Семка, с шумом раздвинув ольховник, как был в сапогах и в одежде вступил в воду и, даже в воде сохраняя небрежное изящество своей походки, пошел за чулком. Ближе к той стороне вода достигла ему по грудь, но он все же схватил чулок и, подняв руки, с одной из которых свисала плеть, а с другой чулок, преодолевая несильное течение, подошел к лодке и протянул девушке чулок.
      Она не испугалась, не вздрогнула, когда он неожиданно вошел в воду, только неторопливо поправила рубашку на плече и на коленках.
      Взяв чулок, удивленно приподняв широкие темные брови, она сверху смотрела на него из-под длинных ресниц большими темно-серыми глазами.
      - Вы... кто? - медленно, как бы в раздумье, спросила она.
      - Я Казанок, - ответил он, по-мальчишечьи просто глядя ей в лицо.
      - Казанок - это что?
      - Что? - удивился он. - Это я Казанок, фамилия моя...
      - Хорошая фамилия... очень... - в раздумье сказала она. - Вот что: перегоните лодку на ту сторону.
      Он, взявшись рукой за корму, стащил лодку с берега.
      - У вас очень белая голова, - сидя к нему спиной и натягивая чулок, говорила она, пока он переводил лодку, - как меховая, ее хочется пощупать... Вам не жалко было сапог, когда вы полезли в воду?
      - Очень... А особливо рубаську, - она у меня с гороськом, - усмехнулся Семка.
      - Нет, правда?
      - А то нет? Рубаська новая...
      Он повернул лодку и вытащил ее носом на берег.
      - Вы не смотрите, пока я оденусь, - говорила она, держась обеими руками за края лодки.
      - Все одно я уже видель все, - наивно и дерзко сказал Семка, выпрямляясь и прямо глядя на нее.
      - Ну, это не считается. Отвернитесь.
      Семка отвернулся. Вода стекала с него, и сапоги его были полны воды.
      - Вы похожи на мальчика, - говорила она. Голос ее звучал невнятно, она, видно, держала зубами шпильку. - Это хорошо так сохраниться... Я вот все хожу по этим местам, и мне все хочется стать такой же, какой я была когда-то здесь же, девочкой... - Она вынула шпильку, и голос ее снова ясно зазвучал. - Да, я хотела бы стать такой же, как тогда, а все чувствовать так же, как я чувствовала тогда, но, видно, это уже невозможно.
      Семка вспомнил, какой она была девочкой, и нашел, что она была некрасивой девочкой, а теперь стала хороша, но он не знал, как выразить ей это, и смолчал.
      - Вот я и готова, - сказала она, выходя из лодки. - Спасибо, что помогли...
      Они некоторое время молча, без смущения, как могут стоять только дети, стояли друг против друга, не стесняясь встречаться глазами, - он весь мокрый, со свисающей с руки плетью, - она свежая после купанья с полотенцем через плечо.
      - Мне - сюда, - указала она на дыру в заборе.
      Она вдруг протянула руку, и он почувствовал нежное прикосновение ее ладони между ухом и американской шапочкой.
      - Совсем меховая, - серьезно сказала она. - До свидания, Казанок...
      Она просунулась в дыру в заборе и, не оглянувшись на Семку, исчезла в кустах.
      Он еще стоял возле забора, когда она с полотенцем через плечо, в туфельках без каблуков, шла по аллее к дому. Солнце золотило полные уже листья яблонь и обмазанные известкой стволы, грело ей щеку. Стучал дятлик. С улицы чуть доносились звуки гармони.
      Окно на кухне было открыто. Аксинья Наумовна гремела посудой, напевая что-то.
      - Вот она, запропащая... А мы уж отобедали...
      - Папа в больнице?
      - Давно ушел.
      - А Петр Андреевич обедал?
      - Обедал... Иди, я подам тебе.
      - Да я сама, здесь, на кухне...
      Она с полотенцем через плечо вошла в коридор. Дверь с улицы отворилась, и в полном закатного солнца прямоугольнике двери показалась сильно выросшая и возмужавшая, но все же хранившая знакомые милые очертания стройная фигура подростка-юноши, лица которого нельзя было разглядеть из-за темноты в коридоре. Еще какие-то люди всходили на крыльцо.
      - Сережа! - вдруг крикнула она, бросаясь к подростку.
      - Лена!..
      Обнявшись, они целовали друг друга, куда попадали в темноте, и смеялись над этим. Она чувствовала исходящий от него запах хвои и солнечного загара.
      - Как ты возмужал! - говорила она.
      Люди, которым они мешали пройти, стояли на крыльце, и Лена, не глядя на них и целуя Сережу, все время чувствовала тяжелое присутствие среди них человека, который вошел в ее жизнь и в то же время был непонятен и недоступен Лене.
      Конец первого тома
      ТОМ ВТОРОЙ
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      I
      Алеша Маленький был послан в районы восстания для того, чтобы ликвидировать разногласия между партизанским командованием и подпольным областным комитетом. Разногласия эти обнимали коренные вопросы движения, и от того или иного разрешения их зависели судьбы и жизни десятков и сотен тысяч людей.
      Вначале Алеша Маленький предполагал пробраться к партизанам через Сучанский рудник, где Соня Хлопушкина, ведавшая всей подпольной связью, указала ему несколько явочных квартир. Но когда поезд в двух перегонах от Шкотова подвергся обстрелу, Алеша решил слезть в Шкотове и дойти до ближайшего отряда: он хотел перед встречей с Петром Сурковым сам ознакомиться с тем, что делается в повстанческих районах.
      И действительно - за те несколько дней, пока он добрался до Скобеевки, он прошел целый университет партизанской борьбы. Прохождение курса началось, едва он отошел от Шкотова.
      - Кто идет? Задержись!.. - раздался окрик из кустов впереди.
      Из-за изгиба дороги выметнулось двое партизан, - они с ружьями наперевес побежали к Алеше.
      - Руки до горы!
      Партизаны остановились против Алеши и взяли ружья на изготовку.
      Алеша, жмурясь, с удовольствием смотрел на них.
      - А сверток я куда дену? - весело сказал он, указав на бумажный сверток, в который он, только что переодевшись в кустах, сложил свой инженерский костюм.
      - Не разговаривай!
      - Да я - свой, свой! Проведите меня до караульного начальника, я ему документ покажу.
      - Оружие есть? - ощерившись, спросил партизан, стоявший впереди.
      - А то нет? Кабы я чужой был, я бы давно вас обоих ухлопал, усмехнулся Алеша. - Да ты что все на фуражку смотришь? - сказал Алеша, сообразив, что на фуражке остался след от инженерских молотков. - Ясно, что я переодетым был, когда ехал к вам...
      - Обыщи его, Семенов!..
      Второй партизан, русый паренек лет девятнадцати, опустив винтовку, неуверенно ступил по направлению к Алеше.
      - Нет, уж извини, брат! - серьезно сказал Алеша. - Такого обычая мы не держимся - оружие сдавать. Я - рабочий из города, послан до вас большевицким комитетом...
      - Много вас, рабочих, тут шляется! - тупо сказал первый партизан, ощетинив рыжие усы и собрав на лбу складки в палец толщиной. - Подумаешь начальство с комитету!.. Обыскать! Не разговаривать!..
      То, что партизаны вначале не доверяли ему, было вполне естественно и не огорчало Алешу, но последние слова партизана возмутили его.
      - Ах, вот как ты рассуждаешь? - медленно сказал Алеша, раздув свои волосатые вывернутые ноздри, пронзительно глядя на партизана. - "Много, значит, их тут шляется?!"... Рабочие, которые там в кабале сидят, к ним с чистым сердцем, а они - вон оно что! Да разве вы без рабочего класса можете какую надежду иметь? "Много их тут шляется!"... Ежели вы меня сейчас же не проводите до караульного начальника, я не посмотрю, что вы партизаны, и так обоим в морду насую!.. Вишь, герои какие! "Много, говорит, их тут шляется!.." - не на шутку обиделся и раскричался Алеша.
      - Сведем его до караульного, что ли?.. - Русый паренек, не решаясь подойти к Алеше, робко взглянул на своего товарища.
      - Ступай вперед! - сурово сказал Алеше первый партизан. - Коли побежишь, пулю получишь!
      - Ты смотри не побеги, - уже посмеиваясь, сказал Алеша.
      Сопровождаемый партизанами, он был приведен на хуторок под осиновой рощей. Предъявив караульному начальнику документ, который Алеша выпорол из брючной подкладки, и вволю поучив начальника, Алеша, в сопровождении того же недоверчивого партизана с рыжими усами, выехал на двуколке в село Майхе, где стоял штаб командира Бредюка.
      Партизан был сердит на Алешу и вымещал злобу на лошадке, но Алеша, поглядывая на вздувшиеся паром темные поля, на лимонную полоску заката над дальними сиреневыми горами, вдыхая влажные ароматы, весело насвистывал всю дорогу.
      В село они въехали, когда уже зажглись огни в избах. Еще издали донеслись звуки многочисленных гармоник, разноголосого пенья. Село представляло собой вооруженный лагерь. На улицах и во дворах горели костры, освещавшие лица и патронташи; мужики верхами возвращались с поля, волоча плуги и опрокинутые бороны; рев гармоник и пение смешивались с мычаньем коров, лаем собак, криками ребятишек.
      Навстречу попалась группа пьяных партизан: один в распахнутом пиджаке играл на гармонике, трое, обнявшись и заплетаясь ногами, пели несогласным хором.
      "Н-да, крестьянская республика", - подумал Алеша.
      - Тут сам пройдешь, а то не проедем, - хмуро сказал партизан, указав кнутом на большую пятистенную избу с освещенными занавешенными окнами; вся улица перед избой была забита партизанами, сидевшими и лежавшими вокруг костров. Над крыльцом свисало темное полотнище.
      Алеша спрыгнул с двуколки и взял под мышку сверток.
      - Ты вот что, ты в бутылку не лезь, - сказал он партизану. - Насчет морды это я ведь так сказал. Бить морду за несознательность - это, брат, безобразие, и я бы этого не сделал. А сказал я это к тому, чтобы ты рабочих не оскорблял. К рабочим ты должен относиться, как к старшим товарищам своим. Понял?.. Твоя фамилия-то как?
      - Снетков Павел... - несколько растерявшись, сказал партизан.
      - Так-то вот, Снетков Павел. Понял теперь? Ну, прощай...
      И Алеша торопливо сунул ему свою плотную ручку, которую тот с внезапной готовностью пожал.
      II
      На крыльце Алешу задержал дневальный.
      - К Бредюку?.. Из города?.. Обожди маленько.
      Через некоторое время дневальный вернулся.
      - Пройди, что ли. Они на второй половине, - сказал он с лукавой улыбкой.
      С чувством некоторого почтительного стеснения вошел Алеша в горницу к легендарному Бредюку. В горнице, вокруг стола, передвинутого от образов к двуспальной кровати, сидело в разнообразных позах человек пять командиров, все они повернулись к Алеше. По красным их лицам, острой закуске на столе и запотевшим стаканам Алеша понял, что люди эти только что выпивали, а по случаю его прихода спрятали бутылки под стол или под кровать, - в другое время Алеша Маленький сам был не дурак выпить и знал, как делаются такие штуки.
      - Товарищ Бредюк кто будет? - спросил он, притворившись, будто ничего не заметил.
      На кровати сидел, обложенный со всех сторон пуховыми подушками, небольшого роста плотный человек в нижней рубашке, из расстегнутого ворота которой выглядывало необыкновенно нежное, белое тело.
      - Бредюк я буду, - сказал он сильно простуженным голосом.
      Алеша с плохо скрытым удивлением задержал на нем свои ежовые глазки. На голове у человека, назвавшего себя Бредюком, была темная засаленная кепка, надвинутая на лоб, - огонек лампы мешал рассмотреть выражение его глаз, светлые, лихо закрученные усы выделялись на его широком красном лице.
      - Вы, значица, из города? Так... Вот уже и из города к нам приехали! сказал Бредюк с чуть заметной издевкой в голосе и повел усами.
      Вокруг почтительно заулыбались, кто-то сдержанно кашлянул.
      "Вот так гусь!" - все более изумляясь, подумал Алеша.
      - А кто же именно вы будете? - после некоторого молчания спросил Бредюк.
      - Зовут меня - Алексей Чуркин.
      - А, Чуркин! - многозначительно сказал Бредюк. - Никогда не слыхивал... И зачем же вы пожаловали?
      Алеша понял, что пришло время спасать не только личную свою честь.
      - Подержи-ка сверточек, - вспыхнув глазками, сказал он и с неожиданным раздражением сунул сверток на колени сидящего с краю потного командира в тулупчике. - Это твоя вилка-то? Подвинь-ка селедочку!.. У нас, видишь ли, товарищ Бредюк, такой обычай: сначала человека с дороги накормить, а потом расспрашивать.
      И Алеша Маленький яростно вонзил вилку во что-то ржавое и розовое.
      Водворилась изумленная тишина. Сидящий с краю потный командир в тулупчике, держа обеими руками сверток, глупо смотрел на Алешу. Остальные косились на Бредюка.
      - А ты сыми сверток, дурак, и уступи табурет товарищу! - простуженно сказал Бредюк.
      - Парень-то свой, видать, - неуверенно сказал кто-то из командиров.
      - Ты, может, выпьешь с устатку? - просипел Бредюк.
      - Нет, уж воздержусь, - Алеша подавил вздох сожаления. - Да... Так приехал я от большевицкого комитета для связи, - сказал он, усаживаясь на подставленную ему табуретку, вылавливая вилкой ускользающий грибок, - для связи, для помощи...
      - Ага, все-таки думает, значица, о нас большевицкий комитет! - льстиво просипел Бредюк.
      "Гусь, это гусь", - снова подумал Алеша Маленький.
      - Как дела у вас?
      - Дела, вашими молитвами, ничего... Вот думаем на Шкотово наступать, силы стягиваем... Урминские-то пришли? - спросил Бредюк одного из командиров.
      - С полчаса как прибыли...
      - Это из-под станции Урмино?.. - Алеша пристально посмотрел на синенькую миску возле Бредюка. - Это не они обстреляли поезд сегодня?
      - Должно, они... А что, побеспокоили малость?
      - Посунь-ка вон ту мисочку, - сказал Алеша. - Курочка, что ли? Видать, не голодаете... Железную дорогу вы, стало быть, оголяете?
      - Приходится.
      - Так... Дорожка для эшелонов открытая, - беззлобно констатировал Алеша. - И вы, стало быть, думаете Шкотово за собой удержать?
      - Вот, значица, представитель большевицкого комитету уже поучит нас, как воевать, - с деланной покорностью сказал Бредюк и повел усами. - Спасибо большевицкому комитету! Да ведь нам, милость ваша, только бы в Шкотове оружьишка, одежонки разжиться, а там мы снова на линию пойдем...
      "Гусь и сукин сын, - окончательно решил Алеша Маленький, обгладывая крылышко, - а на Шкотово идут, должно быть, по глупому плану ревкома..."
      - С ревкомом связь есть у вас?
      - Есть связь... Он хоть нам и не нужен, ревком, а связи как не быть!.. Вот и инструктор от ревкому к нам приехал. Познакомься, Христя!
      Алеша так и пронзил глазками сидящего через стол, заискивающе улыбнувшегося ему молодого человека в тужурке с блестящими пуговицами.
      "Хорош представитель ревкома, который ни разу не вмешался, когда они меня тут допрашивали! И пьян как стелька..."
      - Давно ты из ревкома?
      - Два дня. Приехал выборы на съезд проводить, - ответил инструктор, глядя на Алешу белыми и лживыми глазами навыкате.
      - Какой съезд?
      - В июне съезд областной созываем.
      - Так... Об этом новшестве мы еще не слыхивали. Уже, стало быть, и съезд созываете? Что ж, самое время, - беззлобно согласился Алеша Маленький. - Подготовка, стало быть, солидная? Съезд в июне, а вы сейчас уже готовитесь?
      - Как же... на завтра назначено собрание в селе.
      - Очень интересно. Полевые работы, конечно, могут и подождать, раз такое важное дело! Придется сходить на это ваше собрание.
      - Коли вы интересуетесь, я могу вас ознакомить со всеми матерьялами, они у меня на квартире, - лебезил инструктор. - Можно у меня и переночевать.
      - Прекрасно... Очень прекрасно...
      Алеша с ненавистью смотрел на узенький, прыщавый лоб инструктора. "Поэт он, что ли?" - подумал Алеша: светло-русые, полные перхоти волосы инструктора были зачесаны назад и напущены на уши.
      - А что, милость ваша, - начал Бредюк своим простуженным голосом, - не чувствуем мы, крестьянство и трудовое казачество, как мы все здесь сообща поднялись и геройски бьемся за свободу, чтобы рабочие в городах поднялись вместе с нами против золотопогонников. Не слыхать у нас, чтобы и в городе восстания были. Почему это? - спросил он и победительно зашевелил усами.
      - Кто же это у вас такие слухи распространяет? - сказал Алеша, оторвавшись от еды и обводя взглядом всех сидящих за столом командиров. Это - неправда. Рабочие ведут большую подготовку к восстанию, рабочие бьются и умирают везде и повседневно. Десятки и сотни добровольцев идут в партизанские отряды, об этом вы должны знать лучше меня. С железнодорожниками, я думаю, вы тоже связаны и знаете, что они помогают вам. Многие из наших лучших большевиков руководят отрядами. Стало быть, это неправда. Такой слух на руку золотопогонникам. Несознательным это надо разъяснить, а сознательно распускающих такой слух - к стенке ставить. Я не верю, чтобы крестьянство и трудовое казачество так думало...
      - Вам, конечно, виднее, - с деланной покорностью сказал Бредюк, - а говорят в народе. Народ от Бредюка ничего не таит, потому они знают, что Бредюк завсегда с ими, а они с Бредюком. Об этом каждый подтвердит, напыжившись, сказал Бредюк.
      - Правильно!..
      - Командир заслуженный...
      - Еще на уссурийском вместях кровь проливали! - заволновались командиры.
      - Я этого не отымаю, - улыбнулся Алеша. - Вместе боролись до сих пор и дальше вместе будем. Правильно, товарищ инструктор?
      Инструктор заискивающе улыбнулся и осторожно посмотрел на Бредюка, и Алеша понял, что инструктор очень боится Бредюка.
      - Ну, веди, показывай свои матерьялы, - презрительно сказал Алеша.
      Теплая, полная весенних шорохов и копошений ночь раскинулась над селом, звуки гармони доносились издалека, парочки ворковали под плетнем. Высоко под звездами невидимые летели журавли... "Курлы... Курлы..." - кричали они.
      "Так вот с кем и из кого они думают строить свою крестьянскую республику!" - взволнованно думал Алеша, шагая рядом с инструктором по улице, заставленной возами и заваленной спящими у костров людьми.
      III
      Он проснулся от петушиного хрипа под самым оконцем, - проснулся в настроении довольно мрачноватом. В избе было, должно быть, сыро - подушка, перина, одеяло полны были тяжеловатой влажности, - все тело у Алеши разламывало: Алеша страдал от приобретенного на паровозе ревматизма.
      Инструктор спал на полу, на соломе, накрывшись с головой одеялом, похрапывая. Солнце только что выглянуло расплавленным краем из-за поросшего пихтой отрога, надвинувшегося на самое село, - под отрогом, должно быть, над рекой, как розовые белила, лежали полосы тумана. Ослепительно сиял лемех во дворе, на полынях искрилась роса.
      Алеша осторожно, чтобы не разбудить инструктора, стал натягивать сапоги. В соседнюю половину избы кто-то вошел со двора.
      - Спит? - спросил мужской голос.
      - Должно, спят еще, - ответил голос хозяйки.
      Алеша в одном сапоге, другой держа в руке, быстро проковылял к двери и высунул свою заспанную в темно-русом ежике головку:
      - Что надо?
      Стоявший у выходных дверей крестьянин с валяной бородой уважительно, но с достоинством снял шапку, обнаружив на лбу под волосами круглую, желтоватую шишку величиной с только что вылупившегося цыпленка.
      - Инструктор с ревкому тут стоит, так велел разбудить пораньше: седни с утра сход у нас...
      - А сам он рано не привык вставать? - тоненько сказал Алеша. - А вы кто такой будете?
      - Я - председатель местный.
      - Эй, инструктор! - крикнул Алеша, оборачиваясь.
      - Что?! Что?! - воскликнул тот, садясь и испуганно хватая рукой под подушкой.
      - Стрелять пока некого, а вот как это ты сход назначаешь, а спишь, как барин? - сказал Алеша, чувствуя неудержимое желание пустить в него сапогом.
      - Я сейчас...
      Инструктор быстро стал одеваться.
      - Пройди сюда, товарищ, - сказал Алеша председателю, - садись...
      Председатель сел на скамью, положив руки на колени.
      - Вот ты, стало быть, председатель, самый главный человек в селе, начал Алеша, натягивая сапог, - а согласился сход созывать в будний день, когда самый разгар работы...
      - Оно верно, - улыбнулся председатель, - да ведь оно у нас теперь все смешалось, и мы за этим не следим и праздников не соблюдаем. Боев нет - на поле идем, бои идут - в погреб залезаем да сидим... А вы, случаем, не тот товарищ, что, сказывают, из городу приехал?
      - Он самый.
      - От большевицкого комитету?
      - Вот-вот...
      - Я гляжу, что не тот, - со смущенной улыбкой сказал председатель. - Я думал, не тот ли приехал, с кем я в городу видался. Дивный человек! Когда у нас тут восстание зачалось, - еще и Бредюка не было, ни других каких командиров, одни мы мужики, - послали меня ходоком в город...
      - А восстание с чего у вас началось? - перебил Алеша.
      - Да как везде, - удивился председатель. - Объявили набор в солдаты, мужики отказались. Не было нам расчету воевать! Хорошего от власти не видим, обращение хуже еще, как при старом режиме, деньги дешевые, товару нет. Ну, пришли кадеты, стали силом брать, - молодые ребята в сопки. Стали тогда родителев мучить. Да как мучить! Поверишь, раскалили шомпол докрасна да одному старику в то место, откуль ноги растут. Ясно, народ не стерпел... Вот и послали меня в город: "Проберись, говорят, найди большевицкий комитет, скажи, мол, что поднялись, как один, а что и как действовать, не знаем. Еще скажи, мол, очень мы, мужики, свою ошибку сознаем, что, когда белые выступили, не поддержали мы вас, рабочих. Очень мы за это каемся, просим не судить нас и поддержать нас..." Ну, ведь легко сказать - найди большевицкий комитет при белой-то власти! Адресу никакого, у первого попавшего не спросишь... Целую неделю, поверишь, я по скаженному этому городу ходил взад-вперед, взад-вперед. Прикорну где на ступеньке или под забором и снова хожу. Еще ведь морозы были, - сказал председатель, и все его кирпичное, иссеченное морщинами лицо засветилось, - почти и не ел ничего... "Ну, думаю, Кузьма Фомич, ежели ты на отчаянный шаг не решишься, не найти тебе большевицкого комитету, пропало ваше восстание!" Да... Пошел я тогда на пристань, где, значит, пароходы грузят. Думаю, присмотрюсь к какой грузчицкой артели, выберу хорошего парня по обличью и все ему скажу, а там пан или пропал. Так и сделал... Ну, грузила там одна артель муку с парохода в вагоны. Присмотрелся я к ним со стороны, - часа три я возле них ходил да смотрел. Когда пригляделся к одному горбоносенькому, - еврейчик, должно, - и вот чем он меня завлек: вижу я, что в артели он не старшой, одет, как все, а лицо и руки у него вроде не такие грубые, как у других. А главное - вижу, что, когда у них меняются, кому с парохода до вагона кули носить, а кому в вагон подавать, всегда они его так ставят, чтобы ему в вагон подавать: полегче, значит, - вроде оберегают его... Когда они зашабашили, пошли все в столовку. Его, вроде невзначай окружили человек шесть, чтобы, значит, в глаза не кидался, и тоже пошли. Я, как в кутку сидел, выскочил, да прямо к ним, да его за рукав: "Позвольте вас на минутку, поговорить!" Он аж дрогнул и на меня - так строго. Тут все на меня затюкали, один даже в плечо толканул, а другой давай его, еврейчика этого, оттирать. Ну, тут, хочешь поверишь, хочешь - нет, товарищ дорогой, а не сдержался я и заплакал. Да ведь измучился весь! "Товарищи, говорю, грузчики! Мужик я, говорю, с Майхенского села, дозвольте мне с этим товарищем о кровном нашем дельце поговорить!.." Тут уж и он: "Обождите, говорит, товарищи..." Отошли мы с ним в сторонку. Я ему так и бряк. И как раз попал! - радостно воскликнул председатель.
      Алеша почувствовал, что желтоватая шишка и валяная борода председателя подозрительно теряют свои очертания, и отвернулся.
      - Как раз он из комитету и оказался! - радостно кричал председатель. Видишь, счастье какое? Тут уж у меня дело на мазь пошло. Научил он меня всему, тайный адрес дал на случай, если опять в город придется, и свел меня с одним кочегаром на паровозе, - он, говорит, вам оружие доставит. И, правда, оружие доставили. Ну, только уж теперь умней меня командиры есть, и я этими делами не займаюсь. А двое сынов моих воюют... Очень мне запомнился тот еврейчик. Я вот все думал, не он ли приехал, - с улыбкой закончил председатель.
      - Нет, товарищ этот теперь арестован, - сказал Алеша.
      - Арестован?! - воскликнул председатель. На лице его изобразилось такое огорчение, точно речь шла о его сыне.
      - Ка-ких людей заметают! - сказал он, словно бы не веря. - Да ладно, отольется им...
      - А как же вот некоторые у вас в селе говорят, будто нет никакой помощи от рабочих? - лукаво спросил Алеша.
      - Кто может так говорить? - взволновался председатель. - Враг или темный человек. Никогда я этому не поверю...
      - Вот и я тоже, - весело сказал Алеша. - Бредюком вы как - довольны?
      - Бредюком?.. - председатель подумал. - Что ж, горяч он, дюже горяч, а ить любим мы его за геройство: жизни он своей не жалеет...
      - А имя, отчество его как?
      - Андрей Осипович.
      - Очень великолепно! - сказал повеселевший Алеша.
      Когда председатель ушел, Алеша некоторое время, насвистывая, наблюдал за инструктором: инструктор перед зеркальцем старательно выделывал прическу.
      - Как твоя фамилия? - неожиданно спросил Алеша.
      - Что? - Инструктор обернулся. - Бледный, Хрисанф Хрисанфович...
      - Ты стихов, случаем, не пишешь?
      - Как вы узнали? - засмущался инструктор. - Раньше, действительно, писал, а сейчас нет времени заниматься. Разве когда в партизанскую нашу газету.
      - А ну, прочти что-нибудь...
      - То есть - как? Сейчас прочесть? Да я, пожалуй, наизусть не помню...
      - Прочти, прочти...
      - Ну, что вы!
      - Читай, читай...
      Они стояли друг против друга - Хрисанф Хрисанфович Бледный в тужурке с металлическими пуговицами, с зачесанными назад и напущенными на уши мокрыми светлыми волосами, держа в руке расческу, и Алеша Маленький в грязной нижней рубашке и черных, заправленных в сапоги брюках, упершись в бока руками и скосив головку.
      - Ну, вот, например, - конфузясь, сказал инструктор:
      Вперед, борцы, за святую свободу,
      Вы с доблестной честью ее сберегли,
      Вы бич для врагов трудового народа,
      Смутились буржуи и короли.
      Веет над вами красное знамя,
      Антанта вас хочет замучить в петле,
      В сердце горит революционное пламя,
      Такой энтузиазм не бывал на земле.
      Отвсюду ползут смертоносные гады,
      Дышит буржуй, как кровавый дракон,
      Он защищает дворцы и палаты
      Он мнит водрузить монархизма закон.
      Вперед же, орлы, борцы за свободу!
      Вперед, через горы, тайгу и моря!
      За вами идут трудовые народы,
      И всюду горит коммунизма заря.
      Алеша некоторое время, скосив головку, смотрел одним глазом в пол, как петух на зерно.
      - Ну, пойдем завтракать, - сказал он тоненьким голоском.
      IV
      Вся улица перед зданием школы была запружена народом, белели рубахи мужиков и платки женщин. Некоторые из мужиков, рассчитывая сразу после митинга ехать в поле, сидели на возах или верхами. В толпе немало было и вооруженных, с красными лентами на шапках, партизан, пришедших послушать делегата из города.
      За столиком, вынесенным на крыльцо, сидели сельский председатель Кузьма Фомич, Алеша и Бредюк. Инструктор, держась рукой за крылечный столбик, а в другой держа фуражку, натужно крича и встряхивая светлыми волосами, докладывал о съезде:
      - ...Беззаветно проливая свою кровь... не щадя сил... мы скажем акулам-интервентам... в очищенных от белогвардейцев районах... воля трудящихся масс... - кричал инструктор.
      Край кумачового полотнища колыхался перед столиком. Белые солнечные облачка плыли в ясном небе. Жаворонки, журча, взвивались над холмистыми полями за избами, и далеко-далеко, то исчезая в солнечном сверканье, то появляясь вновь, парил ястреб.
      Бредюк, в защитном френче, перетянутом ремнями, с висящим сбоку маузером, сидел рядом с Алешей, важный и неподвижный, как истуканчик. Та же засаленная кепка, с которой Бредюк, похоже, не расставался и во сне, была надвинута на лоб, но сегодня Алеша уже хорошо рассмотрел его глаза, - глаза были пронзительные и желтые.
      - ...Идя от победы к победе... сбросили в море врага... пришло время самим ковать свою судьбу... - кричал инструктор.
      "Вот именно, что не пришло, а надо еще биться, и много биться за это", - неодобрительно подумал Алеша.
      Но вид вооруженного народа, серьезные и внимательные лица женщин, золотистые головы ребятишек, край кумачового флага, полыхавший перед глазами, все больше веселили и радовали Алешу, и он все более задорно и бойко поглядывал вокруг своими ежовыми глазками.
      - А теперь, товарищи дорогие, - медленно вставая и снимая шапку, сказал Кузьма Фомич, когда инструктор кончил и отгремели дружные хлопки, - а теперь, товарищи дорогие, дадим слово прибывшему вчерась делегату нашего большевицкого комитету, которые там в белых подпольях и вражеских застенках...
      Ему не дали кончить, - бешеные хлопки и крики приветствовали Алешу. И, словно несомый ими, он очутился на краю крыльца перед волнующейся рябью смеющихся загорелых лиц.
      - Скажу "ура" большевицкому комитету! - выдохнул Кузьма Фомич и махнул шапкой.
      Народ слитно подхватил его крик, - стайки воробьев с шумом взвились из-под крыш и замельтешили над толпой.
      - Товарищи! - тоненько начал Алеша Маленький, весело глядя на бессмысленно хлопающего в ладошки, сияющего ребенка на руках у женщины на возу. - Товарищи! Дозвольте с первых слов передать вам, трудящимся крестьянам, красным повстанцам, гордости и силе нашей, братский привет от всех рабочих и от нашего подпольного комитета партии большевиков...
      Снова взвилась стайка угомонившихся было воробьев, и снова долго не умолкали крики и рукоплескания толпы.
      И, отдаваясь этой волне, словно бы убыстряя ход, но в то же время не спуская с рычага своей плотной, уверенной ручки, Алеша Маленький начал докладывать, все больше и больше овладевая вниманием толпы. Через некоторое время только щебет птиц, всплески кумачового полотнища над крыльцом да тонкий, веселый и страстный голосок Алеши звучали над притихшей толпой.