Предисловие

Тем, кто не знаком с “Хэдоном из Древнего Опара”, первым томом серии “Древний Опар”, следует обратиться к прилагаемой карте. На ней представлены два моря, расположенные в центре Африке, которые существовали примерно 10000 до н.э. Климат в ту далекую пору был намного дождливее теперешнего. Сегодняшние озера Конго и Чад были огромными водными резервуарами пресной воды, равными или превосходившими нынешнее Средиземное море. Ледниковый период кончался, но значительная часть британских островов и Северной Европы была покрыта льдом. Средиземное море находилось на сто-двести футов ниже своего современного уровня. Теперешнюю пустыню Сахару устилали обширные пастбища, пересекали реки, украшали пресные озера; она гостеприимно принимала миллионы слонов, антилоп, львов, крокодилов и множество других зверей — увы, некоторые виды ныне перестали существовать вовсе.

На карте Центральной Африки вы найдете также остров Кхокарса, на котором впервые зародилась земная цивилизация, крупные города, выросшие вокруг Великого моря Кему и Великого моря Опар — Кемувопар. Предыстория и история народов, населявших земли вокруг этих морей, представлена в Хронологии Кхокарсы в первом томе.

Упомянутая карта — модификация карты, включенной в первый том, а та, в свою очередь, является видоизмененным вариантом карты, иллюстрирующей работу Франка Брюкеля и Джона Харвуда “Наследие Пламенеющего Бога, эссе по истории Опара и его связи с другими древними культурами ”. Данная работа была напечатана в “The Burroughs Bulletin”, издателем которого является Вернель Кориэль

Дилогия, по-существу, корнями своими произрастает из книг об Опаре из “Тарзановской” серии; автор еще раз благодарит Гилберта Бэрроуза за разрешение написать эти произведения. Ходят слухи, что эта серия основывается на переводе золотых табличек, описанных Эдгаром Райсом Бэрроузом в “Возвращении Тарзана”.

1.

Хэдон оперся на меч и ждал смерти. Стоя у входа в пещеру, он смотрел вниз на горный склон. Он еще раз покачал головой. Не подверни Лалила лодыжку, их положение могло бы оказаться не столь безнадежным.

К выходу вел крутой откос; последние пятьдесят ярдов можно было преодолеть только ползком. В сотне ярдов от внутреннего прохода стояли отвесные скалы — высотой футов сто и шириной шестьдесят ярдов. Они образовывали нечто вроде наружного входа. Отсюда, словно острые края наконечника стрелы, стены резко уходили внутрь. Склон и стены сходились на самом острие наконечника стрелы. Сейчас Хэдон стоял в узком отверстии. Здесь от скалистого выступа дюймов десять высотой начиналась тропа, которая затем тянулась на сотню футов под углом немного меньше сорока пяти градусов; высота ограничивающих ее утесов быстро уменьшалась.

Тропа выходила на вершину утесов с совершенно ровной поверхностью. Вдали виднелся дубовый лес. Пространства между отвесными скалами внутреннего прохода как раз хватало на то, чтобы сражаться мечом. Хэдон обладал преимуществом перед любым нападающим: тому, прежде чем предстать перед ним, придется преодолеть крутой склон. Положение воина не могло быть устойчивым. Хэдон же, напротив, стоя на каменистом выступе, имел относительно удобную позицию.

Преследователи и думать не могли о лобовой атаке: вертикальные утесы простирались по обе стороны на пять миль. Солдаты сумели бы пройти вдоль подножия утесов до того места, где подъем был возможен. Для этого нужно подняться и вернуться обратно по гребню утесов. На это уйдет, вероятно, восемь-девять часов. По крутой труднопроходимой поверхности они не продвинутся более, чем на полмили в час.

Но у солдат своя гордыня. Они не могут позволить одному запугать сорок. При любом раскладе — при лобовом или обходном нападении, у Авинет, Абет, Хинокли, Кебивейбеса и Паги будет достаточно времени, чтобы углубиться в лес. Солдаты знать не знают о травме Лалилы и потому посчитают, что он остановился здесь только для того, чтобы дать беглецам затеряться в лесах. Однако солдаты вскоре убедятся в том, что им противостоит человек, который был победителем Великих Игр и которого обучал самый искусный фехтовальщик империи Кхокарса.

Где-то у подножия минутах в двадцати пути солдаты упрямо продвигались вперед. Впереди пять собак, сгоравших от нетерпения, рвущих лапами землю, поросшую редкой травой, и то и дело скользившими на каменистом грунте. Троица — охотничьи псы с острым нюхом рычали, едва учуяв следы преследуемых. Пара псов — служебные собаки, происходящие от диких сородичей, обитавших в прериях; они достигли размеров взрослого самца-леопарда, и, не обладая выносливостью своих предков, начисто лишились страха перед людьми. В их дрессировку включалось нападение на вооруженных рабов. Если раб убивал трех спущенных на него псов, его освобождали. Случалось такое редко. Чуть ниже, на пристойном расстоянии позади собак и их дрессировщиков, одиноко шел офицер. Это был крупный мужчина; на голове его красовался конической формы бронзовый шлем, на верху которого щегольски торчало длинное воронье перо. Его меч, еще покоившийся в кожаных ножнах — длинное, слегка изогнутое, тупоконечное оружие нуматену. На такое же оружие опирался сейчас и Хэдон; значит, именно офицер станет его первым противником. Это определялось кодексом нуматену. Офицер будет опозорен, если пошлет низшего по званию противостоять другому нуматену. Но отнюдь не всегда все происходило, как в старые времена. Попадались люди, носившие тену, не имея на то права, что, однако, не вызывало возражений. Законы чести переступались, как нарушалось и многое другое в эти беспокойные времена.

Позади офицера беспорядочной группой двигались тридцать солдат. На них бронзовые шлемы с кожаными наушниками и наносниками, кожаные латы и кожаные же килты. На спинах солдаты несли небольшие круглые бронзовые щиты, в руках длинные копья с бронзовыми наконечниками. Карабкаясь, солдаты облегчали себе задачу, втыкая копья в землю. Короткие острые мечи ждали своего часа в ножнах. Сзади, под щитами, топырились кожаные мешки с провизией.

Позади солдат шли четверо крестьян в килтах из папирусного волокна. Спины их прикрывали крупные деревянные щиты, на широких кожаных поясах висели короткие мечи в ножнах. В руках крестьяне держали охотничьи копья, с поясов свисали пращи и сумки для метательных камней. Они были уже недалеко, так что Хэдон мог узнать их — сыновей фермера, в доме которого остановился отряд Хэдона, чтобы добыть пищу. В тот раз, даже не предприняв попытки оказать сопротивление, крестьяне сбежали. Но Авинет, разгневанная их отказом проявить гостеприимство, неосторожно назвала себя. Крестьяне, должно быть, отправились к ближайшему армейскому посту уведомить командира. Тот послал этот невеликий отряд за дочерью Минрута, Императора Кхокарсы. А заодно и за Хэдоном и двумя другими. Авинет, несомненно, вернут назад живой, а вот каков приказ относительно остальных? Захватить живыми и возвратить на суд Минрута? Вероятно, их подвергнуть публичным пыткам и затем казнят. Лалилу, к которой он испытывает страсть, Минрут сделает своей наложницей. Наверное. А может и убить после истязаний. Или в своем безумии перенести гнев на Абет, дочь Лалилы.

Проводники с собаками были вооружены кинжалами и пращами. Итак, всего девять метателей из пращи. В его положении праща — самое смертоносное оружие, с которым ему придется встретиться. Увы, здесь нет простора, достаточного, чтобы увернуться от свинцового снаряда, несущегося со скоростью шестьдесят миль в час, хотя солдатам непросто будет занять нужную позицию, если он не станет сидеть сложа руки. Хэдон обернулся — взглянуть на круто срезанную тропу к Лалиле. Она сидела в конце ее, футах в двухстах. Солнце играло на белой коже и длинных золотистых волосах красавицы. Большие фиалковые глаза издали казались черными. Лалила изогнулась, массируя левую лодыжку, пыталась улыбнуться, но улыбки не получалось.

Хэдон направился к ней — и, приближаясь, почувствовал сильное желание и горькую печаль. Лалила такая восхитительная, влекущая, он так любит ее, но их обоих ждет близкая смерть.

— Я хотела бы, Хэдон, чтобы ты сделал это, — сказала она, показывая на длинный кинжал, лежавший на земле возле нее. — Я предпочитаю, чтобы ты убил меня сейчас и убедился, что я мертва. Я не уверена, что у меня хватит сил вонзить лезвие себе в сердце, когда наступит час. Мне не хочется попасть в руки Минрута. Но… я все еще надеюсь… возможно… я потом смогу убежать. Я не хочу умирать!

— Можешь быть уверена, ты ни за что не вырвешься из его лап.

— Тогда убей меня! — вскричала Лалила. — Зачем же ждать последнего мгновения?

Она склонила голову, словно призывая Хэдона опустить на нее меч.

Хэдон же стал на колено и поцеловал ее в голову. Лалила вздрогнула, почувствовав прикосновение его губ.

— У нас могла бы сложиться такая хорошая жизнь!

— Так и будет, — произнес Хэдон, поднимаясь. — Я полагал, что необходимо держаться в соответствии с традициями. Одинокий человек на тропе, отчаянно сражающийся, убивающий, пока груды тел воинов не упокоятся вокруг него, а затем умирающий, когда копья вонзаются ему в руки, не могущие более держать меч. Но это нелепо. Я способен и на другое, и я докажу это. Хотя прежде всего необходимо увести отсюда тебя — не слишком далеко, поскольку времени у нас мало. Пошли.

Он поднял ее на ноги. Лалила поморщилась от боли в лодыжке, но даже не вскрикнула.

— Ты будешь ковылять целую вечность, даже опираясь на меня, — Хэдон засунул меч в ножны и поднял Лалилу на руки. Она спросила, что он намерен делать.

— Подожди! Помолчим. Потом устремился к лесу. Дойдя до опушки, остановился и быстро осмотрелся. Затем нырнул в полумрак под огромные дубы, к подножию пестрого — белого с коричневым — гиганта.

В паре футов над головой Хэдона выступала нижняя ветвь. Хэдон поднял Лалилу, давая ей возможность ухватиться, Лалила растянулась на ветви, смотря на него. 

— Осторожней, не поцарапайся, — предупредил Хэдон. — Забирайся как можно выше и спрячься в листве. У меня нет времени ждать здесь, пока ты заберешься наверх.

— Но что ты намерен предпринять?

— Собираюсь убить сколько удастся. А затем убежать, уводя солдат от тебя и других.

— Ты оставишь меня здесь…?

— Возможно, тебе придется страдать от голода. Или быть съеденной леопардами, или медведями, или попасть в руки бандитов. Всякое возможно, Лалила. Но это лучше, чем ждать неизбежной смерти. Я вернусь к тебе. Но если меня не будет, иди тем же путем, какой избирают другие. Он приведет тебя в замок, где ты окажешься в безопасном убежище.

Лалила улыбнулась, хотя улыбка эта совсем не выражала радости. Вероятность возвращения Хэдона невелика. Сама она не сможет пройти много, много миль через лес, преодолевая горы. Легко заблудиться. Вокруг медведи, леопарды, гиены и множество других хищных зверей. Но даже если она и доберется до храма в Карнете, убежище может оказаться отнюдь не безопасным. Сторонники Короля Минрута, моряки Ресу, могли захватить замок. Лалила ни словом не выразила сомнений. Лишь произнесла: “Так быстрее, Хэдон! Я стану молиться моим богам и твоей богине, чтобы мы вновь увидели друг друга! И вскорости!”

Лалила нагнулась, и он, поцеловав ее руку, безмолвно повернулся.

2.

Хэдон пробежал ярдов пятьдесят по старой хорошо протоптанной тропинке между дубами, затем свернул вправо параллельно ей и вернулся к выходу из ущелья. Если собаки взяли его след к дубу, где он оставил Лалилу, так они учуяли лишь его. Проводники увидят только его следы. Земля недостаточно мягкая и, следовательно, вряд ли можно определить, что следы слишком глубоки для одного человека. Собаки пройдут по следу, и, надо надеяться, вернутся к выходу из ущелья через лес… если там не осталось никаких собак… да и не должно быть, если он добился своего.

Что может помешать преследователям просто-напросто не обратить внимания на его следы, а последовать за беглецами? Хэдон надеялся, что ко времени, когда они пройдут ущелье, преследователей охватит такая жажда мщения, утолить которую сможет только охота за ним и его убийство.

Он помчался обратно в ущелье. Но вместо того, чтобы выйти меж узких высоких стен, Хэдон обошел его с правой стороны. Он бежал, взбираясь на склон и вскоре уже стоял на краю отвесной скалы. Слева — широкое отверстие наружного прохода в ущелье, в сотне футов ниже.

Он взглянул за гребень. Неистовый лай был теперь хорошо слышен. Головная пара находилась всего лишь в полусотне ярдов от входа в ущелье. Склон здесь еще круче и, стало быть, продвижение — медленнее. Хэдон прошел назад по гребню и остановился у того места, где начинался узкий проход.

Хэдон разыскал куски породы — не слишком крупные, чтобы их можно было нести, но достаточные для задуманного. К тому моменту, когда головные собаки находились в нескольких ярдах ниже входа в щель, он успел подтащить к краю семь небольших валунов.

Офицер приказал проводникам с собаками остановиться, хотя непросто оказалось привлечь их внимание средь оглушительного лая. Один проводник наконец заметил, что губы офицера двигаются, и передал остальным, чтобы они утихомирили псов. Команда не помогла, пришлось дать им пинка. Животные, взвизгнув, повиновались.

Служебные собаки не издавали ни звука. Они прижались к земле — круглые желтые глаза, слюна, капающая с продолговатых желтых зубов.

Офицер сделал несколько распоряжений, но Хэдону не удалось расслышать слов. Преследователи то и дело смотрели вверх, но, сосредоточив внимание на проходе, не заметили его головы, торчавшей дальше, на гребне скалы. Но очень скоро они узнают, где он.

Внезапно проводники спустили собак с поводков, выдав им команды. Псы, разразившись громким лаем, выгнулись словно луки, и стрелами метнулись по склону. Хэдон ждал. Встреча с ними еще предстоит. Собаки с лаем бежали к проходу, а люди внизу внимательно прислушивались. Поскольку гвалт ослабевал, они поняли, что в ущелье никого нет. Улыбнувшись, офицер что-то сказал проводникам собак. Они, удерживая поводки, гнали вперед взбешенных животных. Хэдон откатился — никакой случайный взгляд не сумел бы его заметить. В нескольких ярдах от края скалы он встал. Потом поднял камень и, держа его над головой, подошел к краю обрыва. Внизу, как раз под ним, неистовствовали три сцепленные собаки, каждая с силой рвала поводок, удерживаемой ее проводником.

Быстро рассчитав скорость движения группы, он с усилием поднял тяжелый камень и швырнул его вниз.

Попадание оказалось точным — камень врезался в бронзовый шлем шедшего первым проводника.

Собака, освободившись от хозяина, тащила за собой поводок. Остальные два проводника, резко остановившись, смотрели вверх. Лица их побледнели, рты открылись.

Хэдон подхватил камень поменьше и резко отправил его недругам. Испуганные проводники, быстро повернувшись, бросились назад к ущелью, но камень угодил одному из них в плечо, поломав несчастному кости и уложив его на землю. Пронзительно крича, преследователь выскочил из прохода и покатился вниз по крутому склону.

Хэдон поднял еще одну большую глыбу породы и подошел к краю обрыва. Катившийся вниз проводник собаки сбил с ног офицера и двух копьеносцев. Теперь все четверо беспомощно катились вниз.

Мощным рывком Хэдон поднял камень и швырнул его; ударившись о склон и разогнавшись в дальнейшем падении, он врезался в группу из четверых копьеносцев. Одного он, очевидно, убил, а остальные, сбитые с ног, кто глыбой, кто товарищем, покатились с горы.

Скорость падения камня чуть замедлилась от “встречи” с людьми, но глыба врезалась в ноги еще одного копьеносца, свалила его и, устремляясь дальше, ударила в живот одного из сыновей фермера. Никто из “обласканных” глыбой не поднялся и не выказывал никаких признаков того, что способен это сделать.

Вместо того, чтобы броситься за очередным камнем, Хэдон вернулся в то место, где его никак не могли заметить люди, — ниже прохода. Он перекинул меч в ножнах через выступ, а сам, перебравшись через выступ и на мгновение уцепившись за скалу, опустился. Расстояние от верхнего края до основания в этом месте составляло пятнадцать футов, рост самого Хэдона — одного из самых высоких людей в Кхокарсе — шесть футов и два дюйма, да и руки у Хэдона были необычно длинные. Он перекатился, не причинив себе никакой травмы, поднялся и подхватил меч. Быстро прикрепив к поясу ножны, он побежал к двоим поверженным преследователям. Один оказался мертвым, другой без сознания. Хэдон прихватил их пращи и мешки. Затем он воспользовался кинжалом раненого, надежно гарантируя, что его владелец никогда не сможет более представлять для кого-то опасность.

Хэдон обнажил свой меч — Каркен, Древо Смерти, и воткнул его тупой конец в тонкий слой твердой земли. Потом зарядил свинцовый биконический снаряд в пращу и двинулся к узкому входу в ущелье.

Офицер к этому времени вновь был на ногах — приводил в порядок своих солдат. Покрикивая на них, он внезапно заметил Хэдона. Хэдон ухмыльнулся и принялся вращать над головой пращу за концы ремней горизонтальными кругами. Побледнев, офицер закричал. Вероятно он протестовал против того, чтобы нуматену применял пращу против другого нуматену, а не от страха перед смертельной опасностью. Но Хэдон считал, что офицер потерял всякое право на личный поединок в ту минуту, когда спустил собак. И вообще, он, Хэдон, решил не играть в этот раз по правилам. Глупо отдавать свою жизнь во имя принципов, если это означает, что ни Лалила, ни другие не спасутся. Его высочайший долг перед Авинет — жрицей великой Кхо, которая сделалась беглянкой, скрываясь от богохульника Минрута. То же самое относилось к Лалиле и ее ребенку.

Под таким углом было трудно пользоваться пращой. Траекторию конусообразного снаряда рассчитать непросто. Часто метатели плохо учитывали подобное положение и посылали снаряд слишком низко. Сотни часов посвятил Хэдон тренировкам с пращой и успешно охотился в джунглях вокруг Опара. Хэдон освободил конец ремня как только тот снизился, и снаряд набрал скорость. На пути снаряда возникло какое-то расплывчатое пятно, оказавшееся носом офицера. Нос исчез в брызгах крови. Офицера отбросило вниз с горы. Он свалился на спину и, проскользив футов шестьдесят, остановился, упершись головой в выступ скалы.

Свинцовые снаряды, посланные отнюдь не одной пращой, падали рядом. Хэдон отступил назад, скрываясь из поля зрения. Несколько штук пролетели выше — мимо края ущелья. Другие врезались в скалу ниже, расшвыривая от нее осколки.

За эти несколько секунд наблюдения Хэдон заметил, что пару других собак утащили обратно по склону. Одну собаку Хэдон сейчас видел хорошо — она находилась за пределами ущелья и лаяла, ловя запах Хэдона. Она наверняка пройдет по его следу в лес, затем вернется по собственным следам и, очевидно, обнаружит его. Однако какой-то запас времени у него еще есть.

Внезапно ущелье огласилось звоном колокольчиков и рычанием. Хэдон выглянул из-за выступа. Так он и знал. Командовавший теперь рекока, или сержант, спустил остальных собак. Теперь он орал на подчиненных, и они карабкались вверх на четвереньках.

Сержант, наверное, надеялся, что собаки займут внимание Хэдона, пока он со своими людьми пройдет ущелье. «Сержант, видать, неплохо соображает, — подумал Хэдон. Надо побыстрее вывести его из игры”.

Хэдон метнул еще один снаряд.

Четыре собаки выскочили из конца прохода, впереди пара более резвых охотничьих, две служебные — вслед. Камень ударил первую собаку в заднюю левую лапу и сшиб животное. Собака все же поднялась, воя и пытаясь догнать других. Лапа ее волочилась. Собака упала и больше не поднималась.

Хэдон прошел к краю ущелья, в обратном направлении от скалы. Теперь он заметил шестерых солдат с пращами, усталыми движениями служивые раскручивали орудия. Как только он обнаружит себя, снаряды полетят в него.

Хэдон перевалил валун через выступ в узкий проход ущелья и сам последовал за ним; подняв валун, пошатываясь, он подошел к входу в щель. Опустив огромный камень, Хэдон ждал. Вскоре он услышал тяжелое дыхание.

Хэдон присел, держа меч над головой.

Вдруг он заметил руки, уцепившиеся за выступ входа. Затем показалась голова сержанта. Побагровевшее от напряжения лицо мгновенно сделалось белым — он заметил Хэдона. Сержант завопил, пальцы его разжались… Хлестнул тену. Сержант полетел вниз, оставив на скале руки, быстро истекшие кровью.

Внизу кричали. Хэдон встал, с предельным усилием выжимая валун над головой. Сделав шаг вперед, он отбросил от себя камень. Валун угодил в солдата, склонившегося над телом сержанта и невидящим взором уставившегося на несчастного. Камень смял шлем, “прокатился” по телу и продолжил свой путь по склону. Еще один солдат, пронзительно завопив, пытался откатиться с пути валуна, но глыба проехала по его руке. Хэдон отпрянул, заметив врагов, вращавших пращи. Снаряды ударили в утес над ним. Осколки породы вонзились в лицо, руки Хэдона.

Он побежал назад по ущелью. Вряд ли солдаты сразу же предпримут новые действия. У него будет время заняться собаками. По крайней мере он рассчитывал на это.

Животные возвращались. Они выскочили из мрака дубового леса в тот момент, когда он достиг выхода. Охотничьи псы остановились, увидев его. Служебная собака с рычанием понеслась к нему. Хэдон опустил пращу. Он ждал. В тот миг, когда служебный пес бросился вперед, пытаясь схватить его за горло, Хэдон взмахнул мечом. Лезвие отсекло голову. Удар отбросил тело. Хэдон по инерции повернулся, отступил, но хлынувшая кровь обагрила ноги.

Теперь двинулись вперед охотничьи собаки. Хотя порода выводилась для выслеживания, псы были обучены также и нападению. Один пес подбежал к Хэдону и остановился на расстоянии меча. Другой крутился сзади, бросаясь на Хэдона и хватая за ноги. Хэдон переложил тену в левую руку, вытащил нож и метнул его. Собака отпрыгнула в сторону, но опоздала: нож вонзился в туловище перед правой задней лапой. Теперь можно было взять тену в правую руку. Охотничий пес, пытавшийся укусить его за ногу, замер. Потом он с лаем отскочил назад, на тропку сбоку.

Хэдон тоже отступил и, не сводя глаз с собаки, опять проделал прежнюю операцию: переложил меч в левую руку, быстро вытащил нож, вытер его о траву и ждал.

Но уже через десяток секунд Хэдон двинулся навстречу псу. Тот отступил, сохраняя дистанцию около тридцати футов, то пытаясь вырваться вперед, то пятясь назад.

Хэдон продолжал двигаться к краю обрыва. Внезапно собака сообразила, что происходит. Оставалось двадцать футов — и пес полетит с вершины скалы.

Собака отступила под углом от Хэдона; он двигался на нее — взаимное движение теперь происходило по прямой. Хэдон метнул нож — лезвие вошло в шею.

Спустя минуту он осторожно выглянул из-за выступа. Большая часть отряда собралась футов на тридцать ниже ущелья. Двое находились почти у входа. Передвигаясь ползком, они сжимали в руках копья. Не иначе как замышляли одновременно подняться к самому входу и бросить копья, если Хэдон еще там.

Хэдон метнулся к собаке, подхватил тело и поспешил с ним к верхней части ущелья. В тот миг, когда солдаты поднялись на ноги, он швырнул вниз собачью тушу. Она сшибла с ног одного солдата, и он покатился по склону вниз на сбившихся в кучу людей. Второй солдат с копьем испуганно глазел, явно не понимая, что происходит.

Хэдон осмотрелся. Под руками — ни камня, ни крупного валуна, который было бы под силу катить вниз. Хэдон быстро перебрался через гребень и лег на дно прохода. Солдат заметил его и стал карабкаться вверх, явно намереваясь пробраться в проход. Он встал, увидев бегущего на него Хэдона, и поднял копье для броска. Нож Хэдона опередил копье, войдя до основания в рот солдата. Смельчак рухнул на спину.

Нож пропал, но копье упало рядом.

3.

Прошел час. Хэдон в ожидании присел возле входа. Солдаты ретировались на полусотню ярдов ниже и футов на сорок от одной стороны ущелья. Они сидели, переговариваясь. Казалось, что они ссорятся или спорят. Не удивительно: собаки мертвы, а значит, воинство лишилось их незаменимой помощи в выслеживании беглецов. Трое уже ни на что не годны, восемь человек погибли. Оставалось двадцать девять, но они могли войти в ущелье только по одному, а противник теперь вооружен даже лучше, чем прежде.

Хэдон окинул взглядом широкую долину. Справа, далеко внизу, среди деревьев то и дело виднелась дорога. На ней — крошечные фигурки. Солнце временами отражалось на касках, играло на острие копья. Подходило подкрепление — с собаками. До наступления ночи новой команде не добраться до ущелья, но и рассвета они дожидаться не станут, зная, что Хэдон может скрыться под покровом темноты. А их основная цель — Авинет — убежит еще дальше

Солдаты зажгут факелы и спустят собак. На этот раз собак будет достаточно, чтобы справиться с ним, а люди тем временем начнут штурмовать ущелье.

Похоже, что солдаты на склоне еще не заметили людей на дороге. Но вот-вот это случится, и как они тогда поступят? Станут ждать подкрепления? Или предпримут атаку?

Далеко справа, за склоном горы, по ту сторону долины возвышался Кховот — Голос Кхо, Великой Богини, Матери Всего. За ним сразу — темное пятно — это все, что ему было видно вместо города Кхокарса. Голос Кхо изверг огромную массу лавы и ядовитых газов, пока он, и Лалила, и другие спасались бегством из подземной тюрьмы Минрута. Им повезло, что землетрясение, предшествующее извержению вулкана, открыло им путь: сильные толчки земли разрушили здания и принесли в город панику.

Потом могучий Кховот выбросил раскаленную добела лаву и огромные глыбы камня. В хаосе бегства горожан группа Хэдона сумела удрать в окрестности.

Даже тогда солдаты Минрута устремились в погоню и едва не схватили их, но Квазин — исполинского сложения кузен Хэдона прыгнул в лодку полную солдат.

Последнее, что видел Хэдон до того, как дым закрыл от его взора сражение, был поднимавшийся и опускавшийся огромный боевой топор Квазина.

Хэдон был полон благодарности Квазину за его самопожертвование, хотя определялось оно в большей мере преувеличенным мнением кузена о своей личности, чем иными мотивами. Квазин считал себя сильнейшим человеком в мире — возможно так оно и впрямь было. Но он ненавидел Хэдона и клялся позднее разыскать и отнять Лалилу. Однако для этого Квазину пришлось бы сначала убить Хэдона.

Грозный — таким он и был — Квазин намеревался вступить в поединок, достойный войти в историю. Квазин был намного крупнее и сильнее, но ему не хватало быстроты Хэдона. Да и в искусстве фехтования он уступал кузену. Но этот топор, сделанный Пагой из упавшей звезды… он был столь тяжел, что лишь гигант, подобный Квазину, обращался с ним так, словно топор был из папируса.

Хэдон мысленно вернулся к тем временам, когда он покинул Опар ради Великих Игр в Кхокарсе. Кто мог предвидеть цепь последовавших затем событий, которые привели его в это горное ущелье? Лишь Сама Кхо. Она позволила проронить несколько намеков устами Ее толкователя, мудрой жрицы, жившей в пещере невдалеке от кратера вулкана.

Хэдон соперничал с другими честолюбивыми юношами — атлетами на Малых Играх в Опаре. Среди избранных оказались трое: он сам, его друг Таро и злобный Хевако. Эти трое вместе с запасными прошли на галере через Кемувопар, Южное Море Опара. Они проследовали через пролив Кета, а затем пересекли просторы Кему, Северное Море, Великую Воду.

Авинет, королева Кхокарсы, верховная жрица, дочь Минрута, желала выйти замуж за короля ее возраста. Минрут же требовал, чтобы она вышла за него, но она отказала ему. Пошла молва, что Авинет затащила отца в постель, еще не приняв никакого решения, и обнаружила, что она желанна. Хэдон не больно-то верил этой истории: уж слишком очевидной была продолжительная враждебность дочери и отца. Ходили слухи о том, что Авинет подозревала отца в том, что он отравил ее мать. Хэдон и в этом сомневался, хотя Минрута прозвали Безумным явно не без основания. Но даже Минрут не осмелился бы умертвить свою жену, верховную жрицу, высшую наместницу Кхо. Он несомненно убоялся бы гнева Богини. Но позднее Минрут, вероятно, действительно совершил такое, и обнаружив при этом, что молния не поразила его, земля пред ним не разверзлась, он почти утратил чувство благоговейного страха перед Ней. Могло случиться, что Минрут осмелился помыслить свергнуть Ее и сделать Ресу, Пламенеющего Бога, верховным божеством, тем самым обеспечивая господство королей во всех сферах — духовной и светской. И еще этим совершив переворот в роли мужчины в Кхокарсе. Минруту все было мало. Властелин армии и флота, хозяин строительства дорог и главных сооружений — он еще возжелал контролировать налоги, почтовую систему и религиозные организации. А сверх всего он хотел закончить воздвижение Великой Башни Кхо и Ресу. Ее строительство было начато еще пять веков назад Королем Клакором. Легенда гласила, что король, который завершит сооружение Великой Башни, будет вознесен на небеса, в голубой дворец Пламенеющего Бога и сделается бессмертным. Дворец был готов наполовину, а Минруту исполнилось уже пятьдесят восемь. Минрут желал тратить все до последнего гроша на продвижение изнурительной стройки. Полтысячелетия жрицы вмешивались в дела, замедляя работу. Беспокойные времена также не способствовали успеху. Жрицы заявляли, что Империя вовсе развалится, если все усилия будут направляться на завершение строительства башни. Наверное, это было правдой. Кроме того, становилось очевидным, что строение не выдержит более дополнительного веса. Сооружение башни пришлось прервать, пока кому-то не удастся изобрести новый вид очень легкого кирпича. Минрут предложил награду, равную сумме годовых налогов города Баваку, любому, кто придумает требуемый строительный материал.

Хэдон выиграл Великие Игры, но радость его была сильно омрачена убийством его друга Таро. Гордый победитель, он торжественно отправился во дворец, ожидая, что его объявят мужем Авинет и Императором Кхокарсы. Но был “награжден” новостью, которая ошеломила и оскорбила его.

Голос Кхо, прорицательницы из пещеры у вершины вулкана, возвестил о том, что чествование следует отложить. Прежде он должен возглавить экспедицию на дальний север, к берегам Звенящего Моря. Там ему предстоит найти и вернуть обратно из-за Звенящего Моря трех человек. Некогда экспедицию доставил к южным берегам Звенящего Моря Саххиндар.

Но изгнанный бог бронзы, растений и времени оставил их там, направив Хинокли, участника предыдущей экспедиции, в Кхокарсу с соответствующим распоряжением.

Почему? Об этом ведала лишь Сама Кхо.

Хэдон в приступе гнева предположил, что Минрут как-то ухитрился придумать эту несправедливую отсрочку. Но, поостыв, пришел к выводу, что виновен в богохульных мыслях. Жрица Кхо не осмелилась бы вещать лживо. Даже в том случае, если была бы на то воля Кхо. Возмездие оказалось бы скорым и ужасающим.

С большой неохотой повел Хэдон экспедицию на север, мимо гор Саарес, к обширным саваннам, простирающимся за ними. Во время путешествия он натолкнулся на своего кузена Квазина. Гигант убегал от племени дикарей и спасся лишь потому, что люди Хэдона отогнали их. Квазина несколько лет до этого изгнали из Кхокарсы. Он изнасиловал жрицу и убил несколько стражей в замке из ее охраны. Согласно обычаю его надлежало кастрировать и бросить тело свиньям.

Но прозвучал Голос Кхо — и карой ему стала ссылка на неопределенный срок.

Весь оставшийся путь Квазин сопровождал их. Они обнаружили троих скитавшихся — Лалилу, Пагу и Абет. Лалила утверждала, что Саххиндар действительно доставил их сюда из-за Звенящего Моря. По одному ему известным причинам он покинул их. Они присоединились к экспедиции Хинокли, возвращавшейся в Кхокарсу, но на них напали дикари, убили всех, кроме Хинокли и их троих. Хинокли увели от них, и он отправился обратно на родную землю. Но Лалила заявила, что Саххиндар отрицал свое божественное происхождение. Из его слов следовало, что он всего лишь человек. Но признал, что живет уже более двух тысяч лет. Саххиндар сказал, что родился в далеком будущем, но путешествуя на “корабле времени”, он вернулся в эпоху за две тысячи лет до настоящего. И именно он сделал возможной цивилизацию Кхокарсы.

Во время обратного путешествия Хэдон влюбился в Лалилу. И не он один. Казалось, она создавала вокруг себя ауру, которая влекла к Лалиле мужчин, словно аромат ночной бабочки притягивает к себе мотыльков-мужчин. Она бесспорно была красивой, но многие женщины в Кхокарсе не уступали ей в этом достоинстве. Пага говорил, что она приносит несчастье. Она сводит с ума мужчин и в то же время приводит их к гибели. Хэдона это не беспокоило. Он впал в экстаз, когда Лалила сказала, что любит его. Она готова забыть свою скорбь по Ви, любовнику, которого уже не было в живых.

В Кхокарсе их встретили ужасные новости. Минрут заточил Авинет в ее апартаментах и объявил себя верховным правителем. Хэдона вместе с участниками его экспедиции схватили и препроводили в Кхокарсу, главный город Империи Кхокарса. Квазин сбежал, но позже и его взяли снова. Во время землетрясения, предшествовавшего извержению вулкана, Хэдон, Квазин и Пага освободили Лалилу, ее дочь и Авинет и убежали в горы к северо-востоку от города.

Авинет и другие еще могли уйти. Лалила также могла выбраться, хотя ее шансы выжить в этих лесах, кишащих бандитами и зверьем, были невелики. Скорее всего она погибнет голодной смертью.

Однако он сделал больше, чем сам ожидал. Ему оставалось лишь надеяться на себя и Лалилу.

4.

Совсем небольшой краешек солнца еще освещал землю.

Хэдон перекатил валун с лесной опушки к краю утеса футов сорок в сторону от внутреннего прохода. Он столкнул глыбу и смотрел, как она катилась по склону. Внизу люди, услыхавшие грохот от удара при “приземлении” валуна на дно утеса, уставились вверх. Затем они быстро откатились к одному склону, надеясь не оказаться на пути скачущей смерти; другие просто побежали; кто-кто, потеряв равновесие на крутом склоне, упал.

Огромный камень, врезавшись в выступ и подскочив, ударил проводника собаки в грудь. Тот отлетел, прокатившись на спине футов сто, и затих. Валун, лишь слегка “отметившийся” при столкновении, перекатывался и подпрыгивал, продолжая путешествие к подножию горы, забирая по луговине, и, наконец, остановился, уткнувшись в столб.

Хэдон надеялся отправить к праотцам поболее одного проводника. Однако он не слишком огорчился. Главная цель — убедить солдат, что он все еще здесь, рядом с ними, заставить их думать, что он намерен охранять проход до наступления сумерек, а возможно — и потом.

Хэдон преуспел. Солдаты отправились по склону обратно, на луговину. Здесь они некоторое время совещались, то и дело поглядывая на ущелье. Очевидно, решили ждать подкрепление.

Но на сей раз он ошибся. Солдаты двинулись по луговине. Хэдон наблюдал, как они начали взбираться вверх — теперь уже под углом. Конец их тропы находился милях в пяти — там, где отвесные скалы уже едва виднелись.

Солдаты намеревались подняться там на доступную высоту и вернуться обратно по краю утеса. Хэдон прикинул, что, если судить по их темпам, солдатам понадобится на это не менее девяти часов, и отправился в лес. Он перелез через упавший ствол, поддерживаемый двумя дубами. “Лалила!” — тихо позвал он. Ответа не было. Хэдон взобрался на ветку — как раз над тем толстым суком, где лежала Лалила. Она спала на боку. Хэдон окликнул ее еще раз, Лалила открыла глаза. Он свесился с ветки.

— Не волнуйся, — произнес он. Потом Хэдон поведал ей о происходящем.

— Что ты собираешься предпринять? — спросила она. Покрасневшие сейчас фиалковые глаза ее смотрели широко. Лалила выглядела измученной. Позабыв о травме, она пошевелила ногой, на лице ее отразилась острая боль.

— Нам надо уходить, — объявил Хэдон. — Часть пути я понесу тебя на спине, а потом буду поддерживать. Ты сможешь идти?

— Должна, — попыталась улыбнуться Лалила. — Выбора нет, не так ли? Но ты же собирался оставить меня здесь…

— Я передумал, поскольку ситуация изменилась. Спрятать тебя на время можно и потом, если они подойдут слишком близко. Но чем дальше я проведу тебя в лес, тем короче расстояние, которое мне придется преодолеть, возвращаясь за тобой. Кроме того, остается шанс, что мы сможем вовсе оторваться от них. Но…

— Но тебе все равно придется оставить меня, — сказала Лалила. — Ты же не можешь позволить им преследовать остальных.

— Если они обнаружат их след… Нам остается только уповать на лучшее… И верить Кхо.

Хэдон помог Лалиле спуститься с дерева, что тоже оказалось не простым делом. Наконец они оба оказались на земле. Хэдон надел на грудь мешок с провизией, который он снял с убитого. Он присел, и Лалила, сжав губы, чтобы сдержать стон, забралась к нему на спину.

Хэдон поднялся и, охватив ее ноги под коленями, двинулся в путь.

Вскоре они оказались под ветвями дубов, нависшими над тропой. Стараясь сберечь силы, Хэдон шел не слишком быстро — путь предстоял долгий. Да и события вчерашнего дня и сегодняшние ослабили его. Он почти не спал и затратил немало физических сил, разделываясь с преследователями.

Хэдон внимательно следил за тропой, отмечая, что следы группы Авинет заметит и неопытный человек; на каком-то отрезке проступали и его следы, затем они исчезли. В этом месте он скрылся в лесу, чтобы вернуться сюда по собственным следам. Да, это не было пустой тратой сил. Он сбил собак со следа и выиграл время, чтобы потом разделаться с ними.

В тени дубов становилось холодно. Было довольно тихо, если не принимать во внимание близкого карканья ворона да отдаленного гомона обезьян. Вскоре Хэдон заметил несколько обитающих на дубах обезьян, созданий не крупнее белок, с которыми они состязались в сборе орехов и ягод. Обезьяны имели красноватый окрас, лишь вокруг мордочек кольца белой шерсти. Небольшая стая обезьян какое-то время следовала за ним, перескакивая с дуба на дуб, но затем потеряла к людям всякий интерес. Но крики животных еще долго оглашали лес.

Время от времени Хэдон нагибался, и Лалила ступала с его спины на землю. Они медленно продолжали путь, Хэдон поддерживал Лалилу, хромавшую на одну ногу. Когда ее здоровая нога уставала, они минут пятнадцать отдыхали, и Лалила опять звала его в путь.

Тропа упрямо, хотя и не круто уходила вверх. К сумеркам они добрались до верхней части седловины с остроконечными вершинами по обеим сторонам. Впереди виднелась гора, раза в два выше той седловины, на которой они стояли. Снежная вершина ее освещалась заходившим солнцем. В самой долине господствовала тьма — различить что-либо не удавалось Теперь их окружали сосны — дубам здесь было слишком холодно.

Сидя на влажной листве, Лалила дрожала.

— Мы замерзнем, — проговорила она.

Хэдон молча жевал кусок черствого хлеба и еще более жесткую вяленую говядину.

— Спать не так уж и холодно. Немного отдохнем, пока не выйдет луна. Часа два, должно быть. Потом пойдем дальше. Согреемся в движении.

— Ты же не сможешь идти, — сказала Лалила. Ты слишком устал. Разве мы предусмотрительно не получили преимущество перед ними? Неужели нельзя поспать хотя бы до рассвета?

Хэдон промолчал и шагнул к роднику, который журчал рядом. Зачерпнув ладонями воды, он напился и тогда ответил:

— Все зависит от того, преследуют ли они нас в темноте или решили дождаться рассвета. Скорее всего солдаты не осмелятся войти ночью в здешние леса. Говорят…

Он запнулся. Лалила прошептала:

— Говорят — что…?

Хэдон прикусил губу. Он вовсе не хотел пугать ее, но теперь, если он промолчит, она подумает черт знает что.

— Говорят, что этот лес населен демонами. А еще леопарды и гиены. Выдумки о демонах явно пустые, некоторые люди склонны пугать себя злыми духами. До меня доходило много таких рассказов. Хотя мне никогда не доводилось видеть демона, тем не менее, я слышал разные истории от тех, кто утверждает, что они-то видели… или знали людей, которые клялись, что видели…

Вот насчет леопардов, гиен и медведей сомнений нет. В горных лесах Кхокарсы их предостаточно. На двигающихся людей они обычно не нападают, а вот на спящих… кто знает.

Он не рассказал ей о кокеклакааре — Длинноруком Убийце, обитающем среди деревьев. По описаниям это было волосатое получеловеческое существо, подстерегавшее, спрятавшись в ветвях, неосторожного путника. Когда его жертва проходила внизу, получеловек свешивался, держась одной рукой за ветку, хватал другой добычу и смыкал свои клешни, похожие на крабьи, вокруг шеи несчастного. Хруст! Клешни прерывали дыхание, вдавливались в плоть, почти отрывая голову.

Затем тварь забрасывала тело на ветви, взбиралась сама и, расположившись поудобнее, высасывала кровь роговым ртом, похожим по форме на трубу.

Нет, он не станет все это живописать. Ей достаточно волнений и без того.

— Люди Минрута сочтут, что их слишком много, и потому вряд ли демоны осмелятся наброситься на них. И тогда они зажгут факелы и последуют за собаками. Они ведь могут двигаться намного быстрее нас. Если поторопятся — вполне способны появиться здесь к рассвету. Или еще раньше. Смотри-ка, — Хэдон показал на ключ, который превращался далее в небольшой ручей. — По всей видимости, ручей пересекал гору наискось! Насколько сейчас можно было видеть, он струился далеко. Возможно, далее он образовывал водопад. Они могли бы пройти по ручью и скрыть свои следы.

— Почему бы Авинет с людьми тоже не пройти по ручью? — спросила Лалила.

— Не знаю. Может, они поступили так где-то подальше, внизу.

— Разве солдаты не сообразят, что беглецы задумали, когда наши следы исчезнут?

— Ты слишком логична, — сказал Хэдон. — Конечно же, поймут. Пошлют людей преследовать нас по воде, а другие станут высматривать следы на земле. Но если мы оторвемся от преследователей, я смогу где-то спрятать тебя. Затем вернусь — посмотрю, что можно предпринять.

Вода в ручье оказалась очень холодной. Прошли они не слишком много, а ноги совсем окоченели. Лалила не жаловалась, но ноги ее не слушались, и, наконец, оступившись, оба они упали. Хэдон, ругаясь, быстро поднялся и помог встать Лалиле.

— Я совсем не чувствую ног ниже колен, — сказала она.

— Это же здорово! — заметил Хэдон. Значит не болит твоя несчастная лодыжка. И ты можешь идти дальше.

Может, в этом и была своя доля правды, но его собственные ноги так застыли и одеревенели, что сделались похожими на костыли. Хэдон не ощущал теперь ни камней, ни углублений на дне русла. То и дело он падал, и каждый раз испытывал шок, окунаясь в ледяную воду. Он дрожал, уверенный, что, посмотри он сейчас на свою кожу, ему была бы неприятна ее синеватость. Лалила стучала зубами; Хэдон, поддерживавший ее, чувствовал, как дрожит тело женщины.

Спустя какое-то время, показавшееся им нестерпимо длительным, они добрались до водопада. Темнота не позволяла определить, как далеко вниз устремляются его воды. Да и какая разница! Все равно надо выбираться отсюда и идти лесом, где склон не так крут. Наверное, полпути они проскользили на задницах по мокрой листве и грязи. Ветви царапали все части тела, до которых могли добраться. Камни обдирали ноги и ягодицы.

Появилась луна. Не очень большая помощница здесь — под плотным покровом деревьев. Вскоре они заметили отблески воды и возвратились к ручью. Прошли по нему с милю — опять водопад, на сей раз определенно крупный. Они остановились в верхней части глубокого, но узкого ущелья, что вынудило их идти вдоль его краев, хотя и не очень близко. Один раз Хэдон поскользнулся на комке плотной грязи, и оба едва не проследовали в бездну. Лалила вновь повредила лодыжку.

Над долиной, куда они все-таки добрались, повисли облака, закрывая звезды в ее западной части. Вскоре плотно замаскировалась и луна. Крупный дождь обрушился на утомленных беглецов. Они нашли убежище под деревом и недвижно сидели, прижавшись спинами к стволу. Дождь проникал сквозь листву, струился к ним по стволу. Было холодно, но не так, как в горном потоке.

— Знать бы, что будет дождь, — сказал Хэдон, — я бы и шел себе по тропе. Ни следов, ни запаха — все смылось бы.

— Так теперь нам не обнаружить Абет! — вскричала Лалила.

— Найдем тропу и пойдем по ней. Но если их не покинул здравый смысл, им следовало бы сойти с тропы в первом же месте, где они не оставили бы следов. Не беспокойся. Если это вообще возможно, мы разыщем их. Если мы выйдем на замок, жрицы помогут нам отыскать их.

Хэдон поднял Лалилу, обнял ее, и она прильнула к нему. Так и стояли они, мокрые и усталые. Наконец Хэдон разомкнул объятия и нарочно резко, пытаясь скрыть изнеможение и отчаяние, сказал:

— Пока не будем возвращаться на тропу. Попробуем срезать угол, чтобы добраться до ущелья, которое мы видели. Наверняка тропа проходит через него. Доберемся и посмотрим, нельзя ли там забраться повыше. И не оставить бы нам нигде никаких улик.

Ущелья они достигли почти перед рассветом. Оно имело почти сотню ярдов ширины, крутые стены из известняка. Однако в нескольких местах, очевидно, можно было подняться, а на одной из вершин виднелся даже плоский выступ.

— Доберемся туда и поспим. Надеюсь, собаки не учуют нас на такой высоте. На камнях запах удерживается слабее. Он и вовсе исчезнет, когда они дойдут досюда. Надеюсь.

В нормальном состоянии они достигли бы выступа минут за пятнадцать. Сейчас же приходилось часто останавливаться, чтобы отдышаться, справиться с судорогами и дрожью в ногах. Лалила почти половину пути проделала на спине у Хэдона. С большим трудом беглецы продвигались вперед и, наконец, добрались до выступа — плоской поверхности пятнадцати футов в длину и десяти в ширину.

— Пещера! — вскричала Лалила.

Хэдон поднялся, вытащил меч и осторожно двинулся вперед. Зловонный запах ударил ему в нос, едва он приблизился к пещере, — запах гиен. Хэдон хорошо запомнил эту вонь — мерзкий запах преследовал его в течение всей экспедиции через саванны к северу от Кхокарсы. Однако гибкий, с выгнутой спиной, с челюстями, обладающими хваткой капкана, зверь не выскочил на него. Заглянув внутрь, Хэдон разглядел раздробленные кости, волосы и засохший помет.

Внимательно оглядываясь вокруг, Хэдон продвигался внутрь, пока свод потолка резко не пошел вниз. Опустившись на колени, он на четвереньках продвинулся еще немного, вглядываясь в темноту. Снова кости и камень, камень…

Выходя, он сказал:

— Можем спать здесь. Но сперва…

Хэдон окинул взглядом горную долину, которую они миновали. Крошечные фигурки пересекали дно долины — вереница фигурок. Сотни две по грубому счету.

Лалила сказала:

— Как хорошо, что выступ с солнечной стороны. Хотя не думаю, что мне когда-нибудь еще доведется изведать тепло.

— Они идут, — произнес Хэдон. Лалилу словно ударили. Хэдон поспешно добавил: — Сюда они доберутся нескоро. Нет смысла плестись дальше. Мы свалимся, обессилив, так и не дойдя до следующего ущелья. Давай спать.

— А что же потом?

— Собаки наделают достаточно шума и разбудят нас. Потом… потом Лалила, мне придется оставить тебя. Что я предприму затем — я не знаю. Что-то придумаю Молись Кхо помочь почитающему ее в борьбе против людей Ресу.

Он съел немного хлеба и вяленого мяса, настояв, чтобы Лалила тоже подкрепилась. Потом они улеглись у входа в пещеру, обняв друг друга. Ощущая телом обнаженные груди, он удивлялся волнующему желанию. Он думал, что усталость не позволит ему поднять голову, не говоря уж о чем-то еще. Он убеждал себя, что не время сейчас даже помышлять о таком.

Но помышляя — заснул.

5.

Какие-то секунды, словно в тумане, Хэдон сознавал, что его тормошат. Вдруг он почувствовал, что его попросту дергают за волосы. Он недовольно проворчал — отстаньте! — а потом проснулся — шлепок оказался весьма ощутимым. Хэдон сел и посмотрел на Лалилу: “В чем дело?…”

Собачий лай и людские голоса ответили исчерпывающе.

Кривясь от боли в усталых мышцах, Хэдон встал. Потянувшись и овладевая собой, опустился на четвереньки и выглянул из-за края выступа. Далеко внизу виднелась длинная вооруженная процессия — облаченные в стальные доспехи солдаты. И не менее сорока собак. Их лай и рычание, если и не могли пробудить мертвых, то уж встряхнуть самого смертельно усталого — несомненно.

Хэдон отпрянул. Взгляни хоть один солдат вверх…

К нему подползла Лалила. Она хотела было заглянуть через край выступа, но он пригнул ее за плечо.

— Подожди, пока не пройдет последний.

Хэдон отполз — снизу он теперь был невидим — и поднялся. В пещере он извлек из ранца провизию. Протянул Лалиле ее завтрак. Пока они ели, запивая водой из керамической фляги, он говорил Лалиле, что она должна делать.

Наставление было предельно простым: ждать, пока он вернется.

— Я выдержу одиночество, — сказала Лалила. — Но если ты не вернешься через два дня, у меня останется простой выбор: умереть или убить себя. Мне не спуститься отсюда без твоей помощи.

Ответ Хэдона прозвучал не сразу. Он посмотрел на север. Ущелье там было намного шире, чем то, которое они миновали. И горы, стенами сжимавшие его, вздымались выше.

Склон горы, на которой они находились, позволял разглядеть только восточную половину ущелья. Она густо поросла лесом, лишь на западе гладь озера блестела на его дальней границе.

Может, на берегах есть селения, и они тоже не видны из-за склона. Ну и что? Реально ли доверить заботу о Лалиле тамошним жителям? В этом краю преобладали почитавшие Кхо. Здесь, где-то в горах, наверное, есть несколько храмов. Лалила могла бы найти надежное убежище в одном из них, хотя ныне наиболее чтимое, святое, неоскверненное, недоступное даже для самых злонамеренных людей место не могло более полагаться таковым.

Он сказал:

— Возможно, ты права. Попытаюсь доставить тебя вниз, а там тебе придется попытать счастья. Так или иначе я обязан сбить их со следа Авинет и остальных, хотя, не исключено, они уже потеряли его. Но солдат так много, могут разбиться на группы и облазить все ущелье. Ума не приложу, как поступить. Что может один против стольких! Там, внизу, ты окажешься еще в большей опасности, чем здесь.

— Мне необходимо вернуть свою дочь, — сказала Лалила. Я выполню все, что ты скажешь. Полагаю, следует обдумать, что произойдет, если ты не вернешься.

Разговаривая с Лалилой, Хэдон поглядывал налево — в ущелье.

— Смотри, смотри туда! — Хэдон вскочил.

Лалила поползла к нему, но Хэдон поднял ее. Она взглянула вниз…

— Еще солдаты!

— Не думаю. Вроде бы на них нет защитных доспехов. Не иначе — охотники. Или торговцы. Смотри, какие тюки они тащат. Должно быть, знают, что делают, ведь следы множества солдат отчетливо видны. И очень спешат. Уж не намерены ли они нагнать солдат.

Хэдон помолчал.

— Это меняет дело. Я не могу повести тебя вниз, пока солдаты не уйдут. Эти люди окажутся слишком близко за нами. Уж нас они наверняка догонят.

— Я поступлю так, как ты скажешь, Хэдон. Мне не по душе оставаться здесь, но я постараюсь быть осторожной…

Он решился еще раз заглянуть за край. Шум стих — солдаты, похоже, прошли. Да, да, тыловое охранение. Солдаты уже и не оглядывались. Хэдон сказал:

— Мне совсем не хочется оставлять тебя здесь, но выхода нет. И мне надо быстрее уходить. Нужно попасть в лес до того, как солдаты заявятся сюда.

— Хорошо, — смирилась Лалила. — Может, ты скоро вернешься. С Авинет.

— На все воля Кхо.

Он поцеловал Лалилу в зовущие губы — увы! потрескавшиеся и сухие; и пусть она выглядела измученной, а губы оказались обветренными, Хэдон чувствовал, как желание вновь охватывает его. Он выпрямился и улыбнулся:

— Ты способна пробудить в мужчинах страсть даже на смертном одре.

— Что?

— Я люблю тебя, — сказал Хэдон, прощаясь.

Обойдя склон, он теперь видел большую часть ущелья. Край озера оказался внушительным, овальной формы. Посередине озера — маленький остров, на котором возвышалось строение, светло сверкавшее на солнце, — круглое, увенчанное куполом. Сооружение из известняка — мрамор доставлять сюда по воде слишком трудно. Несомненно, это Храм Кхо или одной из Ее многочисленных дочерей. Из этого следует, что Авинет непременно стремилась сюда. Конечно, если бы группе удалось достичь такой дали. Вполне возможно, они прячутся где-то в ущелье у него за спиной. Но солдаты знали бы об этом. И послали бы несколько пусть небольших отрядов на их розыски, пока остальные продолжали бы преследование. Они этого не сделали. Значит, командиру известно о храме, и Авинет тоже должна была о нем знать. Офицер, как и Хэдон “вычислили”, что храм — цель беглецов.

На западе озеро оборачивалось рекой, петлявшей в лесу. Хэдон скользнул в его безопасную сень, стараясь по прямой добраться до озера. Густой подлесок смыкал проходы меж соснами; продираясь сквозь него вниз, Хэдон вышел к дубовой части леса. Ряды плотно выстроившихся дубов и широкие ветви гигантов подавляли собою слишком смелую растительность внизу. Хэдон шел быстро, то и дело переходя на бег, преодолевая оцепенелость и боль в мышцах. Он продвигался быстрее солдат, хотя труднопроходимая местность отнюдь не способствовала этому. Тропа, по которой шли солдаты, немного уходила к северо-востоку, затем, как он полагал, срезалась обратно к озеру.

Он первым достигнет озера, если ничего не случится.

Дважды Хэдон пересекал ручьи, останавливаясь напиться. Он прикончил хлеб и вяленое мясо. Было голодновато, но и охотиться недосуг. Да и кого он добудет ножом да тену? Ответ стал очевиден, когда Хэдон, не упуская предоставленную возможность, выхватил нож и метнул его в обезьяну. Этот экземпляр был крупнее той маленькой обезьянки, обитавшей на дубах; обезьяна отважилась спуститься на нижнюю ветку и завопить на него. Нож настиг ее как раз в тот момент, когда она повернулась, собираясь отпрыгнуть. Обезьяна упала, глухо ударившись о землю; сотни ее друзей и подруг запрыгали вокруг, свисали с веток, угрожающе вопя.

Хэдон остановился, быстро разделывая тушу. Голова, хвост, внутренности, передние и задние лапы, шкура, — все полетело прочь. Отрезая куски мяса, он теперь жевал на ходу. Приготовленное — оно, конечно, было бы предпочтительнее, однако Хэдон еще мальчиком ел сырое мясо в окрестных джунглях Опара. Хэдон оглянулся — несколько ворон уже копошились в остатках животного. Возможно, Богиня воронов Мадезин отблагодарит его за легкую добычу.

С другой стороны — тут он почти потерял аппетит — обезьяна могла быть священной в этом лесу. Никогда не знаешь, какие существуют местные табу, пока не расспросишь кого-нибудь. А кого попытаешь здесь?

— Если я совершил грех, о Богиня, прости меня! — вскричал Хэдон. — Я совершил это, чтобы завершить свою миссию — спасти высокого представителя Кхо, сражаться за Кхо против Ее врагов.

На самом деле его несравненно больше беспокоила сейчас забота его друзей — Хинокли и Кебивейбеса, — и человечка-уродца Паги, столь любимого Лалилой и ее дочерью Абет. Однако об этом и впрямь не было нужды говорить.

Не стоило высказываться и о том, что Авинет, хотя и главное доверенное лицо могущественной Кхо, была ведьмой.

Отклонившись с пути к ручью, Хэдон умыл лицо и руки, смыл кровь с груди. Он выбросил остаток обезьяньей туши и продолжил путь. Множество оленей паслись между дубами. Но туда, где олени, наведываются и леопарды. Доселе он не видал их признаков, лишь отпечатки лап у ручья.

Наступивший вечер застал Хэдона еще далеко от озера. Он пробирался в темноте, понимая при этом, что вполне может блуждать без толку. Появилась луна, и он продолжал продвигаться — конечно, много медленнее, чем утром. Желанию лечь и уснуть противодействовали два обстоятельства. Первое — он должен попасть в храм прежде солдат. Если офицер поторопит их и запретит привал, они попадут туда первыми. Второе — где-то невдалеке он услышал рычание леопарда. Зверь, по всей видимости, намеревался охотиться на оленя, но вполне может предпочесть его, Хэдона, спящего.

Хэдон шепотом произнес молитву Кхукхаго, Богине Леопардов. Но его не оставляла мысль, что она может счесть своим первейшим долгом заботу о леопарде.

Эта мысль заставила Хэдона поспешить. И вскоре он вовсе потерял представление о времени — вдали виднелся свет, сначала слабый, прямо впереди, минут через пятнадцать усилился, становясь обширнее. Хэдон вышел на лесную опушку; перед ним простиралось озеро, отделенное лишь узкой грунтовой дорогой и двадцатью футами травы с мелкими колючими волосками. Свет исходил от трех близких костров. Они горели перед белым храмом, который он разглядел с выступа. Крики и вопли разносилось почти на милю в пространстве между берегом и островом, голоса женщин, перекрываемые пронзительными звуками труб, грохотом барабанов и звучанием арфы. Тут и там дробно, ритмично стучала трещотка.

Казалось, поднялись волосы на затылке. Озноб пробежал по шее Хэдона и вниз — по спине.

Жрицы исполняли дикие обряды. И он — мужчина не смел смотреть ни на костры, ни на крошечные фигурки, которые танцевали перед пламенем. Всякий прохожий-мужчина обязан отвернуться и быстро пройти мимо. По всей видимости, на время ритуала мужчинам вовсе запрещалось ходить по этой дороге. Местным жителям, должно быть, надлежало оставаться дома и не сметь появляться до рассвета.

Из-за дерева Хэдон взглянул на дорогу. Ниже, в сотне футов от берега озера, неясно вырисовывалась статуя. Он не сумел рассмотреть ее — и света от полной луны и от отблесков костров оказалось недостаточно.

Не в силах подавить любопытство, оправдывая себя настойчивой необходимостью знать все во имя его миссии, Хэдон направился к статуе вдоль лесной опушки. Подойдя ближе, он рассмотрел статую — вырезанную из дерева фигуру футов тридцать высотой. Она изображала существо — полу-женщину, полу-дерево. Срезанные, покрытые листьями ветви увенчивали голову; широко расставленные руки-ветви оканчивались шишковатыми пальцами. Впечатляли огромные груди; одной вскармливалась белка. Из многочисленных беспорядочных отверстий торчали вырезанные головы птиц и животных: циветт, сервалов, оленей, свиней, ворон, дроф, дубравных обезьян и лемуров.

Самое крупное изображение — ребенок, показавшийся наполовину из чудовищных размеров влагалища.

Хэдон подошел к идолу и произвел осмотр вблизи. Ребенок держал в руке желудь, символизировавший, как Хэдон полагал, дары богини обитателям дубравы.

Это была Карнет, божество дуба. Хэдону мало что было известно о ней — вокруг Опара не рос дубняк.

Несмотря на то, что Опар располагался в горах, он слишком далеко “забрался “ на юг — дуб не любит такого тепла. Итак, храм был посвящен Карнет и жрицы проводили свои тайные церемонии при полной луне.

Авинет и Абет вполне могли находиться сейчас на этом островке. Членам группы — мужчинам, конечно, запретили касаться ногами этой священной земли. Где они?

Он осмотрел берег. Невдалеке виднелся длинный деревянный док, но ни одного судна в нем не было. Их втащили на остров во избежание возможных дурацких, нет — безрассудных выходок мужчин, которые могли возжелать подсматривать за ритуальным действом.

Хэдон опять почувствовал холодок, пробежавший по спине, вспомнив истории с любопытными мужчинами, которых поймали там, где им не следовало быть. Увы, они лишились отнюдь не только носов…

Хэдон присел, обдумывая ситуацию. Если Авинет на острове, она непременно должна присутствовать на ритуале в качестве Верховной Жрицы. Но Абет, как ему сейчас казалось, не должна находиться там. Участвуют в ритуале только взрослые женщины. Абет осталась с мужчинами. По всему берегу не видно ни одного дома, остается предположить, что мужчин вместе с ребенком отослали в рыбацкую деревню на другое озеро.

Но это, конечно, при условии, что группа действительно добралась сюда. Исходя из известного ему, этого не произошло.

Хэдон поднялся, вздыхая. Оставался один способ узнать правду — проделать долгий путь в деревню. Эта дорога наверняка ведет туда, но займет не менее пяти часов. А через пару часов рассветет.

И доплыть до острова — спросить обо всем Авинет — нельзя. Никаких оправданий нарушению неприкосновенности храма никто не пожелает слушать.

И тут справа от себя Хэдон услышал шум и вышел на дорогу посмотреть — что это. Он тяжело застонал. Навстречу ему по дороге двигалась темная масса. Ушей его достигли отдаленные голоса. По мере приближения мрачного силуэта обозначились люди. И собаки. Они молчали, значит, на них намордники.

Солдаты приближались даже быстрее, чем Хэдон ожидал.

Луна тускло освещала наконечники копий. Хэдон застыл в полуприседе. Собаки вот-вот учуют его запах. Их неистовый вой и рычание укажут солдатам, что кто-то спрятался неподалеку. Намордники снимут, поводки отстегнут… и псы рванутся к нему.

Он устал — ему не опередить их. Да будь он сейчас и в хорошей форме, вряд ли он был бы способен снова убегать.

Хэдон опять устало вздохнул. Единственный путь к спасению — озеро.

Не теряя ни секунды, пригибаясь, Хэдон вошел в воду позади дока. Вода холодила, но после горного потока — терпимо. Озеро образовалось на ложе ущелья и насыщалось теплом летнего солнца. Но не слишком, увы, не слишком.

Не припрятать ли ему меч под доком? Штука тяжелая, тянет ко дну. Наверное, глупо непременно тащить его с собой и оказаться утопленником лишь потому, что с мечом так трудно расстаться.

Пусть так — глупо. Но он не намерен оказаться на другом берегу без оружия. Кто скажет, как скоро оно позарез понадобится ему?

Хэдон поплыл по-собачьи. Надо заплыть далеко, чтобы солдаты не заметили его. Но и сильные гребки чреваты последствиями — могут привлечь внимание преследователей.

Хэдон плыл ровно, забирая к северо-западу, чтобы течением его не сносило в восточном направлении, к устью. Но сказывались усталость, и меч кое-что весил — все это замедляло движение. Его несло мимо острова.

Не слишком ли далеко он от берега… Хэдон прибавил, активнее заработал ногами. На растревоженной вспененной воде тускло играла луна. Может, солдаты подумают, что добрая рыбина выплывает из воды на поверхность.

Нет! Резкий крик разнесся над озером. Хэдон обернулся и поплыл стоя, пытаясь разглядеть, что происходит на берегу. Солдаты теперь столпились у края дока, высматривая его, некоторые тыкали пальцами в его направлении. Да, они обнаружили человека. В полумраке и на таком расстоянии узнать Хэдона преследователи не могли. Ну, а если опознали — что тогда? У него преимущество перед преследователями, да и устали они, должно быть, изрядно. У них нет лодок, значит, поплыви они за ним, придется скидывать доспехи, оставлять оружие — кроме кинжалов. На все — несколько минут. Но дистанция между ними увеличится. Нет, им не поймать его.

Конечно, солдаты могут обойти озеро и попытаться перехватить его на другом берегу. Но он доберется туда первым.

И тут отчаяние охватило Хэдона. К чертям! Он не поплывет на другой берег. Он слишком измотан. И ноги и руки словно из бронзы, дыхание тяжелое. Меч то и дело пытается воткнуться в него.

Еще продолжая брюзжать, загребая в северо-восточном направлении, он вроде бы вышел по прямой на остров. Но уже через несколько минут понял, что его снова снесло. Но и из этой беды можно было извлечь пользу: если он сумел доплыть сюда — в подветренную сторону, он найдет и более спокойное течение. Хэдон опять прибег к собачьему стилю. Вода доходила до носа, иногда — выше. В итоге течение снесло его мимо острова еще быстрее, но выбора не было: продолжать бороться с течением — значит обессилеть полностью.

Вскоре он оказался ярдах в двадцати от острова. Собрав последние силы, Хэдон продвинулся в северном направлении и оказался на восточной стороне; Хэдон приближался к берегу, и течение уже почти не сопротивлялось. Наконец, в одной из попыток он коснулся дна. Сделал несколько шагов и встал. Вода доходила до подбородка.

Хэдон простоял несколько минут, пока судорожное дыхание не перешло в тяжелое. Затем пошел вперед.

Он сел, ощущая на ягодицах липкую грязь, — вот отдохнет и направится на другую сторону. “Зачем плыть? — думал Хэдон. — Он украдет, нет, позаимствует одну из лодок, стоящих в доке на западном берегу. Нет, он не совершит богохульства, поскольку ногой не ступит на остров, а будет находиться в воде”.

Почувствовав себя немного отдохнувшим, Хэдон, пройдя по травянистому берегу, с трудом протащился несколько футов по воде. Доносились громкие крики, возгласы, музыка и песнопения. Он посматривал по сторонам. Поскольку он не видел приверженцев обрядности, значит и не шпионил за ними, так что Карнет и ее почитатели не имеют оснований гневаться.

Хэдон находился в сотне ярдов от дока; он взглянул через озеро — и замер. Шесть лодок плыли по водной глади. Баркасы — не менее десяти солдат в каждом.

6.

Теперь Хэдон отчетливо видел, что линия следов вела назад к неясному силуэту под купой деревьев на юго-восточном углу озера. Там, должно быть, расположены здания и док, используемые рыбаками, которые снабжали храм своим уловом. Солдаты обнаружили лодки и теперь пустились в погоню за ним.

А может, они лишь подозревают, что он беглец, а главная их цель схватить Авинет? Стали бы они вторгаться на остров, если бы не заметили его, Хэдона?

У этого воинства должны быть серьезные побуждения. Ни один человек не отважился нарушить табу и ступить на эту землю, если его не толкает безотчетный страх или непреодолимое желание получить вознаграждение. В данный момент солдатами движет и то и другое.

Минрут не признает никаких преград, не примет никаких объяснений. Он казнит каждого, кто станет ссылаться на религиозную неприкосновенность этой земли (конечно же, после соответствующих пыток). За поимку дочери он назначил огромную сумму. Перед силой этих побуждений солдатам уже было не до страха.

А Хэдону еще трудно верилось, что кто-то так свободно способен попирать священность острова и храма.

Однако… солдаты приближались.

Собственно говоря, что еще хуже — его заметили, когда он нашел лодку и отплыл. А эти баркасы — по десять гребцов в каждом — догонят его, пока он не одолеет и половины оставшегося расстояния.

Скрежеща зубами в бессильном разочаровании, Хэдон направился под сень дерева, росшего у самой воды. Он сел, стараясь не касаться берега.

Еще не все потеряно — пока.

Лодки устремились в док, проплывая футах в тридцати от него. Хэдон разглядел: в каждой лодке одиннадцать человек — десять гребцов и офицер у руля. Луна скользила по напряженным лицам. Физической усталостью лишь наполовину объяснялось это выражение лиц; страх, Хэдон не сомневался, составлял вторую половину. Король Минрут объявил Ресу верховным божеством, а Кхо — его подчиненной. Но люди Минрута с детства привыкли почитать (Кхо как Созидательницу и Наполнительницу всего). То, что этот остров не посвящен ей, не меняло дела. Карнет была Ее дочерью. Кроме того, они готовились к нападению во имя Ресу, а значит, ополчились на Нее.

Хэдон задавал себе вопрос, действительно ли этим людям приказали сесть в лодку или они добровольцы? Одно дело преследовать жрицу, другое — применить насилие. Если командир мудр, он, вероятно, вызвал добровольцев. Всегда найдутся люди, для которых алчность выше религии, и такие, в которых живут тайные сомнения относительно реального существования божественных созданий.

Хэдон следил, как солдаты поднимали весла — лодки мягко касались суши. Люди вылезали и втаскивали судна на берег.

Командир — высокий мужчина, на шлеме которого красовались три пера попугая, — подошел к дереву, росшему наверху каменной лестницы. Он присел у дерева, наблюдая из-за него за происходившим.

Хэдон тоже смотрел — не в состоянии справиться с любопытством. Глаза его полезли на лоб. Толпа обнаженных женщин извивалась, танцевала, подпрыгивала перед кострами. Женщины — от двенадцати лет до увядшей старухи, старой карги лет восьмидесяти. На искаженных лицах свирепое исступление; темная слюна стекала по подбородкам на груди. Волосы развевались в разные стороны. Тела блестели от пота. Женщины совершали безумные жесты руками, царапая себя, кружились, скакали, раскачиваясь назад и вперед.

Музыкантши тоже были голые, и у них черная слюна свисала со рта, липла к грудям. Одна играла на арфе из черепахового панциря с семью струнами из козлиных кишок; трое дули в медные трубы; шесть женщин били в барабаны; девять вращали над головами трещотки.

Ветер разносил едкий запах, который, очевидно, исходил от их жвачки. Говорили, что это лавровый лист, иные утверждали, что — плющ, третьи — что-то еще, другое. Ни один мужчина не ведал этого: они лишь строили домыслы в сдержанных беседах, при которых не присутствовали женщины.

Что бы это ни было — цель состояла в том, чтобы привести женщин в безумное неистовство, заставить увидеть саму Карнет. Еще говорили, что это безумие наделяло женщин способностью обнаруживать шпионящих мужчин.

В тридцати футах от самого большого — центрального костра стояла клетка из прочных деревянных реек. В ней, сжавшись от страха, сидел самец-леопард. “Наверное, жертвенное животное”, — подумал Хэдон. В давние времена, более пятисот лет назад, в клетке в подобном случае сидел бы мужчина, запертый там до тех пор, пока не наступал его час, и идолопоклонницы не разрывали его на части ногтями и зубами.

Сказывают, что кое-где в отдаленных местах мужчины еще и сейчас оказываются жертвами подобных ритуалов.

Хотя подобная практика запрещалась, очень мало кто понес наказание за нарушение закона. Полицейским-мужчинам не дозволялось вторгаться в места совершения подобных предполагаемых преступлений, а при расследованиях к жрицам обычно проявлялось снисхождение.

Кроме как для ночных жертвоприношений, никаких животных-самцов на подобных островах не было. Но сегодня вечером на остров доставили зверя-самца, которого ждал печальный конец — быть разорванным на куски. Леопард наверняка убьет и поранит нескольких женщин, но они будут бесстрашны, ничуть не заботясь в своем исступлении о том, что с ними может случиться.

Ритуал, очевидно, прервут. Пожалуй, жаль. Уж поскольку он повинен в лицезрении этого действа, Хэдону интересно было бы посмотреть, как поведет себя леопард. Со сколькими женщинами расправится?

Солдаты с минуту на минуту рассредоточатся, чтобы по сигналу командира наброситься на женщин. Но офицер, видать, замыслил что-то иное. Он наблюдал за буйным ритуалом, чего-то выжидая.

До Хэдона внезапно дошло! Конечно! Авинет нет среди беснующихся! Зачем же тогда нападать?

Где же она? Может, где-то в диких лесах или скрывается в рыбацкой деревне? Все еще в долине позади западной гряды гор? Пробирается вместе с другими по западным горам, хотя последнее — вряд ли.

Беглецы оставили бы следы, и солдаты бросились бы в преследование.

Офицер вышел из-под кроны дерева и теперь возвращался к берегу.

Хэдон опять уставился на костры.

Вот почему офицер поспешил к озеру — перед центральным костром стояла Авинет. Ее пронзительный крик перекрывал и музыку и голоса других женщин.

Среднего роста, красивого сложения женщина — она неистовствовала. Длинные угольно-черные волосы развевались. Лицо поражающе дерзкое, большие серые глаза издалека казались черными. Кожа молочно-белая. Большие прекрасной формы груди с ярко-красными сосками. Густые лонные волосы окрашены в зеленый цвет — в честь Карнет. Пот покрывал тело; черная слюна на лице, на грудях, на бедрах. Руки в пятнах крови — значит она уже заранее принесла жертву в храме, где присутствовали лишь избранные жрицы. Жертвой мог быть ворон, если верить рассказам, слышанным Хэдоном.

Позади Авинет — высшие жрицы острова: молодая жрица и женщина средних лет, усыпанная родинками, и старая седовласая, морщинистая, с грудями, свисавшими почти до пупа. Рот измазан в крови — по всей вероятности, старуха присосалась к горлу обезглавленной птицы. Так и есть! В руке она держала воронью голову.

Стихла музыка, замерли голоса — все повернулись к Авинет. Она продолжала петь свою пронзительную песню, но Хэдон, хоть и различал отдельные слоги, но не понимал ни слова. Она, должно быть, использовала тайный ритуальный язык, на котором, как сказал его друг Хинокли, говорили, когда герой Гахете высадился на одном из необитаемых в то время островов Кхокарсы.

Оставаясь в тени деревьев, Хэдон ближе подобрался к солдатам, неслышно подплыв по воде, загребая ладонями пригоршни грязи и водорослей. Он остановился футах в сорока от ближайшего копьеносца.

— Стройтесь в ряды по шесть человек — и бегом, — говорил командир. — Когда мы схватим Авинет, ты, Тахеса, и твоя группа обыщите храм в поисках ребенка. Я не думаю, что он там. Не принято, насколько я знаю, допускать сюда маленьких девочек. Но ребенка могли запереть в комнате, чтобы девочка не видела обрядов. Женщины наверняка набросятся на вас — будьте готовы защищаться.

Когда Авинет окажется в наших руках, пройдем в храм и окружим вход, пока Тахеса ищет девочку. Даю тебе две минуты, Тахеса. Храм невелик. Потом все назад к лодкам.

Хэдон (звук отлично разносился по воде) услышал, как один из солдат проворчал:

— Не по душе мне это, Комсет.

Комсет ответил:

— Мне тоже, но черт побери! Мы под защитой Ресу, не так ли? И что могут голые невооруженные женщины сделать против нас? Кроме того, подумай о вознаграждении, мы можем прихватить с собой кое-кого из этой армии курочек.

— Это же кощунство, — ответил первый.

— Тогда заткнись! — сказал командир. — Тахеса, запомни-ка имена болтунов. Не обращай внимания. Они еще откажутся от своих слов. Нам некогда заниматься ерундой.

Солдаты стояли в ожидании команды. Хэдон посмотрел на женщин. Авинет, продолжая свое пение, направилась к клетке. Нагие женщины образовали вокруг нее кольцо, закрывая от глаз и ее и клетку.

Командир сказал:

— Хорошо! Они не заметят нас, пока мы не набросимся на них.

Авинет смолкла. Воцарилась тишина, среди которой раздавалось лишь рычание леопарда. Затем прозвучал вопль Авинет, и женщины с криками и визгом сомкнулись вокруг клетки.

Командир прокричал: “За мной!” — и прыгнул вперед; солдаты следом за ним меж двух дубов, которые словно стражники росли на верху лестничного марша.

Хэдон подождал, пока последняя шеренга из шести солдат поднялась по лестнице, затем вскочил и устремился к берегу — нет иного пути послужить Авинет и Кхо, не ступив на землю; могущественные Кхо и Карнет простят ему. Он ухватился за нос ближайшего баркаса. Судно скользнуло в воду, едва он оттолкнул его по течению.

Хэдон ринулся к следующему баркасу, и процедура повторилась.

За спиной раздавались визги, и вопли, и рев леопарда, но Хэдон не мог позволить себе стоять и наблюдать.

Столкнув в озеро шестой, последний баркас, Хэдон почувствовал усталость. Устрашающее сумасшествие на острове продолжалось, но он ни разу не отвлекся от своей работы. Оставалось еще шесть гребных шлюпок. Они должны последовать за баркасами — в последнюю он заберется сам. Хэдон толкал и волочил, не ведая о времени… Теперь в последней шлюпке он огибал остров. Добравшись до противоположной стороны озера, позади замка, он вытащил судно на берег.

Теперь он присел немного отдохнуть. Солдаты уже, наверное, схватили Авинет и гонят ее к берегу. А может — еще нет. Чем больше времени займет у них это пленение, тем дальше уплывут лодки.

Судя по шуму, солдатам пришлось нелегко. По крайней мере, они такого не ожидали. Женщин набралось около восьмидесяти — жрицы и жительницы деревень на западном берегу озера. Их возмутило это осквернение острова и ритуала. Отсутствие оружия не помешало разгневанным женщинам напасть на солдат. Обезумев от снадобий, они бросались на солдат, не ведая страха смерти. Мужчины, хоть и боролись за свою жизнь, были словно заторможены, скованы. Они не могли преодолеть в себе отношения к женщине, сформированного в течение всей жизни. По крайней мере — сперва. Когда их собственной жизни станет угрожать серьезная опасность, солдаты перейдут границу воспитания.

Хэдон решительно зашагал вокруг храма по дорожке, мощенной плоским по форме камнем. Перед фасадом он осмотрелся. Ничего похожего на порядок среди солдат не было. Они топтались кучей, каждый сражаясь за себя. Человек двадцать лежали на земле возле костров. Примерно столько же женщин были мертвы. Хэдон видел, как трое солдат упали, каждый из них был атакован двумя-тремя царапающимися, кусающимися, пинающимися женщинами. Женщина с остекленелыми глазами поднялась с одного из солдат, держа в руке вырванные гениталии. Другой солдат швырнул копье в ее спину. Женщины и сам он свалились — колени его подогнулись, когда вопящая фурия схватила его за ноги. Он пытался вытащить короткий меч, но громадная здоровенная баба вцепилась ему в уши, рванула его голову вниз и ухватила зубами нос несчастного. Оба покатились по земле — о дальнейшем Хэдон мог лишь догадываться.

Капли крови стекали изо рта леопарда, пытавшегося выбраться из дикой свалки. Продираясь сквозь сумасшедший водоворот тел, он оказался прижатым к земле свалившимся на него клубком борющихся тел: затем живой клубок скатился, зверь поднялся на лапы и оказался перед человеком с мечом. Леопард сжался, прыгнул и сомкнул челюсти на горле солдата. Зверь словно волчок завертелся, стал на дыбы и, придя еще в большую ярость, вновь сомкнул челюсти — на сей раз, лишившись грудей, рухнула навзничь окровавленная женщина. Леопард рванулся сквозь человечий водоворот, увертываясь, петляя и, наконец, выскочил на дорожку, ведущую к берегу.. Зверь исчез под сводом дубовых ветвей. Он, конечно, переплывет озеро и скроется в лесу.

Хэдон рискнул пройти дальше вокруг храма. Он увидел Авинет — у входа она сражалась с двумя солдатами. Построившись полукругом, перед ней стояли командир, без шлема, размахивавший тену, и пятеро копьеносцев. Они пробивались через толпу в пару десятков женщин. Одна из женщин ухватилась за древко копья и упала, увлекая за собой копьеносца. Две другие вцепились в солдата, и все они исчезли в толпе. Затем в портале появился Тахеса в сопровождении двоих солдат. Абет с ними не было.

Тахеса что-то прокричал командиру, который вполоборота обернулся к нему. В это время молодая женщина схватила офицера за лодыжки и с силой дернула за них, словно выхватывая из-под него его же собственные ноги. Командир резко упал на спину, ударившись головой об известняк, которым была вымощена площадка перед храмом. Тахеса раскроил несчастной голову, но другая жрица схватила его за правую руку, и он исчез в месиве тел.

К тому же остальные воины совсем пали духом. Они отступали от храма, отдаляясь от Хэдона (как он радовался этому!), преследуемые истошно ревущей, разгневанной толпой.

Авинет, прислонясь, стояла с приоткрытым ртом у входа. Грудь ее учащенно вздымалась.

Хэдон взглянул на эту сцену — поле брани у костров. Уцелевшие солдаты спасались бегством, бросая оружие и желая лишь одного — добраться до лодок. Немногие скрылись в дубраве, но их ждало разочарование. Им придется пуститься вплавь и весьма сомнительно, что отяжеленные кожаными латами и шлемами, они сумеют ускользнуть от женщин.

Хэдон побежал к Авинет вдоль переднего фасада храма. Она взглянула на Хэдона, едва он предстал перед ней. Лицо ее перекосилось, и с криком Авинет бросилась на него. Это можно было предвидеть: почему бы не принять его просто еще за одного незваного мужчину, нарушившего правило. Даже если Авинет и узнала его, совсем не обязательно, что это остановило бы ее решительные действия. В тот последний раз, когда она видела Хэдона, Авинет сильно гневалась на него, поскольку он остался защищать Лалилу. Авинет даже пыталась заколоть ее.

Кулак Хэдона обрушился на ее диафрагму. Авинет согнулась вперед, извергая на него темную жидкость, и рухнула в его протянутые руки. Перебросив Авинет через плечо, он изо всех сил побежал к задней части храма. Что-то еще происходило за его спиной, но с другой стороны. Хэдон незамеченным добрался до лодки и уложил Авинет на палубу. Оставалось оттолкнуться , впрыгнуть в лодку и грести. Перед самым рассветом он вошел в узкую речку, впадавшую в озеро. Густая растительность сомкнулась над ними, скрывая от взоров солдат, расположившихся на суше. Авинет очнулась, но сил ее достало только на то, чтобы, застонав, уставиться на него. Чуть позднее она восстановила силы — достаточно, чтобы проклинать его.

Он и не ждал благодарности.

7.

Примерно три часа спустя лодка, покинув реку, вошла в западное озеро шириной в три мили. Судя по его очертаниям, как виделось с горы днем раньше, озеро растянулось на шесть-семь миль. Со всех сторон его объял дубовый лес. Выше его, за дубняком, росли сосны.

Солнце ласкало квадратные зеленые паруса рыболовецких судов. Тут и там сновали колесные пароходы, тянувшие за собой рыболовецкие сети.

Хэдон направился к отстоявшему на милю острову. Несколько раз ему пришлось останавливаться, чтобы ответить на вопросы рыбаков. Все они были почти чистокровные кхоклем, потомки первых жителей огромного острова Кхокарса. Небольшого роста, курносые, с толстыми губами, с прямыми волосами — значительно более темными, чем у горожан, представлявших собой смешение кхоклем и более поздних пришельцев, Клемсааса. Мужчины носили соломенные шляпы с круглыми широкими полями и набедренные повязки, женщины также были в набедренных повязках, но их соломенные конической формы шляпы не имели полей. Дети вовсе бегали голышом; лбы их украшал стилизованный рисунок синей рогатой рыбы.

Говорили эти люди на диалекте, и Хэдону приходилось напрягаться, чтобы понять их. Словарь местных жителей заметно отличался, при этом до сих пор сохранились некоторые щелкающие согласные, уже тысячелетие как утраченные в привычном кхокарсане.

Затем Авинет вступила с ними в беседу. Она понимала их намного лучше, хотя и не полностью, поскольку их язык походил на ритуальную речь жриц. Люди, узнав, что она Королева Авинет, верховная жрица, пришли в волнение. Они знали, что она была на острове Карнет: по прибытии к восточному озеру Авинет направила вперед остальную группу.

Узнав о событиях последней ночи, сельчане встревожились. Несколько лодок отправились в путь тотчас же после того, как Авинет приказала мужчинам увезти с острова женщин. Они должны были также возвратить жриц, если те еще живы и не откажутся оставить свои благочестивые труды.

Хэдон и Авинет пересели в рыбацкое судно, которое доставило их в островную деревню. Островок — сотня футов шириной и полмили длиной — был в беспорядке усеян по берегу хижинами. Окруженная частоколом деревня расположилась на северном берегу. Барабаны на судне известили жителей о прибытии высоких особ, и толпа — в основном, дети, мужчины и несколько женщин, слишком старых, чтобы присутствовать на обрядах — ожидала их у доков.

Впереди всех, улыбаясь, стояли Хинокли, Кебивейбес, Пага и девчушка Абет. Улыбки исчезли: Лалилы среди прибывших не оказалось.

Хэдон соскочил на помост дока и обнялся с каждым. Абет, красивая, золотоволосая, с фиалковыми глазами, сама бросилась в его объятия и позвала свою мать.

Хэдон, перекрывая гам восторгов, прокричал:

— С Лалилой все в порядке! Мне пришлось оставить ее на южном перевале! Мы отправимся за ней, я лишь немного передохну!

Авинет сошла на берег с помощью вождя племени и что-то быстро сказала ему. Вождь тут же принялся кричать, привлекая к себе внимание присутствующих. Он говорил быстро, жестко тыча пальцем на восток.

Один из мужчин вбежал в огромное строение — длинный вигвам, сооруженный из сосны и дуба, увешанный вырезанными головами зверей, птиц, рыб и изображениями водяных и леших, населявших озеро и лес. Через минуту человек появился на крыше строения и принялся бить в большой барабан. Лодки, еще оставшиеся на озере, стали разворачиваться к острову.

Авинет подозвала Хэдона.

— Оставшиеся в живых солдаты, должно быть, на пути сюда. У них нет лодок, но остались топоры, солдаты смогут построить плоты.

Здесь живут мирные люди. Они почти ничего не знают о том, как вести сражение. Я полагаю, нам лучше продолжить путь. Долина за следующим ущельем большая и многонаселенная. Там проживает много преданных почитателей Кхо. Там есть даже школа жриц, где мы будем в безопасности. На дороге в долину обычно устанавливаются ловушки и западни. Проход могут блокировать в любую минуту.

Там долгое время никто и ничто не потревожит нас, оттуда я смогу вести свою борьбу.

— Ты спрашиваешь меня или приказываешь?

Мне нужен твой совет, Хэдон. Ко всему прочему, ты же еще и солдат. И ты мой муж… если Кхо не распорядится иначе.

— Ты способна продолжить путь? Ты же не спала всю ночь и, наверное, ужасно устала после бегства и… утомительных обрядов. Что до меня, я слишком выдохся и идти не смогу, не говоря о том, чтобы бежать.

— Если смогу я, то сможешь и ты — сказала с презрением Авинет. — Кроме того, я полагаю, что, забравшись подальше, мы сможем укрыться где-нибудь и поспать. Нам не следует ждать на этом острове прихода солдат.

К главному перевалу идти нельзя. Ясно же, что солдат могут послать туда перекрыть его. Рыбаки, наверное, знают другие проходы, о которых чужакам не известно. Вождь сказал мне об одном. Труднопроходимый, но можно преодолеть. Его люди проведут нас.

Другие его люди последуют за нами, чтобы затоптать наши следы и сбить с толку солдат. Когда мы достигнем мест, где следов наших ног не будет, каких-нибудь каменистых пород, например, “преследователи” пойдут в другом направлении, окончательно запутывая солдат.

— Вот такого ответа я жду от тебя. — Авинет посмотрела ему в глаза. — Ты мне нужен, Хэдон. Я хочу, чтобы ты повел нас, чтобы ты защитил свою Королеву и главное доверенное лицо великой Кхо. Итак, если ты намерен возвращаться за светловолосой варваркой, той стервой Лалилой, забудь об этом.

— Она не может идти! И ты знаешь это! Она погибнет от голода!

— Слишком достойная смерть для нее, — бросила Авинет.

Услыхав такое и видя улыбку торжества и ненависти, Хэдон почувствовал, как его передернуло. Он стоял, потрясенный — на какой-то миг все сделалось вокруг туманно красным.

— Ты не посмеешь!

Он вдруг понял, что поднял кулак и что Авинет отпрянула.

Хэдон глубоко вздохнул и, словно очнувшись, опустил руку. Голос его дрожал, когда он заговорил:

— Это не достойно великого правителя облекать на смерть женщину, которая не причинила тебе никакого вреда…

— Никакого вреда! — вскричала Авинет. — Никакого вреда! Она украла у меня твою любовь! Она околдовала тебя! Она на самом деле морская ведьма, Хэдон! Она завладела твоим рассудком, она превратила тебя в предателя, Хэдон! Но ты не только предал королеву! Ты богохульник, неверный! Восстать против той, которая говорит от имени Кхо, значит восстать против самой Кхо!

— Я не предавал тебя. Я сражался за тебя, помог тебе спастись от Минрута!

Была бы ты свободна сегодня, если бы не я? Была бы ты свободна, если бы я не остался сражаться в том ущелье?

— Ты сделал это для Лалилы, а не ради меня!

— Ради вас обеих. Даже, если бы она могла ходить, я бы поступил также!

— Да, ты сумел задержать их ровно настолько, чтобы спасти ее!

Вождь что-то сказал ей. Авинет быстро ответила. Затем снова обратилась к Хэдону:

— Он хочет знать: друзья мы или враги. Он говорит, что можно убить тебя сейчас, если я отдам такой приказ.

Хэдон с трудом выдавил из себя застревавшие в горле слова:

— И каков же твой приказ?

— Что мы тотчас же отбываем.

Авинет опять заговорила с вождем. Хэдон отошел от них и сел на ступеньку крыльца длинного вигвама. Абет, напуганная гневной перепалкой, подбежала к нему. Он положил ее голову к себе на колени, обнял девочку. Абет снова заплакала. Трое его приятелей окружили Хэдона.

Пага, человечек, заговорил первый.

— Ты действительно намерен оставить там Лалилу?

Хэдон поднял голову и негромко сказал:

— Вы все мои друзья. Уверен, вы не предадите меня. Нет, я не собираюсь бросать Лалилу. Но сейчас мне придется притвориться, что я подчиняюсь Авинет. Если я не сделаю этого, она убьет меня. Когда мы достигнем леса, я оставлю ее при первой же возможности. Но это будет не легко, друзья мои. Возникнут сложности. Как я смогу присоединиться к вам, если ослушаюсь Авинет и приведу с собой Лалилу? Авинет способна убить нас обоих.

И что мне делать? Если Лалила и я не присоединимся к вам, она больше никогда не увидит Абет. Она не вынесет этого. Лалила достаточно настрадалась.

Пага сказал:

— Сначала доставь Лалилу. А потом думай о том, как забрать Абет у Авинет. Но не забудь, что я хочу быть с Лалилой и ее дочерью. Я тоже буду горевать, если что-нибудь случится с одной из них. Но я уверен, что Авинет не останется в живых. Недолго ей удастся порадоваться своей мести.

Кебивейбес и Хинокли выглядели подавленными. Да, они не любили Авинет, но относились к ней с глубоким почтением. Богохульством казалась уже сама мысль о том, чтобы нанести какой-нибудь вред верховной жрице.

Кебивейбес сказал:

— Должен быть какой-нибудь выход. Ты слишком устал, чтобы трезво оценивать обстановку, Хэдон. Отдохнешь и что-нибудь придумаешь. Надо обойтись без убийства Авинет.

— Об этом сказал Пага, не я , — заметил Хэдон.

— Тем не менее, подумай…

Он замолчал. Не следует более огорчать друзей.

— Возьми Абет и меня с собой, — попросил Пага. — Тогда тебе не придется возвращаться.

— Твои ноги слишком коротки, Пага. А девочка будет для меня обузой. Мне необходимо забрать Лалилу как можно скорее. У нее осталось мало воды и пищи, и она абсолютно беззащитна против леопардов и гиен.

— Тогда мы пройдем с тобой часть пути и где-нибудь неподалеку спрячемся от людей Минрута и Авинет. Возвращайся с Лалилой.

— А куда вы пойдете потом? — спросил Хинокли.

— Подальше отсюда.

— И проведете остаток жизни, убегая и прячась.

— А что оставалось делать Лалиле, девочке и мне эти годы? — Гневно вскрикнул Пага . — Что делает сейчас великая и славная королева могущественной Империи Кхокарса? Она убегает и прячется, но я не собираюсь прожить остаток моих дней, как заяц. Нет. Я знаю место, где мы сможем быть подальше от Минрута и Авинет и всех других носителей чумы, которые превращают эту цивилизованную нацию в очаг заразы.

Свирепым взглядом смотрел сейчас Пага. Хэдон наблюдал за ним. Хотя этот человечек приходился ему не выше солнечного сплетения и являлся дикарем с покрытых вечными снегами земель, расположенных за Звенящим Морем, он отличался смышленостью и находчивостью. Наверное, он самый практичный и проницательный представитель этой группы.

Его огромную голову венчала спутанная копна каштановых с проседью волос. По ширине плеч он не уступал Хэдону, а руки мускулистые и длинные. Туловище толстое, тоже длинное, с большим животом. Если б только не такие короткие ноги, быть бы Паге вполне внушительным мужчиной. Возможно, отпугивающим. Один глаз его, подернутый молочно-белой пленкой, обрамлял толстый рубец. Дико разросшаяся густая борода почти доходила до исполосованного шрамами пупа. Открывая рот, Пага обнажал мощные, как у хищного зверя, зубы.

Вскоре после родов мать выбросила его в лесных дебрях. Что-то в нем вызывало у матери неприязнь. То ли она страдала тяжкой болезнью, то ли привиделся он ей в тяжком сне. Так или иначе, падая, он ударился о камень и потерял глаз. Мать скрылась, а отец так и не смог найти ребенка.

Пага утверждает, что умер бы, если волчица не набрела бы на него и не принесла в свое логово. Вместо того, чтобы съесть брошенного ребенка, она вырастила его вместе со своими детенышами.

Хэдон не знал, правда ли это, хотя, собственно, какой резон Паге лгать. По Кхокарсе ходили рассказы о младенцах, усыновленных самками зверей: медведей, гиен, диких собак, львов. Ему самому не доводилось встречать таких “приемышей: то ли это было в далеком прошлом, то ли где-то в дальних краях.

Независимо от истинности этой истории Пага был принят обратно в свое племя. Здесь он повстречался с Ви, который стал его единственным другом. Пага смастерил для Ви топор из упавшей звезды — массивного куска ферроникеля. Этим топором Ви убил великана , который тиранил племя.

У Паги был еще один друг — Лалила. Ее нашел Ви в пещере, привел к себе домой, хотя у него была женщина и ребенок. Женщины племени невзлюбили Лалилу, объявив, что она ведьма и должна умереть. Она принесла с собой несчастье и зло.

Из-за матери, которая так жестоко обошлась с ним, Пага ненавидел всех женщин. Тем не менее, Лалила обращалась с ним по-доброму, чем завоевала его любовь. Он готов умереть за нее, умереть, если она уйдет из его жизни.

Позднее ледник, расположенный невдалеке от деревни Ви, надвинулся совсем близко и заставил людей бежать. Лалила оказалась отрезанной от Ви, но она подплыла по холодной, смешанной со льдом воде к льдине, на которой оказались Ви и Пага. И хотя этот айсберг, приближаясь к югу, таял, всем троим удалось сойти на сушу. Покинув берег, они прошли в глубь страны — туда, где находилась родная деревня Лалилы. Деревня оказалась брошенной — кто умер от чумы, кто бежал от врагов.

Там Лалила родила ребенка. Отцом был Ви.

Вскоре Ви погиб, защищая свою женщину и ребенка; он орудовал громадным топором, перед ним образовалась гора трупов, но смерть нашла и его. Лалиле казалось, что все потеряно, но появился незнакомец, вооруженный луком и стрелами. Он перебил дикарей и взял всех троих под свою защиту. Лалила вскоре забеременела от него, но у нее случился выкидыш.

Незнакомец повел их на юг, и после долгих странствий они оказались к югу от Звенящего Моря. Там они повстречались с экспедицией, членом которой был Хинокли. Кхокарсане решили, что чужак — это Саххиндар, изгнанный бог бронзы, растений и времени, младший брат Ресу. Саххиндар, пользуясь авторитетом бога, приказал этой экспедиции вернуть всех троих в Кхокарсу. Он велел также хорошо обращаться с ними, обещая однажды прибыть в Кхокарсу, чтобы убедиться, что с ними все в порядке.

До сих пор Саххиндар не появлялся, но божества часто не показываются в своем истинном виде, а прячутся, принимая то или иное обличье.

— Хорошо, Пага, где это место? — спросил Хэдон.

— Это место, о котором вы часто говорили, когда мы блуждали по саваннам. Оно далеко на юге, на краю Южного моря, в горах. Это твой родной город, Хэдон. Опар.

8.

Разбудил его Кебивейбес, сильно тряся за плечо. Мгновение он лежал, не двигаясь и не говоря ни слова, пока бард сердито не прошептал: “Хэдон, пора! Хэдон, во имя Кхо, проснись!”

Тучи заволокли, затемнили небо, обещая проливной дождь. Хэдон, скосив глаза, увидел, что костер почти потух. Возле него, завернувшись в одеяло, сидел мужчина с низко опущенной головой. Он храпел. Остальные, укрытые одеялами, мирно лежали под соснами. Не хватало Хинокли, Паги и Абет.

— Они за деревом, — пояснил Кебивейбес. — Мы дали тебе поспать, пока занимались сборами в дорогу. Тебе нужно хорошо отдохнуть.

Хэдон поднялся и, быстро свернув одеяло, прикрепил его к ранцу. Убедившись, что все оружие при нем, еще не до конца придя в себя после сна, он заковылял за маленьким бардом. Его ждали под деревом, как и сказал Кебивейбес. Хинокли держал девочку на руках, но она не спала. Ее глаза — огромные дыры в тусклой белизне. Перед тем, как они тронулись, тихо и осторожно ступая, Хэдон бросил назад последний взгляд. Авинет лежала под деревом. Четверо деревенских жителей расположились вокруг, часовой и еще двое — всего семеро. Все они — не рыбаки, а охотники; их забота — добыча в лесу мяса для деревни; все они хорошо знали горы и ловко выслеживали зверя. Однако Хэдон был готов побиться об заклад, что Авинет не станет тратить время на то, чтобы посылать за ним погоню. Она разразится пышными тирадами, побеснуется немного и объяснит, что она сделает с ним, когда его схватят. Но Авинет понимает, что находится в опасности, пока остается в этой долине.

Да, это будет обременительно, но он все же решил взять с собой и друзей и девочку. Он не мог рисковать — Авинет в ярости способна убить всех. У него были все основания опасаться, что она именно это и задумала. Воспользовавшись их помощью на опасном пути в крепость, она теперь вполне способна отделаться от них. Она ненавидела Хэдона. Абет — ребенок женщины, которую она ненавидела еще сильнее. Значит, дитя обречено. И Авинет получит удовлетворение, разделавшись с друзьями Хэдона, ставшими свидетелями ее унижения.

Группа бесшумно продвигалась во мраке, то и дело натыкаясь на ветви деревьев. Тропинка была узкая и извилистая, порою почти невидимая. За два часа путники проделали почти половину пути по склону. Всходило солнце, и движение ускорилось. В полдень группа сделала привал, и путники воспользовались прихваченным провиантом.

— Мы не можем идти прямо через долину, — объявил Хэдон. — Придется двигаться в обход по краю и подниматься по склону. И значит — сойти с тропы. Подлесок будет еще больше мешать нам.

Подкрепившись, Хэдон вскарабкался на высокую сосну. Почти добравшись до вершины, он заметил дым, поднимающийся с озера. Внимательно осмотрев долину, Хэдон спустился с сосны.

— Деревня горит. Должно быть, ее захватили солдаты.

— И, наверное, перебили рыбаков, — сказал Кебивейбес

— Если так, значит меньше останется мужчин, готовых охотиться на нас, — бодро отреагировал Пага. — Эти рыбаки, может, и миролюбивые люди, но им пришлось сражаться.

— Для нас снова наступает беспокойная пора, — заметил Хинокли. — Запылают тысячи таких костров, пока все это не окончится. Минруту нелегко будет заставить людей Кхо согласиться признать, что она подчиняется Ресу. Кроме того, многие города пожелают стать независимыми. Они не упустят такой возможности.

— Будем надеяться, что Она из-за ненависти к нам не разрушит весь мир, — произнес Кебивейбес.

— Она однажды уже поступила так очень давно, до того, как род Кхоклем попал на берега Кему. Однако тогда она проявила милосердие и пощадила одного мужчину и одну женщину. На сей раз она может оказаться не столь снисходительной.

— Это был потоп, унесший всех, кроме одной пары? — спросил Пага.

— Да, откуда ты знаешь? — в свою очередь вопрошал бард.

— В моем племени живет похожая легенда, — ответил Пага. — Но все вершила не Кхо, а наш бог, Слипер, который наслал воды, чтобы избавить землю от приносящего вред племени. Он тоже оставил в живых одну пару. Уцелевший мужчина построил гигантский плот и поместил на нем всех земных животных. Наверное, несколько плотов, если вообразить, сколько на земле животных, птиц и насекомых! Лишь я видел достаточно, чтобы заполнить плот — гигантский, словно гора, ежели ее сделать плоской. Это если взять на плот лишь по паре каждого вида. А ведь я видел лишь толику от множества земных обитателей. Так что порешим на плоте в шесть раз большем сплющенной горы. Да еще плот раз в двадцать просторнее, чтобы вместить пищу, потребную для всей несметной живой массы, пока не схлынет вода.

— А что потом? Не затопит ли вода деревья и травы? Что станет расти для травоядных? И не пожрут ли их плотоядные еще до того, как те вымрут от бескормицы?

К тому же, откуда взялись эти виды? И куда они исчезают?

Хинокли улыбнулся. Кебивейбес и Хэдон замерли. Потом Кебивейбес сказал:

— Кхо может все.

— Люди моего племени считают, что потоп напустил Слипер, а не Кхо.

— Похож ли твой бог на слона, волосатого слона, который спит в необъятной ледяной глыбе?

— Кхо принимает разные обличья, — пояснил Кебивейбес.

— Я полагаю, что Слипер был слоном еще более огромным и волосатым, чем ваше обитающее на юге животное, — сказал Пага. — После смерти его сковал лед, и он таким образом сохранился от разложения. Льды медленно смещались по долине и, наконец, попали в море, унося с собой мертвое животное. А мое племя, невежественные глупцы, приняли его за бога[1].

— Следовательно, ты считаешь, что жрецы и жрицы лгут нам? — спросил Хэдон.

— Сначала они обманывались сами.

— Было бы мудро, Пага, не высказывать вслух подобные мысли. Жрицы терпеливы. Они не обращают внимания на поклонение не-кхокарсан другим божествам, а не Кхо. Они утверждают, что на самом деле эти люди почитают Кхо, поскольку Она повсюду и фактически воплощается в любом божестве. Маленькие божества — это лишь Ее проявления. Но безбожников изгоняют; если они вновь пытаются вернуться в родные места, их убивают.

Жрецы Ресу тоже утверждают, что всех, кто не почитает Кхо и Ресу, надлежит уничтожить. Пока еще их взгляды не обрели форму закона, но если Минрут победит, он навяжет народу волю жрецов.

Они следовали теперь по новой тропе. Надолго воцарилось молчание. Группа спускалась по склону западной горы, нацелившись на юго-западную часть долины.

Однажды они остановились, услыхав где-то рядом ворчание медведя, похожее на хрюканье свиньи. Хэдон прошел вперед и разглядел самку и двух ее детенышей в пещере; он жестом позвал остальных. Мамаша — большой красновато-коричневый сытый зверь — стояла на задних лапах, обнюхивая воздух. Вот она опустилась и вернулась к своему занятию — поеданию ягод.

В сумерках группа оказалась в дубняке. Разводить костер казалось опасным — его могли заметить, потому довольствовались холодной едой. Хэдон подыскал достаточно большие ровные ветви между тремя деревьями, на которых вполне удобно было лежать; привязав себя к ним, путники устроились на ночлег. Время от времени сон прерывало рычание леопарда, хрюканье стада кабанов, визжание животного, схваченного хищником, гам стаи потревоженных обезьян. Пробудились на рассвете, торопливо позавтракали под сплошным шатром ветвей. Продвигались путники теперь быстрее — подлесок пошел относительно редкий. Но, с другой стороны, группу легче было обнаружить.

Через полмили Хэдон остановился, подняв руку.

— В чем дело? — тихо спросил Кебивейбес.

— Люди. Идут сюда. Быстрей в яму за тем деревом.

Они прижались друг к другу. Пага прошептал:

— У них собаки?

— Не думаю, — сказал Хэдон. — Мы бы их услышали. Абет, молчи, что бы ни случилось. Ни слова. Хинокли, следи, если она хоть приоткроет рот, закрой его ладонью.

— Я буду молчать, — прошептала Абет. — Я не боюсь. Однако побледневшее лицо и встревоженные глаза показывали, как она старается не показать свой страх.

— Слезай-ка, — велел Хэдон. — Лежи, не двигаясь, пока они не пройдут.

Он прижался к земле, приник к ней ухом. Рядом, тесно прильнув к Хэдону, дрожало тело барда, по другую руку лежал Пага. Вскоре звук шагов слабо донесся по земле. Люди проходили всего лишь в футах десяти. Шли молча быстрым шагом. Запах давно не мытых тел ударил в нос. Кто-то громко сплюнул. “Тише”, — сказали ему. “Кто такие?” — гадал Хэдон. Двое во главе были без защитных доспехов и несли большие тюки. Определенно не солдаты.

Хэдон вдруг вспомнил тех мужчин, что видел в долине с выступа, где он оставил Лалилу.

Но если это торговцы, как он предположил, почему крадутся через лес? Почему так далеко от деревни? Не потому ли, что стали свидетелями ее разрушения? Нет, они не могли оказаться так далеко от тропинки. Они либо возвращаются на низменность, либо миновали соседний перевал и направляются дальше, в долину.

Может, это добровольцы — в армию Авинет? Не вышел ли приказ жриц Кхо собраться в горах у храма — в двух перевалах отсюда?

Непохоже. Если только не существовало заранее продуманных планов для подобной ситуации — определить храм как штаб Авинет.

Хэдон склонялся к тому, что эти люди — беглецы, которые тащат награбленное к побережью на продажу. Преступники решили, что идет война, раз так много солдат вокруг, и пустились наутек.

А может, это грабители из города Кхокарса, которые сочли, что в долине слишком опасно для них, и решили найти убежище в горах, награбив кое-что, да прихватив с собой.

Последний из шайки прошел мимо. Хэдон предупредил друзей оставаться на месте. Он выполз из ямы и выглянул из-за ствола. Человек десять еще были в пределах видимости; остальные уже завернули за поворот тропы. Первые двое несли носилки из жердей.

На них лежала женщина. Луч солнца упал на длинные желто-золотистые волосы.

“Лалила!”

9.

— Что ты сказал? — прошептал Пага, чуть приподнимая голову.

Хэдон повернул к нему побледневшее лицо, но промолчал. Пока последний из идущих не скрылся из виду, он не произнес ни слова.

— Абет, не плачь, обещаешь!

Она покачала головой. Кхокарсане таким образом выражали согласие.

Хэдон сказал:

— Лучше все-таки прикрой ей рот, Хинокли. У них Лалила!

Сочинитель успел заглушить крик ребенка. Абет сопротивлялась, затем внезапно обмякла и зарыдала.

Остальные путники вылезли из ямы.

— Кто они? — прорычал Пага. — Что они хотят от нее?

— Что могут мужчины хотеть от женщины? сказал бард. — Хотя, может, я и несправедлив к ним.

— Нам остается лишь немедленно последовать за ними, — объявил Хэдон. Может, у них и нет злых намерений. Но если они увидят меня, то вполне способны обернуться дьяволами. Тогда будет слишком поздно. Их, по всей видимости, не менее тридцати пяти человек, если это те же самые парни, которых я видел пару дней назад. Многовато для нас.

Абет забралась на спину Хинокли, а к Паге перекочевал ранец сочинителя. Во главе группы, в полусотне ярдов, выступил Хэдон. Он не выпускал из виду спину последнего путника, оставаясь достаточно далеко и смещаясь в сторону, так чтобы замыкающий, обернувшись, не заметил его. Вскоре он почувствовал, что его товарищи отстают. Навьюченный писец и коротконогий человечек не могли поспеть за ним; Хэдон велел Кебивейбесу идти в группе с ними.

Через час караван остановился на отдых. Лалила села и теперь пила воду из глиняного кувшина. Она была бледна, измождена, лицо ее словно окаменело.

Долговязый тощий мужчина с обросшим лицом что-то сказал ей. Она отвернулась, он и компания ухмылялись. Очевидно, приказано было не шуметь.

Несколько человек посовещались с долговязым — по всей видимости, главным; носильщики взялись за носилки, и компания опять двинулась в путь. Отставшие товарищи догнали Хэдона.

— Сдается, они настроены вовсе не дружественно, — заметил Хэдон. — И Лалила чувствует себя отнюдь не свободно. Скорее всего, это преступники.

Караван, оставив тропу, продвигался теперь через лес к западу. Хэдону не составляло труда следовать за караваном, хотя он и не видел его. Пройдя полмили густого подлеска, Хэдон выбрался на другую дорогу. Это была какая-то тайная тропа; начиналась она сразу от дуба, очевидно ею давно не пользовались. Человек, не умеющий распознавать специальные знаки, мог и не заметить их.

Хэдон размышлял — продолжать ли ему преследовать шайку или вернуться к своей группе? Наконец, решив, что Пага достаточно хорошо ориентируется в лесу, чтобы разглядеть боковую дорогу, он рискнул не возвращаться.

Уже через четверть мили преступники опять остановились на привал. Теперь Хэдон мог вернуться назад — убедиться, что его группа не пропустила тропу.

Вот его друзья появились средь деревьев.

Хэдон знаком показал идти по его следам.

Дубрава редела. На смену дубам все чаще появлялись сосны. Тропа то и дело извивалась, становясь все неровнее и круче.

Он достиг мыса и теперь глядел вниз на небольшую, похожую на чашу долину.

За ней гора вздымалась еще футов на пятьсот. В нескольких сотнях футов ниже вершины в скале виднелось отверстие, очевидно, пещера. Перед ней сидели несколько человек, затачивая железные мечи. “Да, это, конечно, преступники, кто же еще”, — убеждал себя Хэдон. Некоторые мечи принадлежали нуматену, значит, мечи похищены или их владельцы убиты.

В маленькой долине мирно паслись козлы. Пятеро мужчин, расположившись неподалеку под деревом, пили из бурдюка. Едва караван показался из-за сосен, люди вскочили и, широко осклабясь и крича, устремились ему навстречу.

Хэдон, лежа, наблюдал за происходящим. Лалилу доставили к пещере, а стоявшие у входа люди вошли внутрь. Вскоре они вышли в сопровождении дюжины сообщников. Лалилу внесли в пещеру. Носильщики быстро вернулись и присоединились к пьянствующей компании. Судя по смеху, все были довольны.

Пага и остальные присоединились к Хэдону. Кебивейбес сказал:

— Должно быть, они давно не имели женщины. Однако, не стали насиловать ее. Почему? Банда, которая доставила ее сюда, могла позабавиться прежде, но эти другие…они не стали бы ждать.

— Лалилу легко узнать, — с трудом проронил Хэдон. — Минрут, должно быть, объявил, что желает ее и вознаградит за ее пленение — целой и невредимой. Чего я не понимаю — почему они не доставили ее назад — в Кхокарсу.

Пага аж присвистнул от возбуждения, ухватив Хэдона за руку.

— Вон она — причина! — указал он.

Хэдон последовал взглядом за его рукой. На солнечный свет из пещеры вышла женщина. Она стояла, словно упиваясь теплом и сиянием. Долговязый прикрикнул на нее. Двое поспешили ей навстречу, и она опять скрылась во мраке.

— Авинет! — промолвил Хэдон.

10.

Легко вообразить, что произошло. Часть шайки возвращалась из соседней долины и перехватила на перевале отряд Авинет. Ее охранники были, по-видимому, перебиты, поскольку вряд ли кто-нибудь согласился их выкупить. Авинет объявила, кто она, надеясь, что, испугавшись, бандиты освободят ее. Возможно, Авинет обещала им крупную сумму, если они проведут ее в храм.

А они вместо этого препроводили ее сюда, чтобы главарь определил ее участь. Тот, сообразив, какое сокровище попало ему в руки, решил доставить ее обратно в город. За это его самого и сообщников простят, и они станут богатыми. А теперь в их пещере — двойной приз.

— И кто сказал, что за преступление не платят? — проворчал Хинокли.

— Сегодняшнюю ночь они будут отдыхать, — предположил Хэдон. Затем вожак пошлет гонцов в столицу оповестить Минрута, что они захватили двух женщин. Бандиты станут торговаться как заправские купцы и договорятся доставить женщин в город. Вот почему они принесли сюда Лалилу. Вот почему не притронулись к ней. Король не станет вкушать мясо, оскверненное преступниками.

— Значит, у нас есть время придумать что-нибудь, — сказал Пага. — Сколько же там всего мужчин?

— Около сорока пяти, — прикинул Хэдон. — Но они не останутся все время вместе. Такой большой банде потребуются горы еды. За добычей уйдут много охотников. Надо переждать до вечера.

Сразу же с наступлением темноты пьяные бандиты забрались в пещеру. Пара громил натаскали огромную кучу веток и прикрыли и этот узкий проход. Нагромождение получилось плотное, но не настолько, чтобы не пропускать свет от костров в пещере.

— Где-то должно быть еще одно отверстие, — предположил Хэдон. — Иначе они бы там задохнулись.

После короткого спора с Пагой, который хотел пойти вместе с ним, Хэдон ушел. Медленно и осторожно он спустился по склону, обходя стороной рощицу, где паслись козлы. Козлы блеяли, глазея на него, но Хэдон не обращал на них внимания: любой рев зверей потонет в шуме и криках, доносившихся из пещеры. Хэдон подобрался к краю пещеры и, забравшись на вершину завала, тут же ощутил запах дыма, исходившего из природой созданного вентилятора — трещины в скале.

Встав так, чтобы ветер лучше доносил звуки, Хэдон прильнул ухом к расселине и был вознагражден — теперь он мог различать отдельные голоса людей, стоявших вблизи костра. Другие голоса звучали совсем невнятно, кто-то глотал слова, кто-то бормотал себе под нос: очевидно, безудержная выпивка сделала свое дело. Хэдон пришел к выводу, что пещера велика и уходит глубоко в гору. Так много людей, видать, удобно устроились в пещере.

Казалось, пролетели часы — Хэдон пытался подслушать что-то важное.

Среди криков и пения трудно было отчетливо воспринять разговор даже тех, кто стоял прямо под щелью. Внезапно все голоса смолкли — говорил лишь один. По словам выходило — это главарь.

— Да, именем Кхо, я хочу ее и только я! Я не имел женщины уже три недели! Последней была та вонючая толстая рыбачка, которую я схватил в лесу. От меня неделю несло рыбой!

— И сейчас воняет! — крикнул кто-то.

— Вы слышали, что сказала Королева. Короля не заботит ее целомудрие. Все, что ему надо, — здоровое тело, которое он может терзать. Он не намерен делать ее своей наложницей. Ему наплевать на это. Разве я не прав, Ваше Величество?

— Это правда, — слабо донесся голос Авинет.

— Итак, если это безразлично Ее Величеству и совершенно не беспокоит Его Величество, почему бы мне не поиметь ее?

— Черт побери! — вставил один из бандитов. — Если ты можешь трахнуть ее, почему нельзя всем нам?

— Можно… завтра! Сегодня ночью она только моя!

Клянусь грудями Аденет, посмотрите на нее! Видели ли вы когда-нибудь такую красоту? Как она будет выглядеть после того, как вы, козлы стоячие, будете передавать ее из рук в руки? От нее же ничего не останется! Нет, вы погубите ее.

Сперва она моя… всю ночь! Хо-хо-хо!

— Что будем делать? — спросил протестовавший прежде. — Играть меж собой, пока ты долбишь? Что за штука такая, Тенлем, — пользоваться одному тем, что принадлежит всем? Ты обещал…

— Заткнись, Секью! — заорал Тенлем. — Заткнись, или я перегрызу тебе глотку! Будет так, как я сказал! Вы все были за такой порядок! Вот мое слово: эта женщина моя! — Имею право! Если бы не я, вы все болтались бы вниз головой на рыночной площади, истекая кровью из отрубленных членов. Сколько раз я спасал ваши тупые головы? Сколько раз я отыскивал для вас выгодное дельце, все организовывал, так что вам оставалось все проделать в лучшем виде! Сколько раз — я спрашиваю!

— Давай, вперед! — завопил Секью. — Но когда ты уйдешь, надув нас и лишив законного удовольствия… как ты говорил — добыча одного — это добыча всех, ты лжец… так мы все позабавимся с другой женщиной!

Наступила тишина. Потом лязг металла и пронзительный крик.

Тенлем, переводя дыхание, громко сказал:

— Кто-нибудь из вас еще желает умереть? Если да, говорите сейчас!

Что-то проговорила Авинет, но она стояла в отдалении, и Хэдон не расслышал слов.

— Нет, Ваше Величество, они не коснутся Вас! Они не откажутся от сотен тысяч насухно и от помилования! Они пьяны, как свиньи, но они не тронут Вас!

Теперь Авинет заговорила громче.

— Если они даже попытаются, Кхо покарает их!

— Да, Кхо поразит их молнией, хо, хо!

Кажется, Вашего отца не очень-то беспокоит Ее гнев! Его самого молния не ударяла, не так ли? А ну, пошли, фиалковые глаза! Я собираюсь показать тебе, что такое настоящий мужчина!

Хэдон почувствовал, что задыхается от гнева. Он едва удержал себя от желания набросится на Тенлема, выходившего из пещеры. Но он вцепился в скалу, с трудом владея самим собой и своими чувствами. Хэдон дрожал. Неодолимое желание убить бандита смешалось с ненавистью к Авинет. Это она подтолкнула главаря к насилию над Лалилой, вовсе не ради своего спасения, а из жажды мести.

Хэдон подполз от расселины к краю скалы — как раз над входом. Он прижался к камню — факел осветил вход. Двое бандитов вынесли Лалилу. Сам Тенлем и освещал им путь, идя впереди. Лалила не сопротивлялась. Она лежала неподвижно, словно в обмороке. “Не может быть, она ведь достаточно крепкая”, — мелькнуло в голове Хэдона.

Когда группа миновала половину склона, направляясь в лесок, Хэдон соскользнул с округлой стены пещеры. Он быстро шел во мраке, пользуясь светом отблесков отдаленного факела. Тенлем помогал ему, только бы не оступиться, наделав шума.

Хэдон предпочел идти за группой не по прямой, а чуть забирая влево. Козлы, блея, ходили туда и обратно, насколько позволяли длинные привязи. Люди явно предпочитали неудобства животных своим пастырским заботам.

Хэдон шагнул за дерево. Тенлем воткнул в землю палку. Рядом вонзил кинжал. Очевидно, позаботился, чтобы оружие было подальше от Лалилы. Он снял килт и набедренную повязку и теперь стоял, глядя на Лалилу.

Она молча лежала на спине, обнаженная и недвижная.

Оба бандита, скаля зубы, стояли возле факела, улыбаясь Тенлему.

Тенлем обернулся с ним и заорал:

— Убирайтесь назад, в пещеру, вы пара гиен!

— Давай-давай! — огрызнулся один. — Мы хотя бы посмотрим!

— Разве у вас, парни, совсем нет чувства приличия? — сказал Тенлем и сам разразился смехом. — Марш в пещеру. И как следует закройте вход. И вам, наверное, не улыбается, чтобы солдаты заметили свет? — Они неохотно повиновались. — Живее! — подгонял Тенлем.

Тенлем опустился на Лалилу. Она, словно взорвавшись, резким движением ухватила его за нос, вцепившись второй рукой за вздыбившийся член. Тенлем взвыл от боли, а те двое обернулись. Тенлем с силой ударил ее по лицу, руки Лалилы обмякли, пальцы разжались..

А Тенлем орал:

— Ты хочешь, чтобы я сперва сломил твое сопротивление? Или ты все-таки пожелаешь доставить мне удовольствие?

Ответа не было. Пара бандитов отошли футов на сорок и притаились за деревом. Хихикая, они толкали друг друга в бок.

В несколько прыжков, ныряя меж стволов, Хэдон выскочил из темноты у них за спиной. Он рубанул мечом по шее того, что стоял слева, крутанулся и теперь справа опустил меч на шею второго. Головы бандитов едва не покатились с плеч.

Хэдон выглянул из-за дерева, за которым бандиты только что стояли. Тенлем все орал, стоя на коленях над Лалилой. Он крепко держал ее за плечи, прижимая к земле. Она, сжав зубы, пыталась вывернуться… “Давай, давай! — кричал Тенлем, сопротивляйся!”. Борьба явно еще больше возбуждала его. Внезапно крик сменился пронзительным воплем. Лалила сильно пнула главаря в пах..

Тенлем, перегнувшись вдвое, свалился набок. Он постанывал, схватившись за ушибленные достоинства. Лалила приподнялась на четвереньки. Лицо искажено болью — и от поврежденной ноги и от ярости. Изо всех сил она ринулась к кинжалу, который воткнутый, торчал рядом с факелом. Тенлем не видел ее; он еще не пришел в себя от боли. Схватив и кинжал и факел, Лалила устремилась обратно к бандиту.

Хэдон медленно приближался к ним, держа меч наготове.

Вот Тенлем заметил Лалилу и с трудом поднялся на колени. Он крикнул, чтобы она бросила кинжал, угрожая разорвать ее на куски. Не обращая внимания на его крики, осторожно, словно крадучись, подбиралась она к Тенлему. В нескольких футах решительно опустилась на колени и метнула огненный факел в пытавшегося встать насильника. Факел угодил ему в рот; вопя, схватившись за лицо, бандит упал на спину. Лалила двинулась на него, а главарь отчаянно вопил, призывая на помощь своих подельников. Лалила опять опустилась на колени и прервала его вопль, заткнув ему рот выпавшим факелом. Он перекатывался, сдавленно стеная, пытаясь добраться до нее. Наконец, он тараном вдавился в Лалилу, едва не сбив ее с ног. И тут Лалила, подхватив факел, обрушилась на Тенлема всеми оставшимися силами и по рукоять всадила в него меж ребер кинжал.

Хэдон успел к развязке. Тенлем лежал на боку, еще подергиваясь, глаза его стекленели.

Лалила села, уставясь на Хэдона, беззвучно шевеля губами. Он опустился на колено и поднял ее на руки. Оба плакали. Наконец Лалила выговорила:

— Как ты …? Не волнуйся. Ты здесь! Где остальные? Где Абет?

— Недалеко, — сказал Хэдон. — Послушай. Я оставлю тебя здесь на несколько минут. Я приведу их сюда. Мы ведь не можем бежать… твоя нога…

— Уже лучше. Но слишком долго идти я не могу.

— Понимаю. Надо сделать так, чтобы они не могли нас преследовать.

— Как? Их же так много.

— Не беспокойся. Я вернусь.

Дорога туда и обратно заняла двадцать минут. Абет, в слезах, подбежала к матери. Пага, как ребенка, гладил Лалилу по голове. Хинокли и Кебивейбес сдержанно улыбались. На пути обратно Хэдон сказал, что им надо делать.

Оставив в роще Лалилу с ребенком, мужчины взбирались по склону к пещере. Хэдон нес факел. У входа он передал его Кебивейбесу. Не поджигай ветви, пока мы полностью не закупорим пещеру.

— А как же Авинет? — спросил бард. — Она ведь тоже погибнет.

— Я не представляю, как вытащить ее! — сердито отрезал Хэдон. И пусть эта сука умрет!

— Она Королева! — вставил бард.

— И высшая жрица Кхо! Богиня так просто не смирится с этим! Если Авинет погибнет, кто вместо нее объединит людей против Минрута?

— Я вытащу ее, если это вообще возможно, — проворчал Хэдон. — Но остальные умрут!

Они принялись за дело, орудуя топором Паги и мечами убитых бандитов. Шум рубкой они производили изрядный, хвала Кхо, он не проникал в пещеру: ветви, закрывавшие вход, заглушали звук. Сами стены неприступно толсты, а внутри пещеры царил истинный бедлам. Через час величественный холм из ветвей вовсе скрыл вход. Да еще груда их лежала в запасе. Немало оказалось и зеленых веток, но преобладал сухой валежник.

Из-за отсутствия внутренней вентиляции клубы дыма от гигантского костра тотчас же устремились в пещеру. Хэдон слышал, как несколько бандитов прошли по короткому коридору, из которого шли ходы в большие помещения. От факела, с которым стоял бард, Хэдон запалил сухие сучья и листья и с другой стороны входа. Изнутри раздавались крики, бандиты пытались растащить преграду.

Хэдон ждал. Если им и вправду удастся прорваться, на какое-то время они ослепнут от дыма и пламени и окажутся беспомощными против его меча и оружия остальных.

Однако этого не произошло. Сухое дерево вспыхнуло дружно и яростно, сырое — не так скоро, но зато удушающе дымно.

Великолепие огня разрасталось, вопли рвались из пещеры. Дым повалил из щели в скале “Дьявол! Мы забыли закрыть эту тягу! — воскликнул Хэдон. — Ладно, вряд ли у этих поджаренных хватит силенок что-нибудь придумать и пробить там себе другой выход”.

Страдальцы ринулись на валежник, пытаясь протиснуться сквозь него. Пламя отбросило их, но через несколько мгновений самые обезумевшие вновь ринулись в пекло, растаскивая баррикаду голыми руками, обжигаясь, вопя, моля о пощаде. Пламя ревущей стихией отогнало их прочь.

Кашель удушья смешался с потрескиванием и свистом вздыбившегося костра.

Хэдон устремился к щели. Заглянуть в пещеру оказалось невозможно. Он прижался ухом к краю щели. Доносился сильный мучительный кашель и сквозь него звук, будто кто-то от щели отваливал камни. Хэдон поднялся и сунул в отверстие копье. Копье воткнулось во что-то плотное — раздался стон. Хэдон отдернул копье — острие было окровавлено.

Подполз Хинокли. Пламя высветило напряженное лицо.

— Мне понятна твоя ненависть к Авинет, — сказал он. — И я бы согласился с тем, что ты делаешь, не будь она Королевой. Но Авинет — Королева. Ради нашей страны, нашего народа, ты не должен убивать ее.

— Я тоже думал об этом, — проговорил Хэдон. — Хотя, может, уже поздно. Посмотрим, что удастся сделать. Надеюсь, мы впоследствии не пожалеем: Пага решительно возражал против спасения Королевы. Ему объяснили, что он пришлый, не коренной житель, и не понимает, какие глубокие чувства они испытывают к своей Королеве, верховной жрице и главной богине.

— Если вы и в самом деле спасете ее, благодарности не ждите.

— Возможно, и так, — согласился Хэдон, расшвыривая тлеющие и горящие ветки. Горячий воздух обжигал. Орудуя мечами и копьями, они изрядно подпалились, кашляли, появились волдыри от ожогов, но вход был открыт. Отступив, они с минуту ждали, когда рассеется дым, жадно пили воду из глиняных фляг и лили воду на головы. В пещере стояла тишина. Они вошли, стараясь не дышать глубоко. Воткнутые в стенные отверстия факелы потухли — видать, дым совсем отрезал доступ кислороду. Костер, который веселившиеся бандиты развели в пещере под щелью-вентилятором, еще тлел. На полу в первом помещении валялись тела задохнувшихся. Еще больше мертвецов высветил факел Хэдона во второй нише. Третья комната оказалась переполненной несчастными, которые набились сюда, поскольку дым здесь был не столь плотным. Кое-кто еще дышал, потеряв сознание. Авинет привалилась к задней стене. Она то и дело клонилась вперед, но свалиться ей мешал человек, лежавший поперек у нее в ногах.

Хэдон на шее нащупал пульс королевы.

— Она еще жива. — Он откашлялся. — Я вынесу ее на воздух. Пага, Хинокли, проверьте, есть ли еще живые. Если да — добейте.

— Вот один, — определил Пага. — Ах! — Он опустил топор на безвольную голову.

— Вот еще один, — воскликнул книжник, втыкая копье в горло жертвы.

А Хэдон, подхватив женщину, кашляя, нес ее к выходу.

Вскоре появились и остальные трое. Коротышка сказал:

— Один вообще сидел. Может, и она не так плоха.

Авинет начала надсадно кашлять. Глаза на покрытом копотью лице открылись. Она уставилась на невесть откуда взявшихся людей.

— Скоро ты будешь в порядке, — сказал Хэдон. Опустившись на колено и поддерживая голову королевы, он тонкой струйкой вливал ей воду в рот. С кашлем она возвращала ее, он вновь наклонял кувшин, и, наконец, она сумела глотнуть. Охрипло королева выдавила:

— Вы пришли за мной?

— Конечно. Лежи и отдыхай.

Нескоро она спросила:

— Что произошло с твоей женщиной?

— С ней все нормально.

Он рассказал Авинет о случившемся. Какое-то странно тоскующее выражение отразилось на ее лице — не то разочарование, не то раскаяние. Хэдон сомневался в последнем. Склонившись над ней, тихо, чтобы не слышали друзья, Хэдон прошептал:

— Слушай внимательно, Авинет. Ты обязана жизнью мне и только мне. Если бы я ушел, оставив тебя у бандитов, ты попала бы в руки своего отца. Не освободи я вход от огня, еще чуть-чуть и ты бы погибла.

Твой долг мне велик. Очень велик. Ты можешь возвратить мне его, дав слово, что ты, начиная с этого мгновения никому из нас не причинишь вреда.

— У меня обожжены легкие, — проговорила Авинет. Она замолчала. Лицо исказило трудное раздумье. — А что, если я не дам этого слова?

— Я не прикончу тебя, хотя и следовало бы. Мы оставим тебя здесь. Можешь сама добираться до храма. Но солдаты вовсю ищут тебя, их много и будет еще больше. Держу пари — это так. Кебивейбес и Хинокли, вероятно, захотят остаться с тобой. Не знаю. Они не больно-то любят тебя как человека, но видят в тебе Королеву. Может, они сумеют вывести тебя. Однако никто из них толком не знает леса и не больно-то владеет мечом.

— Ты и эта женщина причинили мне большие страдания, — произнесла королева.

— Не намеренно. Добро, которое я сделал тебе, перевешивает невольные обиды. И помни, тебе будет дорог каждый воин для борьбы с Минрутом. Я известен, поскольку победил на Великих Играх. Я доказал свои достоинства воителя. Люди будут горды служить тебе под моим началом.

Какое-то время она смотрела на него, нервно покусывая губу.

— Очень хорошо. Я даю слово.

— Клянешься Кхо?

— Клянусь. Но я бы желала, чтобы, когда это все кончится, ты отправился в Опар и забрал с собой эту суку и ее щенка и этого одноглазого человечка. Не хочу видеть никого из вас. Но разумеется, стерплю, пока мы не победим.

— Мне нужно твое слово, а не любовь, — сказал Хэдон.

11.

Долина в Клоепете протянулась на двадцать миль в длину да на пятнадцать миль в ширину. В отличие от других долин, между ней и бухтой Гахете, эта была плотно заселена. В ней уместились и большое озеро, и река, и множество ферм. И люди тут жили относительно более бывалые, поскольку имели доступ к северо-западной части океана. Дорога туда вела к Кему; она протянулась до самого порта — Нотамимкху. Приморская часть дороги так надежно укреплена, что вражеской армии вряд ли удалось бы вторгнуться здесь.

Южное ущелье узкое, горы нависали с обеих сторон. Давным-давно жриц защищала оборонительная система, сооруженная над дорогой.

Месяц спустя, после того, как Хэдон со своей группой прошел здесь, перевал закрыли. Армия Минрута — две тысячи человек — попыталась пробиться здесь. В живых осталась тысяча. Лавины, вызванные людьми из Клоепете, похоронили остальных. Это был тяжелый удар для Минрута, который трудно перенес потерю. Хотя его армии снова захватили Минеко и Асему, а Авамука был на гране сдачи, Дитбет еще держался. Кокаду обошли в обход, армия окружила его, обрекая жителей на голодную смерть. Но Кунеса, Олива и Сакаба выиграли сражение против Шестой Армии Минрута. Уцелевшие ее воины бежали обратно в Асему.

Однако Минрут опустошил сотню деревень и малых городов, спалив их и безжалостно перебив жителей. Тысячи беженцев скопились в непокорных городах, ослабляя их способность к сопротивлению и истощая запасы пищи. В этих местах вспыхнули болезни, посылая тысячи душ в мрачную обитель наводящей ужас Сисискен.

Важнейшим явилось то обстоятельство, что королевский флот господствовал тогда на море вокруг острова Кхокарса. В двух решительных сражениях он потопил флот Дитбета и соединенный флот трех юго-восточных городов.

Население столицы двинулось назад, в город, когда вулкан, казалось, стал утихать. Жители приступили к восстановлению домов, разрушенных извергнутыми потоками лавы. На верфях сооружали флот из тридцати трирем, шестидесяти бирем и нескольких сотен более мелких судов. Людей обучали морскому делу. Потребность в рабочих была столь высока, что Минрут остановил строительство Великой Башни. Говорят, он впал в ярость, когда ему объяснили, что сделать это необходимо; Минрут отрезал язык офицеру, который принес такое сообщение.

Авинет устроила свой штаб в храме в Клоепете. Она была занята и день и ночь, читая послания, доставляемые ей по секретной почтовой системе жриц, и опрашивая многочисленных шпионов. Они непрерывно стекались к ней, хотя корабли Минрута установили блокаду Нотамимкху. Флот пытался пройти между Сциллой и Харибдой утесов, образующих проход в порт. После того, как три корабля были сожжены огромными, начиненными нефтью снарядами, выпущенными с высоты утесов катапультами, флот обратился в бегство.

Пришло известие, что Квазин, кузен Хэдона, сбежал в город Дитбет и сделался его правителем. Авинет призвала Хэдона и сообщила ему новости.

— Как ему это удалось?

— Король Ротека пал в сражении на городской стене. Его жена, Бета, вышла замуж за Квазина на следующий же день.

— Зная его, нечему удивляться, — сказал Хэдон. Что ж, его присутствие воодушевит дитбетанцев. Каким бы он ни был, он отменный воин. Словно герой древности.

— Когда великаны прогуливались по земле, — насмешливо-презрительно бросила Авинет. Она обратилась к генералу Девятой Армии, расположенной в Кунесу. Уже неделя, как он прибыл с докладом Королеве. — Керупхе, что ты думаешь об этом? Куда мне лучше поехать — в Дитбет или в твой город?

Генерал, плешивый коротышка, краснорожий, похожий на быка мужчина, нахмурился от напряжения мысли.

— Юго-восточный район хорошо укреплен, и скорая опасность ему не угрожает. Минруту это известно, поэтому он сконцентрировал силы на Дитбете, который всегда являлся очагом восстаний. Минрут намерен захватить его, прежде, чем двинуться на устранение очередной, еще большей угрозы. Он поклялся уничтожить в Дитбете все живое — мужчин, женщин и детей, собак, кошек и мышей. Моя разведка доносит, что с этой целью он стягивает две армии — одну из Минанлу и другую из Кокады.

— Хотя Дитбет в суровой опасности — положение не безнадежно. Если бы Вы появились там для воодушевления людей вместе с Квазином, возглавившим оборону, Дитбет выстоял бы. Квазин — легенда. Вам это известно, все слышали о его подвигах.

Пока Минрут занят Дитбетом, наши армии могли бы прорваться сквозь небольшие силы, удерживающие Минеко, и оттуда атаковать Асему. Если удастся овладеть Асемой, мы сумеем контролировать вход в Бухту Лупоес. Флот Минрута все еще блокирует ее, но это не помешает нам контролировать в Бухте все, начиная от Асемы и почти до столицы. Таким образом, мы лишим столицу снабжения, что будет для нее очень опасно. Минрут может снять войска с осады Дитбета, на случай нашего нападения на Кхокарсу.

С другой стороны, если Дитбет падет, когда вы будете находиться там, потеря станет вовсе невосполнимой. Мы не сможем обходиться без вас, Ваше Величество. Если Вы погибнете, верующие сочтут, что Ресу могущественнее Кхо.

— Я не погибну, — сказала Авинет. Она оглядела длинный прямоугольный стол. — Есть ли договоренность на то, чтобы я отправилась в Дитбет?

Жрицы и офицеры покачали головами. Только это им и оставалось, поскольку, очевидно, она уже приняла решение. Авинет поднялась.

— Прекрасно. Вскоре я отбываю. Но когда точно, сказать не могу. Я знаю, что вы преданы, что вы сдержанны, но и здесь могут быть агенты Минрута. Я хочу пуститься в путь внезапно, глубокой ночью, без фанфар. Таким образом, я буду в Дитбете прежде, чем шпионы отца смогут известить его.

Тем временем, вы, генерал, возглавите разработку детального плана операций. Мне нравится ваше предложение. Полагаю, это наилучшее решение.

Офицеры поднялись и, поклонившись, удалились. Двенадцать нуматену, составляющих дневную смену телохранителей — среди них Хэдон — остались. Авинет, не вставая, подозвала его.

— Понадобится не менее двух месяцев на подготовку, прежде чем я отправлюсь в Дитбет, — сказала Авинет. — Нет никакой спешки, город может продержаться месяцев шесть или более. Мой отец трижды пытался штурмовать его стены, и каждый раз его отбрасывали с тяжелыми для него потерями. — Авинет улыбнулась и добавила:— Это значит, что у тебя есть два месяца побыть с твоей невестой.

Лицо Хэдона оставалось безучастным, хотя его охватил гнев.

— Стало быть, ты отвергаешь мою просьбу взять ее с ребенком и Пагу с собой.

— Да. Они будут лишь обузой. Я собираюсь воспользоваться маленьким быстрым судном. Места на нем в обрез. Кроме того, в Дитбете и без того хватает бесполезных ртов. Вообще, зачем ты хочешь забрать их отсюда, где они ничем не рискуют, в то место, где их ждет смертельная опасность?

— Моя жена говорит, что хочет быть со мной, где бы я ни был.

Улыбкой Авинет показала, что она видит его гнев и наслаждается им.

— Я считаю, что вы оба слишком эгоистичны, — произнесла Королева. — Никто из вас не очень-то заботится о благополучии империи. Мне понятно, почему вы не хотите расставаться, но сейчас война, и все мы должны чем-то жертвовать.

— Будет так, как желает Королева, — с каменным лицом выдавил Хэдон.

— Мы можем уехать на год, — сказала Авинет, — может, на два. Одна Кхо ведает, сколько времени понадобится нам для победы. Между тем, ты должен быть счастлив, зная, что Лалила здесь в безопасности. И, — Авинет, улыбаясь, выдержала паузу, — ваш ребенок.

— Что?! — вздрогнул Хэдон.

— Да. Гонец сегодня утром сообщил мне, что твоя жена в положении. Лалила ходила в храм — определить, действительно ли она зачала. Над ней тотчас свершили необходимый ритуал и нашли, что она беременна.

Хэдон знал о ее состоянии, но не сознавал, что ее подвергнут проверке. Она выполнялась способом, известным одним лишь жрицам; Хэдон слышал, что ритуал включал в себя жертвоприношение зайца.

— Сугукатет говорит, что пару ночей назад ей снился сон о младенце, — сообщила Авинет. — Вот почему она позвала Лалилу этим утром в храм. Вероятно, если ее сон не ложный, твоему ребенку выпадет великое предначертание. Но необходимо, чтобы Лалила посетила оракула, тогда мы сможем узнать подробности ее счастливого будущего.

— Ее?

— Сугукатет снилась девочка. Конечно, дитя не обязательно твое. Мой отец изнасиловал Лалилу незадолго до того, как спас ее. Пожалуй, излишне напоминать тебе про это. А промедли она еще пару минут и не прикончи этого бандитского главаря, сомнений в отцовстве прибавилось бы.

Хэдон едва сдержался, чтобы в ярости не ударить Авинет:

— На этой земле не очень многие могут с уверенностью сказать, кто их отец. Это не имеет значения.

— Хорошо, что у Лалилы был ребенок до того, как она вышла за тебя, — проговорила Авинет. — В противном случае, ей пришлось бы следовать древнему обычаю.

Она намекала на святых проституток. Все женщины, не зачавшие ко времени первого замужества и не рожавшие вовсе, отправлялись в храм — месяц им надлежало быть святыми проститутками. Зачатие как результат этого месячного статуса считалось священным. Теоретически бог вселялся в тело оплодотворенной женщины во время полового сношения. Бог считался отцом ребенка. Это была великая честь для семьи.

Хотя древние абсолютно буквально верили во все это, теперь-то уже понимали, что ответственность за зачатие несет мужская сперма. Но тысячелетняя традиция осталась, а реальность игнорировалась. Служители Кхо утверждали, что это не имеет значения. Бог по-прежнему владеет телом мужчины и, следовательно, сперма метафизически его, хотя физически принадлежит отцу-человеку.

Жрецы Ресу, Пламенеющего Бога, считали, что эта догма ошибочна. Если Минрут одержит победу, древний обычай, очевидно, запретят; это станет первым шагом к подчинению женщин мужчинам. По существу Минрут в столице уже отменил многие обычаи и законы касательно равенства — некоторые полагают — превосходства женщин. Для этого оказалось необходимым казнить многих несогласных женщин и мужчин — для примера.

Сопротивлялись новому порядку преимущественно в сельских районах. Фермеры и рыбаки отличались большей консервативностью, упорством, противясь переменам; особенно упрямы они были, когда дело касалось их религии. Городские жители были более уступчивы, хотя даже они решительно противились действиям Короля и жрецов, пока многих протестовавших не повесили публично.

— Оракул сегодня вечером будет вещать от имени Кхо, — сообщила Авинет. — Сугукатет и я будем присутствовать. Ты тоже должен быть. Оракул говорила о тебе, что конечно же означает, что ты не откажешься от приглашения.

— Я непременно приду, — ответил Хэдон.

Остаток дня Хэдон был печален. В итоге он плохо выполнил отбив во время тренировки с деревянными мечами. Несмотря на молодость, он был лучшим фехтовальщиком в личной охране Королевы, состоявшей из многоопытных воинов. Но на сей раз ему не удалось должным образом собраться, он проиграл по уколам соперникам, над которыми всегда брал верх.

Авинет, следившая за показательными боями, улыбалась всякий раз, когда Хэдон проигрывал.

12.

Храм Кхо располагался на высоком холме к северу от города. Храм окружали могучие дубы, говорили, что некоторым из них уже тысяча лет. Круглое строение венчалось куполом; строили его из массивных мраморных блоков, доставленных через горный перевал более восьми веков назад. Пройдя через вход, состоящий из девяти стен, Хэдон и Лалила оказались в зале, украшенном фресками, выполненными в холодно-голубых и светло-красных тонах; на фресках изображались стадии создания мира богиней Кхо. В центре зала стоял большой бронзовый треножник; бронзовый предмет, похожий по форме на колокол, пристроился на верху треножника, испуская сквозь боковые отверстия облака горячего фимиама. Сквозь круглый дверной проем справа Хэдон разглядел комнату святых проституток. Она была разгорожена на каморки легкими деревянными стенами, выкрашенными в алый и голубой цвета. В центре зала — колонна, вокруг которой в ожидании стояли женщины. Несколько мужчин беседовали с ними, среди них Пага и Кебивейбес. Человечек, дожидавшийся своей очереди, улыбался. Он взял за руку блондинку, едва ли не вдвое выше себя, и повел ее в комнату. Потолок в следующей комнате — подобно соотношению роста блондинки и человечка — был в два раза выше, чем в первой. Здесь посередине о девяти ножках стоял приземистый аналой. В третьей комнате подставку для богослужебных книг поддерживали двенадцать ножек; потолок в ней вознесся на высоту троекратно большую, чем в первой. Здесь-то Авинет и главная жрица храма ждали их. Возле них — праздные ночные телохранители Королевы.

Сугукатет кивком головы велела Хэдону и Лалиле следовать за ней. Следующее помещение — святая святых — оказалось просторным, овальной формы. Пол вымощен белой плиткой в винтообразном рисунке многоцветной мозаики. Спираль начиналась в центре пола и длилась линией из двенадцатисторонних частей; на каждой нарисована маленькая сцена, отображающая великое историческое событие. Спираль вилась плотными изгибами, круг за кругом, внешней частью почти касаясь стен с трех сторон.

Спираль завершалась спокойным некрашеным квадратом как раз перед пьедесталом, на котором располагалась статуя Кхо. Она была из мрамора, оправленного слоновой костью, украшенной резьбой. Корона из золота, каждую из ее двенадцати граней дополняли серебряные аксессуары, выполненные в виде маленьких щитов, с множеством бриллиантов. Глаза Кхо — однотонно голубые. Нагая, в правой руке Кхо держала рог изобилия, набитый снопами проса, в левой — серп, орудие жатвы или, как это бывало у коренных жителей этой долины, — оружие для сражений.

Кроме Хэдона и трех женщин, в огромном зале никого не было. В безмолвии они остановились в древнем жесте почтительного поклонения.. Оплывали факелы, опоясавшие зал. На стене плясали тени и некто в белом выглядывал из-за пьедестала божества.

Главная жрица произнесла: “Снимем наши облачения. Пред гласом богини всякий должен предстать обнаженным”.

Они сбросили одежды, оставив их за собой на полу. Сугукатет провела всех вперед. Облаченная в белое фигура появилась из-за пьедестала статуи, неся трехногий дубовый табурет. Она поставила его перед статуей и сняла одеяние. Это оказалась очень старая женщина, седая и сморщенная, с ненормально расширенными зрачками; от ее дыхания распространялся неприятно-кислый запах.

Хэдон приметил отверстие в полу перед самым табуретом. Едва старуха взобралась на высокий табурет, из отверстия начал подниматься дым — сначала голубоватый, почти прозрачный, но как только колдунья, закрыв глаза, затянула песнопение, он сделался плотнее. Дым поднимался к отверстию, скрытому в полумраке куполообразного свода. Его щупальца, закручиваясь, обвивали все. Хэдон закашлялся, вдохнув тяжелый, сладковатый и неведомый ему запах.

Старуха, раскачиваясь, продолжала петь на старинном языке обряда. Хэдон придвинулся к Лалиле, жрица знаком велела ему вернуться на прежнее место.

Взяв Лалилу за руку, она поднялась с ней на возвышение, где располагалась жрица-прорицательница. Затем сделал три шага назад, остановившись возле Авинет.

Дым более не струился из отверстия. Мрак, казалось, сгущался, вытекая откуда-то из основания стен. Неожиданно Хэдон почувствовал холод. Прохладный прежде, когда они входили, воздух сделался теперь морозным. Хэдон дрожал, стуча зубами. Авинет оглянулась — выражение лица раздосадованное. Он сжал зубы, но никак не мог побороть озноб.

Теперь тени и впрямь приближались. Они подползали ближе, одновременно надвигаясь на факелы. Вскоре, подбираясь к потолку, они уже окутали факелы непроглядным покрывалом, не имея сил погасить их, но делая свет слабым и далеким.

Внезапно сделалось трудно дышать, а сердце, и до того сильно стучавшее, словно устремилось за кем-то в погоню. Богиня Кхо зашевелилась!

Нет, это оказалось лишь его воображением. Статуя оставалась недвижно-каменной, она не сделала ни шага навстречу ему.

Хотя в этом он не был уверен. Предметы, за которыми он наблюдал украдкой, были расплывчатыми, вытянутыми. Когда же он повернулся, чтобы посмотреть прямо, они вновь обрели обычный вид.

Хэдон отскочил, издав сдавленный крик, — над головой его промелькнул серп — неясным очертанием, отбросившим стремительную тень. Мелькнул и исчез. Но Хэдон слышал свист рассекаемого воздуха.

Но Кхо не двигалась.

Так ли это? Пустые лазуревые глаза, казалось, стали светлыми, словно живыми. Золотые вспышки проплыли сквозь них, затем сошлись в три концентрические окружности. Они начали вращаться, сперва медленно, затем ускоряясь, закручиваясь и закручиваясь, потом превращаясь в сплошные золотые сферы, пылающие словно звезды.

Ноги его задрожали, живот свело. Гениталии напряглись. Пол, словно лед, холодил ноги, холодный ветер дул в спину. Хэдон упал на колени, воскликнув: “Великая Кхо! Пощади меня!”

Женщины не обращали на него внимания, глаза их неотрывно уставились на прорицательницу.

Теперь она пронзительно кричала, слюна вылетала изо рта, глаза лезли из орбит, костлявые руки простерты во все стороны, словно у грифа.

Внезапно жрица бросилась вперед, с глухим стуком свалившись на пол.

Дым развеялся; через минуту уже не поднимаясь с пола. Тени отступили, холод исчез. Хэдон, еще в трепете, встал на ноги. Женщины оставались неподвижны, хотя старухе-колдунье явно требовалось внимание. Из носа и рта ее текла кровь.

Вскоре приблизилась верховная жрица и опустилась на колено подле старухи. Она пощупала ее пульс, заглянула в глаза. Затем поднялась, громко объявив: “Прорицательница мертва! Она не смогла более выносить присутствие Богини!”

Авинет, бледность которой проступила даже сквозь темную косметику, посмотрела на Хэдона большими черными глазами:

— Великая Кхо действительно возложила тяжелую ношу на твою неродившуюся дочь, — промолвила она. — Тяжкую ношу, но счастливую!

Лалила обратила к Хэдону белое, как мел, лицо; за какие-то несколько минут вокруг глаз появились темные круги.

— Что она сказала? — вскричала она.

Сугукатет сказала:

— Твое дитя станет великой жрицей! Или ее ждет короткая и ужасная жизнь! Ей суждено стать спасителем города и основателем династии, которая будет длиться двенадцать тысяч лет! Или она погибнет совсем молодой — самой несчастной из всех живущих!

— Это зависит от того, родится или нет она в городе твоих предков, Хэдон, — сказала Авинет. Если малютка появится на свет там, в Опаре, она действительно будет счастлива! Если же нет — ее ждут жестокие страдания, и она рано отправится в мрачный дом наводящей ужас Сисискен!

Издав короткий резкий вопль, Лалила рухнула на колени, сотрясаясь в рыданиях.

Хэдон, потрясенный, не мог произнести ни слова. Да и какой смысл спорить? Сама Кхо сказала.

Лалила подняла голову; слезы струились на грудь.

— Что еще пророчила Она?

— Многое. Но мы не вправе говорить что-то тебе или кому-либо другому. Тайны Кхо должны храниться в моем сердце и сердце верховной жрицы.

— Значит, — медленно проговорил Хэдон, — Лалила должна отправиться в Опар.

— Это зависит от нее — Колдуньи с моря, сказал Сугукатет. Никто не в силах заставить. Но если она любит свое дитя…

— Позволят ли Хэдону сопровождать меня? — вскрикнула Лалила.

— Нет! — громко отрезала Авинет. — Он должен оставаться здесь или последовать за мной, куда бы я ни отправилась! Он мой телохранитель, поклявшийся сопровождать меня повсюду, поклявшийся сражаться за меня, пока не умрет Минрут и я не займу трон во дворце Кхокарсы!

Хэдон молчал. Авинет улыбнулась. Его охватила глубокая печаль, и он продолжал бы предаваться ей, не произойди что-то странное. Сугукатет, главная жрица, кивнула и ободряюще улыбнулась ему. Она втайне шепнула Авинет — нет, но что значило это отрицание, Хэдону было неведомо.

13.

Пага, по обычаю, был настроен скептически:

— Будущее непредсказуемо, — изрек он. — Если бы его можно было предвещать, оказалось бы, что оно столь же неизменно, как и прошлое. А это значит: все, что должно произойти, по существу, уже здесь. И следовательно, и ты, и я, и все мы лишены выбора в наших действиях. Нам лишь кажется, что мы поступаем свободно, но на самом деле бессильны порешить по-своему, отлично от того, как приказывает бог. Мы, словно марионетки, в тех представлениях, которые ты, Хэдон, описывал. Куклы, которых дергают за веревочки.

Мы куклы, если будущее действительно раз и навсегда установлено. Но я, например, не верю в это. Если бы я так считал — я бы убил себя.

Хинокли возразил:

— Но ты не смог бы покончить с собой, не будь на то божественной воли.

Здоровый глаз Паги сверкнул, длинные седеющие волосы вокруг рта раздвинулись, обнажив крепкие крупные зубы.

— Правильная мысль, книжник. К тому же — бесспорная. Но давай посмотрим с чисто практической точки зрения и оставим бесполезные рассуждения о пророчествах и о предопределенности будущего. Что мы намерены делать? Или точнее, что мы думаем, что мы собираемся предпринимать? Какой бы ни была правда, мы поступаем так, будто бы обладаем свободной волей.

Компания — Хэдон, Кебивейбес, Хинокли, Пага и Лалила — расположилась вокруг большого круглого стола из полированного дуба в насквозь прокуренной части самой большой в городе таверны. Сосновые щиты, разрисованные сценами рассказов о Бесбедес, богине пчел, отделяли стол от остального помещения, создавая полууединенный уголок. Рев и хохот, и крики с соседних столов обеспечивали им безопасность разговора. Девочку Абет оставили дома под охраной служки храма, которого прислала главная жрица Сугукатет.

Лалила сделала глоток сладкого медового напитка местного приготовления:

— Какое имеет значение, истинно ли это пророчество прорицательницы или оно подстроено? Что касается меня, я вправду верю, что говорила Богиня. Если бы и остальные из нас присутствовали в храме, они бы тоже поверили. Даже Пага, который ничего не принимает за истину, пока не увидит сам — а порою и тогда сомневается — и тот бы уверовал.

Как бы то ни было, очевидно, что Авинет не желает, чтобы я оставалась здесь. Ей угодно, чтобы я как можно быстрее отправилась в путь — в Опар. И в самом деле, если я намерена попасть туда до рождения ребенка, надо уезжать.

— Весьма долгое и опасное путешествие, даже если все сложится удачно, — сказал Хэдон. — Сейчас…

Лалила опустила ладонь на его руку.

— Я бы не беспокоилась, если бы ты был моим проводником. Но, увы, это не получится. Авинет решила держать тебя при себе. Я не думаю, что она поступает так, надеясь сделать тебя своим любовником, поскольку я уже не смогу ей мешать.

Она глубоко ненавидит тебя за то, что ты сам не бросился в ее объятья. Авинет злопамятна и хочет разлучить нас. Она связана обещанием, оно удерживает ее от прямых враждебных действий, но никак не остановит от стремления добиться цели хитростью. Она может отрицать, что причиняет нам страдание, на самом деле всячески изощряясь в этом. Убрать меня с дороги, отослать в Опар ради безопасности неродившегося ребенка.

— Я буду с тобой и Абет, куда бы ты не отправилась, — вдохновенно объявил волосатый человечек.

— Лалила, если Королеве не понадобятся мой услуги, — заявил Хинокли, я готов сопровождать тебя до самой Ребхи. У меня там брат, который примет нас, и я смогу найти работу. Сдается мне, что Ребха — самое безопасное место в Империи.

— А я останусь с Хэдоном, — сказал Кебивейбес. — Я должен быть с ним до конца.

— Будем надеяться, что конец наступит нескоро, — засмеялся Хэдон.

Кебивейбес улыбнулся и промолчал. Странствуя по северной саванне, он решил, что Хэдон станет героем его новой эпической поэмы. Он назвал ее Пвамвотхэдон — Песнь о Хэдоне. Отдельные части поэмы он уже сочинил. Бард, аккомпанируя себе на арфе из панциря черепахи, пел эти отрывки на рыночных площадях, тавернах и в залах великих жриц. Поэма охватывала события от отъезда Хэдона из Опара на Великие Игры в Кхокарсе до его противостояния солдатам Минрута внутри ущелья.

Кебивейбес предусмотрительно воздержался от исполнения последней части. В ней рассказывалось о спасении Хэдоном Королевы Авинет и об обещании, которое он буквально вынудил Авинет дать ему. Хотя личности бардов считались неприкосновенными, они отнюдь не всегда оказывались огражденными от возмездия.

Никто, как бы высоко он ни вознесся, не осмелился бы на прямое открытое мщение, но и с бардом, оскорбившим высокое лицо, могло стрястись нечто непредвиденное. С ним или с ней мог произойти несчастный случай, они могли просто исчезнуть — навсегда. А то, что Богиня накажет убийцу, служило слабым утешением убиенным.

— К чему решать, кто с кем отправится, — сказал Пага, — если Хэдон тоже отбывает в Опар?

— Как я могу это сделать? — воскликнул Хэдон. — Я же поклялся охранять жизнь Авинет, пока она не окажется в безопасности на своем троне во дворце Кхокарсы.

— Но Авинет обещала не причинять нам вреда, — сказала Лалила. — Теперь же она заботится о том, чтобы мы расстались и чтобы я пустилась в опасное путешествие в Опар. Она нарушила свое слово, значит, ты можешь не соблюдать свою клятву.

— Ты же только что говорила, что веришь в божественное прорицание Кхо, которое донесла жрица. Отсюда следует, что Авинет никоим образом не ответственна за то, что ты должна отправиться в Опар.

— Да, она не причем, — согласилась Лалила. — Но она в ответе за то, что заставляет тебя остаться здесь. Если Богиня желает, чтобы я отправилась в Опар, чтобы наше дитя жило долго и счастливо, Она несомненно хочет, чтобы отец девочки оставался с нами. Особенно еще потому, что отец — герой и сумеет защитить нас в суровой опасности. Вот. Значит, Авинет противится приказаниям Богини.

Хэдон улыбнулся:

— Не знаю, кто более преуспел в логических рассуждениях — ты или Авинет.

— Пытаться объяснить намерения и поступки — это вторая натура женщины, — заявил Пага. — Посмотрите, вы оба. Хэдон утверждает, будто Сугукатет заявила, что сама Авинет никуда не собирается уезжать! Ты же знаешь, зачем ей выступать против Королевы, пусть и тайно. Но ты утверждаешь, будто она действительно сказала, что у Королевы нет намерения куда-то отправляться. Если это правда, почему ты не услышал об этом от Сугукатет? Прошло уже три дня!

— Не знаю, — проронил Хэдон. — Но жрицы редко поступают поспешно. Она даст нам знать, когда сочтет, что пришло время действовать.

— Ей следовало бы сделать это скорее, — вмешался Хинокли. — Я слышал, что Авинет покидает долину через неделю и отправляется в Дитбет.

— Что? Ты слышал это? Где? Кто высосал такие сведения из сосков Великой Кхо?! Они могли быть известны лишь самым приближенным… Не обращайте внимания — мне не следовало произносить это. Но если уж ты слышал, скажи, кто еще знает? Кто сказал тебе?

— Служанка, которая меняет простыни в моей спальне, — сказал книжник. — Я склонил ее, скажем так, к небольшой дополнительной услуге; потом в разговоре она призналась, что нечаянно подслушала, как дворецкий говорил старшему слуге, что королевский отряд отправляется в пределах десяти дней.

Хэдон стукнул кулаком по столу так, что из кружек выплеснулся медовый напиток.

— Никому больше не говори об этом, Хинокли! Вы все держите язык за зубами! Представляете, что произойдет, если Авинет обнаружит, что кто-то из ее служителей столь болтлив? Каждого подвергнут усиленному допросу. Под усиленным я понимаю пытки! Допросят тебя, Хинокли, служанку, дворецкого и старшего слугу и выйдут на источник утечки. И никто из нас не будет в безопасности, хотя мы услышали эту тайну от тебя. Меня она, возможно, и не тронет, если я расскажу ей все. Но она непременно воспользуется поводом, чтобы запереть под замок тебя, Лалила. Авинет не станет причинять тебе физических страданий, поскольку очевидно, что ты не замешана в распространении сведений. Однако тебя содержали бы в одиночном заключении, чтобы ты не могла это сделать. Я вообще лишился бы возможности тебя видеть. Тебя освободили бы и отослали в Опар, после того, как отбыла бы вся королевская свита с охраной.

Лалила побледнела. Остальные тоже не выглядели слишком бодрыми и румяными даже в красноватом свете.

— Но если я не доложу обо всем, то меня сочтут предателем, нарушившим долг, — продолжал Хэдон. — Но как я могу это сделать? Все вы окажетесь в серьезной опасности, и я, наверняка, никогда более не увижу Лалилу!

Он тяжело вздохнул.

— Разве нет выхода? — сказала Лалила, погладив его руку. — Пошли ей анонимную записку с предупреждением. Но не указывай источник своих сведений. Так ты исполнишь свой долг и сумеешь уберечь невинных людей.

— Невинных людей? — повторил Хэдон.

— Кому известно, кто виновен, а кто нет? Возможно, среди ее слуг и нет виновного. Авинет сама могла обронить слово своим камеристкам, а одна из них — проговориться своему любовнику. Но будьте уверены, у Минрута здесь повсюду глаза и уши. Если его шпионы узнают, что Авинет покидает долину, они не спустят с нее глаз. И, когда она уже окажется в пути в сопровождении относительно небольшой охраны, на Королеву можно будет напасть.

— Значит, напиши ей анонимно, что ей надо изменить планы, что она не должна никого посвящать об этом изменении до самого последнего момента, — вмешался Хинокли.

— Легче сказать, чем сделать, — вздохнул Хэдон. — А как доставить Авинет записку? Любого посыльного задержат и заставят назвать того, кто послал ее. Можно держать пари.

— Напиши записку, — сказала Лалила. — А я позабочусь, чтобы она попала в почтовую систему храма. Сугукатет просила навестить ее завтра утром. Не знаю — зачем, но подозреваю, она скажет мне, какие у нее намерения в отношении нас с тобой, Хэдон. В любом случае я опущу послание в корзину для пожертвований, которая висит у входа в зал святых проституток.

— Плохо, что я вынужден прибегать к таким окольным путям. Вот было бы здорово иметь возможность прямо явиться к Авинет и сказать ей, что ей грозит опасность.

— Ты уже не юноша и должен знать, как устроен мир, — сказал Хинокли.

— Да, я понимаю, — кивнул Хэдон. — Но это не мешает мне порою высказывать его неприятие.

— Герои не жалуются, — засмеялся бард.

— Герои живут только в песнях и легендах, — Хэдон отодвинул стул и поднялся. — Герои — это люди, которым довелось более или менее удачно поступать в опасных ситуациях, при этом им посчастливилось привлечь внимание певца или рассказчика. На каждого воспетого героя наберется сотня забытых. Как бы то ни было, меня утомила болтовня о героях!

На следующий день Хэдон чувствовал себя значительно лучше. Он написал записку и отдал ее Лалиле, которая вместе с Абет направилась в храм, в то время, как Хэдон облачился в форменную одежду нуматену, стражника Королевы. Он носил высокую треугольную шляпу, округлую наверху, с пером африканского коршуна-рыболова. На шее — четки: сто сорок четыре девятигранные бусинки из голубого янтаря. На плечи накинут платок, плетенный из волокон папируса; по кайме платка раскачивались двадцать четыре кожаные кисточки, каждая трижды стянута узлом. Они символизировали самые большие города Империи Кхокарсы.

На бритой груди Хэдона была нарисована стилизованная голова рыжего лесного муравья — его тотем, кстати обозначающий еще и место рождения Хэдона, поскольку это существо обитало только в Опаре.

Широкий пояс из кожи леопарда поддерживал полосатый килт из меха медоеда.

На поясе справа висели также ножны из шкуры носорога для метательного ножа. Слева — деревянный держатель, в котором покоился его меч нуматену. Щель “впускала” клинок лишь до половины длины, до его широкой части. А слегка заостренная, с тупым лезвием половина блестела над держателем.

Таким образом Хэдон, подобно всем другим облаченным в форму нуматену Королевы, должен был поддерживать меч левой рукой за эфес. Но он уже привык — лишь нуматену носили оружие таким образом — это было почетно.

Хэдон унаследовал меч от отца. Кумин был нуматену; он нанялся на службу к правителям Опара, хотя являлся уроженцем Дитбета. Женился Кумин на Фенет, дочери горного мастера. У нее родилось семеро детей, но лишь трое достигли зрелого возраста. Первый ребенок был создан именем Ресу, Пламенеющего Бога; ребенок был зачат в тот месяц, когда Фенет посвятила свое тело божественному храму. Дитя скончалось от лихорадки.

Когда уже появился на свет Хэдон — седьмой ребенок Фенет, его отец потерял руку в сражении с пиратами в обширном подземном комплексе под городом. Его Король вскоре тоже погиб, а вдова короля, Фебха избрала новым правителем Гамори и сделала его своим супругом.

Кумин намеревался покончить жизнь самоубийством — обычное действие, которое предпринимают покалеченные нуматену — но потом передумал. Вместо этого он стал работать подметальщиком полов в Храме Золотой Кхо в Опаре.

Детство его с той поры проходило в бедности. И ему пришлось перенести множество унижений из-за изменения социального положения отца. Но отец учил сына быть гордым и сносить все во имя достойной цели. Его дядя, Фимет, наверное, величайший фехтовальщик Империи, учил Хэдона в пору юности всему, что знал о тену.

Хэдону после победы на Малых Играх в Опаре передали меч отца. Формально Кумин более не был нуматену, но у Кумина оставалось право передать свое оружие любому, кого он сочтет того заслуживающим. Хэдон же, хотя и мог пользоваться мечом по праву наследования, в нуматену посвящен не был; согласно обычаю, ему давался определенный срок после приобретения меча доказать свое право на него. Если ему это удавалось, его могли принять в весьма вольно организованную гильдию нуматену. Не менее дюжины раз он подтверждал свое право и прошел церемонию посвящения сразу же, как попал в эту долину.

Он ожидал, что его сделают командиром охраны. В конечном итоге, если бы его не обманули, он должен был стать мужем Авинет и, следовательно, правителем Кхокарсы. Минимум, что она могла сделать — это назначить его командиром своей личной охраны. Но вместо этого, ему присвоили чин лейтенанта; сразу за ним старшим по званию был капитан Новитен, тридцатипятилетний ветеран.

В иных обстоятельствах Хэдон счел бы себя обиженным и оскорбленным. Сейчас же его волновали лишь две вещи: доставить Лалилу в Опар и позаботиться о том, чтобы самому сопровождать ее.

Размышляя о том, как ему осуществить это, не нарушая клятвы, он бродил по городу Аквафи — сначала мимо замка Ресу — большого квадратного строения из гранита, увенчанного по углам минаретами в форме фаллоса.

Четверо жрецов стояли, беседуя, в портике с колоннами. На выбритых головах оставался ежик — от лба к загривку; щетина, смазанная орлиным жиром, оставалась жесткой и недвижно прямой.

Они щеголяли пышными бородами и усами — так повелевал декрет Минрута, пренебрегавший древней традицией; но, когда вести о пленении Авинет достигли этой долины, жрецы поспешили вернуться в прежнее “бритое” состояние. Кроме того, они отвергли доктрину о господстве Пламенеющего Бога. Объяснялся ли этот шаг истинной ортодоксальностью или желанием уцелеть — осталось неизвестным. Каков бы ни был мотив — жрецы спасли свою жизнь. Выступи они на стороне Минрута, их разорвали бы на куски разъяренные почитатели Кхо. Храм могли разобрать, а статую Ресу разбить или, доставив в храм Кхо, бросить идола к ее ногам.

Подобные акты осквернения вызвали бы чувство вины у причастных к ним, и ужас у тех, кто не участвовал в зле. Независимо от того, какие разгорелись страсти, Ресу был Богом. Согласно теологической теории он имел равное положение со своей матерью, хотя на практике большинство верующих ставили Кхо впереди. Он был Богом, и поднять разъяренную руку на его священников, статуи и его храмы — это богохульство. Жрицы утверждали, что такое допустимо, что Ресу сам отрекся от тех верующих в него, кто пытался вытеснить его мать. Совершившие богохульство в затмении ярости чувствовали тревогу. В любой момент их могло настигнуть возмездие. Если божественная кара после долгого ожидания не приходила, богохульник реагировал двояко. Один вывод сводился к тому, что жрицы правы: Ресу отрекся от своего народа, поскольку люди хотели вознести его выше матери. Вторая мысль — Ресу, возможно, мертв, если он действительно когда-либо существовал. А если он не существовал, тогда что можно сказать о Кхо?

Лишь немногие осмеливались произнести вслух подобные мысли и публично их никто, конечно же, никто не выражал.

Жрецы стояли, тесно прижавшись друг к дугу. Их развевающиеся рясы надувались ветром. Правые руки, ритуально чистые, перебирали четки, левыми же жрецы активно жестикулировали. Жрецы умолкли на минуту, когда Хэдон, проходя мимо, поздоровался с ними. “О чем они спорят? — подумал он. — Важные темы богословия? Трудности с получением достаточного количества продовольствия в перенаселенной долине? А может, как считают многие, не шпионы ли они, передающие сведения о передвижении Авинет?

Если последнее верно — не его забота. Пусть этим занимается контрразведка Королевы”.

14.

Хэдон, не торопясь, прошел по широкой квадратной базарной площади, окруженной различными правительственными зданиями, храмом Такомим, богини торговли, воров и левшей, замком Бесбедес, богиней пчел и медового напитка, и гимнасиями[2]. В центре площади находился фонтан — широкая чаша из известняка со статуей на пьедестале посередине. Отлитый из бронзы идол изображал местного божка, Аквафи, дающего начало рекам. Существовало поверье, что женщины, не сумевшие зачать, будучи святыми проститутками, могли покончить с бесплодием, испив воды из струи божка. Излечить бесплодие могли и мужчины, но им, наоборот, следовало избегать этого источника воды.

Хэдона мучила жажда, но вместо того, чтобы утолить ее из чаши фонтана, он купил чашку горячей воды, настоянной на розе гибискус. Отпивая понемногу, он смотрел на происходящее вокруг, картины базара всегда вызывали у него интерес. Они были шумными и красочными, их заполняли ремесленники и торговцы, городской люд, фермеры и охотники. К шуму толпы добавлялось кряканье уток в клетках, хрюканье свиней в загонах, мычание прирученных буйволов, лай откормленных на мясо собак в плетеных корзинах, бормотание привязанных к стойкам обезьян в ошейниках, ворон и попугаев, каркающих или хрипящих, лающих охотничьих собак — на продажу, визжание детеныша-леопарда. Повсюду в беспорядке стояли небольшие открытые палатки; купцы на все лады зазывали покупателей. Свежая и сушеная рыба, разделанные свиные туши, говяжья грудинка и задние голяшки, подвешенные за шею неощипанные утки и птицы бойцовской породы, свежие и сваренные вкрутую утиные яйца, караваи хлеба из желудевой муки, возы проса, кувшины и бочки медового напитка, бочонки меда, большие бочки дорогого вина и пива, импортированного как раз перед блокадой; сушеные листья розы гибискус, лекарства и талисманы для лечения угреватости, кариозных зубов, катаракты, оспин, импотенции, геморроя, глаукомы, ожирения, анемии, лихорадки, глистов, нарушений памяти, бессонницы, прострелов, беспричинного страха, ночного недержания мочи, запора, поносов, дурного запаха изо рта, косоглазия, заикания, застенчивости, опухолей, малярии, простуд, чесотки, вшей, брюзгливости, неудач, глухоты и многого, многого другого, накопленного человечеством в бесконечном перечне к 10000 году до рождества Христова, что давало возможность некоторым людям и здесь извлекать выгоду.

Площадь была немощеной. Пыль вилась под ногами, хотя несколько раз в день ее поливали. Пыль поднималась и опускалась, обволакивая всех, кто весь день крутился здесь. Струйки пота полосами промывали запыленные лица. К концу дня тяжелый запах немытых тел, человечьей мочи, собачьих экскрементов, птичьего помета, пролитой и выдыхаемой медовухи, перегар от вина и пива, вонь от загнивающего мяса животных и домашней птицы и рыбы — все это создавало отвратительное зловоние. Однако, похоже, это зловоние не отпугивало насекомых. Эти “ароматы” сопровождали их всю жизнь — точно так же, как и тысячи мух — вьющихся вокруг, жужжащих, ползающих по мясу, испражнениям и лицам.

Хэдон допил чай из розы гибискус и пошел дальше, останавливаясь, праздно оглядывая товары, подслушивая разговоры — убивая время в ожидании окончания встречи Лалилы с главной жрицей. Наконец, внимание его привлек человек, лишь несколько минут назад появившийся на базаре. В нем было около шести футов трех дюймов роста — фигура, которая в любое время вряд ли осталась бы незамеченной. Хэдон и сам был ростом шесть футов — самый высокий человек в Опаре. Хэдон несколько огорчился, когда, прибыв в столицу Кхокарсы, обнаружил, что он отнюдь не самый высокий человек в Империи. Тем не менее, лишь немногие могли смотреть на него “свысока”.

Незнакомец вышел из боковой улицы уверенным, широким шагом. Голову он держал высоко и горделиво, напоминая манерой орла, когда тот поворачивает голову, глядя по сторонам. Волосы у него были длинные, прямые и аспидно-черной челкой закрывали лоб, на несколько дюймов не доходя до бровей. Приблизившись, Хэдон разглядел большие, широко расставленные темно-серые глаза мужчины. Смотрели они необычно, беспокойный взгляд словно пронизывал и видел невидимое.

Лицо привлекательное, хотя и не совсем пропорциональное. Нос небольшой, прямой, верхняя губа — короткая, на квадратном подбородке — глубокая ямочка. Широкой кости, мускулистый незнакомец скорее напоминал леопарда, чем льва.

На нем не было ничего, кроме набедренной повязки из шкуры антилопы, что позволило Хэдону предположить, что он, должно быть, с гор, поскольку эти люди летом почти не носили одежды. С другой стороны, обитатели гор носили шкуры местных животных, а антилопы в этом краю не водились. Он был вооружен лишь большим ножом с длинной рукоятью на кожаном поясе.

Ступни голых ног огрубели не менее, чем на полдюйма.

Незнакомец неторопливо прогуливался, время от времени встречаясь глазами с Хэдоном. Хэдон не хотел выказывать излишний интерес и тут же отводил взгляд. И многие другие на базаре смотрели на чужака. Его рост привлекал внимание, но того, что человек неизвестный — вполне достаточно, чтобы притягивать любопытные взгляды и бормотать про себя. В каждом люди подозревали шпиона, особенно потому, что Королева назначила высокие вознаграждения за информацию о вражеских агентах.

Незнакомец отошел, остановился отведать чая из розы гибискус, разгрыз несколько орехов, посмотрел кукольное представление. Затем он приглядел тенистое место под крышей палатки, где торговали зайчатиной, и присел на корточки. Он так долго оставался недвижен, лишь отгонял мух от лица, что Хэдон начал терять к нему интерес. Парень столь неординарной внешности, по всей вероятности, обычный охотник. Он спустился с гор взглянуть на достопримечательности и, возможно, поглазеть на разнообразные аттракционы. Он не производил впечатление человека при деньгах; несколько истраченных монет он извлек из небольшого плоского кошелька на поясе. Но возжелай он женщину, деньги ему были бы ни к чему. В мужчину такого сложения и внешности вцепились бы святые проститутки. Единственная трудность состояла бы в том, где добыть комнатенку.

Хэдон рассмеялся при этой мысли, и тут он увидел пятерых горцев, подошедших к незнакомцу. На них были шапки из меха медоеда, увенчанные головами этих животных и набедренные повязки и башмаки из лисьей кожи, на голени зашнурованные по диагонали. На голой груди и лбах пришельцев нарисована стилизованная голова медоеда. За спинами у них висели кожаные мешки, в руках длинные пики с бронзовыми наконечниками. Короткие мечи и ножи — в ножнах на поясе.

Движимый более всего любопытством, Хэдон подошел немного поближе. Незнакомец не поднялся, а, улыбаясь, смотрел, задрав голову, на горцев, о чем-то спрашивающих его. Хэдон подошел еще ближе и теперь мог слышать разговор. А еще мог почувствовать запах дыма, пропитавшего барсучьи шкуры, давно немытых тел, прогорклого барсучьего жира, которым смазывались волосы, и сладковатого духа медовухи.

— Нам вроде как любопытно, — сказал один из горцев. — Никогда не доводилось видеть в этих краях охотника, похожего на тебя. Если ты и впрямь охотник.

— Я охотник, — медленно произнес незнакомец низким голосом.

— Только нездешний, — сказал горец. Он покачивался и моргал налитыми кровью глазами. — Я знаю любой выговор людей в этой долине, знаю, как по-всякому говорят в этих горах. Никто не болтает так забавно, как ты.

— Очень жаль, — ответил незнакомец. — Однако, это не твоя забота.

— Неужели? — включился другой охотник. — Сейчас…

— Сейчас дело любого — дело всех. — Агенты Минрута повсюду, и люди Авинет смотрят в оба. Ты доложился командиру гарнизона?

— Не знал, что это необходимо, — сказал незнакомец. — Я сделаю это. Когда появится такое желание.

Он взглянул на Хэдона:

— Нуматену, сын Красного Муравья, гражданин Опара. Вероятно, ты сможешь сказать мне, правду ли говорят эти барсуки. Обязан ли я зарегистрировать свое временное пребывание в местном гарнизоне?

— Если ты прибыл сюда впервые — да, — подтвердил Хэдон. — Очевидно, ты не бывал здесь прежде?

Первый горец, высокий, плотно скроенный мужчина с копной каштановых волос, тронутых сединой, присел на корточки и наклонился, разглядывая нож, висевший на боку незнакомца.

— Эй! Послушай! Это же не бронза! Это железо! Клянусь Ренамам, это железо, но такого железа я никогда не видел!

Примерно на дюйм блестящее серое лезвие выходило из ножен — это Хэдон заметил.

— Не сталь ли это, приятель? — спросил он. — Мой собственный меч сделан из углеродистого железа, но мне приходилось видеть меч, изготовленный из углеродистого железа в сплаве с никелем и закаленным до огромной твердости. Он удерживал заточку как ни один другой металл. У Квазина, моего кузена — ты, возможно, слышал о нем — был боевой топор, сделанный из самого прочного железа, какое я когда-либо видел. Его взяли от упавшей звезды. Должно быть, это металл, используемый богами.

— Это, скорей всего, топор Ви, выделанный одноглазым волосатым человечком по имени Паг, — сказал незнакомец. — Как он попал в руки этого Квазина?

Хэдон крайне удивился этому ответу. Нет, этот незнакомец не охотник с гор, не ведающий о том, что творится за пределами долины. Более того, его речь не похожа на речь жителя Кхокарсы. Того фонетический строй языка непременно заставил бы добавить а к имени Паг. Но откуда этому парню знать, что Паг — это истинное имя человечка?

Замолчавший на минуту Хэдон внимательно смотрел на незнакомца. В это мгновение внушительных размеров горец быстро вскочил на ноги, едва не потеряв равновесие и пытаясь схватить незнакомца за запястье. Однако неудачно — сероглазый парень отступил назад.

— Послушай, — бросил горец. — Где ты раздобыл такой нож? Ты не похож ни на богача, ни на нуматену. Ты, должно быть, украл его!

— Нож принадлежал моему отцу, — сказал сероглазый. — Однако, я не обязан отчитываться ни перед тобой, ни перед кем-то еще.

Он бросил взгляд по сторонам. Горцы полукругом сошлись перед ним. Отступить некуда. Позади торговая палатка.

Хэдон вышел вперед:

— Он прав. Его единственная обязанность — явиться на командный пост. Он не обязан отвечать на ваши вопросы.

— Да? — воззрился на Хэдона рослый охотник.

— А если мы отпустим его, как нам знать, что он прибудет туда? Что помешает ему запросто покинуть город и вернуться в свое шпионское гнездо в горах?

— Ты обвинил меня в том, что я вор и шпик, — спокойно сказал незнакомец.

— Да? Ну и что?

Другой горец, тощий, одноглазый, с торчащими вперед зубами, сломанным носом предложил:

— Отдай-ка лучше нам свой нож, ты, безтотемный человек. И мы забудем оскорбления.

Серые глаза расширились. Но он ничего не ответил. Теперь Хэдон понял, что они хотели. Их не заботило, соглядатай он или нет, они жаждали завладеть его ножом. И ради этого они не остановятся, если им придется убить незнакомца. В конце концов, его никто не знает, а следовательно, он подозрителен. На нем нет знака тотема, чтобы привлечь друзей на свою защиту.

Хэдон сказал:

— Этот человек совсем не обязан отдавать вам свой нож. У вас нет здесь власти, оставьте его. Я сам доставлю его на пост.

— Он шпион и вор! — завопил здоровенный охотник. — Отдавай нож, босяк! Или, клянусь Самой Великой Барсучихой, мы отнимем его!

Двое горцев повернулись к Хэдону, сжимая копья в боевом положении.

— А ты давай-ка иди своей дорогой и не суй нос не в свое дело, нуматену, — бросил один из них. — Мы позаботимся об этом грязном шпике.

Благодарю за желание защитить меня, — обратился незнакомец к Хэдону. — Но вы избежите неприятностей и кровопролития, если позволите мне самому все уладить.

Человек определенно говорил на странном кхокарсане, его манеры и язык не соответствовали диковатому внешнему виду. Он производил впечатление весьма образованного человека из высшего общества.

— Я не позволю паршивым околачивателям желудей помыкать собой, — сказал Хэдон. — Он пока не вынимал меч, еще надеясь прогнать горцев прочь. Если он извлечет оружие из ножен, его придется пустить в ход.

— Околачиватели желудей! — возопил ближайший к Хэдону горец, выпучив глаза и наливаясь кровью. — Как?! Ты, хлыщ из большого города, я покажу тебе, кто околачиватель желудей! — Он сделал выпад.

Хэдон выхватил меч в тот миг, когда горец кончал свою речь. Меч отрубил бронзовый листообразной формы наконечник, сделал еще заход и лишил охотника левой руки. Потом он резко повернулся кругом, доведя удар до конца цикла, повторил взмах, ударом напрочь отрубая верхнюю часть копья у другого обидчика. Тот отбросил древко и со всех ног помчался к базару, взывая о помощи.

Все действо заняло секунд шесть. Трое горцев мертвые лежали на земле. У двоих были перерезаны горла; у третьего виднелась кровавая рана на месте солнечного сплетения. Незнакомец обтер нож об одежду верзилы и втолкнул его в ножны. Затем, выпрямившись, сердитым жестом отбросил со лба пряди волос. Хэдон мельком заметил у него тонкий шрам, который начинался как раз над левым глазом, пересекал макушку головы и заканчивался над правым ухом.

— Все это получилось очень глупо, — сказал он. — Я пытался избежать этого, но они настаивали.

— Не стоит особо переживать, — заметил Хэдон. — Горцы сами были зачинщиками. Я могу засвидетельствовать. Кое-кому из их рода непременно захочется отомстить. Эти люди, знаете ли, придерживаются старых обычаев. Они, несомненно, хотели вас ограбить, может, родственники примут это во внимание.

— Нож был лишь предлогом, — сказал незнакомец. — Они знали, что я стал очевидцем преступления, которое они совершили пару дней назад в горах к северо-востоку отсюда. Я шел по тропе, когда услышал крики. Я забрался в заросли и незаметно крался за этими горцами. Они перерезали горло фермеру и двум его детям и насиловали его жену либо пытались это сделать. Горцы были настолько пьяны, что никто из них не мог управиться… Тогда они и ей перерезали горло и, шатаясь, удалились прочь со своей жалкой награбленной добычей. Я вышел из чащи взглянуть на убитых, а одного из убийц дернула нелегкая оглянуться, и он заметил меня. Я пришел сюда — и мы снова встретились. Дальше вы сами все видели.

Хэдон бросил взгляд в северный угол базарной площади. Вслед за уцелевшим охотником толпа полицейских вываливалась из здания полиции. Горец что-то выкрикивал, указывая на Хэдона и незнакомца. После короткого совещания полисмены быстро направились к ним; горец трусил впереди, вертя головой и, очевидно, торопя стражей порядка.

“Этот горец либо излишне самонадеян, либо слишком пьян, чтобы соображать о последствиях. — недоумевал Хэдон. — Он же знает, что незнакомец был свидетелем убийств. Какого черта он тащит сюда полицию? Уж не полагает ли он, что его обвинения в шпионаже закроют вопрос об убийстве, опорочат все, что может сказать незнакомец?”

Оно, может, так и произошло бы, но на свою хмельную голову горец явно запамятовал, что Хэдон может показать против него. И если горец полагал, что полицейские арестуют также и Хэдона, он сильно заблуждался.

Хэдон принялся было делиться с незнакомцем своими соображениями, но тот, улыбаясь, сказал:

— Я никакой не шпион, но не могу позволить допрашивать себя.

Говоря это, незнакомец исчез. Хэдон с удивлением смотрел ему вслед. Он никогда не видел, чтобы мужчина бежал так быстро и непринужденно. Казалось, он вовсе не предпринимает никаких усилий, сберегая их для чрезвычайных обстоятельств.

— Он убежал вот туда! — кричал горец.

Полисмены пустились было в погоню, но Хэдон позвал их обратно. Он объяснил, что произошло. Дело кончилось арестом горца и заключением его в тюрьму.

Главный полицейский был почтителен, но тверд:

— Мы не можем удерживать его, пока вы официально не предъявите ему обвинение в неспровоцированном нападении, — заявил он. — В конце концов, мы располагаем лишь заявлением незнакомца об убийстве, если оно действительно имело место. Это могло быть убийство на основе кровной мести; в таком случае пусть это волнует соответствующие тотемы. Пока в качестве свидетеля не предстанет незнакомец, мы ничего не можем сделать. Весьма подозрительно, что он исчез.

— Отнюдь нет, — возразил Хэдон. — Вокруг шпионов поднялась такая истерия, что он, должно быть, посчитал себя в опасности, независимо от своей невиновности. Что же до горца, я действительно обвиняю его в неспровоцированном нападении с целью убийства.

— Есть его слова против ваших, — сказал констебль. — Итак, суд будет простой формальностью. Вы желаете, чтобы его казнили, подвергли избиению или продали в рабство?

— Я передаю суду свое исключительное право выбора наказания. Однако полагаю, что его нельзя продавать в рабство частному лицу. Преступник слишком опасен для этого. В таком случае его следует передать для правительственных работ в группу заключенных, скованных единой цепью.

— Я передам ваши рекомендации суду, — сказал констебль. — Он отдал честь Хэдону и распорядился убрать трупы.

Хэдон покинул рыночную площадь и вернулся в храм Кхо за несколько минут до того, как из него вышла Лалила.

Она выглядела измученной, словно подверглась тяжелому испытанию. Увидев Хэдона, Лалила улыбнулась и вдруг застыла в удивлении. Хэдон взглянул на свои ноги: запекшаяся кровь на них почти скрылась под кучей мух.

— Я и не заметил, — обронил он. По пути в свои комнаты он рассказал ей о случившемся на рыночной площади.

Лалила остановилась, прижав руку к груди.

— Саххиндар! — произнесла она.

— Что?! — выдохнул он. Словно удар неведомой силы прошел по его телу. Потом ощущение нереальности. — Ты же не хочешь сказать, что…?

— У кого еще рост шесть футов и три дюйма, и черные волосы, подстриженные челкой, скрывающие шрам, и серые глаза? И кто еще говорит на старом кхокарсане? У кого еще такой острый нож из такого прочного металла? — Но что ему здесь делать? Может, он что-то хочет узнать про нас, про Абет, Пагу, меня? Он говорил, что будет этим заниматься.

Я видел бога, — почти прошептал Хэдон. — Бога во плоти.

— Он говорил, что он не бог, что он также уязвим для смерти от случайного или преднамеренного убийства, как любой из нас, — сказала Лалила. — Он лишь очень медленно стареет. Я мало что поняла из его слов. Он явился из другого мира.

— Какой бы ни была правда, — решительно сказал Хэдон, — он не имеет к нам отношения, пока не вмешивается в наши дела. И от него зависит дать нам знать об этом. Что сказала тебе Сугукатет?

Лалила огляделась, понизила голос, хотя, казалось, никто не проявлял к ним интереса.

— Она велела ни с кем не делиться тем, что я собираюсь рассказать тебе. Кхо это не понравится. А еще, когда мы остались со старой прорицательницей, она сказала, что Авинет сообщила нам совсем не то, что поведала эта старая женщина. Сугукатет, конечно, все слышала, но Авинет велела ей держать язык за зубами. Жрица чувствует, что Авинет поступает нечестно, она не вправе утаивать слова Кхо, адресованные нам. Сугукатет видит, что Авинет ставит свои личные чувства выше повелений Богини. И в этом Сугукатет находит оправдание тому, что она открыла все сказанное Кхо.

— Что сказала Богиня?

— Я должна как можно скорее уехать в Опар. И тебе надлежит сопровождать меня туда. Только в этом случае нашему будущему ребенку предстоит долгая жизнь и величие.

15.

За час до полуночи отряд покинул трактир “Красный попугай”. Небо затянулось облаками. Только и света — несколько отдаленных факелов ночных патрулей. Все были в плащах, лица закрыты капюшонами, у всех оружие и мешки с провизией.

Абет же спала, устроившись на спине Хинокли. Вела группу жрица, закутанная в черную мантию.

К рассвету они были в горах к северо-западу от города. Группа продолжала подниматься, к полудню достигнув узкого отвесного перевала. Он вывел их в маленькую долину, затем опять подъем и еще более высокая гора.

К сумеркам следующего дня группа поднялась на плато. В лучах заходящего солнца пред ними появилось Кему — Великое Море.

— Надо бы отдохнуть, но останавливаться нельзя, — сказала жрица. — Авинет бросит на ваши поиски целую армию. Она наверняка пошлет солдат через Нотамимкху. Они обрыщут берега к востоку и западу от перевала. Порт в Нотамимкху в блокаде, но это не помешает нам использовать небольшие суда где-то в другом месте.

Жрица вывела группу к краю плато и безмолвным жестом предложила спуститься ниже. Футах в четырехстах у основания утеса сердито вздымались и падали волны в отступающей перед лунным светом темноте. Что-то поблескивало, белело в ней — судно, покачивающееся на якоре в четверти мили от группы.

Жрица подула в костяной свисток в форме головы скаровой рыбы[3]. Из ближней пещеры вышли шестеро мужчин с веревками, блоками и тяжелыми деревянными треногами. Они установили свое оборудование, и вскоре Хэдон спустился, обвязавшись веревкой. Выступ в скале выдавался на несколько ярдов над поверхностью моря. Хэдон ступил на него, выбрался из обвязки, дважды дернул за веревку, следя за тем, как строп пополз вверх. Через пятнадцать минут вся группа, включая жрицу, спустилась на выступ.

Жрица зажгла фонарь “летучую мышь” и теперь раскачивала им, подавая сигнал. Вскоре уже можно было различить неясные очертания гребной шлюпки, спущенной с парусного судна.

За два рейса все, попрощавшись с жрицей, были доставлены на судно. Их тотчас же поместили в тесный трюм, и парусник снялся с якоря. Судно направилось к морю, сперва медленно, затем внезапно набрало скорость, кренясь под бризом.

Утро застало группу в тесном трюме. Судно шло быстрее, чем прежде. В открытый люк вплывал дневной свет На верху лестницы стоял молодой рыжий конопатый парень с голубыми глазами. На нем был коричневый камзол из морской выдры, на груди четки из деревянных бус, на каждой бусинке лик Пикабес — богини моря; и гульфик на панталонах в форме головы африканского коршуна-рыболова. На груди парня висел голубой скелет глубоководной рыбы-ворчуна.

— Капитан Русет к вашим услугам! — сказал он весело. — Выходите! Завтрак — уж какой есть — скоро подадут!

Русет с виду по годам совсем не походил на капитана, хотя Хэдон припомнил. что это звание совсем не обязательно преисполнено важности. Командира на судне с двумя матросами могли величать капитаном. Миссия его была значимой и, несмотря на молодость, он должен был обладать надлежащими знаниями. В противном случае Сугукатет не доверилась бы ему. Они вылезли, зевая, потягиваясь, моргая и, пардон, издавая непристойные звуки. Солнце уже взошло на белесом небе. Море, более угрюмое, чем накануне, катило широкие и высокие волны. С юга виднелись вершины гор вдоль северо-западного побережья острова Кхокарса. Ни одного судна более на всем просторе. Никаких живых существ, кроме нескольких вездесущих датоэким — крупных белых птиц с крючковатыми черными клювами.

С северо-запада дул добрый ветер. Судно почти по прямой шло на восток. Поворотный нос рея был освобожден вправо с помощью канатов, так что ветер наклонил его, отчего судно кренилось под углом, что весьма плохо переносилось “сухопутными” пассажирами. Русета и четырех его матросов это, вроде, не беспокоило.

Один из матросов принес ведерки, наполненные крекером, оладьями из пшеницы-двузернянки, утиными яйцами вкрутую, вяленой говядиной, оливками и вином.

Хэдон взял свое ведерко и сказал державшему румпель Русету:

— Я не моряк, но, похоже, мы идем быстрее любого судна.

— Разве не красавец?! — воскликнул Русет. — Я сконструировал и построил судно сам. И придумал этот треугольный парус. Я назвал его косым парусом в отличие от старого прямого.

— Выглядит весьма фантастически, — должен заметить. — И каковы же его преимущества перед прямым?

— Позволяет плыть против ветра! — гордо улыбаясь, пояснил Русет.

— Против? — Хэдон аж отступил от рыжеволосого. — Это попахивает…

— Колдовством? Дьявольским колдовством?

— Ерунда, друг мой. Подумай-ка, стали бы мне покровительствовать священники великой Кхо, если бы я пользовался дьявольскими силами? Ни в коем разе. — И он продолжал объяснять, как идти против ветра с помощью поворотного нок-рея.

Хэдон слушал внимательно.

— Потрясающе. Когда ты объясняешь, все кажется так просто. Удивительно, что никто прежде не додумался до этого.

Русет вроде сперва рассердился, потом рассмеялся.

— По-видимому, то же самое сказали человеку, который впервые придумал, как получить огонь. Или изготовил медовуху?

— Я постиг принцип этого паруса, когда мне было шестнадцать. Я жил в маленькой рыбацкой деревеньке в северо-западной части острова. Идея явилась ко мне однажды ночью во сне, потому моей заслуги в том не было. Без сомнения, ее ниспослала мне сама Пикабес, хотя сам я много размышлял о парусах и плавании под ними. Как бы то ни было, я бредил косым парусом и в свободное время работал над небольшими образцами. А этого времени у юноши-рыбака, как ты понимаешь, в обрез. Год ушел на то, чтобы построить собственное маленькое судно. И еще месяцы — научиться управлять им.

Рыбаки заинтересовались. Признали, что я могу плавать быстрее, чем они, но заявили, что их вполне устраивают прежние паруса. Я надеялся на удачу и отправился в столицу — получить заключение Департамента Флота. На это понадобилось три месяца. Пришлось ночами работать официантом в трактире. Днями я торчал у входа, ожидая у моря погоды, пока адмирал соблаговолит взглянуть на меня.

На моделях и схемах я показал ему, как работает мое изобретение, и пригласил проделать путешествие на моем маленьком судне.

Мое изобретение произвело революцию. Оно меняло всю историю судостроения. Плавать теперь можно было намного быстрее и легче.

Ну так догадайся, что было дальше.

— Думаю, смогу, — сказал Хэдон. — У меня есть некоторый опыт по части умственных способностей военных.

— Меня прогнали прочь! Этот адмирал, отупевший от пьянства старый селезень, заявил, что я сумасшедший. Что, во-первых, парусная оснастка не будет действовать так, как я утверждаю. А, во-вторых, принцип ее противоречит природе, что богохульство.

Я был в ярости, но и перепугался тоже, поскольку не хотел, чтобы адмирал натравил на меня жрецов Ресу. Я подумывал вернуться домой и, возможно, забыть обо всем таком. А вместо этого отправился в храм Пикабес на маленьком острове недалеко от входа в залив Гахете. Там я показал главной жрице то, что демонстрировал морскому чину. Я объяснил ей, насколько быстрее мое судно может доставлять почту храма. Идея ей понравилась и, говоря короче, я здесь, управляю судном, построенным Храмом Кхо и служащим Авинет. Судно доставит тебя в отдаленный город Южного Моря — Кемувопар. Подумать только! Я никогда не был на материке южнее этого места!

Стоявший невдалеке Хинокли сказал:

— Получается, что это судно может удрать от кого угодно или обогнать любое судно в море?

— Никаких сомнений! — подтвердил Русет. — Душа Ветра оставит позади любой корабль в обоих морях!

— А если ветер ослабнет, как судно уйдет от галеры?

— Увы, никак, — признался Русет. — Останется лишь молиться Пикабес, чтобы она даровала ветер.

Хэдон еще долго толковал с рыжеволосым. Русет сказал, что они пройдут на восток вдоль северного берега острова и остановятся в открытом море милях в десяти— пятнадцати от берега. Большинство патрульных судов Минрута курсируют близко от берега. Поскольку остров Кхокарса остался позади, они поплывут в юго-западном направлении вдоль побережья материка к городу Кетрут.

— В обычных обстоятельствах я направился бы прямо на юго-запад к городу на сваях, Ребха, — сказал Русет. — Но сейчас судно перегружено. Да и пищи до Ребхи нам не хватит; поэтому мы остановимся в деревне в четырехстах милях вверх от Острута. Разумеется, я там никогда не был, но жрицы дали мне инструкции и снабдили рекомендательным письмом к жрицам в Паркуме. Мы запасемся провиантом и повернем к югу на Ребху.

Хэдон поинтересовался, что они предпримут, если деревня окажется окруженной. Русет рассмеялся:

— Ты не очень-то в курсе ситуации на море, мой высокий друг, не так ли? Корабли Минрута растянуты далеко один от другого. У него нет судов для блокады каждой маленькой деревни на побережье даже на самом острове Кхокарса. Сомневаюсь, что у него есть бирема в Кетруте.

— А что известно о Ребхе?

— Ты же был на службе у Авинет, — сказал Русет. — Что ты слышал о Ребхе?

— Ничего, — ответил Хэдон. — Из Ребхи не приходят суда связи. Путь долог, и они всегда исчезают.

— Да, — протянул Русет. — Можно предположить, что флот действительно обладает несколькими крупными судами, базирующимися в Ребхе. Это очень важный порт для пополнения продовольствия и ремонта, если его, конечно, можно назвать портом. Ребха также контролирует южную часть Кему и, в известной мере, пролив Кета.

Дни и ночи проходили спокойно. Погода, в общем, стояла хорошая, хотя случались и дожди, а однажды налетел шквал. Время от времени в отдалении виднелись суда, большей частью, очевидно, торговые галеры или рыболовные суда, перевозящие сухие грузы с материка на остров.

— Ходят слухи, что пиратство опять процветает в этих местах, — сказал Русет. — Этого, несомненно, следовало ожидать. Флот Минрута поглощен войной, ему некогда гоняться за пиратами. Но нам не надо тревожится. Никаким пиратам нас не настичь.

— Если не наступит штиль, — заметил Хинокли.

Русет рассмеялся, однако смех не мог скрыть его беспокойства.

Условия пребывания на судне были не из лучших. Теснота, ночью в каюте слишком душно. Если позволяли погода и море, Хэдон, книжник и бард спали на палубе. Уже через неделю Хэдон стал проявлять нетерпение и раздражительность. Уединиться с Лалилой попросту негде. Они все-таки не гокако, похожие на обезьян рабы в Опаре, которые совокуплялись публично, а часто и скопом. Да и заняться на борту маленького суденышка нечем. Осваивая все премудрости плавания под парусами, Хэдон несколько рассеивал скуку. Не прошла и неделя, а он уже вполне мог подменять матросов.

Ежедневно по два часа Хэдон теперь стоял за штурвалом. Поначалу он нервничал и ошибался, поворачивая на другой галс или продвигаясь против ветра. Русет был начеку, тут же исправлял его просчеты, так что ничего ужасного не происходило.

— Ты уже добрый моряк по хорошей погоде, — улыбнулся Русет. — Посмотрим, каков ты в сильный шторм, хоть я молю Пикабес избавить нас от него.

Хэдон настоял, чтобы и другие мужчины, по возможности, освоили управление судном. Прежде всего, это избавляло от скуки. А во-вторых, вселяло уверенность, что, случись что с матросами, они не станут без толку болтаться под ногами или проявлять беспомощность.

— В будущем мы могли бы сами управлять таким судном. А то и похитить судно и привести его в глубокие воды.

И оттого Хэдон еще настойчивее просил Русета обучать его всем премудростям навигации.

— По солнцу днем и по звездам ночью, — говорил Русет. — К сожалению, небо над Кему часто затянуто тучами, очень много дождей, хотя мне говорили, что здешний климат суше и теплее, чем кажется. Так или иначе, нельзя, определяя путь, слишком часто зависеть от звезд. Магнитный компас — весьма полезная вещь. Правда, мой дед говорит, что на компас не всегда можно положиться в Кемувопаре, Море Опара. Он утверждает, что там по берегам слишком много гор, а в них изобилие железных руд.

— Сомнительно, — заметил Хинокли, и собеседники стали обсуждать другие возможные причины.

Скрашивая времяпровождение, Кебивейбес напевал. Перебирая струны лиры из черепахового панциря, он декламировал любовные песни, хоровые матросские баллады, траурные песни, молитвы и героические поэмы: Песнь о Гахете, Песнь о Римасвет, Песнь о Кетне. Он впервые “опробовал” на них отрывки из сочинения, над которым работал: Песнь о странствиях Хэдона из Опара. Поэтической темой этого сочинения, которым наслаждались слушатели, были рассказы о приключениях Хэдона. Хватало и преувеличений, и искажений. Но Хэдон не протестовал. Поэзия — это дух реальности, а не внешнее сходство. Не возражал он и, слушая, как пылкими словами превозносился он — герой. Скромность не была чтимой добродетелью в Кхокарсе.

Через две недели они стали замечать, что все больше и больше судов теперь появлялось вдалеке. Преобладали все еще рыболовные суда из прибрежных городов и деревень, но число торговых галер пропорционально возрастало. Из-за мятежа приморская торговля значительно сократилась, но отнюдь не меньше стало храбрых пиратов и прочих авантюристов, желавших погреть руки.

Каркум — деревня с пятьюстами жителей, группа хижин с общим двором и длинными вигвамами на сваях за частоколом. Деревня разместилась на краю довольно узкой бухты, образованной двумя скалистыми полуостровами. Русет с предосторожностями провел судно в бухту, готовый тотчас же удрать, если там на якоре стоят какие-либо военные корабли. В проходе хватало места, чтобы он сумел аккуратно развернуться, но, увы, не изменить галс или идти против ветра .

Все вздохнули, увидев лишь четыре больших торговых корабля: два из Кетрута и по одному из Миклемреса и Сивудавы.

Русет провел судно и пришвартовался в доке. Оставив двоих из команды охранять судно, Русет и остальные посетили Храм Кхо. Русет вручил свое рекомендательное письмо, и их хорошо приняли. Главная жрица, Ситха, распорядилась, чтобы судно снабдили продовольствием. Затем она устроила для них неофициальный пир, где выслушала новости из Кхокарсы и поведала новости и слухи, которые накопились за несколько последних месяцев.

Впервые за долгое время Хэдон и Лалила провели ночь вдвоем — на постели, которая не поднималась и не падала, не вращалась и не отклонялась.

Назавтра в полдень они отплыли после непременной ритуальной молитвы, проведенной жрицей.

Присутствовали несколько жрецов из храма Ресу; казалось, они настроены дружелюбно. Жители деревни, как и горожане из Кетрута, объявили о своем нейтралитете, но Хэдон не верил им. Что бы ни говорили, он знал, что жрецы могли послать корабль с известием, что беглецы были здесь. С другой стороны, кому они доставят эти сведения?

К тому времени, когда новости попадут в Кхокарсу, Минрут уже ничего не сможет предпринять. Наверное, какой-нибудь корабль будет стоять где-то недалеко от побережья — ну и что?! Ни одно судно не сможет состязаться в скорости с Душой Ветра.

Однако послание, по-видимому, направят в Ребху. Жрецы могут догадаться или узнать от агентов, что Хэдон везет Лалилу именно туда.

В этом случае он ничего не мог поделать. Хэдон пожал плечами.

Он обдумает возможные варианты, когда они доберутся до места назначения.

16.

Ребха медленно поднималась из-за горизонта на юге. Русет был доволен — еще бы! Ведь в море пришлось болтаться всего лишь пару дней — и вот он, город, — перед ними. Немало судов прошло мимо за это время — значит, Ребха где-то недалеко. Русет, используя сигналы, переговаривался со многими проходящими судами, но все они пребывали в таком же положении. Некоторые, убежденные, что капитан этого странного судна, по всей видимости, колдун, который знает курс, пытались пристроиться. Но большие тяжелые корабли, рассчитанные на перевозку руды, быстро теряли Душу Ветра из виду.

— Многие суда, должно быть, не попадут в Ребху, — заметил Хэдон.

— Ну, почему? — сказал рыжеголовый. — Их капитаны — не новички на этой трассе, у них уже появилось особое чутье. Попадая в эти воды, они ощущают какой-то трепет. Капитаны знают почти до минуты, в каком месте сбавить ход и начать менять курс. А кроме того, капитан, который внимательно следит за скоростью и компасом, за солнцем и звездами, когда они видны, заметно не отклонится от курса.

Примерно через час Русет внезапно закричал. Все бросились к румпелю, которым он управлял.

— Видите дымок на северо-западе? — спросил капитан. — Это из храма в центре строений. Если, конечно, это не корабль, объятый пламенем, — добавил Русет.

Но он ошибался. Уже назавтра под вечер они увидели с судна верхнюю часть здания — Башни Дихетет. Ее соорудил из кедра сотню лет назад адмирал, который был ее регентом. Шпиль высотой пятьсот футов имел каменный пол. Там всегда поддерживался яркий огонь, чтобы корабли могли видеть дым или свет. В ясный день высоко поднимавшиеся клубы дыма, если их не разгонял сильный ветер, были заметны за сотню миль. Да и звездной ночью пламя на верху башни наблюдалось миль за двадцать пять.

Интенсивность движения в этой части моря все возрастала: униремы, биремы, триремы и другие суда, держась дистанции в сотни ярдов, то и дело встречались то справа, то слева.

Хэдон был озадачен их числом. Каким же должен быть порт Ребха, чтобы вместить весь этот флот?

Ребха и впрямь поражала размерами, в чем убеждал его Русет. Город раскинулся на возвышенной части острова, где были вбиты тысячи деревянных свай; много свай соорудили из камней. Морское дно находилось в двадцати пяти — сорока футах ниже поверхности острова; город вырос на сваях, поднимавшихся над островом, сигнальная башня не в счет. Сваи уходили в ил, покрывавший известковую поверхность широкого плато. Город имел почти круглый силуэт диаметром две мили. Население — постоянное и временно проживающее — около сорока тысяч.

Хэдон сгорал от нетерпения увидеть этот легендарный город на сваях. Он был наслышан о нем во время своего путешествия из Опара на Великие Игры, но доставлявшая его галера миновала город, держа прямой курс из пролива Кета к острову Кхокарса.

Русет отказался засветло входить в город и, дожидаясь ночи, плавал вокруг него.

С наступлением темноты Русет направил Душу Ветра на заходящее солнце — рдеющий уголь в густом дыму. Теперь проявились и звезды, а с ними и слабый неровный свет на верху Башни Дихетет. По мере приближения судна он увеличивался и в размерах и в яркости, все более походя на звезду.

Когда судно было уже в миле от обширной тесной массы города, освещаемого слабыми огоньками, Русет опустил грот.

Ветер теперь уже доносил до путешественников устойчивый запах города.

Хинокли, однажды навещавший в городе своего брата, разъяснил причину его происхождения.

— Весь мусор, остатки и экскременты сбрасываются в море. Большая часть отбросов уносится течением, но немало задерживается сваями и плавучими доками. В море к юго-востоку от Ребхи вам попадались всякие плавающие отходы. Сколько миль от города, а всякой дряни мы видели немало.

— Да, — подтвердил Хэдон, помогая Хинокли управиться с парусом. — Я видел еще и морских крокодилов, ворчунов, птиц и морских выдр. Их здесь, должно быть, тысячи живут среди мусора и экскрементов.

Хинокли добавил:

— Здесь так много птиц, что Ребха почти побелела от их помета. А крокодилы и выдры в водах города делают жизнь весьма небезопасной для тех, кто случаем упадет в воду или осмелится приблизиться к краю дока. По словам моего брата, с целью очистить город от хищников на них была организована массовая охота. Уничтожили множество крокодилов и ворчунов. Охота на выдр оказалась не очень-то удачной. Они слишком проворны и сообразительны. Уплывают, едва почуяв охотников. Приблизиться к себе судам они не позволяют.

Ребха получает большой крокодилий пир — у них весьма неплохое на вкус мясо; какое-то время можно было сравнительно безопасно ходить в нижней части дока. Итак, морские крокодилы теперь встречались редко, чего нельзя сказать о крокодилах двуногих. В Ребхе серьезная криминальная проблема, но в каких городах ее нет?

Внезапно ветер совсем стих, и матросы спустились с мачты. Затем на воду пошли длинные тяжелые весла, и началась трудная работа — доплыть до города под нависшими над головой сооружениями между двумя массивными опорами с огромными белыми цифрами.

Стемнело, но при свете дальних фонарей и огней в деревнях видимость сохранялась на сотню футов.

Они проследовали в док, где укрылись огромные торговые галеры, небольшие частные суда, рыболовные вельботы и даже гребные шлюпки. Ярдах в двухстах в глубине фонари освещали здание у длинного дока. Издалека не удавалось разобрать слова, вынесенные над строением, но Хинокли сказал, что это дом, в котором живут таможенные инспектора и моряки.

Русет провел Душу Ветра дальше. Не раз они наталкивались на суда или, задев стенки дока, издавали скрежет, но благодаря малой скорости не производили сильного шума или заметных повреждений. Иногда до них доносилось глухое, сердитое, как у свиньи, хрюканье, или чавканье — здесь обитала чудовищная глубоководная рыба. Хэдон смутно разглядел одну из них в отдаленном свете нескольких фонарей. На плоской маслянистой спине чудища вполне могли стоять в ряд три человека; в длину рыбину едва удалось бы покрыть солидным прыжком. Складки толстой бугристой плоти выдавались над глазами. Пасть походила на два черпака — один над другим.

Через несколько минут Русет остановил гребцов. Он тихо произнес: “Ква-кему-кавури-ву”.

Справа от Хэдона в нескольких футах что-то проплыло. Грязно-белая пена возникла в сером мраке. Хэдону представились выпученные глаза, и морщинистая спина, и длинный хвост; может быть, у него разыгралось воображение: ведь он знал, что это большой морской крокодил. Потом все исчезло.

Гребцы снова взялись за весла, чувствуя, что в любой момент ряды зубов в железных челюстях могут сомкнуться на лопастях весел и вырвать их из рук. Если верить рассказам Хинокли, такое уже бывало.

Ярко освещенная галера впереди заставила изменить курс. По палубам галеры расхаживали вооруженные люди, а из чрева ее доносились хрюканье и пронзительный визг, несло зловонием свиней.

— Домашний скот приходится охранять, пока его не поднимут на первый уровень, — объяснил Хинокли. — Достаточно воров-людей, хотя наибольшая опасность не от них. Морские выдры проникают на корабль и высасывают кровь из коров и свиней, пожирают их. Они не нападают на человека, пока их не загонят в угол. Тогда они делаются опасными, словно леопарды, а может, и страшнее, поскольку крупнее их. Однажды мне довелось видеть бой морской выдры и леопарда — это происходило на одном приеме, который давал один хозяин в Кхокарсе. Выдра одолела леопарда — он испустил дух через два дня от ран.

Наверху послышался скрип. Хэдон поднял голову и в темноте увидел очертания продолговатой фигуры — футов пятьдесят над ними. Что-то плюхнулось в воду, едва не угодив в судно, разбрасывая брызги по сторонам. Вытянутая фигура исчезла.

— Кто-то скинул отбросы, — прокомментировал Хинокли.

— Гребите быстрее, — велел Русет. — Шум и запах привлекут хищников.

Гребцы приналегли. Хэдон подумал, что самое время задать вопрос:

— Как же ты находишь путь в этом темном лабиринте?

— Главная жрица дала мне карту и объяснила на словах, — сказал Русет. — Мне следовало провести судно через сороковые и сорок первые сваи, считая от юго-западного угла вдоль южной стороны. А затем перемещаться на один ряд свай к западу через каждые двенадцать столбов. Добравшись до десятого ряда, надо пройти мимо двадцати свай к доку, на котором три горящих фонаря, — продолжал рыжеголовый капитан. — Док впереди. Мы не можем войти в него прямо, поскольку должны избегать некоторые хорошо охраняемые доки и несколько водных проходов.

Правым бортом Душа Ветра задела стенку дока, а затем еще сильнее “поцеловалась” с ним на краю. В окне хижины возникла физиономия. Через минуту появились три фигуры, облаченные в плащи с капюшонами. Одна из них быстро опустила фонарь к воде. Другая спросила:

— Какой пароль, приятели?

— Это Слово, произнесенное в Начале…

— Самой Великой Кхо, — продолжила жрица. — Заходите в хижину.

Гости ввалились толпой. Женщина закрыла деревянные ставни, погрузив всех в темноту. Через мгновение искра, высеченная кремнем, попала в чашу, наполненную маслом, и оно вспыхнуло. В этом слабом, голубоватом мерцающем свете женщина зажгла свечу, затем еще три. Подавляя пламя, чашу прикрыли металлической крышкой, но чад все же вызвал у гостей кашель.

Откинутый капюшон открыл лицо женщины средних лет.

— У вас есть бумаги?

Русет извлек папирусный свиток из кожаного ранца за спиной. Женщина сломала печать и, развернув свиток на столе, принялась читать его при свете свечей. По мере чтения глаза ее округлились, она оторвалась от папируса и внимательно посмотрела на прибывших. Наконец, она взяла костяное перо с бронзовым наконечником, опустила его в бутылку чернил и сделала запись внизу последней страницы. Витиевато подписавшись, она осушила чернила песком, скатала бумагу и скрепила ее печатью. Теперь письмо было в руках у Русета.

— Итак, вы Хэдон, тот мужчина, которому надлежало быть императором, супругом нашей верховной жрицы, если бы глас Кхо истолковали правильно. А ты Колдунья Морская. Сугукатет сообщает мне, что ты носишь в чреве дитя, которому предопределены великие дела, если оно родится в городе сокровищ, Опаре. Подумаем, что мы сможем сделать, чтобы ты попала туда.

Хэдон взглянул на ее роспись:

— Карсух, судя по всему, вы ждали нас. Очевидно, новости о нас опередили нас самих, хотя мы плыли на самом быстром судне двух морей.

— Нет, Хэдон, мы не ждали никого конкретно. Наблюдение ведется здесь постоянно; это пункт в тайной постоянно меняющейся системе передачи сообщений. Однако не стану отрицать, что мы кое-что слышали о вас. Всего четыре дня назад сюда в док заходила быстроходная военная галера. Адмирал Поеди получил послание от Минрута. Минрут извещал адмирала, что Авинет, Хэдон и другие, возможно, уже на пути в Ребху. Но властям Ребхи надлежало тщательно следить за вашим появлением. Минрут полагал, что вы можете попытаться бежать в Кхокарсу, если силы Авинет потерпят поражение. К счастью, описания твоего, Русет, корабля не было. Но из этого не следует, что оно не появится.

— Если мы сумеем запастись провиантом сегодня ночью, то до рассвета сможем отплыть, — сказал Хэдон.

— Это вряд ли удастся. Мы, конечно, сумеем доставить определенное количество продуктов на судно сегодня же вечером. Но кругом столько патрулей, что они определенно заметят и заподозрят что-то неладное, если провианта будет много. На это уйдет несколько дней.

Адмирал Поеди опасается, и не без основания, что в Ребхе слишком многие преданы Авинет. Среди ее сторонников в Ребхе почти нет крупных торговцев, и Поеди убежден, что большинство его офицеров верны Минруту. Адмирал не доверяет в Ребхе низшему люду — рыбакам, матросам, рабочим, контрабандистам. Потому-то патрули и не ведают покоя, особенно по ночам. Потому-то и следует действовать не торопясь и осмотрительно.

— Если адмирал обнаружит, что Храм Пикабес помогает Хэдону и Лалиле, он арестует всех жриц в городе. Он ищет предлог, хотя отдает себе отчет, какие будут последствия. Не исключено, что он даже возлагает надежды на восстание, поскольку это позволит ему очистить городские трущобы. От наших агентов нам известно, что адмирал обрек на смерть не менее трех тысяч мужчин и женщин — людей, которых он подозревает в преступлениях или в стремлении низвергнуть власть. И он не ошибается — вот что я могу добавить.

— Сколько времени потребуется для пополнения запасов? — спросил Русет.

— Примерно три ночи, — сказала Карсух. — Тем временем мы должны спрятать ваш корабль. Даже с опущенной мачтой его необычные очертания могут привлечь внимание. Инспектор тотчас разберется, что корабль попал в город незаконно. Если бы судно вошло в город через должный фарватер, ему тотчас же стало бы об этом известно, можете не сомневаться.

— Я должен знать, куда вы уведете судно на случай, если придется внезапно покинуть город, — посерьезнел Хэдон. — Хороши же мы будем, не зная этого.

— Оно будет в закрытом доке — десять свай к западу и тридцать к северу, считая от этой, — пояснила жрица. — Мои люди проведут парусник туда. Собирайтесь, уйдем отсюда.

Всей группой они прошли вдоль дока — женщина с фонарем, наполненным рыбьим жиром, впереди, — пока не добрались до основания деревянной лестницы, которая взвивалась вверх, в темноту. Все быстро поднялись, понемногу, однако, отдыхая через каждые три пролета. Наверху они очутились на узкой улочке. Двурогая луна освещала безоблачное небо. По обеим сторонам тянулись некрашеные трехэтажные деревянные дома. Окна на нижних этажах закрыты ставнями; двери выглядели весьма основательно и закрывались массивными бронзовыми замками. На верхних этажах окна были распахнуты. Дальний конец улицы слабо освещался; добравшись туда, путники увидели массу огромных зажженных фонарей на колоннах перед дверью внушительного здания. Оттуда доносились голоса шумной пирушки. Над дверью красовалась большая доска с изображением головы прибрежного павиана. Так обозначали помещение, где могли собираться моряки, почитавшие этот тотем, и жители Ребхи, поклонявшиеся ему же, собирались для обсуждения важных событий.

Жрица вела их дальше по лестничному маршу вблизи пандуса, который поднимался на следующий уровень. Хэдон пытался запомнить путь, но темень и бесконечные повороты окончательно запутали его. Удивляло безлюдье в этот ранний вечер. Карсух объяснила: комендантский час.

— Поеди ввел его два месяца назад якобы для предотвращения нарушений порядка. Опять же легче контролировать преступную деятельность. Любой схваченный после наступления темноты автоматически признавался виновным, конечно, кроме доказуемых чрезвычайных обстоятельств.

Жрица остановилась, вскрикнув: “Ох! Ох!” Внезапно осветился угол улицы в сотне ярдов дальше. Свет быстро приближался.

— Патруль!

17.

Жрица побежала, остальные последовали за ней. Кебивейбес со спящей Абет на руках стал отставать. Хэдон забрал ребенка. Группа поспешила обратно, пока все не домчались до предыдущего перекрестка. Там повернули к северу и двигались быстро. Потом Карсух велела остановиться.

— Это улица Опрокинутых Ульев, — сказала жрица. Она стукнула в дверь захудалого строения — сперва три быстрых удара кулаком, потом шесть, девять. Жрица ждала, и вскоре кто-то изнутри ударил в дверь двенадцать раз. Карсух ответила, стукнув трижды.

И тут перекресток ярко осветился. Несколько мужчин в бронзовых шлемах, латах и с пиками — все это поблескивало при свете факелов — появились на улице. Почти тотчас же огни возникли и на другом углу улицы; там, на пересечении улиц, появился второй дозор. Группа оказалась в ловушке между двумя патрулями.

За дверью звякнули цепи. Карсух сказала:

— Ради нашего спасения, приверженцы Кхо, откройте быстрее!

Грохнула цепь, отодвинули засов. Раздался звук дерева, трущегося по дереву, будто засов был слишком плотно прижат к двери. Полицейский крикнул, его крику вторила команда на другом перекрестке. В это время оба патруля устремились к группе перед дверью.

Дверь резко отворилась. Лампа жрицы высветила мужчину, одетого лишь в килт. Щурясь, он сжимал в руках короткий меч. За спиной его виднелся узкий коридор, стены с облезлой краской, лестничный марш, убегающий вниз.

— Карсух! — воскликнул мужчина. Он отступил, и беглецы быстро проникли в коридор.

— Патруль! Они гонятся за нами! Запри дверь!

Мужчина тотчас повиновался, но едва он задвинул засов, как полицейские снаружи забарабанили в дверь.

— Именем Императора Минрута и его наместника, адмирала Поеди, — откройте!

Карсух спешила:

— Некогда объяснять! — шептала она мужчине в килте. — Это Хэдон из Опара, ты слыхал о нем. Эта женщина и ее ребенок под защитой Самой Кхо.

Дверь сотрясалась под сильными ударами. Внезапно наконечник копья, пробившего дверь, на дюйм показался из дерева. Осветился коридор и верхняя площадка лестницы. Мужчины, женщины, дети выглядывали из дверей и со ступеней.

— Гахорупхи, — спешила жрица, — ты должен всех вывести отсюда. Солдаты вызовут подмогу и схватят нас. Поеди ищет предлог наказать для примера кого-то, чтоб никому неповадно было сопротивляться ему. Всех ждут крокодилы, даже детей!

— Я знаю, — произнес Гахорупхи. Он обернулся и закричал на столпившихся в коридоре.

“Откуда их взялось столько? — удивился Хэдон. — Должно быть, их там в комнатах складывали штабелями”.

Тучная обнаженная женщина, кормившая грудью ребенка, размахивала рукой перед жрицей, убеждавшей всех последовать за ней. Люди гуськом по одному выходили в коридор, проталкиваясь меж вооруженных мужчин, и поднимались по скрипучей лестнице. В дверь дубасили все яростней и громче. Хэдон обернулся. Боевой топор прорубил дерево. В тот же миг, как топор извлекли, Гахорупхи с силой вонзил копье в щель. Раздался вопль. Гахорупхи выдернул копье и вскричал:

— Первая кровь!

Лалила встревожено смотрела на жрицу.

— Не устроят ли солдаты резню?

— Многих убьют, — сказала Карсух. — Но остальные последуют за нами в храм по тайным ходам.

Абет, разбуженная резкими криками, дотоле молчавшая, теперь расплакалась. Лалила взяла девочку и успокоила ее. На втором этаже в коридоре тоже толпились люди. Недобрый дух от немытых тел наполнил воздух. Крики, вопросы, шум. Жрица остановилась, призывая следовать за ней. Хэдон взял ее за руку.

— Почему мы должны удирать? Там всего лишь горсть солдат. Почему бы не покончить с ними, пока их не прибавится, и сбросить тела в море?

Внизу с треском ввалилась в коридор вышибленная дверь.

Доносились лязг мечей и крики раненых.

— Я должна провести в храм женщину с младенцем! — вскричала Карсух. Она окликнула толстуху, ребенок у нее на руках вовсю голосил. — Хинка! Оставайся здесь, пока Хэдона не вынудят отступить, тогда веди его в храм.

Лалила бросила на Хэдона полный отчаяния взгляд, словно не надеялась более увидеть его. Затем поспешила по коридору и наверх по следующему маршу. По-видимому, на крышу и куда-то еще поведет ее жрица.

Человечек Пага на миг заколебался: он, очевидно, разрывался меж желанием сражаться вместе с Хэдоном и тревогой за безопасность Лалилы. Указывая мечом на Лалилу, Хэдон вскричал:

— Пага, если я погибну, ей понадобится защитник!

И книжник и бард с тоской смотрели на Лалилу. Они бы с радостью избежали грядущего кровопролития, но не трусы же они в самом деле и должны исполнить свой долг.

Хэдон протиснулся сквозь толпу вниз по лестнице. Кебивейбес и Хинокли поспешили за ним. Коридор был битком набит людьми, пытавшимися наброситься на солдат. Те продвинулись в дом лишь на несколько футов. Видя, что в этой ситуации он бессилен, Хэдон ретировался. Он продирался обратно сквозь толпу визжащих женщин и детей на второй этаж. Там он взглянул в окно на улицу. Внизу находилась пара дюжин солдат. Двое дули в бронзовые свистки, вызывая подкрепление.

Теперь по всей улице, сколько было видно, осветились окна. Из них торчали головы, кое-где на улице появились жители, кто с фонарем, кто с факелом.

Хэдон отправился в ближайшую сдававшуюся квартиру — две комнаты с одеялами на полу вместо кроватей — и бросился к окну. Улица внизу оказалась безлюдной. Солдаты скучились вокруг двери, кто-то стучал в ставни на окнах пиками и топорами.

Кебивейбес, Хинокли, Русет и четверо его матросов появились через минуту. “За мной!” — крикнул Хэдон, вылезая из окна. Повиснув на вытянутых руках, он спрыгнул. Он задел стену дома и тут же оттолкнулся от нее руками. Длинные ноги согнулись, смягчая удар. Еще миг — его тену, Каркен, Древо Смерти покинуло ножны. Острый меч врезался в спину солдата, поразил еще одного и еще… Голова четвертого скатилась на настил; рука пятого с глухим стуком упала на нее. Во всю глотку взывая о помощи, следующий солдат-копьеносец направил оружие на Хэдона. Каркен Хэдона отрубил наконечник пики, а потом обезглавил и самого копьеносца. Русет присоединился к Хэдону, подхватив пику одного из поверженных солдат и направляя ее в горло врага.

Улица быстро наполнилась людьми, которым придало смелости это нежданное нападение на патруль. Уже через пару минут с двумя дюжинами солдат было покончено.

Но свистки все-таки были услышаны. Издали доносились крики и ответные резкие свистки. Свет множества факелов осветил крыши нескольких ближайших улиц. И в этот миг толпа, вылившаяся на улицу, внезапно смолкла, ветер навалился на город Ребху.

За минуту воцарилась неподвижная тишина, будто на каждого напялили бурдюк. Звуки приближающегося патруля доносились все еще издалека. В следующее мгновение порыв ветра просвистел над крышами домов, отклоняя пламя факелов, продувая улицы. Пот взмокших тел, быстро охлаждаясь, заставлял поеживаться, вызывал дрожь.

С севера подбиралась гроза. Мрачные, сердитые тени, дьявольские физиономии возникали в сверкании изломанных молний. Все это быстро надвигалось на город.

Тучная женщина Хинка, придерживая одной рукой свое дитя, вырвала факел у стоявшего рядом мужчины. Что-то вопя, успокоившийся было ребенок опять заплакал, она размахивала им над головой.

— Кхо послала нам ветер! — кричала Хинка. — Давайте воспользуемся им, как Она того желает!

Хэдон уставился на нее, соображая, что имеет в виду эта женщина, что она намерена сделать. Стоявшие вблизи отшатнулись от нее, испуганные ее диким взглядом, ее одержимостью. Казалось, Богиня руководила ею; глаза женщины сверкали, словно отдаленные молнии. — Сожжем город! — кричала она. — Сжечь! Сжечь! Уничтожить поклоняющихся Ресу и всех людей тирана Минрута! Пусть преданный Пламенеющему Богу сгорит в пламени!

Факел ее, описав дугу, влетел в окно второго этажа. То, что огонь нашел там пищу, стало очевидно. Огонь разорвал темный проем окна и быстро распространился по комнате.

— Да! Пусть он сгорит! — закричал неизвестный мужчина. Он тоже швырнул свой факел в окно дома на другой стороне улицы.

— Сжечь! Сжечь! Во имя Кхо!

Хэдон пришел в смятение, казалось, они все разом помешались, будто ветер в самом деле нагнал на них божественное безумие. Куда же они денутся, если город сгорит? Уплывут на кораблях, которых слишком мало на всех? Бросятся в море? И там утонут или их сожрут крокодилы, или выдры, или хищные рыбы.

— Остановитесь! Остановитесь! — призывал он. Но никто, кроме барда, книжника и Русета, не слышал его. Побледневшие, они стояли рядом, словно островок разума в море безумия.

Теперь уже все швыряли факелы в окна. Ветер хлестал языки пламени, словно рабов на галере, принуждая их работать быстрее.

Полисмены бежали, охватываемые пламенем и толпой. Толпа бросалась на них, поглощая, разрывая на части или разрубая на куски.

Издалека с наветренной стороны долетали резкие звуки множества свистков. Где-то били барабаны, ударил могучий колокол, за ним звон множества колоколов. Казалось, весь город резонировал этот грохот — всей своей деревянной массой, всем воздухом сотрясаясь в такт бронзовым ударам.

Хинокли крикнул прямо в ухо Хэдону:

— Они сумасшедшие! Сумасшедшие! Они действительно сожгут город! Болваны! Если только власти не сумеют погасить пламя. Но ведь эти люди вряд ли позволят пожарным подобраться к огню! Что с ними произошло?

— Не знаю! Надо разыскать Лалилу! — кричал Хэдон. — Нужно быстрее возвращаться на корабль.

Он позвал друзей следовать за ним. С большим трудом они продрались сквозь все увеличивающуюся толпу в дом. Он был пуст; пламя и дым завладели коридором второго этажа. Через несколько минут запылает весь дом.

Хэдон — за ним остальные — поднялись по лестнице на третий этаж и оттуда выбрались на крышу. К счастью, она оказалась некрутой, и они смогли пройти по ней до соседнего строения. Крыша его была совсем рядом — широкий шаг — и они на ней. Дверь люка лежала открытой — не здесь ли прошли Лалила и жрица?

Изнутри потянуло дымом. Через несколько секунд появились и спутники его — языки пламени.

— Дальше, скорей! — крикнул Хэдон, увлекая друзей за собой по крыше, обжигавшей голые ступни, к следующему дому, последнему на этой улице.

— Что стало с четырьмя матросами судна Русета? — неожиданно подумал он и тут же успокоил себя: — Ничего, они сумеют спастись.

Хэдон выглянул вниз, за край крыши. И эта улица оказалась заполненной помешанной толпой. Факелы поджигали дома, мебель. Ветер разносил пламя повсюду; искры, тлеющие кусочки дерева пролетали по улице к домам на другой ее стороне. Они и без того уже горели, но эти легкие жаркие частицы будто говорили: “Смотрите, как быстро огнем будет объят весь город”.

И на море светилось необычно много огней. Хэдон предположил, что суда прибыли для подстраховки и ожидали команды, не вмешиваясь в происходящее. Из-за взлетающих и падающих вниз факелов и море казалось очень неспокойным.

— Надо спускаться, пока мы не оказались совсем отрезанными! — прокричал Кебивейбес.

Хэдон кивнул. Они приподняли дверь люка и устремились к цокольном этажу. Они успели вовремя, выскочив на улицу с подпаленной одеждой и волосами.

Толпа значительно поредела, очевидно, многие отправились бесчинствовать на другие улицы. По нескончаемому лязгу мечей, стонам раненых и умирающих Хэдон предположил, что там сражается уж никак не меньше нескольких сот людей.

Заметив уличный спуск, Хэдон и его спутники побежали к нему. К такой же мысли пришли уже и многие горожане. Хэдон с друзьями последовали за ними, спиралью “вкручиваясь” вниз по винтовой лестнице, пока не добрались до причала. Ветер полоскал пламя факелов, укрепленных рядами на стенах хижин. Будь он чуть крепче, огонь давно бы погас. При мерцающем свете мужчины, женщины, дети взбирались в лодки и суда. Некоторые суда уже отошли.

Море тут было неспокойное; высокие волны крошились о массивные сваи. Несколько судов, несмотря на усилия команд, волны швырнули бортом на опоры. Одно разбитое судно тонуло.

— Совсем не все здесь помешались, — произнес Хинокли. — Скоро все — сумасшедшие или нет — будут здесь, стремясь выбраться из этого ада.

Хэдон промолчал. Он вытащил из воды на пирс женщину, и, пока она приходила в себя, спросил:

— Где Храм Кхо?

— Мой муж убит, — в ответ простонала она.

Хэдон тряхнул ее за плечо.

— Где Храм Кхо?

— Мне все равно.

— Если вы не скажите мне, я оставлю вас здесь умирать.

— Мне все равно, — повторила она и принялась причитать.

Кебивейбес сказал:

— Улица над нами горит. Огонь вот-вот будет здесь. Лестница из сухого дерева.

Пронзительные вопли доносились сверху. Люди очутились в огненном капкане. Порожденный ими пожар обрушился на них же.

— Поплывем к тому доку? Там много судов и никого не видать.

— Вон, идут, — Русет показал на лестницу, по которой спускалась дюжина беглецов.

Сунув меч в ножны, Хэдон прыгнул в воду. Его накрыла большая волна, вонявшая отходами и экскрементами. Какое-то существо, крупное, круглобокое, с плоской спиной поднялось перед ним, хрюкнуло и ушло под воду. Хэдон проплыл над этой тварью, ощутив мерзкий страх, когда нога его ударилась обо что-то мягкое и скользкое.

До следующего причала оставалось ярдов двадцать. Хэдон вскарабкался на пирс и помог подняться Русету и остальным. К этому времени оказались захваченными шесть судов — три шлюпки и три малые рыбачьи лодки. Оставался одномачтовый баркас; к нему устремилась группа людей. Хэдон зарычал и ринулся на них, хватая со спины одного человека за другим и швыряя их в воду. Уже шестеро оказались в воде, прежде чем остальные сообразили, что происходит. Они обернулись — сверкнули ножи и мечи. Русет присоединился к Хэдону — против шестерых мужчин и одной женщины. Заметив, что Хэдон владеет тену, они не решались приблизиться. Внезапно Хэдон сказал: “Зачем проливать кровь? Мне нужен этот баркас, всего лишь чтобы добраться до Храма Кхо. Вы можете отправляться с нами, мы сойдем, а вы продолжите свой путь. В самом деле, так будет лучше для всех. Вы нужны нам, чтобы помочь грести, а вы сейчас нуждаетесь в нас.”

Кебивейбес и Хинокли стояли теперь рядом с Хэдоном и Русетом.

Очевидно, это подкрепление и логика доводов Хэдона убедили горожан в предпочтительности взаимодействия. Все забрались в баркас и, оттолкнувшись от пирса, отплыли под аккомпанемент воплей бегущих к судну людей. Некоторые даже прыгали в воду в тщетной попытке забраться на борт. Все “ныряльщики” вернулись на пирс, кроме одного — тот возопил и, простерев руки в воздухе, исчез, будто нечто утянуло его под воду. Так, без сомнения, оно и было.

Десяток гребцов заставили баркас быстро устремиться вперед. Несколько раз волна едва не швырнула судно на сваю. Но, отталкиваясь веслами от нее, удалось избежать неприятностей.

Часть уличного настила над ними неожиданно рухнула в воду, обдавая брызгами гребцов, горящее дерево зашипело в воде, выстреливая в воздух частицы пара; люди вскрикивали от неожиданной боли, но никто не пострадал всерьез. Проводник, который греб, сидя впереди справа по ходу, велел изменить направление. Минут десять баркас плыл, как казалось, мимо стены огня. Наконец, свет, отбрасываемый пламенем, уменьшился, исчез душноватый запах дыма. Но повсюду была оживленная сутолока, люди кричали, колокола били, временами слышались густые и глухие звуки, словно пробегали десятки людей. И действительно, все больше горожан в панике бежали по лестнице захватывать суда. По-другому, очевидно, было уже не спастись. Город все быстрее охватывало пламя пожара, а кому хочется превратиться в пепел.

Наконец проводник кивнул головой вправо, сопроводив этот жест особым движением руки.

— Что это значит? — спросил Хэдон. Русет пояснил:

— Это значит, что мы швартуемся здесь. — Он указал на ряд параллельно расположенных платформ, покачивавшихся на волнах.

На гребне волны баркас вплыл между двумя платформами; гребцы справа ухватились за свободные веревки, привязанные к столбам. Не без труда Хэдон и его спутники вылезли на причал и уцепились за канатный поручень. Оставшиеся в баркасе горожане, отталкиваясь от причала, помогая себе веслами, проплыли обратно меж помостов.

Центральная платформа, покачивавшаяся на волнах, уходила далеко в море, оставляя позади выходившую на нее лестницу.

Искусный бронзовый механизм мог продвигать платформу вперед и назад, вверх и вниз, поднимать ее вертикально, не отделяя от лестницы и не врезаясь в нее. Но металлические плечи и соединения скрежетали, словно прося смазки.

Во главе с Хэдоном спутники двинулись к лестнице. Платформа освещалась факелами, но по мере подъема становилось все темнее. Наверху, на уровне улицы, едва можно было разглядеть что-то. Прямо с лестницы они попали в темное помещение. Хэдон велел всем стоять спокойно, пока он на ощупь искал дверь. Вскоре он нашел ее. Щеколда легко поддалась, и он оказался в другой темной комнате. Хэдон почувствовал, как что-то почти невесомое легло на его лицо, грудь, ноги. Что бы это ни было, но движения становились все более скованными. В комнате зазвенели маленькие колокольчики. Внезапно дверь в противоположной стене распахнулась, и свет влился в комнату. Вошли люди, вооруженные мечами. Теперь свет ударил и сверху, из люка. Оттуда, из-за частокола, на него смотрели люди.

18.

Колокольчики подали сигнал, когда Хэдон натянул привязанные к ним бечевки. Он вскричал, не двигаясь:

— Я — Хэдон, муж Лалилы, той женщины, которая совсем недавно пришла сюда! Карсух привела ее с ребенком!

— Я знаю, — ответил офицер. — Он отдал приказ, и бечевки упали на пол. Осмотрев остальных в группе — очевидно Карсух обрисовала их — офицер провел гостей в следующую комнату. Они поднялись по другой, высокой, винтовой лестнице в просторные покои. Мраморные стены украшали фрески, в нишах — статуэтки из слоновой кости и золота. Гости проследовали за офицером через анфиладу роскошных комнат и поднялись на третий этаж, миновали коридор и еще раз — по другой лестнице — на седьмой этаж в башне — в этом они убедились, добравшись до верха крыши. Лалила, Абет, Карсух и все остальные находились в зале с открытой стеной. Они смотрели вниз на город, быстро пожираемый огнем. Пламя распространялось на новые районы, очаги огня возникали во многих местах, отдаленных от основного пожара. И там, судя по всему, поработали люди, объятые той же истерией и манией саморазрушения, которая охватила несчастных на улице Опрокинутых Ульев.

Сколь многое видно было с этой высоты. Пожарники и добровольцы, тащившие бадьи с водой в просветах улиц, солдаты, сражающиеся с бунтовщиками и мародерами, толпа, запрудившая проходы, теснящая солдат в адское пламя, беженцы, давящие друг друга, с воплями оттаскивающие других несчастных от проходов на лестницы.

Тут и там строения, словно игрушечные, складывались и проваливались в пламя, иногда обрушиваясь сквозь настил улицы и оставляя после себя лишь полые дымящиеся пространства.

Хэдон тотчас нашел глазами Лалилу, неслышно подошел, обнял ее за талию и поцеловал. Лалила испуганно вскрикнула — она не видела, как он вошел, — и уткнулась лицом в его грудь.

— Куда бы я ни попала, куда бы я ни попала — повсюду смерть, горе, ненависть, разрушения.

— Это лишь оттого, что смерть, горе и разрушения везде, куда ни кинь глазом, — сказал Хэдон. — На тебе не лежит проклятие. Не более, чем на других.

Она хотела что-то сказать, но уличная возня поглотила ее слова.

Они глянули вниз — оттуда и к ним добрался этот гам. Огонь вспыхнул и в строениях вокруг величественной башни в центре города. То ли и здесь восторжествовал умышленный поджог, то ли ветер принес искры и горящие кусочки дерева. Да и в этом ли суть! Пламя свирепело, освещая дома и улицы. Кольцо сжималось. При той скорости, с которой продвигался огонь, — языки его уже лизали цокольный этаж, — башню спасать будет поздно.

Карсух отвернулась от этой печальной сцены. Блики света огненной стихии и факелов вдоль ограждений отражались на ее лице. Оно напоминало медную маску горя.

— Пламя вот-вот охватит всю Ребху от края до края, — печально произнесла она. — Должно быть, Кхо наслала этот ветер, Кхо лишила разума этих людей. Ветер и безумие вместе спалят древнюю Ребху до самого моря. Ничего — даже свай — не останется.

— Значит, надо уходить, — откликнулся Хэдон. — Не проведете ли нас к судну, к нашей Душе Моря? Вы, конечно, можете уплыть с нами.

Карсух крикнула свою стражу, которая окружила гостей. Все быстро спустились по лестнице. Казалось, храм пуст, лишь на крыше, на наблюдательной вышке остались люди. Теперь Хэдон нес Абет. Ребенок прижался к нему, уткнувшись лицом в его шею. Девочка, слишком напуганная, не плакала и даже ничего не шептала. Что бы она ни чувствовала и ни переживала — молчала, словно неживая.

Вся группа спустилась ниже уровня улицы. «Все суда угнаны!» — вскричала жрица.

Стражники, шедшие впереди Хэдона, с криками устремились еще ниже. Хэдон передал Абет Хинокли и поспешил за стражниками. Последняя надежда — гребная шлюпка, отплывающая от пирса. В ней находились шестеро — трое мужчин, две женщины и мальчик лет двенадцати. Все были озабочены одним — быстрее отплыть, пока на борт не вскочили другие.

На раскачивающемся причале хватало людей — среди них и стражи храма, и воры. Эти, должно быть, проплыли под ближними улицами, убедившись, что все бывшие здесь суда уже захвачены. Кое-кто утонул, стремясь сюда, кое-кто был убит в безжалостной драке за суда. И вот теперь отплывала последняя надежда.

Стражники оказались храбрецами. Они, не колеблясь, бросились в воду за шлюпкой. Один забрался на корму и растянулся на ней. Но подняться не успел: удар краем весла пришелся на шею. Другой ухватился за корму, пытаясь подтянуться, но получил оглушающий удар по голове в шлеме. Он все еще цеплялся, но следующий взмах весла пришелся на ладони.

Пока гребцы расправлялись со стражниками, шлюпка потеряла ход. Трое воинов, хотя и уступали шлюпке в скорости, пытались догнать ее. Бронзовые шлемы и кирасы тянули ко дну, но носы пловцов еще торчали из воды. Что они намеревались предпринять, достигнув шлюпки, очевидно, неведомо было им самим. Они подчинялись приказам жрицы и более ни о чем в эту минуту не думали.

Хэдон, стоявший в низу лестницы, отошел, пропуская на причал остальных. Трое гребцов на шлюпке работали веслами в соответствии с их назначением, а другие стояли, готовые обрушить свои весла на головы плывущих стражей. Один из гребцов — мальчик — не лучшим образом справлялся с делом.

Шлюпка находилась сейчас футах в тридцати от причала. Не допрыгнешь, даже сильно разбежавшись.

Хэдон схватил за руку Русета:

— Надо завладеть этой шлюпкой. Мы погибнем в огне либо утонем, спасаясь от него. Как ты плаваешь?

— Ты спрашиваешь об этом парня — рыбака из Бхабходеса? — усмехнулся Русет.

— Поплывем вместе, нырнем под шлюпку и вынырнем впереди, — сказал Хэдон. — Я заберусь в нее слева от носа…

— Левого борта, — поправил Русет.

— Черт с ним! — отмахнулся Хэдон. С левой стороны. А ты справа…

— Правого борта, — поправил Русет, ухмыляясь.

Хэдон, право, и не знал, то ли врезать Русету, то ли похвалить за моряцкие познания. Этот рыжеголовый малый явно обладал сильным характером. Шутить в такую минуту!

— Надо действовать быстрее, — только и произнес Хэдон. — Пошли!

Не церемонясь, он пробивался сквозь толпу, сбивая людей, кого-то сталкивая в воду. Он держался самого края пирса, а Русет пристроился рядом.

Когда пирс высоко поднялся на волне, Хэдон прыгнул. Он не выплывал на поверхность, изо всех сил работая руками и ногами. Тяжелый меч немного тянул вниз. Течение относило вправо, но ведь то же самое оно проделывало и с шлюпкой. Когда уже стало не хватать дыхания, руки и ноги, казалось, наполнились свинцовой дробью, он вынырнул в десяти футах от шлюпки. При свете факелов на пирсе он увидел гребцов, бешено работающих веслами. Хэдон надеялся, что люди в темноте не заметят его.

В нескольких футах от него появилась голова Русета. Рот открыт в белозубой улыбке. Хэдон показал на быстро приближающуюся шлюпку. Он снова нырнул и, выскочив из воды, когда шлюпка опускалась с гребня волны, ухватился за форштевень.

В броске — будто хрустнуло при этом что-то — Хэдон прыгнул на борт, прижавшись к нему животом.

Через мгновение по другому борту возникла голова Русета. Бросок — и капитан в точности повторил действия Хэдона. В зубах он зажал нож.

Ближе других к нападавшим были мальчик и женщина — первый слева, в нескольких футах от Хэдона. Они, должно быть, услышали что-то или почувствовали неожиданный груз на носу шлюпки. С криком они поднялись на ноги, разворачивая весла… Обдирая голый живот, Хэдон резко перебросил тело через борт. Русет в точности повторил действия Хэдона. Шлюпку сильно качнуло, женщина и мальчик, пытаясь сохранить равновесие, беспомощно размахивали веслами. Мальчику так и не удалось устоять, и он упал на спину. Женщина же встала и уже поднимала весло, чтобы обрушить его на Русета.

К этому моменту оба нападавших вскарабкались в шлюпку и, хотя и толкали друг друга руками, действовали достаточно решительно и успешно. Хэдон ударил в лицо мальчика, капитан безжалостно вонзил нож в шею женщины. Сзади остальные четверо бросили грести и вскидывали весла, дабы пустить их в ход. Шлюпка сильно качнулась и соскользнула с волны. На миг все четверо замешкались, пытаясь устоять на ногах. Хэдон же, быстрее овладев равновесием, выхватил меч. Через двадцать секунд он и Русет остались вдвоем…

Русет сбросил в море раненную в шею женщину и потерявшего сознание мальчика; мальчик, очевидно, очнувшись в воде, поплыл к причалу. “Вряд ли ты доберешься, но я желаю тебе удачи”, — подумал Хэдон. Он ничего не имел против мальчишки. Он даже принял бы его на борт, будь в шлюпке свободное место. Но надо спасаться самому, спасать любимую Лалилу, и Пагу, и остальных друзей.

Вернуть шлюпку к причалу труда не составило — отплыла она совсем недалеко. Шлюпка шла так легко и быстро, переваливая через волны, что даже со скрежетом протерлась бортом о пирс. Некоторые на причале так торопились попасть в шлюпку, что оказались придавленными между корпусом судна и платформой. К счастью, Лалила с друзьями не стояли у самого края. Их оттеснили те, кто сейчас шел ко дну или стонал от боли и страха отправиться туда.

Пока Русет, сойдя на причал, держал канат, не давая шлюпке отойти, Хэдон махал мечом над его головой. Страждущие спасения на причале пятились назад. Жрица Карсух, выкрикивая приказы и угрожая, тоже помогала своим стражникам отгонять людей. Лалила с Абет, Пага и книжник и бард забрались в судно. Хэдон предложил жрице последовать за ними, хотя свободного места для нее не было.

Она сказала: “Нет, я останусь здесь. Мой долг молиться за спасение моего несчастного народа”.

Хэдон попрощался и поблагодарил ее за помощь, восхищаясь ее преданностью долгу, но несколько сомневаясь в ее разумности. Он велел всем, кто мог, отталкивать шлюпку. Уже когда они отплыли, он увидел новые толпы людей, стремившихся вниз по спуску. Напор сзади был так велик, что многие просто сваливались через ограждения лестницы. Шлейф дыма тянулся за ними, и языки огня пробегали по просмоленным соединениям настила.

Карсух пробиралась сквозь толпу у лестницы. Ее оттеснили к краю и в конце концов она оказалась в воде. Будь жрица с ближней к шлюпке стороне причала, Хэдон постарался бы втащить ее. Но он скоро потерял ее из виду.

Теперь Хэдону оставалось лишь взяться за весло. Шлюпка наискось направилась к открытой воде за пределы города на сваях. Волна на море мешала взять курс прямо к западу — кратчайший путь к безопасности, или по крайней мере уменьшить существующую угрозу. Практически оставался один выбор — напрямик между сваями по течению. Так, наверное, удастся не врезаться бортом в сваи. Все равно придется огибать множество плавучих доков, а значит иногда подходить на опасно близкое расстояние к массивным опорам.

Вблизи доков группе опять угрожали сотни беженцев, прыгавших в море или плывших за шлюпкой. Хэдон следил за тем, чтобы гребцы в шлюпке делали свое дело, не обращая внимания на несчастных, пытавшихся схватиться за весла и уцепиться за борта судна. У доведенных до отчаяния людей все равно не хватало сил удержаться за весла. Руки скользили, люди беспомощно барахтались. Нескольким пловцам удалось схватиться за края кормы. Лишь тогда Хэдон разрешил Хинокли и Паге — заднему ряду гребцов — отвлечься на секунды и ударить по рукам нежелательных претендентов на абордаж.

Наконец, шлюпка вышла за пределы Ребхи. Открытое море было еще более неспокойно. Волны не разбивались о мощные сваи. Люди нуждались в отдыхе, но Хэдон торопил. “Несчастные еще плывут за нами, — убеждал он. — Сбавим ход чуть позже, когда сделаемся недосягаемыми для пловцов”.

Теперь уже весь город был охвачен огнем. Пламя высоко взвивалось повсюду, очерчивая подожженные безумцами дома на разных уровнях, башню Храма Кхо и башню Храма Дихетет. Высветились несколько жалких фигурок, метавшихся на окраинных улицах, потом прыгнувших в воду — кто поодиночке, а кто и группами. Ветер доносил пронзительные вопли, перекрывавшие даже рев пламени, грохот падающих стен и секций основания города. Затем обрушилась огромная башня Дихетет, охваченная красным и оранжевым саваном. Ее падение заглушило все другие звуки. Башня сплющила все строения внизу, посылая высоко в небо их горящие останки, пробила основание, унося с собою в море окружающие здания, не успевшие сгореть или рухнуть. Часть башни еще горела. Она упала на сваи и доки, распространяя пылающий огонь, и исчезла в общей катастрофе. Теперь в море оседали целые кварталы. Уступавшая по размеру Храму Дихетет Башня Кхо грациозно опустилась сквозь основание, оставаясь в вертикальном положении, пока фундамент, шипя, не погрузился в воды.

Гребцы, объятые благоговейным страхом, продолжали нелегкий труд. За два часа могущественный город с населением сорок тысяч человек, старый город, созданию которого был отдан труд неисчислимых рук и умов многих поколений, уникальное творение, возведенное среди бунтующего моря, исчез.

Хэдона и прежде посещали сомнения относительно разумности человеческих существ. Отныне же он никогда не поверит, что люди действовали согласно велению рассудка. Возможно, чаще всего бывает именно так. Но за маской или под маской логики скрывались анархия, безумие, чувства.

С себя он, конечно, подобные обвинения снял.

19.

Шторм налетел через несколько минут после падения Башни Кхо. Оставшиеся в живых позднее свяжут эти два события на двух морях в причинно-следственной обусловленности, распространяя рассказ о том, что Сама Кхо зажгла пламя, а затем наслала шторм, чтобы выкорчевать даже сваи и расшвырять по морю обломки Ребхи. Там, где до недавних пор на пятьдесят футов над водой возвышался город, где его башня виднелась за двадцать шесть миль, где дым от башни различался на расстоянии ста двадцати миль, теперь ничто не говорило о том, что на этом месте была Ребха.

Люди в шлюпке думали сейчас лишь о себе. Первый удар штормового фронта едва не опрокинул судно. Шлюпка выправилась, и пока Лалила и Абет вычерпывали воду ковшами из крокодиловой кожи, мужчины изо всех сил старались удержать шлюпку параллельно волнам. Окажись судно под углом к могучим волнам, оно могло — и несомненно так и случилось бы — уйти под воду.

Затем откуда-то появилась трирема, и беглецы с трудом перебрались в нее по веревочным лестницам и канатам, брошенным им. Абет крепко обхватила руками шею Хэдона, ногами обвила его туловище, пока его самого втягивали на палубу. Мгновение спустя высокая волна накрыла палубу.

Хэдон услышал крик и, когда волна схлынула, осмотрелся. Только что рядом стоял Хинокли… Не оставалось ни секунды на размышление о его судьбе, ни на проявление горя. Хинокли прошел через многие приключения, оставаясь невредимым, когда другие погибали. Да и в конце концов, он тоже спустился в дом наводящей ужас Сисискен.

Держась за канаты, протянутые вдоль палубы, поредевшая группа последовала за офицером. Дважды тяжелые волны едва не оторвали их от ограждений. Они чуть не свалились с лестницы в чрево триремы, битком набитое беглецами, подобранными еще до шторма. Крышка люка закрылась, и люди остались средь темноты и ужаса, где рвотное зловоние боролось с “ароматами” страха. Абет время от времени скулила; Лалила утешала ее, но голос матери выдавал ее собственную подавленность и тревогу. Хэдон сидел рядом, приобняв одной рукой Лалилу. Пага и Кебивейбес прижимались к его спине. Русет теснился перед ними. Минул, наверное, не один час, когда Хэдон, наконец, заговорил.

— Сколь долго может выдержать такое судно подобный шторм? — спросил он Русета.

— Этого нельзя предсказать, — сказал капитан. — Остается лишь надеяться, что Пикабес не имеет намерения забрать нас к себе.

Через минуту всех обитателей трюма швырнуло вперед; образовалась груда тел футов шесть высотой, привалившаяся к переборке. Треск ломающегося дерева перекрывал крики. Что-то ударилось о крышку люка, разбивая ее — внутрь хлынула вода. Хэдон устоял на ногах и вытащил Лалилу и прижимавшуюся к ней девочку из извивавшейся, брыкавшейся, визжащей массы тел. Он поддерживал Лалилу, с трудом продвигаясь к лестнице. Как раз в тот момент, когда они добрались до нее, судно завалилось на бок; их отбросило назад к дальней переборке. По счастью, удар смягчили тела других страдальцев.

Они вновь попытались добраться до лестницы. Палуба под ногами опять накренилась, на этот раз бросив их вперед, к лестнице, и одаряя ощутимыми ушибами. Однако те, кому посчастливилось оказаться там, поневоле служили амортизаторами.

Все, кто мог двигаться, давясь и отталкивая друг друга, стремились к лестнице или уже лезли наверх. Наконец, в трюме остались лишь раненые, которые не могли идти, и группа Хэдона. Хэдон удерживал своих товарищей, не давая им вовлечься в паническую давку. Он велел ждать. Пришлось даже ткнуть нетерпеливого барда в живот.

Теперь путь был свободен. “Можно идти”, — объявил Хэдон, становясь на первую ступень.

Шторм ослабевал. Рассветало. Небо оставалось темно-серым, но ветер смирился, будто по приказу Пикабес. Волны успокоились, не венчаясь теперь высокими острыми гребнями, заставлявшими судно трястись и стремительно нырять.

Судно сейчас, хоть и заваливалось на один бок, несмотря на то, что качка была невелика, казалось, вообще не продвигается вперед.

Внезапно раздался крик Хэдона. Столпившиеся позади него тоже закричали. По счастливым обстоятельствам, они находились в носовой части судна. Кормовая — исчезла. Отвалилась и скрылась в море.

Хэдон прошел по наклонной палубе к ограждению, заглянул за борт — на рассеянные обломки весел, торчавшие на трех ярусах внизу. Тела свешивались из смотровых окон, но многие люди — раненые или здоровые — выбирались из этих отверстий наружу из-под обломков судна.

Хэдона охватило чувство чего-то нереального. Обо что ударилась трирема? Что сдерживает ее движение? “Похоже на бревна, сотни тысяч стволов деревьев”, — бормотал он.

— Мы врезались в колоссальные плоты Кюдъемьё, племени тотема Морской Выдры, которое обитает на побережье ниже города Баваку. Хэдон знал, что Баваку — важный порт на западном берегу Кему. Порт тоже был охвачен восстанием против Минрута.

На судне царило оживление. Матросы, оправившись от шока, освобождали себя от веревок, которыми привязывались к палубам, другие вылезали из люков. Офицер приказал нескольким матросам освободить мачту, которая, переломившись, свалилась поперек носовой части палубы, придавив несколько человек.

— Что он себе думает? — сказал Русет. — Судно никогда более не поплывет.

Подумав, Хэдон произнес:

— Офицер — датоепоегу, лейтенант. Видать, он здесь единственный офицер. остальные, должно быть, оказались в носовой части или лежат в каютах, раненные.

— Очень много пострадавших, — сказала Лалила, имея в виду стоны о помощи, доносившиеся снизу.

— Смотрите! Вон люди! — воскликнул Хэдон, показывая на бревна. Должно быть, это кюдъемьё.

Около пятидесяти мужчин и женщин с детьми и собаками плыли на огромном плоту. Черты их темнокожих лиц выдавали основные признаки племени: вздернутые носы, толстые губы, прямые черные волосы. На груди у каждого изображена красная голова морской выдры. Длинные волосы собраны в семь косичек, перехваченных у корней лентами сочного синего цвета, отделанными стеклярусом. Зубы у мужчин подпилены, заострены. Они носили набедренные повязки из шкуры выдры; повязка крепилась узкими полосками кожи вокруг бедер и голени. На темнокожих не было ничего, кроме повязок, металлических браслетов и сандалий с перепонкой на щиколотке; в руках они держали четки.

Женщины носили небольшие треугольные фартуки, удерживаемые бечевками вокруг бедер. Щеки сильно нарумянены, губы окрашены каким-то голубоватым веществом; в носах болтались большие бронзовые, а может, золотые кольца. У всех в руках трезубцы или короткие острые мечи. Однако они отнюдь не проявляли воинственности или стремления к обороне. Им было просто любопытно.

Теперь и лейтенант сообразил, что он остался единственным офицером на борту. Он велел мужчинам прекратить бесполезное дело — освобождение мачты и заняться ранеными, что и следовало предпринять прежде всего.

Хэдон скинул с борта триремы веревку и спустился по ней. Судно развалилось, врезавшись в стену, высотой по пояс, из небольших бревен по краю плота. Вода здесь доходила до лодыжки, в основном, потому, что массой своей трирема чуть подтопила плот.

Хэдон прошел по воде ярдов двадцать от судна, затем остановился там, где бревна плота лежали уже выше поверхности моря. Люди на плоту, переговариваясь. спокойно ждали. Собаки — большие, тощие, грязные твари принялись лаять на него. Хэдон обождал, правая рука его застыла в традиционном жесте мира. Звери остановились лишь в нескольких дюймах от него, а одна собака сзади ткнулась носом в руку. Он ждал спокойный, как дерево. Мужчина — единственный в толпе, на ком была шляпа — высокий широкополый цилиндр с тремя белыми перьями, торчавшими сверху, — подошел к Хэдону. Человек был широк в кости, с внушительным выпирающим животом, с глазами-щелочками: от него исходил устойчивый запах рыбы. Хэдон расценил его широкую улыбку как дружескую, хотя сточенные зубы делали ее зловещей.

Состоялось представление. Мужчину звали Квасин. Это был вождь племени Красной Морской Выдры. Имя его означало Черное Сердце, хотя это отнюдь не умаляло достоинств его характера. Он действительно проявил достаточное великодушие. Вождь предложил забрать раненых и доставить их в “место для больных”. По крайней мере так истолковал Хэдон слова в его произношении. Квасин говорил на торговом кхокарсане, специальном жаргоне, который понимали в большинстве морских портов и который был в ходу у разноязычных команд торговых и военных кораблей. Весьма индивидуальное произношение определенных согласных и гласных затрудняло восприятие речи вождя.

Хэдон сумел втолковать Квасину, что не располагает никакой властью над триремой или ее экипажем. Он сам и его друзья всего лишь пассажиры, которых подобрали после гибели Ребхи.

При этом сообщении Квасин сильно удивился и попросил Хэдона пояснить сказанное. Вождь издал крик, и сородичи подбежали к нему. Он что-то протараторил им на языке, который никак не походил ни на один из диалектов кхокарсана, когда-либо слышанных Хэдоном. В действительности оно напоминало язык клемкаба, первобытных людей, обитавших много южнее Баваку.

Еще не дослушав вождя, толпа начала радоваться, петь, танцевать, кружиться, обнимаясь и целуясь. Кончив разговор со своим людьми, вождь обратился к Хэдону:

— Мы не торжествуем оттого, что все те люди были убиты, — сказал он. — Хотя, без сомнения, они, должно быть, сделали нечто такое, что заслуживает смерти, иначе Пикабес не наслала бы на них такую смерть. Но мы ликуем, потому что Ребха не будет больше угрожать нам. Слишком много раз наши плоты море пригоняло туда, и командир Ребхи брал с нас большой штраф за ущерб и смерть людей от наших плотов. Но ведь нас наказывать не следовало за это, ведь это Пикабес насылает течения, которые иногда уносят наши плоты на сваи Ребхи.

В других случаях, хотя мы и не подплывали на расстояние, опасное для Ребхи, но по законам Ребхи оно все равно считалось опасным. И тогда командир отправлял своих матросов к нашим плотам, и нас штрафовали за нарушение законов. И все, что было заработано за трудное плавание, они отбирали. Эти матросы отводили в сторону наших женщин — якобы, чтобы допросить — а затем насиловали их. Если осмеливались пожаловаться, нас штрафовали за то, что мы создаем беспокойство и лжем!

Мы не любим Ребху, особенно ее матросов. И вот Пикабес отомстила за нас. Слава Богине двух Морей!

Квасин произнес что-то, прозвучавшее как череда приказов его людям. Тем временем со всех концов плота подходили и другие люди рода. Собрались не менее трехсот человек. Когда вождь кончил говорить, они начали по канатам взбираться на едва не опрокинувшееся судно. Датоепоегу пытался остановить их, но они не обращали на него внимания.

Едва же он угрожающе обнажил свой меч, как тут же получил сзади удар плоской частью топора. Бесчувственное тело протащили по палубе и сбросили в море с порушенной части галеры. Хэдон полагал, что он наверняка мертв, но офицер вскоре показался на поверхности, захлебываясь и отфыркиваясь. Он сумел подплыть к плоту, где Хэдон помог ему взобраться на бревна.

Едва восстановив силы, когда он уже мог сидеть и говорить, офицер заявил:

— Скажите мне ваше имя! Я хочу, чтобы вы были свидетелем, когда придет время предать суду этих дикарей! Вы видели, как они предприняли самовольный абордаж одного из кораблей Его Величества, и как они напали на меня, одного из облеченных полномочиями офицеров!

— Я бы на вашем месте помалкивал о своих намерениях, — заметил Хэдон и побрел прочь по воде.

Хэдон помог Лалиле и Абет покинуть судно. К этому времени все уцелевшие матросы и беженцы уже спустились на плот. Могущие ходить несли раненых. Носилки изъяли из судовых запасов или наспех соорудили из досок корабельной обшивки. Как только матросов увели под охраной, начался демонтаж галеры. Пошли в ход молотки, пилы, ломы; канаты сматывали в бухты и тут же уносили; опустошались склады. За поразительно короткое время судно исчезло. Деревянные и металлические принадлежности вывезли в глубь “суши”, если таким образом можно было назвать огромный плот.

Покойников с корабля уложили рядами. Одежду, кольца, оружие сняли и куда-то унесли. Лейтенант яростно протестовал. Никто не обращал на него внимания, что, вообще-то говоря, в сиих обстоятельствах было проявлением снисходительности. Офицер продолжал докучливо требовать от Хэдона помочь ему сохранить имущество, на что Хэдон просил оставить всех в покое.

— Неужели вы не понимаете, что полностью зависите от милости этих людей? — бросил ему Хэдон. — Если кюдъемьё пожелают, они убьют вас и сбросят тело в море. Продолжая настаивать на своем, вы ставите под угрозу всю команду.

Хэдон подумал, что если Красные Морские Выдры сочтут необходимым покончить с офицером, им придется уничтожить всех свидетелей. А это означает, что жизнь всей группы Хэдона повиснет на волоске, хотя все они не имеют никакого отношения к морскому сословию.

Свирепея, Хэдон заявил офицеру, что если он не прекратит свои назойливые приставания, он, Хэдон, сам сбросит его в море. Хэдона не больно-то волновала возможная внезапная кончина лейтенанта, но не хотелось быть причастным к возможным последствиям.

— Ты предатель! — орал офицер.

— Я не сторонник богохульника Минрута, — с насмешкой отвечал Хэдон, кладя руку на эфес меча. — Не следует ли обезглавить эту тупицу и тем избежать неприятностей в будущем? — подумал он. — Не говоря уже о том, что он несомненно заслужит благодарность этих людей с плота?

— Вы мятежник, вы отреклись от главенства Ресу! — продолжал свои нападки лейтенант.

— Поскольку я в здравом уме, то так оно и есть, — согласился Хэдон. — А кто мятежник, кто нет — тут нет вопроса. Ты сам бунтовщик и предатель, и нет сомнения, что наводящая ужас Сисискен, старшая дочь Великой Кхо, уже отметила тебя, как близкого гостя в ее доме.

Офицер аж побледнел. А Хэдон удалился, направившись к жрице, которая отправляла последние обряды по мертвым. Она пела песню мертвеца, обмазывая лоб каждого покойника черной, голубой и красной глиной, располагая мазки в определенном порядке и образуя углы треугольника. Ее помощница — девушка, достигшая брачного возраста, лицо и грудь которой были раскрашены чередующимися черными и белыми кружочками, размахивала кадилом с тлеющей хвоей над ликом каждого трупа после того, как жрица обмазывала его. Кадильница раскачивалась девять раз, пока помощница выкрикивала имя жертвы. Если уцелевшие свидетели обряда не могли назвать имя слишком изуродованного покойного, девушка присваивала ему имя первого человека , сотворенного Кхо, — Квави.

Вождь Квасин некоторое время стоял недвижно, наблюдая за тем, как его жена и Королева, главная жрица, обходится с покойниками. Затем по его кивку шестеро мускулистых мужчин принялись сбрасывать тела в море. Когда под воду отправилось уже восемь покойников, всплыла скользкая спина хищной рыбы, и девятое тело исчезло в челюстях, похожих на пещеру.

— У Пикабес ничего не пропадает, — произнес Квасин, делая древний жест, используемый ныне лишь стариками да первобытными людьми. — Рыба поедает наших мертвецов, а мы едим рыбу.

20.

По пути в деревню, расположенную в центре плота, Хэдон поведал вождю историю своей группы. Поначалу он колебался, стоит ли объявлять себя, но спокойное поведение людей племени Кюдъемьё рассеяло его сомнения. Кроме того, Хэдон чувствовал, что, открывшись, он скорее убедит кюдъемьё, что его люди вовсе не заодно с моряками.

Вождь удивился новостям. Никакие сведения давно не доходили до него: плот покинул родной берег пять месяцев назад, а вести из Кхокарсы добираются сюда месяцами.

Квасин слушал внимательно, часто, однако, прерывая рассказ восклицаниями ужаса или ярости. Но отнюдь не политические перемены выводили его из себя, поскольку преданность племени идее Империи была довольно призрачна; в исступление его приводили религиозные потрясения.

Квасин и гость прошли в центр плота. Хэдон определил, что плот имеет полторы мили в длину и самое большее полмили в ширину. Здесь располагались пятьдесят похожих на ульи хижин из бамбуковых жердей с крышами из гонта красного дерева. Хижины покоились на стойках, концы которых вставлялись в отверстия в бревнах. В каждой хижине обитали с десяток людей и несколько собак. В дурную погоду здесь находили приют и козы, и ручные обезьянки, и попугаи.

Посредине высилось самое большое сооружение. Это был храм зеленоглазой Пикабес, богини моря. Перед входом — огромный чурбан красного дерева с двенадцатью ступенями с каждой из сторон. Наверху внушительная прямая гранитная фигура продолговатой формы. Внутри нее высечено сквозное спиралевидное отверстие. “Камень в честь Сьякьогикъо”, — сказал вождь, глядя на вопросительное выражение лица Хэдона. — Она — наша богиня исцеления, если угодно, можете называть ее Кваво. Камень стоит перед ее храмом в нашем главном поселении, — продолжал Квасин, — пока мы не скрепим весь наш плот и не сложим на него наши запасы и товары для торговли. Тогда камень с почестями относят на плот и располагают здесь, перед храмом Пикабес.

Хэдон с изумлением слушал рассказ вождя. Каждые два года огромное количество деревьев ценнейших пород вырубали в высокогорных местах страны Кюдъемьё. Стволы сплавлялись вниз по главной реке через бесчисленные пороги и водопады. В конце концов, они доплывали до устья реки и потом в бухту, защищенную огромным насыпным волнорезом, сооруженным их племенем из земли. Устье реки в то время делалось мелководным, поскольку племя направляло основное течение по древнему руслу.

В спокойных водах за волнорезом бревна собирались в плот длиною в три раза больше ширины. Две трети всех бревен скреплялись гигантскими лозами. Остальные сплачивались деревянными мостками, фиксируемыми крепежом, который входил в отверстия в бревнах. На готовом плоту сооружались хижины, грузились припасы, туда перебирались люди и животные. Потом волнолом разрушали. Дело это было сравнительно простое, поскольку море само без устали терзало его. Реку вновь направляли в основное русло, и она гнала плот в сторону моря и пособляла разрушению земляного волнолома.

Течение реки неторопливо несло плот в Кему. Здесь уже морское течение подхватывало плот и тяжело толкало исполинское сооружение из бревен к юго-востоку.

Племя “плотогонов” жило на своем дрейфующем деревянном острове шесть месяцев, пока он не добирался до Ветны. Основной пищей служила рыба, которую они ловили, но пили они еще козье молоко, ели козлятину. Кладовые снабжали людей орехами и ягодами, окрой для приготовления супа, полбой и просяной мукой для выпечки хлеба. Пили “плотогоны” также вино и терпкий, резкий на вкус напиток из торфяного мха, съококо, который покупали у клемкаба для продажи на юге. Они прихватывали его, не скупясь, и продавали в Ветне, разбавляя водой в соотношении пять к одному. В этом не просматривалось вовсе никакого жульничества: одни лишь клемкаба могли пить огненную жидкость в исходном виде да еще хвастаться этим.

Род плотожителей с большой выгодой продавал бревна. Красное дерево и другие ценные породы деревьев не росли на побережье со стороны Ветны. Продавали или обменивали они различные поделки — резные фигурки богов, приносящие удачу, свистки из орлиной кости, фаллические нефритовые статуэтки исконных божеств, которые приводили жителей Ветны в восхищение своей диковинностью, контрацептивные порошки и снадобья, усиливающие половое чувство, талисманы плодородия, браслеты для снятия сглаза и болезней, обрядовые одежды, украшенные перьями зимородка, который водился лишь в стране Кюдъемьё.

— Неужели ваше путешествие всегда заканчивается в бухте Ветны! — недоумевал Хэдон. — Течение не может всякий раз приносить вас точно к ступенькам крыльца .

— Правильно, — признал Квасин. Плот обычно пристает милях в пятидесяти-семидесяти от Ветны. Затем мы договариваемся с городскими торговцами на перевозку бревен и товаров на прибрежную дорогу. Мы, конечно, платим за это.

Продав все, племя строит множество мелких судов и гребет себе обратно на материк. На самом крупном судне плывет камень богини исцеления.

— И вы никогда не теряли его в шторм или в результате несчастного случая? — поинтересовался Хэдон.

— Никогда. Камень плавал с нами триста лет, мы попадали в самые жестокие бури, но плот с камнем всегда оставался целым. Среди нашего народа бытует пророчество, что если камень потеряется, оба моря иссякнут.

Прибыв домой после двухмесячного обратного плавания против течения и ветра, путешественники сзывают всех соплеменников, кто оставался на земле. С побережья и с гор спускаются люди, чтобы веселиться вместе с плотогонами. Празднество длится, пока не кончаются деньги, — иногда два месяца или дольше.

По такому случаю все пировали и пили бесплатно. Погребения проходили в пьяном веселье. Проводились свадебные церемонии, детям давались гражданские имена, многие дети ждали этого по три года.

— Ничего по-настоящему важное и не делается, кроме как во время праздника возвращения домой, — сказал Квасин.

— До того покойников сносят на вершину горы. Когда торжество начинается, их кости собирают, моют, заворачивают в пальмовые листья и несут к берегу для захоронения. До того никто не смеет жениться, хотя пары могут жить вместе и иметь детей. До гуляний никто не может и расторгнуть брак, хотя люди уже по сути живут врозь. Собственность не может сменить владельца, а нарушителей закона судить нельзя.

— Ежели, как вы говорите, судья, обвинитель, обвиняемый и его защитник пьяны, можно совершить очень тяжелые судебные ошибки, — заметил Хэдон.

— Не более, чем когда все трезвы, — резюмировал вождь.

— Но разве справедливо держать два года человека в тюрьме без суда?

— Мы не сажаем обвиняемого в тюрьму до начала празднества, — объяснял Квасин, если он не представляет очевидной угрозы людям. В таком случае мы убиваем его. Если же он сбежит в горы, то сразу признается виновным.

Квасин забрался на помост и приказал звонить в большой бронзовый колокол. Колокол сзывал людей из их маленьких поселений со всего плота.

Когда все собрались, вождь сообщил людям новости об ужасном расколе, который вверг Империю в кровавые события. Поднялся шум, длившийся минут тридцать. Затем вождь восстановил порядок колокольным звоном.

Раненые матросы и беженцы, натертые целительными мазями и перевязанные, плелись самостоятельно, кого-то принесли. Жрица совершала над ними песнопение, и потом они друг за другом проходили сквозь отверстие в камне. Тех, кто не мог сделать этого самостоятельно, протаскивали. После того, как каждый, словно конец нити через угольное ушко, проходил через отверстие, его осматривали два доктора, жрица и жрец, которые ощупывали тела и головы раненых. Потом они подавали знак двум десяткам юношей, стоявшим в ожидании рядом. Те кого-то уводили в ближние хижины для выздоровления, кого-то уносили на носилках в хижину, расположенную подальше, в западной части центрального селения.

Хэдон поинтересовался причиной такого разделения.

— Видите ли вы спирали внутри отверстия в камне? — спросил Квасин. — Это магические знаки, которые воспроизводят потоки, проходящие по всему массиву земли и морям. Они как бы фокусируют, усиливают их. Силовое поле исцеляет, всякий проходящий сквозь него излечивается от всех хворей. А если он здоров, то становится сверхзаряженным потоками доброты.

— Доброты? — переспросил Хэдон.

— Да, — подтвердил вождь. — Быть добрым — значит быть здоровым и наоборот. Человек может быть самим дьяволом, однако казаться отменно здоровым, но на самом деле он не здоров.

— Что будет с теми, кого поместили в ту хижину на западе?

— Они зашли уже слишком далеко, чтобы извлечь пользу от исцеляющего поля в отверстии, — сказал Квасин. — Неисцелимых прикончат ударом по голове специально освященными дубинами — мы не желаем, чтобы их духи обитали на нашем плоту — и потому мы скинем мертвецов в море.

— Но… но они могли бы выжить!

— Нет, никогда, — уверил вождь. — Священники Сьякьогикъо очень чувствуют ауру, которую излучают каменные губы. Они способны ощущать недостаток жизненной силы; они дрожат от холода руки наводящей ужас Сисискен, касающейся плоти несчастного. Это правда, что больной еще какое-то время может жить. Но зачем продлевать боль и страдания? Кроме того, у нас на борту нет лишней пищи. Мы не можем позволить себе кормить всех этих матросов. Поэтому…

Спустя несколько минут приволокли раненых матросов и на головы их обрушили каменные топоры. К месту бойни, громко протестуя, прибежал лейтенант. Вождь махнул рукой — и юноша опустил топор на голову офицера.

— Мы не любим людей, которые вмешиваются в наши традиции, — заключил вождь.

— Я лично всегда считал, что гость должен уважать обычаи народа, среди которого он оказался, — сказал Хэдон. Но едва он обернулся, его начало мутить. Позднее он убеждал себя, что убийство офицера было наилучшим исходом. Отныне он не сможет донести, что давно разыскиваемый Хэдон из Опара и Ведьма с Моря были в Ветне.

Эта мысль заставила Хэдона задуматься о судьбе матросов, которых пощадили. Он спросил о них Квасина.

— Их допросят, — объяснил вождь. — Тем, кто оставался верен Кхо, но вынужден был скрывать свои истинные чувства, будучи на службе Минрута, позволят сойти, когда мы подойдем к берегу. Тех же, кто станет возносить Пламенеющего Бога выше его истинного места, кто осмелится унижать Белую Богиню, Матерь Всех, не окажется с нами, когда мы увидим берега Ветны.

Из дальнейших ответов Хэдон заключил, что на плоту нет малых судов, которыми могли бы воспользоваться Хэдон и его группа, чтобы скорее сойти на берег.

— Вам придется остаться здесь еще на два месяца, — объявил Квасин, — если только какой-нибудь корабль не подойдет достаточно близко, чтобы поприветствовать нас. Тогда вы могли бы перейти на его борт. Но такое случается очень редко.

— Лалила беременна уже два месяца, — сказал Хэдон, — будет четыре, когда мы попадем в Ветну. А путь оттуда в Опар долог и опасен. В обычной ситуации я не стал бы беспокоиться о времени, поскольку галера или другое быстроходное судно могло бы доставить нас туда за пару месяцев. Но теперь повсюду полно пиратов, и в Империи более не соблюдаются законы. Каждый город объявляет себя независимым, а множество мелких городков и деревень пытаются вырваться из-под власти больших городов. Мы не знаем, что ожидать, когда попадем в порт. Кстати, я слышал. что Минрут в самом деле оставил достаточно кораблей и матросов, чтобы блокировать пролив Кета. А это означает, что нам придется добираться до Кетны по суше. Полуостров — это дикий, труднопроходимый, опасный, гористый район, полный четырех — и двуногих хищников. Пять месяцев — не слишком большой срок, за который можно добраться в таких условиях из Ветны в Опар.

— Да, так. Но зачем тревожиться понапрасну? Вы ничего не можете предпринять, пока не попадете в Ветну. Тем временем наслаждайтесь жизнью. Заходите ко мне в хижину. Я открою для вас кувшин съококо, и вы все вскоре позабудете свои тревоги. Давайте будем плыть спокойно, радуясь бытию.

Вождь улыбнулся Хэдону, открыв треугольные зубы. Он несомненно хотел выказать дружественность, но улыбка все же выглядела зловещей.

21.

Спустя семьдесят дней вся группа Хэдона, кроме Русета, покинула Ветну на торговом парусном судне. Русет остался, намереваясь следующим днем наняться палубным матросом на торговую галеру. Поскольку его Душа Ветра пропала, Русет считал, что он более не связан обязанностью доставить Лалилу в Опар. Он должен вернуться в Кхокарсу и попытаться заинтересовать Авинет строительством флота судов с косыми парусами. Он, конечно, ни словом не обмолвится о своем участии в бегстве Хэдона и Лалилы с острова.

— Я отправлюсь до Дитбета, — объявил Русет. — Может, попытаюсь попасть в город. Не исключено, что он уже пал. Если Авинет жива и не захвачена в плен, я разыщу ее и попытаюсь уговорить строить новый флот. Если она располагает возможностями… Ну да ладно. Погляжу, что смогу предпринять, когда попаду туда. Точнее — если попаду. Ветнанцы рассказывают, развелось столько пиратов, что военный флот не в силах более поддерживать порядок за пределами территориальных вод.

Хэдон пожелал ему удачи, хотя в душе сомневался в большой вероятности успеха.

Что же до его собственных шансов, они выглядели тоже не слишком обнадеживающими.

Ни один из двух возможных открытых маршрутов не был легким или безопасным. Обычный путь в Море Опара проходил через пролив Кета. Но, по данным ветнанцев, он был блокирован в северной части. Там на якоре стояли шесть трирем, четыре биремы и множество малых военных судов. Вдобавок не менее двух сотен матросов расположились на вершинах утесов, образующих вход в пролив. Минрут приказал флоту оставаться там, хотя крайне нуждался в кораблях в Кхокарсе.

Минрут знал о честолюбивом правителе Кетны. Короли этого города всегда отличались надменной независимостью, поскольку господствовали на южной стороне пролива. Ни одно судно не могло покинуть Кемувопар, Кему, без разрешения на то флота Кетны.

В тревожные времена флот Кетны осмеливался входить в Кему и разрушать верфи и флот кхокарсан. Однажды с кораблей Кетны была совершена даже вылазка на побережье самой Кхокарсы, едва не закончившаяся взятием в плен Императора. Никаких известий из Кетны в эти дни не поступало, но власти Ветны надеялись, что флот Кетны однажды пройдет через пролив и атакует корабли Кхокарсы. Ведь в распоряжении Кетны значительно больший флот, и она могла бы снарядить сухопутную экспедицию против матросов, удерживающих скалистый выход.

На рыночной площади, в доках только и толковали, почему же Кетна до сих пор не совершает нападения. Кое-кто строил предположения, что у Кетны хватает других неотложных проблем, например, защитить себя от пиратов Микавуру. Никто толком не ведал об истинном положении дел, поскольку сообщение прервалось. Конечно, это не мешало многим распространять всевозможные дикие истории, выдавая их за правду. Слухи о событиях, которых никогда не было и не будет.

Хэдон рассчитывал, двигаясь на запад, добраться вдоль берега до небольшой деревни милях в тридцати восточнее пролива. Там высадиться на берег и, преодолев горы полуострова, выйти к Морю Опара. Можно пройти вдоль обрывистого берега к городу Кетна. А там, если повезет, оплатить места на торговом судне до Опара. Или вовсе приобрести небольшое парусное судно. Ну, а не хватит денег — попросту стащить его.

Более всего Хэдона тревожило, что это путешествие, хоть и относительно короткое, известно как очень опасное. Из двух существовавших маршрутов оба трудно проходимые, и везде путников донимали хищники и беглые преступники. Говорили даже, что встречающийся в горах вид Нукаар, волосатых питекантропов, живущих на деревьях, обитает в этих краях. Много рассказывают об этих краях, но мало хорошего.

Другой путь — прямо к югу от Ветны. И там через горы, но времени потребуется в пять раз больше. Однако, одолев трассу, группа окажется существенно ближе к Опару. Случись так, путники находились бы сравнительно близко от города Вентисуха, там подыскали бы судно или какую-нибудь лодку, пригодную для плавания вдоль берега, и добрались бы до порта, роль которого выполнял удаленный от моря город Опар. Предостаточно порасспросив завсегдатаев базара и людей на причалах, Хэдон выбрал второй маршрут. Он столь опасен, что никто благополучно его не проходил.

Пага предложил третий вариант.

— Почему бы под покровом ночи не воспользоваться небольшим судном? Если выбрать безлунную ночь и действительно малое судно, мы сможем проскользнуть мимо крупных кораблей. Они ведь не станут бросать якорь рядом с утесами или в самом створе пролива, правда ведь?

— Нет. Но пролив очень узкий — всего-то футов восемьдесят на входе. По обеим сторонам утесы, высота которых достигает двухсот футов, хотя горы сразу за ними возвышаются на несколько тысяч футов. Если матросы торчат и слева и справа, они заметят все, что будет проплывать внизу. Наверняка в створе факелы или фонари на буях, так что и ночь не поможет. А уж камнями и глыбами они непременно запаслись — так что сбросят на судно без колебаний. А то еще и горящим маслом обольют. Одна Кхо знает, что еще они придумают. Вполне могут предупредить блокирующие пролив суда колоколом, или сигнальными огнями, или чем угодно.

А кто им помешает , к примеру, протянуть сеть поперек входа.

— А нельзя ли проскользнуть мимо стражи по любой стороне у них за спиной? — предложила Лалила. — А потом пройти по гребням утесов на другую сторону пролива?

— Нет. Утесы переходят в отвесные горы. Где-то дальше есть несколько плато, но я не знаю, как до них добраться. Кроме того, в тех местах бродят дикари племени Клемкаба.

Раздумывая, что предпринять, Хэдон тем временем поступил на службу в качестве телохранителя к богатому ветнанскому купцу. Кебивейбес кое-что зарабатывал исполнением песен на улицах и в тавернах. Пага определился в учение к кузнецу. Хоть и деньги доставались ему невеликие, он преуспел в мастерстве работы с железом. Так пролетело тридцать пять дней; теперь они могли заплатить за то, чтобы их доставили в деревню Фетапоес. До покупки небольшого судна они не дотянули.

«За меленький рыбачий ялик надо работать еще три месяца, — прикинул Хэдон. — А Лалиле до разрешения от бремени осталось месяца четыре. Сомневаюсь, что мы сможем добраться до Опара за месяц. Непременно произойдут какие-нибудь приключения. Но если мы сейчас купим билеты на корабль до Фитапоеса, нам потом не выбраться оттуда. Там ведь не удастся подработать Поэтому…

Лалила прервала Хэдона:

— Поэтому мы украдем судно! Или доберемся до Фетапоеса и далее через горы!

— Я полагаю, — с расстановкой произнес Хэдон, — что мы попытаемся, несмотря ни на что, пройти через пролив. Это рискованный, но все же наименее опасный путь.

— А если это не удастся — останется преодолеть горные перевалы за Фетапоесом? — спросила Лалила.

Она выглядела встревоженной, да и как иначе, ведь и сильный мужчина выражал бы перед перспективой такого путешествия все, что угодно, кроме радости. А для беременной женщины с малым ребенком отправиться туда лишь в сопровождении барда, человечка и Хэдона — хоть и умелого воина — было безумием или чем-то близким к нему.

Хэдон злился. Так или иначе, он оказался не способным облегчить ее участь. Но что еще он может сделать? Он же, в конце концов, не герой древности — к примеру, Накадет, который похитил пару волшебных сапог у зловещего паука, прошел по небесам вверх ногами вместо того, чтобы пробираться через эти самые горы.

Лалила пристально смотрела на него.

— Не сердись, Хэдон. Ты не можешь свершить больше того, на что способен человек.

Не впервой он не переставал удивляться ее способности читать его мысли. Иногда он задумывался, а может она и вправду Ведьма с Моря. Сама мысль эта наполняла его гордостью: такая женщина любит его! Но и беспокойство не оставляло Хэдона, ведь значит, она способна проникать и в самые сокровенные его помыслы, вовсе для нее не предназначенные. Ну, к примеру, узнает Лалила, что он вообразил, глядя на прекрасную жену купца, у которого служил. Что же она сделает?

Уж если на то пошло, у нее обычно в такие моменты появляется особая улыбка.

— В чем дело, Хэдон? — спросила Лалила.

— О! — произнес он, уставясь на нее. — Ничего. Я лишь пытаюсь восстановить в памяти картину пролива. Я ведь видел его несколько лет назад.

И вновь на ее лице мелькнула странная улыбка.

Вечером, отслужив положенное у купца, он отправился к пристаням. Побродив вокруг, он разыскал начальника дока и спросил его о билетах до Фетапоеса.

— Зачем вам тащить вашу женщину и ребенка в это забытое Кхо место? — удивился начальник. — Для нуматену там работы нет. Более того, суда по пути туда то и дело пропадают. Да и пиратов хватает, уважаемый фехтовальщик. Они прячутся в каждой бухточке, в каждой пещере в прибрежных скалах, готовые броситься и перехватить любое судно, похожее на легкую добычу.

Хэдон заколебался. Первый порыв был сказать начальнику, чтобы тот не совал свой нос в обезьянью задницу[4] но он удержался, не желая злить этого парня. Если начальник заподозрит что-то, он, наверное, сообщит властям, и те могут — нет, должны — арестовать Хэдона и подвергнуть допросу. Как и во всех странах, здесь процветала шпиономания. Ветна формально была нейтральна, объявив, что не поддерживает ни Авинет, ни Минрута. Это ставило ее в затруднительное положение, поскольку любой победивший мог вознамериться наказать Ветну за то, что город не занял четкую позицию. Хэдон считал, что так и произойдет в действительности. Отцам и матерям города следовало бы стать на ту или другую сторону, даже если бы пришлось бросать жребий.

Подоплекой нейтралитета Ветны оставалась надежда, что победитель будет благодарен городу за то, что он не сражался на стороне врага. Хэдон считал эти соображения совершенно нереалистичными. Короли и королевы всегда полагали, что тот, кто не за них, тот против них. А история подтвердила, сколь жестоким бывает возмездие за недостаточно искреннюю поддержку. Целые города сравнивались с землей, а население — мужчины, женщины, животные безжалостно вырезались за отсутствие глубокой преданности.

Но это не заботило Хэдона. Да и случись такое, оно вскоре бы забылось, вытесненное внезапной непосредственной тревогой: за пять дней до намеченного отплытия группы на купеческой галере на Ветну обрушилась чума.

Никто не знал, кто занес чуму в Ветну, но большинство жителей обвиняли матросов. Да и что это меняло! Главное состояло в том, что эта особая форма чумы, так называемая потница, распространялась с устрашающей скоростью.

Первым из группы об этом услышал Кебивейбес. Он поспешил домой из таверны, где пел перед посетителями. Срочно требовалось сообщить новость: несколько дюжин больных находятся в доках, и это скрывается. Он нашел Хэдона уже в лапах болезни.

Она протекала своим чередом обычно три дня. Сперва Хэдона охватил безотчетный страх, неодолимое чувство обреченности. Через четверть часа его стало неистово лихорадить. Казалось, будто внезапно его окунули в ледяную воду горного озера. Затем появилась дурнота, он испытывал мучительную головную боль, болели также шея, плечи, руки и ноги. Он не мог поднять головы.

Спустя три часа ему стало казаться, что его охватил огонь, он обильно потел. Это длилось и день и ночь. Испарина прекратилась внезапно, но ее сменил новый приступ головной боли, сильная жажда, учащенное сердцебиение и бред.

Наконец, болезнь отступила, более не было ее симптомов, но из-за чрезвычайной слабости Хэдон не мог подняться с постели четыре дня. Все это время он оставался без присмотра врача. Лишь бард и Лалила поочередно исполняли роль целителей и ухаживали за ним. Пригласить врача они не могли. Доктора были слишком заняты, чтобы посетить его, или сами свалились от болезни; некоторых даже унесла чума. Друзья проявились внимательными и могли лишь уповать на лучшее. Лалила и Пага поочередно обтирали мокрой тряпкой тело Хэдона да поддерживали его голову, когда он много пил. Стих и шум на ближайших улицах, и разговоры, и крики прохожих, и гомон, доносившийся с базарной площади. Кроме топота ног и приглушенного боя барабанов проходящих патрулей, кроме переговоров похоронных команд, убиравших трупы, — ничего. Вот еще где-то вскрикнет мужчина или женщина, заплачет ребенок…

Через день после того, как отступила болезнь Хэдона, в неодолимом чувстве надвигающейся смерти свалился Кебивейбес. Теперь у Лалилы и Паги оказались два подопечных, хотя Хэдон уже не требовал неотрывного внимания.

Бард не скончался в первый день, что на практике означало, что он, вероятно, выживет.

Теперь Лалила и Пага попеременно ходили за водой и пищей. Базар закрылся, продавцы попрятались по домам или вовсе разбежались из города по стране. Но у кого было достаточно денег, тому хватало и еды. Несколько торговцев открыли рынок на пристанях, охраняемых солдатами, которые допускали лишь тех, кто мог продемонстрировать свою платежеспособность.

Однажды, когда Лалила шла по дороге домой, ее ограбила голодная троица. Ее сбили с ног, выхватили корзину и убежали. В этот день ей пришлось дважды отправиться на базар — второй раз в сопровождении Паги. Ей не хотелось оставлять без присмотра ни выздоравливающего, ни больного, но как быть без пищи.

Порой, когда ветер менял направление, чувствовался запах трупов, сжигаемых в большой братской могиле у западной стены. Потом огромные бронзовые колокола в храмах Кхо и Ресу начнут издавать печальный погребальный звон.

Лалила и Пага ждали, когда они свалятся сами, полагая, что это неизбежно. Но никто больше не заболел, чума пощадила и ребенка. Абет все же заболела четыре недели спустя, но недуг ее очень походил на тиф.

Потница продолжала свирепствовать в городе и унесла уже десять тысяч человек из пятидесяти тысяч населения. Не менее трети жителей города разбежались по стране ко времени самого пика эпидемии. Они, конечно же, же «прихватили» с собой болезнь, распространяя ее по сельским районам. Восемьдесят тысяч фермеров, рыбаков и мастеровых скончались. Вся территория Ветны лежала под облаком дыма от костров, на которых сжигались трупы.

Среди жертв оказалась и красавица жена богатого купца. Он остался в городе, желая заработать на поставках провизии. Она же отправилась на их виллу в горах и погибла, правда не от чумы, а от укуса змеи. Красавица, прогуливаясь вечером в саду, повстречала кобру…

Через семь недель болезнь, обшарив всю страну, отступила. Уцелевшие выбирались из убежищ, снова воссоединяясь в единый народ.

Абет выздоровела, но была все еще исхудалой и вялой. Через пару месяцев, не раньше, можно было отправляться в путь с ребенком.

Хэдон вернулся на службу к купцу — группа остро нуждалась в деньгах. Место телохранителя позволяло ему невольно подслушивать много подробностей интересующего его дела. Он узнал о том, что купец по дешевке приобрел маленькую рыбачью лодку у вдовы умершего от чумы рыбака. Осмотрев судно, Хэдон нашел его как раз подходящим по размерам. Он купил лодку за приличную. сумму, хотя кое-что осталось и для переоснащения. Человек, которого нанял Хэдон для этой работы, явно решил, что хозяин спятил. К чему этот рей, крепящийся к основанию мачты, чтобы еще ниже опустить ее? Какова цель этого? И зачем резать отменный парус так, что теперь у него образовалась пара бесполезных треугольных парусов?

Улыбаясь, Хэдон объяснил ему, что ставит опыт. Ему вовсе не хотелось говорить правду, памятуя о том, что рассказывал Русет о реакции людей при виде его Души Моря. Зачем ему подвергать себя обвинениям в колдовстве и допросам следственной комиссии.

Назавтра в час после полуночи Хэдон и его друзья вывели лодку из бухты. К рассвету они уже потеряли город из виду. Хэдона не беспокоила возможность преследования. Кому какое дело, что он покинул Ветну? Нанятый им умелец лишь пожмет плечами да сочтет, что ему повезло, и ничего не пришлось платить хозяину за кормежку за последнюю неделю, пока не раскусит, что хозяин вычел эту сумму при расчете. Обе суммы сходились, посему Хэдон счел, что поступил честно.

За пять дней группа доплыла до пролива. Еще до того беглецы поняли, что там что-то случилось. Виднелась выброшенная на берег покалеченная трирема, а еще через пару миль они наткнулись на множество плавающих повсюду трупов. Хэдон смело направил в светлое время суток судно к самому проливу. Никаких признаков флота, пока не доплыли до самого входа в пролив. Корма биремы выступила из воды, почти закрывая путь судну Хэдона. Он не мог понять, что мешает биреме утонуть, ведь глубина здесь почти четыреста футов.

Хэдон приспустил паруса, и шлюпка медленно, на веслах, прошла мимо утеса и правой стены. Солнце теперь висело отвесно над головой, потому море просматривалось на значительную глубину. Хэдон аж присвистнул, а Кебивейбес выругался. Галера удерживалась парой десятков других судов, нагромоздившихся одно на другое.

— Судя по всему, здесь случилась серьезная драка, — заметил Хэдон. — Но кто прорывался ? Флот Кетны?

— Более, чем очевидно, — откликнулся бард. — Кто-то пытался проскользнуть мимо матросов на утесах. Кому-то все же удалось проскочить, иначе флот Минрута остался бы здесь. Очевидно противники сошлись в ближнем бою и перебили друг друга.

Казалось, это единственное логичное объяснение. Однако с флотом Минрута могли схватиться и пираты, проходившие через пролив, а вовсе не кетнанцы. Ну да ладно! В конце концов, какая разница — путь свободен. Матросы, располагавшиеся на утесах либо оставили свои посты, либо перебиты вторгшимся флотом. Не исключено, что один-два корабля кхокарсан уцелели в сражении и, удирая, прихватили матросов домой. Одно судно ведь не в состоянии блокировать пролив.

Какое-то время пролив останется непроходимым для любого корабля, размер которого больше малой рыбацкой шлюпки. Рано или поздно течение снесет обломки в более глубокие воды, или кетнанцы уберут останки тех судов, что сверху.

Тем временем Хэдон и вся его группа, не исключая и Лалилу, далеко «продвинувшуюся» в своем положении, сидели на веслах уже пятьдесят безмолвных миль извилистого пролива. Гребцов было маловато, шли медленно, по ночам кое-как спали. Целую неделю, опасаясь при этом наткнуться на пиратов или кетнанцев, преодолевали пролив. Группа была бы обречена, повстречайся ей судно любого размера: удрать не удалось бы.

Но в проливе никого не оказалось, и на десятый день шлюпка, преодолевая течение, выплыла из темноты и тишины. Словно Кет, герой древности, первый вошедший в Южное Море, все на борту были ослеплены ярким экваториальным солнцем.

Хэдон сказал:

— Лалила, я боялся, что наш ребенок не появится на свет в Опаре. Теперь же у нас добрые надежды дождаться этого часа. Да поможет нам Кхо, и мы окажемся вовремя в моем родном городе.

Лалила устало улыбнулась, бледная и встревоженная.

А вечный пессимист Пага проворчал:

— Дети не всегда рождаются по плану, Хэдон.

22.

Кебивейбес заявил, что их путешествие из Кхокарсы в Ветну достойно пары эпических поэм, а приключений на пути из Ветны в Опар с избытком хватит на три. Хэдон привычно заметил, что все барды склонны к преувеличениям, хотя можно согласиться, что описание бегства группы из столицы Кхокарсы достойно творчества поэта, если он к тому же многоречив.

— Я полагаю, что ты уместил бы все описание в одном лирическом стихотворении — строчек девять или двадцать семь? — сказал Кебивейбес.

— Для истинной поэзии — предельный объем , — огрызнулся Хэдон. Однако, заметив, что бард обиделся, он добавил: — Не обращай внимания на мои слова, Кебивейбес. Я устал, голоден и обеспокоен. Лалилу так разнесло, что она того и гляди лопнет, как переполненный вином бурдюк. И я вымещаю свое настроение и страхи на тебе.

— Не говоря о том, что ты попросту не обладаешь ни вкусом, ни тактом, — бросил Кебивейбес, перемещаясь в противоположный конец шлюпки, который, увы, был совсем рядом. Бард уставился вперед, напряженная спина его выражала гнев.

На самом деле бард не больно-то преувеличивал, говоря о пережитых группой опасностях и приключениях. Много раз с минуту на минуту ожидал Хэдон гибели людей своей группы. Но всякий раз с невидимой, но явной помощью всемогущей Кхо им как-то удавалось преодолевать опасность.

Порою, когда непосредственной угрозы, казалось, не было, они все равно ощущали ее. Всего лишь три дня назад, в сумерках, шлюпка проходила недалеко от топкого безлюдного района — болот, которые простирались на многие мили в глубь суши, а затем резко обрывались у отвесных гор. Единственным кусочком суши, выступавшим между морем и горами, оставалась холмистая груда камней. Хэдон предположил, что здесь когда-то располагался древний город.

— Город был основан Бессемом, бежавшим сыном Кета, вынужденным скрываться. Бессем поссорился со своим отцом и в гневе убил брата. Кет не стал преследовать сына — старику едва уже не исполнилось шестьдесят, — и объявил, что если Бессем вернется, то будет убит тотчас же без суда. Потому Бессем отправился этим прибрежным путем на юг и остановился, добравшись сюда.

В те времена здесь существовало не болото, а низменность, плавно переходившая в горы. Вот тут-то Бессем и построил город из красного камня, добытого в этих же горах. Назвали его, конечно, Мибессем, город Бессема.

Все шло нормально. Многие перебрались сюда из Кетны, Сакавуру, из районов Северного Моря, Кему — жить в городе, сооруженном из огромных каменных блоков. Происходило все в ту пору, когда Море Опара оставалось почти неизвестным, а сама Микетна представляла собой небольшое поселение. На деле по времени это совпадало с экспедицией во главе с жрицей Лупоес в глубинные районы, где было найдено место, ставшее впоследствии Опаром, городом сокровищ.

Город Мибессем процветал, однако ходило множество историй, которые передавались людьми, жившими в горах за городом. Рассказывали, будто кто-то играет там на свирели, музыка сводит с ума мужчин и околдовывает женщин. Они идут за музыкантом в горные леса и исчезают навсегда. На рассвете возле фермерских полей вокруг города можно видеть уродливые создания. Хотя они явно имели вид животных, но напоминали некоторых исчезнувших женщин.

Сказывали, что этот Бессем в недобрый час решил построить свой город на земле дьявола. И будто этот демон на самом деле повелитель дьяволов, властитель безымянных созданий, которых всесильная Кхо в наказание согнала сюда из Кему, чтобы ее народ мог осесть здесь. Дьяволы, которых не убили или же захоронили в неглубоких могилах, так что они смогли выбраться из них до второго пришествия, нашли спасение в землях вдоль Южного Моря.

И вот теперь безымянный дьявол гневается, поскольку вторгаются в его убежище. А он все еще находится под давним запретом, наложенным великой Кхо на его род. Но он не может поднять руку на человека, будучи в ярости.

Однако Мать Всего Сущего не сумела запретить безымянным существам пользоваться другими методами. Более того, дьявол, если он не в гневе и не имеет намерения причинять человеку вред, мог коснуться или даже обнять человека. И вот, тот безымянный флейтист — призрак с искаженным лицом, который дышит по ночам за окнами, заводил игру на своей тростниковой свирели. И мужчины делались безумными, а женщины следовали за искусителем в убежище подле гор. И там они неведомо как ложились с ним и зачинали и разрешались отвратительными детьми.

Итак, Бессем был героем древности, могущественным человеком, подобного которому веками не видели оба моря. Он вооружился копьем, какое не способны поднять двое теперешних мужчин, и исполинскими шагами отправился в дикие места, чтобы разыскать демона и уничтожить его. Но он не вернулся, и свирель снова играла в копях за городом. Матросы рассказывали об этом в Кетне и в портах Кему.

И вот однажды Императрица Кхокарсы направила судно в Мибессем — проверить, истинны ли эти легенды. Если все это правда, жрица обещала избавить этот край от дьявола. Из-за бурь и пиратов судно год добиралось до Кетны. Капитану сообщили, что он опоздал. На торговом судне Кетны, вошедшем в порт Мибессем на рассвете, слышали чарующую музыку флейты, от которой стыла кровь в жилах. На мили вокруг разносилась она над спокойным морем задолго до того, как показался красный город. На самом деле на торговом судне так и не увидели города, поскольку ошибочно приняли за него темный холм, где он когда-то стоял. Возможно, “купец” разглядел наружные очертания холма, землю, наваленную дьяволом. Сие неизвестно, поскольку никто не отважился ступить в болото и тем более прорыть какой-либо ход в холме.

Итак, судно приблизилось к берегу, который более не являлся взморьем с мелким песком, а представлял собой ныне болото. Отлогий склон превратился в абсолютную плоскость; крокодилы и гиппопотамы плавали меж пальм и других деревьев, росших на крошечных островках.

Где же люди? Неведомо. Возникла страшная догадка, что им была уготована ужасная участь, и они лежат теперь под водами болота. Либо под землей, которой некий неведомый сатана завалил некогда горделивые башни и массивные стены Мибессема.

Так или иначе, команда судна не задержалась здесь. Пение свирели становилось все громче и громче, люди услышали всплеск, будто могучие ноги ступали по болоту. Деревья согнулись, словно нечто гигантское задело их. Даже жрица перепугалась, и капитан приказал гребцам быстрее отогнать отсюда галеру. Они избежали встречи с неведомым, шагающим по болоту, но звук флейты еще долго — многие мили — разносился между судном и бывшей землей Мибессема.

Хэдон смолк. Тишина. Лишь ветер посвистывает в такелаже да волны шлепаются о нос судна. А потом, вселяя ужас в души беглецов, с берега послышалась музыка флейты.

Пронзительно закричала Абет. Под бронзовым загаром Кебивейбеса исчез румянец. Он выругался. Большие фиалковые глаза Лалилы словно вознамерились выкатиться из орбит. Пага ухватился за ванты и прижался к ним, уставясь на берег; плоский нос от раздувавшихся ноздрей стал еще крупнее, а глаза, выпирая, того и гляди самочинно покинут лицо. Хэдон вцепился в румпель, будто он оставался единственной реальной вещью в мире. Все другое казалось неустойчивым, искаженным, неосязаемым. До этого мгновения он наслаждался рассказом, лишь немного пугавшим его и остальных слушателей. Пага по обыкновению воспринимал повествование скептически, время от времени недоверчиво фыркая. Но судя по всему, рассказ поразил его значительно больше, чем человечек хотел показать.

Солнце исчезло за горизонтом моря. Быстро смеркалось. Высокие ноты зазвучали еще громче.

Хэдон, наконец, вышел из оцепенения и теперь отдавал распоряжения — негромко, так чтобы флейтист в болотах, кто бы он ни был, не услышал их. Хэдон двигал румпель, пока шлюпка не развернулась на юго-запад. Гик путешествовал, удерживаемый канатами в руках Паги и Кебивейбеса. Хэдон не давал судну лечь на другой галс, чтобы шлюпка быстрее удалилась от фантастической флейты. Еще час плавания слышалось ее звучание.

Чуть погодя Пага спросил:

— Как ты думаешь — что это было?

— В этом краю нет рыбаков, нет деревень. Никто не осмелился бы жить здесь.

— Может рыбачью лодку штормом занесло в болото? — предположил Пага. — Или ее разбило. А кто-то из уцелевших, почитай, вообще единственный, играет на флейте, пытаясь привлечь наше внимание?

— Он успешнее добился бы цели, если бы просто кричал. Не желаешь ли, чтобы мы вернулись на его поиски?

Пага не ответил. Да и остальные промолчали тоже; едва ли они молчали бы, пожелай Хэдон вернуть лодку назад. Но у него отнюдь не возникало такого желания.

Тема более не поднималась. Все предпочитали не вспоминать неведомого флейтиста.

23.

Столб дыма, что виднелся весь день, исходил не из порта Опара — Нангукара. То место давно было сожжено, и зола уже не тлела, охлажденная дождем. Дым поднимался от погребального костра пиратов. Восемьдесят микавуру были убиты во время последнего набега пиратов. Нападавших отбросили, но они сумели вынести двадцать своих погибших. Микавуру уплыли, оставив шестьдесят трупов в объятом пламенем городе. Тела пиратов предали огню; это означало, что их души будут скитаться в облаках, пока Кхо не решит, что они достаточно настрадались как гонимые ветром странствующие призраки. Затем их души будут переправлены в землю, в мрачный дом наводящей ужас Сисискен.

Едва Хэдон развернул к берегу свою лодку — все причалы были разрушены, — как он застыл, потрясенный. Все строения вокруг форта горели. Хижины и дома, длинные административные здания, товарные склады, магазины и таверны — все покрывал пепел. Пара огромных деревянных ворот форта сорвана, и часть деревянных же строений за стенами оказались полностью уничтоженными огнем.

Уже началось новое строительство. Царили суета и шум работы; повсюду запряженные волами повозки, доверху груженные свежепиленым материалом и бамбуком. Стучали молотки, визжали пилы.

Хэдон стал на якорь в сотне ярдов от берега. Баркас с четырьмя гребцами отвалил от берега к вновь прибывшему судну. Хэдон договорился с хозяином баркаса, и всех сразу же доставили на берег. Таможенник начал было задавать гостям вопросы, но быстро узнал Хэдона.

— Как же, черт побери, ты сумел добраться сюда из Кхокарсы?! — вскричал он.

— Сама Кхо гласом божьим приказала мне вернуться в город, — сказал Хэдон. Оставалось лишь исполнить ее прорицание, и вот, хотя путь был долог и опасен, мы здесь.

Таможенник не стал допытываться, что это за прорицание. Неучтиво выспрашивать о делах, к которым причастна Богиня.

— Сложись дела чуть по-иному, — сказал таможенник, — вы как раз могли угодить в лапы пиратов. Они готовились к операции — штурмовать форт и ворваться в центральную крепость. По счастью, из Опара для укрепления порта на подобный случай прислали три сотни солдат. Мы перехватили микавуру издалека, и гарнизон, сделав вылазку, атаковал их в лоб. Микавуру пробивались назад, к судам, но понесли тяжелые потери. Сорок пиратов мы захватили в плен, — большинство из которых раненые.

Хэдон не спросил, что станется с пленными. Он знал, что от главарей под пытками попытаются выведать замыслы будущих нападений. Истязание предводителей пиратов было обычаем, основанным на принципе обязательного возмездия. Получив от вожаков все возможные сведения, пиратов обезглавливали, а крепких рядовых пиратов как рабов посылали на рудники в горы Опара. Тяжело раненных и непригодных для работ также убивали.

— Вы самые последние, кто прибыл сюда из Кхокарсы, — сказал таможенник. — Мы изголодались по новостям.

Хэдон объяснил таможеннику, что владеет одними лишь слухами. Он был слишком оторван от событий и потому не может ничего толком рассказать. Ответ никого не убедил. Люди хотели слышать все — факты, предположения, толки и даже очевидную ложь. Прибывшая группа протиснулась через ворота и в храм, где Хэдон впервые за последние годы увидел главную жрицу, Клайхи. Она была столь же прекрасна, как в ту ночь, которую они провели вместе, ночь накануне отбытия Хэдона на Великие Игры в город Кхокарса. Она немного пополнела, ее высокая грудь чуть обвисла, но крупные серые глаза, широкие темные брови, прямой узкий нос, полные губы, округлый подбородок — все это составляло одно из самых притягательных и чувственных лиц, когда-либо виденных Хэдоном.

Она улыбнулась Хэдону и поднялась с инкрустированного бриллиантами кресла. На голове жрицы покоилась высокая золотая корона тонкой работы, украшенная девятью изумрудами на зубчатых краях, в руках четки из изумрудов и рубинов, юбка до лодыжек из белой ткани. Пояс из золотых звеньев с украшениями из мелких рубинов. На оголенной груди нарисованы концентрические круги: красный, белый и голубой, с сосками — алыми центрами. В правой руке жрица держала длинный жезл из дерева дуба, ввозимого из Кхокарсы. На верхнем конце жезла вырезано изображение Кхо в виде женщины с крупным курдючным задом и с головой гиппопотама.

— Трижды благословенный Хэдон из Опара! — воскликнула она. — Тот, который по справедливости должен быть императором, но которому Кхо велела не претендовать на этот титул! Трижды желанная Лалила из-за Звенящего Моря, Морская колдунья! Добро пожаловать также и твоей дочери, о которой мы много слышали, и вашему еще не рожденному чаду, о котором мы еще много услышим. Добро пожаловать и маленькому человеку, хотя он и заявляет, что он враг нашего пола, и Кебивейбесу, барду, который станет великим!

Хэдон не удивился таким восторженным приветствиям. Разведывательная система жриц была превосходна и потому следовало ожидать, что Клайхи хорошо осведомлена о его группе и его, Хэдона, миссии. Слишком мало он мог рассказать ей нового, помимо приключений в Ребхе и последующих событий.

Недавно посвященные в жрицы внесли стулья, и теперь вся группа сидела. Абет забрали к другим детям в храме. Усталые гости с благодарностью приняли предложенное угощение, включавшее также медовый напиток и вино. Клайхи все расспрашивала Хэдона. Наконец он наелся и напился вволю, да и рассказывать более нечего. На какое-то время наступило молчание, нарушаемое лишь отрыжкой гостей, вежливо показывающей, что пища была отменной.

Наконец Клайхи сказала:

— Я уже послала гонца в Опар известить Королеву, что ты и Лалила здесь. Гонец сообщит весть только самой Королеве. И я велела Кахели (таможеннику, с которым беседовал Хэдон) никому не сообщать, что вы прибыли.

Хэдон встревожился:

— Почему?

— Король Гамори узнал, что ты на пути сюда. Агентов у него хватает, и они далеко не все из жрецов Ресу. Видишь ли, Хэдон, раскол, раздирающий Империю в Кему, действует и здесь. Гамори крайне честолюбив, как и Минрут, и он тоже желал бы вознести Пламенеющего Бога над Великой Матерью — не из соображений веры, а исключительно для удовлетворения своих амбициозных планов. Но у нас тоже свои шпионы, и нам кое-что известно о том, что происходит между Гамори и младшими жрецами Ресу. Знаем мы и то, что ненавидящие Гамори подчиняются его жене. С некоторых пор Гамори и наша верховная жрица, Королева Фебха, более не живут вместе. Они расстались после нескольких лет несчастливого супружества, поссорившись на почве политики и относительно статуса короля и королевы, мужчины и женщины. Сейчас Гамори живет в Храме Ресу и уже год, как не делил с королевою ложа. Он лишь появляется с нею, представительствуя на государственном уровне.

Как ты хорошо знаешь, Гамори никогда не любил твоего отца, Кумина. Это началось с того сражения в туннелях против грабителей, когда был убит старый король, первый супруг Фебхи. Еще до того, как твой отец потерял руку в битве, по словам Гамори, он хотел убить его. Отец твой утверждает, что по чистой случайности из-за слабого света в пылу сражения он принял Гамори за бандита. Объяснение вполне приемлемо. Зачем Кумину убивать одного из своих товарищей? Гамори утверждает, что он и твой отец сильно поссорились по какому-то неведомому поводу, и что Кумин именно поэтому хотел его предательски убить.

Какой бы ни была правда, Гамори впоследствии женился на Фебхе, сделался Королем и верховным жрецом и теперь мог без труда устраивать гонения на твоего отца. Лишь покровительство Фебхи спасло Кумина от обвинения в покушении на совершение убийства.

— Мне это слишком хорошо известно, — сказал Хэдон. — Отец был вынужден выполнять работу внутри Храма Кхо, который он редко отваживался покидать из опасения быть убитым людьми Гамори. Отцу, некогда одному из величайших нуматену Империи, пришлось подметать полы в храме. Не то, чтобы отец не был благодарен Фебхе за эту работу. Если бы не такая возможность, мы все умерли бы с голода. Гамори очень огорчился, узнав, что я оказался одним из троих юношей, удостоенных чести представлять Опар на Великих Играх. Он ненавидел всю мою семью из-за старого недоброжелательства к моему отцу.

— Вот почему Гамори не должен знать, что ты здесь, — сказала Клайхи. — Понимаешь ли, есть и другая причина, по которой Гамори не желает, чтобы ты добрался до Опара живым, или, если уж так случится, чтобы ты обрел приют в Храме Кхо. От своих шпиков он слышал о Лалиле, этой Морской Колдунье, о великой судьбе, что ждет ее ребенка. Слухи — несомненно безосновательные, — но, увы, убедительные — таковы, что ее дочь станет единственной правительницей Опара, и что никаких других королей не будет. Это нелепо, но Гамори напуган. Безрассудное животное — а кто он еще — Гамори не понимает, что ребенок не может представлять для него опасности: ведь он уже умрет до того, как девочка достигнет совершеннолетия.

С другой стороны, молва может в известной мере обернуться правдой. Если Гамори попытается причинить ей вред, его еще больше обуяют страхи якобы грозящей опасности: он вызовет противодействие, которого мог бы избежать.

— А что же делать нам? — спросил Хэдон.

— Вы останетесь здесь до наступления сумерек. И тогда со всеми предосторожностями вас под охраной отправят отсюда, тайно доставят в Опар и там — в храм Кхо. Только в Храме вы окажетесь в безопасности. Даже Гамори не осмелится нарушить его священность.

— Держу пари, когда-то и я верил, что на свете есть безопасные места. Но Минрут осквернил много храмов, не говоря уже о самих жрицах. В наши дни ничто не защищено от богохульства и осквернения.

— Может, ты и прав, — согласилась Клайхи, — но здесь вам оставаться нельзя. Согласно Голосу Кхо, Лалила должна разрешиться от бремени в храме. Судя по ее виду, я сказала бы, что ей следует поспешить, чтобы успеть туда.

Из углубления в ручке кресла Клайхи достала маленький бронзовый гонг и ударила в него миниатюрным бронзовым молоточком в форме головы леопарда. На третий удар отдернулась портьера в дальнем входе. Весьма зрелого возраста жрица ввела в помещение мальчика лет четырех. Он бросился к Клайхи в криком: “Мама! Мама!”

Она подняла и поцеловала его, затем с улыбкой обратилась к Хэдону:

— Вот он, плод нашей любви, Хэдон. Это наш сын, Кор.

24.

Путешествие по реке от моря до водопада заняло три дня. Группа Хэдона разместилась в баркасе с десятью крепкими гребцами-солдатами. Клайхи с мальчиком плыла на головном судне. Несколько раз она приглашала Абет к себе в лодку, где дети могли бы вместе играть. Звала она и Хэдона пересесть на нос баркаса, чтобы иметь возможность переговариваться. Да и Лалила пару раз перебиралась туда.

Лалила, как и Хэдон, очень удивилась, когда Клайхи представила Кора. Она совсем не ревновала. Какие у нее для этого причины? Клайхи не имела никаких видов на Хэдона и вовсе не желала отнимать его у Лалилы. Она просто приняла его как любовника на несколько ночей, не позаботившись в то время о противозачаточных травах. Ей хотелось иметь ребенка от мужчины, который мог стать победителем на Великих Играх. У Клайхи хватало любовников и до Хэдона, не ощущалось недостатка в них и после него и, надо полагать, их еще немало впереди.

— Сон убедил меня, что Хэдон должен стать отцом, — сказала она Лалиле. — Мне явилась Бхукла, бывшая древняя богиня войны, пока Ресу не узурпировал ее обязанности. Она сказала, что я должна быть с Хэдоном и зачать от него. Что касается первого, то мне не требовались ничьи указания, хотя я была счастлива, что имею божие благословение. Что же до второго, то я почувствовала, что так или иначе настало время иметь ребенка.

— И какова теперь судьба Кора? — спросила Лалила. — Останется он с вами или отправится с Хэдоном?

Вопрос озадачил Клайхи. Потом, словно что-то вспомнив, она воскликнула:

— О! Я совсем забыла! Ты же не знакома со всеми нашими обычаями. Если бы я решилась выйти замуж, Кор остался бы со мной и моим мужем. Но я не собираюсь замуж; когда мальчику исполнится пять лет, он отправится на полгода к отцу. На это время ты будешь его временной матерью. Если я умру, Кор станет сыном Хэдона на все время. И твоим.

Вечером четвертого дня пути они разбили лагерь невдалеке от подножия могучего водопада. Здесь скопилось много разного люда, участников торговых караванов из Опара на пути к порту. По совету Клайхи Хэдон старался не выходить из шатра. Если его узнают, кто-либо из жрецов Ресу непременно поспешит с этой новостью обратно в Опар.

Хэдон, сидя в шатре, видел по крайней мере десяток людей, с которыми он был знаком по Опару. Да и в остальных узнавал жителей этого города. Кроме нескольких последних лет, всю свою жизнь Хэдон прожил в Опаре и потому был там заметной фигурой. Постоянное население Опара лишь тридцать тысяч человек. А он ведь победитель Малых Игр, конечно же, все горожане его знают.

Его шатер не сворачивали до тех пор, пока караван не отправился вниз по реке, затем отряд путешественников продолжил свой путь вверх, по дороге, которая пересекала ближний склон скалы. В полдень они добрались до вершины, а оттуда шли по тропе сквозь джунгли, пока не достигли территории дока. Здесь находились баркасы, оставленные путешественниками, встретившимися им у водопада. Группа воспользовалась двумя самыми маленькими лодками, и солдаты вновь согнули свои спины. Это была тяжелая работа: весь путь им пришлось грести против течения.

Маршрут, на преодоление которого ушло три дня, пролегал вдоль покрытых кустарником берегов, время от времени сменявшихся болотистыми низинами, где разинув пасти и издавая рев, оглядывались в поисках добычи крокодилы, порой они медленно соскальзывали в бурую воду реки. По ночам путники останавливались в защищенных местах, сидя у больших костров, прислушивались к покашливанию леопардов. От людей исходило отвратительное зловоние, поскольку им пришлось намазаться свиным жиром для защиты от москитов, которых вокруг было великое множество.

Четырежды встречались группы груженных товарами баркасов, направлявшихся в порт. В таких случаях Хэдон быстро пригибался в надежде, что широкополая шляпа на голове скроет его лицо.

— Как же теперь производится доставка товаров? Ведь пролив Кета перекрыт? — спросил Хэдон Клайхи.

— Есть еще Кетна, Вентисух и Сакавуру, — ответила она. — Хотя пираты микавуру и свирепствуют, торговля все же продолжается. Более того, к югу от Кемувопара основано новое поселение — Картенкло. Пока эта община занимается лишь добычей руды; в недрах той земли большой запас меди и некоторое количество золота. Но это ворота в саванны, лежащие за горами, где пасутся огромные стада слонов. Ожидается, что торговля слоновой костью обретет большой размах, и Картенкло станет контролировать все, что будет проходить через него. Управление поселением осуществляется из Опара, следовательно, Опару обеспечена большая часть доходов. Некоторые из этих товаров, как ты видишь, на пути в Картенкло.

Хэдон посмотрел на мальчика. Определенно, Кор был его сын: у него такие же рыжеватые волосы, такой же высокий и узкий лоб с легкими припухлостями на уголках. Маленькие уши заостренной сверху формы тесно прижаты к голове. Брови густые, почти сросшиеся. Нос его прямой и не слишком длинный, но мальчик еще слишком мал, стало быть, нос подрастет. Верхняя губа короткая, губы полные, но не толстые; подбородок раздвоенный.

У него были большие по отношению к торсу ноги, а руки выглядели совсем длинными. Должно быть, ширина шага и захват руки у него такие же, как у отца.

Глаза же у него, однако, был материнские: большие и темно-серые.

— Красивый ребенок, — произнесла Клайхи, перехватив взгляд Хэдона. — Я люблю его очень сильно. Но боюсь, что не смогу долго быть его матерью.

— Что ты хочешь этим сказать? — встревожился Хэдон. Клайхи всегда отличало исключительное веселье, она постоянно улыбалась и смеялась. Но сейчас она выглядела печальной.

— Незадолго до того, как ты прибыл в порт, я видела сон. Я находилась в темном месте глубоко под землей, бредя по чему-то похожему на туннель. Меня преследовало нечто ужасное. Оно поймало меня. Затем — вся в слезах и дрожащая — я проснулась.

— Но тебя же не убили во сне?

— Нет. Но у меня было ощущение неизбежности гибели. — Она улыбнулась: — Теперь, когда ты здесь и можешь позаботиться о мальчике, я не беспокоюсь. А что касается того, что может случиться со мной, что ж, никто не живет вечно. Я толстею, моя грудь начинает обвисать; я смотрю в зеркало и вижу лицо, которое еще в состоянии привлекать любовников, но пройдет еще лет десять, и это же лицо будет отталкивать их. Я прожила хорошую жизнь, гораздо лучшую, чем у большинства. И если мне предначертано умереть именно сейчас, я стану страдать лишь от того, что мой сын будет горевать обо мне.

— Если бы каждый рассуждал так, как ты, — проговорил Хэдон, — этот мир мог бы не быть таким несчастливым.

— И никаких войн не было бы, — молвила она, — и столь много безумных.

Когда Хэдон путешествовал вниз по реке, понадобилось четыре дня, чтобы добраться до водопадов, и еще три, чтобы дойти от них до порта. Теперь же, из-за того, что они шли против течения, им потребовалось четыре дня, чтобы дойти до водопада, и пять с половиной, чтобы достичь Опара. Через час после восхода луны баркасы миновали изгиб реки. Река, ширина которой составляла четверть мили, вдруг разлилась озером шириной полторы мили. Справа от них располагалась узкая полоска равнины, над которой возвышались крутые скалы. За скалами вздымались высокие вершины. Слева, в мили от них, находился Опар. Опар — город сказочных богатств, золота и драгоценных камней, город башен с золотыми крышами, высокими массивными стенами из гранита. Опар — его родной город.

Глаза Хэдона наполнились слезами. Он ощутил боль в груди; внезапно из нее вырвалось рыдание. Лалила, видя, как он растроган, обняла его и потянулась к его щеке с поцелуем.

Баркасы продолжали двигаться по середине реки, пока не оставили за собой полмили. Затем они пошли под углом от своего прежнего курса по направлению к городу. Здесь царило оживление: сновали рыбачьи лодки, ялики и баркасы, перевозившие продукты с ферм, разбросанных вдоль западного побережья к северу от Опара. Эта протяженная долина располагалась относительно низко и тянулась на 15 миль, пока не упиралась в огромный водопад на севере.

Западное побережье — более плоское и широкое, чем восточное, но сразу за ним начиналось предгорье, за которым появлялись мощные вершины столь же высокие, как и на востоке.

К востоку от города, на расстоянии одной мили, находился небольшой островок, единственный на этом озере. По его окружности росли деревья; над внутренней частью возвышался белый замок, увенчанный куполом. Все население острова насчитывало три человека — жрицы, состоявшие на службе в храме Лупоес. Этот островок был первым местом в долине, куда вступила жрица Лупоес — жрица-исследовательница. Именно здесь она повстречалась с первыми обитателями долины, первобытными гокако. И именно здесь она спросила одного из них о названии этого места. А он, отвечая ей на своем языке, сказал: “Опар”, что значило “я не понимаю вас”. Лупоес присвоила этой долине имя Опар, ошибочно полагая, что это и есть ее исконное название. Позднее поселение назвали также Опаром.

На этом острове жрица и окончила свой земной путь в возрасте 70 лет. Ее возвели в ранг божества, в ее честь построили храм. Остров Лупоес, подобно острову богини Карнет, был для мужчин запретным.

Лодки скользили одна за одной, минуя деревянные лачуги и вигвамы, выстроенные за пределами городских стен. Строения тянулись на полмили к западу и на четверть мили вглубь. Это были дома рабов гокако, а также свободных граждан, надсмотрщиков, мастеров и солдат, которые ими командовали. Здесь же размещались и огромные хранилища, фасадом выходящие на деревянные причалы. Выше северных стен раскинулся город, состоящий из таких же деревянных построек, но его населяли бедные слои свободных граждан.

Хэдон завязал тесемки шляпы под подбородком. Ветер сегодня такой сильный, нежелательно, чтобы шляпа улетела, открывая при этом волосы и лицо. Стараясь еще лучше замаскироваться, он надел на левый глаз черную повязку. Меч нуматену, завернутый в одеяло, Хэдон нес на плече вместе с плоским ящиком, в котором находились некоторые товары, предназначенные для продажи. Ему полагалось следовать за Клайхи, будто он ее слуга.

Баркасы привязали к причалу, принадлежащему Храму Кхо. Клайхи обождала, пока все подготовятся к отходу, а затем решительно зашагала по улице за стеной. Один солдат раскрыл бамбуковый зонтик от солнца и ринулся к жрице с намерением держать его над ней; другой ударил в маленький барабан; третий заиграл на свирели. Клайхи предпочла бы, чтобы вокруг нее не создавали столько шума, но, поскольку знали ее многие, решила, что будет лучше, если она пойдет как обычно. В противном случае могут заинтересоваться, в чем причина ее стараний быть столь незаметной.

Внешняя стена пятидесяти футов высотой состояла из гигантских гранитных блоков с вкраплениями розового кварца. Посередине восточной стены находились широкие ворота — сквозь них могли промаршировать плечом к плечу двадцать солдат. Обе массивные створки ворот толщиной десять футов были сделаны из бронзы; на них изображались сцены из истории Опара. Ворота, с тех пор, как их воздвигли восемь столетий назад, закрывались лишь трижды. Три раза, тем не менее, их швыряло наземь, и в каждом случае причиной тому было землетрясение. Город сам троекратно отстраивался заново и, вне всякого сомнения, будет еще не один раз строиться вновь.

Путешественники проследовали через базарную площадь, растянувшуюся вдоль набережной реки на полмили. Она походила на все другие рынки Империи, отличало ее лишь множество гокако. Эти волосатые люди — низкорослые, коренастые, с толстыми шеями, массивной грудной клеткой, со скошенными лбами — когда-то были многочисленны, но теперь попадались только в этой долине, хотя ходили слухи, что этих дикарей можно повстречать еще где-то возле Южного Моря.

По обеим сторонам ворот стояли копьеносцы. Каждый отряд насчитывал тридцать человек: те, которые стояли слева, принадлежали Королю; другие — Королеве.

Клайхи не сбавила шага, напротив, последовала с таким видом, будто ей нечего скрывать. Оно бы и так, если бы Гамори можно было доверять. Гвардейские офицеры отдали жрице честь; она благословила их и продолжила путь. Группа путешественников миновала внешнюю стену толщиной двадцать футов и направилась к внутренней. Высота этих стен была одинаковой, но сверху внутренней стены возвышались, чередуясь меж собой, маленькие круглые башенки и остроконечные гранитные глыбы. В башнях располагались караульные; монолиты же увековечивали память героев и героинь Опара. Здесь, должно быть, установлена пара в его честь, подумал Хэдон, ведь он выиграл как Малые, так и Великие Игры. Однако они, скорей всего, находятся ниже пределов видимости.

Внутренние ворота также оказались открытыми, их тяжеловесные бронзовые створы развернуты в обе стороны. Путники вступили на широкую улицу с названием “Божества-Птицы”. Большую часть улицы шириной 115 футов занимал еще один рынок. Здесь продавалось множество животных и птиц, предназначавшихся для жертвоприношений в Храме Кхо — на другой стороне улице.

Клайхи вела группу сквозь палатки, загоны для скота и сараи, оставляя позади шумных животных, птиц и еще более шумливых продавцов и покупателей. Ее целью был гигантских размеров девятиугольный вход в храм — массивное, выполненное из гигантских блоков здание, увенчанное огромным куполом в форме луковицы, крытым пластинами из золота. По обеим сторонам входа — три ряда монолитов из гранита, по двенадцать в каждом ряду. Высота каждого превышала в два раза рост Хэдона, верхняя часть каждого монолита высечена в форме птицы. Черты, характерные для птиц, за модель которых брались реально существующие пернатые, были преувеличены или искажены: головы, то больше, то меньше, чем следовало, клювы загнуты, а то и вовсе скручены, количество глаз варьировалось от одного до девяти, перья — то слишком длинные, то слишком широкие, почти огромные, а иногда и вовсе отсутствовали.

Хотя птицы и выглядели так, будто их высек сумасшедший, но если посмотреть внимательно, замысел становился понятен. Гранитные скульптуры изображали птиц, превращающихся в людей, стадии различных метаморфоз.

Хэдон нервничал и обливался холодным потом с тех самых пор, как группа покинула лодку. Только теперь на расстоянии всего лишь двадцати футов от входа в храм ему стало полегче. Во рту все еще ощущалась сухость, но он уже смог пить из фонтана, струящегося как раз рядом с храмом.

И тут он услышал, как позвали:

— Хэдон! Хэдон!

Он обернулся и увидел своего старого приятеля, Сембеса, товарища по детским играм и соперника по Малым Играм. Сембес выбыл из соревнования по борьбе вследствие победы Хэдона, но зла на него не затаил. Когда Хэдон отправлялся в Кхокарсу, Сембес вручил ему подарок и пожелал успеха.

Но теперь все могло измениться. Сембес вынужден подчиняться приказам; он, должно быть, хороший офицер и исполнит свой долг, даже будучи не согласным с приказом.

Хэдона насторожила униформа Сембеса, свидетельствующая о том, что он — лейтенант гвардии Храма Ресу, Пламенеющего Бога.

Сембес мог бы и улыбнуться, увидев друга, отсутствовавшего столь долго, но, вероятно, его просто потрясла встреча. Речь Сембеса несомненно звучала сдержанно, будто он испытывал сильное напряжение.

За ним стоял отряд из двенадцати копьеносцев.

Он шагнул к Хэдону, протягивая руку. Казалось, лицо сначала сморщилось, потом расправилось, затем вновь сморщилось. Узкие глаза лейтенанта пристально смотрели на прибывших, скользя с Хэдона на Клайхи, далее на остальных, потом снова на Хэдона.

— Послушай, Хэдон! Получилось так, что я только что приступил к патрулированию этого района и — надо же! Я вижу тебя! Я думал, что ты в Кхокарсе!

Позади Хэдона раздался шепот Лалилы:

— Берегись, Хэдон. Он лжет! Его прошиб пот от страха!

Клайхи остановилась. Теперь она шипела, как змея, говоря:

— Лалила права! Кто-то заметил тебя в доке, Хэдон, и поспешил к Королю! Его шпионы вездесущи!

— Приветствую тебя, мой старый друг! — сказал Хэдон. Он снял груз со своего плеча и засунул руку в одеяло. Пальцы его сжали рукоятку Каркена, куска слонового бивня, обрезанного по краю для удобства.

Сембес остановился:

— Что с твоим глазом, Хэдон?

— Я дал ему отдохнуть, — ответил Хэдон, срывая повязку. Потом тихо сказал Клайхи: — Отведи остальных в храм.

Сембес взялся за рукоять тяжелого меча из дорогой углеводородистой стали; оружие было выполнено из сваренных меж собой полосок и имело такую же листообразную форму, как и мечи добровольцев, но было примерно на фут длиннее.

— Итак, ты знаешь! — проговорил Сембес, поднимая брови. — Что ж, мне действительно неловко, Хэдон, но у меня приказ. Ты арестован по подозрению в измене!

Хэдон помедлил с ответом. Лалила, держа Абет и Кора за руки, обошла его и поспешила ко входу. На минуту Сембес перевел взгляд на нее, но, видимо, на ее счет инструкций не поступало. Пага, перекатываясь, последовал за ней с мрачным видом, держа руку на рукоятке своего короткого меча. Кебивейбес колебался какое-то время, потом сказал:

— Офицер, я бард и потому моя персона неприкосновенна. — И добавил — Это было бы непростительно в глазах великой Кхо и всего человечества.

— Тогда встань в стороне, — велел Сембес. Пот градом катился с него. Он смахнул его с глаз тыльной стороной ладони, а затем выдернул меч из ножен. Это послужило сигналом солдатам, которые выстроились полукругом, держа копья, направленные на Хэдона.

Кебивейбес, стоя теперь позади Хэдона, прошептал:

— Я так сказал лишь затем, чтобы выиграть время, Хэдон. — Я буду сражаться на твоей стороне.

— Благодарю, — сказал Хэдон, снизив голос. — Но иди в храм как можно скорее. Я не хочу, чтобы ты стоял у меня на пути.

Бард от удивления разинул рот, затем пробормотал какие-то оскорбления. Хэдону некогда было вдаваться в объяснения. Он вытащил тену из тюка и шагнул вперед.

В это самое время Клайхи также двинулась вперед. Она держала высоко свой посох и кричала:

— Остановись! Этот человек под покровительством Фебхи и, следовательно, самой Кхо! Он муж той женщины, к которой благоволит Кхо и к которой обращался Ее Голос! Троньте одного из них, и вы испытаете на себе гнев Богини!

Сембес взмок еще больше. Копьеносцы побледнели.

Хэдон оглянулся. Крики, возгласы и болтовня, доносившиеся с базара, стихли. Большинство продавцов и покупателей молча уставились на них; слышался лишь шум, производимый животными.

Сембес вымолвил:

— Жрица, у меня приказ, и он поступил от Короля, самого главного жреца самого Ресу. До тех пор, пока не поступят контрприказы лично от Короля или Королевы, я должен исполнять свой долг. И вы, конечно же, это понимаете.

— Я понимаю, что ты игнорируешь мои слова! — закричала она. — Мне повторить?

Хэдон вновь взглянул налево. Лалила и дети уже находились внутри храма. Пага стоял у входа, пристально смотря на них. Он выглядел неуверенным, будто не мог решить: остаться ли ему защищать Лалилу или вернуться на помощь Хэдону.

Хэдон проговорил:

— Беги так, будто сама Копоескин гонится за тобой, Кебивейбес! Я больше не могу их сдерживать! Иди немедленно!

С криком он еще раз шагнул вперед, держа рукоять Каркена обеими руками. Сембес с воплем двинулся правой ногой вперед, его торс изогнулся, образовав одну прямую линию с левой ногой. Лезвие меча Хэдона ударило офицера с одной стороны, и острый край скользнул вдоль яремной вены Сембеса. Хэдон отступил назад; из шеи Сембеса хлынула кровь, он упал. Хотя Сембес не был столь же искусным фехтовальщиком, как Хэдон, но пострадал он не из-за этого, причиной его поражения явился жесткий непререкаемый порядок. Только нуматену имели право пользоваться длинным, слегка изогнутым оружием с тупым концом. Несмотря на его очевидное превосходство по сравнению с более коротким кинжалом в индивидуальной схватке, военным и морякам по всей Империи запрещалось использовать его — исключение составляли микавуру, но пираты не ведали норм морали. Правда состояла в том, что, будь Сембес вооружен тену, он также мог погибнуть, но не столь быстро, а его копьеносцы могли бы продвинуться и отогнать Хэдона.

Теперь же, еще до того, как копьеносцы сумели изменить свои позиции, и метнуть копья, Хэдон скрылся из виду. Вход находился всего лишь в двадцати шагах, а Хэдон ведь был самым быстрым бегуном Империи. Но даже, учитывая это, он не мог рисковать. Когда оставалось преодолеть последние шесть футов, он резко опустился, держа одной рукой над собой тену, и заскользил по тротуару лицом вниз. Его грудь, колени и пальцы на ногах горели, но он стремительно бросился в полумрак палаты.

Пага отскочил в сторону как раз вовремя — это уберегло его от сокрушительного удара. Три копья вонзились рядом; одно ударилось о боковую стену входа, одно пролетело над головой Хэдона и воткнулось в привратника, еще одно, отскочив от цементной поверхности, проскользило по ней и, наконец, успокоилось близ Хэдона.

Он поднялся, прыжком отскочив в сторону. Хотя теоретически положение его было безопасно, он не был уверен, что копьеносцы достаточно хладнокровны, чтобы понимать это.

Хэдон вновь встал на ноги. Пага, который, казалось, состоит лишь из бороды и ног, отчаянно дрожал в углу. Несчастный привратник лежал на спине с копьем, торчавшим из груди; он кашлял кровью, несколько раз дернулся прежде, чем умереть.

Лалила и двое детей прошли, по-видимому, в следующую палату.

Затем появилась Клайхи. Она явно выглядела шокированной.

— Ты даже не попытался поговорить, — в ее голосе сквозил упрек. — Я в самом деле полагала, что смогу заставить их повиноваться и впустить тебя. Обошлось бы без кровопролития.

— Я предчувствовал подобную ситуацию, — сказал Хэдон. — Переговоры только отсрочили бы неизбежное. Более того, я знаю Сембеса, точнее — знал его. Он был отличный парень, ярый поборник правильных поступков и закона. Он состоял на службе у Короля. Сейчас он лишь долго колебался. Первый же мой шаг к храму стал бы последним; его меч вонзился бы в мою спину. Мне пришлось захватить врасплох его самого и его людей. Что тоже плохо — мне нравился Сембес. Но сейчас не время горевать о нем. Оно наступит позднее.

Если вообще когда-нибудь наступит, мысленно добавил он. Последние события развивались слишком стремительно, не оставляя времени для печали и сожаления. Хэдон понимал, что в самом ближайшем будущем скорость станет еще более решающим фактором, совсем скоро.

Палата, в которой он находился, не претерпела никаких изменений с тех пор, как он видел ее в последний раз — и неудивительно, ведь все здесь оставалось неизменным вот уже пятьсот лет. Пол залит цементом — несомненно, это не изначальный пол, — а гранитные стены покрывал толстый слой штукатурки. Они были расписаны фресками, представляющими сцены на темы религии и истории Опара. Действие преимущественно происходило в джунглях, которые изображались в ядовито-зеленых и кроваво-красных тонах. Тут и там, между фресками виднелись резные фигурки людей и животных. Там же к стенам крепились продолговатые таблички из золота с нанесенными на них иероглифами — реликвиями тех дней, когда еще не была принята слоговая азбука героя Авинеса. Место это древнее, подобно всем палатам и священным местам храма. Время, казалось, мрачно зависло над храмом, излучая плотную серую ауру сквозь болтовню людских толп, наполнявших его и днем и ночью. Время плотно осело здесь, впитываясь в гранитные стены и памятники материальной культуры и, казалось, заплатило ренту за вечность. Говорили, что храм просуществует десять тысяч лет; так пообещала Сама могущественная Кхо его создательнице — жрице Лупоес. И в самом деле, это было единственное строение в Опаре, не разрушенное в результате трех сильных землетрясений, хотя потребовался обширный ремонт.

Хэдон недолго предавался размышлениям. Шум снаружи вынудил его вернуться ко входу. Сначала он не мог понять, что творится. Сразу за входом бурлил водоворот толпы, яростно кричащей, вопящей, плачущей. Затем в стене тел появился просвет, в котором возник копьеносец, забитый до смерти разъяренной толпой.

Через несколько минут все закончилось, как только в верху и в низу улицы раздался пронзительный свист. Толпа пришла в чувство, осознав, что люди Короля на подходе, и рассеялась. На месте осталось двенадцать окровавленных трупов.

25.

Некоторое время спустя улицу покинули все жители. Ее единственными обитателями остались лишь звери да птицы, брошенные своими испуганными владельцами, и около пяти десятков солдат. Хэдон обрадовался, увидев, что почти сразу же прибыло такое же количество солдат Королевы. Он понимал, что в противном случае ему, видимо, пришлось бы укрыться в глубине храма. По общепринятому правилу он мог полагать себя в безопасности на расстоянии по меньшей мере одного фута от входа, но Хэдон не сомневался, что на самом деле разъяренные люди Короля вполне способны нарушить святость убежища. Теперь же, видя перед собой людей Королевы, они не осмелятся.

Клайхи послала послушницу за Королевой. Затем справила последние обряды над привратником, судьба которого оказалась столь печальной. Завершив их, она вышла из храма. Ее приветствовали командиры и тех, и других сил; она отвела офицеров в сторону, чтобы обсудить создавшееся положение.

В разгар их оживленной беседы прибыла Фебха — высокая изможденная женщина лет пятидесяти. В молодости она была красавицей с полной высокой грудью, со слегка округлыми формами, длинными ногами. Черты лица ее впечатляли, хотя их портил слишком длинный нос. Теперь же, несмотря на молитвы своих подчиненных, затратив несколько лет на борьбу с лихорадкой неизвестного происхождения, она походила на ведьму. Но все еще сохраняла незаурядность и могла при желании внушать страх.

На Фебхе был килт из шкуры леопарда, перехваченный в талии коротким поясом из соединенных меж собой золотых колец, украшенных бриллиантами. Ее длинные черные волосы завязаны в узел Психеи, на который надета шляпа из множества овальных и круглых кусочков золота. С каждой стороны шляпы до талии свисали нити из золотых монет овальной формы. Большое количество массивных золотых браслетов с инкрустацией из драгоценных камней украшали руки и ноги. К поясу посредством золотого кольца прикреплен кинжал, украшенный драгоценными камнями, а в правой руке она держала длинный дубовый жезл, с огромным бриллиантом на конце.

Прошествовав через палату в сопровождении многочисленной свиты жриц, советников и слуг, среди которых были и мужчины, и женщины, Фебха приветствовала Хэдона. Затем она вышла на улицу и стала громко требовать, чтобы ей рассказали о том, что же произошло.

Хэдон уже собрался последовать за ней, как услышал свое имя. Он повернулся на звук знакомого голоса и поспешил обнять отца. Кумин охватил сына одной здоровой рукой и заплакал. Справившись с собой, он сказал:

— Я плачу, сын мой, не только от того, что ты возвратился после долгого отсутствия, я плачу по твоей умершей матери!

— Когда это случилось?

— Три дня назад, сын. Она слегла в постель, жалуясь на боль в нижней части брюшины. Она разбудила меня где-то на рассвете, говоря, что боль очень сильна, да я и сам мог сказать то же самое, увидев ее при свете свечи. Ей следовало разбудить меня гораздо раньше, хотя я сомневаюсь, что это изменило бы что-нибудь. Я пошел за доктором, но еще до того, как он смог прийти, из уст твоей матери раздался громкий крик, и несколько минут спустя в сильной агонии она умерла.

— Доктора произвели вскрытие, необходимо было определить, умерла ли она вследствие отравления, или колдовства, или потому, что великая Кхо так пожелала. Доктора представили заключение, в котором сообщалось, что какой-то ее орган был болен в течение некоторого времени, затем прорвался, выпуская свои яды в организм.

— Твой брат с семьей спустились с гор — он начал там работать после твоего отъезда — и мы похоронили ее в полдень.

Хэдон понимающе кивнул.

— Я принесу в жертву превосходную корову на ее могиле, когда появится такая возможность. — Затем Хэдон заплакал вместе с отцом. Немного погодя Лалила потрясла его за плечо, и он взглянул на нее.

— Начались схватки, — сообщила она.

Хэдон поднялся, вытирая глаза. Снаружи доносился резкий голос Фебхи. Она устроила разнос людям Короля за то, что они вторглись в убежище, хотя бы даже и случайно. Они убили привратника в храме, и Кхо вряд ли простит им это.

Полковник, стоявший во главе королевского отряда, кричал, что солдаты, сотворившие это, мертвы, что они заплатили за все. Как бы то ни было, она должна признать, что произошел несчастный случай, а следовательно, богохульства не совершилось. Фебха ответила, что не даст втянуть себя в спор, но святотатство имело место, случайно или намеренно. Полковник начал говорить что-то, но она велела ему замолчать. Затем затрубили медные трубы, забили барабаны, и люди закричали:

— Король! Король!

Хэдон подошел к жрице средних лет, стоявшей позади толпы внутри входа:

— Дарбха!

— Да? — Узнав его, жрица заулыбалась и вскрикнула:

— Хэдон!

— У моей жены, Лалилы, — родовые схватки, — волновался он. — Ее следует поместить в Палату Луны.

Дарбха с трудом смогла оторваться от событий на улице. Хэдон произнес громко:

— Вот Лалила! Ты знаешь о пророчестве относительно ее ребенка?

— Да, мы знаем, — ответила Дарбха. — Вчера услышали об этом .

Она протолкнулась сквозь людскую массу и заговорила с Клайхи, стоявшей за дверью. Клайхи неохотно оставила свой пост, но осмотрев Лалилу, принялась действовать весьма быстро. Она подозвала к себе трех жриц и отдала распоряжения поместить Лалилу в приготовленную для нее палату.

Хэдон поцеловал Лалилу:

— Все будет в порядке!

— Я надеюсь! — сквозь слезы произнесла она. — Но боюсь, здесь произойдет что-нибудь ужасное, Хэдон! И очень скоро!

— Если это и так, ты все равно ничего не сможешь сделать, — проговорил он. Мороз прошел по его коже, даже шея дернулась, но он сохранял внешнее спокойствие, будто слова Лалилы не имели значения.

— Ты должна идти с Клайхи. Все будет хорошо. Сейчас мы в храме, а согласно предсказанию, жизнь нашего ребенка будет долгой и славной, если он родится в этих стенах.

Клайхи заговорила с четвертой жрицей:

— При первой же возможности сообщите Фебхе. Скажите ей, что Лалила здесь и скоро родит.

Клайхи и остальные собрались вокруг Лалилы; потом одна из них завела протяжную песнь, и они поспешно увели Лалилу. Хэдон вернулся к двери. Его вряд ли допустили бы в Палату Луны, все равно он ничем не мог успокоить ее.

Отец Хэдона выглядел озадаченным. Очевидно, жрицы ничего не сказали ему о пророчестве. Хэдон стал объяснять, но его прервал туш, исполняемый трубами и барабанами.

— Позднее, отец, когда будет время. — И стал прокладывать себе сквозь толпу путь к входу в храм.

Появился Король, а с ним еще сотня солдат. Король и его жена стояли друг против друга в пространстве меж своих солдат, стояли буквально нос к носу и орали друг на друга. Гамори был плотного сложения с крючковатым носом и синеватым подбородком, с густыми и темными волосами, но и седины хватало. Волосы локонами свисали ниже плеч, скрывая таким образом то обстоятельство, что он давно лишился правого уха. Его отсекли во время схватки, в которой Кумин потерял руку.

Фебха, будто устав спорить и опасаясь окончательно потерять свое достоинство, резко оборвала разговор. Она направилась к храму, слыша раздававшиеся ей вслед вопли Гамори. Он приказывал ей вернуться, но Она — Королева и верховная жрица, а потому ее положение выше — не обращала на него внимания.

Лицо Гамори побагровело; в смятении он выхватил копье из рук стоявшего рядом солдата. Крик ужаса разнесся над толпой, в которой находилось много и его людей. Хэдон закричал, предупреждая Фебху об опасности, и ринулся к ней, намереваясь защитить ее. В тот же миг и офицер вооруженных сил Королевы побежал вперед на ее защиту. Гамори что-то прорычал — Хэдон уловил лишь выражение его лица, но не смог разобрать слов — и метнул копье в лицо офицера. Лезвие вонзилось ему в рот; он опустился и, пытаясь ухватиться за ножны, упал на спину. Со стороны людей Королевы раздался шум, они пошли в атаку. Хэдон обхватил Фебху за талию и буквально понес ее к храму, выбирая путь между ее солдатами и воинством Короля. Гамори сейчас мог бы проткнуть его со спины, но Король сам, развернувшись спиной, бежал под защиту копий своих солдат. Затем копья взметнулись с обеих сторон, и две силы, столкнувшись, перемешались в людском водовороте свирепой схватки.

Уже в комнате Хэдон отпустил Фебху. Она неистовствовала в течение нескольких минут, затем, будто ей плеснули водой в лицо, успокоилась.

— Мои люди погибнут; противник превосходит их числом, — промолвила она. Она призвала к себе трубача, который по ее приказу протрубил сигнал к отступлению. Мгновение спустя многие люди Королевы вырвались на свободу. Около двадцати оказались в палате; остальные пали на поле боя.

Фебха отдала еще один приказ, и над огромным входом опустилась решетка. За ней последовала прочная железная дверь, которая блокировала вход в храм и не позволила бы людям Гамори, пожелай они того, проникнуть внутрь.

— С этого момента между нами война! — кричала Фебха. — Мы будем действовать немедленно! Она пристально посмотрела вокруг, увидела Клайхи, направлявшуюся к ней, и спросила:

— В чем дело?

— Женщина Хэдона, Ведьма с Моря, — проговорила Клайхи. — Ее поместили в Палату Луны. Но родовые схватки прекратились. Они оказались ложные.

— Так или иначе, держите ее там, — распорядилась верховная жрица. — прорицание должно исполниться. — Она посмотрела на Хэдона:

— Добро пожаловать домой, смельчак. Хотя возвращение печально и ужасно! Однако нельзя сказать, что такое трудно было предвидеть! Что ж, Гамори показал всем, к чему стремится, мне-то это давно известно. Он хочет вознести Пламенеющего Бога выше Матери Всего. И он желает, вовсе не случайно, поставить себя выше Королевы. Ты видишь, Хэдон, его агенты тоже слышали о пророчестве, и Гамори опасается этого ребенка. Он боится также и того, что ты, хоть и лишен права на трон в своей Империи, можешь захотеть провозгласить себя королем в его стране. И потому он справедливо опасается моей попытки свергнуть его и сделать королем тебя.

— Меня? Королем? — воскликнул Хэдон.

— Ты победитель Великих Игр, и потому тебе надлежит быть королем. Ты — истинный почитатель Кхо и потому тебе следует заменить эту жалкую гиену Гамори. И потом, существует пророчество. Если твоему ребенку предначертано добиться обещанной славы, девочка должна быть под защитой. Кто же сумеет лучше защитить ее, как не отец — король? И ее мать — королева?

— Моя Королева… — начал Хэдон.

— Я больна и не проживу долго, — продолжала Фебха. — Если я вскоре умру, Гамори и почитатели Ресу получат большое преимущество. Клайхи — женщина способная, сильная, но ей необходим достойный мужчина, чтобы направить ее силы. Ты — мужчина. Но ты не можешь жениться на ней, ты муж женщины с глазами цвета фиалки, появившейся из-за Звенящего Моря, женщины, о которой имеется прорицание. И ты отец ребенка, который должен родиться. Поэтому я объявляю тебя новым королем, который должен захватить трон Гамори по велению могущественной Кхо. А твоя жена станет королевой. Не беспокойся по поводу Клайхи. Она ждала этого и довольна. Она не амбициозна и не имеет цели стать верховной жрицей и королевой.

— Это правда, — проговорила Клайхи. Жрица только что оказалась рядом с Хэдоном. — Но должна заметить, что объявить Хэдона и Лалилу правителями Опара — это одно, а занять трон на самом деле — это совсем другое. На пути стоит Гамори.

Фебха оглянулась по сторонам:

— Здесь слишком много народа, чтобы обсуждать государственные дела. — Кивком она подозвала жрицу:

— Хола, позаботься о девочке Абет и мальчике Коре и проследи, чтобы людям Хэдона было удобно. Кумин, ты пойдешь с нами.

Фебха повела их сквозь множество великолепных комнат, некоторые своим величием и красотой превосходили апартаменты дворца Императрицы Кхокарсы. В одной комнате было семь высоких золотых колонн, пол другой покрывал единый лист золота, говорят, три фута толщиной.

Опар и вправду был богат, но гордость его жителей несколько омрачалась сознанием того, что город является объектом зависти и алчности. Он в безопасности, пока сильна Империя, но теперь, когда гражданская война ослабила ее, положение Опара стало весьма уязвимым для нападения. Налет пиратов микавуру — это лишь попытка проверить надежность его обороны. А тут еще сам Опар оказался втянутым в войну между собственными гражданами.

Они поднялись на три пролета гранитной лестницы, прошли по длинному коридору, отделанному полированной слюдой, в покои Фебхи. Покои были по-настоящему роскошны, но Королева провела гостей в маленькую комнатку, почти пустую, и предложила сесть за простой деревянный стол. Пока им подавали вино и еду, Фебха в общих чертах обрисовала план атаки. Хэдон был поражен. Очевидно, она долгое время ждала подобной ситуации.

Однако еще до того, как она смогла закончить говорить, Фебхе пришлось сесть на стул. Щеки ее покраснели, глаза лихорадочно заблестели, дышать стало тяжело. Грудь, качаясь, то поднималась, то быстро опускалась.

— Это лихорадка, — сказала она, хотя объяснений и не требовалось. — Нет никакого способа справиться с ней. У меня сильная воля, но я не могу заставить свою плоть не замечать огня, подтачивающего ее. Но ты, Хэдон, и ты, Клайхи, вы знаете, что делать. Что касается тебя, Кумин, тебе знаком путь. Не забыл древние туннели, старый бродяга? Ты можешь повести своего сына на битву.

— Я способен на большее! — воскликнул Кумин. — У меня только одна рука, пусть я провел многие годы, подметая полы и вытирая пыль со статуй, но я нуматену! Я владею мечом лишь одной рукой, но могу принести много пользы!

Фебха, прикрыв глаза, улыбнулась:

— Отлично! Так и будет!

Кумин выглядел возбужденным. Он был на два дюйма ниже своего сына, но имея шесть футов роста, все же считался в Опаре высоким. Волосы его поседели, хотя, когда он был в возрасте Хэдона, они чернели, как крыло Кагага, ворона. Кумин набрал немного жирку, к плотному телосложению прибавился живот, но бывший воин казался очень сильным. И в самом деле, из-за того, что нужда заставила его пользоваться одной рукой в течение двадцати лет, он развил в ней необыкновенную силу.

— Я отдал свой Каркен сыну, но это не значит, что я не могу орудовать другим!

— Итак, Хэдон, ты должен сделать это сегодня же вечером, — сказала Фебха. — выбери еще несколько других мужчин; Клайхи назовет тебе имена лучших. И пусть Кхо дарует тебе хитрость и мужество избавить нас от этой гиены Гамори.

Раздался стук в дверь. Слуга открыл ее, вошла жрица. Она наклонилась, шепча что-то на ухо Фебхе, затем, бросив взгляд на Хэдона и Кумина, вышла. Фебха с минуту молчала.

— У меня плохие новости, — произнесла она наконец. — Кумин, твоего сына, Метсуха, схватили люди Гамори. Его держат сейчас за Дверью Девяти. Мой муж-свинья, передал, что желает говорить с тобой, Хэдон.

Кумин выругался. Хэдон воскликнул:

— Что могло ему понадобиться…? Он замолчал, нахмурясь:

— Полагаю, он хочет сторговаться. Если я сдамся ему, он освободит Метсуха невредимым.

— Я догадываюсь, что именно это он и предложит, — проговорила Фебха. — Но ты не можешь так поступить, даже если он и желает того. Ты необходим Лалиле; ты будешь нужен своему еще неродившемуся ребенку; ты нужен Опару. Мне жаль Метсуха, но ты не вправе жертвовать собой ради брата.

— Давайте сначала спустимся и послушаем, что скажет Гамори, — предложил Кумин. — Он был бледен, но настроен решительно.

Фебха послала слуг за носилками. Она расположилась в них, ее вынесли. По дороге Хэдон спросил отца о своей сестре.

— Дедар сейчас замужем, — начал рассказывать Кумин. — Она уехала вместе со своим мужем Манкитом — ты помнишь его — в новое поселение Картенкло. Это было год назад. Шесть раз от нее приходили известия. Она счастлива, хотя и говорит, что жизнь тяжела. Дедар беременна, потому и я счастлив. Она собирается подарить мне еще одного внука, хотя лишь Кхо знает, увижу ли я его когда-нибудь.

— Ты проживешь долго и увидишь еще много внуков, отец, — сказал Хэдон.

Вновь пришлось разгонять толпу, собравшуюся напротив входа, чтобы Фебха, Хэдон и другие могли выглянуть наружу. Прочная стальная дверь была поднята, решетка все еще опущена. Сменив носилки на кресло, Королева распорядилась:

— Поднимите решетку.

Мужчины подняли кресло и понесли Фебху в нем к самому входу. Хэдон подумал, что это не очень разумно, ибо это делало ее весьма уязвимой, но, очевидно, она верила, что даже Гамори не посмеет напасть на нее.

На рыночной площади было полно людей Короля — по подсчетам Хэдона около тысячи, все построены. Оглядываясь вокруг входа, он видел, что происходило в низу улицы, за массами облаченных в бронзовые доспехи людей с бронзовым же оружием. По обеим сторонам — толпа жителей. Перед ними — три шеренги копьеносцев. Горожане не особенно шумели, но сейчас слышались отдельные выкрики на фоне ропота недовольства.

Люди, видимо, намеревались заставить Гамори вести себя благоразумно, подумал Хэдон. Угрозы в адрес самой верховной жрицы могли привести их в состояние ярости, а это для Гамори было бы нежелательно.

С другой стороны, он, по всей видимости, должен действовать достаточно быстро, чтобы провести пробу сил. Гамори, наверное, полагал, что резня жителей на улицах заставит повиноваться остальное население. И мог вполне оказаться прав.

Затрубили трубы. Войска справа расступились, и через узкую улочку вышли шесть солдат и арестованный.

Хэдон крикнул: “Метсух!”, и услышал, как отец эхом повторил имя.

Метсуха, во многом походившего на Хэдона, со связанными сзади руками, с окровавленным лицом и задыхающегося, бросили на мостовую. Гамори жестом приказал трубам и барабанам играть громче. Толпа стихла. Раздался рев Гамори:

— Обмен! Фебха! Обмен! Один изменник взамен другого!

Ее голос прозвучал ясно, но слабо:

— Что такое, Гамори? Кто изменник? Ты единственный изменник, которого я вижу!

— Не я, — проревел Гамори. — Я не веду войны против тебя, жена! Я лишь отстаиваю право Ресу на первенство, на тот порядок вещей, которого следует придерживаться! Но я здесь не для того, чтобы спорить с тобой! Мне нужен этот изменник, Хэдон! Наш Император сообщил мне, что его следует арестовать и выслать назад, в Кхокарсу!

— У нас нет законного Императора, — заявила Фебха. — Наша Императрица, Верховная Жрица Авинет, объявила Минрута предателем, богохульником и нечестивцем! Потому, Гамори, у тебя нет законного основания для своего требования! В действительности, настаивая на заявлении бунтовщика Минрута, ты объявляешь всем, кто тебя слышит, что ты — мятежник, богохульник и нечестивец. И потому великая Кхо относится к тебе неодобрительно, Гамори! Она сердится на всех, кто тебя поддерживает! Смерть и разрушение станут гостями тех, на кого прогневается Кхо!

— Замолчи, паршивая лживая сука! — взревел Гамори. Его физиономия налилась кровью, но лица стоявших рядом с ним солдат были бледны. — Я здесь не для того, чтобы обсуждать религию или политику или что-либо еще, кроме обмена изменниками. Мне нужен, Хэдон! И если он откажется сдаться мне сам, или ты запретишь выдворить его из храма, то я казню его брата! Сейчас же! На его и твоих глазах! И на глазах богов! Кровь Метсуха будет на руках Хэдона и твоих!

— Ты не имеешь права приказывать верховной жрице Кхо замолчать или унижать ее — а таким образом оскорблять и саму Кхо — не понеся за это возмездия, — проговорила Фебха. Теперь ее голос звучал громче, на какое-то время гнев Королевы преодолел ее слабость.

Кумин, стоявший рядом с Хэдоном, застонал. Он молил:

— Великая Кхо, не допусти этого! Я лишился жены лишь два дня назад, а теперь я могу потерять одного из моих двух сыновей!

Метсух стоял на коленях всего в двадцати футах от входа. За ним — два офицера с оголенными мечами. Гамори находился на одной с ними стороне, примерно в десяти футах позади. Ближайшие шеренги копьеносцев располагались примерно в тридцати футах от каждой стороны входа.

Хэдону хотелось бы знать, не было ли это расположение задумано именно так, чтобы он не смог устоять от искушения ринуться и попытаться выручить брата. Возможно.

На какой-то момент установилась тишина. Гамори, все еще с красным лицом, открытым ртом и сжатыми зубами, шагал взад-вперед. Затем он прокричал:

— Ну, что, Хэдон! Я не буду ждать долго!

— Ты, безусловно, не сделаешь ничего подобного, — сказала Фебха Хэдону. — Отдать свою жизнь за жизнь своего брата — это, несомненно, геройский и благородный поступок. Но этот поступок будет в то же время и чрезвычайно глупым, и эгоистичным. Судьба Опара и истинной религии зависят от тебя. Никто, кроме тебя, не сможет сплотить сторонников Кхо. Ты герой, победитель Великих Игр.

— Я все это знаю! — вскричал Хэдон, осмелясь в гневе и горести прервать ее. — Я знаю, что в действительности Гамори и не думает, что я принесу себя в жертву за Метсуха! Какая польза была бы в том, кроме интересов Гамори и Ресу?

Кумин сказал:

— Это жестокость побуждает Гамори действовать так. Он не может нарушить святость убежища, потому он убивает Метсуха, чтобы причинить нам боль! Он надеется, что один их нас не вынесет пытки быть свидетелем смерти Метсуха и потому бросится спасать его!

— Ты не сделаешь этого! — резко бросила Фебха.

Кумин закричал, вырвал Каркен из руки Хэдона и оказался за входом еще до того, как сын мог схватить его. Хэдон направился за ним, но солдат, стоявший возле кресла Королевы, просунул свое копье меж его ног, и Хэдон, растянувшись, вывалился за дверь.

Тут же в него полетели копья. Он вкатился обратно. Два копья пролетели над ним — одно столь близко, что древко скользнуло о ребра. Третье ударилось о тротуар как раз перед ним, воткнувшись наконечником в цемент. Хэдон отполз под защиту стены за входом; более копий не бросали.

Тремя секундами позже он подпрыгнул, решив посмотреть, что происходит, даже если бы и пришлось увертываться от метательных снарядов. Он увидел, что у двух офицеров, карауливших лежавшего Метсуха, сильно поранены шеи. Метсух пытался встать. Гамори сам защищался мечом от кровавого орудия Кумина. Хоть у Кумина и была лишь одна рука, он орудовал Каркеном так, будто держал его эфес двумя руками. Затем случилось неизбежное. Копья воткнулись в Кумина с двух сторон и сзади. Он пошатнулся и упал, все еще замахиваясь на Гамори.

Король подошел и опустил меч на шею Кумина. Кровь брызнула фонтаном, заливая ноги Гамори, а он наклонился и, схватив голову за волосы, держал ее, издавая ликующие крики.

Один солдат пронзил копьем Метсуха. Другие, забывая в своей ярости и возбуждении, что они совершают кощунство, бросали свои копья во вход. Несколько едва не попали в Фебху и Хэдона; одно копье угодило жрице в живот. Спустя мгновение опустили решетку, и, закрываясь, хлопнула дверь.

Те, кто наблюдали за происходящим из верхних этажей храма, сообщили позднее, что Гамори унесли сразу же. Копье, похоже, не явилось причиной смертельной раны, если только не была занесена инфекция. Но Гамори еще до того, как удалиться, отдал распоряжение, выполнявшееся безжалостно: очевидцы из числа гражданских лиц были убиты, хотя некоторым и удалось скрыться. В Опаре началась настоящая гражданская война.

26.

Фебха сообщила:

— Я только что пришла из Палаты Луны. У Лалилы вновь начались схватки. Теперь она посвящена в духовный сан жриц, я распорядилась распространять новости о том, что она станет нашей новой королевой, а ты нашим новым королем.

— Как тебе удастся это сделать? — спросил Хэдон. — Ни один из общественных глашатаев не решится выйти на улицу. Их убьют.

— У нас свои методы, — ответила она. — Лалиле придется овладеть ими; ей в самом деле предстоит многое усвоить. Я научу ее чему смогу до того, как умру. Потом Клайхи и Хала и другие займутся ее обучением.

— Еще слишком рано говорить об этом, — произнес Хэдон. — Сначала нам необходимо избавиться от Гамори.

— И это должно быть сделано до того, как закончится ночь, такова воля Кхо, — промолвила она. — Через два часа — полночь. Я принесла петуха в жертву, и мне кажется, что знамения благополучные, хотя кое-что и выглядит двусмысленно. Но ведь так всегда и бывает, не правда ли? Полночь — самое лучшее время для начала. Клайхи будет твоим проводником, ведь твоего отца больше нет.

Хэдон пытался не думать о Кумине и брате. Некогда предаваться печали. Сейчас самое время мыслям о мщении.

Он подошел к окну и выглянул наружу. Ночь была облачной, обычно город в этот час уже погружался в темноту, оставляя лишь свет от факелов караульных. Но теперь от пламени, исходившего от горящих домов свободных граждан на севере и кварталов рабов на юге и некоторых больших зданий в самом городе, ночь казалась светлой. Красные облака отражали пылавшие внизу костры. Тут и там огненные факелы сталкивались, с такого расстояния казалось — это фейерверк. Если верить сообщениям, большинство сражавшихся в эту ночь погибли. Население преимущественно само бежало из города, стараясь избежать участи сделаться предметом раздора между людьми Королевы и Короля. Однако многие жители присоединились либо к одной стороне, либо к другой, некоторые занялись грабежом. Районам деревянной застройки суждено было выгореть дотла. Никто и не пытался погасить пламя; вся борьба с огнем велась лишь в пределах городских стен.

Поскольку большинство зданий в городе были сооружены из массивного камня, пожар там удалось локализовать. На улицы вынесли много мебели, из которой сооружались баррикады. Однако, и они сгорели, как факелы. Во многих зданиях портьеры и мебель собрали в одну кучу, чтобы не дать огню распространиться.

Гамори окружил огромный храм, оставив по сотне солдат у каждого входа. Затем он начал в городе резню, чем привел жителей в состояние паники. Поток беженцев долгое время не давал возможности людям Королевы пробиться к храму. На их пути встало непреодолимое препятствие — масса людей, направляющихся к набережной реки и в расположенные за городом джунгли.

Гамори разместился в своих апартаментах в храме Ресу, и там его лечили. По словам шпионов Фебхи, он не покидал помещения, но руководил операциями через своего генерала Ликапоеса. Согласно сообщению, Гамори оставался на ногах до позднего утра следующего дня. Тем временем Ликапоес дважды штурмовал Дверь Девяти, стараясь пробить ее тяжелыми таранами из бронзы. В то же самое время солдаты пытались забраться в окна второго этажа. На них лили горящее масло, отталкивали и опрокидывали приставные лестницы, лестницы падали, увлекая за собой пронзительно кричащих солдат, взбиравшихся по ним. Таранам не удалось пробить двойной барьер из решетки и двери, а горящее масло, вылившееся из окон сверху, охладило пыл нападавших.

Потом решетка и дверь открылись, и Хэдон вывел наружу отряд своих сторонников. Они вернулись, понеся в результате этой вылазки тяжелые потери. Он сам получил несколько незначительных ран, один раз его чуть не схватили.

Позднее ко входу пробились люди Королевы, численность которых составляла около трехсот человек. Хэдон вновь вывел своих людей им на помощь, и пополнение числом в две сотни солдат вступило в храм.

Фебха отправила посыльных в порт с приказом прибыть в Опар по меньшей мере половине войск, что составляло шесть сотен человек.

Но, скорей всего, пройдет несколько дней, прежде чем посыльный сможет добраться туда, даже при условии, что он проведет в пути круглые сутки. А людям, обремененным тяжелым вооружением, понадобится, должно быть, четыре дня, чтобы добраться до Опара, даже при условии напряженной работы веслами. Более того, ясно, что Гамори держит реку под наблюдением, поэтому оставались сомнения, что посыльный доберется до места назначения.

Теперь внутри храма находилось около пятисот солдат. К сожалению, по меньшей мере половину их составляли раненые. Однажды подали приготовленный на кухне в огромных котлах обед, после которого две с половиной сотни солдат слегли с острой болью. В течение часа почти сотня скончалась, корчась в муках. Остальные остались в живых, но ни на что не годились из-за непреодолимой слабости. Спустя полчаса, как заболела первая дюжина, Фебха начала расследование. К тому времени преступники, два главных повара, успели сбежать. Канаты, свисающие из окон третьего этажа ясно, указывали, каким маршрутом они скрылись.

— Гамори не столь глуп, как я думала, хотя подл даже еще в большей степени, — сказала Фебха. — Что ж, он нанес нам тяжелый удар. Но если тебе повезет сегодня, Гамори со всеми своими притязаниями взовьется погребальным костром.

Хэдон был потрясен:

— Ты собираешься сжечь его?

— Почему бы нет? Он заслужил судьбу предателя и богохульника. Может прикажешь устроить ему похороны героя и возвести над его могилой обелиск только потому, что некогда он сел на трон и стал моим мужем?

— Как раз эти обязанности он исполнял редко, — пытался шутить Хэдон.

— Если тебе суждено стать хорошим королем, многое придется делать редко.

— Я научусь этому, — пообещал Хэдон.

Он извинился и вышел в свои апартаменты. Абет и Кор спали во внутренней палате под присмотром пожилой жрицы. Она подняла глаза, когда Хэдон просунул голову в комнату, и улыбнувшись, знаком показала, что с детьми все в порядке. Он прилег на кровать, но совсем не мог уснуть. Прометавшись и проворочавшись некоторое время, Хэдон поднялся и выпил несколько чашек чая, настоянного на гибискусе. Прошло много, очень много времени прежде, чем водяные часы показали, что пора выходить.

За дверью помещений, которые занимала Фебха, его встретила Клайхи.

— Она спит, — сообщила жрица. — Незачем ее будить, мы сами знаем, что нам делать.

Рабыня, принадлежащая Клайхи, принесла большой кувшин с каким-то темным веществом. Хэдон и Клайхи разделись и намазались мазью. Затем оделись, хотя, надо заметить, избытка одежды на них не наблюдалось. На каждом — набедренная повязка, мокасины из шкуры антилопы и ремень, на котором крепилось несколько ножен и металлических крюков. К петле в ремне Хэдона прикреплено любопытное железное приспособление в форме буквы Т.

В это время вошли четверо мужчин, все также намазанные черной мазью. На плечах у каждого бухта каната, в ножны вставлены ножи и топоры с короткими рукоятками. На крючках висели мешки со свинцовыми биконическими снарядами. В петли на ремнях вдеты кожаные пращи.

Хэдон днем уже встречался с этой четверкой. Он тщательно изучал схемы вместе с ними и Клайхи до тех пор, пока все могли уже восстановить их по памяти. Как и другие мужчины, Хэдон произнес клятву: он никогда не выдаст того, что узнал из этих схем. Поклялся он и в том, что не сдастся живым в руки врагов.

Полностью экипированные Хэдон и Клайхи повели остальных вниз мимо караульного за углом и спустились в маленький боковой зал. Пройдя в конец, Клайхи извлекла из мешка внушительный железный ключ и открыла маленькую железную дверь. Внутри комнаты она двигалась на ощупь, пока не наткнулась на вставленные в скобы факелы. При помощи кремня, железа и какого-то фитиля жрица добыла слабый огонь, затем погрузила фитиль в факел, пропитанный маслом. Двое мужчин также зажгли факелы.

Комната, должно быть, использовалась как хранилище. Жрица зашла за сложенные штабелем деревянные ящики, мужчины последовали за ней. Между штабелем и ящиком, стоявшим отдельно напротив каменной стены, имелось пространство. Сама стена состояла из каменных блоков, каждый площадью три квадратных фута. Клайхи открыла крышку ящика, оказалось, что он наполовину заполнен свитками папируса. Жрица велела им убрать их, что они и сделали. На дне оказался свинцовый слиток весом около сорока фунтов. Они приподняли его ото дна на несколько дюймов — бронзовая плита поднялась.

— Свинцовый блок не дает пластине подняться, — сказала Клайхи. — Приподнимите его и пластина пойдет вверх, а за стеной начнет работать противовес. Быстро! В проем!

Часть стены повернулась наружу, открывая вход. Мужчины тотчас прошли через него внутрь туннеля за входом. Хэдон, в соответствии с приказаниями Клайхи, сдвинул вверх огромный деревянный рычаг внутри проема. Клайхи поставила на место груз, набросала сверху свитки папируса, закрыла крышку ящика и прошла в отверстие. Хэдон отпустил рычаг, и камень стал вращаться в обратном направлении.

— Только у Королевы есть ключ от хранилища, — сообщила Клайхи. — Только она и две жрицы знают секрет этой комнаты. Теперь и вы, мужчины, в курсе, но из-за того лишь, что ситуация сложилась экстремальная. Кхо проклянет вас, если вы откроете тайну этой комнаты. Если мы сможем использовать ее для победы над нашими врагами, то и они смогут воспользоваться ею против нас.

Ширина туннеля составляла примерно десять футов, а высота — восемь футов. Туннель хорошо вентилировался, хотя не понятно, откуда идет воздух. При свете факела было видно, что в конце туннель изгибался. Клайхи шла первой и повернула налево. Ее спутникам нет нужды знать, куда ведет правый проход, потому она им этого и не сказала. Левый коридор был ниже и уже. Он тянулся приблизительно на сто ярдов, часто загибался, пролегая, по-видимому, между стен комнат и коридоров. Изредка в стенах попадались ниши, в некоторых — черепа.

— Считается, что эти черепа рабов, которые строили эти тайные ходы, — сказала Клайхи. — Но я сомневаюсь, ведь им, должно быть, около семи столетий, они наверняка сгнили бы за это время. Стены толстые, но сырые. Думаю, это останки врагов верховных жриц нескольких последних поколений. Но если это так, то где же тогда скелеты?

Те, кто могли ответить на этот вопрос, мертвы.

Погрузившись в собственные мысли о черепах, Хэдон шел след в след за Клайхи. Нечаянно он налетел на нее; от неожиданности у жрицы перехватило дыхание, затем она принялась ругаться на него.

— Ты, неуклюжий! Смотри, куда идешь! Ты чуть не столкнул меня вниз!

Клайхи указала на открытый колодец прямо у ее ног.

Хэдон не ответил. Она была права. Ему следовало быть повнимательнее. Если он не забудет на время обо всем, кроме того, что предстоит сделать, скорее всего, ему никогда уже не представится случая вспоминать о чем-либо.

Луч факела наткнулся на воду далеко внизу. Он высветил также и бронзовую лестницу, прикрепленную к камню. Клайхи спустилась через край и быстро пошла вниз. Человек по имени Вемкардо держал ее факел так, что она могла видеть все расстояние до дна. Добравшись до него, жрица обошла лестницу и исчезла в проеме. Вемкардо спустил ей факел, привязав его к концу каната, потом спустился сам. Через несколько минут все шестеро уже оказались внутри другого туннеля. Тот туннель круто забирал влево, четверть мили им пришлось идти по тропе, извивавшейся, как змея. Добравшись до места, которое, казалось, было концом туннеля, жрица толкнула одну сторону стены, расположенную близко от угла. Стена с трудом поддалась, потребовался вес Хэдона, чтобы подвинуть ее. Бронзовые оси громко скрипнули, а Клайхи выругалась.

Поток холодного сырого воздуха неожиданно пронзил всех. Жрица и ее спутники прошли вперед через отверстие и оказались на глыбе гранита изогнутой формы; на ней покоилась лодка, размер которой как раз годился для размещения, правда, без особых удобств, шестерых взрослых. Хотя лодка и была невелика, она занимала все пространство на выступе. Река, темная и грязная, плескалась несколькими дюймами ниже поверхности камня. Хэдон повернул свой факел, чтобы лучше видеть. Другой берег находился на расстоянии не менее трехсот футов. Потолок и стены образовывали арку, мерцавшую в лучах света; в граните поблескивали вкрапления кварца. Самая высокая часть потолка находилась примерно в тридцати футах над уровнем воды, хотя высота его, должно быть, менялась по мере движения вдоль реки.

Вемкардо произнес:

— Я слышал об этой реке, которая протекает глубоко под городом. Говорят, что на дне ее в густой грязи обитает Холодная Змея и когда…

— Замолчи, дурак, — потребовала Клайхи. — Ты запугаешь всех до смерти!

Вемкардо больше не сказал ни слова, но уже сказанное пробудило в умах остальных разные мысли. Хэдон задумался о сказках, которые он слышал, будучи ребенком, и от которых по спине пробегали мурашки, о вызывающих ужас рассказах о демонах, живущих на скале, о таких созданиях, как полугорилла-получервь, которые, как считалось, обитали в этих туннелях. Рассказывали, что рабы, рывшие золото на этих глубинах, часто исчезали совершенно необъяснимо. Или напарники видели, как их несчастных товарищей утаскивали существа, темные и бесформенные… Хорошо бы не думать о подобных монстрах, но как можно избавиться от этих мыслей?

Мужчины спустили лодку на воду, затем разместились сами, чуть не перевернув судно. Они повели ее вниз по течению, гребя веслами с короткими ручками. В скобы на носу и корме вставили по факелу; третий затушили. В мерцающем свете различались высеченные в стенах ниши, в каждой из них хранился череп. При свете факела также стало видно, как то там, то тут при погружении весла, вода неожиданно закипала. Хэдон, понизив голос, спросил Клайхи, отчего это происходит?

— Это маленькие рыбки, которыми кишат здешние воды, — объяснила жрица. — Они слепые и бесцветные, их длина всего лишь четыре дюйма. Но у рыбок большая голова и острые зубы, и водятся они в огромном количестве. Потому упасть в реку нежелательно. Раздерут на куски за каких-то десять минут.

— Почему ты не сказала нам об этом раньше? — спросил Хэдон сердито.

— У вас и так достаточно поводов для беспокойства.

Хэдон поднял весло и подержал его немного на свету. Деревянная лопасть оказалась во многих местах покрытой ямками.

— Если здесь так много рыбок, где они берут достаточное количество корма в этих стерильных условиях? — спросил он. — Есть ли здесь другие виды рыб? Чем они питаются?

— Здесь водятся и другие рыбы, — проговорила Клайхи, — хотя и в небольшом количестве. Их недостаточно, чтобы прокормить полчища этих маленьких рыб-чудовищ.

— Тогда чем же они все-таки питаются?

— Полагаю, что знаю, — сказала Клайхи. — Хотя, наверное, для моего спокойствия лучше этого не знать.

Хэдон пожалел, что был столь любопытен.

После того, как прошли два каменных порога, которые предположительно открывались также при помощи вращающихся частей стены, Клайхи велела направиться к третьему. Лодка благополучно добралась до крошечного пирса, жрица и Хэдон толчком открыли блок в стене. Стена так же, как и предыдущая, разверзлась с громким скрипом. Лодку пришлось оставить на пороге: в отверстие она не проходила. Хэдон был недоволен. Что если люди Короля патрулируют эту территорию — по словам жрицы, так иногда случалось — и заметят лодку? Они могут забрать ее с собой, тогда Хэдон со своей группой окажется в весьма затруднительном положении.

— Они заглядывают сюда не слишком часто, — сказала Клайхи. — А поскольку Гамори нужны все люди, которых он только может заполучить для участия в сражении, сомневаюсь, что у него есть резерв для этого района. Более того, люди Короля ничего не знают о тайных проходах. Они могут подозревать об их существовании, но не знают их местонахождения.

— Не задумаются ли они, особенно, если найдут лодку как раз напротив стены?

— Полагаю, вполне могут. Время от времени лодка исчезает, и мы считаем, что это патруль нашел ее и прихватил с собой, хотя ее исчезновение можно объяснить и подъемом воды в реке. Какова бы ни была причина исчезновения лодки, люди Короля, кажется, никогда не делали попыток толкать части стен. Возможно, они считали, что лодками пользуются живущие на скале или демоны, или какие-нибудь другие создания, даже еще более неприятные. Я не думаю, что патрульным нравится задерживаться здесь.

— Надо позаботиться еще об одном, — пробормотал Вемкардо.

Хэдон, в свою очередь, не был спокоен относительно самого Вемкардо, но Фебха его уверила, что это ветеран, заслуживающий доверия. Вемкардо мог ворчать и производить впечатление испытывающего тревогу человека, но, когда наступит время действовать, он будет вести себя весьма активно.

Они прошествовали вниз, в узкий туннель, такой низкий, что Хэдону пришлось немного пригнуться. Затем неожиданно потолок стал весьма высоким. Пройдя триста футов, Клайхи внезапно остановилась. Хэдон предполагал, что она толкнет часть стены в конце прохода, но она держала факел высоко. Взглянув наверх, Хэдон увидел квадратное отверстие, расположенное примерно на три фута от другой стороны потолка. Клайхи передала ему свой факел, сняла с плеча канат и развернула его. К концу каната был прикреплен железный захват с тремя зубьями. Три раза она бросала его в отверстие, наконец, попала. Подергав и убедившись в надежности зацепления, она уперлась ногами в стену и стала подниматься к потолку.

При свете факела Хэдон увидел, что канат зацепился за ступеньку бронзовой приставной лестницы, установленной в камне. Теперь Клайхи взбиралась по ней вверх.

Он последовал за Клайхи, держа факел в руке. За пять минут все поднялись по ступенькам за жрицей. Наверху они пошли по туннелю, столь узкому, что передвигались гуськом, и столь низкому, что приходилось пригибаться едва ли не до пола или вовсе пробираться ползком. Дойдя до конца туннеля, они спустились по другой бронзовой лестнице не менее, чем на пятьдесят футов вниз, затем пошли туннелем, который проходил прямо под рекой.

Клайхи остановилась после поворота. Она указала на знак, высеченный в скале, направо от нее, на расстоянии примерно пяти футов от пола. Знак был очень простой: одна вертикальная линия, пересеченная возле вершины двумя горизонтальными.

— Это предупреждение о ловушке, — сказала она, хотя все они были проинструктированы Фебхой относительно использования тайных знаков.

Клайхи подошла к продолговатому камню, установленному в полу как раз за знаком. Преодолеть его не составляло труда; нужно лишь сделать прыжок на пять футов из положения стоя. Перескочив через камень, она прошла вниз, чтобы освободить пространство для маневра спутников. Мужчины также перепрыгнули, стараясь приземлиться за расщелиной на расстоянии не меньше фута.

— Последний раз я оказалась здесь шесть лет назад, и с тех пор тут не было никого — сказала Клайхи. — Я открыла дверь ловушки, согласно распоряжению моей руководительницы, — она уже мертва, — чтобы проверить ее. Внизу, на дне, находились два скелета. Как утверждала моя начальница, прежде их там не было. Вы видите, что камень не начинает двигаться сразу. Проходит какое-то время, за которое несколько человек могут встать на камень, после чего он начинает падать. Должно быть, по крайней мере два человека из солдат Короля обнаружили этот проход. О том свидетельствует их вооружение. Но они провалились, и если с ними был кто-то еще, они не решились исследовать туннель дальше.

— А что мешает Королю тоже установить ловушки? — задал вопрос Вемкардо.

— Ничто не мешает, — в голосе жрицы не ощущалось особой радости.

Вемкардо заворчал. Клайхи свернула и вела их примерно пятьдесят ярдов по прямой. Она вновь бросила захват, и немного погодя, они шли уже вдоль другого горизонтального коридора. Однажды жрица остановилась, чтобы показать еще один вырезанный знак: горизонтальную линию под кругом. В футе от него располагался высеченный в скале тайник. Его размер был достаточен, чтобы туда могла влезть большая мужская рука. Клайхи просунула в него пальцы, крепко сжимая выступающий край.

— Надавите сильно на этот камень, оттого блоки потолка на сотню футов по этому пути — она показала вперед — упадут. Не забывайте об этом.

— Это устройство когда-либо опробовали? — спросил Вемкардо.

— Пожалуй, нет, — сказала жрица. — По крайней мере, насколько мне известно. Оно было создано, одна лишь Кхо ведает, сколько лет, — возможно, веков — тому назад.

— Тогда, вероятно, оно не действует, — сказал Вемкардо.

— Надеюсь, вам не понадобится использовать его, — произнесла она. — А если придется, — оно сработает. В этом комплексе около двух дюжин подобных устройств. Если вас станут преследовать, будьте внимательны, не пропустите этот знак. Где-то рядом должно быть устройство захвата тайника.

— Какая удача, что у меня нет факела, — сказал Вемкардо.

— Перестань кликать беду, — отозвался один из мужчин.

— Помолчите, — распорядился Хэдон. — Мы уже близко от шахты, ведущей на крышу храма, не так ли?

— Да, — подтвердила Клайхи.

Спустя минуту они подошли к еще одному ложному концу туннеля. Клайхи повернула устройство вокруг его оси. Группа вошла в расширение туннеля; в полу на расстоянии примерно шести футов по ходу вперед зияло отверстие. Над ним — шахта, ведущая вверх, и там — бронзовая лестница. Наклонившись над отверстием, Хэдон обнаружил, что ствол шел вниз примерно на тридцать футов.

— Подземная река, — пояснила Клайхи. — Люди Короля прорыли эту шахту, старого Короля Мадимета, прапрапрадеда Гамори. Он хотел иметь путь к реке при необходимости бегства на случай мятежа или вторжения. Король ничего не сказал об этом своей жене, но она, конечно же, обнаружила ход сама и распорядилась проделать потайные шахты и туннели. Таким образом, представители Кхо долгое время владели секретным проходом в Храм Ресу, хотя до сих пор им и не пользовались. Первоначальная бронзовая лестница также была установлена Мадиметом. Около пятидесяти лет назад в результате землетрясения часть ее обрушилась в реку, и установили новую.

— Надеюсь, что люди, строившие все, были умелыми мастерами, — прошептал Вемкардо.

— Нам предстоит узнать это, — бросил Хэдон. Он наклонился над отверстием и взялся за перекладину двумя руками, одновременно упершись ногой в стену, а затем вновь на ступеньку. Казалось, что от бронзы мало проку, но, возможно, это было лишь его впечатление. Он взбирался наверх до тех пор, пока не оказалось достаточно пространства для следующего прыгуна. Клайхи ухватилась за кольцо, но ноги ее соскользнули, и она на какое-то время повисла, ругаясь; вне всякого сомнения ее прошиб пот, пока она не нашла точку опоры для ног.

Хэдону сбросили факел, он привязал канат к нему и осторожно поднял факел, чтобы с него не капало на тех, кто внизу. Когда он добрался до знака — как много десятилетий или веков назад высеченного здесь? — он остановился. Хэдон привязал факел на две ступеньки выше головы.

Замыкавший подъем мужчина привязал второй факел к лестнице на уровне туннеля. Теперь у них был свет сверху и снизу, а руки свободны. Высоко вверху бледным овалом виднелась вершина шахты. Внутрь проникал отражающийся в облаках свет от пожара.

Знак представлял собой перевернутую стрелу на горизонтальной линии, символ слоговой азбуки, означающий, помимо прочего, солнце, солнце-божество и орла. В данном случае он обозначал вход в апартаменты главного наместника Пламенеющего Бога, Ресу.

По словам Фебхи, стена здесь очень тонкая. В действительности же она оказалась каменной плитой, оболочкой. Она должна действовать подобно подъемному мосту, верхняя часть описывала дугу внутрь по направлению к полу. Первоначально плитою можно было управлять только с внутренней стороны апартаментов. Безусловно, Мадимет не желал, чтобы кто-то мог проникнуть внутрь со стороны шахты. Однако добраться сюда можно было со стороны крыши, именно потому наверху шахты постоянно находилась дюжина гвардейцев.

Мадимет, конечно же, не принял в расчет молчаливое и терпеливое коварство верховных жриц, которые предполагали, что когда-либо может произойти проба сил между Ресу и Кхо. По приказанию жриц, в твердых гранитных породах прорубали и рыли проходы, на создание которых ушло, вероятно, пятьдесят или более лет и, наконец, они добилась желаемого.

На последнем этапе предстояло просверлить отверстие в стене вблизи плиты, что обеспечило бы доступ к механизму опускания секции стены. Теперь Хэдон вынул длинный причудливой формы железный инструмент, изготовленный много веков назад. Все это время приспособление дожидалось своего часа. Теперешний случай был единственным. Более им пользоваться не будут.

Хэдон вставил выпуклый конец железного устройства в отверстие, а затем протолкнул его на две трети стержня. Конец, выполненный в виде колпачка, плавно проскользил вокруг девятистороннего конца коленчатого рычага. Затем, убедившись в том, что опасаться нечего, он повернул Т-образную рукоятку. Хэдон описал ею девять полных оборотов, лицо его всякий раз перекашивалось, когда из отверстия исходил громкий скрип.

Сверху раздался чей-то вопль. Хэдон так испугался, что чуть не сорвался со ступеньки. Он резко задрал голову, чтобы посмотреть наверх. Слабый отсвет облаков теперь сменился ярким светом факела. Затем вниз, по направлению к ним, стремительно полетел кусок факела.

По счастливой случайности горящий факел пролетел вблизи, не задев никого. Если бы целились в Хэдона, ему пришлось бы подвинуться и позволить факелу упасть вниз, (чего он, конечно же, не мог сделать), или принять удар на себя.

Клайхи закричала, выражая протест и угрозы. Вемкардо выругался, добавив,: “Так я и знал! Так я и знал!”. Остальные выразили свой ужас в присущей каждому манере, но Хэдон не различал слов. И того, что случилось, он также не мог понять. Как их смогли обнаружить? Ведь те, кто стояли на страже, не могли видеть света факелов? Шахта заканчивалась далеко вверху, от больших пожаров и отсветов от облаков должно было слепить глаза.

Возможно, кто-то задолго до этого заметил приближение людей Королевы к механизму открытия стены и, вместо того, чтобы снять его, поставил туда сигнальное устройство. Таким образом, Хэдон, поворачивая коленчатый рычаг, тем самым привел в действие механизм оповещения людей Короля.

Что бы ни явилось причиной приведения в состояние боевой готовности охранников, пробираться во внутренние покои было слишком поздно. Увы, но возможности попасть туда на деле не оказалось. Секция стены не поддавалась, как ей полагалось, и не начинала двигаться вниз.

На деле, и здесь Хэдон почувствовал нечто большее, чем просто тревога, — верх стены двигался наружу!

У Хэдона лишь хватило времени отметить, что идея его была правильна: механизм обнаружили давно. Стена теперь была установлена таким образом, что открывалась наружу, в шахту. А тот, кто цеплялся за лестницу, должен был повиснуть на ней вверх тормашками, если только не сможет тотчас же перебраться на ступеньки ниже.

Хэдон крикнул Клайхи, чтобы она спускалась, но та уже начала двигаться вниз за теми, кто по счастливой случайности не умер от страха. Ее руки держались за ступеньку как раз у основания секции стены, когда та стала выпадать наружу, ее верхняя часть при этом должна была остановиться, ударившись о противоположную сторону шахты.

Наконец, секция стала действовать как прикрытие, подумал Хэдон, задыхавшийся от бешенства. Она будет препятствовать охранникам на крыше шахты и внутри апартаментов сбрасывать что-либо на них. Проклятые недоумки из апартаментов не смогут теперь преследовать их. Что же они не осознали, что их собственная ловушка не позволит им выбраться в шахту?

Да, конечно, они учли и это. Не такими уж дураками они были. Секция стены продолжала опускаться, издавая резкий скрип и ложась в одной плоскости с лестницей как раз напротив Хэдона.

27.

Хэдон не сомневался, что стена не минует его. Пришлось предпринять единственно возможное действие: он отпустил перекладину и прыгнул назад; падая в низ шахты, он старался максимально долго сохранять вертикальное положение.

Люди, находившиеся выше, пронзительно закричали, когда секция стены ударила по ним.

Глаза Хэдона застил туман, внутри все застыло. Его даже не интересовало ни то, что случилось с Клайхи, ни то, почему она молчала.

Затем Хэдон оказался вне области, куда распространялся свет от факела, закрепленного на нижней перекладине. Его окружала темнота, он падал и падал, все еще сохраняя вертикальное положение. Возможно, глубина воды в шахте окажется достаточной, чтобы он остался в живых; а для этого ему необходимо войти в воду ногами.

Затем Хэдон оказался за пределами шахты — его охватил холод, и — самое удивительное, — пространство вокруг него неожиданно расширилось — и он упал в реку.

Сила удара была такова, что Хэдона слегка оглушило, хотя он вошел в воду аккуратно, и площадь соприкосновения с поверхностью воды была минимальной. Он стал опускаться все ниже и ниже, затем погружение замедлилось. Неожиданно пальцами ног он коснулся холодного ила. Колени согнулись, и на несколько секунд он припал ко дну, словно божок реки, так часто описываемый, но редко попадающийся на глаза монстр. Хэдон тоже сидел на корточках на дне реки и смотрел вверх, будто божок, подкарауливающий жертву, обычно молодую девушку, огромный и бесформенный, медленно дыша водой, поджидая, поджидая столь терпеливо, как могут быть терпеливы только живущие вечно.

С такими мыслями Хэдон поднялся на поверхность. Течением его отнесло от шахты, или, по крайней мере, он так полагал. Он не мог ничего видеть и чувствовал лишь холод воды, он оцепенел от ужаса . Теперь Хэдон уже не думал о божке реки, мысли были заняты маленькими слепыми рыбками с большими головами и зубами. Он предчувствовал, что в любой момент в него может что-то вонзиться и оторвать кусочек его тела, затем сотни челюстей устремятся к нему, затем… — его взметнувшаяся рука ударилась обо что-то мягкое — он едва не закричал.

Хэдон, хоть и бросился прочь от этого, все же вернулся обратно и провел руками по нему. Это оказался труп мужчины. С оторванной головой. На его плечах сохранился канат, уложенный витком. Один из его людей.

Было тихо, слышались лишь плеск воды о стены и какого-то бульканье, раздававшееся то тут, то там. Хэдон поплыл вправо и через минуту почувствовал под ногами холодный камень. Затем он поплыл по-собачьи, надеясь натолкнуться на какой-нибудь выступ, ведущий в проход. Ничего, кроме довольно гладкого камня. На самом деле он не слишком надеялся найти выступ: количество проходов, по всей видимости, ограничено по числу и имело четкие границы по территории их расположения. Насколько ему известно, он находился за пределами этой территории. Немного погодя, он окажется и за пределами расположенного выше города, гонимый в сторону, известную лишь Кхо, божествам и демонам подземелья. Вскоре он устанет плыть и, видимо, ему предстоит утонуть. Или потолок начнет опускаться все ниже и ниже до тех пор, пока не уйдет под поверхность воды, увлекая и его за собой. Или слепые маленькие рыбки…

Крик раздался столь неожиданно, столь близко и был наполнен таким невероятным ужасом, что сердце его чуть не остановилось.

Он понял, тем не менее, что вопль этот мог принадлежать лишь Клайхи.

— Помогите! Помогите! О, Кхо, помоги мне! Они съедят меня заживо!

Хэдон поплыл стоя, поворачиваясь и напрягая слух, пытаясь определить в каком направлении она находится.

Он закричал:

— Клайхи! Это я, Хэдон! Где ты?

Вопли и его крик отскакивали от стен туннеля и многократно отражались. Он не мог сказать, где она находится, хотя и предполагал, что она слева.

— О, Кхо! — кричала Клайхи. — Помоги мне! Меня разрывают на части!

Хэдон поплыл на ее голос. На мгновение она перестала кричать. Он услышал, как что-то мечется, и поплыл туда, где, теперь он был уверен, а раньше знал приблизительно, находилась она. Затем что-то коснулось его правой ноги. Секундой позже несколько неведомых созданий вонзились в икру его ноги, устремляясь вниз к кончикам пальцев, к ахиллову сухожилию. Вначале боли не чувствовалось, только онемение. Затем, словно огнем обожгло сразу в дюжине мест.

Его левая рука ударилась о мягкое тело. Клайхи закричала прямо в ухо. Правая рука Хэдона ударилась о стену, скользнула по ней, остановилась напротив уступа в камне, толщиной дюймов пять. Пальцами он ухватился за него; пальцы другой руки цепко держали Клайхи за плечо. В агонии она вырывалась от него, но он крепко зажал в руках ее длинные волосы.

Прикрикнув на Клайхи, чтобы она перестала бороться с ним, он подтащил жрицу ближе к себе. Она ударила его в лицо; ногтями разодрала ему глаза и нос. Теперь и его левая нога подверглась атаке. Боль пронзила ее. Затем Хэдон ощутил еще более сильную боль в ягодицах, рыбы накинулись и стали дергать набедренную повязку.

Именно это последнее нападение придало Хэдону нечеловеческую силу. Он грудью вылез на выступ, цепляясь одной рукой, опасаясь, что другая не удержит Клайхи. В то время, как верхняя часть туловища уже была на камне, ноги и паховая область все еще подвергались нападению. Хэдон вытащил Клайхи на край выступа. Почти машинально он ударил ее в плечо, потом, наклонившись, — в челюсть. Она вся сжалась и более не кричала.

Хэдон подтянулся на камень, что-то невнятно бормоча, обезумев от отвращения и страха, и сбивая рыб с ног краями ладоней. Зубы маленьких чудовищ неохотно разжимались, унося с собой кусочки плоти. Затем Хэдон потащил Клайхи дальше вдоль порога и повторил над ней процесс «очищения». Некоторые из этих извивающихся грязных существ сбивались легко; другие вцепились словно клещами, ему приходилось захватывать их за голову и отрывать, отчего Клайхи вскрикивала. И хотя он не мог видеть крови, он ее чувствовал.

Затем он на ощупь прошел по выступу, надеясь где-нибудь обнаружить на нем лодку. Лодки не было, потому он стал ощупывать стену и, пальцем обнаружил легкую линию раздела, толкнул одну сторону секции. Она медленно со скрипом повернулась, что потребовало от него больших усилий: очевидно, этой секцией давно не пользовались, очень давно.

Внутри воздух был затхлый и тяжелый, но на удивление сухой, но он быстро сменился более холодным и сырым воздухом с реки. Хэдон ощупал стену слева, то поднимая, то опуская руку. Обнаружив большой тайник, он остановился. Его пальцы наткнулись на несколько факелов — довольно сухих — несколько кремней, цепи и ящик. В последнем обнаружилось некоторое количество также на удивление сухого дерева. Через несколько минут он зажег факел; никогда в жизни Хэдон так не радовался свету.

Его ноги и ягодицы кровоточили, но, к счастью, раны оказались неглубокие. Тем не менее, достаточно болезненные.

Хэдон вернулся на выступ и остановился, объятый ужасом. Тело Клайхи представляло собой кровавое месиво. Отовсюду торчали куски ее плоти, невероятно, как она могла оставаться живой, потеряв так много крови.

Он поднял ее и отнес в туннель. Уложив ее на пол, Хэдон увидел, что она лишилась нескольких пальцев ног, соска, на руках пальцы были объедены до костей.

Она застонала и посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Мне больно, Хэдон!

— Я знаю, Клайхи, — ответил он. — Но ты жива. Ты будешь жить.

Он снял свою и ее набедренные повязки, отжал их и перевязал ими самые страшные раны. Но кровь продолжала течь.

— О, великая Кхо, как мне больно! — вымолвила она. Затем, взглянув на свое истерзанное тело, она простонала:

— Зачем мне жить? На кого я похожа? Кто захочет теперь лечь со мной?

— Жить стоит не только ради любовников, — ответил он. — И кроме того, раны заживут.

— Ты лжец, — проговорила совсем слабым голосом. — Хэдон…

Он нагнулся к ней и приложил ухо к ее губам.

— Позаботься о Коре. Скажи ему…

— Да?

— Мне больно, только…

— О чем ты?

— Теперь я не чувствую боли. Становится темно…

Она пробормотала что-то и, вздохнув, скончалась.

Хэдон тихо произнес соответствующие ритуалу слова и сделал необходимые отметки. Он пообещал Кхо и Сисискен принести в жертву первоклассного быка и петуха во имя Клайхи. Также он дал обещание ее душе, что ее будут чтить как героиню Опара. Он возведет остроконечный монолит над ее телом после того, как ее похоронят с соответствующими почестями, и проследит за тем, чтобы на одной из золотых табличек в храме Кхо было выгравировано ее имя и перечислены ее деяния. Табличка должна располагаться рядом с его собственной.

В этот момент Хэдон заметил едва различимый свет, идущий с низу реки. Он встал, это причинило ему боль, почти подсознательно он отметил, что большинство ран перестало кровоточить; только из нескольких кровь все еще сочилась. Он воткнул факел в тайник, чтобы его лучи не были видны из входа в туннель. Затем он стал толкать секцию стены до тех пор, пока между стеной и стороной секции не остался зазор шириной в дюйм. Смотря в эту щель, он оглядел реку. Тут в поле его зрения попал баркас.

В нем сидело около тридцати человек. При свете четырех факелов, два из которых располагались на носу, два на корме, виднелись бронзовые шлемы и латы сидящих на веслах солдат и двух офицеров. Копья, как полагал Хэдон, лежали на палубе.

Он закрыл секцию и вынул факел. Потом взял кинжал Клайхи и заткнул его за пояс. Теперь он действовал целиком на свое усмотрение, и его единственным намерением было ускользнуть от преследователей. Его миссия провалилась, солдаты Короля охотятся за ним. Ищут не конкретно его, они, по всей видимости, не знают личности вторгавшихся — также не знали они и того, выжил ли кто-нибудь после падения — но поисковые команды рыскали в поисках неведомых налетчиков. Скоро люди в баркасе заметят кровь на выступе и прекратят расследование. Они толкнут секцию стены и очень скоро пойдут по его следу.

Хэдон уже узнал немало и потому понимал, что преследователи пойдут по туннелю впереди него. У них окажется преимущество, предположительно, хотя бы некоторые из них знают эти проходы или по крайней мере имеют схемы. У него же нет ни малейшего представления о том, куда ведет любой из проходов.

Хэдон одолел несколько сот футов, пока не подошел к месту, где, по всей видимости, был конец прохода. Медленно освещая факелом стены, чтобы проверить нет ли там опознавательных знаков, он толчком отодвинул секцию. Открылось круглое помещение, которое являлось дном вертикальной шахты. Бронзовые перекладины, вделанные в камень, позволили ему вскарабкаться вверх примерно на пятьдесят футов. Конец шахты упирался в центр горизонтального туннеля. Хэдон колебался, не зная, какого направления придерживаться. Вдруг он услышал шум позади. Хэдон посмотрел в низ шахты и увидел людей. Десять человек поднимались по ступенькам, а остальные собрались в круглом помещении. Поднимавшиеся продвигались медленно: впередиидущий в одной руке держал факел и ему приходилось цепляться за перекладину правым запястьем вместо того, чтобы ухватиться за нее как следует.

Хэдон подумал, что, пожалуй, следует максимально снизить скорость этого отряда. Хэдон направился вниз по туннелю вправо, — пока не добрался до поворота. Он установил факел на своей стороне и вернулся, ориентируясь по свету факелов из шахты. Лежа у края шахты, он ждал. В какой-то момент свет стал ярким, и Хэдон почувствовал сильный смолистый запах. Появился первый мужчина.

Хэдон резко вырвал факел из его рук и помахал им за его спиной; потом, схватив несчастного за горло, он всадил ему кинжал через глаз прямо в мозг. Мужчина больше не кричал.

Хэдон бросил кинжал и, обхватив шею жертвы, втащил тело через край в туннель. Люди внизу кричали. Они не знали, что происходит, но вопли лидера насторожили их. Хэдон отстегнул с трупа ремень с мечом и приладил его к себе на пояс. Потом снял с него защитные доспехи и, перегнувшись через край, швырнул в ближнего к себе солдата бронзовые латы. Тот, издав сдавленный крик, упал со ступенек, свергнувшись в толпу людей внизу.

Шлем достался следующему вояке, который также упал, «угостив» своим солидным телом коллег внизу.

Теперь Хэдон поднял труп обеими руками над головой, это усилие привело к тому, что некоторые из ран начали вновь кровоточить. Он швырнул тело вниз. Оно рухнуло на первого человека и сбросило его, оба упали на солдата, находившегося ниже; трое упали, сбив еще четверых вниз — все с грохотом полетели в кучу мертвых и покалеченных тел на дне.

На ступеньках все еще оставалось двое солдат. Несмотря на стонущий клубок тел на дне, из туннеля в шахту еще выходили солдаты. Хэдон насчитал восемь. Итак, он вывел из строя пару десятков вояк. Не так плохо для одного, подумал он.

Оставшиеся в живых, или слишком глупы, или слишком храбры, а может, и то и другое вместе. Они поднимались по ступенькам, не обращая никакого внимания на призывы о помощи, исходившие из груды окровавленных тел внизу. Да они просто тупицы, подумал Хэдон. Если он останется стоять на том же месте, а нужно быть сумасшедшим, чтобы покинуть его, положение их сделается почти безнадежным. Если только они окажутся на одном с ним уровне, они тут же получат над ним неоспоримое превосходство.

Хэдон ждал у края. Немного погодя, он услыхал тяжелое дыхание. Затем Хэдон сел, но когда стал медленно появляться бронзовый шлем — человек был осторожен — он опустил на него лезвие меча.

Перегнувшись через край, Хэдон с силой швырнул шлем убитого в очередную жертву. Тот рухнул вниз, сметая еще троих

Осталось тоже трое.

Эти вдруг совершенно неожиданно поумнели и ретировались. Тем не менее, Хэдону не хотелось, чтобы у кто-то оставалась возможность преследовать его. Он швырнул меч острием вниз и угодил в шлем находившегося сверху солдата. Сцена повторилась. Тот с криками стал падать на товарища, и оба устремились в кучу тел на дне шахты. Единственный оставшийся в живых в панике стал так быстро спускаться, что не смог удержаться и упал с высоты двадцать пять футов. Хэдон решил, что он разбился насмерть, но солдат поднялся и стал карабкаться через клубок тел.

Хэдон метнул в него кинжал, но на сей раз промахнулся. Солдат скрылся в проеме и, хоть Хэдон и прождал минут пять, больше не показывался.

Не спуститься ли ему назад по лестнице, чтобы добить последнего, размышлял Хэдон. Но зачем? Беглец оказался в западне, сам он не сможет управиться с тяжелым баркасом. А вернуться в шахту не осмелится еще весьма долго. Да еще он пожелает сначала убедиться, что Хэдон покинул свой плацдарм.

Это как нельзя лучше совпадало с планами Хэдона. Он уходил, унося факел, меч и кинжал в ножнах. Теперь не оставалось сомнений относительно того, каким туннелем воспользоваться. Снизу того туннеля, что вел направо, показался слабый свет, послышался неясный гул голосов. А затем раздался звук, от которого кровь стыла в жилах, — оглушительный лай! Собаки!

28.

Хэдон передвигался, должно быть, долгие часы, где пешком, где переходя на бег. Он то спускался, то поднимался, то шел по прямой, его мучила жажда, одолевали сомнения. Один раз он набрел на еще один уступ реки, где жадно напился воды. Лодки там не было, и ему пришлось вновь направить свои стопы дальше, пока он не обнаружил другой берег и спустился к нему. Неоднократно Хэдон слышал лай собак и крики солдат, но всякий раз ему удавалось скрыться. Наконец, он удалился от них на большое расстояние. Охотничьи собаки, хоть и чуяли его запах, не могли карабкаться по шахтам. Их приходилось опускать и поднимать при помощи канатов, потому преследователи тратили много времени.

Конечно же, его в конце концов могут схватить, если только он не найдет выхода из этого трехмерного лабиринта.

Хэдон спустился в низ шахты глубиной около тридцати футов, которая упиралась в потолок туннеля. Он спрыгнул с нижней перекладины на каменный пол. В пяти футах отсюда находился, по-видимому, обманный тупик — стена из гранитных плит шириной десять дюймов и высотой шесть дюймов, уложенных в бетон. Он попытался толкнуть оба конца, но плита не поддавалась. Или бронзовый механизм поворота не сработал, или это и в самом деле тупик.

Пройдя десять футов в другую сторону, Хэдон обнаружил шахту. Он подошел к ней и взглянул вниз. При свете его факела внизу замерцала вода — то ли реки, то ли колодца. С верху шахты проникал слабый красноватый свет — открытый воздух. Отблески грандиозных пожаров, свирепствующих в городе, отражались в облаках и бликами освещали шахту сквозь тусклый рыжеватый овал отверстия.

Но нигде по сторонам шахты не было ступенек. И стены шли вверх, слегка сужаясь.

В другую сторону от колодца туннель тянулся на пятнадцать футов. Хэдон никак не мог уяснить, почему тут нет мостика. То ли строители, рывшие этот проход, полагали, что путник должен перепрыгнуть расщелину? То ли здесь когда-то был деревянный мост, который уже успел сгнить? То ли для колодца предполагалась лебедка?

Он не знал, какова была ситуация. И не знал, какова она теперь.

Хэдон услышал приближающийся лай собак и вернулся к шахте, по которой пришел. Пламя факела ярким светом осветило головы собак, снизу на него воззрились лица нескольких солдат. Их крики потонули в неистовом лае, хотя открытые рты с совершенной очевидностью свидетельствовали о том, что солдаты сообщают кому-то о его местонахождении.

Хэдон постарался как можно скорее исчезнуть из виду. Держа факел, он отошел к стене, выложенной камнем. Там он быстро побежал; добравшись до края колодца, прыгнул.

Он приземлился на другой стороне достаточно удачно с запасом в несколько дюймов. Для него не составило труда прыгнуть на пятнадцать футов в длину. Тем не менее, преследователи, должно быть, замешкаются здесь на какое-то время. Он сомневался, что собаки осмелятся на прыжок. Да и солдатам, видимо, придется снимать свои бронзовые доспехи перед прыжком. Только самые смелые и проворные отважатся рискнуть.

В какой-то момент Хэдон подумал — не остаться ли на другой стороне расщелины и ждать, пока подошедшие солдаты начнут прыгать, а потом сбивать их вниз, в колодец. Идея, хоть и привлекательная, но не годная. Солдаты станут бросать в него копья или метать снаряды, от которых он не сможет увернуться. Нет, он должен спешить, надеясь, что необходимость прыгать через пропасть заставит их замешкаться.

Туннель, шедший поперек колодца, имел около пятнадцати футов ширины. Эта сторона его была уже, ее ширина составляла всего семь футов. Хэдон прошел по нему около сотни футов и наткнулся на ряд ступенек, вырезанных в камне и ведущих вниз. Дно располагалось на расстоянии примерно двадцати футов ниже того уровня, с которого туннель начинался. Несколько минут спустя он оказался у тяжелой деревянной двери, закрытой на два огромных засова.

Хэдон отодвинул засовы и открыл дверь. Железные петли заскрипели. Надеясь, что на той стороне нет никого, кого бы мог насторожить этот шум, он миновал вход. Теперь Хэдон оказался в большой комнате. Она была пуста; он обнаружил здесь три слитка золота. Хэдон подумал, что, должно быть, некогда эта комната служила хранилищем, но теперь ее опустошили, оставив эти три слитка. Или, возможно, ее стали заполнять вновь, и эти три слитка были первыми сокровищами.

Да и какое это имело значение! Что на самом деле имело значение, так это знак рядом с дверью на запотевшей каменной стене, тот самый, на который указывала Клайхи, — горизонтальная линия под кругом. А рядом высечен тайник с местом для захвата рукой.

Хэдон прошел на другую сторону помещения и открыл еще одну дверь. Сразу за дверным проемом при свете факела выявились еще один знак и тайник.

За дверью, насколько он мог видеть, туннель пролегал прямо, словно меч.

Хэдон вернулся обратно, пытаясь понять, почему засовы на дверях расположены столь необычным образом.

И вообще, зачем нужно закрывать двери?

Не сделано ли это с целью не дать возможности еще кому-нибудь пойти тем же путем?

У Хэдона было предчувствие, что этот длинный прямой туннель ведет за пределы городских стен. А поскольку там жили изгои, сбежавшие рабы, дикие гокако и даже нукаары, волосатые полу-люди, обитавшие в лесах, двери с этой стороны следовало запирать от них.

Что это значит — ему станет известно позднее. А может, и нет. В конце концов, это не дело первоочередной важности.

Хэдон выглянул за дверь, через которую вошел. Издалека, из глубины туннеля, показался и свет, будто кто-то один, или, что более вероятно, многие, все же решились на прыжок, о чем свидетельствовала скорость приближения этого света. В одиночку или даже вдвоем никто не отважился бы идти столь решительно.

Хэдон побежал обратно к другой двери. Сразу же за ней он остановился и вложил пальцы в захват тайника. Он отклонился назад и потянул его изо всех сил. Каменная часть стены с грохотом начала скользить, затем неожиданно выдвинулась полностью, он едва удержался, чтобы не упасть. Хэдон стремительно побежал — потолок за ним обвалился. Грохот стоял оглушающий, но по мере продвижения вниз по туннелю он быстро разрастался, отдаваясь эхом. Из-за слишком сырых камней пыли не было.

После обвала потолка Хэдон не слышал и не видел никаких признаков преследования. Даже если кирпичи и не полностью завалили туннель, они все равно задержали людей Короля. Преследователи, должно быть, задумались о том, как много подобных ловушек ждет их впереди. Быстро туннель не очистят. Механизм, замысленный жрицей в древности, сработал прекрасно.

В конце концов, прошагав еще минут тридцать, Хэдон наткнулся на цепочку узких ступенек. Он стал подниматься по спирали и неожиданно оказался в щели, ширины ее хватило как раз на то, чтобы его плечи не застряли меж двух гранитных стен. Облака над ним отсвечивали красным. Ступеньки исчезли, вместо них появился крутой склон из полированного гранита. Хэдон поднялся по нему вверх и оказался на открытом воздухе. Он стоял на вершине огромного валуна.

Под ним — крошечный круглый храм из мрамора, сверкающий белизной при свете бушующего пожара. Это была скорее усыпальница, чем храм, ее окружали колонны, а коническую крышу покрывало золото. Пол устилала мозаика из разноцветных камней, а в центре обосновалась статуя. Сразу напротив статуи, в просторном бронзовом ящике горел огонь.

Вначале Хэдон смутился. Теперь уже он знал, где находится. Он был на острове Лупоес. На расстоянии одной мили к западу через озеро находился город Опар. Его башни, купола и стены освещались заревом пожара, который все еще бушевал по обеим сторонам города.

Туннель проходил под рекой, протекающей под городом, и вел на этот островок — священный островок полубогини Лупоес, который мужчинам посещать запрещалось. Сам того не ведая, он совершил кощунство.

Хэдон знал, что такой проступок от Кхо скрыть нельзя. Но, может быть, его простят, ведь он попал сюда, находясь на службе у Нее, и сам не ведал, что творил. Если он уберется прочь до того, как его обнаружат жрицы, возможно, ему удастся обойтись без пагубных последствий. Размер островка был таков, что позволял окинуть его одним взором, и поскольку в поле зрения не попали три живущие на нем женщины, они, очевидно, находятся в своих крошечных покоях, расположенных как раз под ним, в вогнутой части валуна. Одна из них должна бодрствовать, ведь огонь следовало поддерживать постоянно.

Хэдон спустился с тыльной стороны валуна, который походил здесь на небольшой утес. У подножия огромной скалы плескалась река, и ему пришлось обойти вброд вертикальный берег. В одном месте он попал на глубокое место и плыл до тех пор, пока ноги вновь не коснулись дна. Хэдон обогнул весь остров за пять минут, пытаясь обнаружить лодку, но надежды его не оправдались.

Трем жрицам на острове пищу и дрова для разведения огня доставляли по воде, поскольку туннелями пользовались только в крайних случаях и для передачи тайных сообщений.

Ему оставалось лишь одно — переплыть реку, чтобы вернуться обратно в Опар. Но течение в середине реки довольно сильное, а он был изрядно изнурен эмоциональным и физическим напряжением за прошедшие сутки.

До побережья Хэдон мог бы добраться, но, достигнув его, он окажется далеко за пределами Опара.

С другой стороны, подумал он, почему бы не поплыть к восточному, более близкому, побережью? Там, вдоль полоски земли между рекой и скалами, можно встретить рыбаков или охотников. У них должны быть лодки, он как раз и позаимствует одну.

Пожалуй, это вполне разумный план.

Хэдон сел, погрузившись по пояс в воду и немного отдохнул. При странном свете из-за облаков и от огня, разведенного в бронзовом ящике, храм имел жутковатый вид. В центре мраморных колонн высилась гигантская фигура Лупоес; величина изваяния превосходила в три раза истинные ее размеры. Скульптура выполнена из мрамора в застывшей, лишенной всякой грации манере древних; тело, волосы и глаза расцвечены естественными тонами. В соответствии с принятыми в те времена обычаями, фигура, начиная с талии, представляла собой получеловека-полуживотное, в данном случае она на четверть состояла из задних лап крокодила. Груди огромные и круглые, каждая отмечена стилизованной головой крокодила, который являлся тотемом Лупоес. Глаза были окрашены в голубой цвет. Волосы, длинные и черные, венчались тремя рядами золотых украшений с бриллиантами. В правой руке она держала огромное копье из золота.

Сквозь колонны Хэдон мог видеть узкое отверстие, высеченное в основании валуна. Где же жрица, которой надлежало поддерживать священный огонь?

Ответ не заставил себя ждать и застал его врасплох. Из-за маленького валуна появилась фигура в белом. Она направилась к нему, по мере приближения к огню в бронзовом ящике она становилась все более отчетливой. Это не было привидением, как ему показалось. Это была женщина в белом одеянии с капюшоном.

Очевидно, света было достаточно, и она заметила Хэдона. Жрица остановилась на краю твердого скалистого берега и стояла неподвижно, долго разглядывая его. Наконец, не выдержав столь продолжительного взгляда и давящей тишины, он произнес:

— Настоятельница Храма Лупоес! Я — Хэдон, сын Фенет и Кумина, нуматену, я победитель Малых Игр в Опаре и Великих Игр в Кхокарсе. Я беглец…

Она откинула капюшон, под ним скрывалось лицо женщины среднего возраста.

— Я знаю тебя, Хэдон. Ты не помнишь Некоклу, бывшую долгое время хранительницей Палаты Луны? Я частенько угощала тебя сладостями, обнимала и целовала тебя. Я предполагала, что тебя, Хэдон, ждут великие дела, хотя также предсказывала, что и неприятностей у тебя будет достаточно.

— Некокла! — радостно вскричал Хэдон. — Теперь я вспомнил! Тебя послали сюда около двенадцати лет назад! С тех пор я тебя и не видел! Да, я храню в памяти воспоминания о твоих добрых деяниях и словах. Ты очень хорошо относилась к маленькому мальчику, который был всего лишь сыном бедных родителей.

— Как ты сюда попал? — спросила она и, не дожидаясь ответа сказала: — Конечно же, ты вышел к реке через туннель! Некоторое время назад мне показалось, что я ощутила толчки земли, но поскольку я дремала, то решила, что мне это приснилось. Или Лупоес заставила землю встряхнуться, чтобы разбудить меня и напомнить о моих обязанностях.

— Земля дрожала из-за обвала части туннеля за пределами огромного помещения, в котором находились три слитка золота, — рассказал Хэдон. — Я привел в действие ловушку, чтобы скрыться от людей Короля. Я и не знал. что туннель ведет сюда. Я совершил святотатство, не сознавая того.

— Нам известно только то, что произошло в городе до вчерашнего вечера, — сказала Некокла. — Капитан судна, снабжающего нас, сообщил новости, сказав при том, что вряд ли у него будет возможность вернуться через два дня, как предполагается расписанием. Мы долго наблюдали пожары и принесли Лупоес некоторые жертвы, умоляя спасти основанный ею город и помочь сторонникам Кхо в их борьбе с еретиками.

— Что же до кощунства, я уверена, что если ты слегка покаешься, это вполне удовлетворит Лупоес. Ты здесь потому, что служишь Кхо, ее матери, Матери Всех.

— В таком случае, — спросил Хэдон, — смогу я добраться до берега?

— Сможешь, но тебе вновь придется вернуться к реке.

Она указала рукой назад. Обернувшись, он увидел скопление факелов, двигающихся от города к острову.

Некокла произнесла:

— Они идут этим путем. Факелы установлены на баркасе, которым управляют солдаты Короля. Должно быть, догадались, что ты здесь.

— Как они смогли? — спросил Хэдон. Затем сам же и ответил: — Полагаю, люди, которым обвал перекрыл проход, вернулись к Королю с отчетом. А тот, должно быть, по месту расположения западни определил, что все это произошло под рекой. Затем он, наверное, вычислил также, что туннель использовался жрицами для того, чтобы попасть на остров и выбраться отсюда. Я выдал вас!

— Ты не мог этого предвидеть, — сказала Некокла. — Я подниму остальных, мы быстро выслушаем твой рассказ и подумаем, что предпринять.

Она поспешила к круглому дверному проему, высеченному в основании огромного валуна. Голоса Хэдона и Некоклы, должно быть, разбудили двух женщин — они появились в своих призрачных белых одеждах прежде, чем она дошла до храма. Кивком головы Некокла подозвала их, и они тотчас подошли. Одна из женщин — начальница, Авикло, была преклонного возраста, седовласая, с согнутой спиной, изуродованной артритом. Другая, Кемнет, хорошенькая девушка около двадцати пяти лет. Хэдон учился с ней вместе в школе при храме.

Некокла рассказала все, что знала, а Хэдон дополнил ее рассказ недостающими деталями. Кемнет и Некокла вынесли большое деревянное кресло из покоев пожилой женщины. Стул поставили футах в двадцати от очага. Некокла добавила топлива.

— Гамори — отвратительный и безжалостный человек, — сказала Авикло. — Он уже совершил великий грех, нарушив святость убежища и убив жриц и почитателей Кхо. Он без колебаний нарушит и другое табу и сойдет на остров. Возможно, он даже замыслил убить нас, хотя даже для него это уже слишком. Что до его людей, они, наверное, такие же наглые и алчные, как и он сам, в противном случае он не взял бы их на борт судна.

— Прошу прощения, Авикло, но ты говоришь так, словно считаешь, что Гамори сам окажется на этом судне.

— Я думаю, он там будет, — проговорила она, сгибая свои шишковатые пальцы. — Он пожелает убедиться в твоей смерти; захочет самолично оказаться свидетелем твоей кончины. Более того, его люди, несмотря на алчность, возможно, не захотят нарушить табу, распространяемое на эту землю, если только сам Король не поведет их. Но мы посмотрим, права я или нет.

— Если меня здесь не будет, у них не останется никакого оправдания высадки на берег, — сказал Хэдон. — Я могу поплыть на восточное побережье.

— Это после всего того, что ты перенес? — засомневалась Авикло. — Смотри правде в глаза, Хэдон. Сможешь ли ты проплыть полмили в таком изнуренном состоянии?

— Надеюсь, — ответил Хэдон.

— Скорее всего у тебя не хватит сил, — сказала она. — Как бы то ни было, ситуация слишком благоприятная, чтобы от нее отказываться. С этим делом надо покончить раз и навсегда. Если ты убьешь Гамори, мятеж прекратиться.

— Как же добраться до него? Судно полно его людей! — сказал Хэдон.

— Тебе это по силам. Из того, что я слышала о тебе, я составила мнение, что ты весьма ловок. Ты человек разнообразных дарований, в равной степени всякий раз можешь противостоять опасности. Ты импровизируешь, где необходимо, и избегаешь смерти там, где другие попались бы непременно.

— Даже король лис может попасть в загон для уток, — сказал Хэдон.

— Не ссылайтесь на пословицы, молодой человек.

— Если я встану здесь, бросая ему вызов, его люди будут метать в меня копья до тех пор, пока я не превращусь в ощетинившегося человекоподобного дикобраза. Но нет, вначале меня могут не заметить, по крайней мере, они не сразу узнают меня.

Хэдон задал несколько вопросов, а затем изложил свой план действий. Трое женщин согласились сделать то, что он предложил. Они полагали, что вероятность успеха невелика, но это все же лучше, чем ничего.

В соответствии с задуманным, перед Гамори и его людьми, когда они приблизились к островку, на котором располагался Храм Лупоес, предстал внушительный огонь, ярким пламенем вздымавшийся высоко вверх; свет его освещал снизу гигантскую статую, выразительно высвечивая отдельные ее части и бросая на другие глубокую тень. Лупоес выглядела угрюмой и устрашающей, во взгляде и в плотно сжатом рте — суровость. Пожилая жрица, Авикло, сидела в кресле спиной к огню, лицо ее, скрытое капюшоном, в темноте было неразличимо. Жрица помоложе остановилась вблизи огромного бронзового ящика, готовая в любой момент подбросить в огонь топлива. Она также облачилась в белое. Молодая жрица стояла направо от Авикло, но на ней не было никакой одежды. Острым ножом она нанесла себе раны на груди, на руках и ногах. Распущенные волосы Кемнет шевелились даже в безветрие. В тот момент, когда нос судна плавно приблизился к скалистому берегу, Гамори понял, отчего ему казалось, будто волосы живут своей собственной жизнью: маленькая плоская голова с раздвоенным языком молнией поднялась из их массы и повернулась к Гамори.

— Клянусь ядом этой змеи, я требую смерти! — выкрикнула молодая обнаженная женщина. — За мою кровь я требую твою.

Мужчины, среди которых было тридцать гребцов, рулевой и офицер, стоявший на носу, за Гамори, зароптали. Гребцы положили весла на корму, одни вынули из ножен мечи, другие схватились за копья. Гамори держал в левой руке кинжал, принадлежащий офицеру. На Гамори были шлем и латы, облачен он был в длинную алую накидку, алый килт с нашитыми перьями зимородка, на ногах — сандалии из кожи гиппопотама. Рука перевязана широкой белой повязкой, прикрывавшей рану, нанесенную копьем Хэдона. Будучи левшой, Гамори не мог эффективно владеть мечом.

— Не сходите на берег! — произнесла высоким дрожащим голосом Авикло. — Эта земля священна, Гамори, и всем мужчинам запрещается касаться ее!

В этой живой сцене что-то было не так, но Гамори не мог взять в толк, что именно. Затем офицер, полковник, дернул его за накидку:

— Ваше Величество! Золотое копье Лупоес пропало!

Гамори взглянул сквозь колонны наверх, на сидящую в кресле фигуру в белом и неожиданно испытал шок. Это была правда! Рука идола все еще оставалась согнутой, но сжимала она лишь воздух.

— Где оно? — спросил он, дико озираясь. Огонь освещал светлые колонны и белые одежды двух жриц и белую, в пятнах, фигуру Кемнет. В его лучах статуя Лупоес блестела и, казалось, пристально смотрела на него. При свете огня также виднелся передний край валуна, который, как говорили, свалился с небес незадолго до того, как Лупоес и ее экспедиция прибыли в долину этой реки.

Верховная жрица закричала:

— Копье богини у меня, Гамори! Богиня передала его мне, ее наместнице, чтобы я использовала его против первого мужчины, который нарушит святость острова, кто осквернит его, кто оскорбит Лупоес и могущественную Кхо! Ты совершил предостаточно преступлений против Богини, против своей жены и Королевы, верховной жрицы, Гамори! Вскоре ты заплатишь за все! Но не добавляй к своим мерзким деяниям еще и осквернение земли, к которой тебе божествами запрещено прикасаться. Убирайся прочь, Гамори, пока устрашающее копье Лупоес не совершило акт возмездия!

Мужчины в лодке вновь стали шептаться. Офицер прикрикнул на них, чтобы те вели себя тихо, но голосу его не хватало убедительности.

Однако Гамори, хотя, очевидно, и был напуган, не мог уже отступить. Обнаружить свой страх сейчас, после нападения на Храм Кхо и убийства жриц, вырезав четверть населения во имя Пламенеющего Бога, во имя борьбы за право на превосходство Короля, отступить — это значит погубить все дело, возможно даже с фатальными последствиями. Чтобы обратить вспять победу, много усилий не понадобится. Хотя он и подвигнул людей на кощунство, ему не удалось вырвать из них с корнем чувство сомнения. Несмотря на свое страстное желание обладать сокровищами и властью, обещанными им, глубоко в душе они все еще испытывали страх перед Богиней. Это чувство беспокойства доводило их до истерии, внутри их проистекала яростная борьба с тем, что с детских лет их учили уважать и почитать. Эта истерия приводила к тому, что они убивали там, где не было в том нужды, оскверняли больше, чем приказано.

Для Гамори сейчас показать свою слабость означало также и упасть в глазах своих приверженцев. Они могли бы поинтересоваться, с чего это Гамори побоялся посягнуть на чьи-то права, когда его злейший враг, Хэдон, был почти что в его руках. Хэдон где-то здесь, на этом крошечном клочке земли, возможно, прячется в помещении, высеченном в валуне. И это их любопытство могло бы привести к потере доверия к нему. Если бы Гамори сейчас стал колебаться, они подумали бы, что он, по-видимому, принял другое решение. Возможно, Гамори на самом деле и не считал, обманывая тем самым своих сторонников, что Ресу является самым главным, а по-прежнему верил, что Кхо — величайшая из всех божеств.

У Гамори был вид загнанного в угол человека, на лице при свете огня виднелись глубокие складки от беспокойства, тревоги и страха. Но он не собирался отказываться от своей идеи. Гамори повернулся к своим людям и прокричал:

— Я иду на берег. Вы все следуйте за мной и обыщите каждый дюйм острова. А если жрицы будут препятствовать вам, убейте их!

Поддерживаемый офицером он сошел вниз с высокого носа судна. В этом месте река доходила ему до пояса, но в левой руке он держал свой меч над головой. Наклонив голову, словно бык, пробивался он сквозь реку. Вскоре Гамори уже стоял на берегу, вода стекала с его накидки и килта.

Пожилая женщина, сидящая в кресле, казалось, стала выше и прямее. Она пронзительно крикнула:

— Ты сам доставил себя в жилище страшной Сисискен! Вы, солдаты, предатели Королевы и своей Богини, не следуйте за ним! Убирайтесь на своем судне прочь отсюда! Доложите обо всем Фебхе и молите ее милости, скажите, что это Авикло послала вас.

Полковник, собиравшийся спрыгнуть с судна, замешкался.

Гамори повернулся к лодке:

— Слушайся меня!

Полковник не двигался. Некоторые солдаты встали, но теперь опять уселись.

— Они ждут, что ты будешь делать! — сказала Авикло, в ее голосе слышалась презрительная насмешка.

Гамори, сбитый с толку, в смятении завертелся, и проговорил:

— Я убью тебя, ты, сморщенная старая карга! И они увидят, что твоя Лупоес не сможет ничего сделать для защиты своей верховной жрицы! А если и этого мало, я умерщвлю и двух оставшихся!

Молодая жрица вновь ранила свои руки и бедра, крича:

— Моя кровь требует твоей крови, Гамори! Из ее волос выскользнула змея, затем спустилась к горлу и обвилась вокруг кровоточащего плеча.

Гамори быстрым шагом направился к верховной жрице с поднятым мечом.

Жрица, стоящая возле бронзового ящика, бросила в него связку щепок, а затем швырнула на пламень горсть зеленого порошка. Зеленое облако со свистом распространилось в стороны и вверх, сокрыв ее на какое-то мгновение, затем как бы пеленой закрыло старую женщину в кресле. Люди в лодке задохнулись от изумления, некоторые застонали, а Гамори остановился.

Зеленое облако быстро рассеивалось, открывая Авикло, которая стояла за креслом, прямая и высокая, волшебно высокая. В правой руке она держала могущественное золотое копье, подняв его над головой, хотя ни один мужчина не смог бы удержать подобную тяжесть одной рукой.

— Берегись! — кричала она. — Лупоес даровала мне сей стан и силу, чтобы умертвить своего врага и врага Королевы, а также и моего врага!

Возможно, Гамори, который стоял намного ближе, чем люди на судне, мог разглядеть под капюшоном черты лица. Также, в конце концов, он мог предположить, что копье сделано не из тяжелого золота.

Что бы он ни думал, шанса высказать свое мнение ему уже не представилось.

Копье отошло назад и вверх, пока жрица готовилась к броску, затем полетело в цель.

Гамори издал крик и повернулся, но острие проткнуло его шею сквозь дыхательное горло. Задыхаясь, ухватившись за тяжелое древко и волоча его по земле, он пошатнулся назад. Авикло обошла вокруг кресла и села, казалось, она вновь обрела свой прежний небольшой рост.

Гамори упал спиной в воду, которая скрыла его лицо. Золотое копье исчезло под поверхностью воды, не давая течению снести тело.

Жрицы застыли, словно идолы. Они не произнесли ни слова. Да и ничего более говорить не требовалось. Полковник подал знак, и солдаты, схватившись за весла, развернули лодку. Они спешили в город Опар, пылающий в огне.

Жрица не поднималась с кресла, пока судно не проделало половину пути до города. Затем с нее сняли одеяние, открывая при этом… широко улыбающееся лицо и высокую фигуру Хэдона. Пожилая женщина, хромая, вышла из круглого дверного проема. Хэдон подошел к телу Гамори, вытащил из него огромное копье и бросил его на землю. Затем он вытолкал труп Гамори на берег — его следовало показать жителям Опара, чтобы те убедились, что он на самом деле мертв.

Некокла, накрывая огонь одеялом через определенные промежутки времени, послала сигналы наблюдателю, находящемуся на крыше Храма Кхо. Час спустя прибыл баркас, который на рассвете вернулся в город с Хэдоном на борту. На причале Хэдона приветствовала Фебха, совершившая над ним ритуал очищения от вины за убийство короля и осквернение святости Острова Лупоес. После того, в окружении солдат, которые сдерживали радостные толпы, его провели в храм, а в храме в комнату, где в постели лежала Лалила.

Она, хоть и выглядела бледной и испуганной, заулыбалась при виде его. Он поцеловал ее, затем взял в руки крошечное тельце, завернутое в одеяльце. Он отвернул одеяло от личика и увидел самого красивого новорожденного младенца, какого ему доводилось когда-либо видеть. На Хэдона пристально и сосредоточено смотрели широко открытые удивительные голубые глаза.

Фебха, сидевшая в кресле за ним, произнесла:

— Хэдон, держи свою дочь! Ля из Опара!

1

Полностью эта легенда изложена Г.Райдером в романе «Аллан и ледяные боги». (Прим автора).

2

Гимнасий (от греч gymnos — обнаженный) — в античные времена у греков гимнасии прежде всего служили помещениями для гимнастики, где упражнялись в обнаженном виде. (Прим. перевод.)

3

По А.Э.Брэму — «Попугай-рыба» Спина у нее пурпурового цвета, бока розовые с фиолетовыми пятнами и полосками… (Прим. переводч.)

4

Буквальный перевод широко распространенной кхокарсанской фразы. Она берет начало из старой народной сказки, слишком нерасполагающей даже по нормам современных американских публикаций. Тем не менее, как и множество других старых шуток, она уходит корнями в эпоху каменного века и прослеживается в том или ином виде в фолклоре всех стран. (Прим. автора)