- Все белые люди быстро уезжают отсюда прочь - помолчав, ответил он. Но пройдет немало лет, и ты вернешься обратно. Ты приедешь с юга, перейдешь через реку Ламари.
      - Но это же земля племени кукукуку... оттуда никто не приходит живым! - возразил я.
      - Тебе помогут. Ты доберешься до нашей земли - были его последние слова.
      Я записал его предсказание в дневник. Прошло десять лет, и вот, похоже, оно и впрямь сбывается Я спрашиваю Руперта: как он полагает, в самом ли деле среди форе, одного из самых страшных племен на Земле, водятся колдуны?
      4
      Руперт всю свою жизнь провел в стране форе. Сам он деревенский паренек, сделавший карьеру благодаря миссии в Аванде. Вот его рассказ:
      - Когда я родился, нога белого человека еще ни разу не ступала в мою деревню. Мы только знали, что такие люди существуют; мой дядя как-то повстречал одного из них между Кайнанту и Окапой, когда шел за солью и раковинами. После того как мать заболела куру, отец оставил ее и велел вместе с детьми отправляться в лес. Мы бродили по горам, нам нечего было есть. Сначала мать собиралась убить двух моих младших сестер, она не верила, что они выживут. Но я слышал о белой женщине, которая пыталась помочь заболевшим куру, жившим недалеко от деревни Аванде. Мать же считала, что болезнь на нее навлек колдун из соседней деревни и никто из белых мери ей не поможет, она обречена.
      Я не хотел этому верить. Говорили, будто белые мужчины и женщины могут делать все: приручать больших птиц, на которых они летают по воздуху; а когда кто-нибудь сильно заболеет, ему втыкают в руку острую соломинку - и через несколько дней этот человек здоров. Колдуны пытались убить их, но им это не удалось. Почему же белая мери в Аванде не сможет снять с матери болезнь?
      Я побежал в Аванде, чтобы разыскать белую мери и рассказать ей про мать и сестер. Но когда я вышел к склону, который спускался к миссии, передо мной появился белый человек с черным ящиком в руках. Он направил ящик прямо на меня, и я с криком бросился обратно в лес. Я подумал, что от хочет меня убить этим ящиком.
      Я затаился в кустах и стал следить за белым человеком. Скоро я понял, что его черный ящик не опасен. Когда я осмелился выйти из укрытия, он раздавал подарки ребятишкам, которые окружили его со всех сторон. Мне показалось, что он снимает белые листочки с каких-то незнакомых фруктов, но позднее я понял, что этот человек разворачивал леденцы, прежде чем протянуть их детям.
      Этим белым человеком был ты. Тогда у тебя не было бороды, и, хотя теперь ты стал гораздо старше, я сразу тебя узнал. Первого белого человека, которого встречаешь в жизни, не так легко забыть.
      Ты повел меня к сестре Марии Хорн, и мы вместе отправились в лес за моей матерью и сестрами. Мы их нашли, но оказалось, что к тому времени мать убила обеих дочерей. Она пошла вместе с нами в Аванде; там никто не сумел ее спасти, и через три месяца она умерла от болезни куру. Я остался у сестры Марии Хорн, она научила меня читать и писать.
      * * *
      Я прекрасно помню события, о которых рассказал Руперт.
      Когда на следующий день, с трудом переправившись через реку Ламари, мы достигли первых деревень форе, я сразу обратил внимание на то, как мало здесь все изменилось за минувшие десять лет. Одна из деревень, Камира, показалась мне покинутой жителями. Однако в углу мужской хижины я увидел около десятка стариков. Они сидели с безучастным видом, полузакрыв глава, а вокруг них бегали свиньи. Двое стариков искали друг у друга насекомых и прекратили свое занятие лишь после того, как переводчик спросил их, куда девались остальные жители деревни.
      - Люди из Пуросы заразили наших женщин болезнью куру. Мы прогнали их в лес вместе с детьми.
      - А где молодые мужчины?
      - Они глотают тростник, чтобы очиститься... Быть может, колдовская сила их не поразит.
      Мы нашли подростков и молодых мужчин недалеко от деревни за удивительным ритуалом, свидетелем которого не может быть женщина. Они были заняты тем, что вставляли в рот длинные, сантиметров в тридцать, тростниковые трубки (предварительно удалив сердцевину) и старались протолкнуть их поглубже, после чего медленно вынимали обратно. Это вызывало несколько сильных приступов рвоты. Не обращая на нас внимания, они продолжали заниматься своим делом. Я попросил переводчика сказать, что мы не желаем им ничего дурного и вполне разделяем их чувства. Как уже не раз упоминалось, люди племени форе не боятся смерти, по страшатся смерти от куру. И хотя болезнь поражает преимущественно женщин и девочек, случается, что заболевают и молодые мужчины. В надежде избежать этой участи они, как я уже говорил, стараются очистить желудок с помощью тростника, веря, что в таком случае они не подвергнутся колдовству.
      Чтобы причинить человеку зло и заразить его болезнью куру, следует так считается в этом племени - заполучить что-то принадлежащее этому человеку. Форе верят, что, наслав на врага болезнь, они его тем самым уничтожат. Поэтому они занимаются магией, стремясь нанести врагу урон. Съев батат или банан, женщина обязана спрятать кожуру, чтобы она не попала в руки возможного врага - как полагают, этого достаточно для колдуна. Он завернет кожуру в листья или кору, перевяжет тонкими лианами и опустит в болото, после чего каждый день станет приходить к своему тайнику, вынимать пакет и трясти его до тех пор, пока, намеченная им жертва не начнет дергаться от куру. После этого кожуру оставят в болоте, и, когда она окончательно сгниет, считается, что и больная умрет.
      Вот почему женщины племени форе тщательно следят за тем, чтобы предметы, которых они касаются, не попали в руки колдуна. От этого их повседневная жизнь усложняется: форе верят, что только огонь способен избавить людей от злой напасти, и повсюду, где бы мы ни путешествовали на их землях, нам в глаза бросались небольшие костры в деревнях. Их разводят после каждой трапезы, уничтожая остатки пищи. Делая из лубяных полосок новую юбку, женщина непременно должна сжечь старую, пепел же следует закопать. Подрезая волосы бамбуковым ножом, они тщательно собирают пряди и сжигают, чтобы они не стали предметом опасной магии.
      5
      За те десять лет, что миновали с тех пор, как я впервые познакомился с племенем форе, немало воды утекло, и много всякого произошло в мире, но так никто и не смог мне сказать, какова же причина возникновения таинственной болезни куру. Передается ли она по наследству, или это вирусное заболевание, связанное с тем, что дети едят мозг покойных родителей? Но в таком случае почему болезнь поражает преимущественно женщин? К тому же обычай этот древний, а болезнь, как утверждают, начала распространяться среди этого племени всего каких-нибудь 35-45 лет назад. И чем объяснить ее распространение? Ведь если куру будет и дальше уничтожать женщин, это означает конец племени форе. Увы, на эти и другие вопросы я пока ответить не могу. Странно, однако, что за все это время болезнь поразила одно-единственное племя в мире.
      В одно прекрасное утро мы подходим к горной цепи южнее патрульного поста Окапа. Бурная речка, мирные домики и хижины чуть поодаль, посреди волнистого ковра из травы кунай, окутанные влажной дымкой джунгли и далекие горы - таким мне запомнилось это место в то тихое, чудесное утро. А за домами в зеленой траве виднеется коричневая полоска - это грунтовая дорога, ведущая в Кайнанту и Гороку. Мое путешествие по Новой Гвинее подошло к концу.
      Представленное ниже послесловие написано, скорее всего, к первому изданию книги, т.е., не позднее 1985 г. Таким образом, в истории жизни и путешествий А. Фальк-Рённе (1920-1992) с 1985 г. до его смерти остается пробел. Попытки найти в интернете соответствующий англоязычный материал к успеху не привели. Более того, на одном англоязычном сайте интересующийся историей "Баунти" сетовал, что книга "Paradis om bagbord: en rejse i Bountys kшlvand" (в русском переводе "Слева по борту - рай. Путешествие по следам Баунти"), по-видимому, так и не переведена на английский язык. Возможно, дополнительные данные о Фальк-Рённе есть в его третьей книге ("Где ты, рай?"), которая издавалась на русском языке один раз в 1989 г. издательством "Прогресс".
      В Сети нашелся материал о путешественнике на датском и других языках, отличных от английского и русского, что, конечно не помогло.
      Послесловие
      Новая Гвинея - обыденность и экзотика
      М.А. Членов
      Датский путешественник Арне Фальк-Рённе хорошо знаком советскому читателю. Два издания выдержала его книга "Слева по борту - рай", в которой отважный датчанин рассказывает о том, как он повторил по многочисленным островкам Тихого океана путь знаменитого мятежного корабля "Баунти". Тогда, плывя от Таити на запад, он добрался до Новой Гвинеи и административно входящих в нее островов Торресова пролива. Там он встретил странных людей отшельника-шведа, австралийца, ловца змей, аборигенов этого района, тайно охотящихся на крокодилов. Эта одна из глав, завершавшая в предыдущей книге плавание по следам героической шлюпки капитана Блая, стала в книге, которую вы только что прочли, начальной, открывающей захватывающий рассказ о самой Новой Гвинее.
      Этот крупнейший остров мира, почти целый материк, остается еще в наши дни последним прибежищем древних традиционных культур, едва вошедших в соприкосновение с большим миром. На острове существуют вполне современные государственные образования и политические структуры: в восточной половине располагается независимое с 1975 г. государство Папуа-Новая Гвинея, член ООН, а в западной - индонезийская провинция Ириан-Джая (бывший Западный Ириан, о котором, как наверняка помнят читатели старшего возраста, много писали в газетах в начале 1960-х годов). Но наряду с ними там все еще сохраняются многочисленные островки изолятов, где живут папуасские племена, не то чтобы не признающие государственную власть, а просто не воспринимающие ее реально - настолько далеко представление о государственности от той системы принципов и категорий, на которой построено их видение мира.
      Первые сведения о Новой Гвинее просачиваются во внешний мир еще в средневековье. В индонезийских и китайских исторических сочинениях, летописях или древних документах время от времени встречаются упоминания о каких-то "черных рабах", вывозившихся с "восточных островов", о белых какаду, высоко ценившихся при дворах дальневосточных правителей. В еще более древнюю эпоху, на грани новой эры, Новой Гвинеи достигли затухающие импульсы процветавшей в континентальной и отчасти островной частях Юго-Восточной Азии бронзовой культуры донгшон. Мы можем судить об этом по некоторым орудиям, по старинным орнаментам. Однако вплоть до нового времени, до эпохи колониализма остров оставался практически в полной изоляции.
      Причины тому многообразны; наверное, одна из них кроется в особенностях традиционной культуры папуасов, порой вызывающей у нас чувство глубокого уважения, но порой и чувство не менее глубокого возмущения. Строго говоря, выражение "культура папуасов" достаточно условно, потому что Новая Гвинея, среди прочего, славится еще и тем, что на ней сосредоточено около одной пятой всех языков мира - этническая и лингвистическая дробность здесь поразительна. Но, несмотря на это, остров, особенно его центральную часть, Новогвинейское нагорье, можно рассматривать как вполне самостоятельный и в чем-то даже однородный культурный регион. По сути дела, прочитанная нами книга повествует именно о горцах-папуасах. К ним относятся и жители Долины Балием, и грозные кукукуку (или анга, как их называют сейчас), и форе, пораженные загадочной болезнью. Только охотники за головами, асматы, живут в низменной, болотистой области Южной Новой Гвинеи.
      Культура папуасов своеобразна и далеко не всегда соответствует бытующему кое-где в европейских странах стереотипу: жизнерадостные туземцы в юбочках из листьев, весело танцующие на берегу моря под пальмами. К сожалению, А. Фальк-Рёйне мало внимания обращал на повседневную, будничную жизнь папуасов, сосредоточив его на более экзотических сторонах их быта, поэтому его книга не дает нам исчерпывающего представления о том, как живут люди на Новогвинейском нагорье. Неверно мнение, что папуасы - совсем отсталые племена, добывающие себе пропитание ловлей крыс или собиранием гусениц. Они земледельцы, причем такие, которые обладают достаточно сложными, развивавшимися в течение тысячелетий навыками полеводства. Так, в Долине Балием, где разворачиваются наиболее драматические события этой книги, жители издревле умели террасировать поля, обрабатывать земельные участки на склонах гор и тем самым делать пригодными для возделывания труднодоступные части горного ландшафта.
      Сейчас они выращивают в основном батат (сладкий картофель), который служит для них главным продуктом питания, хотя им известны и другие культуры. Батат, как это теперь доказано, - растение американского происхождения. Проник он на Новую Гвинею не ранее чем 400 лет назад, т.е. после того, как испанские открытия в Тихом океане сделали возможным трансплантацию ряда продовольственных культур из Америки в Юго-Восточную Азию. Так что изоляция Новой Гвинеи тоже была довольно относительной. Нововведение не только проникло сюда из островной части Юго-Восточной Азии, но и смогло вытеснить какие-то предшествовавшие культуры (есть мнение, что основной пищей горцев-папуасов в древности была пуерария из семейства бобовых).
      Как полагают ученые, внедрение батата в зоне Новогвинейского нагорья было поистине революционным фактом. Культура эта имела много преимуществ перед бобовыми или другими тропическими корнеплодами и клубнеплодами, такими, как таро или ямс. Батат более урожаен, лучше приспособлен к часто случающимся в горах климатическим перепадам, к сухим почвам. Благодаря батату папуасы смогли расширить зону обитания, проникнуть в такие высокогорные области, что тех же чимбу или дани по праву можно поставить в один ряд с жителями Анд или предгорий Гималаев. Более того, благодаря батату в этих районах резко возросла плотность населения. В некоторых горных долинах (например, в Балием) она достигла цифры 75 человек на 1 кв. км.
      Кроме батата хозяйство большинства папуасских народов опирается на свиноводство. Свинья была завезена когда-то мигрантами из Юго-Восточной Азии и теперь на Новой Гвинее повсеместно служит мерилом богатства и власти. Из домашних животных папуасы держат также собак (но они не играют сколько-нибудь существенной роли в их хозяйственной жизни) и разводят немного кур. Так что домашним животным в полном смысле этого слова была только свинья - основа не только благосостояния, но и общественной жизни. Свиньями откупались За нарушение требований традиций, ритуальный обмен свиньями становился средоточием социальных связей, во время торжественных "свиных праздников" устанавливались контакты между представителями разных родов и племен. Свиньи ценились настолько высоко, что в некоторых местах поросят женщины выкармливали грудью вместе с собственными детьми. Но ценность эта определялась не тем, что свиное мясо шло в пищу, а тем, что свинья рассматривалась как инструмент поддержания социальных связей. Резали свиней редко и только по церемониальным случаям. Зарезанную свинью хозяин не потреблял сам, а использовал для дарения, ибо дар был главной формой хозяйствования традиционного папуасского общества. Дарение иногда могло быть доведено до абсурда. Существует описание папуасского праздника, на котором получивший в дар от кого-то кусок свинины должен был тут же подарить его еще кому-то, тот, в свою очередь, находил третьего, и так продолжалось до тех пор, пока мясо не испортилось.
      Конечно, не всегда получалось так, но в целом действовал один из основных законов первобытной общественной морали: авторитетом и властью пользовался тот, кто мог дарить. За редчайшим исключением, папуасы не знали наследственного лидерства или даже лидерства, обусловленного какими-то жесткими условиями, как говорят специалисты, "статусного" лидерства. Лидером (по терминологии Фальк-Рённе - "вождем") становился наиболее влиятельный, часто наиболее богатый в их понимании или удачливый человек. Для обозначения таких лидеров в науке даже существует термин "бигмен", что можно перевести с английского как "большой человек". По-своему папуасское общество было довольно "демократичным" - бигменом мог при определенных условиях стать каждый.
      Бигмен обычно руководил небольшой общиной, в которой связи между ее членами регулировались в зависимости от родственных отношений друг с другом, иными словами, такая община была кровнородственной. Поэтому, несмотря на "демократичность", включиться в такую общину постороннему очень трудно, для этого он должен быть как бы рожден в ней. Вспомним рассказ о посещении Фальк-Рённе и его товарищами деревни асматов, где хозяева заставили их проползти под выстроившимися в ряд женщинами селения. Тем самым пришельцы "вродились" в эту общину, после чего с ними можно стало общаться. Предполагалось даже, что, став "рожденными" среди асматов, они должны были тут же освоить и их язык. Общение же с чужаками, если оно и происходило, принимало здесь практически всегда антагонистический характер.
      Папуасскую социальную организацию, всю внутреннюю жизнь этих замкнутых общин можно представить себе в виде постоянного противостояния центростремительной и центробежной тенденций. С одной стороны, мелкие, раздробленные этнические или этнолингвистические сообщества стремятся обособиться друг от друга, будучи разделенными географическими условиями обитания, языковым барьером, наконец, постоянной враждебностью, вызванной стремлением к овладению достаточно скудными ресурсами. С другой стороны, опасность замыкания в самих себе, полная оторванность от окружающего мира в эволюционном плане настолько велики и губительны, что установление каких-то регламентированных связей с соседними сообществами ощущается как настоятельная необходимость.
      Но как же в таком случае осуществлялась связь между этими общинами? Одним из таких путей, как и повсюду на земле, был брак. Между разными кланами или селениями иногда устанавливались постоянно действующие брачные связи, так называемые коннубиумы. Наряду с отношениями родства, часто фиктивными, как это случалось, например, у асматов, устанавливаются отношения свойства, далеко не всегда радушные. В целом ряде сообществ Новогвинейского нагорья учеными зафиксировано существование ритуализированных антагонистических отношений со свойственниками, которые воспринимаются как опасные амбивалентные "друзья - враги". С одной стороны, они поставляют женщин, но, с другой стороны, само женское начало в большинстве папуасских племен воспринимается как вредоносное и магически опасное, поэтому опасны и свойственники.
      Вообще папуасское общество строго патриархально, матриархальные тенденции проявляются только на некоторых меланезийских островах, окружающих Новую Гвинею. Сами же папуасы, особенно горцы, довели патриархат до предела, в чем-то соперничая в этом плане с мусульманскими народами Ближнего Востока. Множество усилий в жизни папуаса-мужчины направлено на охранение от вредоносного женского начала. Этим объясняется, например, поражающая путешественников сегрегация мужчин и женщин в повседневной жизни. Мужья живут отдельно от своих жен, обитающих в небольших хижинах с незамужними дочерьми и младенцами. Мужчины же и мальчики с пятилетнего возраста проводят основную часть времени в мужских домах, вход в которые женщинам строго воспрещен. Но вместе с тем получение женщины, ее завоевание - необходимая часть жизни мужчины, к которой он стремится и ради которой он готов пройти через трудные, а подчас и мучительные, опасные обряды; часть их описана в книге Фальк-Рённе. Женщина не просто необходимый член общества, не просто член общества, обеспечивающий его воспроизводство, она еще и почетный знак, мерило престижа и богатства мужчин. Одновременно она и воплощение враждебного начала, которое может и должно быть сведено к минимуму охранительными мерами. Все это сложное, также амбивалентное отношение к женщине выражается в кажущемся нам странным и безусловно неприемлемым поведении в быту.
      Подобно этому и отношение к окружающим общинам. Они необходимы, но вредоносны, поэтому контакт с ними нужен, но носит он также двойственный "дружественно-вредоносный" характер. Какое-то взаимодействие между замкнутыми общинами земледельцев, конечно, существовало благодаря робкому, но регулярному обмену или даже экстерриториальным торговцам типа Руперта, встреченного героями книги на "ничейной" земле между кукукуку и форе. Но чаще взаимодействие это осуществлялось, как это ни странно, в форме вооруженных столкновений и насильственного присвоения продукта, производимого соседями. Война - не только из ряда вон выходящее бедствие, она - постоянный спутник традиционного папуасского общества. Каждый мужчина, хотя формально участие его было не обязательным, многократно в течение всей своей жизни участвовал в различных военных кампаниях. Войны были органичным элементом папуасской социальной организации, дополнявшим мирный межплеменной контакт. Побудительные причины межплеменных войн и столкновений на Новой Гвинее более или менее общеизвестны. Это, говоря словами Редьярда Киплинга, "великие вещи - все, как одна, женщины, лошади, власть и война!"
      Действительно: женщины - традиционная военная добыча, в том числе и у папуасов; вместо лошадей, отсутствующих на острове, - свиньи; а что касается власти, то, хотя уровень социального развития папуасов редко толкал их к установлению власти над соседними племенами, успешно проведенный военный набег укреплял власть и престиж бигмена или военного предводителя в своей собственной общине.
      Военные межплеменные столкновения, как и вообще традиционный уклад папуасской жизни, сейчас стремительно уходят в прошлое. Но еще совсем недавно они были, и уникальные кинокадры, снятые этнографами в той же Долине Балием в 1960-х годах, донесли до нас удивительное зрелище столкновений, подобных тем, которые разворачивались в Европе не позже раннего средневековья.
      Но если в Европе Великое переселение народов открыло дорогу широкому взаимопроникновению самых разных культур, то Новая Гвинея, несмотря на изобилие военных столкновений, а скорее всего в значительной степени благодаря им оставалась конгломератом изолированных кровнородственных общин земледельцев, часто составлявших даже генетические изоляты, как следствие ограниченности брачных связей. Этим можно, в частности, объяснить сравнительно редкие, но все же имеющие место случаи эндемичных патологий, таких, как довольно правдиво описанная Фальк-Рённе болезнь кэру у народов форе. Причины и характер этой болезни были разгаданы американским ученым Д.К. Гайдушеком. Она вызвана какими-то вирусными инфекциями и подобна целому ряду известных науке странных заболеваний, присущих только отдельным народам. Таковы, например, арктическая истерия эмереченье, бытовавшая у народов Сибири и эскимосов и поражавшая, кстати сказать, тоже в основном женщин; психоз виндиго у североамериканских индейцев; знаменитая форма психического заболевания амок у бугисов Сулавеси, вдохновившая С. Цвейга на написание своей знаменитой новеллы. Едва ли правомерно сводить причины таких заболеваний к какому-то одному фактору, как это делает, в частности, автор, усматривая его в эндоканнибализме [1] (в квадратных скобках - номера примечаний, помещенных в конце текста). Видимо, здесь действует, как и всегда при распространении того или иного заболевания, целый комплекс причин, проявляющихся в рамках генетически замкнутых популяций. "Но в чем же дело? - может спросить иной читатель. Почему не наступило на Новой Гвинее то время, "когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся?"".
      По-видимому, дело здесь как в скудости естественных ресурсов на большом острове, бывшей особенно ощутимой до внедрения культуры батата, так и в относительно слабом по сравнению с центрами исторического развития Евразии или отдельных частей Америки уровне развития производительных сил. И то, и другое, а также отсутствие стабильного контакта Новой Гвинеи с окружающий народами, в том числе и Азиатского материка, сдерживали общественное развитие папуасов и препятствовали созданию основы для перехода к каким-то принципиально иным формам социальной интеграции, в том числе к классовому обществу. Ведь контакт в классических центрах цивилизации - в Средиземноморье, на Ближнем и Дальнем Востоке - был мощным катализатором прогресса. Всегда во много раз труднее было тем, кто вынужден был идти в одиночку великим путем становления форм человеческого общества. Папуасы оказались именно среди таких народов, и в XX в., когда многие из них впервые увидели вокруг себя незнакомый им мир, они достигли примерно той ступени развития, которую мы могли бы назвать варварской, или были на подходе к типу такого общества, которое в трудах Ф. Энгельса названо "военной демократией".
      Кстати, случаи жестокости, о которых рассказывается в прочтенной нами книге, в целом как раз характерны для варварских обществ. Вспомним рассказы о лангобардских королях, пивших вино из черепов поверженных врагов, о разграблении Рима вандалами, о резне, об уничтожении памятников, о принесении в жертву жен и рабов на похоронах знатного руса на Волге [2]. Есть и многое другое на Новой Гвинее, что демонстрирует кардинальное различие в восприятии действительности между современным европейцем и членом традиционного новогвинейского общества, каким-нибудь Обахароком, оказавшимся на неделю мужем безответственной американки. Фальк-Рённе рассказывает много случаев, где, как говорится, остается только руками развести - настолько непонятны нам силы, толкающие папуасов на совершение тех или иных поступков.
      Но есть один обычай на Новой Гвинее, который из-за своей неприемлемости и полной исключенности из нашей жизни вызывает и активное противодействие, и определенный интерес, как нечто диаметрально противоположное нашим представлениям о человеческой сущности. Этот обычай каннибализм, которому так много места отведено в прочитанной нами книге. Встречается он в наши дни крайне редко. Как укоренившийся обычай, а не просто как отдельный эпизод он дожил до середины XX в. только у немногих еще сохраняющих традиционный образ жизни папуасских народов Новой Гвинеи. Причем в Папуа-Новой Гвинее он быстро исчезает, если уже не исчез совсем в наши дни (напомним, что книга Фальк-Рённе была написана более 10 лет назад), а в Ириан-Джая, одном из самых глухих уголков планеты, возможно, еще тлеет в нескольких недоступных горных долинах.
      Так стоит ли о нем говорить в таком случае, не лучше ли предать забвению этот позорный пережиток варварства и не вспоминать о нем вовсе? Думается, что это было бы не совсем правильно. Действительно, многотысячелетняя борьба цивилизации с каннибализмом сейчас близка к завершению, не только дни, но и минуты его сочтены, и это можно записать нашей цивилизации в актив. Но само по себе это явление было в свое время широко распространено, принимало разные формы и практиковалось в разные периоды времени на разных континентах и широтах. Оно требует надгробного слова как в виде эмоционального рассказа, так и в виде научной интерпретации. Почему люди ели людей?
      В свое время ареал распространения людоедства охватывал всю заселенную человеком часть земного шара, всю ойкумену. Каннибализм весьма древен. Людоедами были наши отдаленные предки - архантропы, людоедами же были и более близкие к нам неандертальцы. Свидетельство тому - многочисленные находки остатков каннибальских пиршеств на многих древних стоянках, например в знаменитой пещере Крапина в Югославии. Иными словами, можно сказать, что Homo sapiens появляется на арене истории около 40 тыс. лет назад каннибалом. Имея в виду одно только это, закономерно поставить вопрос: почему же люди перестали есть людей?
      Запрет поедания человеческого мяса в течение тысячелетий утверждал себя в качестве категорического императива человеческой культуры, вернее, ее определенной исторической формы, называемой цивилизацией. Нечто сходное мы наблюдаем с запретом инцеста, т.е. кровосмесительных связей. Этот запрет более универсален и более строг в человеческом обществе, а соответственно и более древен, чем запрет каннибализма. Много споров велось среди ученых по поводу того, как и почему был запрещен инцест. Одни говорили, что древние люди осознали каким-то образом вредный биологический эффект кровосмешения, другие утверждали, что необходимость установления контактов между разнородными общинами побудила древних людей искать брачных партнеров вне своей собственной группы. Так или иначе, запрет инцеста настолько универсален в человеческом обществе, насколько редок в животных сообществах. Можно сказать, что этот запрет оказался полезен, как говорят специалисты - адаптивен, именно для человеческого общества, отличительной особенностью которого является существование культуры, понимаемой, как это принято в советской науке, как специфический человеческий способ деятельности и ее результат. Первым шагом на пути становления культуры и человеческого общества и был запрет инцеста, который, по выражению французского этнолога К. Леви-Строса, "сам и есть культура". Каннибализм, первоначально появившийся, подобно кровнородственным связям, в качестве наследия дочеловеческих предков, на какой-то стадии общественного развития стал препятствием на пути дальнейшей эволюции. Общества, исключавшие его из своей жизни, оказывались более адаптивными, более приспособленными к требованиям истории.
      Однако является ли каннибализм в том виде, в каком он был зафиксирован начиная с эпохи Великих географических открытий, только пережитком звериного состояния, или же он приобрел какие-то другие, новые качества, изменившись со временем, как изменяется все сущее? Наверное, последнее более верно. Посмотрим, что мы можем сказать о "современном" каннибализме, т.е. о каннибализме последних четырех-пяти столетий.
      Прежде всего следует сказать несколько слов об источнике наших знаний, так как это имеет непосредственное отношение не только к выяснению характера каннибализма, но и к книге Фальк-Рённе. Рассказов о людоедах, в сочинениях, посвященных экзотическим странам, накопилось немало. В них описывается каннибализм в самых причудливых формах, приводятся леденящие кровь рассказы о съедении несчастных путешественников или туземцев живьем, в вареном, жареном, пареном, соленом виде, о выкармливании людей на забой, о специальных базарах, где торговали человеческим мясом, и т.д. Характерна во всех этих сюжетах одна деталь: они передаются не очевидцами, а посредниками, слышавшими их от кого-то. Число свидетелей людоедских оргий, опубликовавших свои воспоминания, обратно пропорционально количеству живописаний каннибальских пиршеств. И это безусловно не случайно.