Последний дар времени

Грибердсон улыбнулся.

— Нам необходимо поговорить о политике в отношении вотаграбов. Нужно, чтобы каждый четко понял нашу позицию. А это не так просто, потому что объясняться с ними мы можем лишь с помощью знаков.

Было очень поздно, когда погасли огни и усталые ученые, воташимги и гости легли спать. Но Грибердсон был доволен, он убедил туземцев, что между племенами возможна дружба. На следующее утро фон Биллман уложил в ранец внушительный сверток и вышел в сопровождении двух вотаграбов, нагруженных приборами и инструментами.

Он был в отличном настроении и шутил.

Вотаграбы не понимали слов, но догадывались, что он шутит, и улыбались за компанию.

Провожая его взглядом, Речел спросила:

— Разумно ли с нашей стороны отпускать его одного, Джон? Грибердсон не ответил. У него выработалась привычка, особенно в общении с Речел, не отвечать на вопросы, которые не нуждались в ответе.

Речел поджала губы и взглянула на Драммонда. Тот пожал плечами и отошел.

Драммонд понимал, что Речел хочет заручиться его моральной поддержкой, прежде чем начать говорить с Грибердсоном о его прошлом.

Но фон Биллман ушел столь неожиданно, что они растерялись. Казалось, с приходом Грибердсона все выяснится, но вот он здесь и по-прежнему неприступен. Но если даже он ответит на все вопросы, что тогда? Им еще долго жить и работать вместе. Речел упорно отвергала любые подозрения о том, что Грибердсон занял должность руководителя экспедиции при помощи грязной игры.

Драммонд с оттенком иронии интересовался у жены, откуда такая уверенность в непогрешимости начальника.

Речел ссылалась на подсознательное чутье, на женскую интуицию, пусть иррациональную, но всегда безошибочную. Интуиция говорила ей, что Грибердсон не преступник и не маньяк. Она знала, что Джон — очень гуманная личность, как моль знает, что летящий предмет — не летучая мышь. Когда она сказала об этом Драммонду, тот рассмеялся и спросил, как могло случиться, что Речел стала доктором зоологии?

Рассердившись, Речел заявила, что он напрасно не верит в ее интуицию, которая в свое время подсказала ей, что Силверстейн сильный человек, хороший муж и что он ее любит. Время показало, что она ошибалась. Вполне может быть, что она ошибается и сейчас. Эти слова задели Драммонда за живое, и ссора разгорелась вновь.

4

Лето промелькнуло быстро, и на смену ему пришла короткая осень ледниковой эпохи. Грибердсону не давала покоя мысль о путешествии к югу, хотя бы и кратковременном. Но здесь, на этой небольшой территории, оставалось еще столько работы, что, казалось, любой перерыв мог лишь причинить ущерб делу. Грибердсон сверх собственных ожиданий продвинулся в изучении языка воташимгов, пополнив свой словарный запас. Язык этот, довольно неудобный для обмена интеллектуальными идеями, открывал на удивление широкие возможности для передачи эмоций, ощущений и впечатлений, и оказался вполне совершенным, когда затрагивал привычные для воташимгов технологию и предметы: охоту, сорта поделочных камней, оттенки пламени, формы сугробов выпавшего снега и разновидности пород животных.

Считать можно было на языке воташимгов до двенадцати. За пределами этого числа использовалось понятие «много». Но иногда туземцы могли подробно описать любого бизона из стада в сорок голов.

Эти люди с феноменальной легкостью запоминали длиннейшие сказания и колдовские заклинания. Певец Везвим мог без передышки прочесть нараспев поэму в четыре тысячи строк. В присутствии Грибердсона он делал это трижды за два месяца, и содержание поэмы при этом практически не менялось. Впрочем, если у певца появлялось желание импровизировать, он мог позволить себе это в любой момент.

Стопы поэмы разделялись по звуковой долготе, не похожей на звуковую долготу в классической римской или греческой поэзии. Ритма не было, но аллитерации присутствовали в избытке.

Поэму вряд ли можно было назвать эпической в привычном смысле. Скорее всего, это было обширное описание разнообразных приключений героев, тотемных животных и злых духов вперемешку с заклинаниями и фольклорным волшебством. Среди древних эпосов самой близкой к ней была финская «Калевала». Действие поэмы начиналось в далеком «давным-давно», еще до рождения Вселенной, и длилось несколько поколений, вплоть до кончины последнего из героев. Нынешние люди, как говорилось в поэме, были слабые, заурядные и нищие духом, не способные поступать так, как поступали некогда предки. Грибердсон был удивлен тем, что такое маленькое, технологически отсталое общество оказалось способным создать столь отвлеченную и пластичную поэму. Не поделиться своими наблюдениями с сотрудниками он просто не мог.

— Жаль, что путешествия во времени имеют предел, — сказал Драммонд. — И мы не можем отправиться вглубь веков, чтобы узнать о происхождении поэмы более подробно. Грибердсон кивнул, соглашаясь. Однако, обстоятельство это, казалось, его не слишком огорчало. Никогда он не чувствовал себя таким счастливым, как в эти дни. Он регулярно ходил на охоту в одиночку или с мужчинами племени, пользуясь лишь туземным оружием.

Только в тех случаях, когда нападали крупные звери, ему приходилось браться за винтовку. Без мяса Грибердсон не возвращался.

Вокруг озер гнездились огромные стаи уток, и Грибердсону доставляло огромное удовольствие каждое утро на рассвете уходить на промысел, вооружившись пращой или дротиком. Иногда он ставил силки, иногда брал дробовик и в такие дни приносил птиц дюжинами.

— Это рай, — сказал он однажды вечером Силверстейну. — Мир, каким он должен быть. Людей мало, дикая жизнь — в изобилии. Представь только, какой должна быть сейчас Африка! Весной нам непременно следует там побывать.

Поведение Грибердсона часто раздражало Драммонда. Англичанин, по его мнению, слишком много времени отдавал охоте вместо того, чтобы заниматься научной работой. Речел, вставшая на защиту шефа, возражала против подобных комментариев о его деятельности — он изучает быт племени, не только наблюдая, но и вживаясь в него. Кроме того, неужели Драммонд с чистой совестью может утверждать, что Джон пренебрегает той или иной из своих обязанностей ученого?

Раз в два дня фон Биллман выходил на связь. К первому снегу он собрал достаточно материала, чтобы обеспечить себя работой на несколько лет. Отчасти ему даже удалось овладеть необычной речью племени, обильной шипящими.

— Завтра возвращаюсь, — сказал он однажды. — А сегодня вечером в мою честь устраивают праздничный ужин, на котором нам предстоит съесть мамонта, бизона, лошадь, множество уток и гору ягод и кореньев, запивая все это перебродившим соком ягод и фруктов — помните, я вам говорил?

Это было еще одно неожиданное открытие.

Никто не предполагал, что в столь далекие времена людям был известен алкоголь. Механизм его воздействия оставался для древних, разумеется, тайной за семью печатями. К тому же далеко не все племена умели изготовлять хмельные напитки. Например, воташимги ничего об этом не знали.

Главной причиной возвращения фон Биллмана, помимо стремления воссоединиться с товарищами, было то, что вотаграбы собираются перекочевывать. Это противоречило гипотезе, утверждавшей, что миграции племен происходили лишь в теплое время года. Зимой же люди отсиживались в пещерах и иных жилищах, так как считалось, что арктические зимы в Центральной Европе были слишком суровы. Но в том времени, из которого прибыли путешественники, эскимосы круглый год кочуют по северным льдам, имея все необходимое, чтобы успешно противостоять природе. В Мадленской эпохе дело, как видно, обстояло так же.

Иногда туземцы зимовали на одном месте, если могли обеспечить себя пищей. Но если возникала угроза голода, люди укладывали шатры и уходили вслед за стадами. Дичи в округе становилось все меньше, и виной этому отчасти было волшебное оружие пришельцев. Племя ело досыта, и детей в те дни умерло меньше, чем обычно.

Но вскоре такие крупные животные, как мамонты и носороги, исчезли. Часть их была уничтожена племенем, а остальные, должно быть, ушли, как уходили каждый год с наступлением холодов. Исчезли неведомо куда бизоны, лошади, а вслед за ними и лоси. Даже крупные хищники, медведи и львы, которых не тронули пули, решили, что от людей следует держаться подальше. Наконец и олени, съев весь лишайник и ягель, двинулись к югу.

Грибердсону все же удалось решить проблему, оставаться экспедиции на месте для дальнейшего интенсивного изучения племени или отправляться на поиски новых земель. Он давно уже заметил, что мадленцы имеют обычай обсуждать между собой сны.

Грибердсон, зная с каким уважением относится племя к мнению Гламуга, толкующего сновидения, умело играя на сознании дикарей, осуществил свою идею. Он рассказал, как легка должна быть жизнь там, где снега не так глубоки, и вскоре некоторым людям приснилось, как племя уходит на юг. Посоветовавшись друг с другом, они направились к шаману. Кое-кому из них приснилось, что шествие возглавлял Грибердсон. Людям, которым снилось желаемое и которые понимали, что живут под защитой и покровительством Грибердсона, хотелось, чтобы он отвел их в рай. Гламуг, придя к англичанину, пересказывал ему сны соплеменников. Грибердсон согласился с выводами шамана. Да, он будет счастлив вести племя в неведомые края, но отправиться они смогут не раньше, чем длинный серый корабль будет установлен на вершине холма.

Земля окаменела от мороза, и тонкий слой снега покрыла ледяная корка. Туземцы, испытывавшие благоговейный страх перед пришельцами, до сих пор ни разу не отважились приблизиться к непонятному предмету. Они пришли к кораблю в сопровождении Грибердсона и, поставив его на салазки из дерева и бивней, начали подъем. Чтобы салазки не скользили, их стопорили, вбивая позади бивни и кости.

Тем временем охотники из другой группы кирками, изготовленными из оленьих рогов, дробили лед и мерзлую землю на вершине холма.

В ямы врыли столбы. На столбах закрепили длинные сыромятные ремни, привязанные к салазкам. Очень медленно салазки с трехтонной кладью поползли вверх по склону. За работой день пролетел незаметно. Солнце зашло, но работа продолжалась при свете сосновых факелов и электрических фонарей. Пар от дыхания стыл на морозном воздухе, бороды и лица людей покрыла изморозь. Как известно, физические упражнения на свежем воздухе способствуют появлению незаурядного аппетита. Поэтому на его отсутствие никто из работающих пожаловаться не мог. Речел галлонами варила какао. Дикари пробовали его впервые и не могли напиться вволю. Грибердсон работал наравне со всеми и все время шутил, соревнуясь с Ангрогримом, пытаясь доказать, что несмотря на разницу в росте, по силе ему совершенно не уступает.

Около десяти часов вечера корабль оказался в нужной точке. К бортам его со всех сторон подкатили крупные валуны. На этот раз обошлось без травм и жертв.

— Если кто-то захочет с перепугу столкнуть корабль вниз, — сказал Грибердсон, — никакие камни его не удержат. Но сомневаюсь, что кто-то посмеет к нему приблизиться. Слишком уж он чужой для этого времени.

Утро следующего дня выдалось морозным, но прозрачным и солнечным. Уложив шатры и утварь, люди привязали их к шестам с плоскими концами, способными, как лыжи, скользить по снегу. Женщины и подростки тащили волокуши, а взрослые мужчины охраняли колонну с фронта, тыла и флангов. Они пели «Песнь уходящих», прощаясь с землей, давшей приют племени на три сезона. Возможно, в будущем они вернутся сюда.

И еще они пели песнь Шимг-гаймка, легендарного героя, который давным-давно привел их в эти места с далекого юга. В конце песни имя Шимг-гаймка оказалось замененным именем Грибердсона. Очевидно, ему предстояло стать новым героем, еще более великим, чем прежний.

Путь к югу был долог. Начались затяжные снегопады, и были дни, когда невозможно было сдвинуться с места. На привалах Драммонд и Речел, закутавшись потеплее, старались отсидеться в теплом доме, установленном на лыжах, а Грибердсон и фон Биллман уходили с охотниками. Они брали с собой ружья, потому что пользоваться в этих условиях оружием племени означало обречь его на голодное существование. Дичь исчезла, но они знали, что где-то поблизости скрываются олени и бизоны. Снежные заносы служили укрытием бегемотам, мамонтам и носорогам.

Попадись такой зверь людям на глаза, он был бы заколот без промедления, бежать ему было некуда.

В конце концов Грибердсон обнаружил долину, в которой находилось стадо бизонов в тридцать голов. Он застрелил трех самцов.

Люди свежевали туши и резали мясо, в то время как остальные бизоны, как ни в чем не бывало, выкапывали из-под снега жухлую траву. Быки фыркали и ревели, но ни один из них не решился напасть. Вскоре появились крупные серые волки и сожрали то, что оставили люди. Оглянувшись назад, Грибердсон увидел, что волки крадутся к стаду, но он сомневался, что звери посмеют открыто напасть.

Три дня люди отъедались, затем вновь отправились в путь. Они шли с частыми привалами и наконец вышли к подножию Пиренеев. Перевалы оказались перекрыты снегом и льдом. Оставался выбор: либо зимовать, либо огибать горы морским путем. Здесь Грибердсон впервые встретил серьезное противодействие со стороны воташимгов. Они ничего не знали о лодках, они даже не умели плавать.

Когда дикари поняли, что их ожидает, они отказались наотрез. Даже то обстоятельство, что лодки пойдут вдоль берега, не могло их успокоить.

Ужас парализовал людей.

Ученые выдолбили бревно и сделали из него челн. Здесь, на юге, встречались достаточно крупные деревья. Они увлеченно трудились три дня и на четвертый опустили лодку в холодную с изрезанным берегом бухту, которая в будущем получит название Бискайского залива. В течение часа они ходили на веслах вдоль берега, демонстрируя туземцам преимущества водного транспорта.

Затем пристали к берегу, где их поджидали завороженные туземцы. Но отказаться от роли зрителей они не соглашались, личное участие для них было немыслимо. Лишь двое составили исключение: Ангрогрим, который очень опасался за свой авторитет, и Ламинак, заявившая, что готова идти куда угодно за Грибердсоном.

Англичанин не преминул этим воспользоваться. Неужели люди Медведя трусливее девочки? Неужели они не решатся на то, на что решился ребенок?

В конце концов он сказал, что сочинит песнь о трусливых воинах Медвежьего народа, если они не будут строить лодки, чтобы идти на них вдоль побережья.

Но прошло еще две недели, прежде чем туземцы научились ходить на веслах, причем несколько раз лодки опрокидывались и гребцы оказывались в воде. Трое заболели пневмонией, но Грибердсон быстро поставил их на ноги. Для безопасности туземцам раздали спасательные надувные пояса, которые прихватили с корабля в достаточном количестве.

Грибердсон предусмотрел, что они могут пригодиться, вообще же пояса применялись для перевозки по воде образцов и проб. Каждый контейнер был снабжен таким поясом. Иногда их использовали, чтобы повысить устойчивость лодок. Флот из десяти больших челнов покинул берега будущей Галлии и, не отдаляясь от берега, начал огибать с севера Иберийский полуостров. Вот уже приблизилось место, где в будущем расположится Лиссабон. Лодки качнулись на волне в последний раз, затем их вытащили на берег и разгрузили. Люди Медведя были довольны, никогда прежде им не случалось жить на море, и они надеялись, что никогда больше не придется. Стараясь держаться юго-востока, Грибердсон вел колонну в глубь полуострова.

Они миновали широкие равнины и углубились в густые леса. Фауна здесь была отчасти иной, чем на севере. Рыжие олени и дикие кабаны водились в изобилии, и довольно часто встречались мохнатые стада бизонов, густошерстных носорогов и мамонтов, хотя и не столь многочисленные, как по ту сторону Пиренеев. Через тысячу лет, а может быть, и раньше, бегемотам предстояло стать редкостью в Иберии — на смену им придут слоны.

Пещерных львов, медведей и гиен было достаточно, чтобы они представляли опасность на охоте. Да и иберийцы были ничуть не миролюбивей своих северных соседей. Но им хорошей острасткой послужили несколько выстрелов в воздух.

Но случалось, что они проявляли большую настойчивость и не отставали, тогда в них стреляли ампулами с наркотиком, которые не были безопасны, они ударяли с большой силой и причиняли сильную боль, а иногда даже ломали руки и ребра, но не убивали, за исключением одного случая, когда наркотик оказался аллергеном, и вражеский воин скончался в муках.

Грибердсон вскрыл труп, сфотографировал каждый орган в отдельности, произвел анализ крови и тканей, изучив их генетическую структуру. Фон Биллман тем временем записал речь троих пленных. К моменту освобождения они снабдили его основами грамматики и словарным запасом в шесть тысяч слов. Правда, отпустить пришлось лишь двоих, так как третий умер. Никаких повреждений ему не было причинено, и Грибердсон предположил, что смерть наступила в результате тревожного синдрома. Вскрытие подтвердило этот диагноз. Человек получил шок, от которого не смог оправиться. Впервые он испугался, когда проснулся и обнаружил себя в руках чужих людей. И, к несчастью, увидел, как Грибердсон развесил на кустах останки прооперированного трупа, решив, что такая же смерть ждет и его.

Тем не менее фон Биллман был доволен.

Он считал, что пленные говорят на языке, который был непосредственным предком наречия басков. С точностью этого утверждать было нельзя, так как многое зависело от стационарных исследований. Кроме того, большую помощь должна была оказать экспедиция в восьмитысячный год до нашей эры. Тысячелетняя глоттохронология могла выявить значительные изменения. Действительно, один и тот же язык, если изучать его с перерывом в три тысячи лет, может выглядеть, как два совершенно разных наречия. Это правило выполняется для большинства современных наречий. Многие языки обладают большой устойчивостью к переменам, например, русский и латынь — взять хотя бы мутацию латыни — во французский.

Но двенадцать тысяч лет способны настолько изменить любой язык, что трудно в дальнейшем найти какую-то связь между главным стволом и ветвями.

Неспециалисту сложно поверить, что индийский, русский и английский языки имеют общего предка. А возраст этого предка — какие-то три с половиной тысячи лет.

— Ныне со всей очевидностью можно утверждать, что знакомый нам язык басков — последний потомок огромной сверхсемьи, населявшей ранее всю Европу, а может быть, и северную Африку и часть Азии, — сказал Роберт. — Но индохеттские языки во время расцвета стерли большинство баскских. В районе Эльбы стала расти небольшая группа, или вернее, небольшие группы, индохеттов. Завоевывая одни народы, поглощая другие, они распространили свои языки на соседние районы. Но и эти языки со временем изменялись, порождая германские, славянские, тюркские и, бог знает, какие еще, не сохранившиеся до наших дней. Вот почему я хочу отправиться в те места и узнать, существовал ли там индохеттский язык. Затем экспедиция в восьмитысячный год даст более поздние сведения, и мы сможем составить своего рода глоттохронологию.

Фон Биллман раскраснелся от возбуждения и не мог сидеть спокойно. Слишком уже велика была его любовь к древним языкам, так полюбить он не мог даже женщину. Во всяком случае, так казалось Речел, которая, естественно, склонна была преувеличивать.

Фон Биллман добавил, что во Франции, а может быть, и во многих других областях Европы должны были существовать племена, говорившие на баскских наречиях, как это имеет место здесь, в Иберии. Раз нашлось одно наречие, если оно, конечно, баскское, могут найтись и другие, а следовательно, нужно искать и брать в плен больше «языков». Но здесь следовало обдумать этическую сторону. Одно дело — усыпить и пленить аборигенов, проявивших враждебность, другое нападать на человеческие существа и лишать их свободы, пусть даже ненадолго, тем более — во имя науки, имеют ли ученые на это право?

Грибердсон напомнил, что времени у них всего лишь четыре года. При таком сроке трудно вести подобные исследования, остается довольствоваться случайными сведениями. Если они будут скрупулезно рассуждать о «правах» туземцев, загадка речи до-басков решена не будет.

Он настаивал на том, чтобы продолжать захватывать пленных. В конце концов, внакладе они не останутся — после допроса их будут отпускать, нагрузив мясом.

Речел возражала. Она говорила, что для смерти одного из них было достаточно самого факта пленения. То, что случилось один раз, может повториться.

— Это произошло потому, что я не был готов к подобной случайности, — сказал англичанин. — Впредь я буду пользоваться противошоковыми средствами при первых признаках тревожного синдрома.

Речел это было не по душе, но она уступила. Драммонд заявил, что все эти люди все равно скоро умрут, да и не стоит горевать, что им придется вытерпеть ряд мелких неудобств, если это принесет пользу науке.

— А что ты скажешь, если какой-нибудь исследователь из трехтысячного года отправит тебя в ящик, чтобы провести какой-нибудь эксперимент? — спросила Речел.

— Ничего. Практика мне может не нравится, но теорию я не отвергаю.

Грибердсон, фон Биллман, Ангрогрим и Дубхаб отправились за новыми пленниками и вскоре повстречали молодую женщину с двумя детьми, вышедшую запастись хворостом. Грибердсон остановился: детей он пугать не хотел.

— Если мы будем выбирать, то вернемся с пустыми руками, — сказал фон Биллман. — Но, может быть, это и к лучшему.

Было видно, что впоследствии он будет думать по-другому.

— Не исключено, что у женщины есть грудной ребенок, которого она оставила под присмотром родителей, — сказал англичанин.

— Дети очень испугаются, — добавил фон Биллман. Грибердсон улыбнулся, пожал плечами и вышел из-за камня. Первой увидела его женщина. Она с визгом отшвырнула хворост, схватила детей в охапку и бросилась бежать.

Мужчины не торопясь пошли по ее следам.

Возле стойбища путь им преградили воины, которых было не меньше дюжины. Они потрясали копьями и топорами.

Налаживание мирных отношений требовало времени. Прежде всего воинов утихомирили двумя выстрелами из ракетницы. Грибердсон приблизился, стараясь на ходу жестами объяснить, что у него миролюбивые намерения. Случилось так, что ни один его жест не совпал с принятыми в племени, но туземцы не собирались нападать, так как интуитивно все же поняли, что пришельцы ничем им не угрожают. И хотя прошло три дня, прежде чем ученые смогли подходить к любому из дикарей без того, чтобы тот не дрожал от страха и не пытался удрать, время не пропало даром. Вместо нескольких насмерть перепуганных пленных ученые смогли общаться с целым племенем. Они укрепляли свой авторитет, демонстрируя волшебные вещи. Однажды они убили нескольких бизонов и устроили пир. Вскоре к ним присоединились воташимги, которые с трудом преодолели подозрительность. Но во избежание недоразумений Грибердсон посоветовал воинам воташимгов сторониться чужих. Найдя новый язык, фон Биллман был и счастлив, и разочарован, так как новый язык не имел ничего общего с обнаруженным им добаскским.

Через две недели ученые и воташимги отправились дальше. Позже они установили контакт еще с одним племенем, более многочисленным. В нем было восемьдесят человек.

Охотники использовали бумеранги из тяжелого дерева, и речь этого племени отчетливо походила на речь северных вотаграбов.

Три недели оседлой жизни фон Биллман провел, записывая речи аборигенов. На прощание племена устроили банкет. Все ели конину и лосятину, добытую главным образом Грибердсоном. Именно в те дни поведение Дубхаба стало тревожить путешественников во времени.

Дубхаб был дружелюбным человеком, всегда улыбался и шутил. Но за каждой его шуткой угадывалась алчность. Дубхаб был предком всех попрошаек. Вдобавок он отличался необычным самомнением. Положение в племени его не удовлетворяло, но до появления пришельцев он мирился с ним и палец о палец не ударил бы, чтобы его изменить. Как только в племени поселились ученые, Дубхаб заинтересовался огнестрельным оружием, а также действием медикаментов и наркотиков. Грибердсон объяснил ему, как умел, используя свой ограниченный словарь воташимгов. Несколько раз он давал Дубхабу стрелять из ружья в животных.

Это было ошибкой. Вслед за Дубхабом и другие стали просить, чтобы им дали оружие.

Грибердсон вовремя понял, что будет плохо, если у людей исчезнет страх перед гремящими палками. Люди могли попытаться завладеть ружьями и направить их против ученых, хотя это было маловероятно, так как дикари понимали, что сила пришельцев не только в оружии. К тому же их считали не людьми, а скорее духами во плоти.

Грибердсон отказал. Он сказал, что Дубхабу позволили стрелять из ружья лишь для того, чтобы проверить его реакцию. И больше никогда ни Дубхабу, ни кому либо другому стрелять не придется.

Дубхаб улыбнулся и сказал, что будет так, как хотят пришельцы, но Грибердсон опасался, что за этой улыбкой кроется что-то. И оказался прав. При любом удобном случае туземец принимался расхваливать достоинства своей старшей дочери Нелиски, а однажды прямо заявил, что Грибердсону следует взять ее в жены.

Положение тестя Курика, по мнению Дубхаба, сулило немалые выгоды.

— Этот человек — не просто древнейший попрошайка, — сказала Речел. — Это какой-то Донаполеон, Протогитлер.

Однако сверхсамоуверенный предок Наполеона прибежал к Грибердсону с просьбой вырвать у него больной зуб и в этот момент был мало похож на своего знаменитого потомка. Он почувствовал боль в зубе мудрости, когда грыз кость. Грибердсон, обследовав его рот, обнаружил, что зуб глубоко прогнил, а вместе с ним и три соседних. Их надо было немедленно вырвать, пока ядовитые выделения не заразили другие зубы.

Все это он объяснил Дубхабу.

Он особо упирал на то, что с момента исцеления жизнь его будет принадлежать Грибердсону, и Дубхаб должен это помнить. Если зубы выпадут естественным путем или будут удалены с помощью жестокой и безграмотной хирургии Гламуга, Дубхаб может умереть.

Операция прошла успешно, и пациент остался жив, хотя были мгновения, когда он предпочел бы скончаться. Присутствовало при этом все племя.

Больше всего людей удивило, что Дубхаб проспал операцию с первой до последней минуты.

Нелиска сказала, что будет счастлива стать Грибердсону подругой. Тот ответил, что Нелиска очень мила, но жениться он не собирается.

Тогда, уже без свидетелей, Дубхаб предложил, чтобы Грибердсон взял Нелиску без брачной церемонии. Такой великий дух, как Грибердсон, не может быть ограничен условностями, как простые смертные. А Нелиска будет рада родить ребенка от великого духа.

Грибердсон вспылил и сказал, что если Дубхаб не отстанет от него со своими аферами, он отведет его к старейшинам, и те за нарушение законов племени могут наказать его изгнанием. Услышав это, Дубхаб посерел. Как и любого первобытного дикаря, ничто не могло испугать его больше, чем отрыв от племени.

После операции Гламуг попросил зубы Дубхаба и, получив то, что от них осталось, сложил в небольшую кожаную сумку. Затем он стал размахивать своим «ва-оп-сомна-емп», произнося заклинание против злой воли, а потом быстро зарыл сумку на склоне горы под камнем. Никто теперь не мог использовать зубы Дубхаба в колдовских целях.

Грибердсон подозревал, что несколько осколков зуба Гламуг приберег на тот случай, если Дубхаб станет его врагом. Но подозрения могли оказаться и напрасными, так как по обычаям племени, Дубхаб мог убить Гламуга и не понести кары, если бы смог доказать, что шаман использовал его ногти, зубы, волосы или слюну в колдовских целях, пытаясь причинить ему вред. Дубхаб встал на ноги удивительно быстро — помогли антибиотики. Три дня спустя племя сложило шатры и вновь отправилось к югу.

Грибердсон возглавлял колонну. Следом за ним шли трое его сотрудников, далее — Гламуг, размахивающий ва-оп — сушеной тыквой с камешками внутри, затем Таммаш — вождь и Ангрогрим — сильнейший воин. За ними двигался певец Везвим, не уступавший в колдовстве Гламугу, так как большинство его песен использовалось в магических целях. Следом шел Дубхаб, утративший способность улыбаться, а поэтому очень печальный и недовольный.

Рядом с ним шел Шивкет, гравер и художник, выполнявший большую часть своей работы по заказам Гламуга. Почти все его изделия, как и песни Везвима, находили применение в магии. Далее следовали, в строгом соответствии со своим общественным положением, остальные мужчины, а лишь за ними — женщины и дети, также согласно рангам.

С тыла и флангов колонна охранялась слабыми воинами и подростками, которые еще не принимали участия даже в чисто символических поединках. Племена сражались между собой редко. Инцидентов, подобных столкновению с вотаграбами, за всю свою долгую жизнь не мог припомнить даже Квакаг, старейший охотник племени. Иногда случалось, что один-два воташимга встречали на пути чужих охотников, но далее обмена камнями и копьями дело не заходило. Очень редко чужаки убивали мужчин или похищали женщин и детей.

Через несколько дней Квакагу удалось все же вспомнить битву, которая произошла в зиму Красного Снега. Вспомнив, он тут же упал замертво. Либо старое сердце не выдержало воспоминаний, либо ему предстояло остановиться именно в эту минуту — никто не знал, и Грибердсон вскрыл труп, надеясь получить сведения о сердечных заболеваниях Мадленской эпохи.

Квакаг был сед и покрыт морщинами и при жизни страдал нервным тиком. Вскрытие показало, что будучи шестидесятилетним он имел сердце, которому смело можно было дать все восемьдесят. Когда-то он перенес лихорадку. Кроме того, старик болел ревматизмом, оспой и во рту у него оставалось двенадцать зубов. Из них шесть он потерял при встрече с пещерным медведем, остальные сгнили, и Гламуг вырвал их, ничуть не тревожась о том, что Квакаг при этом испытывал жуткую боль.

Через два дня Грибердсон принимал роды у Мсенф, шестнадцатилетней женщины, жены Шимкута. Не окажись его рядом, мать и ребенок погибли бы. Грибердсону пришлось делать кесарево сечение.

Гламуг сказал, что в племени знают о кесаревом сечении и иногда делали его, но мать при этом неизбежно умирала, а дитя выживало лишь в самых редких случаях.

Грибердсон взял это на заметку, но его вопросы о том, когда впервые в истории применяли кесарево сечение дикари оставили без ответа — более далекое прошлое было для них закрыто.

— Получается, что вы оказали физическое воздействие на будущее, — сказала Речел. — Может быть, из-за вас многие люди двадцать первого века отныне не существуют. Не исключено, что вас тоже нет.