60

Джил вновь приказала поднять дирижабль вверх и распорядилась, чтобы команду собрали в грузовом отсеке, самом большом на корабле. Затем она прошла туда сама, и коротко обрисовала людям ситуацию. Фотографии переходили из рук в руки.

— Мы останемся здесь на неделю, затем улетаем. По своей воле Пискатор не пробудет там так долго. Если он не вернется через… скажем, двенадцать часов, будем считать, что он в плену. Или произошел несчастный случай, и Пискатор ранен или погиб. Мы не можем выяснить, в чем дело. Единственное, что в наших силах, — ждать.

Ни у кого из членов экипажа не возникло мысли бросить Пискатора на произвол судьбы. Но Джил почувствовала напряжение; людей пугала необходимость провести еще семь дней в этом зловещем и мрачном месте, в преддверии адских врат.

Однако впереди было немало дел. Вертолет Файбраса уже чуть дымился; из него вынесли тела погибших, затем механики приступили к осмотру машины, чтобы установить причину взрыва. Другая группа извлекла пули из пробоин в корпусе второго вертолета. Трое часовых продолжали дежурить у входа в Башню.

Перед тем, как уйти в кают-компанию, Джил переговорила с доктором Грейвсом.

— Торн начинает приходить в себя, ему явно лучше, — сообщил врач. Он в раздумье потер лоб длинными пальцами и произнес: — Вот что еще… Я сделал вскрытие и осмотрел мозг Файбраса… вернее, то, что он него осталось. Хотя осмотр был чисто внешним, мне удалось обнаружить небольшой черный шарик, вживленный в лобные доли. Сначала я принял его за осколок, попавший в голову Файбраса при взрыве… но он совершенно гладкий, и механики говорят, что в машине не было ничего подобного.

— Вы полагаете, что шарик хирургическим путем имплантирован в его мозг?

— Возможно… Но пока я не осмотрю другие тела, ничего определенного сказать не могу. Для этого требуется время, а я не должен спускать глаз с Торна.

Сдерживая дрожь в голосе, Джил спросила:

— Значит, вы все-таки допускаете возможность имплантации?

— Мне надо еще поразмыслить. Я не могу понять, что бы это значило, хотя сознаю всю серьезность находки. Знаете, Джил, за многие годы я сделал массу вскрытий, но ни разу не обнаружил ничего необычного. И вот что еще я хочу сказать — теперь мне ясно, почему Файбрас хотел сделать всей команде рентгеновские снимки черепа: он искал эти шарики. Кстати, помните Штерна? Он велел бросить его тело в Реку, потому что знал — у Штерна в мозгу тоже такой шарик. Как говорила Алиса — «Все страньше и страньше», верно?

Ее сердце судорожно забилось, дыхание перехватило от ужаса. В полном смятении она взглянула на доктора.

Итак, Файбрас был одним из Них.

Через долгую, бесконечную минуту Джил вновь пришла в себя, и голос начал ей повиноваться.

— Файбрас обещал объяснить нам, почему он настаивает на рентгеновских снимках. Но мне, во всяком случае, он ничего не говорил. А вам?

— Нет. Я спрашивал его, но он отшутился.

— Сейчас мы не знаем, есть ли у Торна этот шарик. Но, если он умрет, нужно сделать вскрытие, док.

— Обязательно. Я проведу исследования в любом случае, но не сейчас. Ему нужно набраться сил.

— А это не убьет его? Я знаю, что при таких операциях удаляют макушку черепа, чтобы добраться до мозга.

— Я сделаю все возможное.

Прошли сутки. Джил старалась занять команду делом, но сейчас они могли лишь прибираться в отсеках, есть да спать. Она жалела, что не догадалась прихватить из Пароландо кинопроектор и несколько фильмов — они лучше бы отвлекали людей, чем болтовня, шахматы, карточная игра и метание стрел в мишень.

С каждым часом темнота и холод все больше угнетали путешественников. В нервном напряжении держала и мысль о том, что внизу, под ними, притаились создавшие этот мир таинственные существа. Что они замышляют? Почему не показываются людям? А главное — где же Пискатор?

Сирано пребывал в совершеннейшем потрясении. Он молчал, замкнулся; по-видимому, мысли о гибели Файбраса преследовали его. Но Джил казалось, что у француза есть и какой-то другой повод для волнений.

Доктор Грейвс попросил ее зайти к нему. Когда она шагнула в медицинский отсек, врач сидел на краю стола, покачивая ногой. Не говоря ни слова, он протянул Джил ладонь: на ней лежал крошечный черный шарик.

— Они все так страшно обгорели, что при осмотре мне было трудно их идентифицировать. Но Обренову я не мог спутать ни с кем. Ее мозг я исследовал первым и обнаружил вот это. Но прежде, чем вызвать вас, я вскрыл все трупы.

— Шарик был лишь у нее?

— Нет, еще у двоих.

— Та-ак! Теперь меня интересует Торн.

Джил тяжело опустилась на стул, взяла трясущимися руками сигарету.

— Послушайте, — обратился к ней Грейвс, — у меня в шкафчике есть медицинский спирт. Вам сейчас просто необходимо подкрепиться.

Пока доктор доставал бутылку, Джил рассказала ему о споре между Обреновой и Торном. Грейвс плеснул в кружку пахучей жидкости.

— Не связано ли это с ее отказом работать вместе с Торном?

— Не думаю. Но истинная причина совершенно непонятна.

— А кому она понятна? Кроме Торна, разумеется. Ну, будьте здоровы!

Она выпила обжигающую жидкость.

— Мы не найдем ничего подозрительного в спорах между Файбрасом, Торном и Обреновой. Чаще всего они касались работы, — Джил помолчала. — Но есть одно обстоятельство, которое сначала не привлекло моего внимания… Я, знаете ли, как Шерлок Холмс, который вдруг вспомнил, что собака-то не лаяла. Дело в том, что в каюте Торна не нашли его чашу. Я велела обыскать весь вертолет — тоже ничего. Вы сказали, он пришел в себя. Можно с ним поговорить?

— Не слишком долго, хотя я посоветовал бы еще подождать. Он очень слаб и, если не захочет отвечать, может притвориться потерявшим сознание.

Зазвонил внутренний телефон. Грейвс нажал кнопку.

— Доктор, это Когсвел. Можно поговорить с капитаном?

— Я слушаю, — отозвалась Джил.

— Капитан, во втором вертолете мы обнаружили бомбу. Около четырех фунтов на вид, взрыватель подсоединен к рации. Расположена возле оружейного ящика.

— До моего прихода ничего не предпринимайте. Я хочу взглянуть на нее.

Джил поднялась.

— Вряд ли стоит сомневаться, что Торн подложил бомбу и в вертолет Файбраса. Инженеры еще не определили причину взрыва, но их старший считает, что, скорее всего, это была бомба.

— Та-ак! — протянул Грейвс. — Весь вопрос в том, зачем ему это понадобилось.

Джил шагнула к двери, но вдруг остановилась.

— Мой Бог! Если Торн заминировал оба вертолета, то он мог начинить бомбами и весь дирижабль! Мы не нашли передатчика в его каюте — наверняка, он спрятан где-то в другом месте!

Она приказала объявить тревогу. Пока Коппенейм формировал поисковые группы и давал им задание, Джил прошла в ангар. Да, взрывное устройство было там, где его обнаружил Когсвел. Она опустилась на колени и, направив на серую массу луч ручного фонарика, внимательно ее осмотрела. Пластиковая взрывчатка! Покинув кабину вертолета, она приказала старшему группы:

— Немедленно удалите взрыватель и отключите приемник. И вызовите радиоинженера — пусть выяснит на какую волну он настроен. Впрочем, нет! Я поговорю с ним сама.

Исследование нужно проводить в тщательно экранированном помещении, сообразила Джил. Если Торн действительно подложил бомбы, то он мог настроить приемник на различные волны для каждой, чтобы избежать случайного срыва. И сейчас любые необдуманные действия могут привести к катастрофе.

Сирано неподвижно сидел в кресле пилота, вперив глаза в ветровое стекло. Он оглянулся, когда Джил подошла к нему.

— Позвольте спросить, что обнаружил доктор Грейвс?

Она больше не могла скрывать от него правду и рассказала все.

Когда она закончила, француз не произнес ни слова. Его пальцы нервно постукивали по щитку, глаза уставились в потолок, как будто он читал там неведомые письмена. Наконец, Сирано встал.

— Мне бы нужно поговорить с вами наедине. Если возможно, то немедленно. Не пройти ли нам в штурманскую рубку?

Он пропустил ее впереди себя и запер дверь. Джил села и закурила сигарету. Сирано принялся нервно расхаживать взад и вперед, скрестив руки на груди.

— Совершенно ясно, что Файбрас, Торн и Обренова — Их агенты. Мне трудно представить Файбраса в роли шпиона. Он был достойным человеком… Впрочем, насколько мне известно, и этики, и их агенты утверждают, что насилие им ненавистно. Хотя должен сказать, что Файбрас умел проявить твердость… и не всегда он действовал мирными средствами. Вспомните эту историю со Штерном… Мне кажется, вы рассказывали, что Файбрас вынужден был защищаться, когда тот напал на него.

— Не помню такого разговора, — твердо сказала Джил. — И давайте лучше начнем с самого начала.

— Прекрасно. Сейчас я сообщу вам то, что обещал хранить в тайне. Пожалуй, впервые в жизни я не сдержу своего слова, — губы Сирано искривились в горькой усмешке. — И меня оправдывает лишь то, что я, возможно, был вынужден дать обещание врагу… таинственному и грозному.

Это случилось семнадцать лет назад. Господи, как давно и как недавно все это было! В те годы я жил в стране на правом берегу Реки, где большинство жителей — мои соотечественники и современники. На левом берегу обитали смуглокожие дикари-индейцы с Кубы еще доколумбовых времен — весьма миролюбивый народ. Правда, поначалу не обошлось без столкновений, но вскоре мы зажили с ними дружно.

— Нашим маленьким государством управлял принц Конти — великий Конти, под началом которого я имел честь сражаться под Аррасом. Получив в той битве сильный удар в горло, мою вторую серьезную рану, и в придачу к ней несколько мелких, я осознал весь ужас и мерзость войны. В тот год мне стало ясно, что Марс — глупейший из богов. Мои увлечения переменились; я восторгался лишь моим другом и учителем — знаменитейшим Гассенди. Он, как вам, без сомнения, известно, был противником презренного Декарта и возродил во Франции учение Эпикура. Его философские взгляды произвели огромное воздействие на моих друзей — Мольера, Шапеля и Дено. Он убедил их перевести труды Лукреция, божественного римского атомиста…

— Прекратите болтовню, Сирано! Мне нужны лишь факты!

— Тогда, если перефразировать другого великого римлянина…

— Сирано!

61

— Ну, хорошо, перейдем к делу. Это случилось ночью. Я спал возле своей любимой Ливи и вдруг пробудился. Хижина была освещена лишь слабым светом, струившимся в открытое окно. Надо мной склонилась высокая фигура с огромной круглой головой наподобие полной луны. Я быстро сел и потянулся к мечу, но вдруг незнакомец заговорил.

— На каком языке?

— А? Есть только один-единственный прекраснейший язык на Земле, которому, увы, я изменил, — мой родной французский. Он говорил плохо, с ошибками, но я его понимал.

«Савиньен де Сирано де Бержерак», — он назвал мой полный титул.

«У вас есть передо мной преимущество, сэр, — с достоинством отозвался я. — Мне ваше имя неизвестно». Не бахвалясь, скажу, что держался я великолепно, несмотря на сильные позывы помочиться. При слабом свете звезд мне удалось разглядеть, что он безоружен. Если у него и было припрятано кое-что, то лишь под его широким плащом. Совершенно поглощенный неожиданным визитером, я, тем не менее, удивился, что не проснулась Ливи, — у нее всегда такой чуткий сон.

«Вы можете называть меня как вам угодно, — сказал незнакомец, — мое имя не имеет никакого значения. Вас, кажется, удивляет крепкий сон вашей подруги? Я сделал так, что она не проснется. О, нет, она в полной безопасности, — поспешно добавил он, заметив, как я судорожно дернулся. — Утром она встанет, как всегда, ничего не зная о нашей ночной беседе».

— В этот момент я понял, что тоже нахожусь под каким-то странным воздействием; внезапно у меня перестали двигаться ноги, будто у парализованного. Они не оцепенели и не отяжелели — просто не шевелились. Хотя я рассвирепел от этакого бесцеремонного обращения с моей особой, но проявить негодование смог бы только на словах. А здесь требовалось кое-что покрепче — и поострей.

— Незнакомец взял стул и уселся возле постели.

«Выслушайте меня внимательно и постарайтесь во всем разобраться».

— И он рассказал мне самую поразительную историю, которую я когда-либо слышал. Представьте, Джил, он утверждал, что является одним из тех существ, которые воскресили нас. Они называют себя этиками. Мой гость не коснулся ни их происхождения, ни внешности, — у него не хватило времени. Видите ли, если бы он попал в руки своих, ему пришлось бы плохо.

— Мне хотелось о многом его расспросить, но едва я раскрывал рот, как он перебивал меня, заставляя слушать. Правда, он обещал навестить меня — и даже не единожды — с тем, чтобы ответить на мои вопросы. Но главное я понял! Нам подарили жизнь, однако не вечную. Мы — лишь объекты научных экспериментов; по их завершении с нами будет покончено, и мы умрем уже навсегда.

— Что это за эксперименты?

— Исторические изыскания. Его народ собирает данные по истории, антропологии, языкам и тому подобному. Их интересует, какое общество могут создать люди, если их собрать воедино, и как они будут меняться в таких условиях. Мой гость заявил, что многие группы способны развиваться в нужном направлении и без вмешательства его народа. Но некоторые нуждаются в воздействии, иногда скрытом, а порой и непосредственно. Проект рассчитан на долгие годы; возможно, на несколько столетий. Затем работа завершится, равно как и наша жизнь. Мы станем прахом навечно.

— Я сказал ему: «Как же можно отказать нам в том, чем обладает ваш народ — в праве на вечную жизнь?»

— Он ответил, что они — не истинные этики, а жестокие существа, подобные ученым, мучающим животных во имя будущего науки. Однако эти последние имеют оправдание, разумное объяснение своей деятельности. Ученый приносит обществу благо, а потому его действия моральны. В данном же случае польза весьма сомнительна. Правда, в результате некоторые из нас обретут бессмертие, но лишь немногие.

«Как же этого достичь?» — спросил я. Тогда он объяснил мне сущность того, что Церковь Второго Шанса именует «ка». Вы слышали об этом, Джил?

— Я часто бывала на их проповедях.

— Ну, тогда вы знаете, что такое «ка», «акх» и прочие их штуки. Незнакомец рассказал, что доктрины Церкви истинны лишь отчасти. И сама Церковь создана по воле этиков, разыскавших человека по имени Ла Виро, который стал ее основателем.

— Мне всегда казалось, что эта религия — один из миров, выдуманных мистиками, — задумчиво произнесла Джил. — Я никогда не доверяла бредовым идеям земных проповедников — Моисея, Иисуса, Заратустры, Магомета, Будды, Смита, Эдди и всей этой компании.

— Я тоже, — кивнул головой Сирано. — Но вы помните — когда я был при смерти, то принял покаяние, — в основном, чтобы осчастливить мою бедную сестру и верного друга Ле Брэ. Хотя должен признаться, что тогда и я сам не считал это излишним. Дело в том, что я безумно страшился вечного огня в аду. В конце концов…

— Этот ужас был заложен в вас с детства.

— Совершенно верно. Но представьте — появляется некто, утверждающий, что душа действительно существует — как и вечная жизнь. На миг мне показалось, что это шутка. Вдруг один из моих соседей разыграл из себя посланца богов? И завтра я буду выглядеть посмешищем в собственных глазах? Как же, де Бержерак, рационалист и атеист, пал жертвой неумного розыгрыша! Но кому могло прийти в голову устроить такой фарс? И зачем? Наконец, почему при этом не проснулась Ливи, а у меня парализовало ноги? Где можно раздобыть обволакивающую голову сферу? Даже при слабом свете я разглядел ее тускло-черную окраску. И еще… Он, вероятно, почувствовал мои сомнения, и протянул мне ладонь. На ней лежали очки — странные очки из неведомого мне материала, «Наденьте их, — сказал он, — взгляните на Ливи».

— Я послушался и разинул от изумления рот. Над головой моей спящей подруги возник многоцветный шар; он сверкал, источая яркий свет, вращался, пульсировал и время от времени выбрасывал откуда-то изнутри лучи-щупальца. Одни втягивались внутрь, вслед за ними появлялись другие. Незнакомец отодвинулся и велел положить очки на его ладонь. Мне показалось, что он не хочет меня коснуться. Я вернул этот поразительный прибор, и он тут же исчез в складках его плаща.

«То, что вы видели, — объяснил он, — это атман, бессмертная часть вашей личности. Можете называть ее душой. — Он сделал паузу и продолжил: — Я выбрал несколько человек, которые должны помочь мне в борьбе с чудовищным злом, с преступлением, которое совершил мой народ. Ваш атман свидетельствует, что вы достойны стать избранником. — Мой гость на миг задумался, потом пояснил: — Мы умеем читать в душах людских как в книгах. Характер человека выражается в его атмане, вернее, — характер и есть атман. У меня нет времени объяснить вам это более подробно. Скажу главное — за отпущенный вам срок лишь малая часть человечества достигнет высшей цели».

Затем он повторил то, что толкует и Церковь Второго Шанса: грешные души умерших вечно блуждают в мировом пространстве; они сохраняют в себе все человеческое, но лишены познания высшей сущности. Лишь те, чей атман прошел все стадии совершенствования, способен ее постичь. Особенно близки к этому те, кто уже при жизни достиг нравственной чистоты.

«Что?! — возмутился я. — На пути к вечности человек должен подобно неприкаянному духу скитаться в мировом пространстве, отскакивая мячиком от стенок вселенной, осознавая ужас своего положения и не имея возможности общаться с себе подобными? Разве о такой участи мы мечтали всю жизнь?»

«Не перебивайте, — остановил меня незнакомец, — я еще должен многое вам объяснить. Существо, достигшее совершенства атмана или акха, уходит из этого мира в запредельность».

«Что значит — запредельность?»

«Уйти в запредельность — значит, соединиться, слиться со Сверхдушой, прийти к подлинной сущности или Богу, если вы предпочитаете это слово, стать одной из частиц Его и познать в том вечное и беспредельное блаженство».

— Я почти уверился, что имею дело с безумным пантеистом, но решился спросить: «Означает ли это слияние потерю собственной индивидуальности?»

«Да, — ответил он. — Но зато вы становитесь Сверхдушой, Богом! Отвергнуть свою индивидуальность и самосознание ради возможности стать Высшим Существом — разве это потеря? Это величайший дар, венец существования!»

"Чудовищно! — воскликнул я. — В какую же дьявольскую игру Бог вовлек свои создания? Чем тогда бессмертие и загробная жизнь лучше смерти?

— О, нет! Во всем этом нет ни капли смысла! Логически рассуждая, зачем же создавать атман — душу, если большая часть душ будет развеяна, словно песок ураганом? К желанному пределу допустят лишь тех, кто приблизился к совершенству или, если хотите, к святости… И ради этого утратить свою индивидуальность, свое самосознание, исчезнуть? Нет, уж если мне суждено бессмертие, то я желаю остаться самим собой — Савиньеном Сирано де Бержераком! Мне не нужно это фальшивое бессмертие, существование в виде безымянной и безмозглой частицы Божьей плоти! Да — безымянной и безмозглой!"

«Вы, как и все ваше племя, слишком много разговариваете, — прервал меня незнакомец, — но тем не менее… — он минуту колебался, затем продолжил: — Существует третья альтернатива, которая вам больше придется по душе. Я не хотел говорить, но… все-таки скажу… правда, не сейчас. У меня нет времени, да сегодня это было бы и некстати. Возможно, я объясню вам кое-что еще — в следующий раз. А сейчас мне пора уходить. Итак, вы готовы помочь мне?»

«Но как я могу обещать вам поддержку, если не знаю, заслуживаете ли вы ее? Сейчас вы мне кажетесь Сатаной!»

— Он хмыкнул.

«Вы же не верите ни в Бога, ни в Дьявола. Я — не дьявол и не подобие его. Я — ваш союзник, сторонник обманутого, страдающего человечества. Доказать это я вам ничем не могу, во всяком случае — сейчас… Но задумайтесь вот над чем: разве кто-нибудь еще из моих соплеменников пришел к вам? Разве сделали они хоть что-нибудь, чтобы отвести от вас смерть, насылаемую во имя неведомых целей, которые даже не удосужились объяснить? Разве я избрал вас не для того, чтобы бороться против их темных замыслов? Да, из миллиардов людей я выбрал вас и еще одиннадцать человек, способных помочь мне. Ваш атман подтверждает, что вы будете моим сторонником».

«Значит, все уже предопределено? — спросил я. — Но я не верю в предопределенность».

«И правильно делаете — ее не существует. Выбор за вами. Я могу только повторить, что являюсь вашим сторонником. Доверьтесь мне».

«Но, — вскричал я, — что можем сделать мы — жалкие людишки?! Вы хотите стравить нас с могущественнейшими существами, обладающими нечеловеческими возможностями!»

— Он пояснил, что мы, двенадцать, ничего одни не сможем сделать. Нам нужен лазутчик во вражеском стане — им будет он, наш друг. Мы же должны объединиться и отправиться к северному полюсу, к Башне посреди моря. В пути мы можем рассчитывать только на свои силы; он не сумеет ни предоставить нам транспортные средства, ни оказать помощь.

«Я вынужден действовать очень осмотрительно, — заявил мой гость. — И вам тоже следует молчать об этом разговоре. Вы можете открыться только одиннадцати избранникам».

«Но как же мне их узнать? — недоуменно подумал я. — Как до них добраться? Где они?»

— Задаваясь этими вопросами, я в то же время испытывал волнение и гордость. Подумать только — один из Тех, кто пробудил нас от смерти и создал этот мир, просит меня о помощи! Я — Савиньен Сирано де Бержерак, слабый человек, отмечен и избран среди миллиардов!

«Вы сделаете то, о чем я вас прошу?» — произнес незнакомец.

«Непременно, — ответил я. — Даю слово! А свое слово я не нарушаю никогда!»

— Джил, не буду больше вдаваться в подробности нашего разговора. Скажу лишь, что он велел мне передать Сэму Клеменсу приказ найти человека по имени Ричард Френсис Бартон, одного из избранных. Мы должны отправиться с ним в Вироландо и в течение года поджидать остальных. Если даже соберутся не все, нам нужно через год отправиться в путь. Сам незнакомец обещал появиться в ближайшее время.

— Итак, мне предстояло разыскать Клеменса, жившего где-то за тысячи лье, и помогать ему в строительстве большом корабля. Я уже знал, кто такой Клеменс, хотя он родился спустя сто восемьдесят один год после моей смерти. Кому же знать, как не мне? Ведь я спал с его женой… Когда я заикнулся об этом, незнакомец пробормотал: «Да, я знаю».

«Но это обстоятельство запутывает все дело, — сказал я. — Что будет с Ливи? И захочет ли великий Клеменс взять нас на борт своего судна в такой ситуации?»