1.

Вдалеке, подернутый пеленой, смутно виднелся Опар — город, построенный из массивных гранитных глыб, город драгоценных камней. Контуры плотных стен, возведенных из огромных камней, вздымающихся ввысь изящных башен, золоченых куполов, насчитывавших восемьсот шестьдесят лет существования, заколыхались, изогнулись и растворились в воздухе. Потом все исчезло, будто ничего и не было.

Едва сдержавшись, Хэдон вытер слезы.

Прощальная картина прославленного Опара была подобна видению, угасающему в божественном сознании. Хэдон надеялся, что это не дьявольское знамение. Он рассчитывал, что и на его друзей-соперников отъезд произвел подобное же впечатление. Окажись он единственным, на глаза которого навернулись слезы, его бы высмеяли.

Баркас прошел изгиб реки; между Хэдоном и его родным городом встали джунгли. В мыслях он все еще представлял себе Опар, высокие башни, словно руки, простертые к небу и пытавшиеся удержать его от падения. Маленькие фигурки на каменных причалах — среди которых и его отец, мать, сестра и брат — исчезали из поля зрения, но не из мыслей. Воспоминания именно о них, а не о городе вызывали слезы.

Увидит ли он когда-либо своих родных вновь?

Если он проиграет, то вряд ли. Если выиграет, пройдут годы, прежде чем он сможет обнять своих близких. А милый сердцу Опар, возможно, никогда не будет приветствовать его.

В свои девятнадцать лет Хэдон покидал родной город дважды. Когда это случилось в первый раз, с ним были его родители. Во второй раз он уезжал к своему дяде, но Опар был неподалеку.

Хэдон взглянул украдкой на стоявших перед ним молодых людей. Они не смотрели на него, он же обрадовался, увидев, что по их щекам тоже катятся слезы. Таро, его друг, смущенно улыбнулся. Хевако — глыба из темного камня — бросил на него сердитый взгляд. Он не плакал: камни не плачут. Он слишком сильный человек, чтобы лить слезы и хотел, чтобы все об этом знали. Но зато у него и не было ничего и никого, о ком он мог бы горевать, подумал Хэдон. Ему стало жаль Хевако, хоть он и знал, что чувство это быстро пройдет: Хевако был неприветливой, наглой тварью.

Хэдон огляделся вокруг. Ширина реки в этом месте составляла около полумили, вода была коричневой из-за грязи, которую она несла в море с гор. По берегам реки стеной сплотилась зеленая растительность; исключение составляли лишь болотистые берега, которые походили на пальцы, нащупывающие, не продвинулись ли деревья еще вперед. На берегах, скалясь, лежали священные крокодилы, поднимавшиеся на короткие ножки всякий раз, как в поле зрения тварей попадала идущая первой лодка; крокодилы тотчас соскальзывали, увязая в грязи, в воду. Из зарослей до лодок доносились крики попугаев и обезьян. Голубовато желто-красный зимородок спорхнул с ветки, падая, словно пернатая звезда. Он остановился, пролетел над поверхностью реки и взметнул вверх с маленькой серебристой рыбкой в когтях.

Дюжина гребцов бормотала что-то в унисон звукам шлепающих о воду деревянных весел и ударам бронзового гонга рулевого. Небольшого роста, приземистые, с толстыми шеями и нависшими бровями, близкие родственники человека и дальние сородичи обезьян, они гребли и что-то ворчали, их волосатые тела покрывались потом. Между гребцами, на узкой палубе лежали сундуки с золотыми слитками и бриллиантами, ящики с мехом, резными фигурками богинь, богов, чудовищ и животных, трав из тропических лесов и грудами слоновых бивней. Сокровища сторожили пятеро солдат в кожаных доспехах с копьями.

Впереди судна, на котором плыл Хэдон, шли шесть лодок с гребцами и солдатами. За судном следовало еще двадцать три лодки, все доверху груженные драгоценностями из Опара. Завершали процессию шесть судов. Хэдон какое-то время рассматривал их, потом принялся ходить взад и вперед, по пять шагов за один проход, вдоль густо заполненной народом палубы полуюта. Жизненно необходимо было держать себя в форме. Именно от нее будет зависеть его жизнь во время Великих Игр. Хевако, Таро и трое запасных вскоре стали подражать ему. Троица гуськом прохаживалась туда и обратно, остальные делали зарядку. Хэдон с завистью смотрел на питоноообразные мускулы Хевако. Говорили, что он самый сильный человек в Кхокарсе, исключая, конечно же, Квазина. Но Квазин находился в ссылке, скитаясь где-то по Западным Землям со своей огромной отделанной медью дубиной на плече. Будь он среди конкурсантов, нет никакого сомнения в том, что никто не стал бы соперничать с ним.

Хэдон задумался о том, хватило бы у него смелости на соперничество с Квазином. Возможно — да; возможно — и нет. Хоть он и не обладал телом гориллы, ноги его были длинные, он быстро бегал, был выносливым, а его мастерству владения мечом аплодировал даже сам отец. И именно это умение владеть мечом окончательно определило его участие в Играх.

Все же отец его предостерегал:

— Ты очень хорошо управляешься с тену, сын мой. Но пока ты еще не профессионал, и человек с опытом может разрубить тебя на куски, несмотря на твои длинные руки и молодость. К счастью, тебе предстоит соперничать с такими же зелеными юнцами, как ты сам. Нелепость состоит в том, что на свете много мужчин, которые с легкостью превзошли бы тебя в искусстве фехтования, но их возраст не позволяет им добиться успеха в других играх. Все же, если какой-нибудь взрослый мужчина лет двадцати восьми решит попытаться завоевать приз, ему стоит пикнуть и тогда надейся лишь на помощь Кхо!

Отец потрогал обрубок своей правой руки, бросив угрюмый взгляд на сына:

— Тебе никогда не приходилось убивать человека, Хэдон, а потому твой истинный темперамент не известен. Иногда тот, кто владеет мечом хуже, одерживает победу над лучшим фехтовальщиком из-за того, что у него сердце настоящего убийцы. Что будет, если ты и Таро оба выйдете в финал? Таро — твой лучший друг. Сможешь ли ты убить его?

— Я не знаю, — ответил Хэдон.

— Тогда тебе не следовало бы участвовать в Играх. Здесь еще и Хевако. Берегись его. Ему известно, что в обращении с тену ты превосходишь его. Он постарается убрать тебя с дороги до финала.

— Но борцовские поединки не ведутся до смертельного исхода, — проговорил Хэдон.

— Бывают и несчастные случаи, — погрустнел отец. — Хевако свернет тебе шею во время отборочных соревнований, если только судья не будет внимательна. Я предупредил ее, и, хоть я сейчас и скромный подметальщик полов в храме, когда-то я был нуматену, и она выслушала меня.

Хэдон вздрогнул. Больно слышать, как отец говорил о былых днях, когда он еще не лишился руки и мог управляться со своим широким мечом как никто другой в Опаре. Меч бандита с размаху отсек ему руку выше локтя. Случилось это во время сражения в темных туннелях под Опаром. В той разгоревшейся в темноте схватке был убит король, и на трон взошел новый король. А новый король ненавидел Кумина, и вместо того, чтобы отправить его с почестями на отдых, уволил его. Многие из нуматену на его месте покончили бы с собой. Но Кумин решил, что он обязан своей семье больше, чем довольно неопределенному понятию нуматену. Он не мог обречь ее на нищету и сомнительную милость родственников жены. И потому Кумин стал подметальщиком полов, а это, хоть и было свидетельством низкого социального положения, поставило его под особую защиту Самой Кхо. Новый король, Гамори, предпочел бы изгнать Кумина и его семью в джунгли, но этому воспротивилась его жена, верховная жрица.

Кумин отправил Хэдона на несколько лет к своему брату, Фимету. Это дало Хэдону возможность изучать мастерство владения мечом под руководством величайшего мастера тену в Опаре, каковым являлся его дядя. Именно там, в темных пещерах, где жил, находясь в ссылке, его дядя, Хэдон встретился со своим кузеном, Квазином, сыном Фимета и сестры Кумина, Вимейк. Вимейк умерла за несколько лет до того от укуса змеи, и потому Хэдон жил четыре года без матери, без тети и вообще без какой бы то ни было женщины рядом. Во многих отношениях он был одинок в то время, хотя одиночество дарило и свои приятные моменты. Что до Квазина, так тот частенько обижал Хэдона.

Незадолго до того, как Пламенеющий Бог, Ресу, скрылся за деревьями, баркасы привязали для ночного отдыха к причалам, построенным несколько столетий назад. Половина солдат расположилась за каменными стенами, закрывавшими все, кроме набережной реки, где располагались причалы. Остальные солдаты развели костры, чтобы приготовить пищу себе, офицерам и участникам соревнований. Гребцы разожгли огонь в углах, образованных стенами. Были принесены в жертву превосходный боров и великолепный селезень, лучшие куски бросили в огонь как подношения Кхо, Ресу и Теземинес, богине ночи. Свиные ножки и остатки селезня швырнули в реку, чтобы умиротворить речного божка.

Быстрое течение унесло прочь в сумерки ножки и останки селезня. Они пропутешествовали до поворота, где падала тень от веток деревьев. Неожиданно на воде возникло какое-то движение, и ножки и птица исчезли под водой.

Один из гребцов прошептал:

— Казуква взял их!

Мороз пробежал по коже Хэдона, хотя он догадывался, что жертву схватили крокодилы, а не божество. Он, как и большинство остальных, быстро коснулся лба кончиками трех самых длинных пальцев, а затем описал ими круг, который охватил его подмышки и закончился на лбу. Несколько седовласых стариков из числа офицеров и гребцов сделали старинный знак Кхо, дотронувшись сначала кончиками своих трех пальцев до лба, затем до груди справа, гениталий, груди слева, затем вновь до лба, и завершили его прикосновением к пупку.

Вскоре воздух наполнился запахами дыма и ароматом готовящихся поросенка и утки. Большинство путешественников принадлежали к тотему Муравья, но среди них были и несколько членов тотема Свиньи, а потому им запрещалось есть свинину, за исключением одного дня в году. Они ужинали уткой, вареными яйцами и кусочками сушеного мяса. Хэдон съел немного свинины, хлеб из проса, овечий сыр и восхитительные на вкус красные ягоды мовомет и изюм. Он отказался от пива из сорго, но не потому, что не любил его, а мог прибавить в весе от него, а это ослабило бы его дыхание.

Хотя людей окутало дымом, который застыл на месте, поскольку воздух был неподвижен, и дым вызывал кашель, а глаза покраснели, никто не жаловался. Дым спасал от москитов, этих маленьких дьяволят, детей Теземинес, которые тучами летели со стороны леса. Хэдон намазал тело вонючей мазью, надеясь, что она и дым дадут ему возможность хорошо отдохнуть ночью. Когда рассветет, он намажет себя другим снадобьем, предохраняющим от мух, которые начнут надоедать, как только солнце прогреет воздух.

Едва Хэдон кончил есть, как Таро потянул его за руку, показывая в направлении реки. Луна еще не взошла, но он смог рассмотреть огромное темное тело на противоположном берегу реки. Сомнений не было: это был леопард, который пожаловал напиться воды перед тем, как выйти на охоту.

— Возможно, нам следовало бы принести жертву и Кхукхаго, — произнес Таро.

Хэдон кивнул:

— Если мы будем приносить жертвы каждому божеству и духу, который может навредить, нам не хватит места в лодках для необходимых животных.

Затем, увидев при свете костра обиженное выражение лица Таро, он улыбнулся и похлопал Таро по плечу.

— В твоих словах много смысла. Но я бы не осмелился предложить жрице принести жертву богине леопардов. Ей не понравится, если мы будем совать нос в ее дело.

Таро оказался прав. Поздно ночью тревожный сон Хэдона резко прервал крик. Хэдон вскочил, схватив свой меч и недоуменно огляделся вокруг. Он увидел вспрыгнувшего на стену черно-желтого зверя, челюсти которого сжимали кричащего гребца. Затем оба исчезли. Преследовать леопарда было бесполезно и опасно. Капитан стражников проклинал всех чертей, но лишь затем, чтобы успокоиться от страха и опасности.

Так или иначе, богине леопардов было нанесено оскорбление, а потому они поспешили умилостивить ее. Жрица Клайхи принесла в жертву Кхукхаго поросенка. Это не вернет несчастного гребца, но может предотвратить нападение другого леопарда. А кровь поросенка, налитая в бронзовый сосуд, должна была умиротворить душу гребца и удержать ее от попыток прокрасться в лагерь той ночью. Хэдон надеялся, что так и будет, но все же не смог снова отправиться спать. Остальные тоже были не в состоянии сделать это. Лишь гребцы так наработались за день, что ничто не в силах было удержать их без сна долгое время.

На рассвете жрица Кхо и жрец Ресу сняли одежды и совершили ритуальное омовение в водах реки. Солдаты высматривали крокодилов, пока остальные купались в порядке старшинства. Потом был завтрак, состоявший из приготовленного из окры[1] супа, сушеного мяса, сваренных вкрутую утиных яиц и пресного просяного хлеба. Затем путешественники вновь спустили лодки на воду. Через четыре дня поутру донеслись раскаты водопада. За милю до водопада, все причалили свои лодки, разгрузили их и начали медленно продвигаться по дороге, вымощенной огромными гранитными блоками. Растительность вдоль дороги была подрезана через регулярные интервалы лесничими из джунглей. Дорога дугой отходила от водопада и обрывалась у края скал. Здесь отряд проследовал по узкой, крутой и извилистой дороге, высеченной на склоне горы. Впереди каравана шли солдаты, они же и замыкали шествие. Гребцы, пыхтя и отдуваясь, тащили на себе ящики, клетки и бивни. За ними следовали пастухи, окликая и тыкая своих пронзительно кричащих подопечных палками с острыми концами. Крякали утки, сидящие в клетках на спинах гребцов. Священный попугай на плече жрицы вскрикивал и бормотал что-то, священная обезьяна на плече жреца пронзительно изрыгала оскорбления в адрес невидимых врагов, обитающих в джунглях.

«Из-за всего этого шума, — подумал Хэдон, — их можно слышать на расстоянии в несколько миль. Если кто-то из пиратов кавуру засел в расположенном ниже густом лесу, у бандитов будет прекрасная возможность подготовиться к приходу гостей». Но вероятность засады была невелика. Отряд солдат из форта на побережье должен находиться у подножия гор. Но кавуру знали, как ускользнуть от солдат.

Вдруг к общему шуму добавилась ругань жреца. На его плече облегчилась обезьянка. Никто, кроме жрицы, не посмел рассмеяться, но никому и не удалось удержаться от ухмылки. Увидев улыбки людей, жрец принялся ругаться. Солдат принес кувшин с водой и счистил грязь льняной тряпкой. Немного погодя жрец тоже стал смеяться, но все же остаток пути обезьянка проделала верхом на плече у гребца.

В сумерки отряд вышел на открытое пространство возле основания водопада. Здесь его ожидали пятьдесят солдат. Путешественники искупались под грохочущей ледяной водой, принесли жертву и поели. На рассвете они поднялись и двумя часами позже загрузили баркасы. Впереди их ожидало трехдневное путешествие. Потребуется достаточное напряжение сил. Но глупость одного из гребцов еще больше усилила общую нервозность. Он заявил, что во время последнего перехода он заметил речного божка.

— Это был сам Казуква! Я увидел его как раз в тот момент, когда Ресу отправился спать. Он возник из воды; это было чудовище, в четыре раза крупнее самого большого гиппопотама, какого вам доводилось когда-либо видеть. Его шкура, как и у гиппопотама, толстая и коричневая, но шишковатая. Шишки черные, размером с мою голову, и у каждой по три глаза и крошечному рту, заполненному зубами столь же острыми, как зубы крокодила. Руки длинные, как у человека, но там, где надлежит быть кистям, у него головы морских свинок с красными горящими глазами. На мгновение он уставился на меня, и мои кишки до сих пор выворачиваются наизнанку, стоит мне вспомнить его лицо. Это было лицо гиппопотама, если не считать того, что оно волосатое, а в центре лба — единственный, покрытый зеленой пеной глаз. Зубов у него много, и они подобны наконечникам копий. А затем, когда я молился Кхо, а также Гыксхабахди, богине моих предков, и думал, что потеряю сознание, он медленно погрузился в реку.

Остальные гребцы согласно заворчали, хотя никто из них не видел Казукву.

— Мы принесем ему в жертву самого превосходного борова сегодня вечером. — сказала Клайхи. — Даже если твое видение было вызвано чрезмерным употреблением пива, а я думаю, что это наиболее вероятно.

— Пусть Кхо поразит меня насмерть, если я вру! — завопил гребец.

Те, кто находились рядом с ним, отпрянули назад, смотря вверх, другие вниз, ведь Кхо могла нанести удар с земли или же с неба. Но ничего не произошло, и все с облегчением вздохнули. Хэдон дал совет капитану, чтобы тот велел гребцу заткнуться, не то весь отряд ударится в панику. Капитан ответил, что он возмущен тем, что юнцы дают ему советы, даже если им и предстоит стать героями. Тем не менее, он сказал гребцу что-то резкое.

Зловещий и ужасный Казуква больше не показывался во время их путешествия к морю, хоть и тревожил сон многих, а гребцы всякий раз бледнели, когда на поверхности воды возле лодок показывался гиппопотам. Поздним вечером на третий день путешествия они обогнули поворот. Здесь, за широким устьем реки раскинулось море, Кемувопар.

На северном берегу размещались причалы, у которых пришвартовались великолепные галеры, а также находились хранилища, тотемные залы, дома и каменный форт. Рулевые вышагивали в такт ударам бронзовых гонгов. Гребцы, несмотря на усталость, широко улыбались, обнажая свои широкие лопатами зубы, и копили силы, в которых нуждались для последнего броска их массивные волосатые руки. На какое-то время гребцы могли ощутить себя в безопасности от кавуру, богини леопардов и речного божка. Сегодня вечером они устроят пир в зале своего тотема, а затем уснут, осоловевшие от выпитого пива.

Но Хэдона ожидало другое. Предаваться чревоугодию и накачиваться пивом — это занятие не для юноши, который должен оставаться легким и быстрым, чтобы участвовать в Великих Играх. И все же Клайхи пообещала принять его сегодня вечером в маленьком храме Кхо, расположенном вблизи форта. Эта женщина, на десять лет старше его, была красива, если не обращать внимания на заметно растущий от чрезмерного употребления пива животик и на то, что ее большая грудь уже стала терять прежнюю упругость. А Хэдон и не обращал. Кроме того, быть принятым жрицей — большая честь. А если жрицам, состоявшим под началом ее сестры, направленной сюда на службу, понравится его общество, им также не придется долго спать этой ночью.

Хевако был недоволен. Он надеялся, что Клайхи обнимет его жаркими бронзовыми от загара руками и что огромные серые глаза зажгутся огнем любви к нему. Услышав, что Клайхи сказала Хэдону — да, он посмотрел сердито и заиграл внушительными бицепсами. Хевако не осмелился ничего произнести, поскольку Клайхи могла услыхать. Хэдон улыбнулся ему, но мысль о предстоящем морском путешествии не была приятной. Насмешки Хевако испортили Хэдону настроение, хотя он и отличался покладистым характером.

2.

Судьба ли Хэдону стать победителем Игр или нет, — все равно он станет героем. Правда, проиграв, он получит звание героя посмертно и найдет покой в могильном кургане под высоким монолитом из мрамора. Проходящие мимо станут молиться за него и прольют на землю мед или вино. Для него это будет благом. И когда он задумывался о том, что ему предстоит меряться силами с самыми сильными и быстрыми юношами империи, его уверенность в себе колебалась и дрожала, подобно тростинке на ветру. У Хэдона было сильное эго, иначе он и не попал бы в участники соревнований. Но только самовлюбленный человек мог принимать как должное, что он сможет обойти всех соревнующихся с такой же легкостью, как фермер идет с косой сквозь просо.

И тем не менее, в то утро в доходившем до потолка бронзовом зеркале Хэдон увидел мужчину, который выглядел как герой, даже если он мог признаться в этом лишь самому себе. Имея рост шесть футов и два дюйма, он был самым высоким человеком в Опаре. Этим Хэдон был обязан своим прародителям из рода Клемсааса и, без сомнения, богам, которые были его предками — хотя, как он теперь думал, в высших слоях общества в Опаре, или даже в самой империи имелось немало людей, которые могли бы претендовать на то, что их прародителями являются боги в количестве от одного до двадцати. Все его праматери, как то повелевал священный долг, отправлялись на месяц в божий дом как храмовые проститутки. Хотя по правилам эти женщины должны принимать любого верующего мужского пола, однако же они верили, что лишь король, герой, великий купец или нуматену будет допущен в их комнатенки. Дети, появившиеся в результате подобных союзов, усыновлялись богом того храма, где они жили. Хэдон мог перечислить имена двенадцати богов, не говоря уже о сорока божках, которые многократно являлись его предками. Теоретически так и было. Некоторые образованные люди полагали, что сия концепция возникла вследствие вмешательства Самой божественной Кхо. Это признавалось всеми, кроме наиболее консервативных людей, которые считали, что за беременность несли ответственность сами мужчины. Но, по существу, значения это не имело. Тело мужчины использовалось богом храма во время святого совокупления, а ребенок принадлежал богу, а не мужчине. Мужчина был просто орудием.

Хэдон не являлся ребенком храма. Его старший брат, первый ребенок их матери, был усыновлен самим великим Ресу. Но Ресу не благоволил к нему. Ребенок умер в возрасте трех лет от лихорадки и оказался первым из семи братьев и сестер, которые последовали за ним, будучи еще детьми, в лапы Сисискен, мрачной правительницы царства теней.

Красновато-бронзовые вьющиеся волосы Хэдона свидетельствовали о том, что его дедом был Пламенеющий Бог. Большие карие глаза давали понять, что он из рода Клемсааса. По крайней мере, о том можно было предполагать, хотя он замечал, что многие из старинного рода Кхоклем имели карие или даже голубые и серые глаза. Черты его лица, как он считал без ложной скромности, отличались исключительной красотой, характерной для тех людей, которые спустились с гор Саасарес восемьсот шестьдесят четыре года назад и захватили город Кхокарса. Его лоб был высокий и узкий, правда, у висков — слегка припухлый. Небольшие слегка заостренные сверху уши плотно прилегали к голове. На выпуклой складке над глазами росли широкие, почти сросшиеся брови. Нос, хоть и прямой, все же не такой длинный, как у большинства тех, кто, по общему мнению, происходит из рода Клемсааса. Среди них многие имели крючковатые носы. Ноздри Хэдона раздались несколько шире, чем у представителей рода Клемсааса. Вне всякого сомнения, этим он обязан своему предку из рода Кхоклем. Но впоследствии ни один из них не остался чистокровным, хотя многие из рода Клемсааса отрицали, что смешались с низкорослыми, темными, плотного телосложения прямоволосыми аборигенами, награжденными носами картошкой.

Набор приятных глазу черт завершался короткой верхней губой, полными, но не толстыми губами, волевым сильно раздвоенным подбородком.

Тело юноши, как он говорил себе в моменты наиболее критического настроения, сформировалось слишком худым. Все же плечи выдались широкие и мощные. Он обладал физическими данными бегуна на длинные дистанции, хотя никогда не проигрывал и в забегах на короткие. Боги наградили Хэдона невероятно длинными ногами и руками. Благодаря ногам он мог развивать большую скорость, руки же давали большое преимущество при фехтовании. И в самом деле они отличались такой длиной, что его часто высмеивали, говоря, что он произошел от обезьяны.

Хэдон вспомнил о том, как много он дрался, будучи ребенком, отвечая на оскорбление, а еще больше из-за насмешек приятелей над лишившимся руки отцом, стоявшим теперь на низком социальном уровне. Но большинство из тех, кто тогда глумились над ним, теперь завидовали Хэдону. Из них только Хевако удалось стать участником соревнований в Опаре. Хевако до сих пор отпускал замечания в адрес людей с длинными руками, у которых предками являлись обезьяны, и относительно полов, которые необходимо подметать. Но при этом он никогда не смотрел в сторону Хэдона и не упоминал никаких имен. Поэтому Хэдон решил игнорировать его до Игр. Затем он возьмет реванш. Если смотреть на вещи реально, то, конечно же, Хевако сам мог бы взять верх, но о подобной возможности Хэдон предпочитал не думать.

Он расчесал и пригладил доходящие до плеч волосы и побрился одним из недавно введенных в употребление стальных лезвий. Часом позже, одетый лишь в набедренную повязку и с четками из золотых бусинок, он бежал трусцой по грязной дороге, которая на многие мили тянулась параллельно берегу моря. За ним бежали Таро и трое запасных. Они миновали множество ферм, где выращивали просо, сорго и разводили свиней и коз. Фермеры и их жены, облаченные лишь в конусообразные соломенные шляпы и набедренные повязки из шкур животных, разгибали спины, отрываясь от работы, и бросали в сторону юношей пристальные взгляды.

Хэдон вновь чувствовал себя хорошо. Ноги его обретали столь необходимую упругость, и он не так уж сильно задыхался, как можно было бы ожидать после такой продолжительной прогулки. Хэдон не был сегодня настолько силен, как ему бы хотелось, но ведь Клайхи не давала ему спать вплоть до самого рассвета. Удалось урвать лишь один часок сна. Но его это не волновало.

Когда четверо юношей, пыхтя и обливаясь потом, вернулись в доки, они увидели Хевако, который упражнялся с гирями. Он бросил на них мрачный взгляд и не предложил присоединиться к нему и заняться метанием дротиков и камней. Вместо того, он убежал, чтобы тренироваться в одиночестве. Хэдон прокричал ему вслед:

— У фермерских дочек перспективы лучше! Но Хевако проигнорировал этот выпад. Хэдон объяснил плохое настроение соперника тем, что Хевако получил отказ от жрицы. Когда он смял ее своей слишком страстной рукой, она в буквальном смысле лягнула его… После этого Хевако, должно быть, пришлось идти в тотемный зал, который посещали гребцы из племени Гокако. Они не гнушались заниматься групповым сексом и вольно обращались с женами, которые были не прочь взять деньги за использование своих тел. Учитывая его положение в обществе, присоединиться к ним означало для Хевако уронить свое достоинство. А случись так, что какой-нибудь пьяный гокако окажется в дурном расположении духа, то это могло стать и опасным. Как только Хевако войдет в зал, он тут же окажется беззащитным со стороны закона. Проткни гокако его ножом, на этом все и кончится. Да и какой мужчина дойдет до того, чтобы лечь в постель с одной из этих низкорослых, кряжистых и противных женщин.

Остальные засмеялись над репликой Хэдона и облаченные в шлемы, кирасы, перчатки и защитные приспособления для рук из кожи возобновили свои упражнения, завершив их поединком на деревянных мечах. Хэдон одержал победу над всеми, хотя и получил опасный удар в предплечье от Таро. Таро был почти такого же высокого роста, что и Хэдон, но более мускулистый. И он, отметил про себя Хэдон, великолепный акробат и отличный метатель. Таро — единственный, кто превосходил Хэдона в искусстве метания в цель. Он мог бы еще продолжать участие в Играх в то время, как Хэдон уже лежал бы под гранитной плитой.

Неожиданно Хэдона пронзила мысль: по всей видимости, им придется сразиться насмерть. Они с Таро дружили всю свою жизнь, но вскоре, им, возможно, предстоит пролить кровь друг друга. И все это из-за тщеславного желания стать мужем королевы Кхокарсы.

Прошло еще трое суток. На утро второго дня погрузка была закончена, но капитан торговых судов пожелал еще повременить. И наконец, наступил рассвет того знаменательного приносящего удачу дня, первого морского дня месяца Пикабес, богини моря, в году Зеленого Попугая. Более благоприятного времени для начала путешествия по морю не было, если не считать дня в году Орла-Рыбы. Но его надо дожидаться еще семь лет.

Утро выдалось яркое и безоблачное. Ветер дул с юго-востока, гоня невысокие волны. Принесли жертвоприношения; справа над кораблем пролетела цапля (очень хорошее знамение), и все в хорошем настроении один за другим начали подниматься на борт. Пьяный матрос упал со сходней, его пришлось вылавливать, но флотская жрица, Симари, сказала, что это не является дурной приметой.

Армейский оркестр на берегу заиграл песню во славу Пикабес; барабаны, флейты, арфы, ксилофоны, маримбы[2] и гонги загудели, завизжали, зазвякали, затрещали и залязгали, изображая подобие ритма и мелодии. Симари, поднявшаяся на борт последней, все кружила и кружила в танце, размахивая трещоткой, держа ее за кончик веревки. Жрица была высокой толстой женщиной; сейчас ее венчала маска, изображающая голову рыбы, а в области лобка Симари прикрепила рыбий хвост. На одной из внушительных грудей жрицы красовалось изображение гигантской морской черепахи, а на другой — морской выдры; выше и ниже пупка, очерченного голубым кругом — изображения крокодила и гиппопотама. Хэдон и Таро помахали Клайхи и любовнице Таро, красавице Риго. Сходни свернули, весла гребцов шлепнулись о мелководье и вновь поднялись. Симари, маска которой затрудняла дыхание, прошла на корму судна в место, располагавшееся над огромным бронзовым тараном, и запела, выливая при этом в море лучшее в Сааресе вино. Капитан Бхасеко пригласил жрицу, первого помощника и будущих героев на полуют на бокал вина. Хэдон не мог отказаться, но выпил лишь один бокал. Его товарищи оказались не столь умерены.

Хэдону было жарко в бронзовом шлеме и латах, но вскоре ветер усилился, и ему стало прохладнее. Капитан начал выкрикивать приказы. На единственной расположенной на носу мачте подняли великолепный пурпурный парус. Симари прошла в свою каюту, расположенную перед каютой капитана на полуюте, чтобы сменить одеяние и смыть с себя краску. Остальные спустились на основную палубу и прошли на носовую часть палубы, где располагалась их каюта. Крыша каюты была всего на два фута выше палубы; там, где стояли койки, им приходилось садиться. Иллюминаторы оставались открытыми все время, исключая те случаи, когда бушевал шторм или было холодно, и тогда их закрывали тяжелыми деревянными ставнями.