—  Болгубивает всех, кроме одного!
      Голос был слабым, шипящим и влажным. Если бы подводные тени имели голос, он звучал бы именно так.
      Затем голос загремел, как голос великана в небе, словно ракета, взорвавшаяся у самого уха. Этот голос швырнул его далеко в серую мглу. Потом он падал в колодец, мерцающие стены которого наискосок уносились прочь, но всегда оставались видимы.
      Рамстан никогда еще не испытывал такого ужаса.
      Он пронесся в полумраке мимо двух нагих великанов. Обликом они походили на людей, но были бесполы и подвешены вниз головой на цепях, прикрепленных к ножным кандалам. Харут и Марут? Падшие ангелы, вечно казнимые так за то, что не имели сострадания к детям Адама и Евы?
      Они скрылись во тьме позади, а стены колодца распахнулись в Пространство, где сияли мириады частиц Материи. Звезды? Глаза?
      Неожиданно он коснулся поверхности белой звезды. В руках у него был ковш, и он зачерпнул им разреженного вещества, которое пылало холодным светом, столь сильным, что, даже когда он отвернулся, свет по-прежнему ослеплял его, заполняя весь череп.
      Затем он был во тьме, сжатый чем-то, что не было ни сухим, ни мокрым, ни горячим, ни холодным, ни движущимся, ни недвижным.
      Снова зашептал голос:
      — Бог болен. Несокрушимое пламя падает с черного неба. Земля покрыта рябью. Океаны переполнены. Кровь кипит. Плоть пылает. Кости крошатся. Грешные и безгрешные бегут. Все умирают. Куда скрыться?
      Теперь он был единственным выжившим в кораблекрушении, но оставался пленником мрака и холода.Он рвался вверх, к свету, теплу и воздуху.
      — Беги, Рамстан, беги! — визжал голос. Бежать? Он тонул в субстанции, не позволявшей бежать.
      Но он поднимался из тьмы, из холода, из глубины. Он был рыбаком, который поймал на крючок самого себя, как рыбу, и теперь вытягивал себя вверх, вовне. Маслянистая холодная бездна вытекала из него, и он открывал и закрывал рот, словно рыба на суше.
      Этот голос. Где он слышал его прежде? Давным-давно? Говорил ли он на терранском или на арабском, его родном? Что он говорил только что? Рамстан не мог вспомнить.
      — Я спал! Среди всего этого шума!
      Он сидел в каменном кресле, обтянутом толстой кожей.
      Доска стола перед ним была из тяжелого блестящего коричневого дерева. Она была сделана в виде стилизованной птицы: плоский полумесяц с загнутыми вверх концами — перьями крыльев. На столе стоял бокал с двумя ножками, вырезанный из красно-зеленой окаменевшей кости рептилии. Он был наполовину полон густого желтого вина, в котором плавали кроваво-красные червячки, тонкие, словно прожилки в глазу пьяницы.
      Рамстан глотнул вина, отдававшего медом, виноградом и немного миндалем. Последнее, полагал он, исходило от червячков. Они были столь тонкими и хрупкими, что неощутимо проскальзывали по языку прямо в горло.
      В сладости Калафалы всегда присутствовала чуть различимая горечь.
      Порою жизнь может быть хороша, но то, что она ужасна, — это точно. В конце любой жизни, хорошей ли, плохой ли, или же хорошей и плохой разом, ожидают смерть и разложение. Все в Калафале, при всей своей воздушности и утонченной сложности, намекает на Разрушителя.
      Интерьер таверны походил на Колизей, построенный пьяными римлянами. Если смотреть сверху, то ряды сидений образовывали равномерные волны. Кабинки были отделены друг от друга полупрозрачными перегородками трехметровой высоты в форме раковин. В них сидели все те же посетители, что и до того, как он уснул. Никто не ушел; никто не пришел.
      Кабинка Рамстана, в среднем ряду, располагалась напротив входа, который находился выше рядов. Пол в центральной части был гладким и блестящим, и порою на нем устраивали танцы или жертвоприношения. В центре его была овальная стойка, за которой стояли четыре бармена. Вокруг этого овала возвышались четыре тонкие колонны из черно-белого камня с прорезанными вертикальными желобками, стянутые неровными кольцами.
      На расширяющейся капители каждой колонны находился стул, а на стульях сидели музыканты: арфист, флейтист, скрипач, трубач. Они играли калафалскую музыку, сочиненную каким-то безумным Моцартом.
      —  Болгубивает всех, кроме одного!
      Если этот голос шел из его подсознания, откуда взялось слово «болг»? Что за цветы темных мыслей росли из еще более темной почвы, чтобы быть собранными в букет болга?Почему темная часть его «я» говорит с ним загадками?
       Болг.
      Мимо Рамстана прошла официантка. Перед ним замелькало множество его отражений в овальных зеркальцах, из которых был набран ее пояс. Его плащ с воротом-стойкой и шляпа с кокардой, его длинный нос с горбинкой, густые черные брови и большие черные глаза, маска, сползшая на шею, делали его похожим на огромную птицу. Он был громадным прекрасно-отвратительным орлом, который сидит, нахохлившись, над каменно-костяным бокалом и то и дело склоняется, чтобы глотнуть жидкости и червяков.
      Доктор Тойс вышла из тени у входа в зал. Ее маска свисала ниже подбородка, отчего казалось, что у нее распухла шея. Она была невысокого роста, хотя и выше любой обитательницы Калафалы, белокурая, бронзовокожая и курносая. Она помедлила, всматриваясь сквозь сине-зеленые струи дыма. Свет, лившийся через грязный стеклянный потолок, окрашивал воздух в зеленый цвет придонной воды неглубокого моря. Тойс помахала Рамстану рукой и спустилась по изогнутому пандусу, скрылась за рядом кабинок и вышла из темной овальной дверцы через две кабинки от той, где сидел Рамстан.
      Для того чтобы войти в таверну или выйти из нее, не существовало прямого или явного пути. Все вращалось и менялось, изменялось и превращалось. Мышление калафалан было подобно ленте Мёбиуса; все, что они говорили, делали или изготовляли, было вывернуто наизнанку и перевернуто наоборот.
      Тойс махнула бармену. Тот улыбнулся, показав два ряда акульих зубов. Даже лицо калафаланина могло отражать внутреннюю сущность. Оно было вполне похожим на человеческое, хотя яркие алые губы соединялись с носом и подбородком двумя красными треугольными хрящами, делая лицо похожим на маску циркового клоуна. Черные брови загибались вокруг глаз к выступающим, едва ли не пирамидальной формы скулам. Когда калафаланин не улыбался, он походил на клоуна; осклабившись, он стал похож на саму Смерть.
      —  Болгубивает всех, кроме одного, — сказал Рамстан на урзинте.
      Светлые ресницы Тойс дрогнули. Она села и спросила:
      — Что?
      —  Болгубивает всех, кроме одного.
      — Черт возьми, что такое болг?
      — Не знаю. Я слышал, как кто-то произнес эту фразу, как раз когда я очнулся от дремоты. Но кто бы ни сказал это, он исчез. Ты видела, как кто-нибудь выходил отсюда, когда ты входила?
      Тойс покачала головой и поманила пальцем бармена Вилиму. Тот ударил в маленький гонг в форме бабочки и указал официантке на новоприбывшую клиентку. Официантка исчезла в двери рядом с двумя землянами и тотчас же появилась из прохода, которым воспользовалась до этого Тойс. В изящной руке с тремя очень длинными пальцами официантка несла бутылку черного ликера, который любила Тойс. Ликер поблескивал в бокале, словно ацтекский обсидиан под солнцем. Он пощипывал в горле, словно умирающий электрический угорь. Он взрывался в животе огненными звездами и осыпался в мозгу кометами.
      Тойс впилась в официантку глазами.
      — Ответь мне, — сказал Рамстан.
      — Что? А… Нет. Я никого не видела. Рамстан нарисовал на счете три «X» и спираль и встал.
      — Я возвращаюсь на корабль Это был не сон. Я чувствую…
      — Я думала, что мы сможем расслабиться. Ты мог бы забыть все, что тревожит тебя и, может быть…
      — Я не тревожусь и не вижу повода для беспокойства, Айша.
      — Как скажешь, Худ. Или теперь ты официальное лицо и мне следует называть тебя капитан Рамстан?
      — Просто попытайся хотя бы раз держать нос подальше от стакана, а руки — от чужой плоти. Это может кончиться плохо.
      — Значит, ты ждешь неприятностей. Но если ты никому не хочешь сказать, что случилось, то как можешь ты ожидать… Знаешь, либо мы в увольнении на берегу, либо нет. Так что?
      — Я. да, в настоящий момент в увольнении. Что бы ни происходило… неважно… забудь об этом. Этот голос…

      Рамстан натянул маску на лицо. Ее края приклеились к коже, запечатав рот и ноздри. Он прошел через три комнаты и четыре двери, окунаясь в акустические волны, включавшиеся автоматически, когда открывалась дверь. Это были меры, принятые для безопасности не-калафалан.
      Снаружи солнце, очень похожее на земное, склонялось к горизонту. В северных широтах стояла середина лета, но с запада дул прохладный ветер, развевавший плащ Рамстана. Космопорт, построенный много лет назад местными жителями для гостей, располагался на плоской вершине небольшой возвышенности. За строениями космопорта начинался склон, ведущий к большому городу на равнине.
      В двухстах километрах восточнее высился темно-пурпурный горный массив. Калафалане называли эту двадцатикилометровую гору «Та'уфуквилала». Зверь, Ползущий На Запад.
      Над головой, в каких-то десяти метрах, пролетели по направлению к пурпурному пику два пурпурных создания. Они выглядели словно коробчатые воздушные змеи с горбами сверху и широкими дисками снизу. Рожденные в низких холмах западного побережья, они теперь, в своей конечной форме, уносились с западным ветром к последнему своему обиталищу.
      Когда они ударятся о поверхность Зверя, газ в их горбах взорвется, и тонкие хрупкие скелеты разлетятся вдребезги. Обломки костей присоединятся к триллионам лежавших там до того. Их размозженная плоть будет питать личинок, которые выведутся из упругих оболочек, разбросанных взрывом.
      Личинки сползут с иззубренной поверхности пика и начнут медленное путешествие к побережью. Там они, как и их предки, превратятся в летающие создания, несущиеся к смерти и порождению новой жизни.
      Через несколько тысячелетий Зверь, Ползущий На Запад, придвинется к этой возвышенности и к городу в долине. Через несколько столетий после этого весь этот район будет погребен. Но до этого города, поселки, деревни и фермы, протянувшиеся сейчас от южного побережья до северного, сдвинутся на двести километров к западу.
      — Почему вы давным-давно не перебили личинок и не остановили это наступление, погребающее под собой ваши земли и все живые существа? — спрашивали многие пришельцы с многих планет. — Почему вы не сделали этого еще две тысячи лет назад? Почему вы не уничтожили гнезда на западном побережье? Придет время, когда вы будете оттеснены в море.
      — О нет, — отвечали калафалане. — Вы не понимаете. Нижние отложения костей разлагаются и создают очень богатую почву. Когда придет время, мы уберем верхние слои и посадим растения, и построим новый мир. Еще до этого ававабудут погребены под костями своих предков, и Богиня оборвет их дни, и мы получим землю много богаче, чем самая богатая земля, какую мы имеем сейчас.
      — К тому времени как вы соберетесь сделать это, у вас не будет достаточно населения, чтобы справиться с такой работой, и вы тоже будете погребены, — говорили земляне.
      Калафалане улыбались. Они верили в свою Богиню и в Ее замыслы.
      Рамстан обсуждал этот вопрос с Клизоо, администратором космопорта. Сейчас он увидел, как Клизоо выходит из близлежащего парка. Сложив большой и указательный пальцы в неправильный кружок, знак приветствия, Рамстан окликнул его на урзинте, «лингва франка» космопорта.
      — Клизоо, да будет долгим твое удовольствие! Прости за внезапность, но не видел ли ты недавно какого-нибудь не-калафаланина, которого ты не знаешь?
      Клизоо рассмеялся, обнажая свои акульи зубы. Рамстан увидел тонкую бахрому плоти, свисавшую с нёба калафаланина. С помощью этого органа формировались два жужжащих согласных звука, делавших для не-калафаланина невозможным говорить на здешнем языке. Урзинт, по счастью, был прост в произношении, и многие представители мыслящих видов относительно легко обучались ему.
      Клизоо оборвал смех.
      — Я не видел никого, кого не знал бы, хотя, если быть откровенным, все чужаки на одно лицо. Но недавно в город прибыла земная женщина. С северного побережья. Она зарегистрировалась в отеле немногим более часа назад. Ее имя Бранвен Дэвис, и она член экипажа корабля капитана Ирион.
      — Корабля Ирион? Но «Пегас» улетел несколько месяцев назад! Что эта женщина делает здесь?
      — Спроси у нее.
      Рамстан был в ярости. Калафальские власти должны были знать, что эта женщина, Дэвис, была оставлена здесь — для научных изысканий? — но они и не подумали сообщить об этом. Точно так же персонал отеля, вероятно — нет, несомненно, — не сообщил Дэвис, что в порту находится корабль Рамстана. Конечно же, если бы она знала об этом, она сразу бы доложилась ему.
      Он не понимал калафалан и никогда не поймет.
      Но калафалане то же самое говорили о землянах.
      — Ах да, — сказал Клизоо. — Тенолт здесь. Они только что сели.
      Рамстан подпрыгнул, словно наступив босой ногой на скорпиона. Его интерес к загадочной землянке испарился.
      — Тенолт?
      Он поднес правую руку к самым губам и заговорил через маску во вживленный под кожу передатчик:
      — Говорит Алиф-Ро-Гимел. Алиф-Ро-Гимел. Ответьте, Гермес.
      Голос лейтенант-коммодора Тенно сказал:
      — Гермес на связи, Алиф-Ро-Гимел. Толтийский корабль, похоже «Попакапью», сел тридцать минут назад. Он произвел незапланированную посадку, должен был опуститься на дальней стороне Калафалы и шел на малой высоте, пока не прошел над горами. Портовые власти были вне себя, но толтийский капитан сообщил, что на корабле возникли неполадки с двигателем и что он обязуется быстренько привести все в порядок.
      — Почему вы не сообщили мне сразу?
      — Это не казалось таким уж необходимым. Как только «Попакапью» сел, его люки открылись, и экипаж вышел наружу Они немедленно отправились к башне контроля, а затем часть из них двинулась в отель и в таверну. Они не проявляли враждебных намерений, сэр Кроме того, у нас нет повода ожидать враждебности.
      Проскользнул ли в голосе Тенно вопросительный тон? Он добавил:
      — Сэр, еще больше тенолт покинуло корабль. Они не вооружены — как и остальные.
      Рамстан продолжил свой путь. Он остановился под деревом на краю поля. Увидеть свой корабль, «Аль-Бураг», он не мог, поскольку тот стоял на заглубленном причале в центре бетонного колодца. Но зато была видна верхняя часть устрицеобразного толтийского корабля. Все остальное скрывал тройной ряд огромных деревьев, похожих на тополя. Только калафалане могли додуматься посадить деревья и цветы посреди посадочного поля.
      Этот корабль должен быть «Попакапью» — тем, что стоял поблизости от «Аль-Бурага» в толтийском порту в ту ночь, когда «Аль-Бураг» так неожиданно стартовал без позволения толтийских властей.
      И если уж «Попакапью» здесь — как, кстати, тенолт нашли «Аль-Бураг»? — то его капитан должен будет, рано или поздно, нанести Рамстану визит. Он должен будет спросить, почему земной корабль совершил столь неправомочный взлет. А спросит ли? Он знает почему.
      Рамстан пошел дальше. Когда он достиг края поля, то вышел из-под деревьев и двинулся в южном направлении. Спустившись по холму достаточно далеко, чтобы его не заметили с толтийского корабля, он пошел на восток по склону На этот круг у него ушло полчаса, прежде чем он подошел к «Аль-Бурагу» с востока.
      Он постоял, прислонившись к тонкой винтообразной опоре административного здания, чтобы перевести дыхание и полюбоваться — в который уже раз? — своим кораблем.
      С этой стороны поля он мог увидеть верхнюю часть «Аль-Бурага». Корабль стоял в углублении, противоположная сторона которого была высокой и вертикальной. С ближней стороны к судну были подведены аппарели, предназначенные для передвижения экипажа и доставки на борт груза.
      Множество калафалан стояло у краев углубления, рассматривая «Аль-Бураг». Словно припав к причалу, корабль пылал ярко-алым яростным пламенем и выдыхал свет. Он был похож на чудовищную звездную рыбу, горящую, словно уголь, выпавший из костра. Из массивного центрального корпуса торчали в стороны пять лап. Такую форму ему придали, поскольку она была удобна для погрузки и выгрузки груза и продовольствия, а также для входа и выхода экипажа. Перед отлетом корабль примет свой космический вид за две минуты, поскольку для этого ему не надо изменяться. Пять лап, покрытых сотнями тысяч мельчайших защитных пластин, сократятся в длину, увеличатся в обхвате, подтянутся вверх и станут частью блюдце-образного тела. Или, если кораблю придется лететь в атмосфере, он примет заостренную обтекаемую форму. Экипажу не грозила опасность быть раздавленным в коридорах или каютах во время трансформации. Датчики в переборках регистрировали все, чему не должно было быть причинено никакого ущерба и вреда. Только если капитан — или представитель властей — отменит при помощи устного кода сдерживающие функции, изменение формы корабля может быть опасным для экипажа.
      Рамстан пересек поле и вежливо проложил себе путь сквозь сотенную толпу пришедших полюбоваться на корабль. Калафалане улыбались и обращались к нему на своем родном языке или на урзинте. Многие пытались дотянуться и коснуться его. Их пальцы осязали метеорную пыль, кометный порошок, звездные лучи и плоть всего живого мира Земли. Или так они утверждали.
      Рамстан дипломатично улыбался, когда пальцы касались его. Он улыбнулся ребенку, показывавшему на него пальцем, и слегка пьяной женщине. Та махнула ему рукой, поводя пальцами в знак того, что не прочь назначить ему свидание.
      В эту минуту он завидовал тем из своего экипажа, кто мог бы принять ее приглашение. Но он должен был вести себя как представитель лучшей части земного человечества. Нравилось это ему или нет, он был облачен в моральный доспех. Это не была мораль Калафалы — чисто земная мораль. И его собственная.
      Местные жители не понимали его поведения. Что-то в нем отпугивало их, хотя они и не высказывали это прямо. И, несмотря на это, они тянулись потрогать его жаждущими чуда руками. Он мог быть холоден, как межзвездное пространство, но и это тоже возбуждало. Холод сгорал в пламени красоты.
      —  Кала!вата! Кала!вата!— растекалось вокруг него бормотание. «Кала-» означало «личность», «наделенный разумом», «наделенный речью» «!вата» было настолько близко к слову «Земля», насколько их язык позволял им выговорить Земляне не смогли бы произнести жужжащий согласный, обозначенный здесь как «!», и знака для него в фонетической транскрипции земных лингвистов не существовало.
      Тут и там вокруг слышалось негромкое «п+ха-вав!сона». «Двойная маска». Земляне здесь носили маски, чтобы уберечься от спор, вызывающих психические расстройства. И к тому же, насколько бы подвижным и выразительным лицо человека ни казалось другим землянам, для калафалан все люди с Земли были словно бы в масках из полузастывшего цемента.
      Рамстан шагнул за знак, на котором красовалась идеограмма, запрещающая местным жителям идти дальше. Он спустился по аппарели на дно углубления и поднялся по девяти каменным ступеням на плиту, на которой растопырился «Аль-Бураг». Обычно камень был серым. Теперь он, казалось, слегка покраснел. Через миг красный цвет стал заметнее.
      Корабль светился красным сквозь полупрозрачный корпус. Нижняя часть округлого тела и пять лап прижимались к плите, словно брюхо и ноги бегемота, придавленного собственным весом.
      Рамстан остановился перед двумя часовыми в масках и сообщил пароль — хотя оба, конечно, узнали его, — то есть вскинул правую руку, чтобы они могли прочитать сквозь ультрафиолетовые очки код, впечатанный в ладонь. Рамстан вошел в шлюз, из которого вырвался сжатый воздух, и двинулся коротким коридором вниз. Переборка перед ним улыбнулась, и он прошел сквозь раздвинувшиеся губы. Около семи секунд он стоял там, пока ультразвуковые волны разлагали споры, убитые еще в коридоре.
      Раздался сигнал; переборки мигнули красным светом. Рамстан снял маску, сложил ее, сунул во внутренний карман куртки и вышел в коридор.
      Высота коридора в два раза превосходила рост Рамстана, в сечении коридор был круглым и вел, изгибаясь, к центральной кают-компании для персонала третьего уровня. Пол был гладким и упругим.
      Круглые и ромбовидные блестящие пластины чередовались по обеим сторонам коридора. Через неравномерные промежутки были расположены закрытые или открытые ирисовые диафрагмы. Свет внутри корабля был белым; Рамстан шел, не отбрасывая тени. Отблеск света на круге справа от него потускнел, а потом превратился в мозаику отдельных изображений главных рабочих отсеков корабля. Восемь секторов, разделенных тонкими черными линиями, составляли круг и передавали изображение трех отсеков мостика, поста главного инженера, командного орудийного поста, двух лабораторий и кабинета начальника медицинской службы.
      — Отставить В-1, — произнес Рамстан, и мозаика погасла во вспышке света.
      Раздался пронзительный свист. В ромбе на правой переборке появилось лицо лейтенант-коммодора Тенно.
      — Приказаний нет, — прорычал Рамстан. — Отставить А-1.
      Тенно исчез в ярком отблеске. В этом было одно из неудобств замены металла и пластика протоплазмой, кабелей — нервами, компьютеров — мозгами. Как собака, что виляет хвостом и ластится, выражая любовь и радость по поводу возвращения хозяина домой, так и «Аль-Бураг» был без меры рад видеть Рамстана после долгого (десятичасового) отсутствия.
      Главный биоинженер, доктор Индра, работал над тем, как заставить «Аль-Бураг» вести себя более сдержанно. По крайней мере, доктор думал над этой проблемой. Или должен был думать. Рамстан наблюдал, как Индра сидит на полу, скрестив ноги, и не двигается, даже глаза не моргают, тощая рука протянута к переборке и прижимает к сенсорной пластине ментоскоп.
      Рамстан шагнул из коридора в проход-подъемник.
      В конце подъемника был проем, который, когда Рамстан приблизился к нему, стал люком в полу. Из люка появился серый диск. Рамстан встал на него, произнес:
      — Один-три. С-с, — и подождал. В переборке открылась диафрагма, и диск нырнул в нее, неся Рамстана так плавно, что он едва чувствовал движение. Стены образовывали нечто вроде круглой шахты, диск поднимался в ней, и телесного цвета переборки поблескивали, а затем диск остановился с легким скрипом. Шахта над головой изогнулась, переборка позади повернулась, а остальная часть шахтного ствола превратилась в коридор.
      Рамстан сошел с диска, прошел три шага туда, где шахта опять загибалась вниз, и стал ждать. Три секунды спустя переборка прямо перед ним разошлась в стороны, и он вошел в свою каюту. Это была маленькая комната, которая теперь, когда хозяин был дома, стала увеличиваться в размерах. Комната была полусферической формы, и единственной видимой мебелью в ней был стол, на котором стоял электронный микроскоп. На полу не было ничего, кроме молитвенного коврика в три квадратных метра, лежащего у переборки, в которой виднелась диафрагма. Шерстяной коврик, как предписывали каноны секты аль-Хизра, был темно-зеленого цвета, за исключением красной стрелки, вытканной на одном из углов. Это была кибла— знак, который должен указывать в сторону Мекки, когда верующий преклоняет колени на коврике. Здесь, конечно, не было никакой возможности определить, где находится Мекка. Это не имело значения для Рамстана. Он не молился с тех пор, как умер его отец. Он не знал, почему не оставил коврик на Земле, и даже не задавался таким вопросом — «почему?». Большую часть времени он просто не замечал этот коврик. И теперь, когда Рамстан посмотрел на него пристально, ему почудилось, что тот шевелится.
      Одно из поверий секты гласило, что молитвенные коврики, будучи скатаны, раскатываются сами при приближении аль-Хизра Зеленого. А если не скатаны, то шевелят краями в знак его прихода.
      Рамстан огляделся. «Я стал слишком нервным, — сказал он сам себе. — Этак мне и сам аль-Хизр привидится!»
      Стены в комнате раньше были голыми и чуть мерцали желтым.
      Теперь на них проявились фрески — воспроизведенные панелями корабля картины, нарисованные самим Рамстаном. По большей части это были геометрические абстракции, но на одной вполне убедительный Святой Георгий убивал дракона, а на другой Аладдин в ошеломлении созерцал появление джинна из лампы. Это были две самых недавних его работы. Он долго не мог преодолеть своих ранних предубеждений против изображения на картинах живых существ.
      Хотя Рамстан и отказался от веры своих предков, он по-прежнему не ел свинины, избегал собак как нечистых животных и в туалете подтирался непременно левой рукой. Однако же запрет на алкоголь он сумел превозмочь.
      Рамстан остановился перед Святым Георгием с драконом и произнес кодовую фразу. Переборка открылась, как будто дракон вдруг невероятно широко распахнул глаз. Внутри был большой шар, открытый с одного бока. Его содержимым были две пластиковые коробки, одна побольше, другая поменьше. Внутри меньшей хранились секретные записи в виде маленьких шариков, каждый в своей ячейке. В большей — то, из-за чего он приказал «Аль-Бурагу» так спешно оставить Толт и по которой толтийский корабль был теперь здесь.
      Рамстан постоял, борясь с желанием открыть коробку и посмотреть на ее содержимое. Он вздохнул, чуть пожал плечами и скомандовал переборке закрыться. Он похлопал по стене, и она задрожала. «Аль-Бураг» наблюдал за ним и воспринял похлопывание как ласку со стороны хозяина. Где-то в темном отсеке корабля, где парил искусственный мозг, со временем появился узел нервных связей, не предусмотренный конструкторами. К контуру «повиновение» присоединились еще и «нежные чувства».
      Рамстан повернулся и произнес другое кодовое слово.
      Видеопластина в переборке напротив увеличилась до размеров экрана, и на нем стала прокручиваться запись того, что происходило в каюте с тех пор, как он вышел отсюда. Он просматривал запись, думая о других вещах: о тенолт, о Бранвен Дэвис, о бесплотном голосе в таверне.
      Вдруг Рамстан резко вдохнул — звук был подобен скрежету клинка о точильный камень.
      — Погоди! — закричал он. Запись продолжала прокручиваться. Он сказал: — Остановить! — и кадр замер. В одном углу его высветились цифры «10: 31 ST»: время съемки.
      Рамстан тяжело вздохнул и произнес:
      — Прокрутить назад, — а потом опять: — Остановить.
      На экране была пустая каюта. Затем неожиданно в ней появилась фигура. Она не вошла через диафрагму; она попросту вынырнула ниоткуда, словно материализовавшийся призрак.
      Неизвестный стоял спиной к Рамстану и смотрел на фреску со Святым Георгием и драконом. Голова его была скрыта зеленым капюшоном, а тело — зеленым плащом. Морщинистые руки были сплошь в узловатых синих венах и темных родимых пятнах.
      Рамстан снова застонал. Он уже видел однажды такой плащ с капюшоном и такие руки. Давно, на Земле.
      По команде Рамстана запись снова начала крутиться вперед.
      Неизвестный смотрел на фреску три минуты, потом обернулся. Рамстан смотрел в лицо, которое не мог разглядеть отчетливо, потому что оно скрывалось в тени надвинутого капюшона. Но он узнал это лицо. Оно было древним, дряхлым, изборожденным морщинами и могло бы быть лицом очень старого мужчины или женщины.
      Полускрытые тенью, глаза, казалось, смотрели прямо в глаза Рамстана.
      Затем личность в зеленом исчезла.
      — Аль-Хизр! — вскрикнул Рамстан.

      Рамстан сидел за столом в своей каюте. Слабый пульсирующий свет лился сверху, снизу и со всех сторон, разгоняя все тени, кроме тех, что таились в мыслях Рамстана. Единственной егосвязью с внешним миром была аудиосвязь с главным мостиком, да и та односторонняя.
      На столе под электронным микроскопом лежал яйцеобразный предмет. Для невооруженного глаза яйцо это было белым с едва заметным желтоватым оттенком. На ощупь оно было гладким. Глядя на экран и настраивая прибор, Рамстан словно находился в самолете, пикирующем на огромного белого слона с очень морщинистой шкурой.
      Складчатая поверхность увеличивалась, края яйца пропадали из виду. На ней появились крошечные фигурки, сначала их очертания были неясными, потом внезапно сделались отчетливыми. Поверхность была уставлена скульптурами, словно древний индийский храм.
      Рамстан настроил прибор так, что в поле зрения оказались фигуры с левого от него конца предмета Здесь, поднимаясь над поверхностью колышущегося моря, виднелось множество форм: двенадцатищупальцевый спрут с костяным зазубренным гребнем; позади него — огромное рыбоподобное создание, еголевиафанья пасть полна загнутых зубов и разинута в попытке заглотить безрассудного моллюска, движущегося вперед посредством одновременно водомета и паруса; гигантская амеба словно бы пульсирует, ее ложноножки тянутся окружить и переварить акулоподобное создание; акулья пасть была готова захлопнуться за толстой губастой рыбой, зажавшей в челюстях пучеглазое существо, наполовину омара, наполовину коническую раковину; клешни гибрида в смертельной агонии тянутся к угреподобному созданию с попугайским хвостом; выводок существ, похожих на ожившие цветы, спасается на отмели; проплывает стая гребенчатых рыб, могущих плавать по морю или ползать, как калеки, по песчаному берегу, два гребнистых ползуна уже пробираются через берег к зарослям прибрежных растений.
      Рамстан еще подстроил прибор, и поверхность моря стала полупрозрачной. Казалось, далеко в глубине— хотя расстояние могло быть иллюзией — собралось множество существ разнообразной формы. Они ползали в иле по океанскому дну, поедали части разорванных тел, оставшиеся от всепожирания, происходящего наверху, поедали падаль и друг друга,умирали, были пожираемы сами, а в это время отцы и матери откладывали и оплодотворяли яйца, из яиц выводилась молодь и разбегалась во все стороны, чтобы спастись от хищников, многие из которых были их же собственными родителями.
      Сквозь ил смутно проступали и исчезали очертания древнего затонувшего города, разрушенный зиккурат, на вершине его — алтарь и накренившийся идол, колонна, разбитая арка, под ней — перевернувшаяся трирема, изъеденная моллюсками, прицепившимися к корпусу, тень огромного и страшного создания с горящими глазами, промелькнувшая в проломе, гранитная голова массивной статуи, по самый рот занесенной тиной пополам с костями и раковинами, но длинный крючковатый нос и свирепый взгляд выражают высокомерие и неуязвимость, адресуясь к безразличному существу с сотней тощих ножек и клювом как у стервятника.