64

Предупрежденная Сэмом, Гвиневра явилась в каюту с ног до головы завернутая в плотное сари. Неподвижно восседая на стуле и широко раскрыв глаза, она слушала рассказ о событиях, послуживших поводом для совета.

Когда Сэм закончил, она долго молчала, прихлебывая из кружки чай.

— Я знаю значительно больше, чем ты воображаешь, — наконец, сказала она. — Многие — из твоего сонного бормотания… Я догадывалась, что у тебя есть какая-то тайна… что часть твоей жизни остается скрытой от меня. Это обидно, Сэм, очень обидно… Иногда я была готова потребовать объяснений… или просто уйти, бросить тебя.

— Почему же ты молчала? Я понятия не имел о том, что с тобой происходит!

— Потому, что понимала — тебя удерживают весьма серьезные причины. Мне не хотелось ничего выпытывать у тебя. Сэм, ты слепец! Неужели ты совсем не замечал, как порой у меня менялся нрав — вдруг я начинала капризничать, спорить с тобой?

— Замечал, конечно… мне казалось, что у тебя плохое настроение… знаешь, одна из вечных женских загадок. Ладно, здесь не место выяснять отношения.

— Тогда — где и когда? Женщины не более загадочны, чем оловянные копи. Зажги фонарь, освети темную шахту — и ты увидишь все. Только вам, мужчинам, нравится выискивать в женщинах вечную загадку. Это спасает вас от лишнего беспокойства, бесполезных вопросов, от траты времени и сил.

— Короче, от вечных разговоров, — усмехнулся Сэм. — С вами до конца никогда не договоришься.

— Ну и болтуны вы оба! — нахмурился Джонстон.

— Нет, здесь другая крайность, — косо глянула на него Гвиневра. — Впрочем, ты прав. Скажите мне, что за человек Пискатор?

— Гм-м! — задумался Сэм. — Ты имеешь в виду, почему именно он сумел пройти в Башню, тогда как другим это не удалось? Ну, прежде всего, потому, что он — агент, я полагаю. Правда, возникает вопрос, почему этого не смог сделать Торн? И зачем ему вообще нужен «Парсефаль»? Этики и их агенты имеют другие средства передвижения — какие-то невидимые летательные аппараты.

— Ну, этого я не знаю, — Гвиневру явно интересовало другое. — Давайте лучше поговорим о Пискаторе. Чем он отличался от остальных? Не было ли у него каких-то внешних особенностей — в одежде, например, — послуживших ключом к дверям Башни? Кроме того, очень важно, какой путь каждый сумел пройти по коридору. Какие отличия дали возможность одним продвинуться дальше других?

— У нас нет компьютера, чтобы рассчитать и сравнить их пути, — возразил Сэм. — Но Галбира хорошо знает членов команды и, когда она появится, мы получим все данные. Итак, если узнаем точный путь каждого, то сможем сопоставить его с особенностями человека. Правда, я сомневаюсь, что они сделали там необходимые замеры…

— Тогда остановимся на Пискаторе.

— Он же из этих желтопузых, — буркнул Джонстон.

— Не думаю, что его национальность имела значение, — Сэм повернулся к великану. — Если считать агентами всех монголоидов, то наше дело труба. Их больше, чем остальных, вместе взятых… Но подумаем вот о чем. Торн не хотел допустить в Башню Файбраса и Обренову — он хладнокровно подорвал вертолет с ними и прочими ни в чем не повинными людьми. Возможно, он не знал, что Файбрас — тоже агент. Значит, за Обренову он заплатил жизнями семи человек.

— А если их там было больше? — предположила Гвен. — Если у кого-то еще были эти шарики?

— Новый номер! Да не усложняй ты все, нам и так не разобраться!

— Да, неудачно получилось… Если бы эти двое прошли внутрь Башни, мы могли бы сравнить их с Пискатором.

— Я дотстатошно тчасто виделтся с Файбратсом, и он пахнет так же, как любой человек, — сообщил Джо. — Этик отставил тсвой запах в хижине Тэма — не человечетский. Питскатор — тоже человек, хотя у него немного тругой запах. Я могу различать запахи разных племен, потому что их люди едят разное.

— Но ты же больше никого не встречал с нечеловеческим запахом. Трудно сказать, являются их агенты людьми или нет. Выглядят они как люди.

— Нет, такие никогда не попадались. Ни у кого не было нечеловечетского запаха, втсе пахли нормально. Наверно, эти агенты втсе-таки люди.

— Ну, может быть, — согласился Джонстон. — Тогда любой дьявол сойдет за человека, коли у него знакомый запах.

Джо засмеялся.

— А не поветсить ли нам объявление в главной каюте: «Втсем этикам и их агентам явиться к капитану Клементсу!»

Гвиневра беспокойно заерзала на своем стуле и нахмурилась.

— Ну почему вас все время заносит в сторону? Вернемся к Пискатору.

— Да, мы как лилипуты в цирке, — все время ищем башмак великана под кроватью жены, — засмеялся Сэм, — а спросить боимся! Так вот. Я мало знаком с этим джентльменом из Чипанго — он появился лишь за два месяца до отплытия «Марка Твена». Судя по отзывам, это весьма спокойный и приветливый человек. Он никого не сторонился, но и никому не навязывался, ладил со всеми. С моей точки зрения это весьма подозрительно. Однако он не соглашатель, не угодник. Я вспоминаю, как он спорил с Файбрасом по поводу размера строившегося дирижабля. Пискатор считал его слишком громоздким и не соглашался с доводами Милтона. Но боссом был Файбрас, и последнее слово осталось за ним.

— У Пискатора были какие-то странности? — спросила Гвиневра.

— Он — страстный рыбак… трудно считать это странностью. Скажи, Гвен, что ты меня расспрашиваешь? Ты же сама с ним знакома.

— Мне хотелось узнать твое мнение. Когда здесь появится Галбира, мы и ее расспросим. Тем более что она знала его лучше нас.

— Не забудь Тсирано, — вмешался Джо, — он его тоже знал.

— Джо обожает Сирано, — ядовито заметил Сэм. — У француза такой нос, что Джо считает его своим соплеменником.

— Он да я — хорошая пара. А у тсебя не нотс, а ручка от чашки… похватстать нетчем! Можешь бротсаться на меня, как гиена во время тслучки, Тсирано втсе равно будет мне нравиться.

— Что-то ты нынче речист, как Эзоп, — холодно отозвался Сэм. — Так что ты думаешь о Пискаторе, Гвен?

— В нем есть нечто… не знаю, как сказать… Бартон называл это магнетизмом… Какая-то притягательность, лишенная сексуального оттенка. Всегда понимаешь, что нравишься ему, хотя открыто он этого не проявляет. Его тяготит глупость. До каких-то пор он терпит ее, потом избавляется от собеседника, но в самой милой манере.

— Он верующий, мусульманин… однако, не ортодокс и не фанатик. По его словам, Коран следует понимать как аллегорию, да и Библию нельзя трактовать буквально. Помню, он цитировал из обеих книг на память огромные пассажи. Мне пришлось с ним часто разговаривать, и однажды он поразил меня, сказав, что Иисус был величайшим пророком после Магомета… А ты, Сэм, утверждал, что мусульмане ненавидят Иисуса.

— Не Иисуса, а христиан, детка. Ну, впрочем, неважно. Одним словом, Пискатор выглядит в моих глазах мудрым и добрым человеком. И он… кажется, что он живет в этом мире, но сам — не от мира сего. И если подвести итог всему, что ты наговорила, он — не обычный моралист, а выдающийся духовник, наставник, — задумчиво произнес Сэм.

— Он никогда себя так не называл, но думаю, ты прав.

— Как жаль, что я не узнал его поближе!

— Но, Сэм, ты же был так занят строительством судна!

65

Фригейт возвратился в хижину лишь перед ужином. На вопрос Нура, где он пропадал, Питер объяснил, что весь день провел в ожидании Новака, а к вечеру секретарша отправила его домой, пообещав назавтра краткую аудиенцию. По-видимому, Фригейт был сильно захвачен возникшей у него идеей, и потеря времени нервировала его. Поделиться своими планами он отказался.

— Когда мне ответят «да», я вам все расскажу.

Фарингтон, Райдер и Погас почти не обратили на него внимания. Они по-прежнему обсуждали, как им вернуть «Раззл-Даззл», время от времени обращаясь то к Питеру, то к Нуру. Фригейт не отвечал ничего; Нур улыбался и советовал сперва подумать о моральном аспекте предприятия.

Наконец, он заявил, что все их разговоры носят отвлеченный характер. Дело в том, что новые владельцы набили шхуну товаром и еще засветло ушли вниз по Реке.

Мартин рассвирепел.

— Почему же вы не предупредили нас?

— Я опасался, что вы со своей опрометчивостью и стремительностью броситесь в драку и тогда беды не миновать — местные бы вас не пощадили.

— Мы не так глупы!

— Но слишком импульсивны. А это тоже разновидность глупости.

— Чрезвычайно благодарен, — поклонился Том. — Хотя все к лучшему! Тем скорее я готов претендовать на одно из их патрульных суденышек. На первое время нас пятерых достаточно, а потом наберем еще людей.

Но дело оказалось значительно сложней. Государственный чиновник, к которому они обратились, заявил, что за судно они обязаны отработать определенное время. Если это их не устраивает, пусть убираются вон.

Фригейта с командой не было, он умчался по своим таинственным делам. В хижину он возвратился с улыбкой на лице. Казалось, добрые вести переполняют его, излучаясь во все стороны.

— Я договорился с Новаком!

— Что значит — договорился? — хмуро спросил Фарингтон.

Фригейт сел на бамбуковый стул и закурил сигарету.

— Так вот! Сначала я спросил, не угодно ли ему построить другой дирижабль. На согласие я не надеялся, да Новак его и не дал. Он заявил, что будет построено еще несколько дирижаблей — но не для нас, а для их патрульной службы, на случай войны.

— Вы хотите, чтобы мы стянули дирижабль? — заворчал Фарингтон. Взбешенный коварством Подебрада, он, тем не менее, чувствовал некоторое облегчение; воздушное судно по-прежнему доверия ему не внушало.

— Ни в коем случае. Мы с Нуром решительно против кражи чьей-либо собственности… это у вас, двух фантазеров, чешутся руки на чужое. После того, как моя первая просьба была отвергнута, я изложил вторую. Новак заикался, мялся, но, в конце концов, обещал ее выполнить. Для этого потребуется меньше материалов и времени, чем для строительства дирижабля. Ему было явно неловко перед нами из-за мошенничества Подебрада, и он считал себя обязанным как-то нам помочь. Кроме того, его чрезвычайно заинтересовала сама идея воздушного шара: у него был сын — аэронавт.

— Воздушный шар? — выдохнул Фарингтон. — Вы все еще носитесь с этой бредовой идеей?

Зато Тома эта мысль явно заинтересовала, но его одолевали сомнения.

— А как быть с ветрами над горами? Нас же может отнести к югу.

— Верно. Но мы находимся севернее экватора, и если циркуляция воздушных потоков вверху происходит так же, как на Земле, то шар полетит на северо-восток. Труднее миновать штилевую зону. Но я попытаюсь сконструировать такой воздушный шар, который гарантирует нам достижение полярной зоны.

— Безумец, безумец! — качал головой Мартин.

— Вы отказываетесь участвовать в постройке?

— Нет, я этого не сказал. Но мне нужно вначале все обдумать. Что касается ветра, то вряд ли он будет попутным. Нет, все-таки нам лучше построить обычное судно!

Фарингтон ошибался или лукавил: на предполагаемой высоте их полета северо-восточные ветры были достаточно устойчивы.

Когда Фригейт рассказал о конструкции задуманного аэростата, на него со всех сторон посыпались вопросы и возражения.

— Конечно, я знаю, что никто и никогда не пытался построить такой воздушный шар, — отбивался Фригейт, — но это наш единственный шанс на успех!

— Да, — признал Мартин, — но Жюль Верн выдвинул эту идею еще в 1862 году. Если она так хороша, почему же никто ее не осуществил?

— Вот этого я не знаю. Если бы у меня на Земле завелись лишние деньги, я бы его непременно построил. Нам предстоит преодолеть огромные пространства, и мы можем сделать это лишь таким путем. Воздушный шар обеспечит нужную скорость — миль триста в день. По Реке нам придется совершить путешествие в миллион миль, а с помощью «Жюля Верна» и удачи мы десятикратно сократим путь.

Они долго спорили, но, в конце концов, согласились с предложенным планом. Началась работа. Больше всех нервничал Фригейт. Его волнение возрастало по мере приближения срока первого подъема. В ночных кошмарах ему постоянно мерещился разбитый аэростат и трупы его друзей, изуродованные, с переломанными костями. Но на людях он старался не проявлять слабости и работал не покладая рук.

В романе «Пять недель на воздушном шаре» Жюль Верн предложил достаточно простое, но опасное решение. Фригейт, однако, прекрасно понимал, что буквальное воплощение в реальность литературного образца чревато провалом.

Вскоре шар был готов и команда совершила на нем двенадцать пробных полетов. К общему удивлению (Фригейта — в особенности), лишь один из них оказался не вполне удачным. Правда, все полеты проходили на небольшой высоте, шар не поднимался до вершин гор, окружавших долину. Они остерегались далеко удаляться от Новой Богемии, чтобы не опоздать к намеченному сроку окончательного вылета.

Доктор Фергюссон, герой Жюля Верна, сконструировал воздушный шар, используя способность водорода расширяться при нагреве. Этот принцип применили дважды, в 1785 и 1810 годах, но оба шара разбились. Верн придумал нагревающее устройство, весьма мощное и эффективное, но оно существовало лишь на бумаге. У Фригейта в резерве была передовая технология, не сравнимая с существовавшей во времена французского фантаста, и на ее основе он добавил много усовершенствований. Позднее он хвастался, что подобное сооружение создано впервые за всю историю человечества.

Фриско заявил, что никто не собирался буквально следовать рекомендациям Жюля Верна, для этого нужно быть последним безумцем. Фригейт охотно согласился с капитаном, но продолжал стоять на своем: только на воздушном шаре им удастся преодолеть огромные пространства. Он не откажется от задуманного ни за какие блага. В двух мирах, где прошла его жизнь, ему часто приходилось что-то начинать, но никогда он не видел своего дела завершенным. Сейчас он доведет его до конца.

Вылет назначили перед рассветом. Над огромной толпой сверкали дуговые лампы и факелы. Сплющенная алюминиевая оболочка шара колыхалась, словно сморщенная колбаса, подвешенная на невидимом крюке. Непосвященным «Жюль Верн» казался странным обрубком, совершенно непохожим на готовый взлететь шар. Но он станет шаром — когда под влиянием тепла баллон раздуется, раздастся, преодолевая сопротивление окружающего воздуха.

Произнесли подобающие речи, подняли и осушили бокалы. Фригейт заметил, что Мартин приложился дважды, пробормотав: «Для храбрости». Когда Фарингтон с некоторым трудом залез в гондолу, он уже улыбался во весь рот и весело помахивал рукой провожающим.

Легкая алюминиевая гондола тыквообразной формы была подвешена под сморщенной сейчас оболочкой. В центре гондолы помещалась нагревательная колонка, из верхней части которой сквозь специальные отверстия выходили две мягкие пластиковые трубки, пропущенные в оболочку шара и прикрепленные к ней жесткими кольцами. Одна тянулась до вершины купола; другая, с широким металлическим раструбом на конце, достигала только нижней части оболочки.

Все члены команды выглядели чрезвычайно возбужденными. Сгрудившись в гондоле и оживленно болтая, они с нетерпением поглядывали на Фригейта.

— Закрыть главный клапан, — негромко приказал он. Началась предстартовая суета.

Фригейт взглянул на манометр, проверил запорные вентили нагревателя и приоткрыл затвор в его верхней части. Он подкрутил другой запорный вентиль, прислушиваясь, не доносится ли из подводящих труб шипение газа, затем вставил электрический запал в горелку. Форсунка внизу нагревательной колонки выбросила тонкий язычок огня. Фригейт повернул вентиль, увеличивая пламя, и стал подкручивать две другие рукоятки, регулируя подачу кислорода и водорода. Пламя начало подогревать основание большого диска, над которым в колонке располагался змеевик, соединенный с уходившими в оболочку пластиковыми трубками. Теплый водород наполнил верхнюю часть шара, начавшего медленно раздуваться. В нижней его половине холодный газ под воздействием всасывающего эффекта потек через широкий раструб короткой трубки в нагреватель. Цепь замкнулась.

В одной из секций основания нагревателя находилась электрическая батарея. Она была значительно легче и мощнее описанной Жюлем Верном и расщепляла воду на элементы — водород и кислород, которые поступали в две камеры. Затем они подавались в смеситель, питая горелку.

Одним из усовершенствований, которые Фригейт внес в конструкцию Жюля Верна, являлась отводная трубка, соединяющая камеру с водородом с оболочкой. В случае утечки газа из шара, аэронавт, манипулируя двумя вентилями, мог пополнить запас за счет разложения воды. При этом, во избежание пожара, горелку отключали.

Прошло пятнадцать минут. Вдруг, без рывков и толчков, шар медленно поплыл вверх. Через несколько секунд Фригейт слегка прикрутил горелку. Шумные крики провожающих слабели, и вскоре снизу не доносилось ни звука. С высоты огромный ангар казался игрушечным домиком. В этот момент над горами встало солнце, и они услышали рев грейлстоунов, тянувшихся по обоим берегам Реки.

— Салют из тысячи орудий в нашу честь, — улыбнулся Фригейт. Никто не откликнулся ни единым словом, даже не шевельнулся. В гондоле царила глубокая тишина — как в глухом погребе, хотя стены ее не были обшиты звуконепроницаемым материалом. Фарингтон, кашлянул; звук прозвучал раскатом грома.

Неожиданно сменилось направление ветра, и шар стало относить к югу. Погас приоткрыл дверцу гондолы и высунул голову. Поскольку аэростат летел со скоростью ветра, он не ощутил ни малейшего дуновения. Воздух был неподвижен, словно путешественники оказались в запертой комнате. Пламя газовой горелки не колебалось.

Фригейт все еще ощущал эйфорический восторг первых минут полета. Многократные тренировочные подъемы не притупили новизны ощущений; он испытывал сейчас несравненно более сильное чувство — полет души, освобожденной от телесной оболочки, преодолевшей оковы гравитации, тяготы немощной плоти и ума. Пусть это только иллюзия, сладкий сон в предрассветный час — он всеми силами старался продлить прекрасное мгновение.

Но работа не ждала, и Фригейт встряхнулся, как мокрый пес после купания. Он проверил по альтиметру высоту — почти шесть тысяч футов. Спидометр показывал возрастание скорости подъема по мере того, как оболочка нагревалась лучами солнца. Убедившись, что камеры с водородом и кислородом полны, он отключил батарею, подававшую энергию для расщепления воды. Основные операции кончились, оставалось лишь следить за показаниями альтиметра и спидометра.

Долина Реки сужалась; горы, покрытые серо-зелеными пятнами лишайника, понижались. Легкая дымка тумана, извиваясь змеей, заполняла низину с быстротой мыши, учуявшей близость кошки.

Их продолжало относить к югу. «Отступаем», — пробормотал Мартин, словно хотел этим замечанием разрядить не отпускавшее его напряжение. По некоторым признакам ветер должен был скоро смениться на северо-западный.

— Ну что ж, закурим по последней, — предложил Фригейт. Все, кроме Нура, задымили. Вообще курение на «Жюле Верне» запрещалось, но на небольших высотах и при выключенной горелке, иногда можно было отвести душу.

Воздушный шар парил над долиной, экипаж с интересом разглядывал скользившую под ними местность. Еще недавно они проплывали эти места на «Раззл-Даззл», но сейчас все представало по-иному. Горизонт стремительно отодвинулся вдаль, ушел из поля зрения. Подобную панораму Фригейт и Райдер уже наблюдали на Земле, но для остальных зрелище было новым и волнующим. Погас быстро произнес что-то на свази. Нур пробормотал: «Будто Бог расстелил скатерть перед нами».

Закрыв все дверцы гондолы, Фригейт повернул вентиль подачи кислорода и включил маленький вентилятор, гнавший воздух в абсорбент-поглотитель двуокиси углерода. На высоте десяти миль «Жюль Верн» вошел в тропопаузу — переходную зону между тропосферой и стратосферой. Температура за стенами гондолы упала до минус сорока градусов по Цельсию.

Поднялся встречный ветер, и аэростат слегка покрутило — воздухоплавателям казалось, что они попали в коляску гигантской карусели. Наступило время дежурства Нура. Его сменил Погас, за ним последовала вахта Райдера. Когда пришла очередь Фарингтона, он сразу взял себя в руки; его нервозность прошла, сменившись, как всегда в трудные минуты, полным самообладанием. Сейчас на него можно было положиться, словно на каменную стену. Фригейт вспомнил рассказ Мартина о диком ликовании, охватившем его, семнадцатилетнего юнца, впервые допущенного к штурвалу шхуны. Капитан ушел вниз, в каюту, и Фарингтон остался один-одинешенек на палубе. Ему доверили жизнь людей и безопасность судна! Никогда в жизни, полной опаснейших приключений, не пережил он вновь такой острой радости риска.

Однако, как только Фригейт сменил его на вахте, Мартин вновь сник, погас, перестал улыбаться. Казалось, покончив с делом, он не мог найти себе места.

Солнце продолжало ползти вверх по небосводу, его прямые лучи все больше нагревали шар. В отличие от стандартных конструкций, его входная горловина была плотно закупорена, и при нагреве возникала опасность чрезмерного давления и разрыва оболочки. Последствия были очевидны: стремительный спуск с последующим анатомическим вскрытием. Но главный проектировщик предусмотрел необходимые меры.

Он проверил по альтиметру высоту и потянул канат, соединенный с деревянной задвижкой горловины. Клапан открылся, выпустив излишки газа; аэростат стал снижаться. Вскоре шар опять поднимется, и придется выпускать газ снова. Эта операция требовала большой точности, чтобы избежать слишком резкого спуска.

На верхушке шара был установлен еще один предохранительный клапан, открывавшийся автоматически в аварийных ситуациях — например, при возгорании водорода, — но на больших высотах он мог примерзнуть к оболочке.

Пилоту приходилось непрерывно наблюдать за сменой слоев воздуха. Шар мог внезапно попасть в теплую или холодную струю; теплый поток подбрасывал аэростат вверх, в холодном слое начинался неожиданный спуск. В последнем случае следовало немедленно выбросить за борт балласт, но при этом шар могло сильно закрутить. Кроме того, балласт надо было беречь до последней крайности.

Однако день прошел без больших треволнений. Солнце село, и «Жюль Верн» медленно охлаждался. Фригейт включил горелку, чтобы поднять аэростат в область над тропопаузой. Остальные, свободные от дежурства, уютно свернулись под тяжелыми покрывалами и погрузились в сон.

Одинокое ночное бодрствование изменило настроение Фригейта, вселив в его сердце какой-то суеверный страх. Гондола едва освещалась светом звезд, проникавшим в иллюминаторы, да маленькими лампочками над запорными вентилями. В металлическом корпусе гулко резонировал каждый шорох, каждый звук. Любое прикосновение спящих к стенкам отдавалась в ушах Фригейта яростным звоном. Погас что-то бормотал на свази, Фриско скрипел зубами, Райдер сопел и фыркал, как застоявшийся мустанг. Непрерывно жужжал вентилятор.

Фригейт зажег горелку. Внезапное гудение и вспышка разбудили спящих, но вскоре они успокоились и снова задремали.

Наступил рассвет. Четверо мужчин поднялись, посетили снабженный химическими поглотителями туалет, выпили кофе, позавтракали. Испражнения за борт не выбрасывались — давлением воздуха их могло занести обратно в открытые дверцы гондолы. Кроме того, любое уменьшение веса грозило резким рывком вверх.

Фарингтон, обладавший редким чувством скорости, определил ее равной пятидесяти узлам.

Перед полуднем ветер переменил направление, и несколько часов их несло к югу. Затем они вновь повернули на северо-восток. Три часа спустя южный дрейф повторился.

— Если так будет продолжаться, то мы обречены на вечную болтанку, — мрачно заявил Фригейт. — Ничего не могу понять!

Вечером они опять летели в нужном направлении. Опасаясь нового разворота к югу, Фригейт предложил опуститься и попытать удачи при низовом северо-восточном ветре полярных широт, к которым они уже достаточно приблизились. Привернули пламя, газ стал медленно охлаждаться. Сначала плавно, потом все быстрей и быстрей аэростат шел на снижение. Нур на несколько минут включил горелку, замедляя спуск.

Наконец, шар оказался примерно в полутора милях над вершинами гор. Они двигались, пересекая под углом долину, что тянулась в этих местах с севера на юг.

— Теперь мы идем точно на северо-восток! — довольно сообщил Фригейт.

На третий день они дрейфовали к северу со скоростью пятнадцати узлов. Ни у кого уже не оставалось сомнений, что воздушный шар такой конструкции, как «Жюль Верн», способен подняться в стратосферу и спуститься до поверхностных слоев с самой незначительной потерей газа.

Открыли дверцы, впустив свежий, прохладный воздух. Все ежились от сквозняка, но особенно сильно их мучил перепад давления — уши заложило, они начали зевать и сглатывать слюну.

В середине следующего дня разразилась гроза. Стоявший на вахте Фарингтон увидел вдалеке черные облака, из которых потоком хлынул дождь. Вначале казалось, что гроза не затронет их, пройдя ниже, но внезапно вверх от облаков потянулись тонкие нити, похожие на щупальца осьминога, и вся темная масса послушно двинулась следом. Аэростат окутало мглой, рассекаемой вспышками молний, закрутило, словно блесну на спиннинге.

— Сейчас мы рухнем вниз, как кирпич, — спокойно произнес Мартин. Он приказал выбросить часть балласта, но шар продолжал падать. Совсем рядом непрерывно сверкали молнии, освещая лица людей зеленоватыми отблесками; раскаты грома ревели в гондоле с утроенной силой, дождь хлестал в открытые дверцы, заливая пол.

— Задраить люки! Том, Нур! Бросайте мешок с балластом!

Райдер и мавр бросились выполнять приказ. Они ощущали необыкновенную легкость движений. Аэростат стремительно падал, и им казалось, что они парят в воздухе. Новая вспышка молнии и удар грома. При ярком свете люди с ужасом увидели под собой черный пик горы.