Блэк фыркнул. Какая, к черту, дуэль? Этот О'Финн, должно быть, впал в детство и вспомнил игры в рыцарей Круглого стола!
Он собрался было дать холодный и достойный ответ, но тут заметил, что Баркер смотрит на него в упор любопытными карими глазами. Выражение лица сигнальщика без слов говорило о том, что он надеется на своего шефа — надеется, что тот не подведет и поднимет брошенную перчатку.
Блэк задумался. Вызов капитана слыхали все окрестные жители, и каждое ответное слово будет взвешено ими и так, и этак. Больше того, не пройдет и получаса, как обитатели долины в округе ближайших трех тысяч миль будут завороженно слушать барабаны, передающие эту историю вверх и вниз по течению Реки. Дуэль не на жизнь, а на смерть между Блэком, главой Телемской обители, и О'Финном, заместителем Мюреля! Или же барабаны с презрением поведают о его отказе? И он потеряет лицо?
Единственный разумный ответ мюрельцу — это твердое и решительное «нет». Блэк просто не имел права принять этот безумный вызов. Он обязан был доложить о нем Особому совету. А советники, естественно, проголосуют против такого средневекового варварства.
Им и в голову не придет подумать о чести. И хотя большинство телемитов одобрят его благоразумие, тень сомнения все-таки останется: а не испугался ли их предводитель? С другой стороны, немало найдется и таких, кто вообще не поймет разумности отказа, и они во всеуслышание объявят Блэка трусом.
Конечно, ему бы следовало наплевать на мнение злопыхателей. Все приличные государственные деятели так и поступали.
И все-таки… Честь — не пустой звук. И не только его личная, но честь всего Телема. Может, для престижа его небольшой страны будет лучше, если он примет вызов?
Вдобавок ко всему, хоть Блэку и немного стыдно было это признавать, но он действительно хотел сразиться с О'Финном. Детство взыграло, что ли? Какой бы глупой ни казалась дуэль, а было в ней что-то рыцарское: схватка крестоносца с сарацином, рыцарь, сражающийся с великаном…
— Дик! Дик!
Голос Филлис опередил ее, долетев из лестничного колодца. Мгновением позже на крыше появились ее короткие каштановые кудряшки, а за ними — округленные от волнения серо-голубые глаза.
— Я слыхала барабаны. И прибежала поскорее, пока ты не ляпнул какую-нибудь… какую-нибудь…
Она запнулась, заметив сердитый блеск его черных глаз.
— …глупость? — закончил за нее Блэк.
— Да! — взорвалась Филлис. — Да, глупость! Я знаю тебя как облупленного, и уверена, что ты готов принять вызов О'Финна.
— Хорошо, наверное, с такой легкостью читать в умах ближних.
— Дик, ты любишь напустить туману, и многие попадаются на эту удочку, но меня тебе не провести. Другое дело, что обычно я прикидываюсь, будто верю тебе, чтобы потешить твое самолюбие. Но сейчас не время. Дело слишком серьезно. Дик, тебя могут убить!
— Не исключено. Хотя какая разница? Ты же знаешь, я снова…
— Для меня — большая разница! — выкрикнула Филлис. — Я наверняка больше не встречусь с тобой! А я не могу без тебя жить!
— Ты просто впадаешь в истерику, — холодно заметил Блэк. — И сама не веришь своим словам. Ты прекрасно знаешь, что, оплакав меня, месяцев через пять или шесть, но никак не позже, приведешь в хижину другого избранника.
— Ох, Дик, Дик, как ты можешь быть таким жестоким!
Блэк взял ее за руку и увлек в уголок обнесенной парапетом с бойницами крыши, где Баркер не мог их подслушать.
— Сколько раз я просил тебя не выносить наши семейные дрязги за стены хижины! — сказал он тихим, но резким тоном.
— К черту! — воскликнула она. — Это вопрос жизни и смерти. Я не позволю тебе пожертвовать всем, что мы создали за двенадцать лет, в том числе и нашими отношениями, ради того, чтобы ты мог покрасоваться перед людьми и прослыть героем!
— Ах, не позволишь? — спокойно проговорил он. — Филлис, ты помнишь, что ты говорила о моей жене Изабель? Ты сказала: она, мол, слишком поклонялась мне и чересчур многое мне позволяла. Возможно, ты права, однако она по крайней мере не вмешивалась в мои дела. Будь она сейчас здесь, она бы страшно переживала, что я подвергаю свою жизнь опасности, но не возразила бы ни единым словом. Она с улыбкой протянула бы мне саблю и пожелала быстрее расправиться с О'Финном, ни на мгновение не усомнившись в моей победе. В то время как ты, к сожалению, считаешь, будто этот неуклюжий невежественный речник с Миссисипи настолько разбирается в военном искусстве, что может меня победить! Такое отсутствие веры в мои способности крайне огорчительно для меня.
Напуганная его резким тоном, подкрепленным свирепым взором и немилосердной хваткой стальной ладони, сжавшей ее руку, Филлис умолкла. Но когда он повернулся и пошел прочь, она крикнула ему вдогонку:
— И все равно я дам твоей женушке сто очков вперед! Потому что я люблю тебя как женщина, а не как бессловесная собака!
Блэк проигнорировал ее, но по смущенному виду Баркера понял, что тот тоже слышал. Это еще больше разозлило Блэка.
— Передай О'Финну, что я сражусь с ним на саблях, что победитель получит голову побежденного, а зрители не будут вмешиваться! — крикнул он сигнальщику. — Дуэль состоится после того, как мы с ним обсудим насущные вопросы. И это мое последнее слово!
Загремели барабаны. Их дробь подхватил дозорный, а когда все утихло, донесся еле слышный, словно эхо, звук барабанов с галеры.
— Извини за то, что я наговорила про Изабель, — тихо сказала Филлис, подойдя к Блэку. — Но мне хотелось бы, чтобы ты любил меня хотя бы настолько, насколько способен.
— Я сделал то, что должен был. И не потерплю, чтобы мне кто-то мешал — в особенности женщины.
Филлис, очевидно, поняла, что ее последний призыв к его сердцу и рассудку не нашел отклика, и, поникнув, скрылась в лестничном колодце.
Он проводил ее мрачным взглядом.
Глава 14
Блэк постоял немного, захваченный в плен мечтаниями. Взор его скользнул по большой стальной катапульте на колесах, стоявшей посреди крыши рядом с кучей камней. Потом он подошел к западному парапету и облокотился на кирпичи из обожженной глины.
Перед ним простирался квадрат Базарной площади, зеленеющий потоптанной, но упорной травой, пробивавшейся везде, где только можно. По площади сновали люди, разглядывая вещи, предлагаемые на обмен. Там и сям сидели коробейники, разложив перед собой товар — пустые тюбики из-под помады, переделанные в сережки, ручки и диадемы из рыбьей кости, сумки, сплетенные из стеблей или же сделанные из окрашенной мочой человечьей кожи, барабаны, тоже из кожи, глиняные свистульки, комнатные деревянные сабо, соломенные шляпки, юбки, сотканные из травяных нитей — последний писк моды среди женщин, — статуэтки из кости и разных мягких камней, костяные иглы, ножи и рыболовные крючки. На этом список, пожалуй, исчерпывался, если не считать товаров нематериальных. Их предлагали певцы, акробаты, шуты, бродячие артисты — в общем, все, кто умел хоть как-то развлечь публику. На людей, способных спеть или рассказать занятную историю, был большой спрос в долине, лишенной книг, фильмов и телевизионных шоу.
Людей на площади было не так уж много, поскольку основной обмен совершался по вечерам. И тем не менее телемиты, свободные от дневных обязанностей, стекались сюда потрепаться, и среди них толкалось даже несколько рабочих, занятых на строительстве «Речной кометы».
Сама же «Комета», вздымавшаяся между двумя доками, была частично скрыта строительными лесами. За ней виднелся высокий кран, который подавал оборудование в разные части судна. Кран приводился в движение паровым двигателем, чем телемиты очень гордились, ибо, насколько они могли судить, это был первый двигатель, созданный в долине. И единственный, проверенный в работе, поскольку двигатель самого парохода еще не был опробован. Топки его жаждали огня, однако на большом колесе не хватало еще шести лопастей. Их изготавливали на лесопилке, расположенной в горах у ручья, недалеко от заставы, охранявшей подступы к руднику.
Блэк с любовью рассматривал «Комету», и то почти чувственное наслаждение, что дарила она его взгляду, смыло остатки раздражения, вызванного ссорой с Филлис.
Судно было построено по образцу заднеколесных пароходов, ходивших по Миссисипи в девятнадцатом веке, отличаясь от них лишь несколькими деталями. Блэк заметил сияющую белую рубашку и широкие брюки Сэма Клеменса — во рту, как всегда, большая гаванская сигара, густая шевелюра блестит на солнце. Он стоял возле рулевой рубки и руководил установкой пулемета, который осторожно опускали краном в люльке на крышу рубки. Чарбрасс, стоявший на крыше с ключом в руке, ждал, когда большой ствол с барабаном окажутся в распоряжении его подручных. Блэка очень интересовал этот пулемет, способный, по его мнению, сделать «Комету» неуязвимой. Он воплощал в себе оружейные принципы, неведомые во времена Блэка. Барабан пулемета приводился в действие паром и, используя центробежную силу, выбрасывал поток железных пуль из ствола двенадцатимиллиметрового калибра. Не будь Блэк так занят, он сам бы помог в установке пулемета. Увы — ему приходилось довольствоваться лишь наблюдениями с крыши Замка. Ах, как он жалел, что пароход и пулемет не удалось закончить до прибытия «Мщения»! Тогда бы он не стал терять времени на переговоры, а сразу атаковал бы вражеское судно и потопил бы его или взял в плен.
Но пароход мог сойти со стапелей не раньше чем через неделю. А Мюрель, возможно, не станет ждать так долго. Если он нападет, думал Блэк, нужно будет во что бы то ни стало продолжать работу над пароходом. Попади судно в руки Мюреля — и двенадцатилетние труды Блэка пойдут прахом. Восхождение к истокам Реки и решение загадки здешнего мира отложится на долгое время — возможно, на годы.
Ричард перевел взгляд с облепленной рабочими «Кометы» на южную оконечность Базарной площади, окинув критическим взором строевые учения нескольких взводов телемского легиона. Пехотинцы были в стальных шлемах и легких кольчугах, надетых поверх стеганых рубах из травяной ткани. В левой руке каждый из них сжимал круглый вогнутый щит, в правой — длинную саблю. Это были регулярные войска, которые день и ночь охраняли внешние границы Телема на заставах, несли службу в Черном Замке и стояли на страже возле каждого поста РА и сигнальной системы.
У всех граждан Телема хранились в хижине доспехи, копья и сабли, но штатских муштровали только дважды в неделю. То, что они единственные в этой части долины владели оружием из закаленной стали, превращало их в грозную силу. И даже когда противник превосходил их числом, телемиты спокойно ходили куда хотели. Индейцы с противоположного берега, а также соседи с запада и востока завидовали им, однако нападать покуда не осмеливались. Каюга, правда, как-то попытались совершить парочку набегов, но увидав, как их оружие из кремня, кремнистого сланца и халцедона отскакивает, не принося вреда, от металлических кольчуг и шлемов, и испытав на своей шкуре удары острых, точно бритвы, сабель, изготовленных из метеоритного железа, нещадно кромсавших живую плоть, запросили мира. А теперь, когда Блэк через Це Чана предложил индейцам ограниченную партию стальных ножей и наконечников для копий, он мог рассчитывать на них как на союзников. Единственной загвоздкой было то, что мудрый вождь требовал больше оружия. Он знал, что Ричарду союзники нужны позарез, и хотел излечь из этого выгоду. Блэк, однако, надеялся, что Це Чану удастся уговорить Деканавидаха покончить с переговорами побыстрее, поскольку Мюрель, завладев источником железа, стал бы для ирокезов очень опасной угрозой.
Увы, и у Мюреля есть сторонники, подумал Блэк, повернувшись лицом к востоку. Там, где озеро снова сужалось до обычной полумили, жили белые люди, которые ненавидели Ричарда Блэка. В большинстве своем они были викторианцами, которых приводили в ужас либеральные нравы Телема, казавшегося им новыми Содомом и Гоморрой. Пережив, как и все остальные, шок воскрешения и последующий период адаптации к местным условиям, они по-прежнему цеплялись за старые догмы, которым поклонялись на Земле. Могучие молоты новой жизни разнесли в прах тысячу теорий, однако были вещи, слишком глубоко засевшие в сознании, чтобы их оттуда выковырнуть. В их число входили и определенные моральные нормы; так, например, викторианцы не могли смириться с мыслью, что гражданам Телема дозволялось жить как хочется. Естественно, что, повинуясь столь гибкому нравственному закону, телемиты вели себя порой очень странно и даже оскорбительно на чужой взгляд. Оскорбление усугублялось еще и тем, что жители Телемской обители очистили берега Реки на несколько сотен миль от всяческих мелких тиранов. Правда, сделано это было по просьбе живших там сообществ, так что они не могли заявить впоследствии, будто освобождение было им навязано рукой еще более сильного тирана. Ибо, хотя телемиты могли оставить там небольшие вооруженные гарнизоны для «поддержания порядка», они почти сразу убрались на свою территорию. Освобожденные же сообщества, после недолгого периода ликования и благодарности, начали косо поглядывать на Королевство Блэка, как они его называли. Им было невмоготу выносить таких безнравственных соседей, однако поделать они ничего не могли из-за недостатка организованности и полезных ископаемых.
И когда Мюрель года четыре назад появился милях в тридцать ниже по течению Реки, обстановка оказалась вполне благоприятной для создания такого же гангстерского государства, какое Блэк разгромил двенадцать лет назад.
Мюрель, согласно докладам, родился в Америке в конце первой мировой войны. Вырос в Чикаго, стал священником и вел, как он сам утверждал, образцовую жизнь. К тридцати трем годам, когда он погиб в автомобильной аварии, у него была жена, пятеро детей, сельский приход и практически никакого счета в банке. Воскреснув на берегу Реки, он пережил, как и все, приступ великого страха, сменившийся великим восторгом. Но в его случае восторг уступил место неудержимой ярости, вызванной тем, что, несмотря на воскрешение из мертвых, он не получил заслуженного вознаграждения.
Не в силах поверить собственным глазам, Мюрель взял свой грааль и целый год скитался по долине. После чего нехотя пришел к выводу, что если даже это и рай, то живут в нем отнюдь не избранные и что его земная жизнь, безупречная и безгрешная, не оказала никакого влияния на посмертное бытие.
А если это ад, то он совсем не похож на место, которое Мюрель с такими содроганиями — и не без внутреннего удовольствия — живописал своим прихожанам. долина не походила ни на райские кущи, ни на геенну огненную. Короче говоря, боги либо забыли о нем, либо посмеивались над ним в ладошку — если здесь вообще были боги, — поскольку жизнь на берегах Реки не так уж сильно отличалась от земной. Хотя была в ней одна черта, которой не было на Земле, по крайней мере в доказанном виде: несомненное воскрешение после каждой смерти.
Именно это обстоятельство сдерживало поначалу бушевавший в Мюреле гнев. Он не мог понять, что сие означает и какой урок он обязан для себя извлечь. Но в конце концов ему пришлось принять воскрешения как одну многих загадок долины, из чего он сделал вывод, что здешняя жизнь имеет лишь материальные ценности, а следовательно, нужно брать все, что она может предложить — женщин, спиртное и власть.
И несмотря на то, что Мюреля в очередной раз воскресили среди чуждого ему народа — низкорослых, длинноволосых и белокожих айнов, живших до вторжения в Японию на Азиатском материке, — он умудрился стать их вождем. В рекордно короткий срок он обзавелся гаремом и бандой головорезов, которая держала своих соплеменников в полурабском и полуголодном состоянии. Зато сами они, забирая у народа все спиртное и часть съестного, жили в относительной роскоши, насколько это было возможно в месте со столь ограниченными ресурсами.
Захватить власть над айнами Мюрелю помогло и то, что народ этот никак не мог прийти в себя, парализованный изумлением. В загробной жизни он лишился своего заступника, бога Медведя, а также своего изобильного волосяного покрова, бывшего предметом гордости айнов. Их, как и всех прочих обитателей долины, обработали таким образом, что волосы на лице перестали расти. Великолепные бороды исчезли напрочь. Это настолько выбило айнов из колеи, что они стали легкой добычей для любого хищника.
После нескольких лет такой жизни Мюрелю надоели уродливые коротконогие женщины и положение большой лягушки в маленьком пруду. В поисках себе подобных он отправился вниз по течению. Спустя еще несколько лет, пережив бессчетное количество приключений, он пристал к южному берегу, населенному группой полинезийцев. Они восприняли переход от смерти к жизни, а также с островов Тихого океана в долину совершенно естественно, как должное. И поскольку Мюрель поначалу не выказывал своих амбиций, его приняли с распростертыми объятиями. Но вскоре он столкнулся с итальянцем по имени Содзини, одним из проповедников новообразованной Церкви Второго Шанса. Малейший намек на теологию и метафизику вызывал у Мюреля приступы бешеной неприязни. Поэтому первым делом он заманил Содзини в горы — под предлогом теософского спора — и убил его. Это сошло ему с рук, но когда он попытался избавиться также от вождя местного племени, полинезийцы поймали его и забили дубинками насмерть.
Воскреснув в очередной раз и убедившись, что проломленный череп целехонек, Мюрель обнаружил, что снова находится на северном берегу, в тридцати милях к западу от Телема.
На сей раз он действовал умнее и, сколотив вооруженную банду, через пару лет уже правил своим растущим королевством. А теперь покушался на территорию Блэка.
И, подумал Блэк, у Мюреля неплохие шансы на победу. За такой лакомый кусочек, как Телем, этот подонок без сожаления пожертвует половиной своих людей.
Глава 15
В этот момент на крыше Замка появился посетитель. Блэк удивленно поднял брови. Он ждал советников, и визит Борбича оказался для него полной неожиданностью.
Мужчина вымученно улыбнулся. Его разбитые губы раздулись. Во рту не хватало двух верхних зубов.
— У вашего помощника очень сильный удар, — сказал он, касаясь пальцами опухших губ. — Но поймите меня правильно, мистер Блэк. Я пришел к вам не с жалобой, а, наоборот, с нижайшей просьбой простить меня за подстрекательство к бунту. Вы, наверное, знаете, что я призывал телемитов поджечь ваш корабль и открыть границу людям Мюреля.
— Да, мне это известно, — ответил Блэк. — И я мог бы казнить тебя как предателя и провокатора.
Борбич развел руками и улыбнулся. На его обезображенном и бледном лице промелькнуло выражение блаженного идиота.
— Конечно, вам ничего не стоит убить меня. Но совершив преступление, вы накажете себя, а не меня. Завтра я вновь восстану из мертвых и понесу слово Церкви страждущим людям, в то время как на ваших руках останется моя кровь.
— Все это пустые слова! — рявкнул Блэк. — Не забывай, что помимо смерти есть и другие виды возмездия. Я могу посадить тебя за решетку — причем, на довольно долгий срок.
— Только не вы, мистер Блэк. В вашем сердце нет такой жестокости. Я мог бы ожидать чего-то подобного от Мюреля, но от вас — никогда.
— Если ты так относишься к Мюрелю, то почему же призываешь людей отказаться от борьбы? Зачем полагаться на милость бандита, зная, что он не имеет никакого понятия о пощаде?
— Поймите, только непротивление злу может наполнить состраданием черствое сердце заблудшего грешника. Он должен почувствовать себя человеком, а не животным, против которого поднялись остальные люди. Ведь каждый из нас — даже самый падший и отверженный — несет в себе искру божественного света…
— У меня нет времени выслушивать твои проповеди, — сказал Блэк. — Зачем ты пришел?
Ричард осмотрел Базарную площадь, ожидая увидеть там группу разгневанных советников. Весть о его дуэли с О'Финном распространилась по всей обители, но никто из членов Совета так до сих пор и не появился.
— Зачем я пришел? — ответил Борбич. — За состраданием, мистер Блэк. За состраданием, которое является основным законом человеческого существования — основным и, пожалуй, единственным законом!
— А к чему оно приводит? — с усмешкой спросил Ричард, отказываясь признавать какой-либо смысл в словах русского.
— Мистер Блэк, вы не посещаете мои проповеди и, наверное, не знаете о том, какое огромное открытие сделала Церковь Второго Шанса. Недавно я беседовал с Филлис, и, судя по ее словам, она неоднократно пыталась передать вам мою историю, но вы каждый раз уклонялись от этой темы. Почему? Неужели боитесь того, что можете услышать?
— Ты когда-нибудь доберешься до сути дела? — взревел Блэк, и его глаза свирепо сузились. — Может быть мне надо уподобиться отцу Уильяму и пинками спустить тебя с лестницы?
— О, нет, мистер Блэк. Со мной вы можете не притворяться. Я знаю, что за вашим нарочито варварским видом скрывается отзывчивый и честный человек. Мне доводилось видеть, как вы оказывали помощь униженным и оскорбленным, и я знаю, какое доброе сердце бьется в вашей груди. К чему этот образ супермена? Он опасен и однажды может навсегда заменить собой вашу истинную сущность.
— И что же тогда произойдет?
— Ничего хорошего, поверьте. Но я опять уклонился от темы. Мы говорили о том, что сострадание является главным и обязательным законом человеческой жизни. Вы, вероятно, знакомы с биографиями величайших людей Земли. Я имею в виду не Цезаря и Наполеона, а людей, похожих на Святого Франциска, Будду и Иисуса Христа — воистину великих по скромности своей и безграничному состраданию!
Ах, сударь, я прошу еще минуту! Не будьте столь нетерпеливы! Обещаю, что мой рассказ заинтересует вас, поскольку эта история не только имеет глубочайший смысл, но и соприкасается с одной из самых сокровенных тайн долины.
Я услышал ее из уст основателя нашей Церкви, и именно она заставила меня отказаться от суеверий и ложных идолов земных религий. Я стал другим человеком, и, на мой взгляд, это был важный шаг на пути, уготованном для каждого из нас.
Свои первые годы новой жизни основатель провел среди индусов, большая часть которых родилась в Раджпутане в середине пятого века до нашей эры. Он научился их языку и освоил индусскую философию, отвергнутую к тому времени почти всеми ее прежними почитателями. Как видите, им тоже пришлось отделить земную шелуху от речных зерен истины. Позже основатель встретил индуса, который оказался знакомым самого Гаутамы Будды. И что интересно, он восстал из мертвых рядом с телом этого великого мудреца.
Заметьте, я сказал «с телом»! Будду тоже воссоздали во плоти, но искра жизни не вернулась в его холодное тело, и это воскрешение — возможно, одно на многие миллиарды — закончилось неудачей.
История произвела на моего друга глубокое впечатление. Он уловил в ней намек на разгадку некоторых тайн долины. Основатель отправился на место погребения Будды и расспросил людей, которые знали мудреца по земной жизни. Они клялись ему, что труп действительно принадлежал Гаутаме.
Какое-то время мой друг жил среди этих мирных и добрых людей, наслаждаясь покоем и гармонией их социального уклада. Но потом ему надоело сидеть и болтать языком, и он решил разгадать тайну нашего возрождения. Собрав свои небогатые пожитки, основатель отправился в долгий путь.
Через пару лет он встретил человека, который искал ответ на тот же вопрос. Этот итальянец из тринадцатого века воскрес среди своих современников и без большого труда восстановил былое положение, которое он занимал на Земле. Будучи там принцем небольшого королевства, итальянец и здесь вел нескончаемую борьбу за власть и новые территории. Все это продолжалось до тех пор, пока он не взял в плен высокородного провансальца, который считался его главным соперником. На одной из веселых пирушек тот рассказал ему странную историю о том, что во время своего первого воскрешения на берегу Реки он очнулся рядом с трупом. Несмотря на молодое тело покойника, провансалец узнал в нем старца, который за свою смиренную и набожную жизнь был канонизирован и стал святым угодником. Этот человек, как никто другой, заслужил жизнь после смерти. Но его идеально воссозданное тело оставалось холодным, как камень. Святого с почестями похоронили, и провансалец, знавший его лично, долгое время недоумевал по поводу такой превратности судьбы.
Услышав эту историю, принц будто взвалил на свои плечи тяжелую ношу. Он не мог отбросить ее, и через несколько недель неясный зов души позвал его в дорогу. Принц ушел, ничего не сказав своим подчиненным, поскольку те по наивному невежеству могли прибегнуть к насилию, чтобы удержать его от этого поступка. Он прошагал многие мили, расспрашивая о неудавшихся воскрешениях и рассказывая людям о странном случае с провансальским святым. А потом, совершенно случайно или по воле провидения, странствующий принц повстречал моего друга и услышал его историю о великом Будде.
Вполне понятно, что общий интерес связал их дружбой, и они решили объединить свои усилия. Им часто приходилось пересекать территории с враждебно настроенными поселенцами, поэтому, во избежание ненужных столкновений, они строили лодку и спускались вниз по течению на несколько миль.
Целью их поисков был сбор сведений о тех людях, чьи тела так и не ожили в День Великого Крика. Опросив не меньше миллиона человек, они уже начали терять надежду на успех, как вдруг однажды вечером, сидя у костра гостеприимных самаритян из первого века, двое друзей услышали рассказ о несчастной женщине, чья дочь оказалась еще одним мертвым лазарем.
Отыскав на следующий день жилище этой женщины, они расспросили ее о дочери, и она подтвердила факт неудачного воскрешения. Ожив на берегу Реки, самаритянка начала поиски своих детей и вскоре встретила старого знакомого, который сообщил ей печальную весть. Ее любимую дочь нашли мертвой и погребли в земле по старому обычаю. Причем, ее никто не убивал. Она просто почему-то не ожила, и искра души не согрела холодного тела.
Скорбящая мать тут же отправилась к могиле и попросила людей выкопать тело дочери, чтобы увериться в ее трагической смерти. Труп пролежал в земле несколько дней, но она опознала дочь. С тех пор ее сердце превратилось в незаживающую рану.
Так чем же этот случай напоминал два первых инцидента? Только тем, что обе женщины заслужили на Земле славу добрых и праведных людей, посвятивших себя бескорыстной помощи бедным, больным и угнетенным. В отличие от Будды и святого угодника они имели семьи и детей. По словам матери, ее дочь отличалась очень пылким и вдохновенным характером. В земной жизни ей не раз доводилось страдать из-за несправедливости людей, и, наверное, поэтому небеса уберегли ее от новых невзгод в долине.
Блэк, сам того не желая, увлекся рассказом Борбича.
— Подожди, подожди! Зачем вмешивать сюда замужество, детей и характер, если ты не упоминал о них в двух первых случаях?
— Основатель нашей Церкви пытался обобщить эти три инцидента и выделить основные качества невоскрешенных лазарей. Их сходство могло стать ключом к объяснению самой загадочной тайны долины.
Все три случая имели несколько общих черт: человеколюбие, веру в Бога, самодисциплину, здоровое отношение к пище и одежде, убежденность в высоком предназначении бытия и наличии жизни после смерти, глубокую неприязнь к угнетению и презрение к условностям, если те вредили развитию милосердия и сострадания.
Тем не менее, эти факторы еще ни о чем не говорили. Два друга продолжили поиск и за три года узнали о трех новых случаях неудачного воскрешения. В отличие от первых они произошли в разное время через несколько лет после Дня Великого Крика. Причем, в каждом эпизоде тело перенесенного незнакомца не имело следов насилия или каких-либо знаков, которые указывали бы на причину смерти. Судя по всему, эти двое мужчин и женщина были убиты в других областях долины, но по неясной причине процесс их воскрешения оказался незавершенным. Они так и не вернулись к жизни.
К сожалению, основатель не нашел людей, которые знали бы кого-нибудь из этой троицы. Его долгие поиски и расспросы ни к чему не привели. Но он не стал отчаиваться, так как верил, что эти аномальные события почти ничем не отличались от трех первых случаев. А потом мой друг получил новые доказательства и раскрыл загадку незаконченных воскрешений!
— И в чем же был секрет? — спросил Блэк.
Рассказ Борбича заинтриговал его, но, взглянув на Базарную площадь, он увидел группу советников, которые направлялись к Замку. Это означало не только быстрое завершение интересной беседы, но и неприятное объяснение по поводу дуэли с О'Финном. Блэк тяжело вздохнул и начал обдумывать предстоявшую речь перед членами Совета.
— По мнению основателя нашей Церкви, питающие камни, граали, да и сама долина, являются искусственными сооружениями, созданными специально для воскрешенных людей, — продолжал Борбич. — Благодаря им мы должны освободиться от оков собственной плоти и научиться жить вне тела!
Он замолчал, наблюдая за эффектом, который произвели его слова. Руки Борбича подрагивали от возбуждения. На округлом лице появился румянец. Так и не дождавшись никакой реакции от Блэка, он торопливо продолжал:
— Я понимаю, что это утверждение кажется необоснованным и немного напыщенным. Но основатель решил, что нам дарован еще один шанс — второй и, возможно, последний, поскольку первую битву за личное спасение мы безнадежно проиграли.
— И в чем же заключается это личное спасение? — спросил Блэк.
— В способности приблизиться к великим истинам, которые находятся за гранью нашего восприятия, — ответил Борбич. — Или, другими словами, в окончательном слиянии с Богом.
Блэк презрительно фыркнул.
— Сказать по правде, мне понравилась твоя история. Но теперь ты несешь какой-то мистический вздор, и я думаю, что нам надо прервать эту встречу. У меня есть более важные дела, и мне некогда выслушивать твою околесицу о великих запредельных истинах и слиянии с Вездесущим.
— Вы не поняли меня! — вскричал Борбич. — Я пользуюсь этими терминами только потому, что наш язык не имеет точных определений для тех переживаний и возможностей, о которых идет речь! Я просто вынужден использовать мистические понятия, какими бы наивными они вам ни казались. Если вы позволите мне объяснить суть…
