Поезд остановился, и Лиза Герреро ощутила мягкий толчок, от которого у нее слегка сдавило грудь. Ржавый визг тормозов возвестил о прибытии на вокзал Гранд-Сентрал, в Нью-Йорк. Новый город, равнодушные люди, другой дом, обставленный по чужому вкусу. Но на сей раз это окончательный выбор, место начала новой жизни.
      Она встала, взялась за ручку чемодана на колесиках с пристегнутой сверху косметичкой. Длинные волнистые волосы лениво колыхнулись на спине. Краешком глаза Лиза уловила мечтательное выражение на лице попутчика, который часть пути сидел напротив с ребенком лет восьми и все время изучал ее лицо, думая, что она этого не видит. Безликая внешность служащего, галстук на резинке и рубашка с короткими рукавами под пиджаком. Казалось, этого человека пугала ее красота: стоило им встретиться взглядом, он поспешно прятался за ответами на бесконечные вопросы мальчика.
      Лиза подмигнула ему.
      Он покраснел, как рак и стал помогать сыну надевать рюкзачок.
      Лиза вышла из поезда и двинулась вдоль перрона по указателям, не обращая внимания на взгляды, которые устремлялись ей вслед и, как ветер, подталкивали к выходу. Ее никто не встречал, в данный момент жизни ей это было не нужно.
      Она очутилась в просторном вестибюле Большого центрального вокзала – этого памятника из мрамора, дерева, лестниц, виданных и перевиданных фильмов.
      Высокий потолок был не чем иным, как небом города, отрезком недавней истории, который Жаклин Кеннеди чудом спасла от разрушения, и теперь он остался свидетелем недавнего прошлого среди дворцов, устремленных в будущее.
      Волоча за собой чемодан, Лиза свернула направо, в подземный переход, ведущий к сабвею.
      Ей было известно, что на нижнем этаже вокзала есть знаменитый «Устричный бар», где тебе подадут все виды устриц, взращенных человеком для ублажения своей ротовой полости. Вспомнив о нем, Лиза решила официально отметить свое прибытие в город. Устрицы и бокал шампанского ознаменуют начало новой жизни, а возможно, и помогут забыть прежнюю, иначе она мало-помалу превратится в гнетущее воспоминание.
       Смелей, Лиза, еще немного – и ты доплывешь!
      Всю жизнь она искала тихую пристань. Больше всего на свете ей хотелось покоя, от которого люди в основной массе своей шарахаются, как от чумы. Ее главным желанием было оставаться незаметной, а природа наградила ее внешностью, совершенно несовместимой с этим желанием. Везде и всюду к ней обращались десятки глаз с единственным застывшим в них вопросом. А на ее разнообразные вопросы неизменно следовал один и тот же ответ.
      И в конце концов она сдалась.
      Если миру нужна такая, такой она и будет. Но белый флаг, который она вывесит, заинтересованным лицам обойдется очень дорого.
      Лиза сошла по наклонному пандусу и очутилась перед баром. Стеклянные двери раздвинулись, и она вступила внутрь с бесподобно равнодушным видом, что, кстати, не оставило равнодушным никого из присутствующих.
      Двое потрепанных временем хиппи у стойки бара прервали разговор; сидящий через два табурета от них корпулентный господин уронил поднесенную было ко рту устрицу себе на колени.
      Официант в белой рубашке и темной жилетке разбежался ей навстречу и провел через большой зал к накрытому в углу столику на двоих.
      Не придавая значения пустующему напротив месту, Лиза уселась и прислонила к стене чемодан. Любезно-индифферентный официант положил перед ней корочки меню с логотипом бара на крышке. Она небрежно оттолкнула их и одарила официанта самой ласковой из своих улыбок, отчего любезная индифферентность мгновенно растворилась в приливе симпатии.
      – Не надо меню. Мне, пожалуйста, полный набор устриц и полбутылки шампанского, только похолоднее.
      – Отменный выбор. Дюжина устриц вас устроит?
      – Вполне. А две дюжины устроят еще больше.
      Официант записал заказ и наклонился к ней с заговорщицким видом.
      – Я в хороших отношениях с мэтром. Думаю, мне удастся выговорить вам целую бутылку по цене половины. Добро пожаловать в Нью-Йорк, мисс.
      – Неужели так заметно, что я нездешняя?
      Официант состроил гримаску и покачал головой.
      – Во-первых, у вас чемодан, во-вторых, вы улыбаетесь. Сразу видно: вы не из Нью-Йорка.
      – Но чемоданы есть и у отъезжающих, верно?
      Вопрос она задала ради проформы и получила ожидаемый ответ:
      – Отъезжающие обретают способность улыбаться, лишь отъехав подальше отсюда.
      Ньюйоркец отошел, унеся с собой свою доморощенную философию, и Лиза осталась одна.
      За столиком в противоположном углу зала разместилась компания шестерых мужчин, тоже явно нездешних. Лиза сама слишком часто и подолгу бывала в этой роли, чтоб не распознать чужаков. Она разглядывала их одного за другим под прикрытием официанта, пока делала заказ. Как только Лиза вошла и села, все они тут же сделали на нее стойку, точно мартовские коты.
      Она притворилась, будто ищет что-то в сумке, после чего, на ее счастье, подоспел официант с вазой устриц, красиво уложенных во льду, и бутылкой, кокетливо торчащей из хромированного ведерка.
      Мужчины дождались, когда ее обслужат, а дальше все произошло в точности так, как ожидала Лиза. Один из них, высокий, с залысинами и брюшком любителя пива под светлой курткой, посовещавшись с приятелями, встал и двинулся к ее столику.
      Он подошел, как раз когда Лиза положила себе на тарелку большую устрицу.
      – Привет, красотка. Меня зовут Гарри, я из Техаса.
      Лиза всего на миг оторвала глаза от устрицы и тут же вернула взгляд на место.
      – И это отличает тебя от других? – поинтересовалась она, не глядя на подошедшего.
      Тот не заметил вопроса в ее интонации, приняв реплику за комплимент.
      – Еще как!
      – Я так и поняла.
      Техасец без промедления плюхнулся на обитый кожей табурет напротив Лизы.
      – Как тебя зовут?
      – Что бы ты мне ни предложил, меня это не интересует.
      – Да брось! У такого, как я, всегда найдется, чем заинтересовать женщину твоего пошиба.
      Охотник пустил коня в галоп, не замечая явного отвращения на лице своей дичи. Придется поставить его на место. Лиза откинулась на спинку стула, слегка выпятила грудь и взглянула на него так, что бедняга почувствовал дрожь в коленях.
      Затем без всякого предупреждения улыбнулась, и в этой улыбке было море обещаний.
      – Знаешь, Гарри, что я больше всего ценю в мужчинах? Предприимчивость. У тебя ее хоть отбавляй, сразу видно: ты парень энергичный. Очень энергичный.
      Гарри приосанился и чуть отклонился в сторону, чтобы похвастать ее улыбкой перед друзьями. От Лизы не укрылся торжествующий взгляд, который он метнул к их столику.
      – Ты даже не представляешь, какой энергичный.
      – Я это уже поняла. Так вот, имей в виду: я тоже энергичная особа. Погляди на мою руку.
      Лиза медленно вытянула левую руку на столе. Гарри впился взглядом в тонкие пальцы с длинными ногтями на фоне красно-белых клеточек скатерти. Она еле заметно шевельнула кистью и вложила в этот жест столько чувственности, что у мужчины невольно дернулся кадык.
      – А теперь представь, что это не скатерть, а твоя спина, твои волосы, твоя грудь и прочее.
      Слово «прочее» обожгло его лицо горячим дыханием, и перед ним разверзлась бездна радужных перспектив. Лиза же, прикрыв глаза, продолжила свой многообещающий монолог:
      – Представил?
      По невыразительному лицу Гарри было видно, что он представил в полной мере. И тут сидящая против него женщина резко сменила тон. Она уже не смотрела на него, а ее голос вмиг утратил чувственную хрипотцу.
      – А теперь представь, что я могу сделать другой рукой.
      Взглядом она указала на конкретную точку под столешницей. Гарри опустил глаза вниз, и краска сошла с его лица. В правой руке женщина сжимала пружинный нож.
      Острие ножа было нацелено ему прямо в гениталии.
      – Так что выбирай, Гарри. Или с яйцами вернешься к друзьям, или без них.
      Гарри попытался изобразить на лице ухмылку, но это у него не слишком хорошо получилось.
      – Ты не посмеешь.
      – Думаешь, не посмею?
      Последовала пауза. Казалось, единственным движением в мире на несколько секунд стала капля пота, катившаяся по лбу Гарри. Затем Лиза вновь запустила мир.
      – Могу тебе дать шанс.
      – Какой?
      – Парень ты, в общем, не злой, просто придурок, поэтому я решила тебя пощадить. Сейчас ты сунешь руку в карман и дашь мне свою визитку. Я возьму ее и улыбнусь тебе. Твои друзья это увидят, а ты уж им рассказывай что хочешь. К примеру, сегодня вечером сходишь в кино на последний сеанс, а завтра поведаешь дружкам, какой классный перепихон был у нас с тобой. Меня это не колышет. Мне от тебя нужно одно: чтоб ты убрался отсюда и дал мне поесть спокойно.
      Гарри медленно и осторожно – не наткнуться бы на сталактит, нависший над его мужской гордостью, – поднялся на ноги.
      А Лиза выпростала из-под стола пустую руку. Точно рассчитанным и многозначительным жестом взяла с блюда самую большую устрицу и с еле слышным шумом высосала ее.
      Гарри попытался сохранить хотя бы остатки достоинства. Но сделал это, стоя спиной к столику приятелей.
      – Шлюха ты, и больше никто.
      Обращенная к нему ангельская улыбка совсем не вязалась с обликом прекрасной женщины, которая еще минуту назад готова была с невозмутимым видом вонзить нож в его мужское хозяйство. Рука ее вновь скользнула под столешницу.
      – Коли так, чего же ты встал, садись.
      Гарри круто повернулся и пошел в противоположный конец зала. Она проводила его улыбкой. Когда он уселся за свой столик, она подняла бокал с шампанским и приветственно кивнула ему. Никто из приятелей не придал значения вымученной улыбке, которой Гарри ответил на ее кивок.
      А Лиза спокойно переключила внимание на устрицу, возвышавшуюся в центре металлического подноса.
      Сорок пять минут спустя такси доставило ее по указанному адресу: дом 54 на Шестнадцатой улице, между Пятой и Шестой авеню, в районе Челси.
      Она вышла из машины и, пока шофер выгружал ее чемодан из багажника, подняла глаза сначала к самой крыше дома, затем, чуть опустив, попыталась отыскать окна угловой квартиры на третьем этаже. Порывшись в сумке, она извлекла связку ключей, подхватила чемодан и направилась к стеклянным дверям подъезда.
      Она не знала, надолго ли, но пока это место следовало именовать домом.

      Джордан въехал на мотоцикле в парк Карла Шурца и сразу свернул на аллейку, ведущую к Грейси-Мэншн, официальной резиденции мэра Нью-Йорка. Брат обосновался там после избрания, хотя имел роскошный аттик на Семьдесят четвертой. Джордан прекрасно помнил тронную речь брата, когда тот своим самым завлекательным голосом объявил, что «мэр Нью-Йорка должен жить там, где его поместили граждане, ведь именно туда они придут, когда он будет им нужен».
      Он остановился перед воротами, снял шлем. Охранник с юношески прыщавым лицом подошел спросить документы.
      – Я Джордан Марсалис. Мэр меня ждет.
      – Документы, пожалуйста.
      Не говоря ни слова, Джордан вытащил права из кармана куртки. Ожидая исхода проверки, Джордан глядел сквозь решетку на припаркованные служебные машины и на полицейское оцепление возле дома. Ясное дело: сын первого гражданина убит, не исключено, что убийца метит в отца.
      Полицейский вернул ему документ.
      – Благодарю вас. Сейчас открою.
      – Спасибо, сержант.
      Если сержанту и была известна его история, то он не подал вида. Он вернулся в будку, и вскоре ворота автоматически раздвинулись.
      Джордан поставил мотоцикл на небольшой площадке перед главным входом в Грейси-Мэншн. Не успел он подойти к дверям, как они распахнулись, и на пороге вырос лощеный дворецкий, формой и физиономией удивительно напоминавший Джона Гилгуда в лучшие времена.
      – Добрый день, мистер Марсалис. Пожалуйте за мной. Мэр ждет вас в маленьком кабинете.
      – Не провожайте меня, я знаю дорогу. Спасибо.
      – Хорошо, сэр.
      Дворецкий с поклоном отошел в сторону. А Джордан двинулся по длинному коридору в противоположное крыло здания, выходящее окнами на Ист-Ривер.
      Когда они вышли из дома Джеральда, Кристофер попросил брата приехать к нему в Грейси-Мэншн. На улице Джордан опять избежал натиска журналистов, укрывшись за спасительной преградой шлема. Впрочем, на сей раз в защите не было такой уж необходимости, поскольку следом вышел Кристофер. Журналисты буквально взорвались от возбуждения и накинулись на него, как полчище разъяренных муравьев на того, кто растревожил их муравейник.
      Джордан беспрепятственно прошел к своему «дукати», включил зажигание и отъехал, не оглянувшись.
      И вот он стоит перед дверью, в которую так не хочется стучать. В конце концов он легонько приложил костяшки к полированной панели и, не дожидаясь ответа, вошел.
      Кристофер, сидя за письменным столом, говорил по телефону. Взмахом руки он пригласил брата входить и садиться. Поодаль в кресле сидел нога на ногу Рубен Доусон, элегантный, собранный и бесстрастный, как всегда. Он удостоил Джордана едва заметным кивком.
      Но Джордан не стал садиться, а подошел к окну, которое выходило на канал Рузвельта. В воде отражался тот же самый свет, что и на Уотер-стрит. По каналу медленно ползла к югу баржа. По набережной шел человек, держа за руки двоих детей, должно быть, вел в парк, на детскую площадку. Двое молодых людей самозабвенно целовались у парапета.
      Ничего сверхъестественного, банальный весенний день.
      Лишь за спиной звучал ледяной голос брата, у которого только что убили сына.
      – Нет, я сказал. Не надо делать из случившегося спектакль. Никаких фотографий убитого горем отца и тому подобного. Сколько наших парней гибнет сейчас в разных уголках мира. Гибель любого из них не менее важна, боль водопроводчика из Детройта ничуть не слабее боли мэра Нью-Йорка. Если надо, можешь написать, что город оплакивает потерю большого художника.
      Пауза.
      Джордан не знал, с кем именно говорит брат, но понял, что он отдает распоряжения пресс-центру, который будет освещать трагедию. Ему вспомнилось окаменелое лицо Кристофера, когда тот увидел тело сына.
      А теперь он…
      – Хорошо, но все шаги обсуждать со мной.
      Грохот опущенной на рычаг трубки слился со скрипом отворяемой двери. В кабинет вошел шеф полиции Мейнард Логан; на лицо его была надета приличествующая случаю маска.
      – Кристофер, примите мои глубочайшие соболезнования. Я, как только узнал, сразу…
      Человек за письменным столом прервал его, явно не услышав ни одного слова:
      – Садись, Мейнард.
      Джордан еще никогда не видел Мейнарда в таком смущении и даже не думал, что подобные чувства свойственны шефу полиции. Когда же Мейнард заметил его, то совсем растерялся.
      Он сел, откинулся на спинку стула, видимо пытаясь овладеть собой. Кристофер поставил локти на деревянную столешницу и ткнул в Логана пальцем.
      – Мейнард, я хочу, чтобы ты нашел того, кто так зверски убил моего сына, и упрятал его в «Синг-Синг». Пускай другие заключенные каждый день пускают ему кровь, а я хочу сам повернуть рычаг и всадить электрический разряд ему в задницу.
      Кристофер Марсалис был политиком и, как все политики, знал, какие танцы исполняются перед избирателями. Но в частных беседах позволял себе изменять лексикону, выработанному для публики.
      – И еще я хочу, чтобы следствие вел Джордан.
      Трое в кабинете на миг застыли. Джордан у окна, брат с пальцем, нацеленным в Логана, Рубен Доусон, углядев что-то занятное в ремешке наручных часов. И только шеф полиции, ерзая на стуле, нетерпеливо переводил глаза с одного на другого.
      – Но, Кристофер, я ни…
      – Ты ни хрена, Мейнард!
      Логан попытался зацепиться за уходившую из-под ног почву:
      – Ладно, давай рассудим. Я лично против Джордана ничего не имею. Все знают, какой он сыщик. Но быть хорошим сыщиком недостаточно, есть протокол, который даже я…
      Тирада Логана была обречена на то, чтобы остаться незаконченной. Мэр коршуном впился в его последние слова:
      – Плевать я хотел на твои протоколы. Твои люди не найдут собственную задницу даже с учебником анатомии в руках!
      – У меня есть обязательства перед обществом. Как я смогу требовать соблюдения законности, если сам ее нарушу?
      – Мейнард, мы с тобой не на полицейском инструктаже. Мне известно, что там у вас делается. Половина личного состава берет взятки, а другой их не дают, так она только и мечтает, чтоб дали. Законность меняется по мере необходимости.
      Логан попробовал зайти с другой стороны, прекрасно понимая, что это его последний оплот.
      – Джордан – твой родственник и не может быть максимально объективен.
      – Мы все видели, как Джордан расшифровал тот номер на стене. Если уж он после такого зрелища…
      Кристофер запнулся и на мгновение вновь стал отцом, увидевшим труп сына. Но это была лишь доля секунды – мэр тут же взял себя в руки.
      – Если уж он после такого зрелища сохранил хладнокровие, не думаю, чтоб он и в дальнейшем давал волю своим чувствам.
      На лице Мейнарда появилось выражение человека, готовящегося срыть гору столовой ложкой.
      – Ну, не знаю…
      – Зато я знаю, – вновь перебил Кристофер. – Я отлично знаю, чего хочу. А ты должен мне помочь этого добиться.
      Впервые после прибытия Джордан услышал свой голос:
      – Вам не кажется, что не худо бы прежде спросить меня?
      Мейнард и Кристофер воззрились на него так, словно он только что появился в комнате. По бескровному и бесстрастному лицу Рубена Доусона промелькнула тень улыбки.
      Джордан оторвался от окна и шагнул к столу.
      – Я вышел из игры, Кристофер. Видит бог, я скорблю о потере Джеральда, но сейчас мне положено быть по меньшей мере за сто пятьдесят миль отсюда.
      Голубые глаза брата ощупали его лицо, ища утешения.
      – Дорога от тебя не убежит, Джордан. Поедешь, когда все будет кончено. На тебя вся надежда. – Чуть помедлив, мэр обратился к шефу полиции уже другим тоном, без металла в голосе: – Мейнард, оставь нас одних ненадолго.
      – Да-да, конечно.
      – Рубен, ступай налей мистеру Логану чего-нибудь выпить.
      Доусон поднялся, не меняя выражения лица, и оба вышли из кабинета, видимо радуясь этой передышке. Джордану в глубине души было приятно, что брат распространил свою деликатность и на верного фактотума.
      Он подвинул к себе деревянный стул, который только что занимал Логан, и, садясь, подумал, не обжечь бы зад.
      Кристофер вновь заговорил – проникновенно и доверительно:
      – Логан сделает все, как я скажу. Обещаю тебе всяческую поддержку с моей стороны. Скажи только слово, в твоем распоряжении будут и люди, и техника. Мы не станем этого обнародовать, но расследование возглавишь ты, со всей полнотой полномочий. Если хочешь, на официальную часть отрядим Буррони.
      – Не думаю, чтоб он был от этого в восторге.
      – Я слышал, ему тормознули повышение. Так мы ему пообещаем стремительный карьерный взлет.
      Джордан промолчал. Доверительный тон брата перешел в умоляющий:
      – Джордан, ты должен за это взяться.
      Он ответил вопросом, обращенным не только к брату, но и к себе:
      – Почему я?
      – Потому что убили твоего племянника. И потому что тебе на роду написано служить в полиции.
      Джордан уставился в пол, словно размышляя. Его бесило, что он не может найти контраргументов. И немудрено. Ведь брат только что сказал чистую правду.
       Я уже не лейтенант, Родригес…
      Решение, как и всегда в жизни, он принял за секунду. Иногда ему приходилось раскаиваться в этом, иногда нет. Что ж, будем надеяться, что сейчас второй случай.
      – Ладно, я согласен. Пусть мне как можно скорее доставят показания свидетелей, заключение о вскрытии и данные экспертизы. И прошу мне не мешать. Если что понадобится – позвоню.
      – Все, что скажешь. Протокол допроса Лафайета Джонсона уже у Рубена, предварительное заключение тоже. Возможно, с минуты на минуту подвезут данные поверхностного осмотра.
      – Хорошо, я буду держать тебя в курсе.
      Джордан встал и направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда его остановил голос брата:
      – Спасибо, Джордан, я понимаю, ты только ради меня…
      На сей раз он перебил мэра. Кристофер Марсалис к этому не привык.
      Джордан обернулся, и ледяной тон его вмиг разрушил воцарившееся было меж ними согласие.
      – Позволь мне на сей раз побыть эгоистом. Искуплением своей вины займись сам, а мне надо искупить свою.
      – Так или иначе, спасибо тебе, Джордан. Я этого никогда не забуду.
      Джордан не сдержал горькой усмешки.
      – Такого я, по-моему, от тебя еще не слышал.
      При этих словах Кристофер заметно помрачнел. Закрывая за собой дверь, Джордан мысленно пожелал брату полного бесчувствия. Оставаться в четырех стенах наедине с кошмарным призраком – тяжкое испытание даже для закаленного мэра.

      – Вот. Крепкий, черный, без сахара. Как ты любишь.
      Аннет поставила перед ним чашку «эспрессо».
      – Спасибо, Аннет. И счет, пожалуйста.
      – Хозяин сказал – фирма угощает.
      Джордан повернул голову к Тиму Брогану, сидевшему за кассой, и кивнул в знак благодарности. Официантка указала на телевизор, работавший без звука в противоположном углу бара. По экрану летал на метле Гарри Поттер, увлеченный партией в квиддич. Аннет чуть понизила голос, и это как будто отгородило Джордана от остального мира.
      – Мы слышали новости, Джордан. Жаль парня. Неприятная история – уж в них-то я понимаю.
      – Жизнь тоже история не из приятных, Аннет. Еще двенадцать часов назад я думал, что перестану быть завсегдатаем этого ресторана. А видишь…
      Он поднял чашку и провозгласил тост, такой же горький, как и кофе в ней.
      – За несостоявшиеся путешествия.
      Аннет поняла, что скрывается за этой фразой, и улыбнулась ему – искренне и грустно.
      – За отложенные, Джордан, только за отложенные.
      Лысый толстяк с перемазанной кетчупом физиономией замахал руками из-за соседнего столика, и Аннет пришлось вернуться в мир, где она обитала по восемь часов в день плюс сверхурочные, как в этот вечер.
      – Сию минуту.
      И ушла, оставив Джордана наедине с мыслями, которые вполне разделяла. История и впрямь неприятная. И если он не ошибается, вскоре станет еще неприятней, если это вообще возможно. Когда он покинул кабинет брата в Грейси-Мэншн, заключение о вскрытии еще не прибыло. Но Джордан дожидаться не стал: пускай Кристофер один предается отцовским чувствам и долгу мэра (кто знает, какая из двух ролей сейчас труднее).
      Он позвонил Буррони и пригласил его отужинать на углу Шестой авеню. Уже допивая кофе, Джордан увидел полицейского в первом окне, затем во втором – так он переходил из одного окна в другое, пока не дошел до двери.
      Буррони был все в том же замшевом пиджаке и той же черной шляпе с прямой тульей, что и утром. Он вошел и обвел взглядом помещение. Заметив Джордана, решительно двинулся к столику пружинистой походкой футболиста. В руке у него была зажата сложенная вдвое спортивная газета, из которой торчал листок желтого цвета.
      Он подошел к столику, но садиться не спешил, нарисовав на лице явственное желание очутиться в другом месте и в другой компании.
      – Здравствуй, Джордан.
      – Садись, Джеймс. Что будешь пить?
      – Швепс. Я при исполнении.
      Джордан пропустил мимо ушей интонацию, которой была сдобрена последняя фраза. Детектив сел напротив, положил на стол газету. Листок высунулся чуть больше, и Джордан разглядел на нем буквы НЙПУ.
      – Поставим точки над «i», Марсалис.
      Джордан взглянул на него в упор и скривился.