– Дружище, я просто не знаю, что сказать,– пожал плечами Терпин. – Я начал их воскрешать, а потом они вышли из-под контроля. Они сами начали воскрешать людей, те – тоже, и пошло-поехало. Теперь с этим воскрешением сплошная морока.
Бертон рассказал ему о чернокожем мотоциклисте.
– Это Билл Уильямс, – ухмыльнулся Терпин. – Я понятия не имею, кто его поднял из мертвых. Я мог бы выяснить, конечно, но что толку? Кстати, он не американский негр. Он русский.
– Русский?
– Ага. У него была занятная жизнь. Тебе надо бы как-нибудь с ним поболтать.
Бертон, когда вошел, сразу заметил Галла, Нетли, Крук, Страйд и Келли. Они стояли в двух углах – мужчины в одном, женщины в другом, общаясь только между собой. Бертон провел их по комнате, чтобы представить присутствующим. Но Фрайгейт, похоже, успел распустить о них слухи, поэтому, хотя новенькие и вызывали любопытство, с Галлом и Нетли многим из гостей было не по себе. Да кому угодно стало бы не по себе в, компании двух третей нечистой троицы, составляющей Джека Потрошителя. На Нетли это подействовало столь угнетающе, что он довольно рано ушел. Бертон, выйдя в коридор, втихаря приказал компьютеру последить за бывшим кучером.
Заметив, что Страйд, Крук и Келли чувствуют себя не в своей тарелке, Hyp подошел к ним и быстро их развеселил. Он одинаково свободно держался со сливками общества и его низами, с образованными людьми и необразованными, богатыми и бедными, быстро вписываясь в любую компанию и нигде не теряя достоинства. Через некоторое время к ним присоединились Афра Бен с Фрайгейтом, и Hyp оставил своих подопечных, остановившись в конце концов возле Галла. Бертону стало любопытно, и он подошел к ним поближе.
Галл рассказывал Нуру о Лоренцо Доу – человеке, который обратил доктора в свою веру. Доу родился в Ковентри, округ Толланд, штат Коннектикут, в 1777 году. Обладавший богатым воображением, впечатлительный мальчик, увидав однажды ангела – по крайней мере, так он утверждал, – сделался набожным не по годам. В юности он стал странствующим священником, связанным, правда не очень тесно, с методистской церковью. Он был самым активным и известным из всех раннеамериканских миссионеров. Его знали повсюду – от штата Мэн до Южной Каролины и от Нью-Йорка до пустынных берегов Миссисипи. Прослышав о том, что где-то живет хотя бы горстка людей, он отправлялся в путь на лодке, в повозке, верхом или пешком и произносил им свои эксцентричные и бессвязные проповеди.
Когда его воскресили из мертвых в Мире Реки, он был удивлен, однако не слишком. «Кое в чем я ошибался,– заявил он своим воскресителям,– но в основном был прав».
Доу не сомневался, что ангел, виденный им в детстве, был одним из создателей Мира Реки – мира, представляющего собой этап, пройдя который достойные могли продолжить свою жизнь в лучшем мире. Как и шансеры, он верил, что все должны стремиться к моральному и духовному самоусовершенствованию. Но, в отличие от шансеров, Доу не верил, что конечной целью является растворение в божественной сущности. Нет, эта Река – нечто вроде чистилища, в котором Бог и его ангелы дают людям еще один шанс. Те, в ком свершится великая духовная перемена, перейдут в другой мир, где их воскресят опять. Неудачники же умрут здесь, навсегда обратившись в прах.
– Встречал я ваших ангелов,– сказал Бертон.– Они всего лишь мужчины и женщины. Кстати, все они, кроме одного, родились на Земле и умерли там детьми. Монат – единственное исключение. Негуманоид внеземного происхождения, он возглавлял весь этот проект. Оглянитесь вокруг – разве наша башня похожа на ангельское сооружение?
– Безусловно, похожа,– ответил Галл.– Этот Лога, о котором вы говорите, он… Он, должно быть, падший ангел.
– Вы просто спятили, приятель, – заявил Бертон и отошел.
– Этот человек воскресит массу своих единоверцев, – сказала Звездная Ложка, – и скоро в коридорах шагу нельзя будет ступить, не наткнувшись на кого-нибудь из них. Они не дадут нам покоя.
– Мы укроемся в Телеме. Туда они не пролезут.
– Неприступных мест, как и людей, не бывает.
Звездная Ложка пришлась Бертону впору, как приходится по ноге мягкая и удобная туфля. И не только в переносном смысле. Когда Бертон снимал обувь, он тут же забывал о ней до тех пор, пока не приходила пора надевать ее снова. Китаянка, казалось, не имела ничего против того, что ее игнорировали, когда Бертон был занят исследованиями или работал с компьютером. Она и сама немало времени проводила за пультом. В общем, она была чудесной подругой, занимательным собеседником и старалась не быть Бертону в тягость. Умная, образованная, Звездная Ложка хорошо знала китайскую поэзию, прекрасно рисовала и изумительно играла на китайской лютне. Страстная, искушенная в любовных играх и раскрепощенная, она, однако, не возмущалась, если Бертон, поглощенный своими занятиями, не прикасался к ней целую неделю.
Звездная Ложка жаловалась лишь на то, что не может переселить сюда своих родителей. Мама ее жила в долине, отца же китаянке найти не удалось.
– Ты не будешь возражать, если я все-таки сумею перетащить их сюда?– спросила она как-то.– Возможно, когда-нибудь мне это удастся. Они могут поселиться в отдельной квартире, чтобы не мешать тебе. А я буду навещать их только с твоего согласия.
– Конечно,– согласился Бертон.– Можешь переселить сюда всех своих братьев и сестер. А также тетушек, дядюшек и кузенов.
Он не мог бы помешать Звездной Ложке, даже если бы захотел, но не собирался говорить ей об этом. Зачем разочаровывать человека, который так хочет вам угодить? Да, она была прекрасной подружкой.
– Меня удивляет, что она так и не стала здесь более самостоятельной, чем была в долине Реки,– сказал Фрайгейт, когда Бертон заговорил с ним на эту тему.– Конечно, она воспитана в традициях китайской культуры восьмого века, но в долине ей пришлось столкнуться со многими другими культурами. Обыкновенно жизнь на берегу Реки эмансипирует женщин.
– Не всегда,– возразил Бертон.– У нее была трудная жизнь, и это еще мягко сказано. Ты же знаешь ее печальную земную историю. А в долине ей пришлось не легче. Ее там насиловали много раз, хотя, похоже, это не причинило ей особых душевных страданий.
– Похоже-то похоже, но не забывай, что она очень сдержанна.
– Ну конечно, восток – дело тонкое.
– Она очень красива.
– Исключительно. Должен признаться, я польщен тем, что она так страстно меня желала. И все же… я по-прежнему предпочел бы белую и не столь блестящую блондинку, которая была бы предана мне.
– Если найдешь такую и сумеешь воскресить, будь осторожнее со Звездной Ложкой. В ней куда больше огня, чем кажется.
Через несколько дней после вечеринки Бертон с китаянкой собрались навестить Фрайгейта в его мире и уселись в специальные кресла, сконструированные Бертоном. Они были больше обычных и находились внутри герметичных пластиковых сфер трехдюймовой толщины. Лучеметы, торчавшие из оболочки, могли стрелять в любых направлениях – вперед, назад, вверх и вниз.
– Кого ты боишься?– спросила Звездная Ложка, увидевшая бронированные кресла впервые.
– Я никого не боюсь,– ответил он,– но я почти никому не доверяю. По коридорам рыщет слишком много неизвестных личностей. К тому же у нас нет никакой уверенности, что в башне не прячется кто-то из этиков.
Кресла взмыли над минаретами и куполами, покрытыми золотым сплавом, в котором сверкали громадные драгоценные каменья, и полетели над рекой и джунглями к выходу. Бертон нажал кнопку на пульте, передававшую по радио закодированную команду «сезам, откройся». В кресле Звездной Ложки такой кнопки не было, ибо Бертон отказался сообщать ей код. Она нерешительно спросила его почему, и он объяснил ей,что не хочет рисковать: а вдруг ее кто-нибудь схватит и выпытает кодовое слово?
– Но кому это нужно?– удивилась она.
– Возможно, никому. Однако это не исключено.
– А что, если кто-нибудь схватит тебя?
– Я предусмотрел такую возможность.
Китаянка не стала спрашивать, какие, меры предосторожности он принял. Ведь эту информацию у нее тоже могли выудить под пытками.
На круглой площади не было ни одного человека, только роботы убирали мусор. Остановив кресло перед входом в мир Фрайгейта, Бертон громко окликнул американца по имени. Через несколько секунд на экране появилось лицо хозяина. Дверь распахнулась, и кресла вплыли в тесную прихожую. Вторая дверь открыла перед ними мир, в котором солнце стояло десятью градусами ниже зенита, температура была восемьдесят пять по Фаренгейту, а воздух перенасыщен влагой. Они пролетели над очень густыми буйными джунглями, над речкой с притоками и над большими полянами. В воде и по берегам ползали громадные зубастые крокодилы. Перед глазами то и дело мелькали головы здоровенных рептилий на длинных шеях, а однажды через поляну грузно протопал ископаемый ящер в тяжелой броне. Над креслами носились крылатые ящеры – птеродактили. Всех этих чудищ не было в архивах этиков, поскольку они прибыли на Землю через семьдесят миллионов лет после того, как вымер последний динозавр. Но Фрайгейт создал компьютерные копии ископаемых, и теперь они царили в джунглях. В центре бробдингнежского помещения стоял каменный монолит двухсот футов вышиной с гладкими крутыми стенами, на которые невозможно было забраться. На верху монолита находилась резиденция американца – на плоской поверхности в десять акров посреди острова стоял особняк в стиле середины XIX века, окруженный широким рвом, в котором плавали утки, гуси и лебеди. Бертон со Звездной Ложкой приземлились на зеленой лужайке возле дома.
Питер Фрайгейт сидел в окружении трех собак на веранде в кресле-качалке, слушал «Музыку на воде» Генделя и потягивал мятный коктейль. На коленях у него лежал сиамский кот. Собаки – настоящие собаки, а не компьютерные копии – с лаем спрыгнули с веранды и подбежали к Бертону. Громадный ротвейлер, немецкая и шотландская овчарки, они все втроем носились вокруг гостя, виляли хвостами и поскуливали от удовольствия, когда он их поглаживал. Фрайгейт встал, лишив кота удобного ложа, и поздоровался с гостями. Одет он был в белую льняную рубаху, расшитую египетскими иероглифами, и белый же льняной кильт по колено.
– Приветствую вас во Фрайгейтландии,– сказал он с улыбкой. – Присаживайтесь.– Он кивнул на два кресла-качалки.– Что будете пить?
Фрайгейт хлопнул в ладоши, и в дверях появились два андроида в лакейских ливреях.
– Что, похожи?– спросил хозяин.– Я сделал их точными копиями двух президентов, которых всегда не любил. Одного зовут Хитрюга Дики, а другого – Ронни. Вот этот, у которого вид проныры, Дики.– Фрайгейт помолчал.– Хозяйка дома спустится через минутку.
– Так ты решился в конце концов обзавестись подругой?-удивился Бертон.
– Да. Собаки и кошки – замечательные друзья, они никогда вам не противоречат. Но я соскучился по разговорам и другим вещам.
Слуги принесли напитки – скотч для Бертона и вино для Звездной Ложки. Бертон вытащил из кармана гаванскую сигару, и Дики, моментально подскочив к нему, щелкнул зажигалкой. Ронни поднес огонек к сигарете китаянки.
– Да, такая жизнь по мне!– сказал Фрайгейт.– Я летаю над джунглями и с огромным удовольствием наблюдаю за своими динозаврами. А чтобы тираннозавры не пожирали бронтозавров, я кормлю их мясом на раздаточной станции возле монолита. Но все равно поддерживать баланс между хищниками и травоядными довольно трудно. В один прекрасный день мне это, наверное, надоест. И тогда я ликвидирую юрский период, заменив его меловым. Я собираюсь последовательно воссоздать все эволюционные периоды до эпохи плейстоцена. И на нем остановлюсь. Мне всегда ужасно нравились мамонты и саблезубые тигры.
ГЛАВА 25
Бертон отмахнулся от мухи.
– Неужели тебе необходимо такое правдоподобие?
– Тут и москиты тоже есть. Вечерами мне приходится скрываться от них в доме. Я не хочу, чтобы здешний мир был стерильным раем без мошек. В свое время я проклинал мух, москитов и муравьев и не мог понять, зачем Господь наводнил ими Землю, отравляя нам существование. Теперь я понимаю. Они для меня источник наслаждения. Когда они закусают тебя до смерти – не в буквальном смысле, разумеется, – и ты наконец укроешься в каком-то недоступном для них местечке, само их отсутствие доставляет несказанную радость.
Звездная Ложка посмотрела на него так, будто он слегка с приветом. Но Бертон понимал американца. Чтобы испытать настоящее удовольствие, нужно сначала помаяться. Оправдать существование зла, безусловно, нетрудно. Не будь его на свете, откуда бы мы знали, что добро – это добро? Хотя, возможно, зло не так уж необходимо. Иначе почему этики всеми силами стремились свести его к минимуму?
В этот миг из дома вышла женщина. Обворожительная -рыжеволосая, зеленоглазая, белокожая, длинноногая, полногрудая, с осиной талией. Черты лица у нее были неправильные: нос чуточку длинноват, верхняя губа малость коротковата, а глаза посажены немного глубже, чем надо. Но вместе они создавали прекрасное, значительное и незабываемое лицо. Женщина была пяти футов и семи дюймов ростом, в белом декольтированном платье из мерцающей ткани с разрезом на левом бедре, в белых босоножках на высоких каблуках. Ни драгоценностей, ни жемчугов. Только на правой руке блестел серебряный браслетик.
– Познакомьтесь: Софи Лефкович,– с улыбкой представил ее Фрайгейт.– Я встретился с ней на конференции писателейфантастов в 1955 году. После этого мы переписывались и время от времени встречались на других конференциях. Она умерла в 1979 году от рака. Ее дед с бабкой переехали из России в Кливленд, штат Огайо, в 1900 Году, а отец женился на местной уроженке, чьи предки, испанские евреи, переселились в НьюАмстердам в 1652 году. Забавно, но я однажды виделся с первым иммигрантом из их рода, Абрамом Лопесом. Правда, мы друг другу не понравились; он оказался ярым фанатиком. А Софи была домохозяйкой, но принимала активное участие в деятельности множества организаций, в том числе и Национальной женской организации. Кроме того, она заработала кучу денег писанием книг для детей под псевдонимом Бегония Уэст.
– Я уверен, они прелестны, – серьезно сказал Бертон.– Но ты же сам предостерегал меня от воскрешения писателей, помнишь?
– Да, многие из них прогнили насквозь, но не все.
Софи оказалась умной и интересной собеседницей, хотя и чересчур склонной к каламбурам. Она, похоже, была чрезвычайно благодарна Фрайгейту за свое воскрешение, а тот, в свою очередь, искренне ею восхищался.
– Мы, естественно, собираемся воскресить еще кое-кого. Иначе, без компании, мы быстро осточертеем друг другу. Хотя выбрать подходящие кандидатуры – дело нелегкое.
– Он ищет совершенства, которого все равно не найдет, – заметила Софи.– Те, что совершенны, уже стали «продвинувшимися». Я ему говорю: выбирай более или менее подходящих, а если они нам не понравятся, пускай выметаются отсюда.
– Если так будет продолжаться,– сказала Звездная Ложка,-башня скоро лопнет от перенаселения. Каждый воскрешенный начинает тут же воскрешать себе приятелей.
– В башне свободно может разместиться пара миллионов человек,– возразила Софи.
– Но если каждый из них воскресит еще по четыре человека, население начнет расти в геометрической прогрессии, – сказал Бертон.
– Это бы еще полбеды,– вмешался Фрайгейт.– Нам грозят неприятности похуже. Намедни я разговаривал с Томом Терпином. Он говорит, две парочки из его мира пытаются обзавестись детьми. Они велели компьютеру исключить из своего рациона противозачаточные химические вещества. Том рассердился и сказал им, что, если женщины забеременеют, им придется покинуть Терпинландию. А они заявили, что им плевать.
Собеседники приумолкли, потрясенные новостью. Этики сделали все возможное, чтобы исключить появление детей, поскольку пространство Мира Реки не было рассчитано на прирост населения. А кроме того, свободные места предполагалось заселить воскрешенными, родившимися на Земле после 1983 года.
– Весь проект летит псу под хвост,– сказал Фрайгейт.
– Хуже – к чертям в преисподнюю!– отозвался Бертон.– Если он еще не там.
– Ну, по-моему, на преисподнюю это мало похоже,– улыбнулась Софи, обводя рукой их личный мирок.
В воздухе раздавались птичьи трели – анахроничные звуки, поскольку птиц в мезозойскую эру еще не было, – и попискивание парочки енотов, тоже забредшей из более позднего времени. Снизу доносились басовитые гортанные крики бронтозавров, топот тираннозавров, носившихся с грохотом пассажирского поезда или снежной лавины. Птеранодоны, размах крыльев у которых достигал тридцати футов, хрипло каркали, как простуженные вороны.
– Это временное явление,– отозвался Бертон.
Андроиды Дики и Ронни принесли еще спиртного. Фрайгейт с Бертоном, возможно вдохновленные присутствием андроидов, начали беседовать на свою любимую тему – о свободе воли и предопределении. Фрайгейт утверждал, что свободная воля играет более значительную роль в человеческой жизни, нежели механические, химические или ядерные элементы. Бертон, напротив, доказывал, что в большинстве случаев выбор людей предопределен химическим составом их организмов и привитыми в раннем детстве условными рефлексами.
– Но некоторым людям удается изменить свой характер к лучшему,– сказал Фрайгейт.– Они занимаются этим осознанно, прилагая немало труда, и усилием воли преодолевают рефлексы, порой изменяют даже врожденный темперамент.
– Я признаю, что свободная воля имеет значение в жизни некоторых людей,– заметил Бертон.– Но лишь немногим удается эффективно использовать этот инструмент. В большинстве своем люди подобны роботам. А счастливое меньшинство способно развивать свою свободную волю только потому, что им позволяют это делать гены. Таким образом, даже свобода воли зависит от генетической предопределенности.
– Должен тебе сознаться,– промолвил Фрайгейт,– что я запросил компьютер, проводили ли этики какие-то исследования в области свободы воли и предопределения. Не с философской, а с чисто научной точки зрения. Компьютер сказал, что у него гигантская база данных, поскольку первые этики, предшественники Моната, работали над этой проблемой, а затем их работу продолжили люди Моната и их последователи, земные дети, выросшие в Мире Садов. У меня не было времени, чтобы просмотреть базу или хотя бы часть ее, но я, наверное, все равно ничего бы не понял. Поэтому я попросил выдать мне краткие выводы. Компьютер сказал, что проект еще не закончен, но с некоторыми выводами он может меня ознакомить.
Этики давным-давно составили список всех хромосом, установили их функции и проанализировали взаимовлияние генов. Поэтому когда они нас воскресили, то заменили испорченные гены здоровыми. С точки зрения физической, химической и электрической мы оказались в идеальных условиях. Так что любые развившиеся потом недостатки имели чисто психологическое происхождение. Конечно же, наши психические и социальные рефлексы были оставлены. Если мы хотели от них избавиться, то могли это сделать строго самостоятельно. Он или она должны были прибегнуть к свободной воле, если таковая у них имелась и если они хотели к ней прибегать.
– Почему ты мне об этом не рассказывал?– спросил Бертон.
– Не сердись. Я просто хотел выслушать твое мнение, прежде чем открыть тебе правду.
– Ты просто хотел подставить мне подножку, а потом потоптать лежачего!
– Почему бы и нет?– улыбнулся Фрайгейт.– Ты такой заядлый спорщик, такой убежденный, догматичный и самоуверенный, что… Ну, я и подумал: неплохо бы раз в жизни заставить тебя послушать, а то ты постоянно подавляешь собеседника.
– Что ж, если это поможет тебе самоутвердиться, я не против,– улыбнулся Бертон.– В былые времена я наверняка бы взбеленился. Но во мне тоже произошли перемены.
– Да, однако ты заставишь меня когда-нибудь заплатить за это.
– Нет, не заставлю,– сказал Бертон.– Я прибегну к данной мне свободе воли, дабы усвоить сей урок. Буду лелеять ее и беречь.
– Посмотрим. И тем не менее…
– Выводы!
– Я постараюсь изложить их нормальным человеческим языком. Мы не совсем роботы, хотя Сэм Клеменс и тот писатель, о котором я рассказывал тебе, Курт Воннегут, утверждали обратное. Они говорили, что наше поведение и мысли стопроцентно определяются событиями прошлого и химическим строением наших организмов. Теория Клеменса утверждала, что все, происходящее ныне, предопределено всем, происходившим прежде. Скорость, с которой первый атом при рождении Вселенной столкнулся со вторым атомом, и угол, под которым они разлетелись, начали цепочку событий, разворачивающихся в определенном направлении. Мы – результат того первоначального столкновения. Ударься первый атом о второй с другой скоростью либо под другим углом, и мы были бы иными. Воннегут об этом не говорил ничего, однако он утверждал, что мы действуем и мыслим так, а не иначе из-за «негодных химикалий», как он их называл.
Как Клеменс, так и Воннегут порицали зло, но они игнорировали тот факт, что сама их философия снимает со злодеев вину за содеянные преступления. Ведь согласно их теории, личность не может не поступать так, как поступает. Спрашивается, зачем тогда так много писать о злодеях и клеймить их, если те ни за что не несут ответственности? Разве может убийца отвечать за свое преступление, разве могут богачи не эксплуатировать бедняков, а бедняки – не позволять себя эксплуатировать, разве можно винить избивающего детей человека за жестокость, пуританина за нетерпимость и узколобость, либертинца за сексуальную распущенность, судью за мздоимство, куклуксклановца за расовые предрассудки, либерала за его слепоту по отношению к открыто провозглашаемым намерениям и кровавым методам коммунистов, фашиста и капиталиста за использование грязных средств для достижения якобы благих целей, консерватора за презрение к простым людям и за благовидные предлоги, которыми он оправдывает их эксплуатацию? Можно ли обвинять Ивана Грозного, и Жиля де Реца, и Сталина, и Гитлера, и Чан Кайши, и Мао Цзэдуна, и Менахема Бегина, и Ясира Арафата, и Чингисхана, и Симона Боливара, и террориста Ирландской революционной армии, бросающего бомбу в почтовый ящик и отрывающего детям ноги? Можно ли их всех винить? Нет, если ты принимаешь основы философии Клеменса и Воннегута. Убийца, растлитель, насильник и расист так же не заслуживают порицания за свои преступления, как люди добродетельные не заслуживают похвалы. Все они ведут себя так из-за своих генов, или химических процессов, происходящих в их организме, или из-за психосоциальной обработки. Так зачем же тогда писать о преступлениях, если сами писатели не в силах заклеймить преступников?
А затем, согласно их собственной философии, что так уж они запрограммированы. То есть никакой их личной моральной заслуги тут нет.
– Стало быть, эти двое утверждали, будто мы просто бильярдные шары, которые ждут столкновения с другими шарами и попадают затем в назначенный им угол?– спросил Бертон, терпеливо ожидавший выводов.
– Да.
– Мне хорошо известна эта философия. Я даже написал о ней поэму, как ты знаешь. И все-таки даже те, кто не верит в свободу воли, всегда поступают так, будто она у них есть. Такова, наверное, человеческая природа. Возможно, это заложено в генах. А теперь, если ты не возражаешь, давай перейдем к выводу.
– Вывод не один, их несколько,– сказал Фрайгейт.– Вопервых, исследования этиков доказывают, что умственный потенциал различных рас одинаков. Все они имеют в запасе равное количество гениев, людей блестящего ума, просто умных, не очень умных и дураков. В 1983 году, когда я умер, мнения на сей счет были весьма противоречивы. Тесты на интеллект вроде бы показали, что средний уровень негроидной расы на несколько пунктов ниже уровня белой. Теми же тестами было установлено, что уровень интеллекта монголоидной расы на несколько пунктов выше, чем у белой. Многие уверяли, что эти тесты некорректны, что они не учитывают влияние социума, экономических возможностей, расовой предвзятости и так далее. И они были правы. Тесты этиков доказывают, что все расы обладают равным интеллектуальным потенциалом.
Это противоречит твоим земным наблюдениям, Дик. Ты утверждал, что белые умнее негров. Ты, правда, признавал, что американские негры способны стать более «цивилизованными» и интеллектуально развитыми по сравнению со своими африканскими собратьями. Но объяснял это тем, что у чернокожих янки большой процент «белой» крови от смешанных браков.
– На Земле я много чего говорил неправильно, не отрицаю,– с жаром возразил Бертон.– Но, проведя шестьдесят семь лет в тесном, хотя и не всегда добровольном общении с представителями всех рас, национальностей и племен, о которых ты, быть может, даже не слыхал, я изменил свое мнение по поводу многих вещей. Я с чистым сердцем могу назвать любого ниггера своим братом.
– Я бы на твоем месте не стал употреблять слово «ниггер». Оно слишком явно выдает твои прежние заблуждения.
– Ну, ты понял, что я хотел сказать.
– Да. Я помню строчку из твоего стихотворения «Разговор с камнем», где ты критикуешь белого американца за то, что он не хочет назвать… э-э… ниггера… своим братом. Впрочем, не тебе было бросать в него за это камень.
– Я уже не тот, каким был прежде. Когда как следует потрешься среди людей, к тебе волей-неволей пристанут частички их кожи. И наоборот.
– Ну, ты и на Земле изрядно потерся среди людей. Мало кто путешествовал так часто, как ты, общаясь при том со всеми классами, богатыми и бедными.
– Это было слишком недолго. А здесь не только другие условия – я здесь не просто терся среди них. Я был потрясен и вывернут наизнанку. Такое не проходит для психического механизма даром.
– Давай воздержимся от механистической терминологии,– сказал Фрайгейт.
– Психический механизм – совершенно точный термин.
– Психика не мотор, но тончайшее и сложное поле, создаваемое волнами. И не одно, а множество полей, я бы сказал, суперполе. Как и свет, оно существует одновременно в виде волн и частиц, то есть психических волниц – волниц, образующих гиперкомплекс.
– Выводы!
– Ладно. Личность – это полуробот. Каждый из нас подчиняется требованиям биологического механизма, то бишь тела. Когда ты голоден, ты ешь или пытаешься раздобыть еду. Никому еще не удавалось возвыситься над собой настолько, чтобы обходиться без еды и не умереть с голоду. Повреждения черепно-мозговой и нервной системы, рак, химический дисбаланс – все это может повлиять на твои мыслительные способности, сделать тебя сумасшедшим, изменить твои побуждения и отношения. Невозможно силой воли подавить необратимые изменения, вызванные сифилисом, ядами, мозговыми травмами и так далее. И все мы рождаемся с набором генов, определяющих основное направление наших интересов и вкусов, даже в еде. Не всем нравятся бифштексы, помидоры или скотч.
Опять-таки, некоторые рождаются с таким набором хромосом, который делает их эмоционально более косными по сравнению с другими людьми. То есть они не могут так же легко, как окружающие, приспособиться к новым явлениям и переменам. Они придерживаются старины и тех элементов культуры, что были заложены в них с юности. Другие же рождаются более податливыми и адаптируются с легкостью. Но иногда рассудок и логика могут повлиять на волю личности, и та преодолевает собственную косность, размягчает, так сказать, свою собственную натуру.
Возьмем, к примеру, человека, воспитанного в догматах ортодоксальной христианской веры. Я имею в виду такого верующего, который воспринимает каждое слово Библии буквально. Он верит, что мир был сотворен за шесть дней, что был вселенский потоп, Ной с ковчегом, что Господь остановил вращение Земли, чтобы Иисус Навин со своими кровожадными иудеями успел при свете дня победить не менее кровожадных аморреев. Еву соблазнил змей, а она, в свою очередь, заставила Адама съесть плод с дерева познания добра и зла. И так далее. Как и его собратья по религии, этот человек игнорирует накопленные человечеством знания, доказывающие факт эволюционного развития. Он читает Библию – и не замечает, что, хотя Земля там нигде впрямую не зовется плоской, это явно подразумевается. И, опять-таки, он не воспринимает буквально требование Христа возненавидеть отца своего и мать свою. Он просто не замечает всех этих несообразностей. Он прячет их в потайные уголки сознания. Или же стирает их из памяти, как с пленки.
Но некоторые ортодоксы все же сталкиваются с доказательствами, которых хотели бы не замечать. Железо ударяет о кремень, и искра падает на огнеопасный материал. Пожар, естественно, неизбежен. Человек продолжает читать и находит все новые доказательства, возможно, презирая и браня самого себя за «греховное» любопытство. Но он узнает все больше и больше. В конце концов рассудок убеждает его, что он был не прав, и человек становится либеральным христианином, или атеистом, или агностиком.
Где-то его генетическая защита дала течь, а может, там изначально была трещина, которая только и ждала, когда в нее хлынет вода.
Но в любом случае человек сумел прислушаться к доводам рассудка лишь потому, что его генетический склад это позволил.
– Мне казалось, ты говорил, что гомо сапиенс наполовину робот,– произнес Бертон.– Но ты описываешь роботов стопроцентных.
– Нет. У роботов нет разума. Они умеют пользоваться логикой, будучи соответственно запрограммированы. Но если вы представите роботу доказательство того, что его программа ошибочна, он не сможет отвергнуть инсталлированную программу. А люди могут. Иногда. К тому же роботам не приходится объяснять причины своих поступков. Они просто делают что-то так, а не иначе, между тем как люди должны объяснить, почему они делают то-то и то-то, и они создают логическую систему для оправдания своего поведения. Система может быть построена на ложных предпосылках, однако в рамках собственного построения она, как правило, логична. Хотя и не всегда.
Так вот этики утверждают, и могут это доказать, что даже самые генетически неподатливые натуры, даже подвергшиеся самой суровой обработке личности способны освободиться – хотя бы отчасти – из своей клетки, вырваться за рамки той формы, в которой они были отлиты. То, что это удается лишь избранным, этики объясняют наличием свободной воли и демонстрацией ее возможностей. Зажатые в тиски, связанные путами люди не хотят меняться. Они счастливы в своем убожестве.
