у нас осталось денег? – спросила Ева-Энн.

Он достал кошелек и обнаружил там три гинеи и несколько серебряных монет.

– Хватит, чтобы добраться до Лондона и вернуться обратно, – заявила девушка.

– Сомневаюсь! – Он с недоверием посмотрел на монеты.

– Я уверена.

– Но я все равно напишу, чтобы прислали еще.

– Сколько на это потребуется времени?

– Ева-Энн, почему ты так старательно не называешь меня по имени?

– Потому что твое имя – загадка для меня. Как тебя зовут?

– Ты прекрасно знаешь?

– Знаю? Я знаю лишь, что называла тебя Джон.

– Я и есть Джон.

– Я так и думала прежде. Я верила в это, потому что ты сам сказал. но… – Она покачала головой.

Сомнение, появившееся в ее глазах, больно задело его.

– Так оно и есть, клянусь честью! – Сэр Мармадьюк был совершенно серьезен. – Почему ты сомневаешься?

– Потому что у меня есть на то веские причины.

– Дитя мое, – начал он еще серьезнее, – о, дитя мое…

– О, мужчина! – отпарировала Ева-Энн, – о, мужчина, неужели ты не видишь, что дитя твое – женщина? Открой глаза, напряги слух и осознай наконец, что я женщина, бедная ты, заблудшая душа!

Сэр Мармадьюк вздрогнул и уставился на кусок бекона, который собирался отправить в рот, так, словно тот залепил ему оглушительную пощечину.

– А любая женщина куда мудрее большинства мужчин, – продолжала девушка хладнокровно, – особенно, если речь идет о таком высокомерном, хорошо воспитанном и очень тяжеловесном представителе мужского племени, который знает обо всем на свете, но ничего не ведает о самом себе! Давай я налью тебе еще кофе.

– Спасибо! – ошеломленно поблагодарил сэр Мармадьюк. – Никогда не подозревал, что я тяжеловесен.

– Ты вообще плохо знаешь себя. Ты столь же тяжеловесен, как огромный замок со всеми его стенами и башнями, такой же надменный, величественный и неприступный. Вот твой кофе.

Сэр Мармадьюк молчал, тупо помешивая ароматную жидкость. Ева-Энн бросала на него косые взгляды.

– Похоже, – наконец сказал он, – я только сейчас начинаю узнавать тебя.

– Потому что я женщина!

– Однако за одну неделю в тебе произошли поразительные перемены.

– Две недели и три дня! – провозгласила Ева-Энн.

– Я-то полагал, что ты простая деревенская девушка, очень юная, очень безыскусная, очень застенчивая…

– Потому что ты всего лишь мужчина!

– А оказывается, я ошибался самым ужасным образом, если, конечно же, ты не разыгрывала передо мной роль.

– Роль? – она сверкнула на него глазами. – Разыгрывала роль? Сэр, я такая, какой меня сотворил Господь!

– Великолепное творение! – сэр Мармадьюк почтительно поклонился.

– О! – в ярости воскликнула Ева-Энн. – Я не привыкла выслушивать льстивые похвалы, я не знатная леди, а всего лишь Ева-Энн, которой давно уже пора приниматься за стирку.

Сэр Мармадьюк величаво выпятил грудь.

– Мадам… – начала он, но девушка резким жестом остановила его.

– Нет, только не это! – вскричала она в непритворном ужасе, – ты снова собираешься, раздувшись от гордости, сказать тяжеловесный комплимент. Возьми-ка лучше топор и наруби дров.

Какое-то мгновение джентльмен стоял неподвижно, надменно хмуря брови и презрительно кривя губы, но вскоре весело рассмеялся и, прихватив топор, отправился рубить дрова.

К заготовке топлива наш герой подошел с привычной для себя скрупулезностью, тщательно следя за тем, чтобы все ветки были одного размера, укладывая хворост в идеальные по форме вязанки. От этого всепоглощающего занятия его отвлек испуганный возглас Евы-Энн.

– Джон, посмотри на Горация!

Оставив топор, джентльмен спустился к ручью. Ева с испугом смотрела на блаженно жующего Горация.

– Джон, с ним все в порядке?

– Он выглядит очень довольным. – Сэр Мармадьюк потрепал Горация, недовольно мотнувшего головой. – Посмотри, какая у него шелковистая шерсть.

– Я ежедневно чищу его. Но посмотри же, как тяжело он водит глазами!

– Ну и что?

– Но он только что съел самую большую тряпку, которой я мою посуду.

– Ничего удивительного в том нет. А теперь он просто высматривает другие не менее аппетитные вещи, щетку или мыло. У нашего Горация широкие вкусы. А теперь, если ты составишь список того, что нам необходимо, я…

– Ты собираешься в Годалминг, Джон? Это очень опасно! Лучше пойду я.

– Нет, – он успокоительно улыбнулся. – Идти нужно мне, а там будь что будет… – в этот момент Гораций, подкравшись поближе, ткнулся бархатистым носом в руку Евы-Энн. Сэр Мармадьюк возмутился, – Можешь наслаждаться моей шляпой, моим пальто, палаткой, но Еву-Энн ты уж оставь мне.

– Но зачем подвергать себя такому риску? – спросила девушка, делая вид, что не замечает, как рука джентльмена легла на ее руку. – Разве тебя не страшит будущее?

– Ничуть, если не считать одинокой старости.

– А разве она обязательно должна быть одинокой, Джон?

– Старость – это всегда одиночество.

– Конечно же нет, если есть любовь.

– Ева-Энн, ты по-прежнему считаешь меня дурным человеком?

Какое-то мгновение девушка молчала, отвернувшись и глядя в сторону, затем ответила все так же не глядя на него.

– Ты ведь попросил меня забыть. Ты назвал случившееся безрассудством! В тот момент я ненавидела тебя.

– А сейчас, Ева-Энн?

– А сейчас, Джон, только Господь Бог может ответить, каков ты на самом деле. Ты больно ранил меня, поколебал мою веру в тебя, и все же тебе достаточно сказать мне хоть слово, и я последую за тобой хоть на край света, Джон.

Он выпустил ее руку и поспешно отвернулся, издав какой-то странный приглушенный звук, в котором слились страсть, боль и нечеловеческие усилия, которыми он сдерживал себя.

Вскоре, укрепив на спине у Горация вьючное седло и корзины, он помахал на прощание Еве-Энн и направился в сторону городка. Сэр Мармадьюк и не подозревал, что идиллическое путешествие вдвоем закончилось.

Глава XXIV,

полная тревоги и волнений

Утро выдалось великолепное. Свежий ветерок весело трепал листву, ветви деревьев, слегка поскрипывая, легкими тенями мельтешили на светлой тропинке. Природа в этот день, казалось, решила превзойти самое себя. Но сэр Мармадьюк, не замечая очарования чудесного утра, уныло брел по пыльной дороге, волоча ноги и повесив голову, одолеваемый тяжелыми думами. Он послушно следовал за трусившим впереди Горацием, который в конце концов завел его в заросли чертополоха.

– Жизнь, дружище, становится слишком сложной штукой! – поведал он своему четвероногому товарищу, обратив на него тоскливый взор, – до сих пор я считал себя человеком вполне благородным.

Гораций, обнаружив, что не достает до нежной верхушки чертополоха, бросил на своего хозяина злобный взгляд, его толстые губы искривились в презрительной усмешке.

– Жизнь, друг мой Гораций, – это жестокая драма, это взлеты и падения, она непредсказуема и полна всяческих неожиданностей. За примером далеко и ходить не надо, вспомни хотя бы Джимми Вэмпера, и думаю, что не ошибусь, если скажу тебе, милый Гораций, что недалек тот час, когда твоего хозяина настигнет отвратительная и неумолимая длань закона. И уж тогда-то жизнь повернется ко мне самой неприглядной своей стороной. Так что вперед, мой друг, вперед!

Тропинка вскоре вывела их на дорогу, а дорога, в свою очередь, привела к перекрестку. На указательном столбе сэр Мармадьюк еще издалека заметил огромный лист. Подойдя ближе, он увидел, что большие буквы возвещают:

«Человек благородного происхождения» потер гладко выбритый подбородок и с довольной ухмылкой пробормотал:

– Тридцать шесть, Гораций, тридцать шесть! Черным по белому. Невероятно, но факт, хотя сам я чувствую себя на все сорок пять, а то и старше! Ну что ж, Гораций, мы не должны уклоняться от встречи с судьбой. Вперед!

К полудню они добрались до старинного городка Годалминг и, пройдя по главной улице, свернули в заросший цветами, сад, в глубине которого уютно притулился постоялый двор. Привязав Горация, сэр Мармадьюк зашел в пивную утолить жажду.

Здесь он опять увидел зловещее объявление, красовавшееся на самом видном месте. Сэр Мармадьюк вновь изучил его, затем перевел взгляд на лакея довольно мрачной наружности, поставившего перед ним кружку пива. Он кивком поблагодарил его и спросил:

– Кого-нибудь уже поймали?

– Да, храни нас Господь, и многих похватали. Каждый божий день кого-нибудь ловят, да все не тех. Поймают и отпустят, поймают и отпустят. Я вам больше скажу, того-то злодея и не собираются ловить.

– Нет?

– Конечно нет! Недели идут, а мерзавца так и не поймали! И не поймают! Да он уж поди в Лондоне или за границей, я так считаю.

– Подумать только! – сэр Мармадьюк поболтал в кружке остатками пива. – И никаких известий?

– Уйма! – с негодованием воскликнул лакей, помрачнев еще больше. – Всякий, кто открывает эту дверь, что-нибудь да слышал. Мерзавца видели в каждой деревне, на каждой дороге, видели его в Лондоне, на побережье, да и здесь тоже. Будто это не один убийца, а целый полк негодяев.

– И никаких следов?

– Да навалом! Джо Миггс, конюх из «Ангела» в Петворте, заявился как-то на днях с историей о человеке, накупившем целую груду новой одежды и прочего скарба.

– Звучит весьма подозрительно! – поддакнул сэр Мармадьюк.

– Ну, уж не знаю, но Джо уверяет, что человек этот был гладко выбрит.

– Само собой разумеется.

– Так всякий бы на его месте поступил. И вы, и я.

– Верно! – вздохнул сэр Мармадьюк.

– Хотя Джо говорит, что человек этот вел себя совершенно невозмутимо и преспокойно исчез себе из города.

– Вот мошенник! – с негодованием воскликнул сэр Мармадьюк.

– Это еще почему?

– Как он посмел исчезнуть!

– Я больше скажу, этот человек накупил кучу женской одежды, что выглядит довольно странно.

– Женской одежды? – повторил сэр Мармадьюк. – Клянусь Юпитером, ну и ловкий пройдоха!

– Вы считаете, он решил переодеться? Я так полагаю, хитрец решил, что в женском обличье его никто не узнает. Хотел бы я взглянуть на него хоть одним глазком!

– Думаете, что узнали бы его?

– Узнал бы?! Да вот же – пять фунтов одиннадцать дюймов, волосы и бакенбарды черные, но правда он их сбрил, глаза темные…

– И возраст, – добавил сэр Мармадьюк, – возраст тридцать шесть лет или даже меньше! В таком возрасте у людей обычно вид самый что ни на есть счастливый.

– Эх, только бы мне представился случай, уж я бы узнал негодяя – и пятьдесят фунтов у меня в кармане!

Сэр Мармадьюк допил пиво.

– Чуть не забыл, мне ведь надо написать письмо. У вас найдутся лист бумаги, перо и чернила?

– Вон там, в кабинете.

Устроившись у окна, откуда открывался очаровательный вид на сад, сэр Мармадьюк принялся за письмо.

Сэр Мармадьюк начал было посыпать письмо песком, да так и замер с песочницей в руке. Снаружи раздался звонкий юношеский голос, о чем-то смутно напомнивший нашему герою.

– Некто мистер Дентон здесь, приятель?

– Да, он просил передать, что вам следует пройти к нему в беседку в дальнем углу сада, хотя мне не нравится ваш…

– Что такое?

– Ваша шляпа, сюртук…

– Я что-то не понимаю, приятель.

– Не сердитесь, сэр! Он ждет вас в саду, сэр!

– Благодарю тебя, мой храбрец! – насмешливо воскликнул все тот же звонкий голос.

Послышались легкие шаги, веселое насвистывание. Сэр Мармадьюк выглянул в окно и обнаружил, что голос принадлежит молодому человеку, стройному и высокому; голову юного джентльмена венчала вызывающе поношенная шляпа, которая несмотря на многочисленные дыры, потертые поля и общую ветхость, сохранила следы былого шика, а золотые кудри выбивались из-под нее удивительно залихватским образом. Башмаки молодого джентльмена почти развалились, но были явно от очень хорошего сапожника, костюм хоть и обветшал до последней степени, но сидел на своем обладателе самым великолепным образом. Несколько расслабленной походкой молодой джентльмен последовал к беседке, видневшейся в дальнем конце сада.

– Невероятно! – пробормотал сэр Мармадьюк, запечатывая письмо.

Надписав на конверте адрес, он отложил перо и снова выглянул в окно.

– Невероятно, – снова пробормотал он и погрузился в задумчивость, не отрывая взгляда от беседки.

Он уже собирался было в третий раз пробормотать свое сакраментальное «Невероятно!», как со стороны беседки раздался хриплый крик, в котором смешались испуг и ярость. В следующее мгновение из беседки вылетел человек, в котором наш герой тут же признал мистера Дентона. Сей достойный джентльмен, беспорядочно размахивая руками и ногами под действием какого-то загадочного импульса, пролетел довольно значительное расстояние и шмякнулся на песок. В следующее мгновение источник этого импульса материализовался в облике молодого джентльмена, который с проклятиями схватил свою жертву за шкирку и, не обращая никакого внимания на ее отчаянные вопли и сопротивление, подтащил к бочке с водой и с удивительным проворством запихнул туда злосчастного мистера Дентона. Жертва нещадно извиваясь и дрыгая ногами, пыталась освободиться из железных объятий своего мучителя, но тщетно. Наконец, молодой джентльмен извлек голову мистера Дентона из воды.

– Это вам, сэр, за то, что вы приняли меня за негодяя. – С этими словами он опять окунул глотающего воздух мистера Дентона в бочку с водой. – А это, сэр, чтобы вы поняли, что имеете дело с джентльменом.

Бросив обессиленного мистера Дентона на траву, упомянутый джентльмен, подобрал упавшую шляпу, тщательно отряхнул изодранный головной убор, нахлобучил ее на голову под невероятным углом, подошел к стене, перемахнул через нее с удивительной легкостью и исчез.

Глава XXV,

в которой мы знакомимся со старым другом

День был в самом разгаре, когда сэр Мармадьюк добрался до указателя. Пожилой человек, опершись обеими руками о трость, внимательно изучал объявление о розыске преступника. Это был невысокий, худой джентльмен, одетый в довольно потертое платье. Но несмотря на поношенную одежду, держался джентльмен довольно надменно. Заслышав за спиной шаги, он оглянулся и, увидев сэра Мармадьюка, повелительным жестом подозвал его. С изумлением вглядевшись в лицо старика, сэр Мармадьюк изрек свое сакраментальное:

– Невероятно!

– Убийство, – джентльмен кивнул в сторону объявления, – убийство. Это ужасная вещь, мой друг, но если можно найти оправдание подобному преступлению, то это именно тот случай.

– Странно слышать такие слова, сэр.

– Осмелюсь предположить, что подобная мысль очень естественна для человека, знавшего того, кто при жизни был отъявленным негодяем.

– Ха! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Не всякое убийство – преступление? Вы это имеете в виду? Очень опасная философия.

Джентльмен повернулся и внимательно посмотрел на нашего героя острыми живыми глазами.

– Сэр, – сказал он покачивая головой, – ваш выговор не вяжется с… вашими башмаками! А ваши глаза, ваш голос, ваш облик что-то мне напоминают. прошу вас, подойдите ближе, сэр. Гм! Хоть я и стар, но мои умственные способности еще в порядке, а лица я всегда запоминал очень хорошо. Так вы… вы… Сделайте одолжение, улыбнитесь. Ну, конечно же, Вэйн-Темперли!

– Вынужден признать! Но, надо сказать, вы удивили меня, ваша светлость! Неужели я так мало изменился?

Лорд Уайвелстоук рассмеялся.

– Изменились, изменились, Мармадьюк, он же Джон, изменились во всем, кроме голоса, глаз и вот этих ушей. Бог мой, сколько же раз я таскал вас за них. Так что позвольте, дорогой мой Мармадьюк, пожать вам руку. Вы были странным ребенком, Джон, потом удивительным отроком и, наконец, блестящим молодым человеком, но сейчас… Ей-богу, с этим ослом у вас совершенно непотребный вид! Будь я помоложе, я бы, наверное, удивился, но мне всегда по душе было ваше стремление к оригинальности. Вы всех просто очаровывали своей исключительностью. Но все-таки осел… гм!

– Это животное с переменным успехом отзывается на имя Гораций.

– А как, мой дорогой Мармадьюк, поживает Его Королевское Высочество и все остальные?

– Полагаю, как всегда превосходно, сэр.

– Я конечно же слышал, что вы сбежали от лондонской роскоши и уединились в сельской глуши, превратившись в философа-циника и бесконечно насмехаясь над суетностью и бренностью рода людского.

– Скорее над самим собой сэр.

– И вот я встречаю вас без бакенбард, без буйного великолепия ваших кудрей, в простой одежде, словом, без всей той мишуры, которая полагается столь известному щеголю и денди!

– Увы, сэр, я стал старше, и, будем надеяться, несколько мудрее.

– И еще этот осел, Мармадьюк-Джон! Смею надеяться, вы простите мне мое любопытство. Почему?

– По одной-единственной причине, сэр. Так уж получилось, что я тот самый «кровожадный негодяй», о котором говорится в этом объявлении.

Лорд Уайвелстоук перевел взгляд с безмятежного лица сэра Мармадьюка на зловещий листок, затем снова посмотрел на нашего героя. Брови недоуменно взлетели вверх.

– Бог мой! Джон, вы и в самом деле удивили меня. Ну что же, поступок очень достойный. Так это была дуэль?

– Убийство, сэр.

– Тогда, конечно же, это какая-то досадная ошибка?

– Весьма признателен вам сэр! – Мармадьюк поклонился. – Это действительно ошибка, но ошибка вполне намеренная… с моей стороны.

– Вашу руку, Джон! Вашу руку, Мармадьюк! Если пойти вон по той тропинке, то в скором времени встретится постоялый двор, который содержит мой бывший слуга. Пройдемте же туда, и вы поведаете мне свою историю, ибо старики, так же как и молодежь, обожают всяческие истории, а значит, я буду слушать самым внимательнейшим образом.

Подхватив сэра Мармадьюка под руку, старый джентльмен увлек его в указанном направлении. Наш герой послушно зашагал с ним, подстраиваясь под прихрамывающую походку своего спутника. Гораций с самым степенным видом послушно семенил следом.

Глава XXVI,

содержащая описание героического явления полубога

– Мой беспредельно высокомерный и до смешного донкихотствующий Джон, – сказал старый джентльмен, внимательно выслушав историю, поведанную ему сэром Мармадьюком со скрупулезной точностью, – это такой запутанный клубок, что в нем сам черт ногу сломит!

– И он запутывается все больше и больше! – согласился сэр Мармадьюк. – Я вот думаю, не стоит ли мне поискать убежища в Лондоне?

– И взять с собой эту сельскую нимфу, Джон?

Сэр Мармадьюк задумчиво посмотрел в окно.

– Вы полагаете, она кого-то прикрывает, Джон?

– Абсолютно в том уверен, сэр.

– И кого, по вашему мнению?

– Своего дядю. Один из них незадолго до трагедии грозился убить Брендиша.

– И поэтому вы вынуждены молчать.

– да, сэр.

– Гм… Вы думаете, вам грозит арест и тюрьма?

– Наверняка. Что ж, во всяком случае, ничего подобного я в своей жизни еще не испытывал.

– В тюрьме вам понадобится все ваше умение философски относиться к жизни. Вы можете доказать свое алиби?

– Нет, сэр. Я был один и всего в нескольких ярдах от того места, где прозвучал роковой выстрел.

– И теперь вас безжалостно преследуют. И вы уже чувствуете, как вам наступают на пятки! Чертовки тяжелое положение.

– И тем не менее несчастная жертва обстоятельств получает пока определенное удовольствие от своей роли. Да даже если меня схватят, мою вину еще нужно доказать!

– О Господи, Джон, за этим дело не станет! Все улики против вас, черт побери!

Сэр Мармадьюк вновь посмотрел в окно.

– А она действительно стоит таких жертв, дорогой Мармадьюк?

– Кто она? – рассеянно спросил тот.

– Девушка, Джон. Ева-Энн Эш.

– Да, сэр. Стоит!

– Честно говоря, она мне уже нравится, дорогой Мармадьюк! Вы так живо описали ее достоинства как духовные, так и физические.

– Ей-богу, сэр, что-то не припомню, чтобы я упоминал о цвете ее волос.

– Дважды, Джон. – В комнате повисла тишина. – Вы хотите жениться на прелестной квакерше? – осторожно спросил старый джентльмен.

Сэр Мармадьюк вздрогнул и отвел взгляд. Он попытался заговорить, но не сумел издать ни звука, он сделал новую попытку, и с тем же результатом. Старческие проницательные глаза стали еще внимательнее.

– Совершенно очевидно, друг мой Джон, что девушка очень привлекает вас, а женитьба на каком-нибудь добром и таинственном создании – это как раз то, что я рекомендовал бы вашему в чем-то уникальному темпераменту. Поэтому, будучи старейшим вашим другом, я спрашиваю, собираетесь ли вы жениться на этой девушке?

Поскольку сэр Мармадьюк продолжал хранить молчание, лорд Уайвелстоук, добрыми глазами разглядывая своего друга, продолжил.

– С превращением сельской нимфы в даму высшего света могут возникнуть определенные трудности. Из маслобойни в лондонскую гостиную, бедное дитя! Но насколько я знаю вас, Джон, вы вполне способны на такой шаг, если она и впрямь обладает хотя бы половиной тех достоинств, какими вы ее наделили.

– Но, сэр, я протестую! Я не упоминал…

– Упоминали, Мармадьюк, и так часто, что она, похоже, действительно соответствует вашему безупречному и в чем-то привередливому вкусу. Так что, если вы намерены жениться, я готов объявить о вашей помолвке. Почему бы не сделать этого прямо сейчас?

– Я не могу!

– Вы имеете в виду…

– Я ведь женат! Женат уже двадцать лет!

– Поразительно! – воскликнул старый лорд. – Ей-богу, вы не перестаете изумлять меня! Вы женаты… и так долго… вы?

– Это была глупость, – опустив голову, тихо сказал сэр Мармадьюк. – Я был доверчив и глуп, а она… Я женился и только потом узнал правду, но было уже поздно, слишком поздно. В конце концов дело закончилось тем, что она сбежала… с ним. Я пытался убить его, но не сумел. Все превратилось в глупый и бессмысленный фарс. А теперь… теперь, когда я мог бы…

Сэр Мармадьюк откинулся на спинку стула и замолчал. Лорд Уайвелстоук подался к нему и положил тонкую, испещренную венами руку ему на колено.

– Мармадьюк-Джон, – медленно сказал он, – я полагаю, пришло время скинуть этот кошмар. Пусть нынешняя радость заслонит собой прошлую боль. Забудьте обо всем и научитесь жить!

– Как, сэр?

– Ну, существует такая вещь, как развод.

Сэр Мармадьюк побледнел.

– Невозможно! – воскликнул он. – Выставить напоказ свое грязная белье! Самый страшный из кошмаров! Никогда.

– Другие же проходят через это, и имена у них не менее гордые и благородные, чем у вас.

– Я никогда не пойду на это, сэр! – процедил сквозь зубы сэр Мармадьюк. – Это настолько отвратительно, что я…

– Вы – Мармадьюк Джон де ла Поул Вэйн-Темперли! Позабудьте же, наконец, о своей чертовой гордости и встаньте на ту единственную дорогу, что приведет вас к свободе и счастью.

Сэр Мармадьюк вскочил, нервно прошелся по комнате, остановился у окна. Повисла напряженная тишина, которую через несколько долгих мгновений нарушил старый лорд:

– А тот человек, Джон, я полагаю, Томас Моубрей.

– Да, сэр, мой бывший друг. Около двух недель назад я встретил его в одном из сараев для усталых путников. Оборванный, жалкий бродяга. А теперь он ваш сосед. По всей видимости, он стал наследником своего кузена?

– Верно, – вздохнул лорд Уайвелстоук. – Добрый человек мертв и лежит в земле, а дурной жив и здоров, да еще прибрал все к своим рукам, и так быстро.

– И все же, сэр, я беру на себя смелость утверждать, что он долго не продержится.

– Что вы имеете в виду, Джон?

– Я намерен застрелить его, сэр, как только мне представится такая возможность.

Лорд встал и, хромая сильнее прежнего, подошел к Мармадьюку, положил ему руку на плечо.

– Зачем? – спросил он. – Зло, совершенное так давно, не исправить местью.

– Сэр, этот негодяй, будучи нищим оборванцем, был истинным подлецом. Обретя же положение в обществе, он представляет истинную угрозу. Именно поэтому я намерен убить его.

– Понятно. А как же милая Ева-Энн?

Сэр Мармадьюк схватил лежащую на подоконнике шляпу, и начал судорожно мять ее.

– Убейте его, Джон, если вы считаете это необходимым. Ваша рука не дрогнет, так же как и моя, я знаю это. Но что дальше? Что?

Сэр Мармадьюк молчал, продолжая теребить шляпу.

– Однако, – продолжал лорд Уайвелстоук, – надо признать, что мне очень хочется познакомиться и поговорить с вашей очаровательной квакершей. И, принимая во внимание ваше теперешнее неустроенное положение, почему бы вам вдвоем не погостить у меня некоторое время? Представители закона вряд ли станут искать убийцу под крышей этого дома.

– Сэр, вы бесконечно добры, но…

– То есть вы отказываетесь? Что ж, пусть будет так. Но, по крайней мере, примите меры предосторожности и смените место своего пребывания. Кстати, где вы расположились?

Сэр Мармадьюк постарался как можно подробнее описать то место, где стояла их палатка. Лорд Уайвелстоук на мгновение погрузился в задумчивость, странная улыбка заиграла у него на губах.

– Такая юная, Джон, такая прекрасная. И кроме того, готовит и стирает, дриада-домохозяйка! О, счастливейший человек, твой альтруизм, как мне кажется, приносит свои плоды. Так, Джон, я повсюду наведу справки, я пущу в ход все свои связи, я сделаю, что в моих силах. Если арест нависнет над вашей головой реальной угрозой, то верный человек предупредит вас. Полагаю, вы помните Аткинсона?

– Очень хорошо, сэр.

– Он отведет вас в одно убежище, где вы будете в безопасности. А теперь, Джон-Мармадьюк, поскольку вы удостоили меня своим доверием, я осмелюсь дать вам совет, ибо я человек старый, а вам…

– Сорок пять, сэр!

– Хм! – Лорд Уайвелстоук кивнул. – Слишком стар для страстных порывов, но достаточно молод, чтобы отвергнуть свое счастье.

– Счастье, сэр?

– Дом, Джон! Жена, Мармадьюк! Дети, Вэйн-Темперли! Ответственность за грядущее поколение и за весь мир в целом, сэр! Ах, мой милый Джон, безусловно, человек рожден для более великих свершений, чем устройство семейного счастья, и кто знает, может, когда-нибудь он чего-нибудь достигнет, но в конце концов именно счастье станет венцом всему, в этом или в том мире.

Так, болтая, словно давние друзья, блестящие джентльмены отправились обратно, палимые жарким послеполуденным солнцем, а терпеливое животное по имени Гораций покорно плелось следом. День уже клонился к вечеру, когда сэр Мармадьюк, свернув с пыльной дороги, вышел на покрытую листвой тропинку. Вдруг он в испуге остановился, так как из тенистых зарослей послышался шум отчаянной борьбы, приглушенные проклятия, злорадный смех и глухие звуки тяжелых ударов. Он бросился вперед, прямо в заросли, и вскоре выскочил на укромную небольшую поляну. три человека, сплетясь в клубок, беспорядочно катались по траве. Но когда сэр Мармадьюк уже сделал шаг в сторону, один из дерущихся отделился от двух других и, действуя кулаками с отменной уверенностью и точностью, заставил своих противников зашататься и отступить назад. Прежде. чем они успели прийти в себя, он подскочил к ним и изо вех сил нанес удары слева и справа, действуя в лучших традициях бульварных романов.

Победитель был высок и атлетически сложен, одежда его была бедна, поношенна, но сам он весел и юн. Молодой человек, все еще тяжело дыша, торжествующе улыбнулся и звонким голосом обратился к поверженным противникам:

– Вставайте, мои розочки, давайте еще подеремся, нежные вы лилии! Или мне пора вытереть о вас свои сапоги?

Но поверженные враги, невнятно бормоча, с трудом поднялись и поспешно скрылись, оставив веселого победителя полным хозяином положения, как и полагается истинному герою романов.

Только тогда сэр Мармадьюк обернулся и обнаружил рядом с собой Еву-Энн.

– О Джон! – с благоговением воскликнула девушка, от души хлопая в ладоши и с восторгом взирая на Победившего Героя. – О, Джон, какой он славный!

Глава XXVII,

посвященная, в основном, Руперту Беллами, Герою-Победителю

Герой-Победитель, убедившись, что его враги скрылись из виду, подобрал свою изрядно потрепанную шляпу и принялся, весело насвистывая, чистить обшлагом рукава выцветший ворс. Тут к нему с самым величественным видом приблизился наш джентльмен.

– Кому мы обязаны, сэр?

Герой-Победитель поклонился и взмахнул своей потертой шляпой.

– Да, в общем-то, никого, сэр, или же того, кто просто шел куда глаза глядят и вдруг услышал крик леди, увидел чер… то есть свирепых негодяев, набросился на них, не думая ни о чем, и, похоже, все закончилось вполне счастливо.

– О, это было так смело с твоей стороны! – воскликнула Ева-Энн со всем подобающим случаю восторгом, – Я так тебе, друг, благодарна!

Лицо Героя-Победителя залилось румянцем, и он поклонился девушке так низко, что уронил шляпу. Он быстро подобрал сей головной убор и покраснел еще гуще.

– Мадам, – сказал он, – право, это такие пустяки… то есть, конечно, я очень счастлив, что помог вам и… проучил парочку грабителей. Впрочем, я всегда рад случаю помахать кулаками. Так что это мне следует выразить вам свою признательность за предоставившуюся возможность. Всего вам доброго!

– Нет, нет, прошу тебя, друг, назови свое имя, чтобы я могла помянуть его в своих молитвах.

Герой-Победитель, казалось, слегка вздрогнул и, уставившись на свою выцветшую шляпу, принялся самозабвенно крутить и без того изрядно истерзанный головной убор.

– Меня зовут Руперт Беллами, мадам, и я очень вам благодарен за ваши добрые слова!

– Прекрасное имя, и оно очень подходит тебе, друг мой, у тебя доброе лицо, вот только волосы нуждаются в расческе.

Мистер Беллами снова уронил шляпу.

– А ты действительно шел, куда глаза глядят?

– Совершенно верно. Я брожу то здесь, то там и… словом, скитаюсь.

– Тогда, наверное, ты голоден?

– Ну, если говорить со всей прямотой, мадам, то вынужден признать, что вы абсолютно правы. Я не ел досыта уже несколько недель.

– Так останься и поужинай с нами. Джон будет рад твоему обществу. Правда ведь, Джон?

– Безусловно! – ответил сэр Мармадьюк и, отвернувшись, принялся разгружать Горация.

– Тогда решено, ты ужинаешь с нами, дорогой друг Руперт.

– Вы бесконечно добры, – ответил молодой человек, – но… – он в нерешительности перевел взгляд с очаровательной хозяйки на непреклонную спину сэра Мармадьюка и покачал лохматой головой, – принимая во внимание обстоятельства, я лучше пойду, мадам.

– Какие обстоятельства?

– Те, мадам, что находятся в вашей власти. – И снова его выразительные глаза с тоской взглянули в сторону сэра Мармадьюка.

Ее губы дрогнули в улыбке.

– Так что прощайте, мадам!

Сэр Мармадьюк оглянулся. Эти двое не отрывали друг от друга глаз. Чудесная пара, такая юная, полная жизни и веселья. Она воплощенная женственность, он галантный и отважный юноша… нет, скорее, полубог, уверенный в себе и своих силах.

– Но, – нежно проговорила девушка, стрельнув глазами в сторону своего спутника, – Джон будет очень рад, если ты останешься пообедать с нами.

– Весьма любезно с его стороны, – ответил мистер Беллами, – но все-таки, учитывая обстоятельства, я…

– Воспользуетесь нашим гостеприимством! – несколько сухо продолжил сэр Мармадьюк.

– Напротив, – с достоинством возразил молодой человек. – Я прошу позволить мне…

– Перед хорошо поджаренным бифштексом, – сэр Мармадьюк улыбнулся, хотя все еще довольно суховато, – не устоит ни герой, ни даже полубог.

– Биф-штекс! – вздохнул полубог, выглядя в этот момент на удивление похожим на человека.

– Тогда, мистер Беллами, если вы принесете немного дров, пока я собираю угли, которые, по всей видимости, затоптали во время драки, ужин будет готов значительно быстрее.

Полубог запустил пальцы в спутанные золотые пряди, взглянул на сэра Мармадьюка, лучезарно улыбнулся, снова взглянул на сэра Мармадьюка, порывисто схватил ладонь джентльмена и сжал ее с той доброжелательностью и открытостью, на которые способна только юность.

– Честное слово, сэр, не часто встретишь такую доброту! – воскликнул он. – Благодаря вам одинокий путник почувствовал себя как дома. Бифштекс! О, Боже, это, одним словом, это редкая для меня роскошь! И, право, я от всей души благодарен. И отплатить за вашу доброту я могу лишь искренним «спасибо».

– Однако, – ответил сэр Мармадьюк, улыбаясь на сей раз куда более искренне, – вы можете помочь мне с костром.

– Ну конечно, дрова! – И мистер Беллами помчался в дальний конец поляны, где были сложены дрова.

Тогда сэр Мармадьюк резко обернулся и обнаружил, что Ева-Энн внимательно смотрит на него, не прекращая возиться с ужином.

– Да, моя дорогая, – кивнул он. – Я согласен с тобой – он славный юноша.

– И такой смелый, Джон!

– Конечно, Ева-Энн.

– И очень сильный, Джон!

– Очень.

– И такой юный!

– Да. И поэтому, дитя мое, я решил, что мы возьмем его с собой.

– О! – воскликнула девушка, уронив картофелину, которую чистила. – Но почему, Джон?

– Потому что, – ответил сэр Мармадьюк, поднимая упавший овощ, – он и в самом деле восхитительно молод.

– Но, думаешь, он согласится?

– Да, дитя мое, в этом я абсолютно уверен.

Вскоре бифштекс был поджарен и уничтожен с тем безоглядным удовольствием, какое возможно лишь при наличии здорового аппетита, хорошей компании и чистого воздуха. Причем последняя причина способствует этому в десятки тысяч раз сильнее, чем любые ухищрения в виде аперитивов, соусов и приправ.

Когда же тарелки были вымыты и убраны, а в костер подброшена очередная порция дров, наши герои уселись вокруг весело потрескивающего пламени, объединенные взаимной симпатией и хорошим ужином. Молодой месяц застенчиво пробивался сквозь неподвижную листву, придавая маленькой уединенной поляне уютную таинственность.

Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел на огонь. Ева-Энн, сидя на складном табурете и подперев подбородок ладонями, не отрывала взгляда от благородного лица джентльмена, подернутого какой-то странной грустью. А мистер Беллами, прислонившись спиной к дереву, смотрел то на Еву, то на сэра Мармадьюка, то на огонь, то снова на Еву, то на неясные очертания в темноте, принадлежавшие смиреннейшему из ослов, опять на Еву, на юный месяц, и вновь на Еву и тяжко вздыхал.

– Замечательно! – вдруг воскликнул он.

– В самом деле? – спросил сэр Мармадьюк. – Кого или что вы имеете в виду?

– Все, мой дорогой мистер Гоббс! И молодой месяц, и мир вообще, и вот этот уголок в частности, и уютный костер, и вашу чудесную компанию и… короче говоря, жизнь. Жизнь представляется мне великолепной штукой, сулящей так много и открывающей перед нами удивительные возможности.

– По-моему, вы все еще вспоминаете о бифштексе.

– Не спорю, мистер Гоббс. Боже, я не пробовал ничего подобного с тех пор, как стал бездомным бродягой и парией.

– Бедный юноша! – вздохнула Ева-Энн, – У тебя действительно нет ни дома, ни друзей?

– Никого и ничего! – радостно ответствовала несчастная пария, – перед вами жертва обстоятельств и бездушия родственника. Ох, и натерпелся я от своего дядюшки!

Мистер Беллами нахмурился, вздохнул, покачал головой и, схватив палку, валявшуюся неподалеку, принялся яростно ворошить угли.

– Дядюшки? – переспросил сэр Мармадьюк.

– Ну да, Гоббс. Мой дядя – ни больше, ни меньше, как бывший знаменитый щеголь и друг самого принца-регента Вэйн-Темперли.

– О! – воскликнула Ева и украдкой взглянула на сэра Мармадьюка. – А у твоего дяди есть еще какие-нибудь имена?

– Мармадьюк, Джон, Энтони, Эшли, де ла Поул, мадам.

– И это все один-единственный дядя, друг Руперт?

– Один-разъединственный! – кивнул мистер Беллами. – Самый что ни на есть единственный, хотя имен у него и впрямь хватит на добрую дюжину джентльменов. А уж гордости у него хватит на тысячу обычных дядюшек. Всемогущий, высокомерный, безгранично влиятельный, обладатель огромного состояния и кроличьей души, вот каков мой дядя, дорогой мистер Гоббс!

– Замечательная личность, мистер Беллами! Но продолжайте же.

– Да, кстати, Гоббс! Если нам предстоит стать спутниками и путешествовать дальше вместе, то давайте не будем обращать внимания на сословные различия. Меня зовут Руперт, поэтому, прошу вас, не обращайтесь ко мне «мистер».

– Благодарю вас за эту любезность, мистер Беллами. Итак, Руперт, продолжайте. Ваше описание этого недостойного родственника вызвало самый живой интерес у Джона Гоббса. Как я понял, он пренебрегает вами.

– Совершенно верно, мой дорогой Джон. Природа определила его моим дядей, доверчиво полагая, что он выполнит свое предназначение и поступит справедливо со своим осиротевшим племянником. Я спрашиваю вас, Джон, как человека разумного, для чего существуют дядюшки? Думаю, вы согласитесь со мной, для того, чтобы соблюдать свои святые обязанности перед племянниками! Так и никак иначе, Джон! Но мой дядюшка Мармадьюк, этот изнеженный баловень судьбы, купающийся в роскоши, совершенно пренебрегает своим родственным долгом и начисто позабыл о существовании одинокого ребенка, о брошенном мальчике, об отроке, влачащем жалкую жизнь, об обозленном на свою судьбу юноше, да что уж там, он бросил своего племянника в водоворот жизни.

– Несчастный юноша! – промолвил сэр Мармадьюк, вздыхая.

– Это привело к тому единственному результату, к какому и могло привести, – продолжил Руперт Беллами, скрестив руки на груди и скорбно кивая головой в сторону костра, – вот я сижу здесь с вами, несчастная жертва чужой гордыни. И все-таки, мой дорогой Джон, хоть я и лишен каких-либо средств к существованию, никогда мне не было так хорошо, как сейчас. Карманы мои пусты, а одежда далека от идеала, но я все-таки надеюсь, что вы сочтете меня достойным спутником и…

– Джентльменом! – добавил сэр Мармадьюк.

Мистер Беллами тоскливо оглядел свое потертый костюм и печально покачал головой.

– Боюсь, этот факт не так-то легко заметить, – вздохнул он.

– Сегодня днем он проявился со всей очевидностью, – улыбнулся сэр Мармадьюк. – Я имею в виду некую бочку, полную воды.

– Так вы видели? Этот тип получил по заслугам, Джон! Он законченный негодяй!

– Вне всяких сомнений! – согласно кивнул сэр Мармадьюк.

– О ком вы говорите? – спросила Ева-Энн, тайком позевывая.

– Позвольте, я расскажу! – воскликнул мистер Беллами. – За время моих горестных странствий я встречал немало странных личностей, таких же несчастных и бездомных, как и я сам. И большинство из них, рано или поздно, оказывались мошенниками. А на днях я познакомился с совсем уж жалким плутом по имени Джимми Вэмпер.

– Вот как? – Ева-Энн мгновенно перестала зевать.

– Да. Так вот этот тип рассказал мне об одном джентльмене – заметьте, джентльмене – который готов хорошо заплатить за работу. Следуя указаниям Вэмпера, я пришел на постоялый двор, где этот парень остановился, встретился с ним, поговорил, окунул его в бочку и ушел…

– О! – воскликнула Ева. – Но почему?

– Ну… бочка с водой оказалась под рукой и, кроме того, у меня появилось страстное желание окунуть его подлую голову в воду.

– А зовут его, – ка бы между прочим заметил сэр Мармадьюк, – Роберт Дентон.

– Ах! – воскликнула Ева и нахмурилась.

– Вы знаете этого негодяя, Джон?

– Да, мы оба его знаем. И он, конечно же, предложил вам деньги за похищение Евы-Энн?

– Именно так! Этот мерзавец очень точно описал место, где стоит ваша палатка, и я направился прямиком сюда в надежде помахать кулаками.

– Теперь я поняла! – воскликнула Ева-Энн. – Как же это отвратительно! Я уже заканчивала стирать, Джон, когда сзади ко мне подкрались два человека. Поначалу я всего лишь удивилась, но затем испугалась и побежала к палатке за пистолетом, но один из них схватил меня и тут…

– Я сбил его с ног! – улыбнулся мистер Беллами. – А неплохая драчка получилась! Вволю поразмялись.

– Если Дентон так точно описал вам это место, – задумчиво сказал сэр Мармадьюк, – значит Вэмпер все рассказал ему. Завтра мы снимаемся.

– Зачем, дорогой Гоббс?! – возразил Руперт. – К чему такая спешка? Для стоянки здесь идеальное место – мягкая трава, тенистые деревья, чистая вода. А с Дентоном мы без труда справимся, и с его мошенниками тоже, вы, я и… мисс, то есть мадам.

– Друг Руперт, зови меня Евой-Энн. – Ева грациозно поднялась. Молодой человек тут же вскочил. – Сегодня ты доказал свое отношение к нам, и я тебе очень благодарна. Перед сном я помолюсь за тебя, Руперт Беллами. – Она протянула ему руку.

Молодой человек с благоговением посмотрел на эту нежную и в то же время такую умелую и сильную девичью руку. Он, наверное, поцеловал бы ее, если бы осмелился, но вместо этого он довольствовался пожатием, коснувшись руки так бережно, словно это была священная реликвия.

Ева повернулась к сэру Мармадьюку, как-то странно и нерешительно улыбаясь.

– Видишь, Джон, как неисповедимы бывают пути Господни. Он послал тебе в помощь Руперта, чтобы тот стал твоим другом. Я буду молиться за него и за тебя.

Некоторое время после ее ухода они сидели в молчании, каждый погруженный в свои мысли. Несколько раз мистер Беллами поднимал глаза на своего нового товарища, словно собираясь о чем-то спросить, но всякий раз не решался. Наконец, после нескольких безуспешных попыток, он все-таки осмелился заговорить.

– Гоббс, дружище, не будете ли вы так любезны… то есть, можно ли спросить вас?

– Конечно, Руперт.

– Ну… не сочтите меня слишком наглым, мой дорогой Джон, но если мы действительно станем друзьями, или, как заметила Ева-Энн, товарищами и… вы ведь понимаете меня?

– Возможно, вы выражаетесь несколько туманно, – предположил сэр Мармадьюк.

– Да, наверное, Джон. Но я вот что хочу сказать… то есть, мой вопрос…

– Да?

– Мисс Ева-Энн… мадам… она ваша жена?

– Нет.

– Прошу простить меня! Ваша дочь?

– Нет! – на этот раз ответ прозвучал куда более холодно.

– Еще раз прошу простить меня! Ваша племянница?

– Мы не родственники.

– Ну, конечно! Ясно! Именно так! Не родственники!

– Мы также и не любовники.

Тут мистер Беллами, пребывая в несколько возбужденном состоянии, сорвал с головы шляпу, изумленно посмотрел на нее и снова нахлобучил.

– А теперь, – мрачно улыбаясь, сказал сэр Мармадьюк, – я вас тоже попрошу ответить на один вопрос.

– С удовольствием, мой дорогой Джон.

– Какова непосредственная причина вашего столь явного безденежья?

Мистер Беллами тяжело вздохнул.

– Судьба, мой дорогой друг, неодолимый злой рок в облике карт, игральных костей, короче говоря, азартных игр. Это у меня в крови. Я унаследовал этот порок как раз от пресловутого дядюшки. Как и он, я являюсь, точнее являлся завзятым игроком, хотя никогда прежде и не оказывался в столь трудном положении. А теперь, Джон, дорогой мой, я страшно хочу спать, и потому позвольте пожелать вам спокойной ночи и приятных сновидений.

Глава XXVIII,

в которой появляется болтливая парочка с Боу-стрит

Сэр Мармадьюк увлеченно рубил дрова, когда легкий беззаботный смех Евы-Энн заставил его вздрогнуть. Никогда прежде он не слышал, чтобы Ева-Энн смеялась так весело и заразительно. Сэр Мармадьюк обернулся. Девушка стояла у ручья вместе с Рупертом, они о чем-то оживленно беседуя. Прислушиваясь к их веселым голосам, сэр Мармадьюк отложил топор в сторону, устало опустился на табурет и уныло уставился на носки своих неказистых башмаков.

– Юность! – наконец вымолвил он. – Юность тянется к юности, а жалкому здравомыслящему возрасту остается роль трагического глупца. И что может быть смешнее и глупее, чем средний возраст!

Он печально уронил голову на скрещенные руки и погрузился в глубокую меланхолию, из которой его вывел раздавшийся поблизости звук. Он вскинул голову. Гораций внимательно разглядывал своего хозяина, вздернув лохматое ухо.

– Гораций, – вздохнул сэр Мармадьюк, качая головой, – ты, конечно, осел, но я еще больший осел, чем ты, раз сожалею о том, что этим детям весело и хорошо вдвоем. Послушай, как они смеются, мир для них – это огромная комната для игр, залитая солнцем, наполненная воздухом, в которой старым и немощным нет места! Я слишком стар и тяжеловесен и не могу равняться на них – эх, Гораций, такова уж наша с тобой злосчастная судьба. А он юн, весел, свободен, так что ему самими небесами предназначено быть победителем. Ну что ж, во всяком случае, это выход из трудной ситуации. Надеюсь, она найдет в нем свое счастье, а он в ней – свое будущее. А я, такова уж подлая человеческая натура, печалюсь о том, что могло бы быть! Так что, Гораций, мы с тобой здесь лишние, жизнь не сулит мне больше ничего, и мир – бесплодная и мрачная пустыня! И я еще смею, дожив до столь преклонных лет, впадать в тоску подобно зеленому юнцу! Стыд и позор, Гораций! В сорок пять лет следует быть более сдержанным! Давай же уподобимся древним философам и скажем себе – что бы ни случилось в этом мире, все к лучшему. И тогда, позабыв о несбывшемся, рассмеемся в лицо унынию и несостоявшимся мечтам! К тому же сегодня четверг, сегодня прибудет преданный Джон, так что нам стоит поторопиться на встречу, а молодых оставим здесь – пускай вволю болтают и смеются, наслаждаясь обществом друг друга. Пошли, Гораций.

С этими словами сэр Мармадьюк тяжело поднялся и начал устанавливать на Горация вьючное седло и корзины. После чего нахлобучил на голову широкополую шляпу, накинул на плечи домотканный сюртук и, подхватив почесыватель, потянул Горация за повод и отправился в путь. Но улизнуть незаметно нашему герою не удалось. Не успел он удалиться и на десять ярдов, как его остановил голос Руперта.

– Старина! – весело позвал молодой человек.

– Да, юноша? – мрачно откликнулся сэр Мармадьюк.

Мистер Беллами лучезарно улыбнулся и хлопнул его по плечу:

– Куда направляемся, старина?

Сэр Мармадьюк побледнел, и прежде чем он нашелся, что ответить, к ним приблизилась Ева-Энн. Щеки девушки разрумянились, глаза блестели, выглядела она еще очаровательней, чем обычно. По крайней мере, так показалось нашему герою.

– Джон! – воскликнула девушка. – Куда ты направляешься?

– По делам, – он постарался улыбнуться как можно непринужденнее.

– А, в Годалминг! Можно я пойду с тобой?

– Нет-нет, оставайся здесь, дитя мое. С мистером Беллами ты будешь в полной безопасности.

– Можете на меня положиться, старина.

– Но, – упрямо возразила Ева-Энн, – мне хочется пойти с тобой, Джон.

– А я хочу пойти один, – мрачно ответил сэр Мармадьюк. – Тебе лучше остаться здесь.

– Почему, Джон? – Она с тоской взглянула на него. – Почему? Я не понимаю.

– День жаркий, дорога пыльная…

– Пыльная! – она сверкнула на него глазами. – Разве я когда-нибудь жаловалась на пыль?

– Предполагаю вернуться к чаю.

Ева кивнула, отвернулась и принялась демонстративно хлопотать по хозяйству. Сэр Мармадьюк двинулся вперед, через несколько шагов он почувствовал неодолимое желание оглянуться. Ева-Энн и Руперт склонились над большим котлом, их головы почти соприкасались. Сэр Мармадьюк нахмурился и огрел почесывателем ни в чем неповинного Горация. Терпеливый осел посмотрел на него с таким укором, что сэру Мармадьюку стало совестно. Он ласково почесал осла за ухом.

– Это все раздражительность, Гораций, обычная раздражительность. Спасибо тебе за то, что ты не обратил на нее особого внимания, а твои оскорбленные чувства чуть позже я успокою изрядной долей овса.

Не обращая внимания на палящее солнце и пыль, поднимаемую копытами осла, наш герой быстро шел вперед. Через какое-то время он услышал за спиной чьи-то тяжелые шаги. Сэр Мармадьюк оглянулся и увидел двух человек, которые почему-то переговаривались громким шепотом. Сэр Мармадьюк пригляделся к парочке повнимательней. Так-так, театральная скрытность и дурацкие красные жилеты. Уныние, владевшее нашим героем, уступило место приятному возбуждению. Неужели за ним следят? Сэр Мармадьюк окончательно пришел в себя и решил проверить свое предположение. Он зашагал так быстро, что Горацию пришлось перейти на легкую рысь. Преодолев в таком темпе полмили, они добрались до развилки. Сэр Мармадьюк оглянулся. Парочка находилась от него на том же самом расстоянии. Он остановился перед указательным столбом, на котором по-прежнему красовалось объявление о розыске убийцы. Сэр Мармадьюк отпустил Горация пастись, а сам уселся подле столба, наблюдая за приближением странной парочки. На вид оба были довольно крепкими, являя друг другу полную противоположность. Один непрестанно улыбался, другой был хмур, как предгрозовое небо.

– Доброе утро, приятель! – поприветствовал нашего героя улыбчивый, внимательно оглядев его.

Его товарищ помрачнел, казалось, еще больше.

– И вам того же, – приветливо откликнулся сэр Мармадьюк. – Неплохой выдался денек для прогулки, хотя немного и пыльно.

– Ужасная жара! – улыбка стала еще шире.

– Далеко направляетесь?

– Все зависит от обстоятельств, приятель. Правда, Тоби?

– Угм, – пробормотал угрюмый.

– От каких же это обстоятельств?

– Ну, может быть, от вас, приятель. Так ведь, Тоби?

– Угм.

Сэр Мармадьюк (откидываясь назад и с наслаждением вытягивая ноги). Как это так?

Улыбчивый (загадочно). К этому мы и подходим.

Сэр Мармадьюк (довольно непочтительно ткнув в полицейское объявление). Кстати, что вы думаете на этот счет? Пятьдесят фунтов!

Улыбчивый. В том-то и вопрос, приятель, что вы об этом думаете.

Сэр Мармадьюк. Сумма невелика и для обычного убийцы, а тут человек с положением.

Улыбчивый (отирая пот со лба). Пятьдесят фунтов – немалые деньги.

Сэр Мармадьюк. Но не за человека с положением.

Угрюмый (с мрачной задумчивостью глядя на нашего героя). Пять футов, одиннадцать дюймов!

Сэр Мармадьюк (лениво кивая). Как раз моего роста.

Угрюмый (вглядываясь еще пристальнее). Угм.

Улыбчивый (также внимательно глядя на сэра Мармадьюк а). НО черные бакенбарды, Тоби!

Угрюмый. Бритва, Боб.

Сэр Мармадьюк (ласково поглаживая гладко выбритый подбородок). Тридцать шесть лет или немного меньше.

Угрюмый (нахмурившись). А вам сколько?

Сэр Мармадьюк (весело улыбаясь). Столько, насколько выгляжу! А внешность часто бывает обманчивой.

Улыбчивый (усаживаясь под указателем и снимая измятую белую шляпу и вытирая лоб столь же измятым платком). Пятьдесят фунтов – куча денег за какой-то пяток слов, приятель. Произнесите их, и деньги ваши.

Угрюмый (подозрительно и разочарованно одновременно). Не он!

Сэр Мармадьюк (беззаботно). Что ж, спрашивайте. За пятьдесят фунтов я охотно поболтаю.

Улыбчивый. Видели вы кого-нибудь похожего на человека, описанного здесь?

Сэр Мармадьюк (внимательно прочитав объявление). Пять футов одиннадцать дюймов, волосы и бакенбарды черные, сюртук бутылочного цвета с золотыми пуговицами, пестрый жилет, сапоги, возраст – тридцать шесть лет или немного меньше. Ну, конечно же, видел.

Улыбчивый (оживляясь). Видели?

Сэр Мармадьюк. Неоднократно.

Улыбчивый. И где же, приятель? Давайте выкладывайте, и деньги ваши.

Сэр Мармадьюк. В Лондоне, в Сент-Джеймском парке или на Мэйфэре вы встретите сотни одетых точно так же.

Угрюмый (злобно). Он дурачит нас, Боб. Эй, послушайте-ка, с нами не стоит играть в подобные игры…

Сэр Мармадьюк (улыбаясь). И не собираюсь! Я с вами никогда не стал бы играть, ваши лица к играм не располагают, Тоби.

Угрюмый (с угрозой). Чем это вам не нравится мое лицо?

Сэр Мармадьюк. Слава Богу, ничем!

Угрюмый. Заткнитесь-ка! Вы и так уже сказали достаточно. Вы не тот, за кого себя выдаете.

Сэр Мармадьюк. Разумеется. Например, я не всегда водил за собой осла.

Угрюмый. Я так и думал.

Сэр Мармадьюк. Да, когда я был моложе, находились несчастные ослы, которые пытались вести меня.

Угрюмый (очень громко). Кончайте трепаться и отвечайте на вопросы. Кто вы? Где живете?

Сэр Мармадьюк. Я одинокая душа, живу то здесь, то там. А вы, простите, кто собственно будете?

Улыбчивый. Мы с Боу-стрит, приятель.

Угрюмый (переходя на рык). Вы будете прямо отвечать на вопросы или нет?

Сэр Мармадьюк. Кончайте тявкать.

Угрюмый (в бешенстве сжимая и разжимая кулаки). Тявкать?! Вы сказали – тявкать?

Сэр Мармадьюк. Попробуйте только тронуть меня. Если вы решитесь на это, то вам останется только пенять на себя.

Угрюмый (с угрозой, но немного успокоившись). Так как вас зовут, мистер Вспыльчивый? Где вы проживаете, откуда и куда направляетесь. Вам лучше дать нам полный отчет, иначе…

Улыбчивый (страдальчески). Боже, как же мне жарко! Постой, Тоби. О, Боже, у меня совсем в горле пересохло! Постой, Тоби, дай мне сказать.

Сэр Мармадьюк (весело). Кстати, Боб, дальше по дороге есть пивная. А вы мне нравитесь, Тоби. Тявкаете, но не кусаете, сердце ваше куда добрее, чем кажется. Продолжайте же, Тоби.

Угрюмый Тоби бешено сверкнул глазами на развеселившегося джентльмена, сжал кулаки, злобно выругался и, развернувшись, в сердцах пнул столб с указателем.

Улыбчивый (со вздохом). Вы сказали «пивная», приятель?

Сэр Мармадьюк. Именно так, дружище Боб. А в пивной, естественно, бывает пиво – в бочках, кружках, стаканах.

Улыбчивый (резко поднимаясь). Все внутри пересохло! Пиво! Пошли, Тоби.

Угрюмый (бросив хмурый взгляд на сэра Мармадьюка). А что с ним будем делать? Я уже почти собрался задержать его, очень уж подозрительный тип.

Сэр Мармадьюк (поднимаясь). Тоби, старина, я иду с вами, а по дороге охотно побеседую…

– Не выйдет! – рявкнул Тоби и, резко развернувшись, быстрым шагом последовал за свои мучимым жаждой товарищем.

Глава XXIX,

в которой события развиваются с головокружительной быстротой

Сэр Мармадьюк открыл дверь и на мгновение застыл на пороге, разглядывая человека, стоявшего у окна. Это был седой джентльмен, скромно, но очень опрятно одетый, в его осанке сквозило сдержанное достоинство, в квадратном подбородке – упрямство боксера, а сильные ноги выдавали бывшего драгуна. Заслышав за спиной шум, джентльмен резко обернулся, взгляд его был полон решимости. Несмотря на довольно агрессивную внешность, говорил джентльмен со спокойной учтивостью умудренного жизнью священнослужителя.

– Позвольте сообщить вам, любезнейший, эта комната занята.

– Вот как, мой верный Джон? – Сэр Мармадьюк прикрыл дверь.

Подлинный Джон Гоббс, а это был именно он, изумленно вытаращил глаза. В следующее мгновение он с облегчением вздохнул и быстро шагнул навстречу нашему герою.

– Сэр Мармадьюк! – воскликнул он. – Извините меня! Это необычное одеяние, да и ваш вид…

– Тридцать шесть или даже меньше, Джон!

– Сэр, вы выглядите так же, как двадцать три года назад – беззаботный юноша, готовый без устали сражаться со всеми ветряными мельницами мира.

– Да, Джон, тогда я был глупцом, настоящим глупцом, решившим оседлать радугу. И, ей-богу, похоже эта слабость сохранилась во мне до сих пор!

– Я полагаю, сэр, ваши дела столь же хороши, как и ваш вид?

– В самом деле, Джон, я никогда не чувствовал себя так же хорошо, как сейчас. Надеюсь, вы заказали обед?

– Его сейчас принесут. Позвонить?

– И поскорее, Джон! Я голоден до неприличия.

– Голодны, сэр? Господи Боже!

– Не то слово, Джон! Новая жизнь, во всяком случае, научила меня ценить хороший обед.

– Простите меня, сэр, что я вас так разглядываю, но происшедшая в вас перемена просто невероятна! Ваши глаза блестят, голос звонок, а сами вы так и излучаете энергию! Словно время повернуло вспять и забросило вас на двадцать лет назад!

Сэр Мармадьюк пытливо взглянул на своего верного друга, но тот отвернулся, дабы дернуть за звонок.

Вскоре появился лакей, сгибавшийся под тяжестью подноса, полного разнообразнейших блюд. Он ловко и проворно расставил все на столе, поклонился и исчез.

– А теперь, – сказал сэр Мармадьюк, наблюдая как в бокале с шампанским всплывают пузырьки, – вас, естественно, интересует, что за фантазия пришла мне на ум. Объяснение довольно простое – следуя советам добрейшего доктора Уотерспуна, я отправился на поиски ушедшей юности! Абсурдные, нелепые поиски, Джон… и вот…

– Поразительно! – воскликнул Джон Гоббс, в глазах его читалось удовлетворение. – Вы, похоже, нашли ее, о чем неоспоримо свидетельствуют произошедшие в вас перемены!

– Увы, – вздохнул сэр Мармадьюк, печально покачав головой, – это все равно, что пытаться поймать солнечный зайчик, Джон, или искать прошлогодний снег. Хотя, следует заметить, я уже начал думать, что мне удалось невозможное! Но кто способен найти то, что является всего лишь воспоминаниями давно ушедших дней?! Нет, Джон, моя юность ушла навсегда. Но зато я обрел племянника.

– Племянника, сэр? Вы имеете в виду…

– Я имею в виду Руперта Эшли Беллами, сына моей покойной сестры, племянника, которым, я к великому стыду, столь упорно пренебрегал! Прискорбно пренебрегал, Джон!

Джон Гоббс возвел глаза к потолку и не вымолвил ни слова.

– Вы ведь согласны, дорогой Джон?

– Согласен? С этим молодым человеком, сэр? Неужели упомянутый вами мистер Беллами осмелился бросить вам в лицо подобные несправедливые слова?!

– Да, Джон. Он также сообщил, что у меня душа кролика! Видите ли, друг мой, он знает меня под именем Джона Гоббса.

Обычная сдержанность мистера Гоббса дала трещину, он взглянул на сэра Мармадьюка и рассмеялся.

– Джон, вы ведь и сами считаете, что я пренебрегал своим родственным долгом?

– Сэр, раз уж вы спрашиваете меня, то я отвечу – вы ведь видели своего племянника лишь три раза со дня его рождения.

– Это так. Я перепоручил все вам, совершенно не понимаю, почему.

– Сэр, вы всегда были очень заняты…

– Да, честно говоря, мои собственные дела всегда стояли у меня на первом месте. Когда я теперь смотрю на себя со стороны, то этот бессознательный эгоизм меня попросту ужасает. А что касается вашего имени, то вы уж простите меня, мой добрый друг.

– Сэр, вы оказали мне честь.

– Когда я оказался перед необходимостью выбрать себе псевдоним, ваше имя, Джон, первым пришло мне в голову. А теперь, дружище, наполните стаканы и приготовьтесь выслушать историю моих приключений.

По мере того, как сэр Мармадьюк вел свой рассказ, улыбчивое лицо Джона Гоббса вытягивалось все больше и больше. Когда же наш герой замолчал, верный Джон откинулся на спинку стула и в величайшей тревоге уставился на сэра Мармадьюка.

– Сэр, вам ведь действительно угрожает арест! Это абсурдно! Это просто непостижимо!

– И все же это так, мой дорогой Джон. И, честное слово, – добавил сэр Мармадьюк с грустной улыбкой, – я не о чем не жалею.

– Но, сэр, что же вы намерены предпринять?

– Поженить их, Джон.

– Сэр?

– Они подходят друг другу и составят прекрасную пару, – продолжал сэр Мармадьюк, уставясь на скатерть отсутствующим взглядом, – чудесную пару, Джон. Юные, прекрасные, чистые дети, жители Эдема, где нет ни змей, ни прочих паразитов. Она очаровательна и прелестна, а он красивый юный бездельник, который несмотря на лохмотья и голод, беззаботен и весел. Я даже начинаю питать относительно него определенные надежды. В целом они отлично подходят друг другу, а мне достанется роль deus ex machina. Мой племянник уже по уши влюблен. Да, уверен, они будут счастливы вдвоем!

– Но послушайте, сэр, как вы намерены выйти из своего собственного отчаянного положения? Что с вами-то станется?

– Там видно будет, Джон. Я об этом как-то еще не думал.

– Господи, сэр, вы меня тревожите! – вздохнул Джон Гоббс, с осуждением покачав головой. – Вы действительно столь же беззаботны, как и двадцать три года назад.

– Опять, дорогой Джон! – воскликнул сэр Мармадьюк, рука с бокалом застыла в воздухе, так не донеся его до рта. – Вы трижды упомянули о том времени, а ведь вы – один из немногих, кто знает, что именно двадцать три года назад я женился на той, что разрушила тогда мою веру в жизнь тогда, на той, что поныне не позволяет мне обрести покой и счастье. На что вы, собственно, намекаете, говоря о тех временах?

Тут Джон Гоббс перегнулся через стол и хриплым шепотом сказал:

– Сэр, она здесь! Я собственнолично открыл перед ней дверь этого постоялого двора!

Сэр Мармадьюк медленно поставил полный стакан на стол и несколько долгих мгновений неотрывно смотрел на мистера Гоббса.

– Здесь, Джон? Вы уверены?

– Сэр, едва я спешился перед дверью гостиницы, как подъехал лондонский почтовый дилижанс. Среди пассажиров была одна леди, которая выглядела очень больной, внезапно она пошатнулась, я подхватил ее. В этот момент шляпка с вуалью съехала набок, и я увидел ее лицо. Это была леди Вэйн-Темперли, сэр. Она сильно изменилась, но я уверен, что это она.

– Я должен увидеть ее, – сэр Мармадьюк устало провел рукой по лицу. – Да, я должен ее увидеть и немедленно!

– Зачем, сэр? Зачем тревожить былое?

– Я слышал, что она нуждается и очень больна. Поэтому, Джон, пойдите и разузнайте о ней. Если вам удастся увидеть ее, то дайте ей знать, что я здесь. Попросите ее сделать одолжение и принять меня. Ступайте же!

Джон Гоббс, повстречав взгляд сэра Мармадьюка, поднялся и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Сэр Мармадьюк остался сидеть, слепо уставившись перед собой. В его душе поднялась настоящая буря, жалость боролась с отвращением. С его сурово сжатых губ сорвался приглушенный шепот:

– О, Ева-Энн, Ева-Энн, милое дитя мое, мысли о тебе – единственная отрада, оставшаяся мне. Ты сделала меня лучше, Ева-Энн.

Мистер Гоббс вернулся довольно скоро и обнаружил, что сэр Мармадьюк хладнокровно попивает шампанское.

– Ну, мой дорогой Джон? – спокойно спросил наш джентльмен.

– Она уехала, сэр. Больше часа назад, как только оправилась, но…

Сэр Мармадьюк взглянул на него. Перед ним стоял уже не смиренный, полный достоинства священнослужитель, а разъяренный кулачный боец.

– Ну, Джон?

– Сэр, – квадратная челюсть выдвинулась вперед, брови насупились, – сэр, здесь он.

– То есть?

– Мистер Том Моубрей, сэр.

– Сэр Том Моубрей, Джон. Совсем недавно он унаследовал титул и состояние своего кузена. Я хочу переговорить с ним. Где он?

Джон Гоббс замешкался.

– Сэр, – начал он, – сэр я умоляю…

Сэр Мармадьюк едва заметным жестом заставил его замолчать. Мистер Гоббс уныло качнул седеющей головой, вздохнул и открыл дверь. Они прошли по коридору до двери, откуда доносились громкие голоса и взрывы визгливого хохота.

– Он не один, Джон?

– С ним некий мистер Дентон, сэр.

Мрачно кивнув, сэр Мармадьюк распахнул дверь и шагнул в комнату.

Два человека, сидевшие за обеденным столом, обернулись с удивленно-сердитыми лицами. Мистер Дентон поперхнулся да так и замер, не произнося ни звука, тогда как сэр Том Моубрей приподнялся на стуле и властно взмахнул рукой, щедро украшенной кольцами.

– Какого черта?! – воскликнул сэр Мармадьюк, не обратив никакого внимания на грозный взгляд и повелительный жест.

Он быстрым шагом подошел к столу, не отрывая пристального взгляда от своего врага. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.

За несколько недель в некогда несчастном бродяге произошли изменения поистине чудесные. Перед нашим героем был уже не тот жалкий оборванец, а величественный и важный джентльмен. Его гладко выбритое лицо поражало правильностью черт, которые не портил даже шрам. Роскошный костюм лондонского денди сидел на богатырской фигуре самым превосходным образом. Сэр Мармадьюк мгновенно отметил все перемены, произошедшие в бывшем бродяге, но сэр Томас Моубрей, глядя в его глаза, не смог прочитать ничего, кроме презрения, ненависти и холодной, неумолимой решимости. Что касается мистера Дентона, то проглотив застрявший в горле кусок, он сощурил узкие щелочки своих невыразительных глаз и окинул презрительным взглядом наряд вошедшего – от незатейливого пестрого шейного платка до неуклюжих башмаков с квадратными носами.

– Моубрей, – после продолжительного молчания, сказал сэр Мармадьюк бесстрастным голосом, – после нашей последней встречи я лелеял надежду, что она окажется последней и вы мертвы…

– Неужели? – презрительно воскликнул сэр Томас. – Бог ты мой, неужели?!

– Однако недавно я узнал, что вы не только живы, но даже процветаете, получив наследство, и я решил, что настал час призвать вас к ответу и, если получится, стереть вас с лица земли.

– Что?! – вскричал сэр Томас, сжимая волосатые кулаки, – вы смеете угрожать мне, вы… вы…

– Прекратите впустую молоть языком! – Сэр Мармадьюк придвинулся ближе. – Вспомните, вы ведь больше не бродяга, чье пристанище – канава, вы теперь достопочтенный сэр, так что ведите себе подобающе своему положению. С вашего позволения, сэр, я продолжу. При дальнейшем размышлении я решил оставить вам жизнь, позволить вам и дальше отравлять свои существованием этот мир…

– Вот как? Премного вам благодарен! – насмешливо воскликнул сэр Томас. – Но, черт возьми, я готов драться с вами в любое время и в любом месте, Вэйн-Темперли!

Узкие щелочки глаз мистера Дентона дрогнули, его рука украдкой скользнула к внутреннему карману сюртука. Заметив это, Джон Гоббс начал осторожно подбираться к нему, тогда как сэр Томас, размахивая кулаками, распалялся все больше и больше.

– Да, я готов драться с вами, когда вы пожелаете! Меня не пугает ваша репутация! Черт побери, я готов драться здесь и сейчас!

– И я наверняка убью вас! – кивнул сэр Мармадьюк. – Что вам, несомненно, известно, да и всегда было известно! Однако я готов оставить вам жизнь, но при одном условии – вы обеспечите то несчастное создание, которое вы обрекли на позор и страдания двадцать три года назад. Если вы не сделаете этого, то клянусь именем Господа, я найду вас, где бы вы ни скрывались и раздавлю как мерзкую гадину!

Сэр Томас постарался изобразить презрительную мину, но не выдержал и отвел взгляд, после чего разразился потоком грубой брани. Сэр Мармадьюк презрительно отвернулся и подошел к окну. И тут мистер Дентон вскочил на ноги, выхватил из-за пазухи маленький, но вполне смертоносный пистолет, и взвизгнул:

– Вейн-Темперли, стойте! Стойте, я вам говорю! Моубрей, его разыскивает полиция по обвинению в убийстве! В городке сейчас находятся офицеры с Боу-Стрит, позовите кого-нибудь, пока я держу его на мушке!

Он направил пистолет на сэра Мармадьюка, но в этот момент мощный удар в челюсть сбил его с ног. Мистер Дентон отлетел в сторону как тряпичная кукла.

– Готов, сэр, – спокойно сообщил мистер Гоббс, склонившись над недвижным телом бравого мистера Дентона. Он поднял пистолет и направил его на съежившегося сэра Томаса. – Сэр Мармадьюк, возьмите мою, точнее вашу лошадь, я привязал ее у крыльца – гнедая кобыла с проседью.

– А как же вы, Джон?

– Обо мне, сэр, не беспокойтесь, я выпутаюсь. Но умоляю вас, уходите быстрее! Идите же, сэр, идите, или мне придется применить насилие и к сэру Томасу, я не могу позволить, чтобы вас схватили!

Сэр Мармадьюк улыбнулся.

– Мой верный Джон! Но я тоже не могу позволить этого и по отношению к вам.

Он взял со стола салфетку.

Через несколько минут они вдвоем покинули комнату, заперли ее, а ключ мистер Гоббс положил в карман. Спустившись вниз, они степенно оплатили счет и неспеша направились на конюшню. Оседлав лошадей, наши герои поскакали прочь по многолюдной Хай-стрит. А двум достойным джентльменам, надежно связанным, с кляпами во рту, ничего не оставалось, как с яростью взирать друг на друга.

Глава XXX,

в которой герои отправляются-таки в Лондон

Примерно в полумиле от уже знакомого нам указателя сэр Мармадьюк остановил лошадь и, соскочив на землю, бросил поводья своему спутнику.

– Луна сегодня взойдет поздно, Джон, – сказал он, глядя на небо, – так что будьте здесь к половине девятого, постарайтесь успеть к этому времени. Вы должны приехать в легком крытом экипаже, запряженном парой хороших лошадей. Вперед пошлите человека, пускай он заказывает лошадей на всех почтовых станциях, так мы будем двигаться гораздо быстрее. Трех перемен, я думаю, будет достаточно и… проклятье!

– Что случилось, сэр?

– Джон, я забыл Горация, вот бедняга!

– Кто такой Гораций, сэр?

– Осел, Джон, я ему поверял свои тайные мысли. Увы, придется нам расстаться. Надеюсь, здесь к нему судьба отнесется благосклоннее, чем на шумных лондонских улицах. Ну, Джон, до вечера, – сэр Мармадьюк крепко пожал руку мистеру Гоббсу.

Тот пришпорил лошадь и скрылся в облаке пыли.

Уже вечерело, и потому сэр Мармадьюк шел очень быстро. Вдруг его остановил чей-то жалобный возглас. Он перешел на другую сторону дороги и вгляделся в густую тень. Там, прислонившись к стволу дерева, скорчилась едва различимая женская фигура. Женщина умоляюще протянула изможденную руку.

– Пожалуйста, подайте хоть что-нибудь бедной… – тут несчастная затряслась в приступе сильнейшего кашля, она обхватила дерево руками, чтобы не упасть на землю, – мне нужно вернуться в Лондон, помогите, прошу вас! – выпалила нищенка, едва переведя дух. – Я потеряла кошелек, где были все мои деньги, а пешком я не дойду. – У нищенки был очень правильный выговор, а рука ее, несмотря на худобу, поражала изяществом.

Сэр Мармадьюк достал из кармана несколько монет и положил их на протянутую дрожащую ладонь.

– Достаточно? – мягко спросил он. – Если нет, я могу дать еще…

В это мшновение нищенка резко отпрянула в сторону, монеты со звоном покатились по пыльной дороге. Сэр Мармадьюк нагнулся, собрал рассыпавшиеся деньги и снова сунул их в одеревеневшую руку. Помешкав, он повернулся и зашагал по дороге, и еще долго ему был слышен надсадный кашель странной нищенки.

Он уже почти добрался до указателя, когда заметил, к своему удивлению, Еву-Энн. Девушка, завидев его, побежала и вскоре оказалась рядом. Она схватила его руку и с нежностью прижала к своей груди. Ощутив, трепет девичьего тела, сэр Мармадьюк вздрогнул, горячая волна окатила его с ног до головы.

– О, Джон! – выдохнула девушка.

– Ева-Энн, дитя мое, что случилось?

– Вон на том холме! – прошептала она. – Там висит объявление, там описание твоей внешности…

– Нет-нет, дитя мое, там лишь описывается мое прежнее одеяние, – рассмеялся он, ласково беря ее руки в свои. – Но почему ты здесь, да еще одна?

– Я начала беспокоиться за тебя! Ты так долго не возвращался. Поэтому мы с Рупертом пошли тебе навстречу, а тебя все нет и нет. Тогда я послала его в город на розыски тебя. Но, Джон, это ужасное объявление! Пятьдесят фунтов за тебя, живого или мертвого!

– Смехотворная сумма! – он ободряюще улыбнулся, глядя в ее испуганные глаза. – Несомненно, ты заметила, что в описании указано, что возраст разыскиваемого – тридцать шесть лет или даже меньше. Меня это вдохновляет.

– Но почему ты так долго, Джон?

– Милое дитя, у меня сегодня было много дел…

– Ой, а где Гораций?

– Гораций, моя милая, сейчас где-нибудь ест, уж можешь быть уверена. Он без пропитания не останется, а наши пути с ним отныне расходятся: он, счастливец, остается здесь, а мы примерно через час должны отправиться в путь.

– В путь, Джон? Что ты имеешь в виду?

– В Лондон, дитя мое, по крайней мере, я направляюсь туда!

– А как же я, Джон?

– На этот вопрос, Ева-Энн, мне очень трудно ответить, ибо я желаю одного, а здравый смысл подсказывает совсем иное.

– Ты сам предостерегал меня от пагубного воздействия Здравого Смысла, поэтому на этот вопрос отвечу я сама. Все очень просто – ты направляешься в Лондон, потому что тебе грозит опасность… Не возражай, я это чувствую! Поскольку тебе грозит опасность, то я должна разделить ее с тобой, это мое право! Так что, если ты направляешься в Лондон, то и я туда, пускай даже придется идти пешком! По-моему, вопрос решен.

– Ева, милое дитя мое, – очень нежно сказал он, – ты весьма упрямая и решительная девушка, но на этот раз я от всей души этому рад.

– А Руперт? Мы возьмем его с собой?

– Мистера Беллами? Конечно. Не беспокойся, дитя мое, он идет с нами.

– Но почему?

– Таков мой каприз.

– А ты уверен, что он подчинится твоему капризу?

– Совершенно уверен.

– Что ты о нем думаешь, Джон?

– Это порядочный и очень красивый юноша.

– И все?

– Ну, он чертовски веселый малый… Словом, он будет тебе прекрасным спутником.

– И это все, что ты можешь о нем сказать?

– Он восхитительно молод!

– Да, он очень молод! Так молод, что я… Послушай! Ты слышишь? Кто-то крадется! – Она испуганно посмотрела туда, где в густой тени что-то двигалось. – Джон, это какая-то женщина! Бедняжка, да она едва стоит на ногах!

Тут несчастная споткнулась и упала сначала на колени, а затем повалилась навзничь. Послышался страдальческий стон. Ева-Энн бросилась к ней, обхватила нищенку своими сильными руками и приподняла.

– Джон, скорей! Мне кажется, она в обмороке.

Сэр Мармадьюк подошел поближе, но женщина уже пришла в себя, привстала, и прошептав, что ей уже лучше, попыталась подняться. Она бы снова упала, если бы Ева не подхватила ее.

– Джон, мы не можем бросить ее, она больна…

– Но, дитя мое…

– Джон, она сестра наша перед лицом Господа! Подойди же и помоги мне поднять ее. Берись за другую руку!

Сэр Мармадьюк стоял в нерешительности, в каком-то странном оцепенении. В этот момент послышались легкие быстрые шаги и беззаботный свист, и вскоре появился собственной персоной Руперт Беллами.

– Эй, Джонни! – воскликнул он радостно, – Так вы уже здесь, старина! А я ищу вас по всему городу, обошел все таверны, гостиницы и пивные, ей-богу, Джон… А это кто еще?

– Несчастная женщина, Руперт, – ответила Ева-Энн, – она до того больна, что не может идти! Прошу тебя, возьми ее на руки.

– А? О Господи! Женщина? Взять ее на руки? Пожалуйста! А что эта женщина говорит?

– Ничего. Она больна и очень слаба. Так что, тебе придется нести ее.

– Конечно, Ева-Энн! Твое слово для меня закон.

С этими словами мистер Беллами подхватил пребывавшую в глубоком обмороке несчастную побирушку и без видимого напряжения двинулся вперед. Девушка шла рядом с ним, а сэр Мармадьюк плелся позади, хмурый и растерянный.

Когда они наконец добрались до места, где стояла палатка, сэр Мармадьюк уселся у потухшего костра. К нему вскоре присоединился мистер Беллами, то и дело бросавший восторженные взгляды в сторону тенистого дерева, подле которого стояла маленькая палатка Евы-Энн.

– Она сущий ангел! – промолвил он. – Ангел милосердия, Джон…

– Что она собирается делать с этой женщиной?

– А? С женщиной? Бог знает! Я же говорю, она…

– Ангел. Разумеется, Руперт. Но эта женщина усложняет дело.

– Джон, старина, – удрученно откликнулся мистер Беллами, опустив глаза, – она слишком хороша для простого человека. Будь я проклят, если это не так! – Тут мистер Беллами вздохнул и покачал головой. – Какое у нее лицо, Джон, какой голос! Божественные, старина! Когда она обращается ко мне на «ты», когда она взглядывает своими чудесными огромными глазами, я чувствую себя самым недостойным субъектом в мире! У нее такие глаза! Вы понимаете меня, старина?

– Я понимаю вас, Руперт. Но меня сейчас гораздо больше интересует, что она собирается делать с этой несчастной?

– Ну, сейчас она оказывает ей помощь, как и полагается ангелу милосердия. А какая у нее фигура, Джон! Уверяю вас, она само совершенство! При взгляде на нее на ум приходят богини и все такое. Греция и Рим, Джон, Афродита, Елена Прекрасная, Калли… Как там ее звали?

– Елена Троянская не была богиней, Руперт.

– Слава Богу, Ева тоже! Но она прекраснее всех, Джон, она лучше, чем…

Тут сэр Мармадьюк потянулся и зевнул. Мистер Беллами взглянул на него глазами, полными жалости и отвращения.

– О, Господи! – воскликнул он. – Я говорю о восхитительном создании, об истинной Венере, я пытаюсь раскрыть вам глаза на ее совершенство, а вы зеваете, словно вытащенная на сушу рыба! Однако, позвольте заметить, что несмотря на сдержанность и скромность, в ней таится сущий огонь, уж если она полюбит, то по-настоящему! Это будет истинная, неподдельная, искренняя любовь, Джон, огонь, а не…

– Кстати, не мешало бы вам подкинуть в него дров, – заметил сэр Мармадьюк, – подбросьте-ка охапку-другую.

Мистер растерянно взглянул на него, вздохнул и покачал головой.

– Чудной вы человек, Гоббс. Совершенно бесчувственный! Возраст, наверное! Хотя временами вы выглядите совсем неплохо.

– Что касается вас, – сказал сэр Мармадьюк, осторожно помешивая угли в разгоревшемся костре, – будучи столь подозрительно юным и притом таким восторженным поклонником красоты, вы вряд ли захотите расстаться со мной и… с Евой-Энн?

– Господи, конечно же, нет! – вскричал мистер Беллами с неподдельным ужасом. – Хотя, конечно, – тут он горестно вздохнул, – поскольку я абсолютно нищ и всецело завишу от вашей щедрости, Джон, вам достаточно лишь намекнуть, и я тут же исчезну…

– Однако, Руперт, надеюсь, вы полны желания сопровождать нас в Лондон?

При этих словах мистер Беллами аж подпрыгнул.

– В Лондон?! – Вскричал он радостно. – В Лондон? Господи, Джон, когда же мы отправляемся?

– Не позже, чем через час.

– Бог ты мой! Но к чему такая спешка?

– Потому что вышло так, что меня преследуют по обвинению в убийстве.

– В убий… – от неожиданности мистер Беллами снова подпрыгнул, рот его изумленно приоткрылся.

– В недавнем убийстве, произошедшем в Хартинге, Руперт.

– А? О Боже! Вас, Джон? Вас? Награда в пятьдесят фунтов, за мертвого или живого – это за вас? Человек, который связал двух джентльменов на постоялом дворе, перехитрил полицейских с Боу-стрит и наделал сегодня столько шума в Годалминге, это все вы?!

– Нужно ли объяснять, что я не совершал этого преступления?

– Нет, нет, дьявол меня побери, нет! Конечно же, это какая-то трагическая ошибка. Я на вашей стороне, старина! Чтобы ни случилось, я всегда буду с вами, пойду и в огонь, и в воду, и все такое! Но, помоги вам Господь, Джон, за вами ведь отрядят погоню!

– Скорее всего! – подтвердил сэр Мармадьюк, доставая часы и поднося к свету, отбрасываемому пламенем костра.

– Ей-богу, они могут найти это место!

– Полагаю, что так, Руперт. Но примерно через полчаса в полумиле от указательного столба нас будет ждать экипаж. Вы знаете это место, там где деревья отбрасываю густую тень?

– Да.

– Вам следует проводить туда Еву-Энн, и лучше отправляться прямо сейчас.

– Да, да. Но как же эта больная женщина?

– Оставьте ее. Отведите Еву к экипажу.

– Можете на меня положиться, старина. А как же вы?

– Я присоединись к вам позже. Если я задержусь, ждите меня не дольше пятнадцати минут, а затем отправляйтесь в Лондон. Кучер – мой друг, вы можете ему полностью доверять. Помните, вы отвечаете за Еву-Энн.

– Я сочту это за честь, Джон. Но если мисс Ева откажется оставить эту женщину, что тогда?

– Тогда забирайте ее с собой. Но Ева-Энн во что бы то ни стало должна оказаться в экипаже. А теперь ступайте, и постарайтесь по возможности избегать оживленных дорог.

Мистер Беллами вскочил на ноги, нахлобучил на голову свою видавшую виды шляпу и, оглянувшись на сэра Мармадьюка, замешкался.

– А вы, Джон? – с некоторой тревогой спросил он. – Почему вы остаетесь?

– У меня есть на то основания, мой дорогой Руперт.

– Что ж, удачи вам, старина! – воскликнул мистер Беллами, порывисто схватил руку джентльмена, крепко пожал ее и поспешил к палатке.

Сэр Мармадьюк поднялся, несколько секунд постоял в свете костра, потом отступил в густую тень. Вскоре из своего укрытия он услышал, как спорят Ева и Руперт. Внезапно они замолчали, и у костра появилась Ева-Энн, оглядываясь вокруг с нескрываемыми беспокойством и отчаянием.

– Джон! – позвала девушка. – Джон, где ты? – Она скрылась в темноте. – Джон, откликнись! Джон, почему ты покидаешь нас? Я никуда не пойду без тебя, Джон!

Тут раздался голос Руперта:

– Мы подождем его в экипаже! Пойдем, Ева-Энн, нам надо спешить, иначе мы не успеем.

Девушка снова появилась в круге света, отбрасываемого пламенем костра. Она потерянно оглянулась и нехотя двинулась в сторону палатки.

Сэр Мармадьюк, прислонившись спиной к стволу дерева, ждал, затаив дыхание. Через некоторое время его чуткое ухо уловило мерную дробь, вскоре переросшую в отчетливый стук копыт. Лошадиный галоп сменился рысью, замедлился до шага. Вот лошади остановились. Повисшая тишина таила в себе угрозу. Сэр Мармадьюк продолжать стоять. Наконец послышался шорох, кто-то осторожно раздвигал ветки. В свете костра возникла высокая фигура сэра Томаса Моубрея, вслед за ним появились еще три человека. Сэр Мармадьюк узнал двух полицейских с Боу-стрит.

– Наши пташки упорхнули! – мрачно констатировал угрюмый Тоби.

– Ну, они не могли уйти далеко, Тоби, – жизнерадостно откликнулся весельчак Боб. – Взгляни, в костер недавно подбрасывали дрова.

– Верно! – Сэр Томас злобно выругался. – Этот чертов мерзавец не мог уйти далеко. Прочешите лес и стреляйте без предупреждения!

Тут сэр Мармадьюк развернулся и побежал, ломая ветки, не разбирая дороги, словно его вдруг охватила паника. Позади раздались яростные ликующие крики. Погоня начлась. Сэр Мармадьюк бежал, стараясь производить как можно больше шума. Но вот он оказался у хорошо знакомого ему дерева. Он подпрыгнул, ухватился за ветку, подтянулся и затаился на дереве в ожидании, пока погоня проследует мимо. После чего легко спрыгнул на землю и пошел назад. Выйдя на открытое место, он помчался что было сил, пока не услышал долгожданных звуков – совсем рядом похрапывали лошади и раздавалось позвякивание удил. Вскоре он разглядел в темноте четырех лошадей, привязанных к дереву. Вскочив на лошадь, он поскакал по дороге, ведя остальных на поводу. Через несколько минут заметил мерцание огоньков и вот уже поехал рядом с повозкой.

– С тобой все в порядке, Джон? – прозвучал милый голос.

– Все хорошо, Ева-Энн.

– Так это всего лишь вы, старина? – весело воскликнул мистер Беллами. – Ей-богу, казалось, что за нами скачет целый кавалерийский отряд! Они нас преследуют?

– Преследовали, – ответил сэр Мармадьюк, взглядывая на восседающего на козлах Джона Гоббса, – но теперь, если они еще не передумали преследовать нас, то это им придется проделать пешком.

– Так вы похитили их лошадей? Превосходно!

– Ты не ранен, Джон? – обеспокоенно спросила Ева-Энн.

– Ни царапины, моя дорогая! Однако, – продолжил он, оглядывая благородных животных, нетерпеливо бьющих копытами землю, – я полагаю, что уже в эту ночь за нами отрядят настоящую погоню. Так что, если вы готовы, мой верный Джон, то вперед!

– Постойте! – крикнул мистер Беллами, выскакивая из уже тронувшейся повозки. – Если вы едете верхом, то, может, выделите и мне одну лошадку?

И наши герои начали свой путь в Лондон.

Глава XXXI,

повествующая о быстрой скачке, лунном свете и внезапном исчезновении

В темноте раздавались резкие удары хлысты, стремительный цокот копыт, грохот и скрип колес. Эти звуки все учащались и учащались, пока не слились в равномерный шум, отдававшийся со всех сторон гулким эхом. Наши герои мчались сквозь летнюю ночь, прохладную и благоуханную. Дорогу обступали росистые кустарники, ветви деревьев ободряюще шумели путникам вслед, травы и цветы дарили им свой аромат. Вот взошла луна, ее косые серебристые лучи превратили широкую пыльную дорогу в белую ленту, то поднимавшуюся на холмы, то сбегавшую вниз и превращавшуюся в тонкую нить, исчезавшую вдали. Мимо проносились деревья, внезапно выраставшие на обочинах дороги и так же внезапно исчезавшие; мимо пролетали фермы с беснующимися собаками; спящие деревни на какой-то миг превращались в сущий ад от оглушительного грохота колес и копыт; мосты над невидимыми реками и ручьями гулко громыхали. Лошади и повозка подлетали к очередному постоялому двору, где тут же зажигались огни, поднималась суета, конюхи распрягали взмыленных лошадей. отводили их в сторону и запрягали других, нетерпеливо всхрапывающих, готовых стремительным галопом унести наших героев дальше в сторону Лондона. Упряжь пристегивалась, постромки затягивались, конюхи испуганно отскакивали в стороны, Джон Гоббс щелкал кнутом, и головокружительная неистовая гонка возобновлялась. Впереди расстилалась пустая дорога, а сзади вздымалось облако пыли. Грохот колес и топот копыт то затихал на пыльной дороге, то усиливался, когда дорожная пыль сменялась булыжной мостовой. Они неслись мимо домиков, под соломенными крышами которых мирно спала невинность, мимо мрачных лесов, в черном одиночестве которых могло затаиться зло, пересекали журчащие ручьи, посеребренные бесстрастной луной. Беглецы то тяжело поднимались по крутому склону холма, то быстрокрылыми птицами неслись вниз, и вот впереди уже виднеются огни очередного постоялого двора. Опять мерцают фонари, опять слышатся хриплые возгласы заспанных конюхов. Вдруг обнаруживается, что одно из колес перегрелось. Джон Гоббс наклоняется, чтобы лично убедиться в этом, удрученно качает головой и отрывисто приказывает:

– Сало!

Старший конюх, также удрученно качая головой, предлагает снять колесо и отшлифовать ось.

– Нет! – следует краткий ответ мистера Гоббса.

Но тут вмешивается сэр Мармадьюк:

– Да! – Он спешивается. – У нас в запасе достаточно времени.

Ева высовывается из окна, чтобы перекинуться парой слов с мистером Беллами, который отряхивая дорожную пыль со своей шляпы, не слезая с лошади, наклоняется к окну. Сэр Мармадьюк отворачивается, заставляя себя полностью переключиться на злосчастное колесо, но тут Ева-Энн окликает его.

– Ты весь в пыли, Джон! – Она с беспокойством взглядывает на него.

Разумеется, ее беспокойство связано вовсе не с пылью.

– Нам придется еще сильней пропылиться, дитя мое, – беззаботно откликается джентльмен.

– Когда мы доберемся до Лондона? – спрашивает она все так же робко и нерешительно.

Он с удивлением отмечает, как нервно Ева-Энн сплетает и расплетает пальцы.

– При такой скорости еще до рассвета, – успокаивает девушку сэр Мармадьюк. – Тебе удобно, дитя мое? Может, ты голодна или хочешь пить?

– Нет, Джон, нет, Благодарю тебя.

– А как твоя подопечная?

– Она заснула. – Тут Ева-Энн порывисто вздыхает, взглядывает на джентльмена широко распахнутыми глазами, затем наклоняется ближе, словно собираясь что-то шепнуть ему на ухо.

Но в этот момент к ним подходит Джон Гоббс.

– Придется подождать минут десять, – сообщает он.

– Прекрасно! – откликается сэр Мармадьюк. – Я предлагаю выпить пива с сэндвичами.

– Отличная мысль! – восклицает мистер Беллами, с готовностью спрыгивая с лошади.

Втроем они входят на постоялый двор, чтобы подкрепиться. Но вскоре мистер Гоббс отправляется присмотреть за починкой колеса, а мистер Беллами решает прогуляться. Сэр Мармадьюк остается один.

Внезапно дверь гостиной, где он расположился, отворяется. Сэр Мармадьюк оборачивается, полагая, что это вернулся мистер Гоббс, но видит женщину, лицо ее закрыто вуалью, она быстро входит, притворяет дверь и прислоняется к ней спиной. Затем быстрым, лихорадочным движением откидывает вуаль с лица, которое все еще необычайно красиво, несмотря на предательские морщины у глаз. Губы ее дрожат.

Сэр Мармадьюк встал, пальцы его вцепились в спинку стула, он смотрел на посетительницу, не отрывая глаз. Казалось, от изумления наш герой потерял дар речи. Довольно долго они молча смотрели друг на друга.

– Мармадьюк, – наконец сказала она. Голос ее поражал глубиной и мягкостью. – Вы выглядите гораздо моложе, чем я ожидала. Время пощадило вас! Вижу, вы тоже узнали меня.

Сэр Мармадьюк молча поклонился.

– Так значит, вы бродите пешком с вашей очаровательной квакершей? Чудесно! Похоже, блестящий и надменный джентльмен стал человечнее. Это действительно чудо! Вынуждена признать, она очень красива, хотя, конечно же, несколько простовата. Но скромная простота, застенчивая невинность – безотказная ловушка для человека средних лет, и все же эта деревенская…

– Давайте лучше поговорим о нас с вами.

– Хорошо, Мармадьюк. Это вы виноваты в том, что стало со мной, вы довели меня до такой жизни, вы превратили меня в отверженную! Вы, клянусь именем Господа! Вы были таким холодным, таким равнодушным, таким бесчеловечным!

– Мадам, – ответил он, снова кланяясь, – я принимаю ваш упрек и признаю свою вину. Я хочу знать, что могу сделать для вас сейчас?

– Трижды, Мармадьюк, я писала вам! Умоляла простить меня…

– Я ведь высылал вам деньги.

– Деньги! – воскликнула она столь страстно, что поперхнулась и зашлась в приступе сильнейшего кашля.

Сэр Мармадьюк подошел к ней, осторожно подвел к стулу и усадил. Затем, поскольку в замке не было ключа, сам подпер дверь спиной.

– Вы знаете, сказала она, когда пришла в себя, – вы ведь знаете, что я наскучила ему уже через неделю.

– А ведь он, мадам, моя полная противоположность!

– Если бы вы простили меня тогда, вы могли бы меня спасти, Мармадьюк, спасти, понимаете…

– Я мог спасти вас от всего, но только не от вашей собственной натуры! – спокойно возразил сэр Мармадьюк, и не один мускул не дрогнул на его лице.

– Вы ведь знаете, как горько я сожалела, как…

– Сожалели, но не раскаялись, мадам!

– О Мармадьюк! Я очень больна, я уже ощущаю дыхание смерти… Мне осталось совсем немного.

– И все же: чем я могу вам помочь?

– Это невыносимо! – она в отчаянии покачала головой. – Неужели в вас нет ни капли милосердия? Неужели в вашем сердце не найдется немного сочувствия к той, что стоит на пороге смерти, к той, что является вашей женой, Мармадьюк?

– Я понимаю вас, – мягко ответил он, – но…

– Но, – повторила она и наклонилась вперед, охваченная внезапной вспышкой раздражения, – чем скорее я умру, тем лучше для вас! Я же все прекрасно вижу! Наконец-то надменный сэр Мармадьюк влюбился! Ваше ледяное сердце начало оттаивать, величественность и высокомерие отброшены прочь, и вы бродите по полям и лесам, подобно странствующему цыгану. Вы такой же, как все! Вы переживаете сейчас свою вторую юность и до безумия влюбились в этот образец деревенской скромности и чистоты…

– Мадам, умоляю вас…

– Ба! Сэр, ваши надменность и величественность на меня больше не действуют! Вы превратились в самого обычного деревенского увальня, умирающего от любви к сельской красотке, надо сказать несколько староватого увальня! Бедняжка! – Она насмешливо расхохоталась, смех вскоре перешел в новый приступ кашля. – Ваша непорочная квакерша столь безупречна! Вашу возвышенную натуру, такую правильную, такую непогрешимую, передергивает от одной мысли о неправедном поцелуе! Поэтому, достопочтенный супруг, моя смерть – это ворота к вашему счастью! Смерть подбирается ко мне, я чувствую ее, я дрожу от одной мысли о ней, но для вас и вашей квакерши моя смерть означает одно – свободу. Моя могила станет для вас венчальным…

– Довольно! – резко воскликнул сэр Мармадьюк. Он достал из кармана кошелек и аккуратно положил его на край стола. – Здесь около пятидесяти фунтов банкнотами и золотом. Пожалуйста, возьмите их и…

– Ах, деньги! – ее губы скривились в горькой улыбке, все еще прекрасные глаза надменно сверкнули. – Заберите их, Мармадьюк, у меня есть милостыня, которую один джентльмен подал одной нищенке. Кроме того, я не столь стеснена в средствах, как может показаться.

– Однако, – сказал он спокойным, но не допускающим возражений тоном, – эту ночь вы проведет здесь. Для вас немедленно приготовят комнату и…

– Своевольный вы человек! – она с улыбкой склонила голову к плечу. – Можете заказывать хоть десять комнат, но я еду с вами в Лондон.

Сэр Мармадьюк лишь покачал головой.

– Глупец! – воскликнула он все тем же чарующим голосом. – Попробуйте только остановить меня! Я закричу и переполошу всю гостиницу.

– Весьма сожалею, – вздохнул сэр Мармадьюк, – но боюсь, вам придется кричать.

– Ну и осел! – она улыбнулась. – Оставьте меня в покое, и ваша прекрасная Ева-Энн достанется вам. Я рассказала ей свою историю. Да-да, всю правду! А ваша добросердечное, нежное и невинное дитя никогда не оставит одинокую умирающую женщину. Как же плохо вы знаете ее, Мармадьюк! Впрочем, вы никогда не понимали женщин и никогда не поймете, поскольку вся ваша светская мудрость и…

В этот момент в дверь постучали. Голос мистера Гоббса возвестил, что карета готова.

– Войдите! – властно приказала леди.

Мистер Гоббс отворил дверь, но увидев ее, замер на пороге с мрачным и угрюмым выражением лица.

– Ну, Джон, – она весело кивнула, не обращая внимания на его суровый вид, – мой добрый Джон Гоббс, вы, похоже, узнаете меня, несмотря на прошедшие годы. Прошу вас, назовите все мои имена, если вы, конечно же, помните их.

Джон Гоббс поклонился и мрачно, словно читая заупокойную молитву, произнес:

– Мэриан, Элеонор, леди Вэйн-Темперли.

– Именно так, Джон, – она величественно кивнула и встала, – прошу вас, проводите меня до кареты.

И вложив свою хрупкую кисть в запыленную руку мистера Гоббса, леди Вэйн-Темперли покинула постоялый двор.

Сэр Мармадьюк взял кошелек, оставшийся лежать на столе, посмотрел на него ничего не видящими глазами, положил его в карман, устало вздохнул и вышел в лунную ночь.

И вот мистер Беллами с веселым смехом закрывает дверцу кареты, легко вспрыгивает в седло и бодрым голосом поторапливает сэра Мармадьюка. Тот садится на лошадь, угрюмо кивает мистеру Гоббсу, и кавалькада вновь отправляется в путь.

Скрипят колеса, цокают копыта, позвякивают удила. Путники мчатся по вересковым пустошам, совершенно безжизненным в мертвящем свете луны, сквозь густую листву пробираются по узким дорожкам. Они движутся все дальше и дальше. Время идет, и вот уже луна скрывается за темной громадой леса, и на мир опускается тревожная тьма. Но громыхание колес и цокот копыт не затихают ни на мгновение. И наконец звезды на небесном своде начинают бледнеть. Деревья, кусты и пустынные луга сменяются домами, мощеными улицами, многолюдьем оживленных городских магистралей. А вот и постоялый двор «Хорнз» неподалеку от Кеннингтон Кросс.

Мистер Гоббс направляет взмыленных лошадей под нужную арку в тускло освещенную конюшню, запруженную повозками и громадными фургонами. Здесь шумно и суетливо; люди снуют взад и вперед; ругаются посыльные; лошади бьют копытами, а нетерпеливые пассажиры почтовых дилижансов глазеют по сторонам и теребят всех вокруг. И все это в ранний рассветный час. Словом, путники наши прибыли в Лондон. Сэр Мармадьюк и мистер Беллами отстали от кареты примерно на полмили, их истощенные лошади едва плетутся. Перед самым въездом на конюшню они вынуждены остановиться – путь им преграждает большая крестьянская телега.

– Ей-богу, старина, – мистер Беллами зевает и оглядывает пропыленное одеяние сэра Мармадьюка, не слишком подходящее для верховой езды, – мы выглядим, словно нищие, каким-то чудом оказавшиеся в седле, особенно я. Бог ты мой, Джон, а ведь где-то существуют ванна, завтрак и постель! Вперед!

Сэр Мармадьюк спешивается и, нетвердо ступая на негнущихся ногах, ведет изможденное животное на конюшню, и тут он вздрагивает от дикого крика. Он резко оборачивается – к нему бежит мистер Беллами, вмиг забывший об усталости.

– Джон, – выпаливает юный джентльмен, – карета пуста! Они… и та женщина, и Ева-Энн… исчезли! Взгляните!

У распахнутой дверцы стоит озадаченный и растерянный мистер Гоббс, он с изумлением смотрит в пустоту кареты. Все вместе они прочесывают переполненный двор, но безуспешно.

– Надо осмотреть гостиницу! – кричит мистер Беллами. – Может они заказывают завтрак.

– Посмотрим! – печально соглашается сэр Мармадьюк.

Но вот огромный постоялый двор обшарен вдоль и поперек. Опрошены подавляющие зевоту лакеи, сонные горничные и коридорные, шумные посыльные, конюхи и грумы. Но никто ничего не знает. Ева и миледи словно сквозь землю провалились. Тем не менее рвение мистера Беллами не утихает. Он носится по двору, он проникает в самые укромные уголки гостиницы, он вновь и вновь расспрашивает всех, кто попадается ему на пути. Все впустую.

– Сэр, – мистер Гоббс не сводит тревожного взгляда с мрачного лица сэра Мармадьюка. В тусклых рассветных лучах это лицо мертвенно-бледно. – Сэр, что дальше?

– Как что? – отвечает сэр Мармадьюк, кладя запыленную руку на плечо своего верного друга. – Нам надо проститься, мой дорогой Джон, во всяком случае, на время. Я отправляюсь на поиски Евы-Энн.

– У вас есть какие-нибудь предположения, сэр?

– Безусловно.

– Вы думаете, ее увела миледи?

– Я полагаю, Джон, что нет на свете ничего более безжалостного, чем ненависть заблудшей женщины. Что касается моего племянника Руперта, то вы должны будете снабдить его деньгами и всем необходимым, подыскать для него подходящее жилище и рассказать ему, что его недостойный дядя отныне собирается заботиться о нем, а он, в свою очередь, должен вести себя с достаточной степенью разумности. А теперь до свидания, мой верный Джон, позже я свяжусь с вами.

С этими словами сэр Мармадьюк пожал мистеру Гоббсу руку и поспешил покинуть суету постоялого двора, окунувшись в еще большую суету улицы.

Глава XXXII,

в которой описываются лондонский район Джайлз-Рентс, мистер Шриг и некий актер

Эту троицу он заметил уже довольно давно, едва различимыми тени бесшумно скользили следом в сумраке вечерних зловонных улиц. Вокруг сновали фигуры самого зловещего вида, взгляды оборванных мужчин и неряшливых женщин были полны неприязни, на их лицах читались следы нищеты и порока, в их душах таились злоба и страх. Этот район Лондона и днем-то пользовался самой дурной репутацией, а в вечерние часы становился смертельно опасным для случайно забредшего сюда неосторожного или доверчивого путника.

Сэр Мармадьюк продолжал идти, ни на секунду не ослабляя бдительности; правую руку он держал в кармане своего деревенского сюртука, сжимая ствол револьвера. Оглядываясь, он всякий раз видел эту троицу: один – крепкий верзила с густой копной грязных волос, второй – маленький человечек и третий – тощий тип со смертельно-бледным лицом и странной танцующей походкой.

Резко свернув за угол, сэр Мармадьюк оказался в проходе между высокими кирпичными стенами, здесь было совсем темно. Какое-то мгновение он помедлил, затем решительно двинулся вперед. Шаги за спиной участились и теперь раздавались совсем близко. Сэр Мармадьюк резко остановился и стремительно развернулся. Палец в кармане лег на спусковой крючок пистолета. Преследователи были уже совсем рядом, он даже мог различить поблескивающие в темноте белки глаз.

– В чем дело? – он постарался придать своей речи деревенский выговор. – Что вам угодно?

– Ну, ну, приятель, – пронзительно проверещал маленький человечек, – мы всего лишь хотим по-дружески поболтать с тобой, хотим вот спросить, нельзя ли…

Внезапно он изо всех сил пихнул своих спутников локтями, все трое разом развернулись и проворно скрылись в темноте.

Сэр Мармадьюк изумленно смотрел им вслед, когда заслышал за спиной неторопливые тяжелые шаги. Он резко оглянулся. К нему приближался невысокий, очень широкоплечий и очень степенный человек, все в нем поражало основательностью – от высоких сапог до широкополой шляпы. Из-под мышки торчала массивная шишковатая трость. В остальном он выглядел совершенно обычно, если не считать, конечно, блеска пронзительных глаз.

Человек остановился и внимательно оглядел сэра Мармадьюка, зоркий взгляд пробежался по сапогам, простому сюртуку, пестрому шейному платку и остановился на лице нашего героя. Незнакомец приветливо улыбнулся.

– Драчун Фэган, Танцор Джеймс и Свистун Дик! – удовлетворенно кивнул он. – Отчаянные ребята, скажу я вам, особенно Свистун Дик, тот, что самый невзрачный из троицы.

– Так вы их знаете?

– Безусловно! Два грабителя и карманник! И они меня знают, потому и исчезли как только завидели. Они что-то хотели от вас, мой друг?

– Да нет.

– Может быть, они преследовали вас? Думаю, что дело обстояло именно так. Завсегдатаи этих питейных заведений только и знают, что грабить и убивать. Нож, пистолет, дубинка – вот их Библия. От этой троицы можно ожидать чего угодно, по каждому из них давно уже виселица плачет, но Свистун Дик – такого второго не сыскать. Этот малыш перерезал не одну невинную глотку.

– Так почему негодяя не арестуют?

– Какого именно?

– Того, что вы назвали Свистуном. – сэр Мармадьюк подстроился под размеренный шаг собеседника. – Если точно известно, что он преступник…

– Ах! – вздохнул незнакомец. – Я много чего знаю, но все мои знания без доказательств и гроша ломаного не стоят, дружище. Сколько прекрасных дел развалилось из-за отсутствия фактов. Боже, да имейся у меня доказательства, я мог бы вздернуть добрую сотню закоренелых убийц и негодяев, которые сейчас ходят гоголем!

– Так вы полицейский?

– Не стану этого отрицать, дружище. Закон – мое ремесло, а убийцы – моя специальность. Убийства – мой хлеб. Меня зовут Шриг, Джаспер Шриг. И к этому нечего добавить. Вы, похоже, из других краев?

– Да.

– Живете в деревне?

– Да. Вот хочу найти себе жилье. Может, присоветуете что-нибудь, мистер Шриг?

– С удовольствием, дружище. Знаю я одну гостиницу, небольшую, но довольно уютную. В переулке Грейз Инн, хозяин – однорукий солдат.

– Но ведь это слишком далеко.

– Далековато, – согласился мистер Шриг, внимательно посмотрев на свою шишковатую трость. – Еще как далековато! Но вы же не здешний… гм!

– Я хотел бы поселиться где-нибудь поблизости от Джайлз-Рентс.

– Вы хотите… само собой разумеется!

– Район здесь, конечно, отвратительный, но я ищу одну молодую леди. Она поселилась здесь вместе с другой леди, больной и уже немолодой.

– Друг мой, больных и старых в Джайлз-Рентс навалом, но вряд ли их можно назвать леди. Я бы, во всяком случае, не стал!

– Если вы укажете мне какое-нибудь подходящее жилье, я буду очень вам благодарен, мистер Шриг.

– Я поступлю лучше, дружище, я отведу вас туда. Есть тут неподалеку одна уютная и опрятная мансарда, ее сдает мой добрый приятель Посингби. Огастес Посингби, актер. Так что за мной, мой друг, и ради всего святого, держитесь ко мне поближе! Если за вами охотились один раз, то ничто не помешает им сделать вторую попытку. Чужаки здесь частенько оказываются жертвами, но со мной вы можете быть абсолютно спокойны. Так как вы сказали, вас зовут?

– Я ничего говорил, – сэр Мармадьюк внимательно посмотрел на невозмутимое лицо своего собеседника.

– Разве, дружище? Подумать только! Должно быть, слух начинает меня подводить.

– Меня зовут Гоббс, и я надеюсь, вы сочтете меня человеком, заслуживающим доверия.

– Гоббс! – просияв, воскликнул мистер Шриг. – Очень хорошее имя! Так вы из провинции? А откуда именно, мистер Гоббс?

– Из Сассекса.

– Ну конечно, Сассекс! – Мистер Шриг снова уставился на свою трость. – Подумать только! Очень милое графство, этот Сассекс, и там недавно произошло прелестное убийство! Вы, конечно же, слышали о нем, дружище?

– Да, я слышал о нем, – подтвердил сэр Мармадьюк, снова бросив внимательный взгляд на невозмутимое лицо собеседника.

– Это произошло в лесу, на закате, под мирный щебет лесных птах! Очень поэтическое убийство! Лес, маленькая поляна, лучи заходящего солнца освещают тело. Жертве прострелили затылок. Чего еще может пожелать человеческая душа? Очень милое дело, мистер Гоббс. Одинокий труп, и рядом ни ружья, ни пистолета, ничегошеньки!

– Но кое-что все-таки там нашли.

– О? – Мистер Шриг заинтересованно уставился на печную трубу, маячившую впереди.

– Рядом с телом нашли, как я слышал, трость с золотым набалдашником.

– А? – рассеянно промолвил мистер Шриг.

– Удивительно, что вы, полицейский, ничего об этом не знаете.

– Гм! – откликнулся мистер Шриг, поднимая взгляд к небу, розовеющему в последних закатных лучах. Затем он достал из внутреннего кармана своего сюртука записную книжку, перелистнул несколько страниц и протянул ее сэру Мармадьюку. – Света, конечно же, маловато, но что вы об этом думаете?

Сэр Мармадьюк взглянул на страницу, заложенную заскорузлым пальцем мистера Шрига. Резкими карандашными линиями там было вычерчено переплетение линий и завитков.

Разглядывая свою собственную монограмму, сэр Мармадьюк с минуту молчал.

– Это похоже на буквы М, Т и V. – наконец произнес он и быстро взглянул на мистера Шрига.

Безмятежная улыбка исчезла с лица полицейского.

– Что? – воскликнул мистер Шриг изменившимся голосом. – V, вы говорите? Господи боже, да так оно и есть! Ей-богу, у вас зоркие глаза, мистер Гоббс, ведь здесь так темно! Ну, конечно же, так оно и есть, и как я раньше не заметил! – И мистер Шриг погрузился в глубокие раздумья.

– А куда мы идем? – поинтересовался наконец сэр Мармадьюк.

– Яблоневое подворье, номер шесть, хотя там нет ни яблонь, ни каких-либо еще деревьев, способных порадовать глаз.

– Так вы говорите, ваш друг актер?

– Именно так! – вскричал мистер Шриг. – Но, несмотря на свою профессию, это очень достойный человек, да и выглядит он как настоящий джентльмен, хотя денег у него вечно не хватает. Ну, вот мы и пришли!

С этими словами мистер Шриг остановился перед небольшой невзрачной дверью, едва различимой в темном углу мрачного дворика, куда выходили многочисленные окна с мутными стеклами. Но тем не менее здесь все-таки было не так обшарпанно как в других местах этого невеселого района.

Мистер Шриг громко постучал, никто не откликнулся, мистер Шриг стукнул еще раз, но так и не получив ответа, подошел к небольшому окошку и побарабанил по стеклу. Раздался приятный мелодичный свист, и в следующее мгновение дверь внезапно распахнулась. На пороге возник джентльмен, живописно закутанный в скатерть, в руках он держал обсыпанную мукой скалку. Вид у джентльмена был весьма надменный, скатерть, несмотря на многочисленные пятна и дыры производила впечатление тоги древнеримского сенатора, а нахмуренные брови джентльмена были столь выразительны, что, казалось, они живут жизнью, отдельной от его обладателя.

– Шриг! – воскликнул джентльмен и приветственно взмахнул скалкой, словно это была вовсе не скалка, а меч. – Трижды рад вам, друг мой! Примите мои глубочайшие извинения за то, что заставили вас ждать. По правде говоря, мы решили, что это сборщик налогов. Входите же, дорогой друг, окажите мне любезность, входите!

С этими словами он провел их в небольшую душную комнату, где на потертом диване возлежала светловолосая леди в ночной сорочке. Вид у леди был весьма и весьма величественный.

– Юдоксия, душа моя, – сказал сенатор, энергичными взмахами скалки пытаясь привлечь внимание леди, – пришел наш друг Шриг с незнакомцем.

Леди грациозно приподнялась и царственным жестом протянула обе руки мистеру Шригу. Она улыбнулась и величественная надменность вмиг уступила место искренней радости. Глаза ее, хотя и несколько усталые, так и лучились добротой.

– О, мистер Шриг! – воскликнула она. – Дорогой мистер Шриг, я так испугалась, что это пришел человек по поводу воды.

– Воды, мэм?

– Ну да! Это бездушное чудовище пригрозило, что отключит нам воду! Когда же это было, Гасси, милый?

Сенаторские брови красноречиво шевельнулись, но сам он что-то неразборчиво буркнул.

– Но, дорогой мистер Шриг, если они все же лишат нас воды, мы не станем унижаться, нет, не станем! Во дворе есть насос, и мы как-нибудь проживем! Ведь у нас есть ведро, служащее нам верой и правдой уж столько лет, и мой Огастес не будет ни в чем знать нужды, пока вот эти две руки…

– Юдоксия, любовь моя, ни слова больше! – воскликнул сенатор, вскинув скалку настолько высоко, насколько позволял низкий закопченный потолок. – Ибо, клянусь вам, о боги, клянусь на этом обагренном кровью мече, клянусь этим священным жезлом, что скорее все вокруг содрогнется и обратится в прах, чем эти прекрасные руки коснутся ведра, достойного лишь презренных рабов…

– О, Огастес, благородный друг мой, я живу только лишь ради служения тебе, не забывай об этом, любовь моя! Дорогой мистер Шриг, дорогой незнакомец, мы как раз репетировали, ибо Огастесу наконец дали роль в новой пьесе мистера Д'Абернона. Правда, он умирает в первом действии, но это все же лучше, чем ничего. Я так ему и сказала.

– Дорогая миссис Посингби, дорогой Посингби, – поспешил воспользоваться возникшей паузой мистер Шриг, – я взял на себя смелость привести к вам постояльца. Вот это мистер Гоббс, он хотел бы взглянуть на мансарду и…

– Постояльца? – возопила Юдоксия. – О мистер Шриг, о Джасси, любовь моя, постояльца!

Она закрыла лицо ладонями.

– Что случилось, мэм?

– Спросите Огастеса. Огастес, скажи им!

Сенатор застонал, словно в предсмертной муке, а его брови…

– О жестокая наша доля! – в отчаянии воскликнул он. – О ненавистная Судьба! О трижды проклятая Фортуна! – Он хлопнул себя по лбу, стиснул собственную шею и грозно уставился в пустоту. – Постоялец! Какое падение!

– Объясни, муж мой! – в отчаянии вскрикнула миссис Посингби. – Бедность – не порок!

– Нет, душа моя, нет! Когда я думаю об этом, у меня начинает кружиться голова, перехватывает дыхание и заплетается язык! Лучше ты расскажи им!

Мисс Посингби заломила руки.

– О, мистер Шриг, – простонала она, – о, дорогой наш друг, мансарда уже занята. Судебный исполнитель ночует там!

Сенатор величественно выставил ногу и скрестил руки на груди. Повисло драматическое молчание. Наконец мистер Посингби нашел в себе силы:

– Прекрасно сказано, душа моя! Так лаконично, моя Юдоксия, и так точно! И все это, друзья мои, – страшный удар для гордого сердца! Из-за нескольких жалких монет, из-за презренной суммы это подлое существо вцепилось в нас мертвой хваткой! Эта двуногая нечисть, принявшая человеческий облик преследует нас днем и ночью! Это чудовище, неподвластное доводам рассудка…

– Сколько? – кратко спросил мистер Шриг.

– Меня это не интересует, дорогой мой друг. Все эти мерзкие фунты, шиллинги и пенсы. В любом случае сумма превышает наши возможности.

– Четыре фунта, десять шиллингов, три пенса и фартинг! – выпалила Юдоксия.

– А откуда, – с внезапной горячностью вскричал сенатор, – откуда взялся этот фартинг? Все остальное я мог бы перенести, и эти фунты, и эти шиллинги, и эти пенсы, но фартинг! Клянусь богами, я сейчас сойду с ума, нельзя сильней посмеяться над нищетой – фартинг!

– Мадам, – сказал с поклоном сэр Мармадьюк, – я снимаю вашу мансарду. Пожалуйста, возьмите с меня за месяц вперед. – И он положил на стол деньги.

– Десять фунтов! – изумленно воскликнула миссис Посингби. – За один месяц! О, сэр, нет, нет, это слишком много, совершенно невообразимая сумма!

И она дрожащими руками отодвинула деньги от себя, а мистер Шриг, взглядывая то на точеные черты лица сэра Мармадьюка, то на деньги, то на потолок, сложил губы трубочкой и начал что-то беззвучно насвистывать.

– Мадам, – сказал сэр Мармадьюк непреклонно, – я никогда не плачу меньше… э… двух фунтов десяти шиллингов в неделю.

– О, великие боги! – воскликнул древнеримский сенатор. – О, небожители!

– Но, сэр, – продолжала трепещущая Юдоксия, – это слишком, слишком много! Огастес, что нам делать? Огастес!

– Нет, душа моя, нет, нет и нет! – вскричал сенатор, слегка качнув скалкой, – разбирайтесь сами!

Миссис Посингби не отрывала горящих глаз от денег. А сэр Мармадьюк, читая во всем вокруг отчаянную, неприкрытую нужду, взял деньги, вложил их в ладонь бедной Юдоксии и мягко сжал ее пальцы.

– О, мистер Шриг, – выдохнула она, – как нам поступить?

– Мэм, на вашем месте я бы расплатился с вашим вынужденным постояльцем.

– Я так и сделаю! Немедленно! – вскричала миссис Посингби и вихрем умчалась из комнаты.

Вскоре послышался звук тяжелых шагов, под которыми заскрипели половицы, хриплый голос что-то недовольно буркнул, хлопнула входная дверь. Сияющая миссис Посингби возникла на пороге гостиной.

– Мистер Гоббс, – от быстрого бега она слегка запыхалась, – наша мансарда с этой минуты в вашем полном распоряжении, мы просим за нее фунт в неделю, да и этого слишком много.

– Мадам, – с улыбкой ответил сэр Мармадьюк, – я плачу два фунта десять шиллингов или ничего! В действительности вы, возможно, сочтете меня слишком требовательным и капризным постояльцем. Например, сегодня я бы хотел отведать ужина.

– Ужин! – воскликнул мистер Посингби, отбрасывая одеяла и лишаясь своего сенаторского величия. – Ужин – это превосходно! Это гораздо лучше пения арф! Ужин, Юдоксия! Шриг, чтобы вы хотели на ужин?

– Мне нравятся свиные ножки, – подумав, признался достопочтенный Шриг. – А еще я бы не отказался от тушеной говядины, сыра и кружечки эля.

– Все! – вскричал мистер Посингби, его брови бешено зашевелились. – Все это будет сегодня у нас на столе! Юдоксия, любовь моя, накрой же на стол. Я сгораю от нетерпения и потому вместе с нашим отпрыском отправляюсь за всеми этими волшебными яствами!

Он открыл окно, высунул наружу голову и пронзительно свистнул. Тотчас на пороге возник маленький и донельзя взъерошенный мальчик. Мистер Посингби схватил его за руку и стремительно исчез. Вернулись они изрядно нагруженными. Стол к этому времени был уже накрыт. Все уселись и с огромным воодушевлением принялись за еду. Время от времени мистер Посингби прерывался, чтобы провозгласить тост.

– За мою прекрасную супругу! За нашего щедрого постояльца! За нашего доброго друга Джаспера Шрига!

За сим следовали пространные величественные речи, но даже они не могли испортить прекрасный вечер. За столом царило самое искреннее веселье. Но мистер Шриг время от времени бросал на сэра Мармадьюка косые взгляды, вглядываясь в аристократические черты его лица. После каждого такого осмотра он переводил взгляд то на пол, то на закопченный потолок, складывая губы трубочкой. А однажды чуткое ухо джентльмена уловило, как он бормочет:

– Вот оно, значит как!

Глава XXXIII,

иллюстрирующая чудодейственную силу скрипки

Минула неделя. Дни тянулись томительной чередой. Частенько сэр Мармадьюк, высунувшись из расположенного под самой крышей крошечного слухового окошка, подолгу смотрел на старые крыши, теснящиеся вокруг, на потрескавшиеся фронтоны зданий, на неровные ряды обветшалых труб, посеревших от дыма. Эти крыши и стены служили убежищем бесчисленным поколениям бедняков; они немало повидали на своем веку людских страданий и слез. Высунувшись в окно, можно было разглядеть сточную трубу, горький символ человеческой жизни. В этих домах жизнь текла подобно мутному потоку сточной канавы своей невеселой чередой, беспросветной, унылой… Эти стены редко слышали детский смех или беззаботную болтовню взрослых. Из своего окна сэр Мармадьюк мог видеть внутренний двор, переулок и кусок улицы, откуда доносился гул людского муравейника, именуемого Джайлз-Рентс. Этот непрекращающийся ни днем, ни ночью монотонный гул, в котором слышались смех и плач, ругань и детский лепет, топот бесчисленных ног и шумные споры, бормотание стариков и пьяные крики, унылые песни и визг новорожденных, этот гул проникал сквозь стекла и стены, тоскливой песней звучал в ушах чужака.

Сэр Мармадьюк, прислушиваясь к этому печальному звуку, вглядывался в полуразвалившиеся стены домов, крыши которых вот-вот готовы были рухнуть. Эти стены скрывали нищету и позор, за ними добро чахло, а зло процветало. Волна жалости и сочувствия затопила нашего героя. И одновременно с тем он вдруг почувствовал страстное желание как можно скорее оказаться подальше от этих мрачных стен, от этого продымленного воздуха лондонских трущоб, ему захотелось вернуться туда, где где он совсем недавно был так счастлив, где тенистые тропинки петляют под сводами шепчущих рощ, где бескрайние поля радуют взор путника, где напоенный ароматом цветов и трав ветер ласкает волосы. И горечь подступила к сердцу нашего героя – все это сейчас так далеко, так недоступно, как далека и недоступна в эту минуту и та, что воплощает в себе прелесть и красоту сельской Англии.

Всю прошедшую неделю сэр Мармадьюк рыскал по Джайлз-Рентс, вновь и вновь шагая по зловещим улицам и переулкам. Но все впустую. И тем не менее наш герой чувствовал, что девушка где-то совсем рядом; решимость его не ослабевала, подогреваемая надеждой. Не сегодня, так завтра, но он найдет ее. Обязательно найдет.

За неделю сэр Мармадьюк многое увидел и многое узнал. Он встречал людей, рожденных в роскоши и богатстве, но сейчас влачащих самое жалкое существование, перешедших грань отчаяния и погруженных в тупую трясину апатии. Он видел грех и позор, взращенные Нуждой, он видел Голод и Невежество. И всякий раз он поражался тому, что в этой сточной канаве попадаются ярчайшие цветы Щедрости, Доброты и Невинности, столь нехарактерные для этих мрачных улиц.

В этот субботний вечер людской муравейник гудел особенно громко и зловеще. По мостовой слонялись пьяные, распевавшие хриплыми голосами песни; то и дело из какого-нибудь окна раздавался леденящий душу женский или детский крик, полный страха и боли, но он тут же тонул во взрывах дикого смеха и грубых выкриков.

И где-то здесь, среди смрада и ужаса этих улиц, среди безымянного зла находилась Ева-Энн! Каждый раз ему казалось, что это кричит именно она, что это голос Евы-Энн взывает о помощи. От таких мыслей кровь застывала в жилах и сердце падало подбитой птицей. И он молился за нее, молился, быть может, впервые в жизни столь искренне и страстно. И вдруг, перекрывая ненавистный гул, перекрывая хриплые вопли и фальшивое пение, над грязными мостовыми, над разрушенными крышами взлетел, словно ангел, чистый и ясный голос скрипки.

Сэр Мармадьюк замер и, затаив дыхание, прислушался. Казалось, весь мир вокруг замолчал, зачарованный волшебными звуками. Джентльмен усилием воли скинул с себя оцепенение и вихрем слетел вниз. В открытых дверях застыла миссис Посингби. Руки ее были восторженно сложены, а взгляд витал в поднебесье.

– Послушайте, мистер Гоббс! – прошептала она. – Послушайте! Это маленький скрипач, он играет для детей и больных, для старых и молодых, он играет для всех. Он слывет сумасшедшим, но его музыка…

Пробормотав извинения и не слишком почтительно отодвинув несравненную Юдоксию, сэр Мармадьюк выскочил на улицу. Там он начал протискиваться в центр плотной толпы, окружавшей музыканта. Здесь были и матери семейств с детьми, и их непутевые мужья, здесь собрались нищие и просто бедняки, оборванцы и те, кто всеми силами пытался удержаться на краю пропасти, именуемой Нищетой. Здесь собрались все. Ищущий взгляд нашего героя жадно шарил по лицам этих людей, заколдованных волшебной мелодией. Скрипач своей игрой сотворил истинное чудо – измученные, ожесточенные нуждой и лишениями, озлобленные лица преобразились – сквозь пелену страданий проглянули молодость и веселье.

Не прекращая игры, скрипач двинулся по улице. Босые, оборванные дети засеменили рядом, пьяные мужчины и женщины со следами побоев на лицах, омытых слезами, зашагали следом. Старики высовывались из окон и дверей, протягивая вслед изуродованные временем трясущиеся руки.

Если Ева-Энн услышит эту музыку, она обязательно захочет повидать скрипача, ведь он ее старый друг!

Сэр Мармадьюк энергично продирался сквозь толпу, стараясь не отстать от музыканта. Его глаза внимательно осматривали окна, из которых выглядывали бледные нездоровые лица, двери, в которых тенились изможденные фигуры, и вот взгляд джентльмена остановился. Она стояла в центре колышащейся толпы, но он видел только ее, ее одну. Посреди людской грязи, посреди лохмотьев и измученных лиц она выглядела лучезарно прекрасной. О, он даже уже забыл, как она прекрасна! До боли знакомое лицо; глаза, полные света; грациозная фигура… Чьи-то плечи толкали его, чьи-то острые локти впивались в бока, чьи-то башмаки нещадно отдавливали ноги, но он не чувствовал ничего. Еще несколько томительных мгновений, и вот сэр Мармадьюк оказался рядом с девушкой.

– Дитя мое! – только и смог вымолвить он.

– Джон! – воскликнула Ева-Энн, и вскрик этот был похож на всхлип. Она схватила его за руку, и пальцы их сплелись. – Джон! Ты цел и невредим! Слава Богу, я так молилась за тебя!

Скрипач свернул в узкий проулок, и толпа, с готовностью следуя за ним, пихала и толкала джентльмена и девушку столь энергично, что он инстинктивно обхватил ее тело и прижал к себе, стараясь защитить от ударов. И в этот момент в голове его прозвучала фраза леди Вейн-Темперли: «Это сама невинность, нежная и добросердечная.»

– Вот я и нашел тебя, дитя мое!

– Слава Богу! – тихо прошептала девушка, теснее прижимаясь к нему.

– Руперт, – он еще крепче сжал ее в объятиях, – Руперт будет так рад!

– Ах, да, – вздохнула она, – бедный Руперт.

– Бог ты мой, почему же он бедный? – не смог сдержать раздражения сэр Мармадьюк. – Разве он не молод и не красив, разве мир и счастье не лежат у его ног?

– Да, он молод и красив, – снова вздохнула Ева-Энн, – но я сейчас думаю о том, что лицо твое так бледно, а глаза так усталы, Джон!

– Ты ведь убежала, дитя мое, расстроила все мои планы, заставила меня сходить с ума от беспокойства.

– Но все же ты нашел меня, Джон!

– Спасибо твоему скрипачу Джеки, благослови Господь его седую голову!

– Джеки! – вскричала Ева-Энн. – Я же хотела поговорить с ним!

– Да, конечно, – согласился сэр Мармадьюк.

Они наконец оторвали друг от друга взгляды, и с изумлением обнаружили, что остались одни.

– Боюсь, мы опоздали, – сказал джентльмен.

Осознав, что крепко сжимает девичье тело, сэр Мармадьюк резко разжал руки. Ева-Энн подняла глаза, и встретившись с ним взглядом, густо покраснела и опустила голову. Постаравшись придать своему голосу отеческие интонации, сэр Мармадьюк спросил:

– Дитя мое, могу ли я узнать, где ты сейчас скрываешься.

– Да, Джон, конечно. Хотя я вовсе не скрываюсь, это место знакомо многим. И твоя жена тоже не скрывается, Джон. Она давно ждет тебя.

– А-а… – тупо произнес он. – В самом деле?

– Пожалуйста, Джон, пойдем со мной.

– Ты имеешь в виду, пойдем к ней?

– Да, Джон, к твоей жене.

– Зачем, дитя мое?

– Она очень больна и хочет поговорить с тобой.

Некоторое время он хмуро стоял, не двигаясь с места, но наконец, повинуясь руке Евы-Энн, повернулся и пошел вслед за девушкой.

Глава XXXIV,

в которой тени сгущаются

Над полуразрушенными домишками возвышалось огромное величественное здание. Это был старинный особняк, когда-то он, наверное, поражал удобством и красотой, но лучшие времена миновали, особняк ветшал, с годами все больше приходя в упадок. И все же, словно вспоминая об утраченном блеске, он с мрачной величественностью взирал запыленными окнами на окружающую его нищету.

Поднявшись по широким, местами осыпавшимся ступеням, наши герои оказались на просторной площадке, обитой потемневшими от времени дубовыми панелями. Подойдя к такой же темной тяжелой двери, Ева-Энн осторожно приотворила ее, и взгляду сэра Мармадьюка открылась роскошно обставленная гостиная, пол которой покрывал великолепный ковер. Сэр Мармадьюк перевел настороженный взгляд с этого неожиданного великолепия на лицо девушки. Ева-Энн, кивнув ему, быстро прошла вперед, откинула шелковый занавес и открыла еще одну дверь.

– Он здесь, Мэриан! – тихо сказала она.

– Проси его, мой ангел, – откликнулся глубокий мелодичный голос.

Ева-Энн посторонилась, и сэр Мармадьюк прошел в комнату. Дверь за ним осторожно притворилась, и он оказался наедине с леди Вэйн-Темперли. Она лежала на широкой кушетке, лениво перелистывая страницы какой-то книги, которую отложила, как только он вошел.

– Ах, Мармадьюк, – с улыбкой сказала миледи, – вы все-таки нас нашли. Я хотела сказать, нашли свою прелестную Еву-Энн. Я знала, что рано или поздно это случится. Полагаю, вы хотите ее забрать у меня?

– Зачем вам эта девушка, мадам? – резко спросил джентльмен.

Густые ресницы миледи дрогнули.

– Ну, ну, Мармадьюк, – голос ее был мягок и проникновенен, – я вижу, вы слишком возбуждены.

– Соблаговолите ответить на мой вопрос!

– С какой стати? – лениво откликнулась она. – Ну хорошо, я отвечу вам, но лишь для того, чтобы вы в припадке ярости не наделали глупостей. Так вот, дорогой мой супруг, эта девушка понадобилась мне по нескольким причинам. Во-первых, я одинока и больна. Во-вторых, тем самым я избавляю вас от искушения. Дождитесь же моей смерти! И в третьих, пока Ева-Энн здесь, я могу быть уверена, что и вы где-то рядом, а значит, есть надежде, что вы бросите прощальный взгляд на мое мертвое лицо прежде, чем меня примет могила. Глупо, конечно, но все-таки я ваша жена, пускай и согрешившая жена. О своей прелестной дриаде не беспокойтесь, рядом со мной она будет в полной безопасности. Если вы сомневаетесь в этом, то забирайте ее! И пускай Бог меня простит за то, что такая как я вынуждена скрывать юную невинность от таких как вы!

– Но почему здесь? Почему вы живете здесь, Мэриан?

– Потому что мое место среди отверженных! Я падшая женщина, Мармадьюк, покинутое всеми существо, я такая же, как и мои несчастные нищие сестры, живущие по соседству. И ради Бога, не надо напускать на себя столь удивленный вид! Мне досталась роль неверной жены, которую я стараюсь играть с тем же усердием, с каким вы играете роль оскорбленного мужа. Вы прекрасный актер, Мармадьюк, вы ведь давно уже сами поверили в свою игру! Но попробуйте хоть раз в жизни снять свою маску, попробуйте стать естественным, живым человеком! Отбросьте же свою напыщенность, свою величественность и сядьте как самый обычный человек, кресло рядом с вами, прошу вас. Кстати, меня здесь знают под именем миссис Бэддели.

Стараясь сохранить бесстрастный вид, сэр Мармадьюк повиновался. Миледи с огромным интересом изучала его суровое лицо, грубое шерстяное пальто, неказистые башмаки.

– Вы носите это пальто даже в июне? – внезапно спросила она.

– Только в Джайлз-Рентс, – ответил он несколько удивленно.

– Наверное, не хотите слишком тесно соприкасаться с людом, что населяет этот район, – понимающе кивнула она. – Мармадьюк, неужели вы и впрямь считаете, что если когда-то я обманула вас, разрушила ваши мальчишеские представления о женщинах, а потом поняла, что ничего исправить нельзя, то я ненавижу вас?!

Голос ее был все так же спокоен, но тонкие пальцы судорожно теребили стеганое одеяло, с головой выдавая состояние миледи. Заметив, как дрожат ее пальцы, он ответил с необычной для себя мягкостью:

– Бедная измученная душа!

– Как, сэр? – взорвалась вдруг она. – Вы осмеливаетесь жалеть меня?!

– Да, Мэриан, мне безгранично вас жаль! – ответил он с чувством. – Я никогда и не предполагал, что вы способны на столь глубокие и сильные чувства.

– Неспособна?! Я? О, глупец! Да знайте же, самодовольный вы болван, ничто в этом мире не смогло сравниться с той радостью, которая охватила бы меня, услышь я, что вы умерли, и ваш величественный хладный труп возлежит в древнем склепе рядом с такими же величественными останками ваших напыщенных предков!

– Мэриан, – в его голосе по-прежнему звучала жалость, – вы не в себе…

– Что ж, можете считать меня безумной, это лишь усилит вашу жалость.

– А теперь, мадам, позвольте мне удалиться. – Он поднялся.

Она остановила его жестом одновременно умоляющим и повелительным.

– Постойте! – воскликнула несчастная. – Нам еще нужно поговорить о девушке. Но прежде ответьте мне, Мармадьюк, вы боитесь смерти?

– В пределах разумного.

– О, вы всегда были так отвратительно разумны, даже по отношению к своему бесценному сокровищу, непорочной квакерше! Разве ради этой девушки вам не хочется жить? Молодая, любящая жена, Мармадьюк! Превосходная мать! О, ваши сыновья продолжат величественные традиции Вэйн-Темперли!

Наконец-то броня безмятежности дала трещину. Джентльмен не выдержал безжалостного взгляда миледи и опустил голову.

– Ага! – воскликнула он. – Я вас-таки задела! Вот она брешь в вашу душу! Дети!

Она рассмеялась, затем вдруг нахмурилась, увидев, что сэр Мармадьюк поднял голову, все так же бесстрастно улыбаясь.

– Вовсе нет, мадам, – ответил он, – подобные мечты давно уже канули в прошлое. Я слишком стар, чтобы разыгрывать из себя влюбленного. К тому же она почти покорена более молодым и гораздо более подходящим ей человеком.

– Лжец! – прошептала миледи. – Лжец!

Сэр Мармадьюк выпрямился, взгляд его был исполнен привычного достоинства, и в то же время в нем сквозило сочувствие.

– Мадам, – он поклонился, – я хотел бы попрощаться…

– О! – прошептала она, не сводя с его лица своих прекрасных глаз. – Я ненавижу вас куда больше, чем предполагала.

– И еще, – он взял свою шляпу, – если вам что-нибудь понадобится, помните, вы всегда можете написать Джону Гоббсу…

– Гоббс! – вскричала она и рассмеялась. – О достойный супруг! О, щедрый человек, признайтесь же, что вам не терпится отнять у меня то единственное, что может мне еще принести радость – привязанность Евы-Энн, признайтесь, что вы явились, чтобы увести отсюда это дитя.

Сэр Мармадьюк молча поклонился.

– Тогда забирайте ее! Забирайте, если сможете! – Она повысила голос и позвала: – Энн, Милая Энн!

Тут миледи охватил сильнейший приступ кашля. В дверях появилась Ева-Энн, она подбежала к больной, обняла ее своими сильными и нежными руками. Приступ постепенно стих, девушка прижала миледи к себе, вытерла с ее лба выступившие бисеринки пота и что-то ласково прошептала.

– Милая моя, – проговорила миледи, отдышавшись, – милый мой ангел!

Она открыла глаза, взгляд ее был полон страстной признательности, нетвердой рукой коснулась лица девушки, ласково тронула ее волосы и стиснула ее руки в порыве, таившем в себе одновременно исступление и жалость.

– Энн, милое дитя, – она поцеловала девушке руку, – сэр Мармадьюк пришел, чтобы забрать тебя отсюда, и я хочу, чтобы ты пошла с ним, он прав – здесь для тебя слишком неподходящее место.

– Нет, – твердо ответила девушка, поглаживая все еще прекрасные волосы миледи. – Бог послал меня тебе, Мэриан, ты одинока и нуждаешься во мне. Я никуда не уйду.

– Но сэр Мармадьюк хочет, чтобы ты пошла с ним. Здесь дурной район, населенный дурными людьми.

– Это так! – вздохнула Ева-Энн. – Но все же и здесь есть Бог. И мне кажется, что именно здесь я ближе к нему. К тому же ты ведь не хочешь, чтобы я ушла, Мэриан?

– Да, не хочу! Не хочу, но…

– Значит, я останусь с тобой, – спокойно ответила девушка.

– Вы слышите, Мармадьюк, вы слышите?

Но он уже был в дверях.

Сэр Мармадьюк вышел на лестницу, какое-то мгновение помешкал и начал быстро спускаться, но вскоре заметил человека, поднимавшегося ему навстречу. Джентльмен замедлил ход, внимательно посмотрел на незнакомца, который двигался ему навстречу странной танцующей походкой. Джентльмен замер на месте. Внезапно он почувствовал, что рядом кто-то есть. Сэр Мармадьюк резко обернулся, на него смотрели ясные глаза Евы-Энн.

– Ты сердишься на меня, Джон? – тихо спросила девушка.

Но сэр Мармадьюк не слышал ее вопроса, полностью поглощенный наблюдением за странным посетителем, который все так же подпрыгивая, скользнул мимо них, чуть приподняв потрепанную шляпу и что-то неразборчиво пробормотав.

– Этот человек знает тебя, – отрывисто сказал джентльмен. – Кто он такой?

– Он иногда заходит поговорить с Мэриан. Она называет его Джимми.

Сэр Мармадьюк нахмурился.

– Он тебя не угрожал?

– Никогда, Джон! Здесь все относятся ко мне очень почтительно. Мне кажется, они побаиваются Мэриан, что довольно странно…

– Очень странно! – задумчиво кивнул сэр Мармадьюк и оглядел широкую лестницу. – И, думаю, опасно! – пробормотал он про себя. Затем повинуясь внезапному порыву, он крепко стиснул руку девушки. – Мэриан очень скрытное и загадочное существо, дитя мое, и она тебе не компания!

– Я не дитя, Джон! В Джайлз-Рентс нет детей! Здесь все взрослеют слишком быстро. Мэриан нуждается во мне, она так одинока, временами ее охватывает отчаяние, переходящее в настоящее безумие. Я думаю, вопреки всему, она все еще любит тебя, Джон.

– Довольно! – оборвал он ее. – Такая любовь несет с собой лишь ненависть и несчастье! Она получила то, чего заслуживает. Что посеешь, то и пожнешь.

– Джон, ты слишком суров и безжалостен!

– Пусть Бог простит меня!

– Аминь! – промолвила Ева. – Она твоя жена, Джон, еще и поэтому я не могу оставить ее.

Он собрался было продолжить спуск, но ее рука остановила его.

– Не сердись на меня, Джон, – умоляюще сказала Ева-Энн, – я бы так хотела оказаться сейчас в моей милой палатке, слушать пение птиц по утрам, и, просыпаясь каждое утро, осознавать, что ты рядом со мной!

– Я по-прежнему рядом, дитя мое, и всегда буду рядом!

– И ты простишь мое непослушание?

Подчинясь внезапному порыву, столь нехарактерному для прежнего сэра Мармадьюка, он наклонился и быстро поцеловал руку девушки.

– Это такое утешение для меня – знать, что ты рядом, Джон! – голос ее дрогнул.

– Я остановился у одного актера и его жены, их фамилия Посингби, они живут в Яблоневом Подворье, дом номер шесть. Кстати, дитя мое, ты не нашла свою сестру Табиту, которая вышла замуж за актера?

– Нет, Джон. У меня не было времени.

– Почему?

– Дети! – она огорченно покачала головой. – Здесь столько больных детей! Лондон – жестокое место для малышей.

– Совершенно верно, мэм! – согласился веселый голос. Они подняли головы и обнаружили мистера Шрига, который, сияя как медный грош, взирал на них, перегнувшись через перила. – Детям не место в Джайлз-Рентс, и обычно они здесь долго не заживаются. Появляются на свет, и вскоре уже отправляются в мир иной. Сегодня здесь, а завтра уже там!

С этими словами мистер Шриг спустился вниз. Девушка сердечно поздоровалась с ним.

– Дорогой друг, – спросила она, когда он оказался рядом, – как дела у малышки миссис Каспер?

– Лучше, мэм.

– Она принимает лекарство?

– Конечно, мэм, я сам ей даже давал пару раз.

– Вы? – изумленно воскликнул сэр Мармадьюк.

– Да, старина, я, а почему бы и нет? Я ведь не всегда гоняюсь за убийцами. А сейчас, если вы согласны пойти со мной, то я согласен пойти с вами.

Сэр Мармадьюк надменно взглянул на мистера Шрига, тогда как мистер Шриг, просиял и медленно прикрыл один глаз. Ева приотворила дверь.

– Мне кажется, Мэриан зовет меня. Я должна идти, Джон.

– Должна? – нахмурившись переспросил он, – Дитя мое, не надо превращать себя в рабыню.

В ответ она лишь печально улыбнулась и покачала головой.

– Дорогой друг Шриг, если ты увидишь старую миссис Стоут, что живет в подвале напротив, передай ей, что я завтра занесу лекарство. Храни тебя Господь.

Мистер Шриг приподнял шляпу и кивнул.

– Джон, – тихо спросила Ева-Энн, – ты ведь скоро придешь?

– Я буду приходить каждый день! – воскликнул он.

Тяжелая дубовая дверь медленно закрылась.

Глава XXXV,

в которой излагаются основы дедуктивного метода мистера Шрига

Мистер Шриг ожидал нашего героя внизу. Сэр Мармадьюк медленно спустился по лестнице и вышел на улицу. Уже темнело. Он остановился, чтобы еще раз взглянуть на старый особняк. Казалось, облупившиеся стены и закопченные окна взирают на него с какой-то зловещей угрозой.

– Шриг, – спросил вдруг сэр Мармадьюк, – вы уверены, что она здесь в безопасности?

– Как в Английском Банке, сэр.

– Но у этого здания довольно неприятный вид.

– Не стану отрицать, сэр. Место и впрямь подозрительное, здесь частенько случаются подозрительные вещи. Но повторяю, молодой леди ничто не грозит. Люди в округе уже знают ее. Видите ли, она заботится о детях. А меня дети интересуют с профессиональной точки зрения, они мне дают возможность побольше узнать об их родителях.

– Но вы же не станете использовать ребенка, чтобы осудить его собственную мать?

– Ну, дружище, я использовал десятки, сотни малышей, чтобы осудить убийцу. Ведь для чего существует убийца? Для того, чтобы его осудили и вздернули. Я делаю и буду делать все, чтобы правосудие восторжествовало. Если, нянча ребенка, я могу выведать, где его отец находился в тот или иной день, я с удовольствие поработаю нянькой. У меня свои собственные методы, сэр. Например, в данный момент я занимаюсь тем убийством в Сассексе. Может это и странно, но ведь убийцы обычно стремятся скрыться в Лондоне. А что подойдет для этой цели лучше, чем Джайлз-Рентс.

– Так значит, вы уверены, что ей не грозит опасность? – повторил вопрос сэр Мармадьюк.

Он резко остановился и оглянулся на мрачную громаду особняка. Казалось, она насмешливо щерится им вслед темными провалами окон. Мистер Шриг тоже остановился, но смотрел он не на старое здание, его глаза внимательно изучали хмурое лицо джентльмена и при этом как-то странно блестели.

– У вас нет предчувствия, Шриг, что над мисс Эш сгущаются тучи?

– Ни малейшего, сэр.

– На лестнице вы вдруг подмигнули мне. Что означало это подмигивание?

– Разве, сэр?

– Несомненно.

– Значит, так оно и было.

– Кстати, мимо меня по лестнице проскользнул Танцор Джеймс.

– Да, сэр, я ведь в этот момент смотрел на вас. Может быть, именно поэтому и позволил себе подмигнуть вам.

– Проклятое место! – в сердцах воскликнул сэр Мармадьюк.

– Аминь, сэр! – кивнул мистер Шриг. В его проницательных глазах как будто даже прибавилось блеска. – Думаю, вы и есть владелец вышеупомянутого дома?

Сэр Мармадьюк медленно повернулся к нему и выдержал твердый взгляд собеседника.

– Да, это так, – спокойно ответил он.

– Ах! – вздохнул мистер Шриг, улыбнулся и принялся внимательно разглядывать покосившиеся печные трубы.

– Тогда вы, наверное, знаете, кто я такой?

– Сэр, согласно моим выводам, – тут он перешел на хриплый шепот завзятого заговорщика, – вы сэр Мармадьюк Вейн-Темперли.

– Совершенно верно! – согласился сэр Мармадьюк, снова трогаясь с места. – Интересно, – заметил он, помолчав, – как вы это выяснили?

– Очень просто, сэр. Подглядывая, подслушивая и складывая все вместе. Ваше лицо, ваша одежда, ваша речь. Вы, не раздумывая ни секунды, назвали инициалы, выгравированные на найденной трости, а ведь солнце, когда я показал вам рисунок, уже зашло. Как вы могли догадаться, что в монограмме зашифрованы именно эти буквы, а не другие? Потом я подслушал ваш разговор с молодой леди на лестнице. «Она ваша жена!» – я хорошо расслышал эти слова. А кто эта леди, что живет в старом доме, я знаю уже давно, хотя местный люд и кличет ее «графиней».

– Да, в вашем изложении все и впрямь выглядит просто, – кивнул сэр Мармадьюк, – и все-таки я считаю, что у вас очень острый ум. Мои поздравления, мистер Шриг.

Они добрались до Яблоневого Подворья, и тут сэр Мармадьюк остановился.

– Теперь вам, конечно же, известно, что найденная рядом с телом трость принадлежит мне?

– Да, сэр, безусловно.

– И что же? – Сэр Мармадьюк в упор посмотрел на мистера Шрига, но ответом ему был лишь безмятежный взгляд.

– Все превосходно, сэр! – важно кивнул мистер Шриг.

– Вы собираетесь арестовать меня?

– Нет, сэр. Видите ли, меня интересует убийца.

– Но, Бог мой, описание моей персоны висит на каждом столбе!

– Неважно, сэр. Мой хлеб – это факты и здравый смысл! Убийца не носит с собой одновременно и ружье, и трость, во всяком случае это не слишком естественно. К тому же ваше лицо – это не лицо человека, совершившего преступление, караемое смертной казнью, а сами вы со странной готовностью жаждете быть арестованным. Но мне хотелось бы знать, зачем вы бросили пресловутую трость на месте преступления. Зачем вы подсунули ее ищейкам? Я желаю знать, кого вы прикрываете? Вот что мне нужно от вас, сэр!

– Но вряд ли вы ожидаете, что я возьму и выложу вам все, любезный Шриг.

– Нет, сэр, совсем не жду. Именно поэтому мне придется побеседовать с мисс Евой-Энн Эш! Может, она мне что-нибудь да расскажет…

– Шриг. – Голос джентльмена прозвучал очень властно, а рука его тяжело легла на плечо полицейского. – Мисс Эш очень боится Боу-стрит.

– Отлично, сэр! Спасибо, что предупредили, тем легче будет разговорить ее.

– Черт бы вас побрал, Шриг! – в ярости воскликнул сэр Мармадьюк и с такой силой стиснул плечо мистера Шрига, что тот скривился от боли. – Она не заслужила страданий, я сам все расскажу!

– Я так и думал, сэр! Вы можете поклясться на Библии в правдивости ваших слов?

– Я могу поклясться своей честью, Шриг!

– Очень, очень хорошо, сэр! Давайте же пройдем в вашу комнату.

Они поднялись наверх, и там сэр Мармадьюк без утайки выложил все, что произошло с тех пор, как он пустился в свое необычное путешествие.

– Боже! – воскликнул мистер Шриг, выслушав историю до конца. – Сэр, это похоже на роман, скажу я вам. Кровь и любовь! Но нет и следа убийцы, что создает для Джаспера дополнительные сложности! Вы никого не подозреваете? Кто, на ваш взгляд, мог совершить убийство?

– Никто, Шриг, разве что этот мерзавец Дентон. Но он слишком труслив для такого дела.

– Мои люди говорят, что эта парочка решительно настроена против вас. Я имею в виду мистера Дентона и сэра Томаса Моубрея. Но, сэр, подозрение, первым делом, падает на родственников мисс Эш, Иеремию и Эбенезера Байвудов. Одни лишь имена звучат очень многообещающе! Я допрошу их сегодня же ночью!

– Сегодня? Но они же в Сассексе…

– Нет, сэр, они на Боу-стрит. Я арестовал их в прошлый вторник.

– О, Боже! – воскликнул сэр Мармадьюк, в отчаянии качая головой. – Значит, наш план рухнул!

– Не знаю, сэр, но потрудились вы, похоже, впустую! И вот еще что, сэр: вы вооружены?

– Да.

– Очень хорошо. А теперь расскажите об этом вашем старом доме.

– Я почти забыл, что он мой.

– Странно, что вы до сих пор не приказали снести его!

– Да, наверное, так и следовало поступить.

– Там полно потайных комнат, подземных ходов и тому подобного. Я слышал, что один из тоннелей тянется аж до реки. Весьма зловещее место, сэр. Оно напоминает мне о том, как я упустил одного преступника. Я долго охотился за ним и уже подобрался вплотную, но ему удалось улизнуть. Как сквозь землю провалился и оставил меня с носом. Но, сэр, я нутром чувствую – когда-нибудь он вернется. Так почти всегда бывает. И уж тогда я не дам ему уйти, ибо в этот раз он явится, чтобы убить.

– Убить? О ком вы говорите, Шриг?

– О человеке, которого здесь знают под именем Черный Том. Высокий, черные как смоль волосы, густые бакенбарды и шрам над бровью. Вы запираете ночью двери, сэр? На вашем месте я поступал бы только так. И не забудьте задвинуть засов!

– Зачем?

– Просто для надежности. На всякий случай. А теперь, с вашего позволения, я удаляюсь.

– Вы полагаете, мне грозит опасность?

– Сэр, я не стал бы это утверждать, но с того дня, как вы здесь появились, мои подопечные зашевелились. Так что мой вам совет, не выходите ночью из дома и будьте настороже!

– Непременно! – ответил сэр Мармадьюк, схватил руку мистера Шрига и дружески пожал ее.

Он несколько минут стоял на пороге своей комнаты, задумчиво наблюдая, как мистер Шриг спускается вниз, потом медленно затворил дверь, сел за старый шаткий стол, положил перед собой лист бумаги и начал писать.

В эту самую минуту леди Вейн-Темперли, ласково улыбнувшись Еве-Энн, добавила к своему письму второй постскриптум:

Глава XXXVI,

содержащая упоминание о поджаренных почках

Ласковое солнце, с божественным высокомерием обогревающее бедных и богатых, благословенных и проклятых, позолотило трущобы Джайлз-Рентс. Какая-то часть его сияния проникла сквозь стекло маленького чердачного окошка мансарды, где обитал наш джентльмен. Любопытный луч скользнул по узкой кровати, выцветшему ковру, щербатому умывальнику и запутался в складках грубого пальто, чьи широкие полы прикрывали единственное кресло, имевшееся в комнате. Поплутав несколько мгновений в складках пальто, луч выбрался на волю и ласково коснулся лица сэра Мармадьюка. Тот в это время разглядывал себя в маленькое зеркало, потускневшее и пожелтевшее от времени. Лицо в зеркале имело столь нездоровый оттенок, что, пожалуй, могло бы испугать, если бы наш герой уже не привык к причудам своего зеркальца. Тем не менее сэр Мармадьюк не раз останавливался перед ним, дабы вновь изучить свое отражение, и в который раз с тоской отметить, что в коротких вьющихся прядях то там, то здесь проглядывает седина.

– Тридцать шесть или даже меньше? Смешно!

Он тяжело вздохнул, бросил на полку гребешок, надел сюртук и спустился вниз к завтраку.

Мистер Бровастый (так сэр Мармадьюк звал про себя хозяина дома) стоял у камина в невыразимо величественной позе. Завидев нашего героя, сенатор склонил голову в поклоне, полном достоинства. Мистер Посингби протянул руку, пожатие которой оказалось на удивление крепким и сердечным.

– Приветствую вас, друг мой! – провозгласил он. – Несмотря на столь ранний час, моя душа так и рвется воспарить к небесному своду, ибо лучистый Феб решил излить на нас свое божественное сияние – хм, похоже, сегодня жареные почки – какой восхитительный день! И в самом деле, мой дорогой Гоббс, как говаривал бард из Эйвона, «вся суть в игре»! Наша трагедия имеет несомненный успех, хотя после первого действия она несколько тускнеет! Но сцена моей смерти потрясла публику до глубины души, заставив ужаснуться даже самых толстокожих.

– Рад это слышать! – улыбнулся сэр Мармадьюк.

– Сэр, женщины рыдали, мужчины же плакали беззвучно! Все-таки у меня немалый опыт в вопросах смерти. Еще ни разу мой выход на сцену не заканчивался смертью. Я погибал от яда; падал, сраженный выстрелом или пронзенный шпагой; я умирал в темницах, на кроватях, на стульях, на плахе и даже на столе! Смерть стала моим искусством! Но почки, полагаю, уже готовы.

С этими словами он открыл дверь на кухню и, действительно, в следующее мгновение в гостиную вплыли жареные почки, а вместе с ними и Юдоксия Посингби. Все уселись за стол и, жизнерадостно гремя ножами и вилками, принялись за еду.

– Что бы мне не говорили, – заявила Юдоксия, заглядывая в наполовину опустевшую чашку с кофе сэра Мармадьюка, – но мир так тесен!

– Душа моя, – провозгласил мистер Посингби, с непередаваемым изяществом размахивая вилкой, – многие философы в разное время и в разных местах отмечали этот поразительный факт! Но скажи мне, душа моя, на какое необычайное обстоятельство ты сейчас намекаешь?

– Возлюбленный супруг мой и вы, дорогой мистер Гоббс! Прошлым вечером здесь, в дебрях огромного города, наша Табита д'Абернон встретила свою сестру! Я слышала, мистер Гоббс, вы знакомы с ней, я имею в виду сестру Табиты, мисс Еву-Энн Эш, это прелестное дитя. Сколько в ней очарования и прстоты! Сейчас милая девушка состоит в компаньонках у загадочной миссис Бэддели. Как только мисс Эш появилась в наших краях, о ней сразу же пошла добрая слава, она стала истинным ангелом для малышей.

– Мы знакомы, – кратко ответил на этот восторженный монолог сэр Мармадьюк.

– Да-да, мне говорили. Миссис Соулем полагает, что вы составили бы прекрасную пару. О, она так добра и живет так близко! Я, конечно же, имею в виду миссис Моулем. А миссис Ноугер, та, что живет через улицу, весьма достойная особа, умоляла меня узнать, не помолвлены вы? Я ей ответила: «Все в руках божьих, дорогая миссис Моугер, но она…»

– Нет, мы не помолвлены.

– Ох, дорогой мистер Гоббс, как жаль! – вздохнула любезная Юдоксия. – Вы такой красивый, такой величественный джентльмен, такой изысканный, а она столь мила и свежа! Весь Джайлз-Рентс только и мечтает о том, чтобы вы соединили ваши судьбы! О, сколько сердец трепетно и нежно сочувствует вам!

Здесь мистер Посингби игриво улыбнулся.

– Ах, – он томно закатил глаза, – Эрос, Эрос! Купидон, мечущий свои сладкие стрелы! Но, Юдоксия, скажи мне, я знаком с этой очаровательницей?

– Должно быть, ты видел ее, Огастес. Она повсюду бывает, такая стройная особа с косами, как у Авроры!

– Любовь моя, твое описание столь красноречиво, что мне остается только лишь преклонить перед тобой колени. Однако я…

В этот момент за окном раздались пронзительные вопли, сопровождаемые хриплыми выкриками.

Мистер Посингби в мгновение ока очутился у окна. Юдоксия и сэр Мармадьюк поспешили присоединиться к нему.

Мальчишки на улице упоенно вопили и отплясывали какой-то дикарский танец вокруг толпы оборванцев с хмурыми лицами, извергавших хриплые ругательства и явно готовившихся к драке. Перед этим сбродом спокойно стоял молодой щеголь, изящная шляпа венчала его курчавую голову под совершенно немыслимым углом.

– Эх, – воскликнул мистер Посингби, сдвинув свои олимпийские брови, – даже самый доблестный джентльмен не устоит в одиночку против этого сброда!

Схватив скалку, он распахнул окно и с необычайным проворством выпрыгнул наружу.

– Стойте, подлые твари! – вскричал олимпиец. – Стойте! Держитесь, сэр, помощь близка! Во имя Англии и святого Георгия!

Мистер Посингби храбро бросился в самую гущу, яростно размахивая в воздухе скалкой. Грозный ли голос, нахмуренные брови или скалка испугали оборванцев, но они отступили. Мальчишки смолкли и исчезли в мгновение ока. Медленно и неохотно толпа разошлась, и вскоре Яблоневое Подворье приобрело привычный вид. Отбросив в сторону сломанную трость, молодой джентльмен с лучезарной улыбкой повернулся к своему спасителю.

– Сэр, – начал он, – вы просто молодчина! Разрази меня гром, если вы не…

Тут, увидев грозные брови, джентльмен снял шляпу и низко поклонился.

– Прошу вас, сэр, примите мою смиренную благодарность… Джон! Это вы, Джон?

В следующее мгновение мистер Беллами схватил руку сэра Мармадьюка и энергично встряхнул. Улыбка на его лице стала еще шире и еще лучезарнее.

– Вам сопутствует капризная Фортуна! – скалка величественно взметнулась вверх, словно мистер Посингби собирался совершить обряд посвящения в рыцари. – Будь благословенна судьба, которая позволила нам встретиться на поле брани! Юдоксия, душа моя, поставь прибор для друга нашего друга!

И Яблоневое Подворье стало свидетелем торжественного знакомства мистера Посинби и мистера Беллами, после чего все трое забрались через окно в гостиную четы Посингби, чтобы продолжить прерванный завтрах.

Мистер Беллами поклонился Юдоксии, церемонно поцеловал ей руку и уселся за стол так непринужденно и естественно, словно бывал в этой гостиной с детских лет.

Мистер Посингби, передавая Руперту блюдо с остатками жареных почек, заявил:

– Мистер Беллами, сэр, в лице вашего друга, нашего уважаемого… гм… постояльца, вы видите доброго ангела этого дома! С того дня, как он появился в этих стенах, жестокий кулак судьбы превратился в ласкающую длань и вместо ударов от капризной особы, именуемой Фортуной, мы получаем теперь только дары! Благодаря нашему другу Гоббсу у нас теперь появились средства!

– Охотно верю! – с жаром воскликнул мистер Беллами. – Нет никого добрее старины Джона!

– Как это верно замечено! – прихорашиваясь, заметила миссис Посингби. – Ох, как это верно!

– Сэр, – продолжил мистер Посингби, – перед вами актер. Дитя Терпсихоры, Мельпомены и Талии. Служитель трагедии и комедии, сэр!

– О? – вопросил мистер Беллами, увлеченно поглощая кулинарное творение миссис Посинби. – В самом деле?

– Истинная правда, сэр! Я покорный слуга музы трагедии. Но какую бы роль отныне мне не довелось играть, от разлагающегося трупа до подлого беспринципного паяца, неизменно в глубине души я буду хранить неумирающее чувство благодарности и дружбы к Джону Гоббсу!

Мистер Посинг свирепо схватил чашку с кофе и залпом проглотил ее содержимое, тогда как его брови продолжили восторженный монолог своего хозяина.

– О, какие прекрасные слова, возлюбленный муж мой! – благоговейно прошептала Юдоксия Посингби. – Позволь добавить: аминь!

Покончив с завтраком, сэр Мармадьюк и Руперт поднялись в мансарду, но не успел наш герой прикрыть дверь, как могучие руки мистера Беллами крепко сжали его в объятиях.

– Джон! – воскликнул юный джентльмен, – старина Джон, взгляните же на меня!

– Вы выглядите как истинный денди! – улыбнулся сэр Мармадьюк.

– Охотно вам верю! – мистер Беллами удовлетворенно осмотрел свой великолепный наряд. – Представляете, старина, случилось настоящее чудо! Лев обернулся ягненком, людоед стал человеком! Горгона превратилась… Короче говоря, мой бессердечный дядюшка расщедрился!

– Вы меня удивляете! – воскликнул сэр Мармадьюк.

– И не мудрено! Я сам удивлен! Ибо мой дядюшка, сэр Мармадьюк, этот неприступный ворчун и скряга, на поверку оказался добрейшим малым, будь благословеннна его лысина!

– Гм! Лысина, Руперт…

– Ну, в его-то возрасте он уже должен был обзавестись солидной плешью. Но, как бы там ни было, мои карманы набиты звонкой монетой, так что их содержимое и я сам к вашим услугам. Если нужна помощь или…

– Вы очень добры! – сэр Мармадьюк взглянул в пылающее лицо собеседника. – Я благодарен вам, Руперт…

– Благодарны? – воскликнул мистер Беллами. – Нет, нет, Джон! Все как раз наоборот, старина! Это я очень многим вам обязан. И я никогда не смогу… никогда не смогу выразить свою благодарность! Ибо, Джон, вы своим доверием и почтительностью вернули мне самоуважение, вы называли меня джентльменом, несмотря на мои лохмотья. И потому, старина, потому… черт возьми, я никогда не смогу… – он смутился и опустил голову, но в следующее мгновение сквозь слезы взглянул на сэра Мармадьюка. – Каким же я был ослом! Но, Джон, я вам чертовски благодарен! Для меня большая честь называть вас своим другом, и я надеюсь… – тут голос его дрогнул и оборвался, но сэр Мармадьюк, глядя в наполненные слезами гляза юноши, прочитал в них все то, что юноша не смог выразить словами.

– Руперт, – сказал он, – мы друзья и останемся ими навсегда, до самого конца, я в этом уверен. Что же касается доверия – Ева-Энн будет очень рада увидеть вас. Отправляйтесь к ней. Она живет в старом особняке напротив Лютикового переулка.

– А вы, Джон? Рочему вы не пойдете со мной?

– У меня дела, Руперт. Мне надо написать письмо. Так что отправляйтесь к Еве-Энн. Купите ей что-нибудь в подарок. И поговорите с ней. Я хочу сказать, убедите ее покинуть этот ужасный район. В Лондоне живет замужняя сестра Евы-Энн миссис Д'Абернон. Попросите Еву-Энн познакомить вас с ней и постарайтесь уговорить ее немедленно переселиться из Джайлз-Рентс.

– Я все сделаю, Джон! Это отвратительная дыра! Мужчины здесь весьма неприятны, но женщины, черт бы меня побрал, прсто омерзительны!

– Уведите ее отсюда как можно скорее. Сделайте все, что в ваших силах.

– Можете на меня положиться, старина!

Подкинув вверх свою элегантную шляпу, мистер Беллами нахлобучил ее на голову самым залихватским образом и исчез, унося с собой энергию молодости. А помрачневший сэр Мармадюк, с тоской оглядев дымящиеся трубы и обветшалые крыши, устало вздохнул и сел за стол, чтобы написать верному мистеру Гоббсу длинное и скучное послание относительно нового завещания. Покончив с письмом, он поднялся, надел свое пальто грубой шерсти, проверил, на месте ли пистолет, и вышел на залитую солнцем улицу.

Глава XXXVII,

в которой речь пойдет о шишковатой трости мистера Шрига

Оборванные дети носились по улице, наполняя воздух пронзительными криками. Нечесаные женщины, маячившие в дверях, завидев его, переставали браниться. Он неторопливо шел мимо старых покосившихся домишек, в которых тоскливая старость соседствовала с безрадостным детством. Но сэр Мармадьюк продолжал идти вперед, засунув руки в карманы пальто, слепой и глухой ко всему, что творилось вокруг. Он не заметил, как от темной стены отделилась тень и заскользила следом. Тень принадлежала коренастому человеку с огромной копной волос. Его маленькие цепкие глазки ни на минуту не упускали из виду высокую фигуру в шерстяном пальто, бесформенной шляпе и грубых башмаках. Сэр Мармадьюк свернул в переулок, вышел на широкую улицу, по-прежнему не догадываясь о преследовании. В эти минуты он был полностью поглощен унылыми раздумьями о своем будущем. Что ж, он вновь вренется к своему одиночеству… У него, конечно же, останутся книги, музыка и Джон Гоббс.

Он продолжал медленно идти вперед, опустив голову и не замечая ничего вокруг. Но ее он все-таки углядел. Ева-Энн переходила улицу, окруженная толпой детей, тянувших к ней свои ручонки, не отрывавшие от нее влюбленных глаз. Девушка, ласково улыбаясь им, беседовала со старухой, ковылявшей рядом. Словно почувствовав его присутствие, она оглянулась, и лицо ее тут же осветилось радостью.

– Джон! – воскликнула Ева-Энн. – С одной из женщин случилось несчастье, я тороплюсь к ней. Пойдем со мной!

– Это моя Нэнси, господин, – прошамкала старуха. – Она обварила ноги. Моулз опрокинул на нее чайник. Дети плачут от голода, а Нэн не может подняться с кровати, у меня ревматизм, а помочь нам все отказываются, боятся Моулза, твердят, что он сумасшедший.

– Сумасшедший? – спросил сэр Мармадьюк.

– У него есть джин! Галлон! И он ни капли не дал ни мне, ни бедняжке Нэн!

– Кто такой Моулз?

– Муж Нэнси, сэр.

– Ева, тебе не стоит туда идти…

– Но, Джон, я должна помочь бедняжке.

– Вот сюда! – Старуха остановилась у скользкой и очень узкой лестницы, круто спускавшейся в зловонное подземелье. – Осторожней, леди, здесь скользко. А вы, мелюзга, отстаньте от леди! прочь отсюда!

С этими словами старуха начала спускаться по невообразимо грязным ступеням. Сэр Мармадьюк и Ева-Энн последовали за ней. Внизу царил кромешный мрак. Но вот глаза привыкли к темноте, и наши герои смогли различить двух детей, сжавшихся у изодранного тюфяка, на котором неподвижно лежала молодая женщина. Из дальнего угла доносилось какое-то неразборчивое бормотание, временами переходившее в стоны.

– Боже, – сэр Мармадьюк в ужасе отшатнулся. – Это невозможно!

– Да, конечно, – прошептала Ева-Энн, – но я видела места и похуже.

– Ты привела ее, матушка? – Женщина на тюфяке пошевелилась. – Ты привела Добрую Леди?

– Она здесь, Нэн. А с ней джентльмен, он любезно согласился осмотреть твои ноги.

– О, мэм! – простонала страдалица. – Говорят, вы очень добры к детям, будьте же добры и ко мне.

– Да, конечно, сестра моя. – Ева-Энн склонилась над несчастной, осторожно взяла из рук измученной матери хнычущего младенца и стала успокаивать его.

Дети подобрались поближе.

– Сильно болит? – Девушка тронула лоб женщины.

– Очень, мэм, так болит, не приведи Господь! – пропищала откуда-то сбоку старуха со странным торжеством в голосе. – Ее ноги! Бедняжка стонала всю ночь. Покажи им, Нэн, покажи! Пускай убедятся, что я не лгу. Подойдите, сэр, подойдите!

– Нет, нет! – вскричала Нэнси. – Я не так уж и больна, но если бы вы дали им немного поесть… Со вчерашнего вечера у нас нет ни крошки…

– Бедняжки! – воскликнула Ева-Энн. – Не беспокойся, Нэнси, их накормят. Я уже послала за продуктами и…

В этот момент несчастное существо в углу взвизгнуло и, хватая воздух скрюченными пальцами, начало сыпать проклятиями.

– Не бойтесь его, мэм! – простонала Нэнси. – Это всего лишь Моулз. Не обращайте на него внимания. Он просто бредит, ему повсюду мерещатся змеи и пауки, он ловит их, бедняжка, ночи напролет… – Тут она застонала.

– Так сильно болит? – Ева склонилась над ней.

– Временами нещадно, мэм!

– Я постараюсь помочь тебе. Джон, подержи малыша.

– Подержать? – изумился сэр Мармадьюк. – Нет, нет, отдай его лучше старухе.

– Мне понадобится ее помощь, возьми же эту крошку, Джон, ведь она твоя сестра перед лицом Господа!

И вот уже ужасный шевелящийся комочек у него в руках. Несчастный человеческий детеныш. Сэр Мармадьюк поспешно отвернулся, когда Ева начала разматывать лохмотья, прикрывавшие ноги несчастной женщины.

Ребенок, несмотря на усилия джентльмена, захныкал громче. Ева оглянулась и велела старухе освободить сэра Мармадьюка от обязанностей няньки, тот с облегчением передал визжащий комок в более умелые руки и отошел в сторону, стараясь не смотреть на тюфяк. В следующее мгновение раздался отчаяннный крик Евы-Энн, сэр Мармадьюк резко обернулся и в тот же момент рухнул на колени под ударом дубины, просвистевшей в дюйме от его головы и обрушившейся на плечо. Сэади раздался звук еще одного удара. Сэр Мармадьюк вскочил на ноги и стремительно развернулся. Прямо на него, широко раскинув руки валился какой-то человек. Сэр Мармадьюк отпрянул в сторону, и тело с глухим стуком рухнуло на пол. У лестницы стоял мистер Шриг, шишковатая трость угрожающе раскачивалась, готовая нанести новый удар. Но необходимости в том уже не было – упавший не двигался. Сэр Мармадьюк вгляделся в лежавшую у его ног фигуру.

– Драчун Фэган! – мистер Шриг осторожно ткнул тростью недвижное тело. – Вы не пострадали, сэр?

– Благодаря вам, Шриг, почти нет! – сэр Мармадьюк потер ушибленное плечо. – Ей-богу, этот парень хорошо знал свое дело. Какая удача, что вы случайно оказались здесь.

– Случайно? – изумился мистер Шриг. – Это не совсем так, сэр. Скорее уж наоборот. Я уже давно не свожу глаз со своей птички.

– Которая, похоже, приходит в себя! – сэр Мармадьюк опустил руку в карман пальто.

– Приходит в себя, сэр? Ну-ка, посторонитесь!

Человек начал с трудом подниматься, но шишковатая трость опустилась на лохматую голову столь точно, что Драчун Фэган как подкошенный снова рухнул на пол.

– У некоторых птичек очень крепкие черепа! – вздохнул мистер Шриг. – Но теперь он на время успокоился!

Он повернулся к бледной Еве-Энн, почтительно приподнял шляпу и улыбнулся.

– Полагаю, мэм, я немного напугал вас? – участливо спросил он. – Прошу извинить меня. Следовало уложить его чуть-чуть раньше, на минуту-другую, но он проявил такую прыть, какой я от него не ожидал!

– Все в порядке, друг Шриг! – она коснулась дрожащей рукой его рукава. – Ты спас жизнь Джону. О, дорогой друг, я буду молить Господа, чтобы он благословил тебя!

– Но что вы здесь делаете, мэм? Это неподходящее для вас место!

– Бедняжка Нэнси тяжело больна!

– Да? – мистер Шриг повернулся к несчастной. – Да, весьма неприятно, мэм, хотя мне доводилось видеть и похуже.

– Мне нужны губка, чистая вода, мазь и…

– Или лярд! Лярд – вот что ей нужно, мэм, но в первую очередь доктор!

– О, если бы только это было возможно, мистер Шриг! Если бы мы могли найти хоть одного…

– Ну, хирурга я вам обещаю, мэм! – кивнул головой мистер Шриг. – Но прежде всего я должен посадить под замок мою птичку.

Тут он неожиданно сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул. В следующее мгновение с улицы послышался ответный свист, а вслед за ним на лестнице раздались тяжелые шаги, и вскоре в подвал ввалились два здоровяка, в которых наш джентльмен безошибочно угадал представителей закона.

– Мы готовы, сэр! – гаркнул один из них, отдавая мистеру Шригу честь.

– Всегда готовы! – отозвался второй. – Вы взяли его, сэр?

– Увы, – вздохнул мистер Шриг, – я взял его, Джордж, но не за убийство! Я мог бы схватить его и за убийство, но тогда друг вот этой юной леди был бы сейчас трупом. Поэтому, – он снова вздохнул, – мне пришлось принять меры на тридцать, ну, быть может, на пятнадцать секунд раньше. Вот такие дела! – мистер Шриг горестно покачал головой и с сожаление ткнул тростью все еше пребывавшего без сознание Драчуна Фэгана. – Но все равно посадите-ка его под замок, ребята, хоть это и будет всего лишь «покушение на убийство». И вот еще что, Джордж, пришли-ка сюда поскорее хирурга.

– Будет сделано, сэр!

Полицейские подхватили безвольное тело и поволокли вверх по лестнице.

– Одна птичка в клетке! – удовлетворенно кивнул Шриг. – Остались Танцор Джимми и Свистун Дик.

– Ваше пророчество, похоже, сбывается, Шриг! – сэр Мармадьюк отвел его в сторону.

Ева-Энн тем временем снова занялась больной.

– То есть, сэр?

– Вы же говорили, что мне грозит опасность.

– Опасность? Ну, не знаю, сэр. Вряд ли вам грозит какая-либо опасность. С чего бы это? Я ведь приглядываю за чами как заботливая мамаша.

– За что я вам и благодарен от всей души, Шриг!

– Благодарны, сэр? А я ведь вам тоже очень благодарен. И знаете почему? Потому что вы отличная приманка для моих птичек…

В этот момент серху раздался звонкий голос:

– Не мог бы кто-нибудь подсказать мне, где тут обитает миссис Моулз?

Тут же раздался хор пронзительных голосов, услужливо подсказывавших путь. Вскоре на лестнице показались изящные сапоги, за которыми следовали стройные ноги, обтянутые великолепными бриджами последнего фасона, и наконец появился мистер Беллами собственной персоной. В руках он держал (отчего у детей засветились лица) многичисленные пакеты и свертки.

– Ха, Джон! – воскликнул он с радостным удивлением. – Помогите-ка мне, вот хлеб, масло, мясо, сахар, чай и еще куча всего!

Глава XXXVIII,

в которой миледи читает молитву

Сэр Томас Моубрей швырнул недокуренную сигару в камин. Он не сводил горящих глаз с миледи.

– Элеонор… – Его грубый голос звучал сейчас удивительно мягко. – Нелл, вы выйдете за меня замуж, когда все будет кончено?

Миледи звонко рассмеялась.

– С какой стати, дорогой сэр?

– Я прошу вас, Нелл! – Пальцы его нетерпеливо сжались. – Я умоляю вас! Вы ведь знаете, что всегда мне были нужны вы, только вы!

– Оставьте меня в покое, – устало вздохнула она. – Я никогда не выйду за вас, потому что никогда не любила вас и никогда не полюблю. Вы прекрасно знаете, что я всегда презирала вас, Том, презирала с самого первого дня!

– Другие так не думают! – усмехнулся он.

– Другие! – презрительно фыркнула миледи.

– И он вам тоже не верит!

– Да, – спокойно отвечала она, – не верит. Он всегда был слепым глупцом. А вас я лишь использовала, чтобы открыть ему глаза.

– Вот как, мадам? Что ж, вам удалось очень широко открыть ему глаза, черт меня побери! Настолько широко, что наша с вами связь перестала быть для него секретом.

– Да, это была моя ошибка, горькая ошибка, Том. Но я была молода, необузданна, своевольна и глупа! Да, роковая ошибка! Что ж, от этой ошибки пострадали и он, и вы, и я.

– Пострадали? – переспросил он. – Да уж! Но вы того стоили, Нелл! Ей-богу, стоили, ведь я любил вас.

– Я знаю, – кивнула она, – вы любили меня настолько, насколько вообще способны любить!

– Я и сейчас вас люблю и буду любить до последнего вздоха, Нелл! – с жаром воскликнул сэр Томас, делая попытку завладеть ее рукой.

– Знаю! – она увернулась и расхохоталась. – Но все дело в том, что я не люблю вас!

– Но почему, Нелл, почему, черт меня побери?!

– Просто потому, что вы – это вы.

– Бог мой! – с горечью вскричал сэр Томас. – Неужели вы до сих пор любите его?!

– Да, похоже, что так.

– И тем не менее вы хотите… убрать его.

– Да! – прошептала она, судорожно стискивая руки. – Больше жизни!

– Женщины – чертовски странные существа. – Он не сводил с нее горящего взгляда. – Если только… Ну да, вы ревнуете! Черт побери, вот в чем дело! Вы ревнуете к этой красотке-квакерше! К этой прелестной скромнице, будь она неладна.

– Может и так. У вас все готово, Том?

– Все.

– Сегодня ночью!

– Хорошо, – угрюмо откликнулся тот.

– Сами вы, конечно, не будете участвовать?

– Разумеется! – Он внезапно разозлился. – Мне сообщили, что чертов Шриг следит за этим местом?!

– Да, он был здесь вчера, – подтвердила она.

– Здесь? – вскричал сэр Томас, отшатываясь от нее. – Здесь?! Шриг?

– Разумеется, Шриг. – Она улыбнулась. – Он регулярно навещает меня.

– Что?!

– Шриг мой старый знакомый. Он любезно приносит мне лекарства от кашля, которые я тут же выбрасываю, как только за ним закрывается дверь. А еще мы с ним болтаем о делах, которые он расследует.

– Черт побери, ну и хитры же вы, моя драгоценная! Шриг – ваш друг! Вы умны, дьявольски умны, сверхъестественно умны!

Миледи зевнула.

– Этот человек когда-нибудь может пригодиться.

– Каким образом, Нелл?

– Вы прекрасно знаете, что я предпочитаю, чтобы вы звали меня Элеонор.

– Так проклятый Шриг вас часто навещает? И вы мне ни слова не сказали?! О, Господи, ни единого слова! Почему, черт возьми?

– И сейчас я сказала об этом только для того, чтобы предостеречь вас.

– Предостеречь? – повторил он, охваченный внезапным предчувствием. – Предостеречь? Проклятье, что вы имеете в виду?

– Не стоит так кричать, дорогой, – презрительно бросила миледи.

– Говори, ведьма! Говори же, что ты имела в виду? – яростно взревел сэр Томас, бросившись на нее. Взгляд его не предвещел ничего хорошего.

Но миледи лишь снова расхохоталась, звонко и весело.

– Как страшно! – выговорила она сквозь смех. – Вы всегда были таким трусом, Том!

– Чертова ведьма! Я вас задушу!

– Тем скорее вас повесят, глупец! Я оставила письмо, в котором все объясняю, оно в надежном месте. Отпустите же, вы делаете мне больно!

– Письмо? Письмо! – он еще сильней сжал ее. – Где оно? Отвечайте! Где оно?! Вы скажете мне!

Он тряхнул ее так сильно, что она забилась в конвульсиях резкого кашля. Но даже содрогаясь в приступе, она сумела нащупать что-то у своего горла, и в следующее мгновение он отпрянул от нее, тряся рукой, с которой капала алая кровь.

– Я не позволю… таким как вы… трогать меня! – с трудом выговорила она, водворяя булавку с бриллиантом на место. – А теперь сядьте и выслушайте меня, глупец!

– Простите меня, Нелл! – умоляюще прошептал сэр Томас, промокая кровь надушенным платком. – Простите меня! Элеонор, я вел себя слишком жестоко! Но вы так соблазнительны, Элеонор, вы способны свести мужчину с ума! Но давайте поговорим о письме, Нелл. Где оно? И что вы имели в виду, говоря о предостережении?

– Я имела в виду Еву-Энн! – Она презрительно сверкнула на него прекрасными глазами, устраиваясь поудобней среди подушек. – Вы ведь развратник, Том! Но только попробуйте тронуть мисс Эш, и я с удовольствием понаблюдаю, как вас схватят и повесят за…

В соседней комнате послышались голоса. Сэр Томас сжался, поднеся руку ко рту, его глаза остановились на двери.

– Шриг! – прошептал он злобно. – Так, значит, чертова Иезавель, вы все же выдали меня…

– Пока нет, Том, – ответила она также шепотом. – Дверь заперта, и вы можете уйти тем же путем, что и пришли. – Да вы совсем обезумели от страха – заберите пальто и шляпу!

С этими словами она поднялась, на цыпочках подошла к двери и, бесшумно повернув ключ в хорошо смазанном замке, так же неслышно вернулась к своей кушетке. Грациозно опустившись на нее, она устроилаьс поудобнее и закрыла глаза. И в этот момент в дверь осторожно постучали.

– Войдите! – устало отозвалась миледи.

Заметив Еву-Энн, она протянула к ней руки.

– Дорогая, ты, наверное, устала! – проговорила она с легким упреком.

– Прости меня, Мэриан, одна несчастная нуждалась в моей помощи. Со мной мистер Шриг.

– Попроси его войти.

Мистер Шриг не заставил себя ждать. Сияя как медный грош, он появился в гостиной.

– Мэм, – он весело взглянул на хозяйку, – доброго вам дня! Как ваш кашель?

– Как всегда, Шриг, не хуже и не лучше. Я не переживу эту зиму.

– Ну, ну. – он огляделся, – не стоит так быстро сдаваться! Никогда не следует говорить о смерти, мэм!

– Но дело обстоит именно так! – раздраженно вскричала она. – Я должна! Да и зачем мне жить? Однако, садитесь же, Шриг, и выпейте с нами стаканчик хереса или, быть может, предпочтете портвейн?

– Портвейн. Вы очень любезны, мэм! – Мистер Шриг направился к указанному стулу. По дороге он уронил шляпу, которая с глухим стуком упала на пол. Когда он подобрал ее, внутри лежал надушенный мужской платок с пятнами крови.

– Вы все еще носите свою железную шляпу, Шриг? – улыбнулась миледи.

Ева-Энн наполнила стаканы.

– Верно, мадам. Я нахожу свою шляпу отличной защитой от дубин, утюгов, всевозможных горшков и прочих орудий мести.

– У вас воистину опасная профессия! – Миледи не отрывала от мистера Шрига внимательного взгляда. – Удивительно, как вас еще не убили.

– Многие это пытались сделать, мэм, и кое-кому почти удалось, но тем не менее я все еще продолжаю наслаждаться живительным воздухом. – И в подтверждение мистер Шриг шумно втянул в себя упомянутую субстанцию.

– Да, да, сигара! – кивнула миледи. – Вы учуяли именно запах сигары.

– И очень дорогой сигары, мэм!

– А платок в вашей шляпе, Шриг! Это же мелкое воровство. Как вам не стыдно!

С нарочитой медлительностью мистер Шриг извлек платок из шляпы и положил на стол, одарив миледи почти благоговейным взглядом, затем со вздохом поднял наполненныйй до краев бокал.

– Мэм. – Он опустил голову так, что при желании этот жест модно было бы счесть поклоном. – Мэм, позвольте поднять этот бокал за вас! За ваше здоровье! И этим все сказано, дорогая леди В.-Т.!

– Ах! Такак вам известно мое имя, Шриг? – Она все так же спокойно улыбалась.

– Господь с вами, мэм, я знаю его уже лет шесть, а то и все семь! С того самого дня, как вы поселились в Джайлз-Рентс.

– Интересно, что вам еще извесно?

Мистер Шриг посмотрел сначала на пол, затем на потолок и, наконец, на свою собеседницу.

– Достаточно, мадам, – ответил он медленно и необычайно выразительно, – чтобы понимать, что на свете существуют вещи, которые мне никогда не удастся постигнуть. И в то же время я знаю достаточно, чтобы поприветствовать вас, миледи, и выразить свое восхищение!

С этими словами мистер Шриг опустошил стакан и взял шляпу. Миледи каким-то лихорадочным движением привстала и протянула ему руку. Мистер Шриг взял изящную тонкую руку своей широкой грубой ладонью, и его глаза раскрылись еще шире, когда он ощутил, как сильны эти нежные пальцы и как порывиста их хватка.

– Шриг, – спросила миледи, понизив голос, но очень настойчиво, – вам часто доводилось видеть смерть?

– Частенько, мэм.

– Это очень страшно? Очень больно?

– Все зависит от того, как наступает смерть, мэм.

– Скажем, от пули.

– О, это очень легкая смерть, мэм. Краткое мгновение и все. Стреляешь в надлежащее место и… – Он щелкнул пальцами.

– Внезапная боль, Шриг? Внезапная боль, а затем сон?

– Сон? – задумчиво переспросил мистер Шриг. – Все может быть.

– Наверное, в эту самую минуту в мире умирают сотни людей! Это обычное событие, разве не так, Шриг?

– Совершенно верно, мэм! – кивнул он. – Но Господь с вами, миледи…

– Да, да, я понимаю, мои слова могут показаться слишком мрачными, – она отпустила его руку, – но тот, кто уже чувствует дыхание смерти, тот, кто находится на пороге иного мира, не может не думать о том, что его ждет впереди. Что ж, до свидания, Шриг, вы очень добры ко мне. Спасибо вам, вы скрасили немало тоскливых часов… До свидания!

Она в изнеможении откинулась на подушки и прикрыла глаза.

Мистер Шриг внимательно посмотрел на нее, на его обычно безмятежном лице появилось обеспокоенное выражение.

– Мэм, – мягко произнес он, – могу ли я что-нибудь сделать для вас?

– О, нет, нет! – Она раздраженно покачала головой, по-прежнему не открывая глаз. – Никто не может мне помочь. Никто! До свидания, Шриг. До свидания и спасибо вам!

Мистер Шриг медленно направился к выходу из гостиной, но у самой двери остановился и взглянул на Еву-Энн, поглощенную своим рукоделием. Заметив его взгляд, она встала и бесшумно двинулась следом за ним. На пороге мистер Шриг остановился, покачал головой, оглянулся через плечо, пробормотал «Очень подозрительно!» и скрылся за дверью. Ева-Энн заперла замок и вернулась в гостиную. Миледи все еще лежала на подушках с закрытыми глазами. Казалось, она заснула. Но едва Ева-Энн взялась за иглу, как миледи резко спросила девушку:

– Что ты там шьешь, Ева-Энн?

– Одеяло для новорожденного миссис Тримбер, но…

Тут девушка испуганно смолкла. Миледи, уткнувшись в подушки, разрыдалась. Ева-Энн отбросила в сторону шитье и кинулась к ней.

– Мэриан. – Она ласково обняла ее. – Мэриан, дорогая, что случилось?

– Младенец! – прошептала миледи сквозь слезы. – О, Ева-Энн, если бы только у меня был ребенок! Я могла бы быть сейчас совсем иной, гораздо лучше, добрее…

– Нет, не надо так говорить! – девушка еще крепче прижала ее к себе. – Ты вовсе не злая, просто на время сбилась с пути. Но когда-нибудь, Мэриан, когда-нибудь Бог возьмет тебя за руку и поведет за собой, верь мне!

– Меня не возьмет, нет! – исступленно вскричала миледи, подняв к свету свою тонкую руку и ужасом глядя на нее. – Бог никогда не решится коснуться этой грешной руки!

– Это не так! – Ева по-матерински баюкала сотрясаемое рыданиями тело. – Он милостив. О, Мэриан, поверь мне, в тебе столько хорошего, что Бог никогда не оставит тебя. Ты ведь его дитя. Он любит тебя так же, как и всех своих детей. Поэтому не говори так и уповай на милость Господа.

Миледи испуганным ребенком, ищущим утешения и ласки, прижалась к Еве-Энн. У нее вдруг потеплело на душе от этих простых и ласковых слов, от этих по-матерински нежных рук.

– Ева, милая моя, – спросила она вдруг, – а ты веришь, что по ту сторону ужасного мрака, называемого смертью, нас ждет Бог?

– Да, Мэриан.

– И ты думаешь, он возьмет меня за руку? Вот за эту грешную руку?

– Да, Мэриан, возьмет. И поведет за собой, и согреет своим сиянием.

– Поцелуй меня. Ева-Энн, поцелуй меня, мой ангел милосердия и утешения.

Ева-Энн ласково поцеловала ее, и они обнялись. Вдруг миледи лихорадочно прошептала:

– Скажи мне, Ева-Энн, ты… ты… действительно?

Раздался внезапный стук в дверь. Ева-Энн собралась было встать, чтобы открыть, но миледи удержала ее.

– Нет, сначала ответь! Я не отпущу тебя, пока ты не ответишь!

Девушка, вспыхнув под требовательным взглядом миледи, тихо сказала:

– Да, Мэриан, действительно. Всем сердцем!

Тогда миледи ласково поцеловала ее и отпустила. Ева-Энн поспешила открыть дверь. На пороге стоял маленький мальчик, тело его прикрывали чрезвычайно живописные лохмотья, он искательно улыбнулся и прнзительно заголосил:

– О, мэм, пожалуйста, пойдемте, мама говорит, что малыш не шевелится, она думает, он умирает. Пойдемте скорее!

– Иди, Ева-Энн, иди, милая моя! – В голосе и движениях миледи сквозила лихорадочная поспешеность. – Вот твой плащ. Так, давай я накину его на тебя. Можешь не торопиться с возвращением, я чувствую себя хорошо. Поспеши же, ангел мой, и пусть бог наградит тебя тем счастьем, которого так страстно желает моя душа.

С этими словами она порывисто поцеловала Еву-Энн в лоб и вытолкнула ее на лестничную площадку, захлопнув тяжелую дверь.

Какое-то мгновение она стояла, озираясь вокруг, словно насмерть перепуганный ребенок, затем вздрогнула и закрыла лицо руками!

– Счастье! – пошептала она. – Помоги мне, Господи!

Она подошла к окну, распахнула тяжелые ставни и протянула руки навстречу солнечному сиянию.

– О Боже! Если ты действительно слышишь меня, то дай ей то счатье, которго я так и не узнала, дай ей то, что я так легко отринула от себя – подари ей детей и радость материнства!

Глава XXXIX,

в которой миледи отправляется в последний путь

Заходящее солнце преобразило мир трущоб, расцветив его в удивительно нежные цвета. Багряное небо с подсвеченными косыми солнечными лучами облаками поражало своей красотой, и даже грубый люд Джайлз-Рентс то и дело останавливался, чтобы взглянуть на это чудо. Привычные грязь и мрак окружающих улиц, казалось, отступили, и на их месте сиял прекрасный мир.

И даже миледи, торопливо пробирающаяся сквозь толпу, целиком ушедшая в свои мрачные мысли не может не заметить удивительной красоты, посетившей Джайлз-Рентс. Она поднимает глаза к сиянию, льющемуся с небес, и молодость возвращается к ней, а вместе с молодостью и спокойная радость бытия.

Где-то в глубине суматошного людского муравейника, в лабиринте узких улочек и переулков раздаются нежные звуки скрипки. Миледи, как зачарованная следует в направлении чудесной мелодии. Музыка звучит все громче и громче, маня и притягивая обитателей трущоб.

И вот уже миледи в центре толпы, жадно внимающей волшебной игре скрипача. Она вглядывается в грубые лица, преображенные чистой мелодией, в глаза, зачарованные мечтой. Миледи торопливо пробирается вперед, а вокруг нее царит мир добра и любви, мир, о котором всегда мечтала ее мятежная душа. И улыбка играет на ее помолодевшем лице. Миледи входит в открытую дверь, поднимается по темным скрипучим ступеням и входит в комнату, где за столом сидит одинокий человек. Она что-то повелительно шепчет ему, он срывается с места и исчезает.

Скрипач уже совсем рядом с Яблоневым Подворьем, он медленно идет по улице. Скрипка поет все нежнее, все мечтательнее. Его глаза, наполненные слезами радости, обращены к сияющим небесам. Отблески волшебного света достигают мансарды сэра Мармадьюка. Закатные лучи ласкают старенькую узкую кровать, кресло, грубое шерстяное пальто и человека, на плечи которого оно накинуто. Человек что-то пишет, он полностью поглощен этим занятием. Чьи-то шаги неслышно крадутся по лестнице. Перо продолжает скрипеть. Рука осторожно отодвигает задвижку. Перо строчит, не переставая. Дверь медленно и бесшумно отворяется. Перо, наконец, останавливается, человек за столом выпрямляется и замирает, уставившись в одну точку. Фигура за его спиной вскидывает руку, несущую смерть.

Скрипач улыбается, дети вокруг него танцуют. Веселая плясовая мелодия волнами радости накатывает на слушателей, но внезапно музыка обрывается, смычок застывает в руке. Взгляд скрипача с ужасом застывает на окне мансарды. Дети замирают, мужчины и женщины забывают о своих мечтах, сотни глаз обращают свой взгляд туда, куда смотрит маленький скрипач. А из узкого слухового окошка доносится сухой щелчок, и струйка голубоватого дыма уносится в небо. Скрипач вскрикивает, его руки как-то странно дергаются, он спотыкается, падает и остается лежать в пыли, недвижимый, словно сраженный невидимой дланью.

Эхо зловещего звука все еще висит в воздухе, и тут начинается столпотворение. Кто это? Что это? Выстрел! Это выстрел! Убийство!

Оглушительный гам поднимается над Яблоневым Подворьем, паника охватывает обитателей Джайлз-Рентс, и сквозь испуганную, растерянную толпу, танцующей походкой скользит никем не замеченный, худощавый и сутулый человек. По пути он незаметно толкает закутанную в плащ фигуру.

– Все в порядке, хозяин! Свистун свое дело знает! – шепчет он. – Следуйте за мной.

Они протискиваются к маленькой мрачной дверце и начинают взбираться по темной скрипучей лестнице. Их торопливые шаги заглушают звук еще чьих-то ног. Они добираются до полуоткрытой двери. на лестничной площадке стоит едкий запах пороха. В комнате их встречает маленький изможденный Свистун Дик. Он коротко кивает им. В руках у него пистолет, пистолет все еще дымится.

– Вот он, хозяин! – говорит Свистун, нервно насвистывая какую-то мелодию. Он дергает головой в сторону неподвижного тела.

Медленно, почти боязливо высокая фигура в плаще переступает порог и вдруг отшатывается, заслышав чье-то проклятие. Сильная рука отодвигает фигуру в сторону. Человек в плаще вскрикивает, в безмолвном ужасе уставившись на сэра Мармадьюка, который быстро подходит к неподвижному телу, склоняется над ним, снимает шляпу. Осторожно он откидывает грубое шерстяное пальто.

– Моубрей, – Сэр Мармадьюк отходит в сторону, – полюбуйся на дело своих рук!

Сэр Томас оборачивается, в закатных отблесках ему улыбается безмятежно-прекрасное лицо леди Вэйн-Темперли.

– Убийца! – вскрикивает сэр Моубрей и бросается на Свистуна Дика.

Маленький человечек стремительно наклоняется, в сумраке сверкает сталь. Сэр Томас отшатывается, какое-то время, шатаясь, он стоит на одном месте, затем со стоном опускается на колени и падает лицом вниз.

– Элеонор! – стонет он. – Нелл… любимая… наконец…

Превозмогая боль, он медленно ползет, пока его рука не нащупывает ткань платья. Сэр Томас обнимает ноги миледи, вздыхает в последний раз и замирает.

Багряные отблески становятся все темнее. В сгущающемся сумраке под рукой миледи белеет листок бумаги. Сэр Мармадьюк осторожно вытаскивает его.

На лестнице раздается торопливый топот, и в комнату врывается несколько человек во главе с мистером Шригом. Мистер Шриг задыхается, его лицо налито кровью, волосы пребывают в полнейшем беспорядке.

– Слишком поздно! – кричит он, упав на колени и переворачивая тело лежащего на полу человека.

– Черный Том! – шепчет мистер Шриг в бессильной ярости, – Черный Том, ты опять надул меня и на этот раз окончательно!

Глава XL,

в которой рассказывается о последнем часе убийцы

– Его скрипка молчит уже шесть дней, – Юдоксия печально покачала головой и взглянула на мистера Шрига, – а когда-то она пела так нежно, так чудесно. Ох, никогда не зазвучит она вновь, никогда не услышим мы ее игру!

– Что вы имеете в виду, мэм? Он умирает?

– Мистер Шриг, у нас есть самые серьезные опасения! – кивнул мистер Посингби. – Ангел смерти распростер над этим домом свои крыла. Наш больной, благодаря безграничному великодушию мистера Гоббса, ни в чем не нуждается. Юдоксия и мисс Эш, этот ангел милосердия, постоянно находятся рядом с ним, но несмотря на постоянные заботы, он слабеет с каждым часом. Силы его тают, дорогой Шриг! Он на пороге смерти.

– Гм… – шишковатая трость задумчиво качнулась, – и все потому, что он услышал этот роковой выстрел! Как мне рассказали очевидцы, он вскрикнул, вскинул руки и упал. Да вы и сами, наверное, все видели?

– Да, мистер Шриг, – кивнула головой Юдоксия Посингби, – он упал как подкошенный, словно пуля попала в него, а не в эту бедняжку миссис…

– Он так ни разу и не пришел в себя?

– Ни на минуту! Ох, мистер Шриг, вон за тем шкафом лежит его бедная скрипка… безмолвная, мертвая! Каждый раз при взгляде на нее у меня слезы наворачиваются на глаза.

– Тогда, мэм, – мистер Шриг поднялся, – вот вам мой совет, – пореже смотрите на сей инструмент.

– О, мистер Шриг, они такие хрупкие и нежные, дерево и струны, но в руках мастера она оживают. Мне казалось, будто сам Господь взывает к нашим душам. И вот теперь она замолкла навсегда.

Мистер Шриг подошел к двери, но на пороге остановился.

– Ваш больной что-нибудь говорит?

– Да, он часто бредит! – вздохнула миссис Посингби.

– Он лепечет, – поддержал ее супруг, – лепечет, как умирающий Фальстаф, «лепечет о зеленых полях».

– Нет, нет, Огастес, не о полях, а о лесе.

– Лес! – Губы мистера Шрига сложились трубочкой, словно он собирался присвистнуть, но в последний момент удержался.

– О, да, он часто упоминает какой-то лес в сумерках! Так поэтично!

Мистер Шриг решительным шагом вернулся в гостиную.

– Но что может означать этот лес? Сосновый бор или дубовую рощу?

– Вот именно, дорогой Шриг, он говорит о какой-то роще.

– Роща! – Мистер Шриг опустился в кресло, аккуратно положив на подлокотник свою трость. – Интересно, мэм, уж не находится ли эта роща в дальнем конце Сассекса?

Юдоксия потрясенно вскрикнула.

– Господи Боже! Именно так, мистер Шриг, именно так он назвал ее – дальняя роща!

– Угм, – мистер Шриг еще глубже погрузился в кресло. – Кстати, я слышал, наш друг Гоббс сегодня возвращается.

– О, будь благословенны небеса! – Юдоксия торопливо вскочила. – Мы всегда рады видеть его, но ведь у нас лишь четыре бараньих отбивные! Такой гость заслуживает большего! И где нам его положить?!

– Не беспокойтесь, мэм, я заберу его с собой.

брови мистера Посингби зашевелились,-

– Надеюсь, вы сделаете это не как официальное лицо. А пока, дорогой друг, как вы посмотрите на стакан портвейна?

– С превеликим удовольствием, дорогой Посингби!

– Душа моя, – спросил мистер Посингби, роясь в шкафу, – где у нас обитает портвейн?

– Нигде, дорогой, бутылка уже давно пуста.

– Вот незадача! – воскликнул мистер Посингби. – Может ли быть что-либо печальнее пустой бутылки? Но не падайте духом, дорогой Шриг, я мигом обернусь!

С этими словами он подхватил свою шляпу и исчез. Но едва входная дверь успела захлопнуться, как наверху звякнул колокольчик. Оставшись один, мистер Шриг склонил голову, внимательно прислушиваясь. До него донесся высокий старческий, о чем-то требовательно бормочущий голос. Через минуту вниз сбежала Юдоксия.

– Его скрипка! – запыхавшись, проговорила она. – Он требует свою скрипку! Он так изменился, мистер Шриг! Неужели, это смерть?!

– В таком случае, мэм… – Мистер Шриг подобрался, но со стороны он казался таким же спокойным, как и всегда. – Пожалуй, я взгляну на него. – И он торопливо начал подниматься по лестнице.

– Незнакомцы! – Голос был пронзителен и ворчлив. – Где я? Чьи это лица вокруг меня?!

Изменился не только голос скрипача, изменился он сам. Эльф с серебриистыми волосами превратился в изможденного старика, цепляющегося за остатки былого достоинства.

– Нет, – Ева-Энн ласково коснулась его волос, – я с тобой, Джеки…

– Очень хорошо, мадам! – раздраженно воскликнул старик, – но моя дочь, моя Розамунда, где она?

– Твоя дочь? – испуганно прошептала девушка, отступая под яростным взглядом блестящих глаз. – О, милый Джеки, разве ты не узнаешь свою Еву-Энн?

– Нет! – все так же раздраженно ответил скрипач. – Нет, не узнаю. Сделайте одолжение, мисс, пошлите за моей дочерью. Я хочу видеть Розамунду. Боюсь, я заболел, и она должна быть рядом со мной. Мне приснился такой странный сон.

– Успокойся, – Ева-Энн наклонилась над ним, – это я, Ева-Энн, А ты мой милый друг Скрипач Джеки.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Верно, я действительно скрипач, но меня зовут… я… Боже! Кто я? В голове какой-то туман. О, Боже! Ничего не могу вспомнить… Моя скрипка. Дайте мне ее, я сыграю, и вы узнаете меня. Всему миру знакома моя игра… Дайте, дайте же мне скрипку! Розамунда, дитя мое, где ты? Ты услышишь мою игру и придешь…

Он лихорадочно приподнялся на постели, взял в руки протянутую Евой-Энн скрипку, провел смычком по струнам, подтянул их и, не отрывая взгляда от двери, заиграл.

Чудесная мелодия, едва начавшись, тут же оборвалась. Скрипач снова коснулся струн, и снова раздался печальный и горькиий звук скрипки. В комнате повисла тишина. В глазах скрипача застыл ужас.

– Мертва! – прошептал он. – Мне вдруг почудилось, что она мертва! Моя Прекрасная, моя Роза! Она увяла, ее лепестки безжалостно втоптаны в пыль. Розамунда! – вскричал он и закрыл лицо ладонями. Сквозь пальцы медленно потекли слезы.

И пока Ева-Энн со слезами на глазах пыталась утешить маленького скрипача, пока достойная Юдоксия горестно всхлипывала в дверях, мистер Шриг медленно подошел к кровати И, наклонившись, быстро прошептал скрипачу на ухо какое-то слово.

– Ха… Брендиш! – Скрипач начал озираться, словно разыскивая кого-то. – Брендиш! Этот убийца невинных! Негодяй, погрязший в разврате! Он продолжает осквернять землю, а она мертва… Мертва! Он ходит, говорит, веселится! О, теперь понятно, почему эта луна смеется надо мной… О Боже! О Справедливый Боже! Убийство – грех, но он должен умереть! О Смерть, забери его, пока он не погубил кого-нибудь еще! Кровь невинных взывает к тебе, о, Господи, требуя отмщения! Пускай он умрет!

Он замолчал и снова спрятал лицо в ладонях.

Юдоксия едва сдерживала рыдания. Ева-Энн замерла на коленях у изголовья кровати. И вот благоговейную тишину нарушил мистер Шриг. Голос его, на удивление твердый, ясно и отчетливо произнес:

– В Дальней Роще.

На мгновение в комнате повисла абсолютная тишина, затем из-за прижатых к лицу ладоней, раздался тихий смех. Больной уронил руки, и миру явилось веселое лицо скрипача Джеки, вновь ставшего эльфом.

– Да, да. – Он радостно улыбался. – Да, в Дальней Роще, именно там я застрелил его.

– Разумеется! – степенно кивнул мистер Шриг. – В Дальней Роще, из двуствольного ружья, так?

– Да, да, из ружья Эбенезера. Я много раз видел это ружье, оно висит над камином, но я никогда не задумывался, для чего оно нужно. Но когда я услышал крик моей милой Евы-Энн, когда я увидел, как она пытается вырваться из мерзких лап… О, тогда я понял, для чего нужно это ружье, я понял, что оно – орудие Господне, что оно отомстит и защитит, сотрет с лица земли Зло!

– Разумеется, – снова кивнул мистер Шриг. – Поэтому вы взяли ружье и выстрелили сразу из двух стволов?

– Из двух стволов! – подтвердил скрипач. – Я бил наверняка. Он умер, и смерть его была так же ужасна, как и жизнь. А я помчался прочь. В ту ночь я сочинил новую песню, благодарственый гимн. Я сыграл его моей Прекрасной и всем тем счастливцам, что уже неподвластны земной печали. Вот так я спас Еву-Энн, милое невинное дитя, но не нашлось никого, кто спас бы мою Розамунду! Теперь она мертва и счастлива, ибо только мертвые истинно счастливы, озаренные сиянием Господа. Моя Розамунда стала еще прекраснее, и теперь этот небесный цветок нигода не увянет. Никогда! Прошу вас, дайте мне скрипку, дайте мне мою Джиневру. Бог научил меня музыке, которая приближает меня к ней… О, Розамунда, наконец-то оковы рушатся, я иду к тебе, ты слышишь, иду! Иду, чтобы сыграть тебе там, на небесах! Протяни мне руку… ниже, ниже.. забери меня к себе! Я сыграю тебе сейчас!

Дрожащие неуверенные пальцы сжали смычок, провели им по струнам. Скрипач поднял голову, в глазах его светилась радость.

– Розамунда! – прошептал он.

Слабеющие руки выронили скрипку и смычок. Срипач медленно откинулся на подушку, глубоко вздохнул и закрыл глаза, словно погружаясь в давно желанный сон.

– Слушайте! – прошептала Юдоксия, опускаясь на колени. – Вы слышите, как он играет! Это музыка небес, самая прекрасная музыка. Вы слышите ее?

Мистер Шриг, взглянув на счастливое лицо скрипача, излучавшее радость и умиротворенность, повернулся и, ступая так осторожно, что не скрипнула ни одна ступенька, сошел вниз.

Глава XLI,

будучи последней, как можно более сжато завершает повествование

– Этот сюртук несколько тесен в плечах, Пэкстон!

– Ах, сэр, вы ведь не надевали его с тех пор, как вернулись. И, простите меня, сэр, но за это время вы стали, если позволите так выразиться, крепче.

– Крепче? – Сэр Мармадьюк критически оглядел элегантную фигуру в зеркале. – Крепкий, как я понимаю, это примерно то же, что и дородный?

– Именно так, сэр.

– Сколько прошло времени с момента моего возвращения, Пэкстон?

– Ровно месяц и один день, сэр. И позвольте заметить, выглядите вы просто превосходно!

– Благодарю вас, Пэкстон.

– В самом деле, сэр, превосходно! И этот костюм, если даже и немного тесен, сидит на вас просто отменно, сэр.

– Что ж, придется тогда потерпеть, Пэкстон. А теперь, будьте добры, попросите подняться мистера Гоббса.

Пэкстон заботливо стряхнул невидимые пылинки с сюртука своего хозяина, поклонился и вышел.

Сэр Мармадьюк окинул взглядом свою роскошную спальню и вздохнул.

– Всего один месяц и один день!

Он удрученно смотрел в окно, когда в дверь постучали, и мгновение спустя в комнате появился Джон Гоббс. Сэр Мармадьюк обернулся.

– Ну, Джон, вчера вы встречались с Рупертом. Все устроилось?

– Полагаю, что нет, сэр, хотя ваш племянник и пребывает, похоже, в отличном настроении.

– Тогда можно быть уверенным, что она приняла его предложение. Что ж, в таком случае они поженятся в самое ближайшее время. Как вы думаете, Джон?

– Возможно, сэр. Мистер Беллами жаждет встретиться со своим дядей, чтобы выразить ему горячую признательность за щедрое предложение.

– Они ведь будут счастливы, Джон? – спросил мистера Гоббса сэр Мармадьюк, хмуро обозревая свое отражение в зеркале. – Они отлично подходят друг другу. Оба такие юные!

– Да, сэр, вы правы, – согласился мистер Гоббс, задумчиво взглянув на мрачное лицо сэра Мармадьюка.

– Я намерен предоставить в их распоряжение этот дом, Джон. Для старого холостяка он слишком велик. К тому же, после завершения этого дела я собираюсь уехать за границу на неопределенное время.

– Дела, сэр?

– Я имею в виду свадьбу, Джон. Я собираюсь отправиться в путешествие. Как вы знаете, в случае моей кончины мое имение в Кенте перейдет вам, Джон, но почему бы вам не вступить во владение немедленно? Соглашайтесь… Что там такое?

Послышался стремительный стук копыт, и за окном промелькнула фигура всадника.

– Похоже, это мистер Беллами, сэр.

– Собственной персоной, Джон. Я буду ждать его в библиотеке.

Когда сэр Мармадьюк открыл дверь своей роскошной библиотеки, ему навстречу нетерпеливо шагнул мистер Беллами, запыленный и растрепанный.

– Джон?! – воскликнул он изумленно. – Джон, что вы делаете в этом логове людоеда?

– Существую, Руперт.

– Существуете? Вы хотите сказать, живете? – переспросил он, удивлено изучая перемену, произошедшую в его товарище. – О, Боже, уж не имеете ли вы в виду. – Он отступил назад. – Господи… Джон… кто… кто вы?

– Угадайте, племянник.

– Племян.. – Мистер Беллами выпучил глаза и отчетливо пошатнулся. – Нет, нет, Джон, вы же не дядя Мармадьюк, нет? – жалобно спросил он.

– Именно он, мой мальчик. Я действительно тот самый недостойный родственник, который теперь ждет, чтобы ему пожали руку.

– Черт бы меня побрал! – простонал мистер Беллами и рухнул в кресло, тут же вскакивая, кланяясь и роняя шляпу в полнейшем замешательстве.

– Тебя можно поздравить, Руперт?

– Так вы… вы, сэр… Джон Гоббс, мой дядя?

– Да. И надеюсь, теперь мы сойдемся еще ближе. А вот и настоящий Джон Гоббс. Не уходите, Джон! Давайте сядем и втроем обговорим все детали…

– Джонни… то есть, дядя! – несколько раздраженно воскликнул мистер Беллами. – Я здесь для того, чтобы поблагодарить вас за доброту и щедрость, которые вы проявили по отношению ко мне, но все дело в том, что моя мечта разбита на мелкие осколки. Пузырь лопнул, все рухнуло! Короче говоря, старина… то есть, сэр, дело не выгорит!

– Не выгорит? – недоуменно повторил сэр Мармадьюк.

– Вместо того, чтобы превратиться в довольного жизнью помещика, Джон…. то есть, сэр, я лучше подамся в солдаты или моряки, словом, туда, где подразумевается смена мест и впечатлений!

– Ради Бога, Руперт, о чем ты говоришь?

– Джон, – вздохнул мистер Беллами, удрученно качая головой, – мой дорогой дядюшка, все это оказалось романтическими бреднями – мечты о счастливом супружестве и все такое – короче говоря, я свалял дурака! Еве-Энн, если и нужен муж, то не такой, как я. Так что игра окончена, старина.

Сэр Мармадьюк глубоко вздохнул и откинулся в кресле.

– Руперт, – заговорил он, несколько утратив свою бесстрастность, – уж не хочешь ли ты сказать, что… она отказала тебе?

– Окончательно и бесповоротно, сэр. И, Джон, старина, о черт, я хотел сказать, сэр, нет никаких сомнений, что у нее кто-то есть.

– О, Господи! – только и вымолвил сэр Мармадьюк.

Тут он, конечно же, поспешил нахмуриться и быстро отвернуться, но пытливый взгляд мистера Беллами успел уловить блеск в дядюшкиных глазах.

– Сэр, мой дорогой дядя, я абсолютно уверен – мисс Эш влюблена, но отнюдь не в вашего несчастного и смиренного родственника.

– Но, Руперт, я был уверен, что она… что ты… я успел свыкнуться с этой мыслью!

– Значит, дядя, вы ошибались!

– Я был абсолютно уверен, что она любит тебя.

– Это действительно так.

– Что? – изумленно воскликнул сэр Мармадьюк.

– Да, сэр, любит, но как сестра. – Мистер Беллами ободряюще кивнул, но улыбка его была печальна. – Как друга, старина, а не как возлюбленного!

– Ты в этом уверен, Руперт?

– Сэр, она сама мне сказала!

– Поразительно! – прошептал сэр Мармадьюк.

– Видите ли, дружи… то есть, дядя, она влюблена в другого!

– Она и об этом тебе сказала?

– Ну, не словами, сэр, но это было довольно очевидно, даже для меня, хотя я и слеп, как новорожденный котенок, точнее, был слеп. Вы помните, Джон, как тогда у костра я сказал вам: «Она богиня!» и указал вам на ее красоту… надо же, именно вам! Джонни… то есть, дядя, я был законченным ослом! А теперь, Джон… то есть, сэр, я смиренно, но от всего сердца хочу пожелать успеха своему сопернику, кем бы он ни оказался! Сэр, вы найдете ее в Монкс-Уоррен, и благослови вас Господь!

С этими словами мистер Беллами вдруг схватил дядину руку, энергично встряхнул ее и стремительно выскочил из комнаты.

Сэр Мармадьюк несколько минут неподвижно сидел в кресле. В глазах его горел нетерпеливый огонь юности.

– Десять миль, Джон! – наконец воскликнул он. – Самое большое, двенадцать. Пожалуйста, велите седлать лошадей! Вы поедете со мной, дорогой друг. Похоже, близок конец моим поискам.

Вскоре лошади уже нетерпеливо переступали у подъезда.

И вот наши герои в седле и стремительно скачут по дороге, напутствуемые ласковыми солнечными лучами. Они молчат. Сэр Мармадьюк погружен в глубокую задумчивость, а Джон Гоббс никогда не отличался особенной разговорчивостью. Наконец сэр Мармадьюк поднимает голову, оглядывается и громко восклицает:

– Какое великолепное утро, Джон!

– Да, довольно тепло, сэр, – соглашается мистер Гоббс.

И вновь наступает тишина, нарушаемая лишь стуком копыт, скрипом седел и позвякиванием уздечек.

– Как чудесно сегодня поют птицы, Джон!

– Да, сэр, – кивает мистер Гоббс, – но думаю, вчера они занимались тем же самым.

Миля за милей исчезает под копытами пыльная дорога. Но вот сэр Мармадьюк умеряет бег своего скакуна и начинает вслух размышлять.

– Конечно, это может быть кто-нибудь еще, Джон!

– Возможно, сэр.

– Хотя я так и не думаю, Джон.

– Я тоже, сэр.

– Но мы все скоро узнаем. А вот и Монкс-Уоррен. – Он ткнул ручкой хлыста в опрятную крышу, показавшуюся за деревьями.

Обогнув живую изгородь, они свернули на тенистую тропинку и вскоре оказались во дворе фермы. Натянув поводья, сэр Мармадьюк оглядел аккуратный ряд скирд и опрятные сараи. Из-за построек доносились свист косы и веселые голоса. За открытой дверью одного из сараев позвякивало ведро. И вот оттуда появилась Ева-Энн. На голове широкополая шляпа; платье прикрыто аккуратным фартуком; на плечах покачивается коромысло с двумя ведрами, в которых пенится молоко. Она сделала несколько шагов и тут увидела всадников. Ее глаза встретились с блестящими глазами джентльмена. Ева-Энн вскрикнула и замерла.

– Милая! – Он снял шляпу. – О, Ева-Энн!

Девушка все еще стояла на месте, но, увидев выражение его лица, услышав его голос, она не смогла справиться с охватившей ее дрожью. Глаза Евы-Энн засветились. Сэр Мармадьюк спрыгнул с лошади и порывисто устремился к девушке.

– Так это не Руперт?

– Нет, конечно же, нет!

– Ева, – он протянул руки, – моя Ева-Энн!

– Нет, подожди немного, Джон!

Она осторожно наклонилась и опустила ведра на землю. Прекрасные глаза взглянули из-под шляпы с какой-то затаенной печалью.

– Джон, – тихо сказала девушка, – сэр Мармадьюк…

– Зови меня Джон, моя милая.

– Ты все-таки пришел? – Глубокая нежность прозвучала в этом вопросе.

– Да, пришел. Пришел, чтобы закончить свои поиски.

– Так ты нашел свою юность, Джон?

– Увы! – вздохнул он. – Но я обрел куда больше – Еву-Энн Эш. Ты любишь меня дитя мое?

– Но, милый Джон, – она вздохнула, – ты сэр Мармадьюк, блистательный джентльмен, а я всего лишь Ева-Энн.

– Да, ты действительно всего лишь Ева-Энн, – он взял ее руки в свои, – и потому, дитя мое, я хочу спросить тебя – пойдешь ли ты со мной? Отдашь ли ты мне свои сердце и руку?

– Сначала… сначала, – прошептала девушка страстно, – сначала скажи, действительно ли ты любишь меня? Не как дитя, а ка жен…

Он подхватил ее и закружил в воздухе, шляпка упала в пыль.

– Люблю я тебя?! – вскричал сэр Мармадьюк. – Один лишь Бог ведает, как сильно я тебя люблю! Поцелуй меня, Ева-Энн Эш!

Он опустил девушку на землю. Шляпка сиротливо валялась в пыли, но эти двое не обращали на сей прискорбный факт ни малейшего внимания.

– Джон, – прошептала девушка, – быть любимой таким величественным джентльменом, как ты, это вселяет меня благоговейный ужас… И давай будем всегда помнить, что именно она позволила нам быть вместе, что именно она отдала ради тебя свою жизнь. Она знала, что я люблю только тебя. А теперь она смотрит на нас с небес, а я уверена, что она на небесах, и обрела покой и счастье. Смотрит, и душа ее радуется.

Тут рядом кто-то негромко хихикнул. Сэр Мармадьюк грозно оглянулся – в дверях сарая мелькнул подол платья.

– О, Джон! – Ева-Энн залилась жарким румянцем. – Это Нэнси, одна из работниц! Я забыла обо всем на свете, кроме тебя и…

Сэр Мармадьюк весело рассмеялся и подобрал соломенную шляпку.

– И все-таки, – тут он снова обрел серьезность, – мне уже сорок пять!

– Но у тебя глаза мальчишки, милый Джон. Любовь вернула тебе юность.

– Волосы мои седы.

– Вот как? Я ничего не вижу.

– Вот здесь, на висках.

– Наклонись, Джон.

Она быстро поцеловала его и тут же скрылась за броней соломенного головного убора.

– А теперь пойдем, расскажем все моим дядюшкам.

Они направились к дому, и по дороге им попался мистер Гоббс. Выглядел этот достойный джентльмен настолько чинно, что его легко можно было принять за архидиакона, готовящегося произнести свое благословение с церковной кафедры.

– Мой дорогой Джон, – весело сказал сэр Мармадьюк, – скажите, сколько мне сейчас лет?

– Сэр, – мистер Гоббс внимательно оглядел сияющие лица, – я бы сказал, что вам тридцать шесть или даже меньше. В действительности я…

Тут от стены ближайшего коровника отделилась невысокая широкоплечая фигура, в одной руке человек держал довольно странную шляпу, в другой покачивалась шишковатая трость.

– Шриг! – воскликнул сэр Мармадьюк.

– Собственной персоной, сэр! – мистер Шриг энергично встряхнул руку джентльмена. – Я совершенно случайно оказался поблизости и осмелился зайти к вам. И теперь, увидев, что ваши дела в полном порядке, увидев, что, если вы мне позволите так выразиться, в воздухе запахло предстоящей свадьбой, я хочу выразить вам свое глубочайшее уважение словами одной старой песенки. – Тут мистер Шриг выставил ногу вперед и, раскачивая в такт тростью, пропел:

И к этому, друзья мои, нечего добавить!