- Почему их не арестуют? - спросила однажды Лена.
      - Кого?
      Старый Гиммер остановился посреди комнаты и удивленно посмотрел на Лену.
      - А большевиков в думе, - спокойно сказала Лена.
      В течение нескольких секунд Гиммер давился рыбьей костью, раскачиваясь и багровея лицом и лысиной.
      - Вот и я спрашиваю - почему? - закричал он, весело отфыркиваясь, изучая Лену смеющимися карими глазками. - А потому, видите ли, что предстоят выборы в новую думу и играют, видите ли, в демократизм, в депутатскую неприкосновенность, чтобы рабочих задобрить... Пошлый маскарад не ко времени, - вот почему не арестуют!.. Да ты уж не собираешься ли политикой заняться? Этого еще недоставало!
      - Значит, рабочих победили, а боятся? - протяжно спросила Лена.
      - Сами себя боятся... Ты скажи лучше, что у вас со Всеволодом произошло? Что-то он не заходит к нам. Я, конечно, не сватаю...
      Гиммер лукаво сощурился.
      - А выборы в думу это как, - это можно всем видеть?
      - Не хочешь ли выдвинуть свою кандидатуру?
      - Нет, я хочу знать, как это делается.
      - А делается это очень скучно... Скучные партии выдвигают длинные скучные списки, город разбивают на участки, скучные молодые люди и девицы сидят возле ящиков за сургучными печатями, а скучающее население бросает в ящики записки, иногда не совсем приличного содержания... Очень неинтересное зрелище для красивой девушки из зажиточной семьи!.. Другое дело, когда перед тобой мужественный офицер, поэт, комендант крепости...
      - А я не могла бы занять место скучающей девицы за ящиком?
      Гиммер снова некоторое время с удивлением смотрел на Лену.
      - Да ты что? Разве это тебе игрушки, в самом деле?
      - Нет, я знаю, что это ваши игрушки, но я хотела бы знать, как вы играете в свои игрушки, - с усмешкой сказала Лена.
      Брови старого Гиммера вылезли на лоб.
      - Ты серьезно, что ли?
      - Вполне серьезно...
      - И что только делается в этом доме! - сказал старый Гиммер, растерянно потирая лысину. И вдруг заболтал руками и закричал: - Ничего не знаю, у тетки проси, у тетки проси!..
      И, отмахиваясь обеими руками и фыркая, он быстро прошел в свой кабинет.
      XXXV
      Центральное бюро профессиональных союзов выдвинуло к выборам свой список. Первыми в списке шли сорок семь арестованных комиссаров. В числе их - на третьем месте - шел Сурков.
      Избирательная комиссия, в которую не входил старый Гиммер, - он сам баллотировался в думу, - после двухдневных дебатов признала список законным.
      - Они с ума сходят! - неистовствовал старый Гиммер. - Что они, хотят превратить думу в совет собачьих депутатов?..
      Типографские рабочие размножили список и воззвание центрального бюро в таком количестве, что списком и воззванием был заклеен и засыпан весь город, от Гнилого угла до Второй речки. В одну ночь, должно быть из озорства, списком был оклеен фасад здания городской думы, и целая толпа смотрела, как усатые милиционеры отдирали список скребницами, похожими на те, какими чистят лошадей.
      Накануне самого дня выборов Лена была в думе, - инструктировали уполномоченных. В длинном полутемном коридоре, где, ожидая, когда освободится член избирательной комиссии, уныло слонялись незнакомые друг другу и не изъявлявшие желания знакомиться уполномоченные, Лена неожиданно столкнулась с Хлопушкиной и узнала в ней девушку с траурной повязкой, руководившую колонной в день похорон.
      - Ты как сюда попала?.. Я так рада!..
      Лена рванулась к ней и, почему-то смутившись, не подала руки.
      - Как все... - уклончиво ответила Хлопушкина, тоже не подавая руки.
      За те два с лишним года, которые Лена не видела ее, Хлопушкина словно бы распрямилась вся и похорошела лицом, а в глазах ее с прежними белыми негустыми ресничками появилось новое, твердое, суховатое выражение.
      Они помолчали...
      - Я видела тебя, когда хоронили...
      Лена запнулась, не зная, как назвать тех, кого хоронили.
      - Вот что!.. - настороженно протянула Хлопушкина.
      - Как ты жила это время? - тихо спросила Лена.
      - Так, работала...
      Хлопушкина отвела глаза в сторону.
      Они снова помолчали. Хлопушкина, видимо, не интересовалась тем, как жила Лена и как попала сюда.
      - Я очень рада, - серьезно сказала Лена. - Когда будут распределять по участкам, я хотела бы попасть с тобой, а то я, боюсь, все напутаю... - Лена виновато улыбнулась.
      - Все равно...
      Из кабинета вышел маленький, кривенький старичок в сбившемся галстучке и пригласил уполномоченных в комнату заседаний.
      Отправляясь в думу, Лена наметила себе после инструктажа ехать отыскивать какого-нибудь незнакомого доктора, чтобы проворить то, что было уже ясно для нее. Мысль эта, от которой ей становилось страшно и от которой ее отвлекла было встреча с Хлопушкиной, снова стала преследовать Лену.
      В раскрытое окно врывался шум с улицы.
      Маленький кривенький старичок однообразно покачивался за кафедрой в полосе бившего в окно пыльного солнечного света, прижмуриваясь и закрываясь папкой с инструкциями.
      - ...Но впускайте по очереди и ни в коем случае не больше одного избирателя... - выпевал он тоненьким голоском.
      "Боже, как стыдно!.. - думала Лена. - Как я смогу объяснить все?.."
      - ...Выслушав имя, отчество, фамилию и адрес избирателя и справившись со списком, вы даете возможность избирателю...
      "Могу ли я выдать себя за замужнюю?.. А что, если все рассказать Хлопушкиной, спросить совета?.. Нет, это невозможно, невозможно, невозможно..." - повторяла Лена, чувствуя, как у нее стучит в висках.
      - ...Если же окажется, что в списке нет данного гражданина, вы, предупредив его, что он не выполнил своего гражданского долга, то есть не справился с заблаговременно вывешенными списками избирателей, не допускаете его к баллотировке и регистрируете его по форме С... - выпевал кривенький старичок.
      Лена, не слышавшая ничего из того, что говорил кривенький старичок, очнулась только, когда задвигали стульями: началось распределение по участкам.
      - Так вместе? Пожалуйста...
      Лена умоляюще посмотрела на Хлопушкину.
      - Все равно...
      Им достался район Второй речки.
      - Это где-то далеко... Там, кажется, временные мастерские? - робко спросила Лена.
      - Да... И мукомольные предприятия Гиммера, - сказала Хлопушкина, моргнув своими белыми ресничками, чтобы скрыть усмешку.
      Купив в киоске газету, Лена с полквартала шла пешком, просматривая фамилии и адреса врачей: "Вейнберг С.И. - это глазник... Овсянников Г.Г. венерические и мочеполовые... В.А.Сумшик - женские, Алеутская, 56... Иванов-Молоствов - женские, Косой п., 13..."
      На углу, оглядевшись по сторонам, она взяла извозчика.
      - Подымите верх, пожалуйста...
      - А куда ехать?
      - Куда?..
      Некоторое время Лена серьезно смотрела в тронутый ячменем голубой глаз извозчика.
      - Ну, куда же... Ну, хотя бы на Алеутскую, - упавшим голосом сказала она.
      XXXVI
      Утренний воскресный поезд, набитый дачниками, молочницами и зеленщиками, вез Лену мимо грязных строений, шлагбаумов, виадуков, нефтеналивных баков. Голубые пятна залива мелькали в простенках домов; плыли белые, чистые облака.
      Затиснутая между господином в панаме, с тортом на коленях, и молочницей с пустыми бидонами, Лена чувствовала на себе любопытные, ощупывающие взгляды, и ей казалось, что все, все уже знают об ее унижении.
      Она старалась думать о предстоящих выборах, но снова и снова возникало перед ней склоненное, налившееся кровью лицо доктора, и это унизительное кресло, и то, как она, путаясь в кружевах, торопливо надевала панталоны. А завтра ей предстоит еще более унизительное и страшное, и ничем, ничем нельзя уже предотвратить этого.
      "Как это, должно быть, больно..." - думала она. Ее мучили трудности, сопряженные с тем, как скрыть это от домашних. Сможет ли она сама добраться домой? Что, если она будет чувствовать себя настолько слабой, что не сможет встать с постели? Вызовут домашнего врача, и все обнаружится...
      - Вторая речка!..
      Лена вздрогнула и заторопилась к выходу.
      Она стояла на перроне, растерянно держа в руках записку с адресом избирательного участка. Из заднего вагона поезда один за другим прыгали милиционеры при кобурах и шашках. Поезд тронулся; милиционеры построились и пошли по мостовой вдоль полотна по направлению к серым корпусам временных мастерских.
      Лена машинально пошла за ними.
      В мастерских было тихо, безлюдно, пахло железным ломом и шлаком; шаги милиционеров гулко отдавались от корпусных стен. Лена с безотчетным страхом и уважением смотрела на огромные безмолвные корпуса с задымленными окнами, на черные трубы, вздымавшиеся в высоту. В таком же вот корпусе в военном порту сгорел отец Суркова... Лене стало жутко.
      Пройдя меж двух бесконечных корпусов, милиционеры свернули в улицу, ведущую в слободу.
      Лену поразила та же, что и в мастерских, тишина и безлюдье в поселке. Не видно ни играющих ребят, ни женщин на скамейках возле серых домиков с закрытыми ставнями. Только на углах улиц возле корзин с семечками и бобовыми орехами сидели одинокие китайцы, провожавшие милиционеров любопытствующими взглядами. На каждом перекрестке милиционеры ставили посты. Лена начинала смутно догадываться, что и тишина в поселке, и появление милиционеров связаны с выборами. Из дальнего переулка выскакали два конных милиционера, огляделись по сторонам и во весь опор помчались навстречу колонне. Перегибаясь с лошадей и козыряя, они переговорили со старшим колонны и ускакали обратно. Колонна раздвоилась, половина свернула направо; Лена пошла за той половиной, которая двигалась в прежнем направлении.
      На углу переулка, куда ускакали конные и куда свернула теперь остальная колонна, Лену задержал постовой:
      - Вы куда идете?
      - Разве здесь нельзя ходить?
      - Куда идете, я спрашиваю? - грубо повторил постовой; он был весь в поту.
      - Я иду выбирать в думу, - окаменев лицом, без запинки сказала Лена. Вам известно, что сегодня выбирают в думу?
      - Так разве нельзя стороной пройти?
      - Стороной чего?..
      Некоторое время милиционер с удивлением смотрел на нее, потом набрал воздуха, собираясь закричать, но не закричал и с шумом выдохнул воздух.
      - Слушайте, гражданка, - сказал он усталым голосом, отирая рукавом пот, - вам нужно в ремесленное училище... Пройдите вон той улицей.
      Стали попадаться отдельные кучки рабочих с женами и детьми, группировавшиеся возле скамей и по обочинам тротуаров. Лена, ловя на себе испытующие взгляды и думая, что, может быть, она недостаточно просто одета, шла не оглядываясь. Она прислушивалась - не говорят ли что о выборах. Но в одном месте говорили о голубях, в другом - о футбольном состязании, в третьем смотрели, как два дюжих парня тянутся на поясах.
      - Вы только духу не пущайте! - посмеивался какой-то ядовитый старичок.
      Ребятишки играли в паровоз посреди улицы.
      - А ты как следоват пыхти! Паровоз эдак-то не пыхтит, - надрывался семилеток с ежастыми бровями.
      - ...Как же, милая, пробовала и с горчицей - не отстирывается, сетовал грудной женский голос.
      Лена вошла в улицу, где кучки рабочих уже подряд сидели и стояли вдоль тротуаров.
      Улица упиралась в площадь, сплошь забитую народом. Над людской чернотой выступали белые головы лошадей и зеленые рубахи и фуражки милиционеров.
      Лена подошла к самой площади и, оробев, остановилась на углу. Перед Леной и вокруг нее колыхалась и гудела толпа - не менее двух тысяч. Стоял впервые ощущаемый Леной неистребимый запах опоки и металла. Босоногие мальчишки сновали в толпе, ныряя под ногами, хватаясь за юбки и пиджаки.
      - Пятнашка, пятнашка!
      - Кто пятнашка?
      - Беги, беги-и!..
      От площади отходило еще две улицы; одну нельзя было рассмотреть оттого, что у ее устья, отгороженного зелеными милицейскими околышами, особенно сгустилась толпа, - должно быть, там помещался избирательный участок, другая же, полого подымавшаяся в гору, была вся видна - на ней чернели кучки рабочих.
      Из-за горы выступали на фоне дальних синих отрогов облитые солнцем красные трубы мельниц. Веселые белые облака плыли над синими отрогами.
      Лена, не разбирая лиц, смотрела на кишевшую перед ней толпу. "Неужели это те самые люди?.." - думала она, вспоминая медленно ползущую черно-серую колонну и толпу, ревущую под балконом Гиммеров.
      - Успеют ли пропустить-то всех? Еще мукомолы не пришли.
      - Да, раньше вечера не отделаемся...
      - Ты что толкаешься? Вот стянем за ноги с лошади!..
      - Как, Андреич, жинку-то уговорил?
      - И жинку уговорил, и старшая дочка пришла, и младшая пришла бы, да годами не вышла...
      - ...А потому не управляется, что ростом он мал, тиски ему по грудь: как напильником работать, руки устают...
      - ...Спрашиваю сегодня у лавочника, что на углу Никольской: "Ну как? Пойдешь?.." - "А ну вас, говорит, с вашими выборами!.." А я ему говорю: "Это, говорю, ваши выборы, а не наши..."
      - Он бы, брат, пошел, да боится, что морду набьем. И главное, не ошибся...
      - Хорошо бы Скутарева или Гиммера сюда - побеседовали бы!..
      - Им сюда ни к чему, у них участок свой... Подъедут это в колясочке, бросят квиточки за самих себя - и дело с концом...
      - Им пешком нельзя: брюхо поотростили...
      Присматриваясь к толпе, Лена замечала, как в том или ином месте вспыхивали летучие митинги, - доносился голос оратора, - но когда милиционер направлял туда свою лошадь, митинг быстро рассеивался, и нельзя было определить, кто говорил. Лена вспомнила пункт инструкции, запрещающий предвыборную агитацию перед избирательным участком.
      - Идут, идут!.. Мукомолы идут!.. - загудели в толпе.
      Из-за гребня улицы на горе показалась голова колонны, ветер раздувал юбки и фартуки. Головы людей на площади повернулись в ту сторону. Колонна человек в двести - перевалила через гребень и быстро спускалась к площади.
      - Что-то маловато их...
      - Разве их вытащишь, хлебосеев! У них каждый за себя, а один за всех...
      - Кто там заправляет ими?
      - Об этом, брат, вслух не говорят по нонешним временам...
      Лена краем площади пробралась к улице, где маячили милицейские околыши.
      - В очередь, в очередь, барышня!..
      Лена предъявила удостоверение.
      XXXVII
      - Я, кажется, опоздала?
      - Ничего...
      Хлопушкина в серой вязаной кофточке, с гладко зачесанными светлыми негустыми волосами сидела за столиком перед урной. Лена прошла за невысокий, пахнущим смолою барьер и сняла жакетку. Окна выходили во двор; они были открыты; виднелся похожий на виселицу снаряд для гимнастических упражнений; с площади доносился гул толпы.
      Баллотировка уже началась. Сутулый бритый старик в кепке и потертом пиджаке, из растопыренных карманов которого торчали клещи и еще какие-то инструменты, опустил записку и вышел, волоча ноги. На его месте стоял худощавый рабочий с кривой шеей, - одно плечо у него было выше другого.
      - Отчество? - спрашивала Хлопушкина.
      Лицо его мучительно искривилось.
      - Анем... п... подистович, - сказал он, сильно заикаясь.
      Лена вдруг вспомнила, что так же заикался безногий отец Хлопушкиной, и испуганно посмотрела на нее, но аккуратное и миловидное лицо Хлопушкиной было сухо и строго.
      - Пройдите к тому столу, там напишете...
      - Давай, я буду проверять по спискам и отмечать, а ты опрашивать, сказала Лена.
      - Все равно...
      Рабочего с кривой шеей сменила молодая работница, работницу - русый паренек в футбольных бутсах. Лена пытливо присматривалась к каждому голосующему, стараясь по лицам определить, за кого они могут голосовать. Но лица одних были сурово замкнуты, у других - несколько сконфуженные.
      - Наболдин Иван Яковлев... Выемочная, восемнадцать...
      Перед Хлопушкиной стоял широкоплечий, с лицом, заросшим угольными волосами, пожилой рабочий, выложив на перила громадные черные руки, зажав под мышкой фуражку.
      Лена провела пальцем по списку.
      - Странно... Все совпадает, а в адресе путаница... двадцать восемь, а не восемнадцать?
      - Как же двадцать восемь, барышня, когда восемнадцать, - глухо, как из бочки, возразил рабочий.
      - Почему же вы заблаговременно не справились со списком избирателей? укоризненно сказала Хлопушкина.
      - А когда же нам время на списки глядеть? Я в денной смене работаю, нам в списки ваши глядеть некогда... Да мы тут одни Наболдины на всю слободу, спросите, кого хотите. Кузнец Наболдин... Иван Яковлевич, - мрачно бубнил он.
      - Хорошо, получите бланк... - По лицу Хлопушкиной чуть пробежала улыбка. - Проставлять только помер, вы знаете?
      - Да уж не спутаю, будьте спокойны, барышня...
      - Я не барышня, - покраснев, сказала Хлопушкина.
      - Ну, гражданка...
      Кузнец отошел к столу, внимательно осмотрел перо, почистил его о свои угольные волосы, снова осмотрел, потом, покосившись на Хлопушкину и Лену, отгородился от них могучей спиной и проставил цифру.
      - Ну, дай бог на счастье... - Кузнец громадными черными пальцами старательно запихнул сложенную вчетверо записку в ящик и одним глазом заглянул в щелку. - Не видать, - сказал он с широкой улыбкой, надевая фуражку. - До свиданьица!..
      - Интересно, какой он номер проставил, правда? - шепнула Лена.
      - Да...
      В двери показалась маленькая толстенькая старушка в стоптанных башмаках, в черном платке и ватной черной телогрейке.
      - Здесь, что ли, выбирают-то? - спросила она с виноватой улыбкой, оглядываясь по сторонам.
      - Здесь, здесь, бабушка, сюда подойдите... Вас как зовут?
      - Наболдина Евдоксия.
      - А по отчеству?
      - А по отчеству - Сергевна.
      - Это сын ваш был, что ли?
      - Сын, сын... - обрадовалась старушка.
      - Как же вы такого большого родили? - не выдержала Хлопушкина.
      - Уж правда что... уж больше его в слободе нет, - конфузливо засмеялась старушка, прикрывая рот уголком черного платка.
      - У вас там адрес перепутан...
      - Вот, вот, и он нам говорит... И до чего ж удивительно, когда мы тут, Наболдины, уж сорок лет живем в этой слободе, у кого ни спроси, все укажут. Просто удивительно... Тут ведь все пришлые, а мой-то покойник еще до мастерских в кузне тут работал, - словоохотливо поясняла старушка.
      - Лена, ты отметила?.. Получите бланк. Вы грамотная?
      - Какая там грамота! Уж я и отнекивалась, так он меня цельную неделю учил, как эти самые "четыре" проставить. "Ты говорит, смотри, не спутай..." Просто смех!
      - Этого вы не имеете права оглашать, голосование тайное, - сказала Хлопушкина, закусив губу, чтобы не рассмеяться. - Пройдите к тому столу и напишите...
      Старушка долго копошилась у стола.
      - Куды ее теперь? - спросила она, протягивая Хлопушкиной несложенную записку и перо.
      - Ручку положите обратно, а записку сложите, и вот сюда в щелочку...
      - А чернила-то не размажутся? - беспокойно спросила старушка.
      - А вы промокните...
      - Вот она и выдала всех!.. - засмеялась Лена, когда старушка вышла. (Под номером 4 шел список профессиональных союзов.) - Всю семью выдала! Ты знаешь, ведь их там еще семь Наболдиных!..
      Хлопушкина, сдерживая улыбку, отвернулась.
      Они пропустили жену Наболдина, потом пошло все младшее поколение Наболдиных.
      Красивый чернявый паренек в начищенных до блеска сапогах, в заломленной фуражке с красной гвоздикой размашисто подошел к урне.
      - Наболдин Иван Иванович, - развязно сказал он, косясь на Лену играющими черными глазами. - Выемочная, восемнадцать, только адрес наш у вас напутан... Пожалуйте бланок...
      - Наболдин Федор Иванович... За адрес уже все известно... Бросать сюда, что ли?..
      И второй Наболдин-сын, такой же чернявый, только постарше, так же покосившись на Лену, выполнил свой "гражданский долг".
      - Тут моя жинка сейчас придет, - сказал он со смущенной улыбкой, задержавшись у дверей, - вы уж ей разъясните, что и как, а то она у меня беда какая пужливая...
      Но, видно, с жинками Наболдиных произошла путаница, потому что в комнату, как ветер, внеслась ярко-рыжая костлявая работница с зелеными злыми глазами.
      - Здесь, что ли, бланок получить?.. Мильтонов понаставили, насилу пробьешься к вам!.. Наболдина Катерина... Вы только поскорей, пожалуйста, а то у меня опара уйдет, - заговорила она резким, крикливым голосом. - Тоже выборы называются: муки, сахару не достанешь, а выборы устраивают!.. Мильтонов понаставили...
      Сердито запихнув записку в ящик, она вышла так же стремительно, как и вошла, распустив по комнате вихрь своих, по крайней мере, четырех юбок.
      - Наболдин Н.И., слесарь... или это неважно? Покорно благодарим-с, сказал третий Наболдин-сын, принимая бланк. - Обязательно чернилами или можно собственным химическим карандашом?..
      - Наболдина Фекла... Да, Андревна...
      Толстушка тяжело дышала, обливалась потом, комкала в руках носовичок.
      - Вы уж поясните, а то я просто так волнуюсь, ну, так просто волнуюсь!..
      Семью Наболдиных завершила худенькая черноглазая девушка с большими руками, в сбившемся на затылок платочке.
      - Наболдина Аня... то есть Анна Иванна, - поправилась она тоненьким голоском, заливаясь краской.
      После семьи Наболдиных приходили и еще семьи, по таких больших уже не было. Как видно, те, что прошли первыми, осведомляли последующих о порядке выборов: баллотировка пошла живее. Лена втянулась в работу и перестала следить за лицами.
      Однажды внимание ее отвлек пьяный. Ему долго приходилось изображать трезвого, чтобы попасть сюда; по инерции он, твердо ступая и сохраняя достоинство, прошагал к урне. В высоких, с раструбами сапогах, в просаленной и продымленной войлочной шляпе, смахивавшей на каску, со своими пышными прямыми рыжими усами и могучей эспаньолкой он походил на солдата из "Лагеря Валленштейна". Увидев двух девушек, он изумленно огляделся по сторонам и, не обнаружив милиционеров, очень рассердился.
      - Так, - сказал он, багровея, - так!.. - И ударил кулаком по перилам. Они думают, мы свово слова не скажем?.. Не-ет, господа хорошие, не-ет... Он погрозил пальцем. - Мы с вас еще спу-устим шкурку... Мы! - выкрикнул он и ударил себя кулаком в грудь. - Литейщики!..
      - Он совершенно пьян, - шепнула Лена. - Стоит ли его?..
      - Уверена, что он не ошибется в списке, - сухо сказала Хлопушкина. Гражданин, если вы не хотите подвести своих товарищей, - голос Хлопушкиной слегка дрогнул, - перестаньте кричать и назовите свою фамилию и адрес... Вы поняли меня?
      - Понял я вас, вполне я вас понял... Товарищей, правильно... - он одобрительно покачал головой, - это оч-чень правильно. Мы их с тюрьмы ослобоним...
      Он назвал себя и, получив бланк, некоторое время рассматривал его.
      - Извиняюсь... Здесь? - смущенно сказал он, тыча в середину бланка.
      - Совершенно верно.
      Проставив цифру и затолкнув листок в ящик, он снял свою каску, молча поклонился Хлопушкиной до земли и, нахлобучив каску, вышел, твердо стуча сапогами.
      "Не очень-то она соблюдает инструкцию", - подумала Лена.
      Иногда Лена замечала, что среди голосующих попадаются и лично знающие Хлопушкину. Они весело или почтительно здоровались с ней, а опуская записку, улыбались или подмигивали Хлопушкиной: "Смотри, дескать, как идет дело!" Молодой рабочий в гимнастерке, со шрамом через всю щеку, попытался заговорить с ней, но она сделала строгое лицо и предупреждающе подняла руку.
      - Очень нужно, Соня, - сказал он, покосившись на Лену.
      Хлопушкина, тоже покосившись на Лену, отошла с ним в сторонку, и они пошептались.
      - ...Проходы все удалось заложить, хотя милиция и разгоняет... доносилось до Лены. - ...Хуже всего у вас, на Голубинке...
      - Да ведь там сплошной обыватель, - отвечала Хлопушкина. - Как на железной дороге?
      - Замечательно... Там Чуркин твой все дело организовал...
      Хлопушкина покраснела.
      - А ты не красней, он парень хороший...
      - Так до завтра...
      - До завтра...
      "Какие проходы?.." Лена чувствовала, что вокруг нее совершается много такого, чего она не знает и не понимает. Зачем, например, все рабочие с утра собрались вокруг избирательного участка, когда они могли бы спокойно дожидаться своей очереди дома? Она вдруг вспомнила услышанный ею на площади разговор рабочих о лавочнике.
      Уже давно прошел час обеда, избирательные списки были уже наполовину испещрены крестами и замусолены пальцами Лены, а с площади все еще доносился гул толпы, избиратели все проходили и проходили перед урной.
      - Соня, ты замечаешь, что в числе избирателей не было еще ни одного лавочника или конторщика, все рабочие и рабочие? - спросила Лена.
      Хлопушкина быстро повернула к ней лицо и несколько мгновений пытливо смотрела на нее.
      - Нет, я не замечала, - сказала она, моргнув своими белыми ресничками, и отвернулась. - Да и не наше это дело, - добавила она сухо.
      "Уж ты-то, наверно, знаешь об этом больше других..." Лена с оскорбленным чувством отметила, что Хлопушкина не доверяет ей.
      "Что она пережила и что познала, что так изменило ее и придало ей эту твердость? - думала Лена. - Да, была беззащитна и унижена, и вот - нашла себя, хотя все в мире противостояло ей, а я..." Лена вспомнила все, что предстояло ей, и от ощущения собственного несчастья его овладело чувство зависти к Хлопушкиной.
      XXXVIII
      Около пяти часов участок посетили два члена избирательной комиссии. Они приехали на автомобиле и долго гудели рожком, пока пробирались сквозь толпу.
      - Черт знает, что тут делается у вас! Митинговщина какая-то! - кричал один из них, в то время как другой проверял пломбы, печати и списки. - Вы даете повод для кассации! Вы знаете это?
      - Вам должно быть известно, что милицейские обязанности не входят в круг наших обязанностей, - отвечала Хлопушкина, дрожащей рукой приглаживая свои светлые волосы. - И вообще я не считаю возможным разговаривать с вами в таком тоне...
      - В каком тоне? Боже мой, при чем тут тон, какой может быть тон!..
      На лбу члена избирательной комиссии собрались мучительные складки; он снял котелок и носовым платком стал обтирать потную лысину.
      - Вас кто рекомендовал?
      Хлопушкина смешалась.
      - Меня рекомендовал Гиммер, - неожиданно сказала она.
      - Вот как!
      Член избирательной комиссии перестал обтирать лысину.
      - А это кто с вами? - осторожно спросил он, платком указывая на Лену.
      - Это Елена Гиммер, - отчетливо сказала Хлопушкина, опуская свои белые реснички.
      - Вот как! Дочка Семена Яковлевича?..
      Член избирательной комиссии переглянулся с другим членом избирательной комиссии, и на лицах обоих членов избирательной комиссии изобразилась улыбка, полная уважительного умиления.
      - Очень рад познакомиться с дочерью уважаемого Семена Яковлевича, весь расплываясь в улыбке, сказал первый член избирательной комиссии и перенес свой пыльный котелок на изгиб локтя. - Тем более приятно видеть ее при исполнении гражданских обязанностей... Весьма лестно... Хе-хе...
      Лена молча, не кланяясь, смотрела на него.
      - Хе-хе... Ну, чудесно... Вы кончили, Сергей Сергеич?
      - Все в образцовом порядке, Сергей Петрович!
      - В этом можно было не сомневаться... Чудесно, чудесно. Еще раз свидетельствую... Очень, очень рад...
      И оба члена избирательной комиссии, улыбаясь, кланяясь и пятясь задом, покинули участок.
      Лена не смотрела на Хлопушкину, ожидая, пока она сама объяснит все, но Хлопушкина с тем же суховатым, строгим выражением продолжала опрашивать избирателей и, видно, не собиралась ничего объяснять Лене.
      От долгого сидения у Лены затекли ноги, болела поясница, руки стали совсем грязными; она чувствовала, что у нее растрепались волосы, но стеснялась посмотреться в зеркальце. А избиратели-рабочие все шли и шли, и в окно, в которое уже потянуло вечерней свежестью, по-прежнему доносился глухой, неутихающий гул толпы.
      "Да, ей нет никакого дела до меня, я не нужна ей", - думала Лена.
      Все люди, которые проходили перед урной, были точно соединены непонятной Лене суровой, теплой связью, и Хлопушкина была тоже включена в эту связь, и только Лена не могла проникнуть в эту связь и не видела никаких путей, чтобы хоть когда-нибудь проникнуть в нее.
      - А, Игнатьевна!.. - Лицо Хлопушкиной озарилось детской улыбкой. - Я уж думала, ты заболела.
      - Насилу очереди дождалась...
      Ширококостая толстая женщина лет сорока пяти, ступая, как тумбами, опухшими расставленными ногами, подошла к урне. В отечном, чуть тронутом морщинами лице женщины и во всей ее грузной фигуре было что-то неуловимо знакомое Лене.
      - Я тебе покушать принесла, - сказала она низким, хриплым голосом, протягивая Хлопушкиной узелок... - Хотела с кем раньше передать, да никак пробиться не могла...
      - Спасибо, Игнатьевна, - Хлопушкина, с нежной улыбкой взглянув на женщину, взяла узелок. - Вот тебе бланк... Лена, отметь Суркову Марию Игнатьевну...
      Лена низко склонила голову над списками. Краска стыда, как в детстве, залила ей все лицо и шею. Лена чувствовала, что мать Суркова смотрит на нее.
      - Ваш адрес? - чуть слышно спросила Лена.
      - Приовражная, сорок... Нашего адреса уж кто только не знает, - со вздохом сказала Суркова. - Это кто с тобой дежурит-то? - спросила она Хлопушкину.
      Лена склонилась еще ниже, вобрав голову в плечи.
      - Лена Костенецкая, - вместе в гимназии учились, - спокойно сказала Хлопушкина.
      Лена слышала, как Суркова тяжело отошла к столу, повозилась там и вернулась к урне.
      - У меня новость, - хрипло сказала она, вталкивая записку в ящик, прихожу утром на мельницу, - у нас там сбор был, - вижу, вывесили список на увольнение, человек пятнадцать. На первом месте - я...