6

На своем веку Феликсу довелось побывать во многих местах, вселявших суеверный ужас в сердца людей на протяжении столетий: он спускался в карстовые пещеры Чатыр-Дага и в сумрачные гроты Хеллоха, где слепые подземные твари бросались на его меч, и пламя «летучей мыши» было зеленоватым от вони, которая проистекала из вспоротых тел червеподобных монстров; почти неделю он блуждал в лабиринте Кноссоса, следуя за меловыми отметинами на стенах и ожесточенно сражаясь с вековыми занавесями паутины; его едва не погребли под собой руины замка Каринхале, а проникнуть за неприступные стены горной твердыни Дракенсберг (и, что гораздо важнее, выбраться обратно) оказалось ничуть не легче, чем пересечь потом Высокий Вельд — но все эти кошмарные творения больного человеческого разума или свихнувшейся природы не шли ни в какое сравнение со столичным Дворцом Правосудия.

Нигде и никогда не испытывал Феликс того запредельного, выходящего за всякие рамки и пробирающего до мозга костей страха, что охватил его в пронизанных весенним солнцем и наполненных людским гомоном анфиладах Дворца. Здесь жизнь человека ломалась с легкостью спички, а гордые аристократы и богатые фабриканты шли на поклон к Его Величеству Клерку. О, здесь слово «клерк» означало нечто большее, чем просто профессию или социальный статус: быть клерком во Дворце Правосудия значило быть по ту сторону барьера, а барьеры здесь, хоть высотой своей они и не достигали пояса взрослого человека и были сделаны из порядком рассохшегося и скверно обтесанного дерева, преодолеть было так же сложно, как и перемахнуть через крепостную стену Дракенсберга, увенчанную настоящими драконьими зубами. А клерки, стерегущие барьеры, вполне могли потягаться с африканскими гарпиями в том, что касалось дурного нрава и привычки издеваться над своими жертвами. Но если в Дракенсберге Феликс оказался в общем-то случайно (левиафан и шторм были тому причиной), и смог удрать оттуда без особого ущерба для своей репутации и анатомии, то во Дворец он пришел сам, добровольно, и отступать права не имел. Особенно в компании Патрика. Юноша, за неимением опыта и дарованной оным выдержки героя с многолетним стажем, при виде все новых и новых барьеров и восседающих за ними клерков сатанел буквально на глазах.

…С первым барьером и первым клерком Феликс и Патрик столкнулись еще в вестибюле. Все здесь было чинно и благородно: ничто не предвещало беды — как тому и полагается быть в мало-мальски приличной мышеловке. К разбитому на шесть застекленных ячеек барьеру вело шесть ковровых дорожек, разграниченных символическими оградками из высоких латунных столбиков и соединяющих их цепочек, обернутых вишневым бархатом. На ковровых дорожках переминались с ноги на ногу шесть не очень длинных и вполне смирных очередей, состоящих преимущественно из просителей среднего, если судить по одежде, достатка. Приближаясь к застекленной ячейке каждый проситель заискивающе улыбался и просовывал в окошко свои бумаги, после чего клерк некоторое время их изучал и выносил вердикт: направо или налево. Налево отправлялись истцы: там, в северном крыле Дворца, обитали прокуроры в своих угольно-черных мантиях; а направо, как можно было догадаться, посылались ответчики в поисках защиты и опеки со стороны облаченных в алые мантии адвокатов из многочисленных контор южного крыла. Около двух месяцев тому назад Феликс с Йозефом уже проделали путешествие в южное крыло, и теперь ему надо было просто повторить ритуал.

— В контору «Бергер, Бергер и сын», — проговорил он в окошко. — Нам назначено.

— "Бергер, Бергер и сын", — эхом отозвался из-за стекла клерк, водя пальцем по толстенной книге регистраций. — По какому делу?

Феликс запнулся: Бергеры давно отказались от дела Бальтазара, и этот факт наверняка нашел свое отражение в гигантском реестре, но тут на выручку пришел Патрик:

— Остин против Тиннербаума.

— Направо, третий этаж, комната триста девяносто один, — пробубнил клерк. — Следующий.

Приободренные первой победой, Феликс и Патрик миновали барьер и направились к правой лестнице.

— А откуда ты?.. — спросил Феликс.

— Я работаю на Тиннербаума. Фабрикант, помните? Он надул своего поставщика Остина, и теперь раз в неделю таскает меня в контору Бергеров.

— Очень кстати… — пробормотал Феликс, озираясь по сторонам. — Удачно получилось, ничего не скажешь… А как же нам попасть в северное крыло? Должен быть какой-то переход, я так понимаю. Давай-ка его поищем…

Одного визита в царство адвокатов оказалось явно недостаточно для того, чтобы уяснить или хотя бы в общих чертах представить себе планировку этого оживленного людского муравейника, и пока Феликс и Патрик в поисках дороги во вражеский лагерь наобум тыкались в совершенно одинаковые и зачастую лишенные какой-либо маркировки двери, ведущие куда угодно, только не туда, куда надо, их приободренность, вызванная столь же удачным, сколь и нелегальным проникновением во Дворец Правосудия, испарялась, как утренний туман под лучами майского солнца. Вскоре от злого азарта, берущего свое начало за столиком кабака «У Готлиба», осталась одна только злость; потом исчезла и она, уступив место растерянности и ощущению полной, абсолютной беспомощности, которую способен испытывать разве что ребенок, потерявшийся в большом городе. Разумеется, двое взрослых мужчин не могут долго ощущать подобную растерянность, и она не замедлила вылиться в еле сдерживаемое бешенство Патрика и почти панический страх Феликса, впервые в жизни столкнувшегося с врагом, против которого оказались бесполезными все навыки, усвоенные за долгие годы геройства.

— Это похоже на сон, — сказал Патрик. Шрам у него на лбу побелел. — На дурацкий, бесконечный и запутанный сон.

— На кошмар, — подсказал ему Феликс нужное слово.

Феликса слегка знобило, и Патрик, увидев это, попытался замять тему.

— Знаете, а мне давно не снятся сны, — сказал он задумчиво. — Совсем.

— Это нормально, — кивнул Феликс. — У героев это бывает.

— У героев?

— Да. Можешь считать это своей первой командировкой.

Патрик усмехнулся и промолчал.

«И уж точно — последней моей! — подумал Феликс. — Стар я для таких развлечений…»

Вокруг них оживленно сновали малолетние посыльные с кипами записок в руках, а курьеры постарше и посолиднее толкали перед собой целые тележки, на которых громоздились пирамиды папок, кодексов и юридических справочников; не менее деловито и гораздо более целеустремленно ступали по родным коридорам служащие адвокатских контор; сами адвокаты по-хозяйски степенно вышагивали под ручку с особо ценными клиентами, не забывая при этом радушно раскланиваться с коллегами по ремеслу; зевали на лавочках жандармы, стерегущие доставленных из тюрьмы подсудимых; последние же, в конец подавленные окружающей их обстановкой, боязливо бренчали ножными кандалами и ждали, когда наступит их очередь попасть в судебные залы; а в упомянутых залах, куда Феликс и Патрик ненароком заглянули пару раз, помимо главных действующих лиц спектакля обязательно коротал время сиесты и десяток-другой профессиональных зевак, знакомых с системой столичного правосудия не хуже, а то и лучше коренных обитателей Дворца. Именно один из этих зевак подсказал Феликсу и Патрику дорогу в северное крыло.

Дорога эта пролегала через оборудованную по последнему слову техники и (в силу дороговизны аппаратуры) единственную в своем роде комнату для снятия свидетельских показаний, которую вынуждены были делить между собой адвокаты и прокуроры. Эта комната предназначалась для удобства тех свидетелей, что не могли или не желали присутствовать на суде, где обязательно должны были прозвучать их показания. Теперь такие свидетели, среди которых ленивых было не меньше, чем запуганных, могли просто наговорить нужные слова в раструб фонографа, и на суд уже не приходить. Естественно, делать это полагалось в присутствии нотариуса, удостоверяющего подлинность записи, и юриста, подсказывающего свидетелю, что надо говорить. Иногда юристов было несколько. А фонографов в комнате для снятия свидетельских показаний стояло ровно восемнадцать штук, и все они были заняты — новомодная услуга пользовалась немалой популярностью… Никто даже не обратил внимания на Феликса и Патрика, когда они прошмыгнули в чертоги прокуратуры.

Здесь им следовало соблюдать максимальную осторожность. За то время, что тянулся процесс над Бальтазаром, Феликс успел ознакомиться, пускай и поверхностно, с методами работы адвокатов и даже постиг разницу между барристером и солиситором; но сейчас он вступил на незнакомую территорию: повсюду была сплошная неизвестность, и неизвестность эта была враждебна.

Впрочем, подобные мрачные мысли, навеянные траурными одеяниями прокуроров, исчезли без следа, когда Феликс понял, что вокруг него на самом деле ничего не изменилось. Точно такие же коридоры убегали из бесконечности в бесконечность, и двери соединяли эти коридоры с юридическими конторами и судебными залами, а населяли лабиринт все те же до боли знакомые посыльные и курьеры, конторские служащие и юристы, жандармы и арестанты… И клерки за непременными барьерами все так же ревностно стерегли секреты Дворца — вот только в поведении прокурорских клерков гораздо сильнее сквозило почти религиозное преклонение перед параграфом. Адвокаты относились к Закону и слугам его параграфам слегка легкомысленно, почти игриво, стремясь столкнуть разные параграфы лбами и посмотреть, что из этого получится; а прокуроры чтили букву и параграф Закона как нечто священное и незыблемое. Параграф для любого, даже самого рядового клерка прокуратуры был почти живым существом: прокуроры же всего лишь состояли при них кем-то вроде псарей, в чью задачу входило собрать в свору как можно больше злых параграфов и натравить их на подсудимого. Из-за этой персонификации Закона все расспросы Феликса о том, кто же персонально занимается делом Мясника вызывали у клерков в лучшем случае недоумение. Не люди здесь занимались делами — но дела занимались людьми!

«Одно дело рассуждать за завтраком об инфляции слов и реальности как об отвлеченном понятии, — думал Феликс, — и совсем другое — видеть, как это отвлеченное понятие с успехом применяется в качестве оружия, связывая меня по рукам и ногам не хуже смирительной рубашки… Куда катится этот мир?»

Клерки начинали казаться ему чуждой и загадочной породой людей. Они даже говорили на другом языке: слова были те же самые, но смысл в них вкладывался совершенно иной! Да, с гарпиями найти общий язык было проще… Но и клерки в конце концов не выдержали: после трехчасового хождения кругами по коридорам Дворца Правосудия и занудных допросов каждого встречного клерка, Феликс и Патрик добились своей цели и оказались перед дверью, ведущей в логово того самого прокурора, с которым они собирались провести одну весьма занимательную беседу — но прежде им оставалось преодолеть последнее препятствие: еще одного клерка, охранявшего вход в контору своего принципала с пылом и рвением цербера.

Это был прыщеватый молодой человек с напомаженными волосами и вытертыми до блеска нарукавниками. Он постоянно протирал очки и нервно барабанил пальцами по раскрытому бювару, и даже слышать ничего не хотел о внеурочных и незапланированных встречах с его начальством.

— Мэтр очень занят, — давал он одинаковый ответ на все увещевания Феликса. — Я могу записать вас на прием через две недели.

— Это срочно!

— Да, но мэтр очень занят…

Однообразный диалог наскучил Феликсу минут через десять. Он легко перемахнул через барьер и положил руку на плечо клерку.

— Послушайте, молодой человек…

— Додсон! Ковальски! — негромко позвал клерк.

В контору тут же, как будто они подслушивали под дверью, заглянули двое клерков из соседнего помещения.

— Это господин намерен нанести мне оскорбление действием, — пояснил цербер и снял очки. — Прошу вас быть свидетелями.

Феликс медленно выдохнул сквозь зубы.

— У вас перхоть, молодой человек, — сказал он и смахнул ее ладонью с плеча клерка. — Надо следить за своей внешностью.

— Спасибо за напоминание, — невозмутимо сказал цербер. — Будьте добры, вернитесь за барьер.

Клерки-свидетели нырнули обратно за дверь, и оттуда донесся приглушенный смешок. Патрик до хруста сжал кулаки, и неизвестно, чем бы все это закончилось — но в этот момент дверь в кабинет прокурора отворилась и оттуда вышел… Сигизмунд собственной персоной!

Одетый в строгий узкий и застегнутый на все пуговицы сюртук темно-серого цвета старик был прям, как стрела, и ступал важно, как цапля. Феликс мог только догадываться, как тяжело было Сигизмунду сохранять царственную осанку и надменную поступь с почти переломанной поясницей, и если уж он пошел на это, да еще и заложил руки за спину, выкатив грудь колесом, то это означало только одно: столь тщательно оберегаемый прыщеватым цербером прокурор умудрился довести Сигизмунда до самого края. Напрасно было бы сейчас искать во внешности Сигизмунда обычные признаки бешенства, такие, например, как нервный тик правого века или пульсация жил на виске: Сигизмунд в данный момент вовсе не был зол — он был вне эмоций. Он, строго говоря, уже вообще не был, достигнув того уровня самоотрешенности, что позволяла ему даже в самых тяжелых переделках сохранять убийственное хладнокровие. Феликс всего однажды видел своего учителя таким — в канализации города Ингольштадт, когда на них хлынула волна смердящих гидрофоров и брюзгливый старик на его глазах превратился в отлаженный убивающий механизм — и теперь Феликсу было до жути страшно встретить этот механизм ясным солнечным днем во Дворце Правосудия…

— Феликс? Ты тоже туда? — сухо уточнил Сигизмунд. — Не советую. — Он поджал губы и сделал ими такое движение, словно собирался плюнуть на порог кабинета, но передумал. — Напрасная трата времени. Да-с, совершенно напрасная трата времени… Патрик, и ты здесь? Вот что, господа, проводите-ка меня к выходу. Я хочу вам кое-что показать.

Отказывать сейчас Сигизмунду было немыслимо. На это не решились ни Патрик, ни, тем более, Феликс, вследствие чего им обоим пришлось покинуть Дворец Правосудия несолоно хлебавши и, что было особенно обидно, абсолютно неожиданно для самих себя.

— Внимательно посмотрите по сторонам, — скрипел Сигизмунд, широко шагая по коридорам, пока Феликс и Патрик в некотором отдалении следовали за ним. — И запомните хорошенько все, что вы видите.

— А что мы видим? — решился на вопрос Патрик, когда они добрались до лестницы.

— Кунсткамеру!

— Простите?

— Кунсткамеру! Собрание уродцев и ошибок природы! Музей курьезов! Недоразумений на древе эволюции! Клерки! Ха-ха! Не клерками их следовало бы именовать, а монстрами! И наихудшими из монстров, да-да, наихудшими, вы уж поверьте мне, я разбираюсь в монстрах! Да, я знаю толк во многих хтонических чудовищах, но эти… эти… Они ведь неотличимы от людей! А если — я допускаю и такую возможность! — если они и есть люди, то все они тяжело больны и даже не осознают этого!

— И чем же они больны? — осторожно спросил Феликс. «Кажется, старик возвращается к состоянию обычного белого каления, — подумал он. — Тем легче».

— Чем?!! И ты еще спрашиваешь?!! Да ты посмотри на них! — Сигизмунд обвел широким жестом застекленные клетушки барьера, разделяющего вестибюль. — Всего один взгляд, и этого хватит! — Понижать голос Сигизмунд не собирался, и его гневная филиппика раскатисто гремела по всему вестибюлю. Клерки ее попросту игнорировали, а в не оскудевающих очередях просителей зародилось легкое волнение, которое тут же и угасло, когда один из завсегдатаев Дворца выразительно покрутил пальцем у виска и объяснил всем желающим, что подобные инциденты здесь отнюдь не редкость.

К его счастью, Сигизмунд этого не видел.

— Они считают бюрократию достойным суррогатом справедливости! Беспринципность они называют широтой взглядов, а подлость именуют предприимчивостью! Слово «честь» вызывает у них истерический смех! Преданность в их понимании — это готовность предавать и быть преданным по любому поводу… Верностью они считают ложь и лизоблюдство; порядочность для них синоним глупости, а друг — это тот, кого можно ударить в спину… Они не понимают что это такое — дружба! Честность! Самоотверженность! Способность умереть за идеалы! Им не дано постигнуть, какой это груз — быть героем, и как тяжело всю жизнь нести его на своем горбу! И они еще осмеливаются говорить о Законе!!! Они даже не понимают, что настоящий закон не бывает на бумаге, настоящий закон — он всегда внутри!!!

Под конец пламенного монолога Сигизмунд схватился за сердце и начал астматически ловить ртом воздух. Они как раз вышли на улицу, и Феликс подхватил старика под локоть и бережно усадил на крыльцо под неодобрительным взглядом дежурящего у ворот Дворца жандарма.

— Патрик, поймай извозчика! — приказал Феликс. — Вам надо к врачу!

— Вздор… Все уже прошло!

— Ну тогда посидите еще минутку. Вы весь белый.

— Ох… Феликс, ну почему? — жалобно спросил Сигизмунд. — Почему это случилось? Когда весь мир успел заболеть?

Феликс нахмурился и помолчал пару секунд.

— А может, он был болен с самого начала? — спросил он. — А мы просто не давали себе труда это заметить…

— Не-ет… — покачал головой Сигизмунд. — Нет, ну что ты… Раньше все было по-другому. Взять хотя бы странствующих героев! Они ведь не подлежали ничьей юрисдикции. Их законом был меч, их юрисдикцией — отвага, а уложениями — собственная добрая воля. И они были свободны, свободны поступать по совести — а разве может быть другая, высшая свобода?

— Но странствующих героев больше нет, Сигизмунд. И вы сами приложили к этому руку.

— Ну да, в те годы по дорогам Ойкумены шлялось много всякого отребья, выдающего себя за героев, и необходимость что-то организовать, упорядочить как-то весь этот хаос… — Сигизмунд осекся. — Так ты думаешь — поэтому? — с ужасом спросил он. — Мы своими руками сотворили этого монстра?!

— Нет, Сигизмунд, — поспешил успокоить его Феликс. — Я так не думаю. Просто раньше у нас был общий враг. Один на всех. А теперь его нет. Отсюда и весь этот бардак. Кажется, Патрик остановил для вас кэб… Давайте я вам помогу!

— Общий враг… — пошамкал губами Сигизмунд, с кряхтением поднимаясь на ноги. — Красиво сказано… Да, красиво…

Продолжая бормотать и ссутулившись сильнее обычного, Сигизмунд медленно захромал к тротуару, у которого его дожидался кэб. Патрик подсадил старика в экипаж, прикрыл дверцы и махнул кучеру.

— Я никогда не видел его таким, — сказал юноша, когда Феликс подошел поближе.

— Каким?

— Сломленным.

— Сломленным?.. — вскинул бровь Феликс. — Позволь мне рассказать тебе одну историю… Когда Сигизмунд был немногим старше тебя, один валахский маг, возомнивший себя чуть ли не аватарой Хтона, ухитрился заточить его в подземелье своего замка. Сигизмунд провел два года в тесной камере, будучи объектом насмешек со стороны мага, который, ко всему прочему, доколдовался до того, что стал еще и вампиром, так что над Сигизмундом постоянно висела угроза быть выпитым досуха. Но Сигизмунд уже тогда был одним из Неумолимых Пилигримов, а это кое-что да значит. За два года он вырыл подкоп и сбежал. Спустившись в прилегавшую к замку деревню, он зашел в трактир и купил стакан водки и стул. Водку он выпил, а стул разломал. В тот же вечер он вернулся в замок и забил ножку от стула в грудь мага-вампира… Вот такая забавная история. Чтобы сломать Сигизмунда, потребуется нечто большее, чем кучка бюрократов и лицензированных подлецов.

— Тогда почему…

— Он так взбеленился? Да потому что не было у него опыта в общении с узаконенной подлостью. Как, впрочем, и у меня. Мы, герои, сколько бы не повидали в своей жизни людской подлости и низости, продолжаем считать эти качества болезненными отклонениями от нормы…

Патрик хмыкнул и почесал шрам.

— Огюстен как-то назвал героев циничными романтиками, — сказал он.

— А мы такие и есть, — улыбнулся Феликс. — И я боюсь, как бы нам скоро не подыскали уютное местечко в какой-нибудь кунсткамере…

— Бальтазару уже подыскали, — моментально помрачнев, сказал Патрик.

— Э, да ты не понял всей морали моей истории, — сказал Феликс с укором. Он пристально взглянул Патрику в глаза. — Герои иногда отступают, — сказал он, — но никогда не сдаются. И никогда ничего не забывают.

Произнеся эти слова, он вдруг резко хлопнул себя по лбу и с досадой воскликнул:

— Ах ты, голова моя дырявая! У меня же встреча в четверть седьмого! С Йозефом, у ратуши! Живо лови еще один кэб!

7

Стремительный карьерный взлет Йозефа, случившийся в начале весны, привел к тому, что большинство его так называемых друзей (тех самых, перечисленных в записной книжке под заголовком «Нужные люди») поспешили и самого Йозефа занести в аналогичные блокнотики. Так что не было ничего странного в том, что когда Йозеф только лишь заикнулся о найме адвоката, каждый из его, Йозефа, знакомцев, имеющих хоть какое-нибудь отношение к юриспруденции, поспешил предложить ему свои услуги. Перед Йозефом и Феликсом на целых два дня встала проблема выбора лучшего из самых именитых и самых дорогих адвокатов Столицы, готовых расшибиться в лепешку, чтобы угодить чиновнику третьего разряда при главной канцелярии магистрата.

Опираясь в основном на рекомендации бывших клиентов, мнения газетных судебных обозревателей и скупые похвалы неизменно проигрывавших один процесс за другим прокуроров, Йозеф и Феликс остановили свой выбор на мэтре Теодоре. Феликсу в нем импонировало отсутствие фамилии, наглядно доказывающее, что — пускай и давно, еще в юности, но все же! — сей матерый законник имел за душой и что-то иное, помимо стремления всю жизнь истолковывать параграфы и статьи закона; ну, а Йозефа с ходу подкупила репутация мэтра как беспроигрышного адвоката, склонного высмеивать своих беспомощных оппонентов. Правда, услуги господина Теодора и стоимость имели адекватную, но до оплаты дело не дошло. «Вы с ума сошли! — воскликнул доктор права, почетный юрисконсульт, мэтр адвокатуры и повелитель присяжных, когда Йозеф обратился к нему за помощью. — Какие деньги?! Вы же мой друг!» После такого патетичного заявления мэтр взялся за работу, что называется, не глядя. «Вы с ума сошли! — воскликнул он два дня спустя, ознакомившись с материалами дела и отойдя после гипертонического криза. — Какая защита?! Это же Мясник!»

Последнее восклицание устранило как проблему оплаты работы мэтра, так и проблему выбора другого адвоката. В кулуарах Дворца Правосудия на Йозефа даже стали показывать пальцем — мол, это тот ненормальный, который ищет адвоката для Мясника… Да-да, того самого! — шептались между собой клерки, захлопывая двери юридических контор перед носом чиновника третьего разряда при главной канцелярии магистрата.

Забрезживший было огонек надежды начал угасать, но тут неожиданно для всех, и не в последнюю очередь для самих себя, за дело Бальтазара решили взяться Бергеры. Три поколения семейства, а вернее даже — юридического клана Бергеров съели не одну сотню собак на делах из области гражданского права, но что заставило их влезть в эту кашу, они и сами толком не могли объяснить. Кончилось тем, что Бергеры, почти месяц проморочив Йозефу голову, отказались от дела ввиду его полной бесперспективности и порекомендовали обратиться к общественному защитнику. Того звали Гульд, и он был перманентно болен. Йозеф нанес ему всего один визит и, будучи неприятно удивлен манерой господина Гульда общаться с клиентами через прислугу и не покидать спальни ни при каких обстоятельствах, в одностороннем порядке расторг всякую договоренность об услугах общественного защитника.

И вот теперь, по истечении пятого месяца процесса над Бальтазаром, у испанца появился новый адвокат, отрекомендованный Йозефом как в меру жадный, в меру амбициозный, в меру осторожный, в меру умный и абсолютно беспринципный (проще говоря, идеальный) юрист.

— Это и есть адвокат? — с сомнением уточнил Патрик, выбираясь из кэба, остановившегося на площади Героев.

— Этот? — усмехнулся Феликс, глядя на пучеглазого и низколобого субъекта рядом с ожидающим у ворот ратуши Йозефом. — Вряд ли. Поверенный, скорее всего. Уважающий себя адвокат всегда держит дистанцию между собой и клиентом при помощи поверенных.

Патрик только вздохнул и покачал головой.

— Папа! — возмутился Йозеф так громко, что переполошил стаю голубей, мирно обедавших хлебными крошками неподалеку. Жирных сизарей щедро прикармливали многочисленные семейные пары, совершавшие вечерний променад по площади Героев. — Ты опоздал на пятнадцать минут!