5

Тут предводитель островитян нахмурился, с его лица сошла улыбка и голос дрогнул от беспокойства.

— Скажи мне, странник, слышал ли ты о возврате смерти? Я говорю о вечной смерти. Мы живем на маленьком острове, и сюда приходит мало людей. Но от тех, кто здесь бывает, и от тех, с кем мы беседуем на берегу, мы слышим странные и тревожные вести. Люди говорят, что вот уже некоторое время ни один из умерших не поднимается вновь. Если человек убит, то он больше не проснется на далеком берегу рядом со своей чашей. Скажи, это правда или одна из сказок, которыми люди любят пугать других?

— Не знаю, — честно ответил Бартон. — Мы проплыли сотни миль, видели на своем пути несчетное число граалей и заметили то, о чем ты ведешь речь.

Бартон замолк, размышляя. Буквально на второй день после Великого Воскрешения начались воскрешения малые — или перемещения, как их обычно называли. Если человека убивали, если он кончал самоубийством или погибал от несчастном случая, то неизбежно на следующий день вновь оказывался живым — всегда в другом месте, не там, где обитал раньше, часто очень далеко, даже в другой климатической зоне.

Многие приписывали воскрешения вмешательству сверхъестественных сил, но большинство, в том числе и сам Бартон, жаждали более рациональных объяснений. Все разговоры о чудесах следовало отбросить. «Не к духам нужно обращаться!» — говаривал бессмертный Шерлок Холмс. Достаточно обратиться к законам физики.

По своему собственному опыту, вероятно — уникальному, Бартон знал, что тело умершего человека воспроизводилось со скрупулезной точностью. Оно воссоздавалось по проведенным ранее записям; раны исцелялись, пораженные ткани возрождались, утраченные конечности восстанавливались.

Где-то под поверхностью этого мира находился огромный термоионный конвертер, преобразующий энергию в материю. Очевидно, он использовал тепло железо-никелевого ядра планеты. Миллионы грейлстоунов, основание которых уходило в глубину, являлись терминалами этого механизма. Они образовывали сложнейшую систему, при мысли о которой у человека начинала кружиться голова.

Связаны ли с ней устройства для записи на клеточном уровне структуры мозга? Или, как полагал Фригейт, она осуществляется с невидимых орбитальных спутников, наблюдавших, подобно Богу, за каждым живым существом, видевших все и вся, даже гибель ничтожного червя в земле?

Никто ничего не знал; а если и знал, то хранил эту тайну в себе.

Преобразование энергии в материю системой грейлстоунов объясняло ежедневную трехразовую выдачу пищи для всех жителей речной долины. По-видимому, в днище металлических цилиндров был скрыт миниатюрный конвертер с электронным меню. Энергия передавалась цилиндру через камень-грааль и преобразовывалась в сложные вещества: так на свет появлялись мясо, хлеб, салат, табак, марихуана, виски, ножницы, гребни, зажигалки, губная помада и Жвачка Сновидений.

Одежду из полотнищ ткани также создавала система грейлстоунов. Рядом с возродившимся телом всегда появлялись стопка покрывал и цилиндр. В глубине, под каменными грибами, было скрыто устройство, способное каким-то образом переносить с необыкновенной точностью сквозь многокилометровую толщу почвы сложнейшую конфигурацию человеческой плоти, цилиндры и одежду. Люди и вещи возникали из воздуха — в буквальном смысле слова.

Бартон иногда задумывался: может ли случиться так, что перемещенное после смерти тело окажется в месте, занятом другим человеком? Фригейт утверждал, что это вызвало бы мощный взрыв. Но подобного не случалось — во всяком случае на памяти Бартона. Видимо, механизм переноса исключал возможность взаимопроникновения молекулярных структур. Однако Фригейт настаивал, что ту часть атмосферной среды, в которой формируется тело, необходимо удалить. Каким же образом предотвращалось неизбежное перемешивание молекул воздуха и плоти?

Кто знает? Значит, наука этиков располагала способами отвода воздуха и создания локального вакуума именно там, где появлялись тело, цилиндр, ткани — причем вакуума идеального, какого наука Земли за последнее столетие достичь не смогла. И при этом все происходило в полной тишине, без взрыва внезапно вытесняемых воздушных масс.

Загадкой оставался и вопрос о сканировании тел. Много лет назад захваченный в плен агент этиков по имени Спрюс рассказал о хроноскопе, приборе, позволяющем заглянуть в прошлое. С его помощью проводились исследования и запись всех человеческих существ, обитавших на Земле в период с 2 000 000 года до н.э. и до 2008 года н.э.

Для Бартона это было непостижимо. Он не мог представить себе телесный или визуальный возврат в прошлое. Фригейт разделял его сомнения, предположив, что слово «хроноскоп» Спрюс употребил иносказательно. Возможно, агент лгал.

Но, как бы то ни было, истину о воскрешении и сотворении пищи в грейлстоунах можно познать, обратившись к разумному толкованию физических законов; тут не требовалась магия и прочие чудеса.

— Что с тобой, Бартон? — осторожно прервал его молчание вождь островитян. — Тебя захватили духи?

— Нет, — Бартон очнулся. — Я просто вспоминал. Многие люди рассказывали нам, что в течение года никого не переносили в места, далекие от их прежнего обитания. Возможно, мы странствовали там, где этого просто не случалось. В конце концов, Река так…

Он замолчал. Сумеет ли он объяснить людям, не знающим числа больше двадцати, что такое десять миллионов миль?

— Река может оказаться такой длинной, что для путешествия по ней из конца в конец понадобится время, прожитое на Земле твоим дедом, отцом и тобой. Поэтому, если смертей даже будет больше, чем травинок между двумя грейлстоунами, все равно это несравнимо с числом живущих в долине. Возможно, еще есть места, где погибшие восстают опять.

— К тому же, сейчас умирает гораздо меньше людей, чем в первые двадцать лет. Мало осталось стран, где еще есть рабство. Люди создают государства, в которых охраняется порядок и покой их граждан, где их защищают от врагов. Убивают только жестоких людей, стремящихся захватить власть, женщин, еду. Правда, такие еще есть, но им трудно найти сторонников. Сейчас на Реке водворился порядок. Конечно, случаются раздоры, по большей части из-за рыбной ловли. Убийства тоже бывают — гнев и зависть не покинули человеческую душу. Однако смерть превратилась в редкого гостя… Может быть, там, где мы проплывали, не случалось ни убийств, ни перемещений.

— Ты действительно в это веришь? — спросил островитянин. — Или говоришь так, чтобы мы чувствовали себя счастливыми?

Бартон улыбнулся.

— Не знаю.

— Возможно, ты прав, — предводитель покачал головой. — Шаманы Второго Шанса утверждали то же самое. Еще они сказали, что этот мир — лишь ступенька, остановка для перехода в другой, лучший. Шаманы говорят, что если человек здесь становится лучше, чем он был на Земле, он уходит туда, где обитают великие духи. Правда, они считают, что есть только один великий дух. Я в это не могу поверить. Каждый знает — есть много разных духов, и высших, и, низших.

— Да, они так говорят, — согласился Бартон, — хотя могут ли они знать больше, чем ты или я?

— Они еще говорят, что один из духов, создавших этот мир, предстал перед человеком, пророком их церкви. И дух повелел ему нести истину людям.

— Я скорее поверю, что он был сумасшедшим или лжецом. Хотелось бы мне потолковать с этим духом… и ознакомиться с доказательствами его потустороннего происхождения.

— Сам я не слишком много думаю о подобных вещах. Лучше оставить духов в покое. Надо принимать жизнь такой, какова она есть; стараться, чтобы племя считало тебя разумным и добрым человеком.

— Возможно, это самый мудрый путь, — признал Бартон.

Сам он, однако, не был в этом убежден. Иначе зачем так стремиться к истокам Реки и далекому морю у северного полюса, где высилась Башня, обитель создателей и вершителей судеб этого мира?

— Не хочу обидеть тебя, Бартон, — вновь заговорил вождь, — но мне дано видеть души людей. Ты смеешься и рассказываешь веселые истории, но внутри нетерпелив и сердит. Почему ты не можешь спокойно поплавать на своей лодке, а потом где-нибудь обосноваться? У тебя добрая жена, а это — все, что нужно мужчине. Здесь хорошее место. У нас мир, тут нет воровства, если только не придут с Реки плохие люди. Иногда кто-нибудь из мужчин захочет показать, что он сильней других. Иногда повздорят мужчина с женщиной. Других бед мы не знаем. — Он помолчал, неторопливо затянулся сигарой, и задумчиво произнес: — Любому разумному человеку здесь понравилось бы.

— Нет, ты меня не обидел, — тихо ответил Бартон. — Но можно ли судить обо мне, не зная истории моей жизни — тут и на Земле? И все равно тебе бы это не удалось. Сумеешь ли ты понять меня, когда я сам себя не понимаю?

Он замолк, вспомнив другого вождя первобытного племени, сказавшего ему то же самое. Это было в 1863 году, когда Бартон, консул Ее Величества на западных африканских островах Фернандо По и Биафра Байт, посетил короля Дагомеи Желеле. Целью его миссии были переговоры о прекращении в стране человеческих жертвоприношений и торговли рабами. Он потерпел неудачу, зато собрал материалов на две книги.

Пьяный, кровожадный, распутный король держался с ним весьма высокомерно, в отличие от владыки Бенина, окрестившем в его честь одного из своих подданных. В те времена бенинцы относились к белым очень дружелюбно. В свой предыдущий визит Бартон даже получил звание почетного капитана королевской гвардии.

Что касается Желеле, то король как-то заявил Бартону, что он — хороший человек, но слишком сердитый и неспокойный.

Да, первобытные люди умели читать в душах. По-видимому, чтобы уцелеть среди них, нужно самому быть провидцем.

Заметив отрешенность Бартона, в разговор вмешался Монат, пришелец со звезды Тау Кита, и начал рассказывать о своей родине. Вначале островитяне посматривали на инопланетянина со страхом, но он сумел растопить их недоверие. Он хорошо знал, как расположить к себе людей. В Мире Реки ему приходилось это делать каждодневно.

Вскоре Бартон поднялся и сказал, что команде пора устраиваться на ночь. Поблагодарив ганопо за их гостеприимство, он добавил, что утром судно тронется в путь. Его намерение провести тут несколько дней изменилось, жгучий интерес, который он поначалу испытывал к этому народу, пропал.

— Нам бы очень хотелось, чтобы ты остался, — повторил вождь, — хоть на несколько дней, хоть на годы. Как ты пожелаешь.

— Благодарю тебя, — поклонился Бартон и с невеселой улыбкой повторил слова Синдбада-морехода: — «Аллах наделил меня страстью к странствиям». — Затем, задумчиво пробормотав: — Путешественники, как и поэты — племя безумцев, — он направился к судну, размышляя, верно ли процитировал свою книгу.

Теплые доски палубы скрипнули под его босыми ногами, и Бартон почувствовал, как проходит, отлетает прочь мрачное настроение. Прежде чем отправиться спать, он распорядился выставить охрану. Фригейт возразил: уединение их стоянки и доброжелательность островитян гарантировали безопасность. Но возражения приняты не были. Бартон считал стяжательство главной движущей силой человеческой природы, и Фригейту, в наказание за легкомыслие, досталась первая смена.

6

Прислонив к мачте копье, Бартон раскурил сигару. Фригейт остался с ним; они молча смотрели на меркнущие скопления звезд и рассеивающуюся пелену облаков. Прошло около получаса. Бледный свет — предвестник зари — размывал очертания небесных светил. Он расплывался все шире и шире, пока первые лучи солнца не упали на северную гряду гор.

Легкая вуаль тумана покрывала Реку и ее берега, окутывала деревья на холмах, где все еще виднелись огни. За холмами высились горные склоны; вначале пологие, они затем круто вздымались вверх, достигая десяти тысяч футов.

В первые годы Бартон полагал, что их высота по крайней мере вдвое больше. Потом он изготовил примитивный угломер и выяснил, что ошибался — крутизна серо-голубых и черных утесов обманывала глаз. Да, вокруг лежал мир иллюзий — физических, метафизических, психологических; впрочем, так было и на Земле.

Фригейт тоже закурил. Почти год он не прикасался к сигаретам, но сейчас «впал во грех из-за царившей вокруг благодати». Ростом американец почти не уступал Бартону. Зеленоглазый, темноволосый, с выразительным подвижным лицом, он невольно привлекал взгляд. Хотя его физиономия не отличалась правильностью черт — резкие складки у рта, полные губы, упрямый подбородок — она внушала людям доверие.

На Земле Фригейт, перепробовавший множество занятий, увлекался литературой и пытался написать беллетризированную биографию Бартона, озаглавленную «Неистовый рыцарь королевы». К сожалению — или к счастью, — ему не удалось закончить этот труд.

При первой встрече американец озадачил Бартона, отрекомендовавшись автором научно-фантастических романов. В своей прошлой жизни Бартон не встречался с подобным термином и только удивленно поднял брови. Теперь они снова вернулись к разговору, который длился годами.

Попыхивая сигарой, Бартон сказал:

— Помните, мы толковали о научной фантастике? Вы десятилетиями занимались этой дьявольщиной, Пит, но я до сих пор не понимаю, чем вы зарабатывали на хлеб насущный.

Фригейт ухмыльнулся.

— Только не пытайтесь выжать из меня точное определение; боюсь, на это не способен никто. Скажем, так: я работал в области литературного жанра, описывающего вымышленные события будущего. Этот жанр называется научно-фантастическим, поскольку наука играет в нем значительную роль. Вернее, развитие науки в грядущие века. Причем не только физики или химии, но и социологических, философских и психологических воззрений, существовавших при жизни автора.

— Фактически, любой рассказ о будущем — уже научная фантастика. Причем заметьте — роман, написанный, предположим, в 1960-м и обращенный к году 1984-му, будет восприниматься как фантастический и через четверть века. Более того, предметом научной фантастики может быть и настоящее, и прошлое — если в основе произведения лежит передовая наука соответствующей эпохи, и писатель способен более или менее точно определить пути ее развития.

— Я вынужден заметить, — добавил Фригейт, — что сделанное мной определение слишком широко: сюда попадают вещи, в которых и не пахнет наукой. Существует множество историй, в которых идет речь о явлениях и событиях абсолютно нереальных, поскольку они научно не обоснованы. Возьмите, к примеру, перемещение во времени, параллельные миры, ракеты, что мчатся со сверхсветовой скоростью, пришествие Господа нашего на Землю, всемирный потоп, порабощение человечества с помощью телепатии и многие другое — перечень их бесконечен.

— Почему же всю эту мешанину назвали научной фантастикой?

— Видите ли, фантастика существовала задолго до того, как некий человек по имени Хьюго Гернсбек придумал этот термин. Вы ведь читали Жюля Верна или «Франкенштейна» Мэри Шелли? Это тоже научная фантастика.

— Скорее просто фантастика, — отозвался Бартон.

— Но, собственно, вся беллетристика — это фантазия, выдумка. Разница между обычной выдумкой, именуемой реалистической литературой, и научной фантастикой заключается лишь в том, что в первой речь идет о возможном, о событиях, которые могут произойти, обо всем, что было и существует в прошлом и настоящем. В научной же фантастике рассказывается о невозможном или даже совершенно немыслимом. Некоторые критики предлагали назвать ее искусственной литературой, но этот термин не привился.

Бартон, однако, никак не мог понять, причем здесь наука, к которой он относился с большим уважением. Путаные речи Фригейта не проясняли сути дела.

— Вы можете считать, — с отчаянием заявил американец, — что научная фантастика — одно из множества несуществующих явлений, имеющих, тем не менее, свое обозначение. А теперь давайте потолкуем о чем-нибудь другом.

Но Бартон не собирался менять тему.

— Значит, ваше занятие было чем-то совершенно нереальным?

— Нет, профессия писателя-фантаста безусловно существует. Не существует, собственно, самой научной фантастики. Простите, Дик, но наша беседа стала напоминать диалог из «Алисы в стране чудес».

— Можете ли вы заработать деньги на писаниях, которые не существуют? — гнул свое Бартон.

— Почему же нет. Я не умирал от голодной смерти на чердаке. Правда, позолоченного «Кадиллака» у меня тоже не было, — добавил Фригейт, помолчав.

— Какого «Кадиллака»?

Вопрос слетел с уст Бартона, но он подумал о другом, о странном совпадении: женщина, с которой он спит, — та самая Алиса, вдохновившая Льюиса Кэрролла на создание его шедевра.

Внезапно Фригейт воскликнул:

— Что это?

Бартон обернулся к востоку. Там поток сжимали отвесные утесы; вода кипела меж скалистых стен. Вниз по течению к ним двигалась какая-то громада — вернее, целых две. Они словно висели над туманом. Ближняя походила на деревянную вышку, на которой, похоже, виднелась человеческая фигура. Дальняя казалась огромным круглым приплюснутым шатром. Основание этих сооружений скрывал туман.

Бартон залез на веревочный трап, растянутый между реей и бортом, и уставился на непонятный объект. Спустя минуту он крикнул Фригейту:

— Пит, по-моему, это плот! Невероятно большой! Они идут по течению, прямо на нас. Там вышка, и на ней — рулевой. Стоит столбом! Похоже, он…

Невероятно! Человек на вышке не шевелился. Но если он жив, то должен же видеть, что столкновение неминуемо! Бартон быстро соскользнул вниз. Фигура на плоту по-прежнему оставалась недвижимой.

— Будите всех! — закричал он Фригейту. — Живее! Нужно спасать судно!

Очутившись на палубе, Бартон вновь погрузился в густую пелену предрассветного тумана. Он перепрыгнул на причал и, придерживаясь рукой за борт, стал пробираться вперед, к носу, пока не нащупал швартовый кнехт. Ему удалось разделаться с тугим узлом, когда на палубе послышались голоса. Крикнув Каззу и Монату, чтобы они отцепили кормовой конец, Бартон в спешке задел коленом массивное бревно кнехта и несколько секунд скакал на одной ноге, шипя от боли. Затем он сбросил канат с бревна, добрался до трапа и поднял его на борт. Рядом возникли встрепанная женская головка и лицо Фригейта.

— Что случилось? — недоуменно спросила Алиса.

— Достали шесты? — Бартон повернулся к американцу.

— Да.

Он снова залез на веревочную лестницу. Плот неуклонно двигался к причалу. Человек на вышке был все так же недвижим.

С острова послышались голоса. Ганопо проснулись и тревожно окликали их.

Из густого тумана проступили голова и плечи Моната. Он выглядел химерой, чудовищем из готических сказаний. Очертания черепа походили на человеческие, но лицо… Лицо выдавало его неземное происхождение. Густые черные брови нависали над резко выступающими скулами, вокруг ноздрей колыхались губчатые складки плоти, плотный хрящ на конце носа прорезала глубокая впадина. Рот с тонкими черными кожистыми губами напоминал собачью пасть, огромные уши — морские раковины.

Где-то возле Моната находился Казз. Бартон не мог разглядеть его в тумане: неандерталец был коротышкой. Лишь когда он подошел совсем близко, стала видна его приземистая могучая фигура.

— Берите шесты и весла, отталкивайте судно от берега, — распорядился Бартон.

— Что происходит, черт возьми? — крикнула Бест.

— Они только собрались завтракать, — пояснил Фригейт.

— Ступайте за мной, — коротко кинул Бартон и выругался, уткнувшись лицом во что-то мягкое. Нащупав округлое плечо, он понял, что перед ним торчит Бест.

После некоторой суматохи они расположились по обоим бортам с шестами в руках. По сигналу Бартона команда дружно навалилась на них, упираясь в причал и в темную поверхность утеса. Оттолкнуться от дна им не удалось бы — корпус судна был так плотно зажат скалами в узком заливчике, что даже мужчины не могли протиснуть вниз шесты. Преодолевая течение, они выбрались из этой расселины и теперь, опустив шесты в воду, изо всех сил отталкивались от основания утеса. Дерево скользило по гладкому камню, тендер едва двигался.

До слуха Бартона долетел незнакомый голос. Он обернулся; темная фигура на вышке зашевелилась и испускала дикие крики. Сквозь туман доносились и другие слабые голоса. Круглая темная махина росла на глазах, сейчас она казалась головой какого-то гиганта. Бартон прикинул, что между ней и вышкой было не меньше ста ярдов. Значит, несущийся на них плот огромен. Он не мог представить его ширины и надеялся, что «Хаджи» успеет до столкновения проскочить к другой стороне острова и скрыться за скалой.

Теперь он заметил на вышке второго человека. Тот махал рукой и орал еще громче первом.

— Они совсем рядом! — со страхом воскликнул Фригейт.

Охваченный ужасом Бартон даже не обратил внимания на его панический вопль. Громадный плот всей массой неумолимо надвигался на крохотный тендер.

— Жмите во всю! — закричал Бартон. — Или нас раздавят!

Бушприт «Хаджи» уже достиг стрелки мыса. Еще десяток гребков, и судно отнесет течением за поворот. Тогда они спасены.

Крики с плота становились все слышнее, он приближался. Бартон бросил взгляд на вышку и свирепо выругался. Между вышкой и кормовой надстройкой появилась щель, которая продолжала расширяться. Это могло означать только одно — плот свернул с курса, чтобы избежать столкновения с островом, и шел влево, прямо на них. Вышка маячила сквозь туман в полутора сотнях ярдов.

— Взяли разом! — скомандовал Бартон.

Он не имел понятия, где на плоту находилась вышка — на носу или посередине. Если посередине, то изрядная часть палубы была впереди — и, следовательно, совсем рядом с судном. Из туманной мглы до него доносился голос человека на вышке, отдающего команды на незнакомом языке.

«Хаджи-2» уже обходил стрелку, но сильное течение относило тендер к скалистому склону. Они пытались оттолкнуться, но шесты лишь скользили по каменному утесу.

— Толкайте, сучьи дети, толкайте! — вопил Бартон.

Раздался треск, палуба взмыла кверху, кораблик откачнулся в сторону скалы.

Бартона швырнуло к борту; он ударился головой и начал проваливаться в темноту, смутно понимая, что лежит на палубе и пытается приподняться. Вокруг него раздавались истошные крики. Треск оснастки, рухнувшей под напором плота, был последним услышанным им звуком.

7

Джил Галбира пробиралась в густом тумане вслепую.

Прижимаясь к правому берегу Реки, она едва различала контуры изредка попадавшихся грейлстоунов. В сумрачной дали они казались зловещими гигантскими грибами.

Здесь, думала она, закончится, наконец, ее одиссея. Подобно призраку в волшебном каноэ, она плыла в белесой дымке, пересчитывая один за другим камни-граали. Ветер стих, но, преодолевая течение, каноэ и фигура женщины создавали слабый воздушный поток, тянувшийся следом. Тяжелые капли росы влажным покровом оседали на лице.

Она разглядела впереди слабый отсвет пламени. Так вот где будет ее прибежище! Свет разгорался, сверкая, словно дух огня. Оттуда донеслись звуки человеческих голосов, но людей не было видно. Только голоса. Голоса вне плоти.

Сама она тоже выглядела призраком — призраком монахини. Ее фигуру окутывали белые полотнища. Одно лежало капюшоном на голове, затеняя лицо, казавшееся смазанным серым пятном.

На дне каноэ грудились ее пожитки — словно два покоившихся в сырой мгле зверька, белый и серый. Сразу у ног лежал серый металлический цилиндр, ее «кормушка»; подальше — белый узел с самыми разными вещами: бамбуковой флейтой, дубовым кольцом с зеленым камнем — подарком ее исчезнувшего возлюбленного (для нее теперь — покойного), сумкой из рыбьей кожи, набитой всякими поделками. В привязанном к узлу чехле хранились лук и колчан со стрелами. Под сиденьем были спрятаны бамбуковый меч с наконечником из рога речного дракона, два тяжелых дубовых боевых бумеранга и мешок с камнями.

Огонь и голоса приближались. Кто эти люди? Стража? Пьяные весельчаки? Охотники за рабами, готовые схватить одинокого путника? Ночные ловцы любой добычи? Она угрюмо усмехнулась. Что ж, пусть сунутся! Старушка Джил сумеет постоять за себя!

Однако гомон скорее походил на звуки веселой пирушки. Она вспомнила рассказы о мирных землях низовья Реки. Ни в Пароландо, ни в соседних государствах рабства не было, и она открыто плыла в своем каноэ при свете дня. Люди на берегу встречали ее приветливо; здесь путник мог свободно знакомиться с окрестностями и, в урочный час, наполнить свою чашу у любого грейлстоуна. Хорошие места для жизни, но одна мысль неотступно преследовала ее: в Пароландо построен воздушный корабль — дирижабль.

Она слышала о нем от многих, но отнеслась к новости недоверчиво. Подозрительность была присуща Джил — правда, если принять во внимание ее поистине чудовищный жизненный опыт, можно ли было поставить это ей в вину? Она предпочла вначале все разузнать, затратив массу сил и изворотливости на проверку слухов, и лишь потом решилась отправиться в путь к желанной цели. И, вероятно, впереди ей предстоял выбор между жизнью и свершением — хотя сама жизнь, собственно, и есть высшее свершение. Чего же этот выбор потребует от нее?

Смерть уже не была проходным эпизодом в Мире Реки. Казалось, воскрешения прекратились, и древний ужас вновь вернулся к людям, вселяя страх перед неминуемым концом.

При свете огня она разглядела очертания огромного каменного гриба, вокруг которого двигались четыре темных силуэта. Уже можно было уловить запахи тлеющего бамбука и, как показалось ей, дымка сигар. О, небо! К чему Таинственный Благодетель подбрасывает людям эти омерзительные сигары?

Разговор шел на испорченном английском. Эти люди, наверно, крепко выпили, или английский для них не был родным языком. Впрочем, нет — самый пронзительный голос, доносившийся из тумана, явно принадлежал американцу.

— Ни в коем случае, — гремел он, — клянусь священным огненным кольцом этого педераста Сатурна! Здесь нет ни капли эгоцентризма, ни крохи отвратительной жажды стать центром вселенной! Я хочу построить самый большой дирижабль из когда-либо существовавших, сказочный корабль, который станет истинным владыкой неба. Это будет колосс, Левиафан! Грандиозней всех, что видели или увидят Земля и Мир Реки. Этот корабль должен поразить всех, заставить гордиться принадлежностью к роду человеческому. Красавец! Воздушное чудо! Уникум! Ничего похожего на созданное прежде! Что? Не прерывайте меня, Дейв! Я мечтаю о нем и не остановлюсь, пока не достигну желаемого. И достигну! Да!