Проснувшись, Морин почувствовала, что устала еще больше, чем когда ложилась в постель. На ночь она приняла таблетку снотворного, но спала все равно беспокойно, видела тревожные сны и даже не могла утешиться уверенностью, что сны эти полностью принадлежат ей.
       Я уже не хозяйка своих снов.
      Она взглянула на электронные часы, стоявшие на серой мраморной столешнице рядом с кроватью. Красные цифры показывали, что скоро полдень.
      Морин откинула смятую простыню, встала с постели, взяла темные очки и надела их, прежде чем раздвинуть тяжелые темные шторы. Раздернула она и легкие занавески, впуская в комнату солнце. Под ней разноцветной мозаикой стоявших в пробке машин расстилалась Парк-авеню. Морин вдруг позавидовала всем этим людям, что передвигаются по городу на машинах или пешком и видят перед собой мир таким, какой он есть, без тайных посланий из темного и непонятного небытия.
      Обнаружив, что фрагменты, временами возникающие у нее в мозгу, взяты из жизни Джеральда Марсалиса, она сочла своим долгом посетить ретроспективную выставку работ Джерри Хо, устроенную в галерее Сохо. В одиночестве она ходила по залам, странно спокойная, не испытывая чувства deja vu, но зная, что вот-вот последует новая серия…
       …чего? Как назвать то, что со мной происходит?
      Но ничего не произошло. Правда, после долгого разглядывания всех этих цветовых пятен она почувствовала, что ей как-то не по себе. За этими полотнами стояли ночные кошмары, тяжелый дурман, крики боли, истерзанный мозг и страх человека, попавшего в стаю пираний.
      Джерри Хо, как и Коннор Слейв, ушел из жизни до срока, возможно, в расцвете своего творчества, ушел, убитый человеческим безумием. Хотя Коннор был не только художником, но и человеком, а Джеральд, судя по всему, отказался от этой роли, быть может, даже умер задолго до своей физической смерти от руки другого парня, которому теперь грозит та же участь.
      Морин высунулась из окна, но легкая занавеска, подхваченная ветром, вновь стала дымчатой преградой между нею и внешним миром. Она отошла к креслу, стала надевать спортивные брюки из микрофибры; в это время где-то в недрах дома зазвонил телефон.
      Чтобы дочь не беспокоили звонки, Мэри Энн Левалье распорядилась отключить звонок в ее комнате. Немного погодя дверь бесшумно отворилась, и в комнату просунулось смуглое лицо Эстреллы.
      – Ах, синьорита, а я думала, вы еще спите! Вам звонят из Италии.
      Морин подошла к ночному столику в стиле ампир и спросила себя, кто бы это мог быть. В Италии сейчас шесть утра, и не так уж много народу может встать в этот час, чтобы позвонить ей. С некоторым сомнением она поднесла трубку к уху.
      – Да?
      И очень удивилась, услышав голос друга и адвоката Франко Роберто.
      – Как поживает самый красивый комиссар итальянской полиции?
      Морин слишком давно с ним знакома, чтобы не знать, как он деликатен и как осторожно всегда подбирает слова. Сейчас этот легкомысленный тон – вовсе не бестактность, а, наоборот, забота о ней.
      – Привет, Франко. Неужели в такую рань ты уже на работе?
      – В такую рань я ещена работе. Всю ночь сидел над бумагами, у меня сегодня слушание дела. Мужчина обязан зарабатывать на кусок хлеба.
      – И даже с маслом, если вспомнить твои гонорары.
      Морин невольно поддалась долетевшему из дальней дали оптимизму.
      – Какой гнусный поклеп! Но не будем о прозе жизни. Я звонил твоему отцу, и он меня обрадовал. Говорит, операция прошла на редкость удачно.
       Даже если б я тебе сказала, ты бы все равно не понял, на какую редкость.
      Но комментариев от нее не потребовалось. Франко уже перешел к истинной причине своего звонка:
      – А у меня тоже добрые вести. Суд по делу Авенира Галани будет чистой формальностью. После случившегося с вами всю полицию подняли на ноги. Они миллиметр за миллиметром прочесали лес Манциана и в стволе дерева нашли пулю, полностью идентичную той, которой был застрелен Коннор. Это на сто процентов подтверждает твою версию и означает, что я одним выстрелом убью двух зайцев.
      – А именно?
      – Докажу твою невиновность и получу за труды чек с полицейской печатью. Может быть, даже не буду его обналичивать, а повешу в рамке над столом наподобие ex voto.
      Морин промолчала.
      – Ты что, не рада?
      – Да нет, рада, конечно.
       По идее, надо радоваться. Еще недавно после такого известия она бы первым самолетом полетела к Коннору, бросилась ему на шею и поделилась своей радостью. А теперь как ей радоваться, если эта радость добыта ценой его гибели?
      Франко, видимо, угадал ее мысли, потому что голос его стал еще более проникновенным и успокаивающим.
      – Ну вот. Теперь ты знаешь, что тебя ожидает. Я не настолько глуп, чтобы думать, будто все пойдет по-прежнему, и не стану уверять в этом тебя. Но уж прости мне такой неоригинальный совет: доверься времени и людям, которые тебя любят. Это не вернет прошлого, но поможет его пережить. Если буду нужен – я всегда здесь.
      – Я знаю, Франко, и очень тебе благодарна. Желаю тебе успеха на твоем слушании.
      Морин повесила трубку, обдумывая слова Франко. Он, в общем-то, прав. Она молода.
      Некоторые говорят, что красива.
      А некоторые даже считают, что умна.
      Но только один человек дал ей почувствовать себя самой красивой, самой умной и самой желанной на свете.
      Теперь его нет, и она просто одинока и вынуждена прятаться от мира.
      Мир не любит тех, кто выплескивает наружу свои страдания. Все тешат себя иллюзией, что зла нет, и не желают, чтобы им доказывали обратное.
      Морин решила, что чашка кофе не сделает день горше, чем он есть. Разве что чуть пожарче. Эстрелла с готовностью кинется на кухню, если ее попросить, но Морин предпочла сварить кофе сама.
      Она вышла из спальни и отправилась бродить по дому. Квартира у матери большая, четыреста квадратных метров, четко разделенная на дневную и ночную зоны; пройдя под широкой аркой, попадаешь в гостиную, а из нее ведет коридор на кухню. За годы, прожитые в Италии, мать обрела европейский вкус, потому в обстановке квартиры современный дизайн смешивается с антикварной испанской и французской мебелью, отлично сочетающейся с тяжелыми шторами и пастельными цветами стен.
      Здесь, в полном соответствии с характером Мэри Энн Левалье, нет ничего случайного.
      Шлепая босыми ногами по коридору, Морин услышала голоса, доносившиеся из другой половины дома. Среди них выделялся голос матери. Это показалось ей странным, потому что в полдень мать обычно у себя в конторе, в отделанном деревом офисе, занимающем полэтажа в небоскребе Трамп-Тауэр.
      Появившись в проеме арки, она увидела мать в обществе двоих мужчин.
      Один высокий, мускулистый, с коротким ежиком волос и мощной шеей, для которой ворот рубашки тесен, поэтому верхняя пуговица расстегнута и галстука нет.
      Второй пониже ростом, лет шестидесяти, гораздо более субтильный и застегнутый на все пуговицы безупречно пошитой тройки. Седоватые волосы зачесаны назад, глаза слегка удлиненные, азиатские, хотя и с примесью других рас. Цвет его лица напомнил Морин статуи в музее восковых фигур мадам Тюссо.
      Голос, низкий и глубокий, которым он говорил что-то матери, совсем не вязался с тщедушностью общего облика.
      – Мадам Левалье, я крайне признателен, что вы приняли нас дома, а не в офисе. Мне хотелось обсудить этот вопрос в неофициальной, так сказать, обстановке.
      – Это ваше право. Я сегодня же начну изучать дело.
      Тут она заметила Морин и шагнула к ней.
      – Морин, знакомься. Мистер Вонг, это моя дочь Морин.
      Посетитель улыбнулся. Азиатские глаза сузились до щелочек, и улыбка выразилась лишь в ледяной растянутости губ. Правда, он постарался вложить в свой голос малую толику теплоты, но это не помогло комплименту перешагнуть рамки светского этикета.
      – Вы счастливая женщина, равно как и ваша дочь.
      Человек, отрекомендованный ей как мистер Вонг, подошел и протянул ей руку. Пожимая ее, Морин даже удивилась, что не почувствовала под пальцами змеиной чешуи.
      – Добрый день, мисс. Рад с вами познакомиться. Меня зовут Сесар Вонг, а это со мной мистер Окто. Он немногословен, но, как вы, наверное, догадались, я держу его не ради красноречия. Ваша матушка любезно согласилась помочь мне в моих бедах.
      Морин покосилась на мать и увидела, как та вся подобралась, и с улыбкой обратила взгляд на восковое лицо мистера Вонга.
      – Не сомневаюсь, у вас есть все основания рассчитывать на помощь моей матушки.
      Сесар Вонг не заметил или сделал вид, что не заметил, как Мэри Энн, поглядев на дочь, чуть-чуть оттопырила палец опущенной руки.
      – Только на это и уповаю. Мое почтение, мадам Левалье. И наилучшие пожелания вам, мисс Морин. Полагаю, вам они, как и всем, не помешают.
      Окто все это время нависал над ним безмолвной глыбой. Поняв, что разговор окончен, он вышел вперед и распахнул дверь перед Сесаром Вонгом. Морин не сомневалась, что с таким же невозмутимым видом он свернул бы шею им обеим по знаку своего хозяина. Один за другим они вышли. Когда за ними закрылась дверь, Морин почувствовала, как сразу накалилась атмосфера в гостиной.
      Мэри Энн Левалье схватила ее за руку и потащила на кухню. Заговорила она шепотом, словно боясь, что ушедшие гости могут ее услышать. И этот приглушенный голос, вместо того, чтобы смягчить, только еще больше подчеркнул гнев, сверкавший в ее глазах.
      – Ты что, с ума сошла?
      – Почему? Кажется, я не сказала ничего, что бы не соответствовало действительности. Если я правильно понимаю, здесь образовался равносторонний треугольник: богач, его сын-убийца и адвокат.
      К мадам Левалье вернулись самообладание и хладнокровие, благодаря которым она считалась одним из лучших адвокатов по уголовным делам в Нью-Йорке.
      – Между мной и тобой, Морин, есть одна существенная разница.
      – Только одна?
      Мэри Энн пропустила реплику мимо ушей.
      – Я, как ты справедливо заметила, адвокат. И для меня любой человек невиновен, пока вина его не доказана. А ты полицейский и руководствуешься противоположным принципом.
      Не будь женщина по ту сторону разделявшей их пропасти ее матерью, Морин расхохоталась бы ей в лицо.
      Она взялась защищать человека, которого ее дочь помогла упрятать в тюрьму. На миг ей захотелось рассказать матери все и посмотреть, как отзовется Мэри Энн, этот логик и прагматик до мозга костей, на причастность дочери к делу, а главным образом – на истоки этой причастности.
      Но она ограничилась насмешливой улыбкой.
      – Что тут смешного?
      – Смешного ничего. Я просто улыбнулась. Но тебе, живи ты хоть сто лет, повода для улыбки все равно не найти.
      – Это все, что ты можешь сказать?
      – Не все. Я могла бы добавить, что хотела сварить себе кофе, но теперь, пожалуй, лучше выпью где-нибудь в баре.
      Морин повернулась к ней спиной и предоставила красивой, элегантной и далекой матери провожать ее взглядом.
      Открывая дверь своей комнаты, она почувствовала приближение этого.
      Она уже научилась распознавать эту дрожь не от холода, сковывавшую все тело. На сей раз до темноты, в которой происходил переход к чужому зрению, она успела, пошатываясь, дойти до кровати.
      И едва опустилась на край постели, подавляя желание заорать, как…
 
       …я сижу у большого окна за столом, судя по всему, в студенческой столовой, среди своих сверстников, а в другом конце зала сидит девушка, смотрит на меня и едва заметным кивком приглашает следовать за собой. Потом поднимается и идет к выходу, а я…
       …я уже в другом месте и ощущаю на лице трение пластиковой маски. Сквозь прорези для глаз вижу людей, которые, подняв руки, смотрят на меня с неподдельным ужасом. Я понимаю, что выкрикиваю какие-то слова, но не слышу их, а мою руку оттягивает пистолет. Я размахиваю им, люди ложатся на землю и…
       …темная фигура с помповым ружьем в одной руке, холщовым мешком в другой и тоже в маске – я вижу, что это Пиг Пен, – подходит ко мне, хватает за плечо, и по тому, как ходит его кадык, я догадываюсь: он мне что-то кричит и…
       …молодая цветная женщина, коротко стриженная и очень красивая, сидит посреди комнаты. Ее огромные темные глаза подернуты пеленой страха, а рот залеплен клейкой лентой. Руки ее заведены за спину. Позади в темных одеждах стоит фигура в маске Люси и, кажется, связывает цветной женщине руки…
 
      Морин внезапно вернулась в свое время и пространство. Она лежала на спине; ворот и подмышки блузки промокли от пота, а во всем теле ощущалось полное изнеможение, всякий раз наступавшее после этого. Хотелось уткнуться лицом в подушку и плакать, плакать до тех пор, пока ей не возвратят ее собственную жизнь.
      Но она сдержалась, протянула руку за телефоном и набрала заученный наизусть номер – номер единственного человека, с которым она могла сейчас общаться. Когда он ответил, Морин в нескольких словах излила ему весь свой ужас и все свое облегчение.
      – Джордан, привет, это Морин. Со мной опять…
      Она расслышала в ответном голосе искреннюю тревогу, спасавшую ее от одиночества и отчаяния.
      – Уже прошло? Как ты себя чувствуешь?
      – Прошло. Все нормально.
      – Ты видела что-нибудь новое?
      – Да.
      Морин знала, что одно это «да» открывает перед ним новые горизонты, но не услышала в его голосе азарта – одну только заботу о ее состоянии.
      – Надо увидеться. У тебя хватит сил?
      – Думаю, хватит. Где встретимся?
      – Могу я к тебе приехать. Или можно у меня дома.
      Морин подумала, что ей нелегко будет объяснить матери присутствие Джордана Марсалиса у них дома.
      – Лучше у тебя. Диктуй адрес.
      – Пятьдесят четыре по Западной Шестнадцатой улице, между Пятой и Шестой.
      – Хорошо. Я соберусь и приеду.
      Морин положила трубку, встала и все еще на нетвердых ногах отправилась в ванную. Капли холодного пота градом катились по спине. Она сделала душ погорячее, желая обратиться в соляной столп, чтобы горячие струи растопили его и вместе с водой унесли глубоко под землю.

      Джордан только успел войти в квартиру, как раздался звонок Морин. Он выслушал ее, изо всех сил стараясь сдержать дрожь возбуждения и внушить ей чувство уверенности, какого сам не испытывал. Чем еще он мог помочь девушке, зная, чего ей стоит то, что он про себя именовал контактами?
      Он убрал телефон в карман и огляделся.
      Лиза, должно быть, взяла напрокат мебель взамен той, которую он отдал на хранение. Квартира приобрела более жилой вид и носила следы ее вкуса в той мере, в какой может его отразить взятая напрокат мебель.
      На стенах красочные постеры, а в воздухе легкий запах ванили, застывший во времени, как забытая на столе чашка, как футболка на спинке стула. Все здесь говорило о том, что хозяйка вышла ненадолго, а оказалась на больничной койке под капельницей, поддерживающей ее жизнь.
      Вот на этом самом месте, в день, казалось, минувший сто лет назад, он подписал квитанцию человеку в желтом комбинезоне, под цвет зависти, которую тот испытывал к нему, Джордану.
      Они поговорили о путешествиях и о свободе.
      Сейчас бы он мог его утешить или, наоборот, разочаровать, доказав, что никакой свободы на свете нет, есть лишь иллюзия, расхожее словечко, мало что значащее в жизни простых смертных.
      Джордан приехал сюда, чтобы поискать страховой полис, если у Лизы он есть. Еще недавно это был его дом, а теперь он чувствовал себя здесь незваным гостем.
      Служа в полиции, он десятки раз производил обыск, но тогда цель оправдывала средства. У него и мысли не возникало, что он вторгается в чью-то частную жизнь, как сейчас. Тем более в жизнь такого человека, как Лиза, которая бдительно охраняла ее, забаррикадировавшись от шумов внешнего мира и не пропуская туда своих внутренних воплей.
      Джордан спросил себя, где у нее могут лежать документы.
      Он решил начать со спальни. Здесь тоже при отсутствии радикальных перемен ощущалась женская рука. Новое бирюзовое покрывало на кровати, в тон ему два плетеных коврика на полу, до блеска отмытые плафоны люстры. Стараясь не поддаваться светлому покою этой комнаты, Джордан вернулся к цели своего визита.
      Он привык во время обыска осматривать самые немыслимые места для тайников. В данном случае задача у него другая: наверняка правильным будет самое очевидное место.
      Джордан открыл встроенный шкаф напротив кровати и с первого раза попал в точку.
      На верхней полке слева, сбоку от стопки легкого белья, лежала кожаная папка от Картье. Его нисколько не интересовало, родная она или просто хорошая подделка из тех, что продаются на Канал-стрит.
      Он сел на кровать и расстегнул папку.
      Там было много документов, разложенных в идеальном порядке, чего и следовало ожидать от такой женщины, как Лиза. Мысленно он назвал ее женщиной, впрочем, никак иначе и не воспринимал, несмотря ни на что.
       Желаю счастья тебе и этой бедняжке.
      Ему вспомнились слова Аннет, которая тоже упорно отзывалась о Лизе в женском роде, даже когда узнала правду. Если сама Лиза считает себя таковой, почему другие должны думать иначе?
      Джордан принялся перебирать бумаги одну за другой, не вытаскивая их из папки, чтобы не поддаваться болезненному любопытству.
      Между двумя поздравлениями с днем рожденья он нашел чуть выцветшую цветную фотографию.
      Несмотря на благие порывы, фотографию он все-таки вытащил, держа осторожно, за краешек, точно боялся причинить боль тем, кто на ней снят. Красивый ребенок, смущенно улыбаясь, стоял между мужчиной и женщиной, одетыми в темное и строго смотревшими прямо в объектив. На заднем плане виднелся деревянный дом, выкрашенный белой краской, – по всему видно, церковь.
      Других фотографий в папке не было. Все прошлое человека уместилось на прямоугольничке фотобумаги, со временем теряющем свои краски. Он вспомнил слова Лизы в ресторане, когда она рассказывала ему о своей семье.
       Я ушла из дома, и дверь сама захлопнулась за мной.
      В свете дальнейших событий на ангельском личике ребенка уже просматривалось начало той истории, которая закончилась скрипом дверных петель.
      Он положил снимок на место и стал перебирать остальные документы. Наконец, в прозрачной папке нашел пластиковую карточку и страховой договор на имя Александера Герреро.
      Вместе с вытащенной папкой на кровать выпал незапечатанный конверт. Джордан взял его и перевернул лицевой стороной. Простой белый конверт без надписей, такой же, как миллионы других конвертов, лежащих в ящиках стола или на почтовых полках по всей Америке.
      Но Джордану почему-то стало страшно его открывать.
      Он поднял клапан и заглянул внутрь. Потом, держа конверт за края, вытряхнул содержимое на постель.
      На бирюзовой ткани перед его глазами лежали четыре цветных купона, разрезанных по диагонали, а потом сложенных вместе и аккуратно склеенных скотчем. Слегка дрожащими руками Джордан выложил их в ряд. Это были четыре чека из банка «Чейз Манхэттен», каждый на двадцать пять тысяч долларов. Точно такие же чеки, какой он нашел в кармане покойного Де Рея Лонарда по кличке Лорд.
      Только эти были выписаны на имя Александера Герреро.
      Плохо соображая, что делает, Джордан встал и сделал шаг назад. Как завороженный, он смотрел на ряд цветных бумажных прямоугольников. Если ему и приходилось в жизни чему-либо удивляться, теперешнее выражение лица было далеко от прежнего удивления, как Плутон от Солнца.
      Наконец, опомнившись, он сунул руку в карман и достал сотовый. Сняв блокировку, нашел в справочнике телефон Буррони.
      Детектив отозвался после второго гудка.
      – Джеймс, это Джордан.
      – Привет. Говорят, ты вчера фейерверк устроил.
      – Было дело. Сукин сын, которого я когда-то на нары отправил, решил отыграться. К сожалению, при этом пострадал ни в чем не повинный человек.
      – Я слышал. Как она?
      – В стационаре. Врачи пока воздерживаются от прогнозов.
      Джордан больше ничего не сказал, а Буррони не расспрашивал.
      – Джеймс, я хочу тебя попросить об одной услуге.
      – Валяй, проси.
      – Я перешлю тебе по факсу обрывок чека, выданного банком «Чейз Манхэттен». Часть имени обрезана, но это Де Рей Лонард, тот самый, с кем я вчера столкнулся. Попробуй узнать, от кого ему поступил этот чек.
      Джордан решил пока умолчать о чеках на имя Лизы и не искал себе оправданий. Умолчал – и все.
      – Будет сделано. Что еще?
      – Да вроде все.
      – Тогда я тебе сообщу новости насчет Джулиуса Вонга. Мы узнаём про него такие подробности, какие тебе и не снились. Возможно, твой племянник был свихнувшийся гений, но этого психопата я бы запер в психушку на всю жизнь. Он по-прежнему упорно молчит, но мы покопались в его биографии и обнаружили несколько по меньшей мере странных совпадений.
      – Каких?
      – Четырнадцатого сентября девяносто третьего в городке Трой, что под Олбани, четверо в масках совершили ограбление филиала местного сберегательного банка. Взяли около тридцати тысяч долларов. Угадай, что за маски на них были?
      – Пластиковые маски персонажей «Мелюзги». Линус, Люси, Снупи и Пиг Пен.
      Буррони на миг лишился дара речи.
      – Джордан, если пластический хирург сделает тебе мое лицо, я охотно уступлю тебе свое звание. Грех такому таланту пропадать. Но это еще не все.
      – Твой черед удивлять.
      – Попробую. Мы прочесали территорию вокруг Покипси в радиусе десяти километров. Хозяин одного бара узнал Джулиуса Вонга по фотографиям. Он утверждает, что дней десять спустя после ограбления у него в баре разгорелась ссора между Вонгом и еще троими – двоими парнями и одной девицей. По его словам, дело дошло бы до драки, не возьми он бейсбольную биту и не выгони их вон. Еще он добавил, что одним из тех четверых наверняка был твой племянник.
      – Стало быть, ко всем доказательствам, что имеются против Вонга, это, возможно, след к единственному, чего нам недоставало, – к мотиву. Ты гений, Джеймс.
      – Да какой там гений. Если б мне на каждый розыск давали столько людей, через месяц в этом городе самым злостным преступником остался бы ребенок, ковыряющий в носу.
      – Что верно, то верно. Желаю тебе, чтобы так и было.
      – Никогда не будет. Но, несмотря на все мои тяготы, я не завидую твоему брату и Сесару Вонгу, если ты понял мой намек.
      Джордан его отлично понял, и на миг перед глазами у него возник образ Буррони, надевающего бейсболку своему сыну.
       Бывай, чемпион…
      Разговаривая с детективом, Джордан переместился в гостиную, где слышимость была лучше. В окно он увидел, как перед подъездом остановилось такси. Морин вышла и подняла голову, разглядывая здание сквозь темные очки. Джордан высунулся из окна и показал ей три пальца – мол, поднимайся на третий этаж. А сам пошел к домофону открывать дверь.
      – Джеймс, тут ко мне пришли. Держи меня в курсе, ладно?
      – Ладно, созвонимся.
      Джордан отпер дверь и вышел на лестничную площадку, слушая шум поднимающегося лифта. Вскоре автоматические двери раздвинулись, выпустив Морин.
      Джордан отступил в сторону и придержал для нее дверь. Она вся как-то сгорбилась, и даже под прикрытием темных очков было видно, что ее глаза устали видеть то, на что вынуждены смотреть.
      Джордан ободряюще улыбнулся ей.
      – Привет, Морин. Сказать «добрый день» язык не поворачивается.
      – Да уж. Была бы от этого хоть какая-то польза.
      Джордан указал ей на диван.
      – Садись, поговорим.
      Он видел, что Морин только и ждет освободиться от груза, который не может сбросить никому, кроме него. Она бессильно опустилась на диван и сразу начала рассказывать новую серию фрагментов из чужой жизни.
      Она говорила, не поднимая глаз, потому не видела, как он меняется в лице, слушая ее отчет.
      Лишь когда она закончила, он сел в кресло и взял ее за руку в попытке передать свое охотничье нетерпение, зная, что оно может поставить заслон страху.
      – Морин, мне только что звонил Буррони. У него есть сведения, полностью совпадающие с твоими. Ты видела классическое ограбление банка, в котором участвовали мой племянник, Джулиус Вонг, Шандель Стюарт и Алистер Кэмпбелл. Остается установить личность цветной женщины. Если они были так же одеты, значит, эта женщина связана с убийством, которое ты видела в прошлый раз. А если убийца – Джулиус Вонг, я хочу добавить эту жертву к его списку.
      Морин сняла очки и посмотрела на него, хотя яркий свет резал ей глаза.
      – Это станет еще одним осложнением в моей жизни.
      – То есть?
      Джордан предпочел бы не видеть страдальческой гримасы на лице Морин Мартини.
      – Сесар Вонг поручил защиту своего сына Мэри Энн Левалье. А это, как ты, наверное, помнишь, моя мать.
      Джордан снова улыбнулся ей ободряюще, как союзник.
      – Когда мой брат об этом узнает, его жизнь тоже осложнится. Впрочем, я готов поспорить, что он уже в курсе. Так или иначе, мы это скоро выясним.
      – Ты о чем?
      Джордан поднялся и подал ей руку.
      – Брат сейчас в Грейси-Мэншн. К нему мы и поедем.

      Джордан и Морин вышли из такси и по аллейке прошли до ворот Грейси-Мэншн. Ехать с ней на мотоцикле Джордан не рискнул: вдруг во время поездки опять случится контакт. Он теперь и в машине боялся оставлять ее одну.
      Почти всю дорогу они ехали молча. Морин смотрела сквозь темные очки в окошко, словно загипнотизированная городскими пейзажами. А Джордан исподтишка наблюдал за ней. Быть может, в свете всего случившегося она грела себя надеждой, что где-то есть другой мир, настоящий, а это все лишь видимость, подкрашенный дым, в котором нет иной истины, кроме той, что у нее в глазах.
      Морин первой нарушила молчание:
      – Что-то там есть, Джордан.
      Она заговорила, не оборачиваясь и не отрывая глаз от яркой полосы, что бежала за окошком такси, будто по телеэкрану.
      – Что и где?
      – Там, у меня внутри. Что-то я должна понять, но никак не ухвачу. Как будто смотрю на человека сквозь матовое стекло душевой кабины. Вижу, что он там, а лица не разглядеть.
      Морин на мгновение сняла очки, тут же снова надела и слишком долго поправляла их на носу. Джордан попытался бросить ей спасательный круг, пока ее не затянуло в омут.
      – Лучше всего не думать об этом. Само придет.
      – Не хотела говорить, но как раз этого-то я и боюсь.
      Она снова замкнулась в молчании, и Джордан воспользовался паузой, чтобы позвонить в больницу Святого Винсента. Попросил телефонистку соединить его с доктором Мелвином Леко. Услышав голос в трубке, хирург тут же его узнал.
      – Здравствуйте, мистер Марсалис.
      – Добрый день. Я хотел узнать о состоянии мисс Герреро.
      – Стабильное. После такой операции, можно сказать, просто отличное. Пока мы держим ее на транквилизаторах, но опасности для жизни нет, это уже точно.
      Джордан не сдержал облегченного вздоха.
      – Может быть, ей что-нибудь нужно?
      – Пока нет.
      – Большое вам спасибо. Если не трудно, сообщите, когда можно будет ее навестить.
      – Да, конечно, сразу же позвоню.
      Джордан закончил разговор как раз в ту минуту, когда такси остановилось у тротуара.
      Они прошли мимо скамейки, где сидела Морин, собираясь с духом, чтобы первый раз войти в Грейси-Мэншн, предстать перед незнакомыми людьми и рассказать им то, что сама воспринимала как безумие.
      Все вокруг казалось точным повтором того дня.
      Деревья, солнечные блики на траве, лучи, проникающие сквозь ветви, крики детей на игровой площадке возле бронзового Питера Пэна, которого никакая волшебная пыль не поднимет в небо.
      Даже охранник у ворот был тот же, с квадратной челюстью и поступью шерифа. Он пропустил их, ни о чем не спрашивая, но по брошенному на нее взгляду Морин поняла, что отношение к ней не изменилось.
      Все то же самое, только они уже не те.
      Мажордом Грейси-Мэншн раскрыл перед ними двери и сообщил, что у мэра сейчас неформальное совещание с двумя представителями его партии.
      В конце коридора Джордан и Морин свернули налево и прошли в помещение, где за компьютером сидел Рубен Доусон в компании какого-то сотрудника. Секретарь мэра, по обыкновению, принял их вежливо и бесстрастно. Джордан сказал себе, что этому человеку даже в стоградусную жару не нужен кондиционер, поскольку он сам себе кондиционер.