Хэл работал как вол до последней минуты все шесть месяцев, пока не пришло время погружаться в анабиоз, где находился уже практически весь экипаж, кроме вахтенных. И, конечно же, Порнсена, который так обрадовался встрече, что не уснул бы спокойно, зная, что Хэл еще бодрствует. Кто бы тогда надзирал за этим строптивым козлом и наставлял его на путь истинный? Присутствие иоаха приходилось терпеть, правда, первое время Хэл с ним почти не разговаривал, оправдывая это тем, что он слишком загружен работой первостепенной важности. Но потом, устав от одиночества, он все же начал вступать в разговоры с наставником, хотя тот и оставался последним человеком, с которым хотелось бы общаться. Но он и был последним -- все остальные уже спали. Из анабиоза Хэл вышел одним из первых. Как ему сказали, он проспал сорок лет. Умом он принял этот факт, но так и не смог поверить в него окончательно. Ни в нем, ни в его коллегах не произошло никаких изменений -- ни физических, ни психических. А единственным изменением снаружи корабля было все усиливавшееся сияние звезды, к которой они летели.
      Наконец, она стала самым ярким объектом на экране. Потом стали видны обращающиеся вокруг нее планеты. Затем стала расти четвертая из них -- Этаоз. Издалека она была похожа на Землю, тем более, что была приблизительно тех же размеров. И вот однажды "Гавриил" лег на орбиту вокруг нее. Две недели экипаж корабля был занят сбором данных, которые ему поставляли сотни зондов и автоматических разведчиков.
      Наконец, Макнефф приказал капитану идти на посадку.
      Плавно, насколько позволяла мощность двигателей и огромная масса, "Гавриил" стал опускаться, и аккуратно, словно снежок, запущенный в мишень, приземлился прямо посередине центрального парка столицы Сиддо. Парка? Да весь город был парком! В Сиддо было столько деревьев, что сверху казалось невозможным, чтобы в этом городе жила четверть миллиона жителей. Зданий здесь было достаточно, некоторые были даже десятиэтажными, но между ними были такие расстояния, что трудно было называть это городом. Улицы здесь были широкими и повсеместно засеянными травой, такой густой и живучей, что ей не угрожало быть вытоптанной. Только в районе порта вид Сиддо в чем-то приближался к привычному облику земных городов: здесь домишки сбивались в кучки, а море пестрело от парусов различных суденышек и колесных пароходов.
      На лугу, где приземлился "Гавриил", уже начала собираться толпа. Сандальфон отдал приказ открыть центральный люк и, сопровождаемый Хэлом на тот случай, если он собьется в своей приветственной речи, ступил на землю первой открытой землянами обитаемой планеты.
      "Как Колумб",-- пронеслось в голове Хэла.-- Повторится ли История?"
      Позже земляне установили, что "Гавриил" приземлился прямо над пересадочным узлом подземки. Но так как между ними лежали двести метров глины и шесть метров гранита, а корабль стоял на опорах, исключающих крен, и был настолько велик, что большая часть его веса распределялась над твердыми породами, капитан решил, что его можно оставить там, где он стоит, без всякой для него угрозы.
      С восхода до заката весь экипаж корабля проводил время с аборигенами, стремясь как можно больше узнать об их языке, истории, обычаях, биологии и многом другом, чего не успела изучить Первая экспедиция.
      Прошло шесть недель, прежде чем Хэл отважился заговорить с очкецами о пробах крови, пытаясь убедить их, что землянам она нужна не для того, чтобы ее пить. Но те по-прежнему продолжали ссылаться на религиозные запреты.
      В то время Хэл в основном общался с инопланетянином по имени Фобо -- одним из двоих очкецов, работавших с лингвистом первой экспедиции. Еще тогда он выучил американский и даже немного научился говорить по-исландски. В древних языках своей планеты он разбирался слабо, но зато с его помощью Хэл сделал ощутимые шаги в современном сиддо. Вскоре они довольно свободно могли разговаривать на общие темы, используя смесь из двух языков.
      Одним из объектов особого, тайного интереса землян была этаозская техника. Логически рассуждая, землянам нечего было ее бояться -- уровень развития индустрии здесь был не выше, чем на Земле на границе XIX и XX веков (по старому стилю). И все же земляне не были уверены до конца, что очкецы ничего не скрывают. А что, если они, припрятав где-нибудь мощное оружие, только выжидают удобного момента, чтобы захватить своих гостей врасплох?
      "Гавриил" не боялся ни термоядерных ракет, ни атомных бомб (к тому же этаозцы, возможно, еще не умели их делать). Но зато аборигены достигли больших высот (а кое в чем превзошли землян) в биологии, а уж тут могли изобрести кое-что пострашнее атомного оружия. Для землян местные болезни, даже если и не использовать их как оружие, представляли серьезную опасность: ведь то, что у приобретшего за тысячелетия иммунитет этаозца вызвало бы лишь легкое недомогание, землянина могло уложить в могилу.
      Так, тихо и со всеми предосторожностями, собирались сведения обо всем, что только возможно. Сведения проверялись, сверялись, сводились в графики и системы... И так должно было продолжаться до тех пор, пока гайяаки не будут абсолютно уверены в том, что, начав Проект Этаозцид, они не встретят ни малейшего сопротивления.
      Вот в такой обстановке через четыре месяца после прибытия "Гавриила" два предположительно дружественных очкецам землянина и два столь же предположительно дружественных землянам очкеца отправились в совместную экспедицию. Их целью было обследование развалин древнего города, построенного две тысячи лет назад вымершими гуманоидами. И Хэл устремился к осуществлению своей давней, родившейся еще на Земле мечты: найти следы пребывания здесь Предтеч... фантастика!
      Экипаж, на котором они отправились, тоже выглядел фантастично.
      6
      Мотор чихал, кашлял и хрипел, а машина дребезжала и резко скакала по ухабам. Этаозец, сидевший на заднем сиденье, наклонился прямо у уху Хэла и что-то прокричал.
      --Что? -- заорал Хэл в свою очередь, полуобернувшись назад.-Не слышу!
      И перевел свои слова на сиддо: Abhudai'akhu?
      Фобо снова наклонился к Хэлу и зачирикал как можно громче (его американский, украшенный этаозскими трелями и прищелкиваниями, было трудно назвать человеческой речью):
      --Зуту говорит, чтобы ты стукнул вон по тому рычажку, справа. Это увеличит подачу спирта в карбюратор.
      Антенна, украшавшая мененгитку Фобо, щекотала Хэлу нос и пыталась ткнуть в глаз. В ответ на совет землянин старательно разразился словопредложением из тридцати слогов, что собственно, означало "премного благодарен". Начиналось оно с глагола мужского рода, стоявшего в настоящем времени, одушевленного, в единственном числе. К нему был приставлен слог, обозначающий, что и говорящий личное местоимение; потом еще один слог, указывающий на то, что говорящий признает своего собеседника более сведущим в данном вопросе; затем еще одно местоимение, на сей раз мужского рода в единственном числе, третьем лице; завершалась вся конструкция еще двумя слогами, дающими в сочетании оттенок юмористического отношения к происходящему (если их поменять местами, они определяли бы ситуацию как крайне серьезную).
      --Что ты сказал? -- засвиристел Фобо так громко, что Хэл вздрогнул, и тут же вспомнил, что забыл добавить в конце фразы особый щелчок, отсутствие которого делало все выговоренное им бессмысленным набором звуков; но у него уже не было сил повторять все это снова.
      Вместо этого он просто дернул рычаг скоростей, на который указал ему Фобо; для этого ему пришлось перегнуться через сидящего рядом Порнсена.
      --Тысячу извинений! -- проорал он иоаху в ухо.
      Но тот словно не обратил внимания: он сидел, прямой как палка, глядя перед собой, в напряжении сцепив руки так, что побелели костяшки. Как и его подопечный, он первый раз в жизни ехал на машине с двигателем внутреннего сгорания. В отличие от Хэла он чувствовал себя крайне неуверенно в автомобиле, который едет по земле и при этом дребезжит, грохочем и плюется вонючими выхлопами.
      Хэл усмехнулся: ему-то этот автомобильчик, словно сошедший со страниц старинной исторической книжки о заре автомобилестроения, очень и очень нравился. Он получал огромное удовольствие, поворачивая тугой руль и чувствуя, как механизм ему подчиняется: он ощущал эту машину каждым мускулом. Стук четырехцилиндрового мотора и запах горящего спирта приводили его в состояние полной эйфории. Вести эту машину было столь же романтично, как отправиться в море на рыбачьей лодке, и он тихо надеялся, что и это он тоже успеет, прежде чем навсегда оставит Этаоз.
      Но его наслаждение усиливалось еще и мыслью о том, что все то, что доставляло ему такую радость, ввергало Порнсена в состояние животного страха (хотя Хэл и не хотел себе в этом признаваться).
      И тут все закончилось: цилиндры начали стрелять, а затем заскворчали. Машина встала на дыбы, подпрыгнула, и прокатившись по инерции еще чуток, остановилась как вкопанная. Оба очкеца тут же выпрыгнули через борта, так как дверей не было, и, подняв капот, закопошились в моторе. Хэл тут же присоединился к ним, но Порнсен остался в машине. Он достал из кармана пачку "Милосердного Серафима" (когда ангелы курят, они курят только "Серафима" и прикурил.
      Хэл отметил про себя, что у иоаха дрожат руки и что это уже четвертая с сегодняшней заутрени сигарета. Если Порнсен не будет за собой следить, то превысит дневную норму для иоахов первого класса. А это означало, что если он опять прицепится к Хэлу, у того будет чем крыть... Нет! И еще раз нет! Даже и мысли такой нельзя допускать! Она чудовищно многоложна и ведет прямиком в мнимобудущее. ОН ЛЮБИТ СВОЕГО ИОАХА! И ИОАХ ТОЖЕ ОЧЕНЬ ЛЮБИТ ЕГО! И Хэл не должен строить планы, уводящие его со светлого пути, проложенного Предтечей!
      Дав себе отповедь, Хэл подумал, что все же расстояние до Земли очень велико, что Сигмен очень занят, что в конце концов... В конце концов он может себе позволить извлечь из злоупотребления табаком своего иоаха хоть небольшое послабление для себя. Как-нибудь потом...
      Хэл потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть из нее все эти непотребные мысли, и заглянул в мотор, чтобы помочь Зугу. Но тот прекрасно обходился без помощников: ведь он сам изобрел и собрал собственными руками эту модель. Это был первый и пока единственный образец машины с двигателем внутреннего сгорания на Этаозе.
      Сейчас Зугу откручивал длинный тонкий шланг, соединявший карбюратор и круглую стеклянную банку, служившую отстойником.
      --Возлюбленный сын мой! -- подал голос Порнсен.-- Мы что, собираемся торчать здесь весь день?
      И хотя большую часть лица прикрывали дорожные очки, его губы скривились в достаточно выразительной гримасе, чтобы можно было судить о его настроении. Было очевидно, что если ситуация немедленно не изменится к лучшему, то в следующем же рапорте иоах даст своему подопечному самую нелестную оценку.
      Дело в том, что Порнсен предлагал отложить поездку на два дня, пока не получит в распоряжение разведывательную шлюпку, и тогда вся дорога до руин заняла бы не больше пятнадцати минут, проведенных к тому же в тишине и комфорте. Но Хэл осмелился возразить ему, аргументируя тем, что, путешествуя по такой лесистой местности на машине, они смогут разведать гораздо больше, чем с воздуха. Больше всего Порнсена возмутило и обидело то, что его начальники согласились с мнением его подопечного.
      Поэтому весь день он дулся и мрачно наблюдал за тем, как молодой землянин по инструкциям и подсказкам Зугу вел этого автоублюдка все дальше в глубь лесов.
      Только один раз иоах снизошел до разговора, напомнив Хэлу о том, что жизнь человека -- священный дар, и поэтому он приказывает сбавить скорость.
      Хэлу пришлось униженно попросить извинения и слегка ослабить нажим на педаль акселератора. Но чуть погодя, опьяненный путешествием, он снова вдавил его почти до упора, и машина вновь с веселым фырчанием поскакала по ухабистой лесной дороге.
      Зугу вытащил шланг, взял один его конец в рот (похожий на две "V", вставленных одну в другую), и стал продувать. Однако у него ничего не вышло. Он закрыл свои огромные голубые глаза, надул щеки, сделал глубокий вдох и предпринял еще одну попытку. Но и это ни к чему не привело, кроме того, что его бледно-зеленая кожа приобрела темно-оливковый оттенок. Он постучал медным мундштуком по капоту и попытался продуть еще раз. И снова безрезультатно.
      Тогда Фобо залез в висевший на поясе поддерживающем его объемистое брюшко большой кожаный мешок и осторожно, двумя пальцами извлек оттуда крошечное голубое насекомое, которое тут же запустил в шланг. Через пять секунд с другого конца выскочил маленький красный жучок, а вслед за ним, хищно шевеля жвалами, вывалился голубой. Фобо ловко поймал своего питомца и вернул его в сумку, а красного Зугу с не меньшей ловкостью раздавил сандалией.
      --Видал! -- сказал Фобо.-- Это спиртохлеб. Обычно он ведет спокойный образ жизни в канистре с горючим -- вольный пловец в волнах алкогольного моря. Что а жизнь! Но периодически его охватывает страсть к приключениям, он забирается в отстойник, сжирает фильтр и застревает в шланге. Ну вот, Зугу уже заменил фильтр -- можно ехать.
      От Фобо исходит странный тошнотворный запах -- Хэл предположил, что очкец и сам хлебнул алкоголя. Но до сих пор он никогда в жизни не видел пьяных, поэтому был не совсем уверен в своем предположении. Да, он мог ошибаться, но даже мысль об этом слегка нервировала: если иоах предположит, что на заднем сидении ходит по рукам бутылка, он не выпустит Хэла из-под надзора ни на секунду.
      Очкецы забрались в машину.
      --Погнали! -- сказал Фобо.
      --Минуточку,-- встрял Порнсен и тихо шепнул Хэлу: -- Я думаю, что будет лучше, если этот... кхм, аппарат поведет теперь Зугу.
      --Если вы попросите жука сесть за руль,-- так же тихо ответил Хэл,-- то это в их глазах будет расценено как проявление вами недоверия мне, землянину. Вы же не хотите, чтобы они подумали, будто вы считаете жука умнее человека.
      Порнсен закашлялся, словно пытаясь проглотить эту мысль, к тому же с превеликим отвращением.
      --Нет-нет, конечно! Сигмен упаси! всего лишь заботился о твоем благоденствии. Я подумал, что ты мог устать: весь день ты напрягал нервы и силы, управляя этим весьма примитивным и незнакомым тебе (да и к тому же довольно опасным в обращении) механизмом.
      --Благодарю вас за такую глубокую любовь ко мне,-- усмехнулся Хэл, но тут же прибавил, стараясь, чтобы голос звучал как можно серьезнее,-- я счастлив ощущать вашу неусыпную опеку, знать, что вы всегда на страже, чтобы управлять мной и не давать мне сбиться с пути верносущности в мнимобудущее.
      --Я давал клятву на "Западном Талмуде", что не оставлю тебя до конца жизни,-- торжественно сказал Порнсен.
      Хэл, усмиренный упоминанием священной книги, осторожно тронул машину с места и первые пять минут ехал так медленно и осторожно, что даже иоаху было не к чему придраться. Но потом нога как-то сама собой нажала на педаль, и деревья со свистом понеслись мимо. Он искоса взглянул на Порнсена -- его сжатые зубы и напрягшееся тело говорили о том, что тот снова раздумывает, как бы покрасочнее описать всю многосложность поведения своего подопечного в рапорте, который он подаст верховному уззиту, как только вернется на корабль.
      Хэл Ярроу всей грудью вдыхал ветер, бивший в лицо. Да пошел этот Порнсен к Ч! И верховного уззита туда же! Кровь в нем бурлила -- воздух этой планеты был нисколько не похож на безвкусный спертый воздух Земли. Он наслаждался. Он дышал свободой и счастьем и настолько опьянел от этого, что попадись ему сейчас сам архиуриэлит, он бы не побоялся дернуть его за нос!
      --Осторожно! -- заверещал Порнсен.
      В ту же секунду Хэл успел краем глаза заметить большого антилопоподобного зверя, внезапно метнувшегося из леса справа наперерез машине. Хэл тут же вывернул руль, машина пошла юзом и забуксовала в глине. Хэл еще не постиг всех тонкостей вождения, и поэтому, хотя ему и удалось избежать столкновения, зверь все же пропорол рогом правый бок машины, насквозь проткнув и рукав Порнсена. После того, как ей наподдали рогом, машину понесло прямиком в земляной холм на обочине, и врезавшись в него, она подпрыгнула, сопроводив свое приземление взрывом всех четырех покрышек. Но даже это ее не остановило: на Хэла мчался огромный куст, он попытался как-то исправить положение, но было уже слишком поздно. Машина еще раз подпрыгнула, Хэла швырнуло грудью на руль, сверху навалился орущий Фобо, отчего давление руля на ребра стало невыносимым. Хэл тоже закричал и скинул очкеца со спины.
      Затем внезапно наступила тишина, лишь из треснувшего радиатора с тоненьким шипением вырывалась струйка пара. Хэл начал поспешно выпутываться из цепких колючих объятий куста и вдруг застыл, завороженный взглядом больших карих глаз, возникших в ореоле сплетения веточек и пара. Он потряс головой. Глаза? И руки, как ветви? Или ветви -- как руки? Он, наверное, подпал под власть кареглазой нимфы. Или, как их там звали... дриады? Но спросить об этом было некого: кто мог знать хоть что-то о нимфах и дриадах, если их вымарали из всех книг, включая хасковское издание "Исправленного и верносущного Мильтона". Только благодаря своей специальности Хэл был допущен к прочтению экземпляра "Потерянного Рая", не подвергавшегося цензуре, откуда и узнал о классической древнегреческой мифологии.
      Мысли скакали в его голове, сверкали и вспыхивали, словно огоньки на приборной панели "Гавриила": нимфы иногда оборачивались деревьями, чтобы скрыться от своих преследователей. Так, может, сейчас на него смотрела одна из этих сказочных женщин, бросая кроткие взгляды из-под ресниц, длиннее которых он не видел в своей жизни?
      Хэл закрыл глаза и страстно пожелал, чтобы, если даже причиной этого дивного видения стала какая-нибудь травма головы, она оказалась неизлечимой: галлюцинации вроде этой стоят того, чтобы сохранить их на всю оставшуюся жизнь. И его мало волнует, насколько они верносущны. Или многоложны.
      Он открыл глаза. Галлюцинация исчезла.
      "Это была всего лишь антилопа! -- мысленно вздохнул он.-- Это она смотрела на меня сквозь куст. Это были глаза антилопы. А мое темное "я" дорисовало вокруг них белое лицо, черные длинные волосы, стройную шею, пышные груди... Нет! Это многоложество! Всего-навсего мое больное подсознание, ошеломленное шоком, на секунду выпустило на свет все то, что тайно кипело и мучило меня все это время на корабле, где я не видел ни одной женщины, разве что на фотографиях..."
      Но тут он забыл о глазах: в нос ударила сильнейшая едкая вонь. Похоже, авария сильно испугала очкецов, что вызвало у них непроизвольное расслабление сфинктора, контролирующего шейку "психсумка". Этот пузыревидный, расположенный у поясницы орган некогда использовался пращурами этаозцев как мощное средство защиты (примерно как у земного жука-бомбардира). У современных очкецов это орган выполнял функции некоего психического клапана, помогавшего им снимать внутреннее напряжение. Но хотя его действие было достаточно эффективным, у него были и свои отрицательные стороны. Так, например, очкецы-психиатры могли работать только с постоянно открытыми окнами, а с особо трудными пациентами даже в противогазе.
      Кеоки Амиэль Порнсен в это время с помощью Зугу на четвереньках выбирался из-под куста. В своей лазурной униформе с болтающимися на спине помятыми нейлоновыми ангельскими крылышками и колышащимся брюхом он напоминал громадного жирного голубого жука. Наконец он с трудом поднялся на ноги и сорвал очки. Лицо под ними было смертельно бледным. Дрожащими руками он ощупывал эмблему Гайяак союза -- скрещенные шпагу и песочные часы, потом пальцы заплясали дальше по груди, стараясь попасть в карман. Он отстегнул магнитную застежку и вытащил пачку "Милосердного Серафима" и, хотя почти с первого раза поймал губами сигарету, прикурить от прыгающей в руках зажигалки оказалось делом совсем непростым.
      Хэл поднес ему огонек своей зажигалки. Его рука не дрожала.
      Тридцать один год дрессировки не прошли даром: ему даже удалось скрыть ухмылку.
      Порнсен позволил себе прикурить. Но уже через секунду жесткая складка у губ дала понять, что он сознает утрату части своего превосходства над Ярроу. Он отдавал себе отчет в том, что не может позволить себе сначала принять услугу (пусть даже такую маленькую) у человека, а потом хладнокровно его выпороть.
      И все же...
      --Хэл Шамшиэль Ярроу,-- начал он самым формальным тоном.
      --Шиб, абба. Слушаю и повинуюсь,-- так же формально ответил Хэл.
      --Итак, как ты можешь объяснить эту аварию?
      Хэл удивился -- голос иоаха звучал мягче, чем он ожидал. Однако он не позволил себе расслабиться, так как знал, что Порнсен, возможно, именно этого и хочет добиться, чтобы его подопечный не смог отразить атаку.
      --Я... или, возможно, Противотеча во мне... отошел от верносущности. Я... то есть мое темное "я" увлекло меня в мнимобудущее.
      --Да неужто? -- тихо спросил Порнсен с тонким оттенком сарказма.-- Ты говоришь, "твое темное я", Проитвотеча... И это все, что ты можешь сказать? Почему ты всегда ищешь, на кого свалить вину? Ты знаешь,. ты просто обязан это знать, потому что вынуждал меня пороть тебя за это без счета; ты, и только ты в ответе за все. Когда тебя учили, что твое темное "я" может подстрекать тебя отклоняться от единоверного пути, тебя также учили и тому, что Противотеча ничего не сможет сделать, пока ты -- твое истинное "я", Хэл Ярроу -- полностью не согласится объединиться с ним.
      --Это шиб, как и левая рука Предтечи,-- ответил Хэл.-- Но возлюбленный мой иоах, в своей лекции вы упустили один небольшой нюанс.-- Теперь и в его голосе появилась нотка сарказма.
      --Что ты хочешь этим сказать? -- резко спросил Порнсен.
      --Я хочу сказать,-- радостно заявил Хэл,-- что в аварию попал не один я. Соответственно, вы за нее в ответе в неменьшей мере, чем я!
      Порнсен вытаращился на него, а затем промямлил:
      --Но... но ведь это же ты вел машину.
      --Но в свете того, что вы мне только что сказали, это не делает между нами никакого различия.-- Хэл мрачно улыбнулся.-Вы тоже были согласны попасть в аварию, потому что если бы вы этого не хотели, ее бы не произошло и зверь бы благополучно миновал нас.
      Порнсен сделал глубокую затяжку. Его рука дрожала. Ярроу следил за его второй рукой, пальцы которой уже плясали на рукоятке плетки. Наконец иоах снова заговорил, сопровождая свою речь пыхтением после каждой новой затяжки.
      --Ты всегда проявлял зачатки достойной сожаления гордыни и непокорности. А подобное поведение не соответствует структуре мироздания, явленной нам Предтечей, да верносущным будет имя его!
      Мне довелось (пуфф!) да простит их Предтеча! -- уже отправить к Ч дюжины две таких упрямцев, как ты. И делал я это, скрепя сердце, ибо любил их всеми фибрами души. Я рыдал над рапортами, которые был вынужден посылать иерархам, ибо я -человек чувствительный и добрый. (Пуфф!) Но таков уж мой долг исполняющего обязанности ангела-хранителя: следить за омерзительными паршами, дабы они не распространились и не заразили других истинно верующих последователей Сигмена. Не должно терпеть многоложие. А человек так слаб и тек легко поддается соблазнам.
      Я был твоим иоахом с самого твоего рождения (пуфф!). Ты всегда был строптивым -- с самого детства. Лишь любовью можно было привести тебя к раскаянию и смирению -- и ты часто ощущал мою любовь к тебе!
      У Хэла тут же заныла спина. Он все еще не спускал глаз с пальцев иоаха, сжимавших рукоять семихвостой выразительницы его любви.
      --Однако, разве ты не проявил свою многоложную сущность уже тогда, когда тебе исполнилось восемнадцать и ты продемонстрировал свою слабость перед мнимобудущим, заявив, что не хочешь выбирать себе узкой специальности. А я ведь предупреждал тебя, что, став козлом, ты противопоставишь себя всему обществу, но ты лишь продолжал упорствовать. И только потому, что мы все же нуждаемся в подобных профессионалах, и потому, что я вернопослушен своему начальству, я позволил тебе сделать этот нелепый выбор.
      Но это было полным нешибом (пуфф!). А когда я выбрал наиболее подходящую тебе женщину для законного брака -- что было моим долгом и правом (кому еще, как не нежно любящему тебя иоаху, понять, какой именно тип женщины тебе наиболее подходит?) -ты явил свою гордыню и многоложие во всей красе: ты спорил, противоречил, протестовал, пытался через мою голову отсрочить этот брак и только через год дал согласие жениться. И за этот год многоложного поведения ты должен церководарству...
      От лица Хэла отхлынула кровь и на нем вдруг четко обозначились семь тонких линий, тянущихся от левого угла рта к уху.
      --Я ничего не должен церкводарству! -- взорвался он.-- Мы с Мэри были женаты девять лет! Но у нас так и не было детей. Тесты показали, что оба мы не являемся стерильными. Получается, что один из нас или мы оба не хотели потомства. И я подал петицию о разводе, даже несмотря на то, что это могло привести меня к отправке в Ч. Почему же вы, вместо того, чтобы перехватывать мои заявления, не помогли мне, как требовал ваш долг?
      Порнсен продолжал дымить все так же громко, в его лице не дрогнула ни единая черточка, но одно его плечо стало опускаться, словно что-то осело у него внутри. Хэл, заметив это, понял, что иоах готовиться перейти к обороне.
      --Когда я впервые увидел тебя на "Гаврииле", я уже тогда был уверен, что бы проник туда отнюдь не из страстного желания служить во славу церкводарства! Я (пуфф!) ждал, что рано или поздно ты чем-нибудь выдашь себя. А теперь я наконец-то шиб, до мозга костей шиб, знаю эту причину -- ты сделал это из мерзкого расчета удрать от своей жены! И так как есть только три законных основания для развода: бесплодие, измена и космический полет, и при этом измена ведет к отправке в Ч, ты (пуфф!) выбрал единственно безопасный для себя путь. Став членом экипажа "Гавриила", для Земли ты официально стал мертвецом. И ты легально...
      --Не надо говорить ни о чем легальном! -- закричал Хэл. Его трясло от ярости и от ненависти к себе за то, что он неспособен сдержаться и скрыть свои эмоции.-- Вы-то очень хорошо знаете, что не слишком держались буквы закона. Когда вы положили мое заявление о разводе под сукно, вы нарушили свои обязанности иоаха. Я был вынужден...
      --Вот так я и думал! -- констатировал Порнсен и с довольной улыбкой выпустил большой клуб дыма.-- Я отказал тебе, потому что просьба твоя была многоложна. Да будет тебе известно, что я видел сон, очень яркий и конкретный: я видел Мэри, кормящую грудью твоего ребенка всего через два года. И это был не какой-нибудь обманный сон, но как раз один из тех, что имеют безошибочные приметы откровения, ниспосланного нам Предтечей. И после этого сна я был твердо уверен, что твое желание развестись есть желание многоложное, ведущее тебя в мнимобудущее. Я знал, что истинное будущее в моих руках, и только направляя тебя, я могу проявить его. В то же утро я записал этот сон. И было это всего лишь спустя неделю после того, как я получил твое заявление, и я...
      --Вот вы и доказали, что хотели изменить реальность, смутившись сном, насланным Противотечей! -- закричал Хэл.-Порнсен, я подам на вас рапорт! Вы осудили себя собственным языком!
      Порнсен побелел, челюсть отвисла и сигарета упала на землю, щеки его мелко затряслись:
      --Ч-ч-что ты ска... сказал?
      --Да как у нее может быть от меня ребенок через два года, когда меня нет на Земле? Как я могу быть его отцом? То, что вы, по вашим словам, видели во сне -- невозможно в истинном будущем. А это значит, что вы разрешили себе обмануться искусами Противотечи! И уж вы-то знаете, чем это пахнет. Да вы же -- кандидат на отправку в Ч!
      Иоах весь подобрался, осевшее было левое плечо поднялось опять до уровня правого, а правая рука рванулась к плети. Пальцы крепко стиснули украшавший ее крест, он сорвал ее с пояса и семь хвостов просвистели буквально в дюйме от лица Хэла.
      --А это видел?! -- завизжал иоах.-- Семь бичей! По одному на каждую из Семи Смертельных Многоложностей! Ты и раньше испытывал их на себе, испытаешь и сейчас!--Да заткнись ты! -сорвался Хэл.
      И снова челюсть Порнсена затряслась и он пролепетал чуть не плача:
      --Да как... как ты осмелился?... Я -- твой возлюбленный иоах... Да я...
      --Я сказал тебе, чтобы ты закрыл пасть! -- сказал Хэл уже тише, но с еще большей страстью.-- Меня тошнит от твоего скулежа. Меня тошнило от него все эти годы. Всю мою жизнь.
      И тут он увидел, что к ним направляется Фобо. А за его спиной на дороге лежит мертвая антилопа.
      "Животное мертво,-- пронеслось в голове Хэла.-- А я думал, что ему удалось убежать. Те глаза, что смотрели на меня сквозь куст... Но если антилопа мертва, то чьи же тогда глаза я видел?"
      Голос Порнсена вернул его к действительности.
      --Я думаю, сын мой, что оба мы говорили в ярости и запальчивости, а не по заранее обдуманному злому умыслу. Давай же простим друг друга и ничего не будем рассказывать уззитам, когда вернемся на корабль.
      --Если с вами будет шиб, то и со мной тоже,-- ответил Хэл.
      Он с удивлением заметил, что по щекам Порнсена катятся слезы. Но еще больше его удивило -- почти потрясло -- то, что иоах предпринял робкую попытку положить руку ему на плечо.
      --Ах, мальчик мой, если бы ты только знал, как сильно я тебя люблю и как мне больно каждый раз, когда я вынужден тебя наказывать.
      --Мне уже трудно в это поверить,-- сказал Хэл и пошел навстречу Фобо, оставив Порнсена одного.
      У Фобо тоже из его нечеловечески круглых глаз текли крупные слезы и, стекая по длинному носу, капали на дорогу. Но он лил их по другой причине: он оплакивал погибшее в аварии животное. Однако с каждым шагом выражение печали на его лице таяло, а слезы становились все мельче, пока не иссякли окончательно. Он остановился и описал указательным пальцем вокруг себя окружность.
      Хэл уже знал, что этот жест имеет отношение к религии очкецов и используется ими во множестве различных ситуаций. Сейчас, похоже, Фобо прибег к нему, чтобы снять напряжение и расслабиться. И тут же его V-образный рот распахнулся в ужасающей жучьей улыбке. Он снова был в хорошем настроении. Его суперчувствительная нервная система реагировала на все мгновенно.