Он поднял голову и взглянул на Жанет -- она смотрела на него во все глаза. Повинуясь внезапному импульсу, он сказал:
      --Ты тоже можешь помолиться, если хочешь.
      --А вдруг тебе моя молитва покажется многоложной?
      --Да, пожалуй,-- растерялся Хэл.-- Я сам не знаю, как у меня вырвалось такое предложение. Конечно же, я никогда бы не предложил помолиться израильтянину, или, скажем, банту... Правда, я никогда не ел ни с кем из них за одним столом. Но ты... ты -- другое дело. Ну, может, потому, что ты не относишься ни к одному известному мне народу. Я... я, и правда, не знаю.
      --Спасибо,-- ответила она, и описав указательным пальцем правой руки в воздухе треугольник, произнесла куда-то вверх: -- Мы благодарим тебя, Великая Мать.
      Хэл с трудом подавил в себе странное чувство неприязни, возникшей от такой многоложности, и, чтобы скрыть его, полез в ящик под столом и достал оттуда две широкополые шляпы с длинными вуалями. Одну он надел на себя, вторую протянул Жанет.
      --Зачем это? -- удивилась она.
      --Чтобы не видеть друг друга в процессе поглощения пищи,-раздраженно сказал он.-- Это очень удобно: между лицом и вуалью достаточно места, чтобы пронести вилку или ложку. Это называется столовый убор.
      --Но для чего все это?
      --Я же сказал тебе, он прячет наши лица во время еды.
      --Ты что, хочешь сказать, что не можешь смотреть на то, как я ем? Может, тебя еще тошнит от этого?! -- ей передалось его раздражение.
      --Естественно.
      --Естественно?! Да что в этом естественного?
      --Но ведь поедание... уф! ...ну, оно выглядит слишком животно.
      --И вы всегда так делали? Или только тогда, когда поняли, что вы не животные?
      --Нет. До прихода Предтечи мой народ ел с нагими лицами, не ведая стыда. Но он не ведал тогда и верносущности.
      --А израильтяне и банту тоже прячут свои лица во время еды?
      --Нет.
      Жанет поднялась из-за стола.
      --Извини, но я не смогу есть с этой штукой на голове. Мне будет стыдно.
      --Но я... Как ты не понимаешь,-- дрожащим голосом взмолился он.-- Если я буду есть в твоем присутствии без убора, меня... меня может вырвать.
      Она что-то сказала на языке, которого он не знал, но по интонации он понял, что это ругательство.
      --Ну, извини меня,-- пошел он на попятный.-- Но так есть. Так должно быть.
      Она тихо опустилась на свой стул и молча натянула на голову убор.
      --Ну хорошо, Хэл. Но мы обязательно поговорим об этом позже. У меня такое чувство, что это разделает нас с тобой. А в том хорошем, что дарит нам жизнь, не должно быть никакого разделения.
      --Только, пожалуйста, старайся не издавать во время еды никаких звуков. И если захочешь что-нибудь сказать, прежде тщательно разжуй пищу и проглоти ее. Не затыкать же мне уши на время еды.
      --Я сделаю все, чтобы тебя не вырвало,-- мрачно пообещала она.-- Можно только еще один вопрос? А как вам удается переносить ваших детей за едой?
      --Они никогда не едят вместе со взрослыми. Единственные взрослые за столом -- их иоахи. А они умеют быстро обучать правильному поведению.
      --Ага.
      Дальше ужин шел в полном молчании, лишь иногда напряженную тишину нарушало звяканье ложек о тарелки. Наконец Хэл, покончив с едой, снял свой убор.
      --Ах, Жанет! Ты -- редкостный повар! Ты так все приготовила, что я чуть было не впал в грех чревоугодия. А твой суп -вкуснее я не ел в жизни! Твой хлеб -- просто деликатес, салат -- шедевр, а бифштекс вообще выше всяких похвал!
      Жанет едва притронулась к еде. И все же она улыбалась.
      --Это мои тетки меня научили. У моего народа девочка с детства учится всему тому, что может доставить удовольствие мужчине. Всему абсолютно.
      У Хэла вырвался нервный смешок, и чтобы скрыть свою неуверенность, он закурил. Жанет тут же попросила у него сигарету.
      --Раз я вся горю, от меня может пойти немножко дыма,-хихикнула она.
      Хэл не очень понял, что она имеет в виду, но на всякий случай рассмеялся, чтобы показать ей, что не сердится за инцидент со столовыми уборами.
      Жанет прикурила, вдохнула дым, раскашлялась и опрометью бросилась вон. Она вернулась из кухни со слезами на глазах, но тут же мужественно повторила свою попытку. А в скором времени она уже дымила, как заядлая курильщица.
      --У тебя очень высокая приспосабливаемость ко всему,-- заметил Хэл.-- Ты очень быстро обучаешься. Вот ты копируешь мои движения, мою манеру говорить... А ты знаешь, что твое американское произношение уже не хуже моего?
      --Мне стоит показать что-нибудь один раз, и повторять уже не придется. Нет, я не претендую на то, что у меня высокий интеллект, скорее это, как ты отметил, инстинктивный талант имитатора. Что конечно, не означает, что я не способна на то, чтобы придумать что-нибудь новенькое.
      Хэл слушал ее непринужденную болтовню о ее жизни с отцом, сестрами и тетками и думал, что она уже забыла обиду на столовые уборы. Его радовало то, что она не будет таить ее в сердце, чтобы высказать в самый неподходящий момент. Он любовался ею: когда она смеялась, ее брови поднимались вверх -- две темные полоски, расходящиеся от переносицы почти под прямым углом, затем резко устремляющиеся вниз к внешним углам глаз и заканчивающиеся маленькими пикантными крючками.
      Хэл перебил ее, спросив, не была ли форма бровей передана ей по наследству от народа, к которому принадлежала ее мать. Но она рассмеялась и сказала, что это точная копия бровей ее отца-землянина.
      Ее смех был тихим и музыкальным. Он не действовал на нервы, как смех Мэри. Почти убаюканный им, Хэл расслабился и чувствовал себя абсолютно счастливым. И всякий раз, когда мысль о том, чем может закончиться этот вечер, спускала его с небес, тут же раздавалось какое-нибудь забавное замечание Жанет, и он снова возвращался в прежнее благодушное состояние. Казалось, она была способна в одно мгновение почувствовать, в чем он в данный момент нуждается: печали рядом с ней рассеивались, а радость умножалась.
      Проблаженствовав в час, Хэл поднялся и направился на кухню. Проходя мимо Жанет, он вдруг обнаружил, что его рука сама потянулась к ней и зарылась в ее пышные густые волосы. Девушка подняла лицо и закрыла глаза, словно приглашая поцеловать ее. Но вот этого-то он почему-то сделать не смог. Да, он хотел этого. Но переломить себя и отважиться на первый шаг пока что было выше его сил.
      --Тарелки надо помыть,-- сказал он.-- Чтобы какой-нибудь случайный гость не заметил, что стол был накрыт на двоих. Раз уж я сподобился Метра, я вроде как должен отказаться от такой многоложной привычки, как курение.
      Если Жанет и была разочарована, то она этого никак не показала и тут же занялась уборкой. Хэл курил и продумывал, где ему достать столько женьшеневого табака. Ей так понравились эти сигареты, что у него и мысли не было убедить ее бросить курить. Один из членов экипажа, с которым у него хорошие отношения, не курит, но получает свой табачный рацион и потом распродает его команде. Что ж, можно использовать какого-нибудь очкеца в качестве посредника, того же Фобо, например... Но прежде все нужно тщательно продумать, чтобы исключить малейший риск.
      Хэл вздохнул: Жанет рядом -- это изумительно, но ведь она уже начинает влиять на его жизнь и создавать проблемы. Вот, пожалуйста, он уже планирует уголовное преступление, словно для него это обычнейшее дело.
      Жанет закончила уборку и остановилась перед ним с сияющими глазами:
      --А теперь, Хэл, maw namoo,* если у нас найдется чего-нибудь выпить, мы проведет потрясающий вечер! Он вскочил.
      *Любовь моя (искаж. франц.)
      --Извини меня, я забыл, что ты не умеешь варить кофе.
      --Нет-нет. Я имела в виду ликер или какой-нибудь другой алкоголь,-- а вовсе не кофе.
      --Алкоголь? Великий Сигмен! Девочка, мы не пьем опьяняющих напитков! Это одно из самых омерзительных...
      Взглянув на нее, он поперхнулся -- похоже, она опять обиделась. Но ведь, в конце концов, она не виновата: она пришла из другого мира с другой культурой. Она даже, строго говоря, была не совсем человеком.
      --Ну, прости меня,-- вздохнул он,-- это у нас запрещено религией.
      Но ее глаза все равно продолжали наполняться слезами. Плечи задрожали. Она прижала его ладони к своему лицу и, уткнувшись в них, тихо заплакала.
      --Ты не сможешь этого понять. Но мне это нужно. Мне это необходимо.
      --То есть как? Что необходимо?
      --Пока меня держали в заключении,-- всхлипывая, забормотала она,-- у меня там было так мало развлечений и занятий... И мои тюремщики давали мне ликер, чтобы я меньше тосковала по дому. Да и время так шло быстрее. И прежде, чем я поняла это, я уже стала ал... ал... алкоголичкой.
      Хэл сжал кулаки и зарычал:
      --Ах, эти жучьи дети!
      --Теперь ты сам видишь, что мне просто необходимо выпить. Мне сразу станет лучше. Потом, позже, я попытаюсь преодолеть это. Я знаю, я смогу, если ты мне поможешь. Но сейчас, поверь, мне очень-очень нужно...
      --Но...-- он развел руками,-- где же я тебе сейчас достану выпивку?
      У него засосало под ложечкой при одной мысли, что ему придется где-то торговаться из-за бутылки по-подполы. Но... Он взглянул на ее заплаканное лицо... Если ей так уже необходимо, он должен сделать все, чтобы ей помочь.
      --А может быть, у Фобо что-нибудь найдется? -- спросила она.
      --Но ведь Фобо был одним из тех, кто тебя тогда поймал. И если я так вдруг заявлюсь к нему и попрошу бутылку чего-нибудь такого, он может что-то заподозрить.
      --Но он может подумать, что это для тебя.
      --Ладно,-- мрачно сказал он, внутренне коря себя за свой похоронный тон: ведь она не в чем не виновата, ее нужно ободрить, поддержать... Но он ничего не мог с собой поделать.-- Пойми, меня ужасает сама мысль о том, что кто-то может подумать, будто я пью. Даже если это будет только очкец.
      Она прильнула к нему, словно пытаясь слиться с ним в одно, и ее губы нежно прижались к его губам. Это длилось целую минуту, пока он почти силой не оторвался от не.
      --Ну как я могу оставить тебя? -- прошептал он.-- Разве ты не можешь хотя бы один день потерпеть? Только сегодня? А завтра я принесу тебе что-нибудь.
      --Maw namoo,-- она выглядела совсем несчастной,-- я очень бы хотела обойтись. Как бы я об этом мечтала! Но -- нет. Пока не могу. Поверь мне.
      --Я верю тебе.
      Он отпустил ее и, понурившись, словно на плечи его легла огромная тяжесть, пошел в прихожую и достал из шкафа плащ и ночно-маску. Весь вечер испорчен. Он будет не в состоянии находиться рядом с ней, если из ее рта будет идти запах алкоголя. А она, конечно, удивится, почему он так холоден с ней, и у него не хватит духу признаться, что его от всего этого тошнит. Ведь это может ранить ее. Ей и так нелегко. Хотя, если он откажет ей в объяснении, это может ранить ее не меньше.
      Прежде чем он вышел, она еще раз поцеловала его в мрачно сжатые губы.
      --Только постарайся поскорее вернуться. Я буду тебя ждать. Очень.
      --Ага.
      11
      Хэл Ярроу тихонько постучал в дверь Фобо, но никто не открыл. Ничего удивительного -- там, за дверью, было слишком шумно. Хэл постучал погромче, но так, чтобы не привлечь внимания Порнсена: раз уж он поселился напротив Фобо, то запросто мог высунуть нос наружу, чтобы разведать, что происходит. И хотя Хэл имел полное право навещать очкецов, сегодня ему не стоило привлекать к себе внимания. А то Порнсен мог в своем неуемном стремлении шпионить наведаться в квартиру своего бывшего подопечного в его отсутствие. А там Жанет. И тогда...
      Но тут Хэл заставил себя рассуждать здраво: нечего ему пугаться. Порнсен трусоват и должен понимать, что если он себе позволит вольность зайти к Хэлу, то его там могут застукать, а так как теперь Ярроу ламедоносец, то это ему грозит разжалованием, и то и отправкой в Ч.
      Наконец, когда, не в силах больше ждать, Хэл громко и нетерпеливо забарабанил в дверь, она распахнулась. На пороге, широко улыбаясь, стояла жена Фобо Абаса.
      --Хэл Ярроу! -- воскликнула она на сиддо.-- Добро пожаловать! А чего ты стучишь? Не мог так войти?
      --Я не могу "так входить",-- Хэл был шокирован до глубины души.
      --Но почему?
      --Мы никогда не входим без стука.
      Абаса пожала плечами, но из вежливости удержалась от комментариев. Она только еще шире улыбнулась и пригласила:
      --Да ты заходи, чего на пороге топтаться. Я не кусаюсь.
      Хэл пошел и, прикрывая за собой дверь, украдкой бросил взгляд на дверь Порнсена: та была закрыта.
      Внутри на него обрушились, многократно усиленные эхом, отдававшимся от стен и потолка комнаты, больше напоминавшей размерами и убранством волейбольный зал, вопли двенадцати жучат.
      Следом за Абасой Хэл пересек этот импровизированный спортзал с дощатым полом. В следующей комнате за столом сидели три жучихи, очевидно, пришедшие к Абасе в гости. Они шили, потягивали из высоких бокалов напитки и без умолку трещали. Из того, что он успел услышать, Хэл не понял ни одного слова, так как женщины очкецов, общаясь, использовали особый "женский язык". Но этот обычай уже начал постепенно отмирать по причине растущей урбанизации. Так что уже дочки Абасы вряд ли будут ему учиться.
      Абаса провела Хэла дальше по коридору, распахнула перед ним дверь и провозгласила:
      --Фобо, дорогой? У нас в гостях безносый Хэл Ярроу!
      Хэл, услыхав свою характеристику, улыбнулся. Первый раз однажды услышав это прозвище, он было обиделся, но потом понял, что очкецы не вкладывают в него уничижительного смысла.
      Фобо пошел к нему навстречу, он был одет по-домашнему -только в алый кильт. Хэл, хотя видел очкецов без одежды уже много раз, каждый раз не переставал удивляться их странно анатомии: эта плоская, лишенная сосков грудь; эта странная конструкция, при которой плечи торчали прямо из брюшного позвоночника...
      --Очень рад тебя видеть, Хэл,-- сказал очкец на сиддо, а затем перешел на американский.-- Шалом. Какой счастливый случайности мы обязаны твоим посещением? Присаживайся. Могу предложить тебе чего-нибудь выпить. Но компанию тебе не составлю -- я уже принял свою дозу. Хэл решил было, что ему удалось спрятать свой страх и нерешительность, по крайней мере, внешне, но очкеца провести было невозможно:
      --Что-то случилось?
      Землянин решил не тянуть и решительно перешел прямо к делу.
      --Да. Где я могу раздобыть кварту ликера?
      --Тебе нужна выпивка? Шиб. Я провожу тебя. В ближайшем отсюда заведении собираются самые подонки общества. Так что у тебя будет хороший шанс понаблюдать вблизи данный слой общества Сиддо, о котором ты, без сомнения, не знаешь почти ничего.
      Очкец залез в стенной шкаф и вытащил оттуда охапку одежды. Вокруг своего объемистого брюшка он затянут кожаный ремень, к которому была пристегнута короткая шпага в ножнах. Затем он прицепил к поясу еще и пистолет. На плечи накинул длинный ярко-зеленый плащ со множеством черных оборок и завершил свой наряд менингиткой с двумя искусственными антеннами -отличительным знаком клана Кузнечика. Когда-то все очкецы были обязаны вне дома носить свои знаки отличия, но теперь клановая система ослабела, к ее символике стали относиться более небрежно. Единственной сферой, где принадлежность к тому или иному клану играла еще какую-то роль, была политика.
      --Мне, пожалуй, тоже следует выпить чего-нибудь покрепче,-сказал Фобо.-- Видишь ли, я, как профессиональный сочувственник, постоянно сталкиваюсь со случаями, которые сильно действуют мне на нервы. Ежедневно ко мне на прием приходят множество разнообразных психов и невротиков, и основной принцип моей терапии состоят в том, чтобы влезть в их шкуру и поглядеть на мир их глазами. Затем я вылезаю из их шкуры и ставлю диагноз. Используя это (он постучал себя по голове), и вот это (он постучал себя по носу), я становлюсь или даже больше, чем собой, и вот тогда-то мне иногда бывает трудно их излечить, потому что вместе со своей сущностью я теряю и медицинские познания.
      Хэл знал, что подразумевал Фобо, указывая на свой нос: две высокочувствительные антенны, скрытые под выступающим хрящем, могли определить тип и уровень эмоций его пациентов: запах пота очкеца мог рассказать сочувственнику больше, чем выражение его лица.
      Прежде чем выйти, Фобо подробно доложился Абасе, куда идет, и они на прощание нежно потерлись носами.
      У дверей Фобо протянул Хэлу маску, сделанную в виде лица очкеца, и сам натянул такую же. Хэл не стал спрашивать для чего это нужно, он знал, что во всем Сиддо существует обычай носить ночно-маски. Они служили для того, чтобы сберечь лицо от различных насекомых, но кроме того, еще имели некоторые социальные функции.
      --Мы, представители высших классов, надеваем их, когда отправляемся... как это будет по-американски?
      --Кутнуть? -- предположил Хэл.-- Это значит, когда представители высших классов идут повеселиться в трущобы.
      --Кутнуть,-- повторил Фобо.-- Обычно, когда я иду в подобные места, я не надеваю маски, потому что иду повеселиться, посмеяться с людьми, а не над ними. Но сегодня, ввиду того, что ты -- мне не очень удобно тебя так называть -- безносый, я думаю, нам обоим будет спокойнее в масках.
      Уже на улице Хэл спросил, зачем Фобо взял с собой оружие.
      --Ну, здесь не так уж много опасностей -- в нашем... как это сказать? -- захолустьи. Но все же лучше быть настороже. Помнишь, что я говорил тебе там, в развалинах? Судя по твоим рассказам, насекомые нашего мира далеко опередили ваших в развитии и специализации. Ты знаешь о паразитах и мимикрирующих жучках, которыми кишит любой муравейник? Жучки, выглядящие точь-в-точь как муравьи и использующие это сходство в свою пользу. Или, например, карликовые муравьи, прячущиеся в щелях стенок муравейника и поедающие яйца и личинок.
      Существуют паразиты, похожие на очкецов. Но эти охотятся за нами. Они хоронятся в канализации, в листве деревьев, в дуплах, в норах, и все они вылезают по ночам и рыщут по городу в поисках жертвы. Именно поэтому мы не разрешаем нашим детям гулять, когда на улице темно. Город хорошо освещен и патрулируется, но у нас так много парков!
      Они шли по аллее, освещенной газовыми фонарями. Но Сиддо находился уже в том переходном периоде, когда электричество стало вытеснять старые способы освещения. Поэтому на одних улицах горели лампы накаливания, а другие по старинке освещались газом. Когда они вышли из парка на широкую улицу, Хэл еще раз убедился, что основной чертой этаозской культуры на данный момент является сочетание старого и нового. Очкецы верхом на местных животных и на паровых автомобилях так и сновали по проезжей части, засаженной настолько густой травой, что ее, очевидно, вытоптать было невозможно.
      И все же дома отстояли друг от друга так далеко, что было трудно привыкнуть к мысли, будто ты находишься в большом городе. Хэл с грустью подумал: это обилие жизненного пространства из-за стремительного роста населения рано или поздно исчезнет и на месте чудесных парков вырастут дома. К сожалению, это неизбежно, когда-нибудь Этаоз будет населен и обжит так же густо, как Земля.
      Правда, к тому времени заселен он будет не очкецами... Если "Гавриил" успешно выполнит свою миссию, место туземцев займут люди из союза Гайяак.
      И тут вдруг заговорила его совесть, причем изрекла она весьма многоложную мысль о том, что это будет чудовищной ошибкой и несправедливостью. Да есть ли право у пришельцев с другой планеты хладнокровно истребить все местное население?
      Но ведь это слова Предтечи: так все и должно свершиться, а следовательно, это дает им право. Но вот только говорил ли это Предтеча? Хэл не помнил.
      --Ага, это здесь,-- Фобо указал на ближайшее здание, построенное в виде трехэтажного зиккурата со ступенчатыми арками, поднимающимися от входа до крыши. Как у многих старых зданий в Сиддо, здесь не было внутренних лестниц, и жители поднимались в свои квартиры по аркам.
      Несмотря на то, что здание было довольно старым, на первом этаже сверкала большая электрическая вывеска: "Юдоль радости Дюроки". По крайней мере, именно так перевел эти иероглифы Фобо.
      Бар находился в полуподвале. Хэл спустился по ступенькам, и волна алкогольного запаха ударила ему в лицо. Он остановился на секунду, чтобы справиться с отвращением, а потом, как в омут головой, шагнул вслед за Фобо.
      Атмосфера бара представляла собой мешанину перегара, дикой для земного уха музыки и гула голосов. Очкецы теснились вокруг квадратных столов, сплошь заставленных оловянными кружками и, нагибаясь над ними, кричали друг другу в лицо. Официантка, помогая себе подносом, с трудом пробивалась сквозь толпу. В одному месте она споткнулась и, развернувшись, обрушила свой поднос на голову очень толстого зеленолицего жука, шевелящего жвалами. Его дружки разразились громким смехом, разинув свои V-образные рты. Официантка тоже рассмеялась и сказала что-то, очевидно, достаточно забористое, отчего загоготали за всеми соседними столами.
      На небольшой эстраде в конце зала оркестр из пяти очкецов трудился вовсю, хотя его никто не слушал. Хэл заметил, что три музыкальных инструмента были довольно схожи с земными: арфа, труба и барабан. Четвертый музыкант тыкал палочкой в клетку, в которой сидело насекомое (по виду -- гибрид крысы и цикады). Раздраженное тычками, оно расправляло прозрачные крылья и издавало ногами четыре долгих скрипа, завершавшихся длинной душераздирающей трелью.
      Пятый музыкант в поте лица раздувал меха, из которых торчали три длинные тонкие трубки, издававшие жалобный визг.
      --Только не думай, что этот шум является образчиком нашей музыки,-- закричал у него над ухом Фобо.-- Это так, дешевка, каприз моды. Давай на днях как-нибудь сходим на симфонический концерт. вот там ты услышишь поистине великую музыку!
      Фобо повел Хэла к одной из расположенных вдоль стен кабинок со шторами. Как только они сели, тут же как из-под земли появилась официантка. Пот стекал с ее лба и большими каплями срывался с длинного носа.
      --Не снимай маски, пока нам не принесут заказ, а потом мы задвинем занавески,-- прошептал Фобо.
      Официантка затараторила что-то на наречии, незнакомом Хэлу.
      --Пиво, вино и жучий сок,-- перевел Фобо.-- Что касается меня, то к двум первым я не притрагиваюсь -- это разве что для женщин и детей.
      Хэлу не хотелось терять лицо, и он сказал с наигранной бравадой:
      --Ну конечно, последнее.
      Фобо поднял два пальца. И официантка почти мгновенно поставила перед ними две большие кружки. Очкец поднес одну из них к носу, глубоко вдохнул запах, потом в экстазе закрыл глаза, припал к кружке и, не отрываясь, выпил ее до дна. А потом со вкусом рыгнул и облизал губы.
      --Славное пойло. Хорошо пошло и обещало вернуться,-- промычал он.
      Хэлу стало плохо. Его слишком часто пороли в детстве за нечаянные отрыжки.
      --Э, Хэл,-- заметил Фобо,-- а ведь ты еще не выпил.
      --Damif'ino,-- устало сказал Хэл на сиддо, что в переводе означало: "Надеюсь, мне это не повредит", и выпил.
      Огонь устремился по его глотке вниз, словно лава в жерле вулкана. И как вулкан, Хэл тут же начал извергать: он кашлял и плевался, из глаз покатились крупные слезы, а изо рта и из носа хлынул жучий сок.
      --Здорово, правда? -- ласково спросил Фобо.
      --Здорово, здорово,-- прокаркал Хэл -- его горло словно продраили наждаком. И хотя большую часть напитка из изверг, но все же какая-то малость ухитрилась просочиться в желудок, а оттуда, очевидно, в ноги, так как по телу вверх и вниз побежали горячие волны, словно приливы и отливы по велению луны, плывущей величавыми кругами в его голове и озарявшей сверканием внутреннюю поверхность его черепа.
      --Давай еще по одной,-- весело предложил очкец.
      Вторую порцию Хэл перенес уже получше. По крайней мере внешне -- он не кашлял и не плевался. Но внутри... Желудок завязался морским узлом и захотел вывернуться наизнанку, но, сделав несколько глубоких вдохов, Хэл сумел уговорить его остаться на месте. И все же он рыгнул -- лава поднялась слишком высоко по жерлу пищевода, прежде чем он сумел ее остановить.
      --Извини,-- прошептал он, заливаясь краской.
      --За что? -- удивился Фобо.
      Хэлу показалось, что это одна из самых удачных шуток, которые он когда-либо слышал, поэтому он громко захохотал и отхлебнул от кружки еще. Если он быстренько допьет ее до конца и купит кварту ликера для Жанет, то сумеет вернуться домой до наступления ночи.
      Когда до дна кружки оставалась где-то половина, он словно издалека услышал голос Фобо, находившегося почему-то на конце очень-очень длинного туннеля. Очкец предлагал сходить посмотреть, как делают этот сногсшибательный напиток.
      И Хэл на это ответил: "Шиб".
      Он поднялся, но чтобы сохранить равновесие, ему пришлось опереться руками об стол. Фобо попросил его снова надеть маску.
      --Земляне до сих пор вызывают здесь излишнее любопытство. К чему нам терять целый вечер, отвечая на глупые вопросы и наливаясь навязанным угощением?
      Сквозь гудящую толпу они пробились в заднюю комнату.
      --Извольте взглянуть,-- Фобо сделал широкий жест.-- Это -кесурубу.
      И Хэл взглянул. Если бы часть его моральных установок не была смыта алкогольным шквалом, он был бы чрезвычайно шокирован. А так он только слегка удивился.
      Существо, сидевшее за столом, на первый взгляд можно было принять за обычного очкеца. У него был венчик пышных светлых волос вокруг лысого черепа, V-образный рот и длинный нос. Кроме того, он обладал обычным для этаозцев брюшком.
      Но при втором взгляде можно было заметить, что все его тело покрыто твердым светло-зеленым хитином. Существо было одето в длинный плащ, оставлявшем открытыми руки и ноги -- словно состоящие из множества браслетов и цилиндров, покрытых нежно-салатовой броней.
      Фобо заговорил с ним. Хэл понял только несколько слов -понять все он был просто не в состоянии.
      --Дако, это мистер Ярроу. Скажи мистеру Ярроу "Хэлло".
      На Хэла уставились два огромных голубых глаза. Казалось, они не отличаются от глаз других очкецов, но в них не было ни проблеска мысли.
      --Хэлло, мистер Ярроу,-- сказал Дако голосом попугая.
      --Скажи мистеру Ярроу, что сегодня хороший вечер.
      --Сегодня хороший вечер, мистер Ярроу.
      --Скажи ему, что Дако очень рад его видеть.
      --Дако рад тебя видеть.
      --И служить ему.
      --И служить тебе.
      --Покажи мистеру Ярроу, как ты делаешь жучий сок.
      Хозяин, стоящий рядом, взглянул на наручные часы и что-то засвиристел. Фобо переводил.
      --Он сказал, что Дако как раз полчаса тому назад поел и сейчас готов к использованию. Эти существа каждые полчаса съедают огромное количество пищи, а затем... смотри! Дюроки поставил перед Дако кувшин совершенно земного вида, и тот наклонился так, чтобы конец торчащей из груди небольшой трубочки лег на его край. То, что увидел Хэл, было похоже на вскрытие трахеи. Из трубочки ударила струйка прозрачной жидкости и лилась до тех пор, пока кувшин не наполнился до краев. Дюроки забрал его и унес, а потом вернулся с большой тарелкой обильно посыпанных сахаром спагетти. Дако тут же принялся за еду, орудуя огромной ложкой.
      Мозги Хэла работали не очень хорошо, но кое-что он уже начал соображать. Перво-наперво, он огляделся в поисках местечка, где можно было бы хорошо проблеваться. Но тут Фобо сунул ему поднос еще один стакан с жучим соком. Выхода не было. А, пропадать, так с музыкой! -- и Хэл отпил еще несколько глотков. Однако к большому его удивлению, огненная жидкость легко проскользнула в желудок и там весьма уютно утроилась. Более того -- она соблазнила остаться там все, что рвалось наружу.
      --Именно так,-- ответил Фобо на полупридушенный вопрос Хэла.-Эти существа -- блестящий экземпляр мимикрирующих паразитов. Эти псевдо-насекомые очень похожи на нас. Внешне. Они живут с нами и отрнабатывают свой кров и хлеб, снабжая нас дешевым и приятным алкогольным напитком. Ты заметил его ненормально раздутый живот? Шиб? Именно там они так быстро вырабатывают сок и легко его отрыгивают. Просто и естественно. У Дюроки работают еще двое, но сегодня у них выходной и они, наверное, выпивают в ближайшем кабаке. Сегодня праздник моряков...
      --Можем мы наконец купить ликер и убраться отсюда? -- вдруг ни с того ни с сего взорвался Хэл.-- Мне плохо. Должно быть во всем виновата духота. Ну, или что-то другое...
      --Конечно, другое,-- проворчал Фобо и послал официантку за двумя квартами. Пока они ждали заказ, их внимание привлек застывший в дверях низенький очкец в голубом плаще; его черные сапоги сверкали, а хоботок маски был поднят, словно перископ субмарины, в поисках жертвы.
      Хэл разинул рот от удивления и выдавил из себя: "Порнсен! Вон из-под плаща торчит край формы!"
      --Шиб,-- согласился Фобо.-- И это опущенное плечо тоже выдает его. Интересно, кого он хочет здесь провести?
      --Мне надо сматываться,-- честно сказал Хэл.
      Тут вернулась официантка с двумя бутылками. Фобо расплатился и протянул одну из них Хэлу, который машинально сунул ее во внутренний карман плаща. Иоах видел их, но явно не узнавал: Хэл был в маске, а сочувственник был для Порнсена на одно лицо со всеми другими очкецами. Порнсен, похоже, собирался приступить к тщательному поиску со свойственной ему методичностью. Он отважно поднял одно плечо, двинулся к ближайшей кабинке и стал раздвигать шторки одну за другой. И если он видел там очкеца в маске, тут же срывал с него его личину.
      Фобо прыснул и сказал по-американски:
      --Не долго же ему позволят этим заниматься! За кого он нас принимает? За мышей?
      Случилось так, как он и ожидал: когда Порнсен собрался сорвать маску с очередного, весьма дородного очкеца, тот поднялся во весь свой огромный рост и сам сорвал маску с иоаха. Пораженный тем, что под ней оказались не этаозские черты, он с секунду пялился на землянина, а затем, издав победный взвизг, схватил его за нос.
      И началось светопредставление: Порнсен опрокинулся на стол, сметая с него кружки, и потом рухнул оттуда на пол. В ту же секунду на него ринулись два очкеца. Два других почему-то сцепились между собой и стали кататься по полу. Дюроки, вооружившись короткой дубинкой, попытался вразумить своих клиентов, но кто-то плеснул ему прямо в лицо жучьим соком.