Рустам Ибрагимбеков
      Структура момента
      I
      И опять приснилось, что на каком-то многолюдном сборище -то ли в театре, то ли где-то на торжественном вечере - я оказался без брюк и все на меня уставились. Взгляды женщин смущали особенно, и это злило, - какая разница, кто над тобой смеется, мужчина или женщина? Что это меняет?
      Пряча голые ноги за нечто, одновременно похожее и на обыкновенный стол с ниспадающей до пола белой скатертью, и на мраморную плиту, я подумал о том, что в эту нелепую ситуацию попадаю уже не первый раз. И удивился тому, что, продолжая мучиться под взглядами людей, понимаю, что все происходящее со мной - сон. Это подействовало успокаивающе, брюки каким-то образом вновь оказались на мне, и насмешливое внимание окружающих отвлеклось...
      Проснувшись, я пошарил рукой по полу, нащупал рядом с тахтой ручные часы (старинный, голубого мрамора будильник на шкафу стоял боком, и разглядеть на нем цифры было трудно). Пока тянулся за часами, одеяло сбилось в сторону, и обнаружилось, что сплю в брюках; все остальное - рубашка, майка, носки, туфли - валялось на полу, а брюки почему-то были на мне...
      Поморщившись, я сердитым рывком поставил себя на ноги, переступил через гитару, гриф которой торчал из-под стола, открыл окно, несколькими взмахами рук обозначил утреннюю зарядку и быстро оделся...
      Грязное постельное белье было сложено в стенном шкафу; одежда, приготовленная для чистки, - два костюма и домашние вельветовые брюки - висела там же на вешалке. За рубашками пришлось идти в ванную, они лежали в эмалированном тазу под раковиной.
      Мягкий матерчатый чемодан в клетку набит до отказа. Один из пиджаков в него не поместился, пришлось набросить на плечи. Смахнув на ходу пыль с зеркала в прихожей, я спустился во двор.
      Мотор завелся сразу - одно из многих преимуществ весенне-летнего сезона, особенно ценное еще и потому, что за четырнадцать лет жизни в Москве мне так и не удалось привыкнуть к холоду.
      В прачечную я опоздал, начался обеденный перерыв. Когда это произошло, установить трудно, но однажды я что-то не успел, пропустил, прозевал и с тех пор будто выпал из налаженного кем-то другим жизненного ритма. И все происходит не в такт, то раньше, чем надо, то с опозданием... Иногда всего на несколько секунд. Девушка в черном сатиновом халатике, туго затянутом в талии, захлопнула дверь перед самым носом, пропустив какую-то толстую тетку, успевшую сунуться на мгновение раньше.
      Появилась необходимость куда-то деть этот неожиданно образовавшийся лишний час. Есть не хотелось, но рано или поздно все равно пришлось бы этим заняться, а в ресторане можно было прихватить что-нибудь вкусненькое для стариков; судки, по обыкновению, лежали рядом, на переднем сиденье.
      У входа в "Баку" толпились люди; с возвращением после ремонта на улицу Горького ресторан восстановил былую популярность.
      Пробившись к двери, уткнулся в небольшую продолговатую табличку вызывающе желтого цвета; текст на ней гласил, что сегодня (именно сегодня, в субботу, когда я решил заглянуть сюда!) ресторан начинает работать с двух часов дня вместо обычных двенадцати...
      До открытия оставался еще целый час (тот самый неожиданно образовавшийся); целесообразней всего было пересидеть его в машине, причем не здесь, у ресторана, а у дверей прачечной, чтобы успеть сдать белье даже в том случае, если девушке в черном халате вздумается открыть их всего на несколько минут...
      Судки, жалобно звякнув, вернулись на свое место на переднем сиденье. Следом полетел было и пиджак, все еще висевший на плечах, но тут я услышал свое имя: кто-то выкрикнул его подряд несколько раз с такой истошной радостью, что сразу стало ясно - кому-то я очень нужен. Окликни меня кто-нибудь так на озере или на реке, я бы ничуть не удивился, - наглотавшись воды и погружаясь на дно, и громче завопишь, увидев знакомого. Но здесь, в центре Москвы, средь бела дня этот крик ничего приятного не сулил. Насторожило и то, что имя прозвучало не в его обычном московском варианте - Эдик, а в том, старом, почти забытом, отцовско-материнском:
      -Этем!..Этем!..
      Алика я узнал сразу - сухое до твердости и все такое же легкое тело друга детства ударилось о грудь с почти деревянным стуком.
      -Твоя? - объятия наконец разомкнулись.
      Конечно же Алик не сомневался в ответе и спросил только для того, чтобы сделать мне приятное: из всех возможных жизненных побед для моих соотечественников одна из самых главных - приобретение автомобиля, жизни кладутся для ее достижения, что же говорить о бедном Алике, с восемнадцати лет сидящем за баранкой государственного грузовика?
      - Да, моя.
      - Молодец! - В радостном, как и следовало, голосе друга детства проскользнул еле уловимый грустный упрек, как же могло случиться, что о столь важном событии в моей жизни друзья ничего не знают?!
      Имело смысл, конечно, что-то придумать в свое оправдание, но не хотелось осложнять разговор. Еще теплилась надежда, что, может быть, удастся закончить его здесь же, на ходу.
      - Как поживаешь? Как ребята?
      - Спасибо. Все хорошо. Тебя часто вспоминаем. - В этих словах Алика тоже легко улавливалась мягкая, стеснительная, но довольно настойчивая укоризна; велика же была обида на меня, если даже добрейшее существо Алик решился сразу ее высказать!
      - Ты давно в Москве? - Я дал понять, что упреки принимаю, но предпочел бы поговорить о чем-нибудь другом.
      - Сегодня приехал.
      - Где остановился?
      Невозможно было не задать этот вопрос, даже понимая всю его неосторожность.
      - Пока нигде, - последовал ответ.
      - А где твои вещи?
      Алик замялся, его обветренное, смуглое до синевы лицо потемнело еще больше.
      - Я с грузом приехал. Своим ходом. Вещи в машине. - В чем-то ему было трудно признаться, но, видимо, очень хотелось.
      - Где машина?
      - Задержали.
      - ГАИ?
      - Да.
      - А что ты здесь делаешь?
      Щеки его достигли цвета зрелого баклажана - черного с сизоватым отливом. Конечно же не обедать он сюда приехал: до еды ли, когда права отняты вместе с грузом, перевезенным через всю страну?!
      - А куда мне пойти?! Кого я здесь знаю? Думал, земляка какого-нибудь встречу... - Отчаяние прорвалось наконец сквозь оболочку стеснительности; Алик горестно мотнул головой в сторону людей, толпящихся у входа в ресторан. - А тут одни иностранцы...
      О том, что никого в Москве не знает, Алик сказал не специально, не желая меня обидеть, конечно, но все равно прозвучало это малоприятно.
      - Как некуда пойти? - Удивление мое получилось довольно искренним. - А я? Где тебя задержали?
      - На Красной площади.
      - Где?
      - На Красной площади, - повторил Алик. - Там, где эта церковь с разноцветными куполами, чуть ниже...
      - А как ты туда попал?!
      - Хотел Царь-пушку посмотреть. Помнишь, в школе проходили?
      - И что?
      - Оставил там машину и пошел в Кремль. Выхожу - уже лейтенант меня ждет.
      - А что за груз у тебя?
      - Помидоры.
      - Документы в порядке?
      - Да.
      - Поехали...
      Лейтенант, молоденький, с необлетевшим серебристым пушком на щеках, сопротивлялся отчаянно:
      - А почему машина приписана к Комитету по физической культуре и спорту, а везет помидоры?
      - А какой груз указан в путевом листе? - Главное, во что бы то ни стало сохранить уверенный и чуть иронический тон.
      - Помидоры.
      - А маршрут какой?
      - Сангачаур Азербайджанской ССР - Ростов-на-Дону - Москва.
      - Что же вам еще надо? Все, как написано, - и груз, и маршрут.
      - А почему машина стоит в неположенном месте?
      - Вот это другое дело, - небольшие уступки противнику расслабляют его, тут вы совершенно правы. - А вежливая и чуть снисходительная усмешка вселяет в него сомнение в собственных возможностях. - Но это уже другой вопрос. А нам надо закончить с первым. Значит, документы у товарища в порядке - путевой лист, накладная и т.д.?
      - Вроде так... - лейтенант уже в который раз уставился в стершиеся на сгибах бумаги Алика и неуверенно зашевелил губами.
      - А что машина приписана к Спорткомитету, пусть вас не смущает. В Сангачауре находится гребная база.
      - Так он же не грибы везет.
      - Не грибная база, а гребная. От слова "гребля". И в начале лета машины этой базы, как и других учреждений города, мобилизуются на перевозку овощей. И товарищ приехал в Москву, чтобы ваша семья в июне месяце имела к столу свежие помидоры. Вам что, это не нравится? Вы против свежих помидоров?
      Лейтенант оторвался от своих бумаг и перевел взгляд на лацкан пиджака, все еще накинутого на мои плечи.
      - Это что за медаль? - спросил он уже почти дружелюбно, давая понять, что официальная часть беседы близится к концу.
      - Какая? - Тут только я заметил медаль, прицепленную к пиджаку. - Черт... забыл снять... - От мысли, что мог сдать пиджак в чистку, не сняв медали, прошиб пот.
      - Извините. - Лейтенант протянул руку и, перевернув двумя пальцами круглую позолоченную медаль, зашевелил губами. - Государственная премия СССР. Последние четыре буквы он произнес громко и невольно подтянулся.
      - Штрафовать будем или дырку колоть? - обратился он к Алику уже совсем по-свойски.
      Сошлись на штрафе; лейтенант долго выписывал квитанцию, от который Алик тщетно пытался отказаться...
      Разумней всего было, конечно, пристроить его в гостиницу или Дом колхозника, - в общем, туда, где остановились его попутчики, не один же он приехал в Москву с грузом... Посидеть, поговорить с ним очень хотелось, но жить он вполне мог бы со своими ребятами.
      - Ну, а теперь едем ко мне! - решительно сказал я. Мое предложение обрадовало его больше, чем возвращенные "права", он даже лицом посветлел.
      - А удобно?!
      - Что ты городишь?! Конечно, удобно! - Я укоризненно покачал головой.
      - Я с удовольствием... Спасибо... Но надо же груз отвезти. Ребята беспокоиться будут.
      - А сколько вас?
      - Четверо.
      Друзья его наверняка уже устроились в гостиницу, и, по всем соображениям, с ними ему было бы неплохо.
      - И учти, жить ты будешь у меня. - Тон мой отвергал всякие возражения.
      - Ну что ты, что ты?! - испуганно замахал он руками.
      - Никаких разговоров! Этого еще не хватало! Огромная квартира пустует, а ты по гостиницам будешь шляться?!
      Он просиял, как двоечник, которого вместо школы вдруг повели на цирковое представление... Но вот что с ним делать вечером? Странновато будет, если я потащу его с собой, странновато и никак не объяснимо...
      Пока я переодевался, он, ошарашенный и небесно-голубой "Волгой", и разговором с милиционером, и медалью, и размерами квартиры, и стенами ее, обитыми темными дубовыми панелями, и книжными шкафами с бесчисленным количеством книг, делился жизненными планами:
      - Больше откладывать нельзя. В конце концов, уже сорок скоро. Неудобно даже... У всех дети...
      - А она тебе нравится?
      Похоже, что Алик задумался об этом впервые.
      - Хорошая девушка. Двадцать пять лет, с высшим образованием. Во Дворце у нас работает. А твоя где?
      - Отдыхать уехали.
      - Без тебя?
      - Они здесь, недалеко. На даче.
      - Старшему уже сколько? Девять?
      - Восемь.
      - А младшему?
      - Шесть.
      - Скоро в школу пойдет. Ты молодец. Профессор уже, наверное?
      - Доктор наук.
      - Мне говорили... У нас все об этом знают... Ребята тоже хорошо устроились, но ты... - Алик не нашел слов, чтобы выразить одобрение. - А премию давно получил?!
      - Года два. Тема закрытая была, поэтому в газетах не писали.
      - У тебя голова всегда отлично работала. - Не поняв, что означает "закрытая тема", Алик огорченно вздохнул, но переспросить постеснялся.
      - Ты чего?
      - Нет, ничего... Я говорю, неудобно как-то... Может, мне не ходить с тобой?.. Погуляю где-нибудь, пока ты освободишься.
      - Опять начинаешь? - Если бы встреча с Ниной была попозже, то я успел бы пообедать с ним и на сегодня распрощаться, но бросить его так, сразу, буквально через несколько минут после того как вошли в дом, было невозможно. Она мой лучший друг, и все прекрасно поймет. Это Москва, дорогой мой. Здесь люди проще, прямее, без наших восточных сложностей и хитростей...
      - Не боишься, что жена узнает?
      - О чем?
      - Ну... про вашу... дружбу?
      - А что в этом плохого? Когда-то я был влюблен в нее... Очень давно... еще до женитьбы... И она меня очень любила... Потом вышла замуж за другого, а я женился... И теперь мы друзья... Ты не смущайся. Посидим вместе, поужинаем, побеседуем. Она нам не помешает. Должен же ты посмотреть, как москвичи живут...
      Надо было еще успеть заехать в аптеку за лекарствами для Азиза и посидеть у старика хотя бы минут десять. До встречи с Ниной оставалось меньше часа, но машин на улицах было меньше обычного, и при удобном стечении обстоятельств, пожалуй, можно было все успеть.
      - Слева - это СЭВ. Совет Экономической Взаимопомощи, а еще левее - новое здание Совета Министров РСФСР.
      Алик добросовестно вертел головой, стараясь увидеть все, что мелькало за окнами машины.
      - Я сейчас заскочу в одно место. Очень важный разговор. Минут на десять. Подождешь в машине?
      - Конечно.
      - А как ребята живут? Что ты ничего не рассказываешь?
      - Октай вернулся.
      - Вернулся все же? С Нелей?
      - Да.
      - И где живут?
      - У отца.
      - Все по-прежнему?
      - Да, только ругаются часто.
      - Понятно... Я поставлю машину здесь...
      Аптека осталась за углом; от нее дворами можно пройти к дому Азиза. Удобней было, конечно, остановиться прямо у входа в аптеку, но не хотелось, чтобы Алик узнал об Азизе, его болезни и появившемся после шестидесяти лет жизни в столице желании быть похороненным на родине. Хоть они и не были знакомы, история жизни Азиза могла огорчить Алика, а главное, навеет на грустные мысли, прямо противоположные всему тому, что я собирался внушить ему о себе и своей жизни в Москве...
      В очереди стояли всего три человека, лекарства были готовы, так что уже через несколько минут Азиз, морщась и кряхтя, проглотил первую ложку мутно-серой микстуры.
      На низеньком столике перед кроватью лежала закупоренная банка с вареньем и два лимона: видимо, кто-то уже навестил старика сегодня.
      - С работы были, - тихо, одними губами, произнес Азиз и попытался улыбнуться. Мышцы лица не очень слушались его, пергаментно-желтая кожа несколько раз слабо дернулась, приоткрыв на мгновение длинный, черный от старости клык.
      Под лимонами лежала выписка из приказа по шашлычной "Кавказ" - за безупречную многолетнюю работу гардеробщик шашлычной Исламов Азиз Агаевич награждался премией в размере месячного оклада.
      - Как вы себя чувствуете?
      Азиз сделал еще одну попытку улыбнуться.
      - Во сколько будет врач?
      - В четыре.
      - А что он вчера сказал?
      - Все то же самое.
      - Но выглядите вы значительно лучше... - Еще недавно круглое, налитое лицо старика спало, обмякло, как спущенный мяч; под вялыми складками кожи проступали неровности черепа, сильно углубились глазные впадины. - Вы ели?
      Послышался странный шум, в комнату заглянула соседка, взбивающая в тарелке что-то кремово-желтое.
      - Не ел он ничего.
      - Что же не накормили его?
      - Три раза заходила, просила, уговаривала, не слушает. Как ребенок... Вон все лежит на столе. Может, у вас получится?..
      Азиз готовился к каждому глотку, как к поднятию тяжести: тело напрягалось, на запавших висках проступали еле заметные мелкие капельки пота.
      Через тридцать пять минут надо было быть у "Фрунзенского" метро; Нина никогда не опаздывала, и хотя бы сегодня следовало приехать вовремя. Но нельзя же было оставить его голодным...
      С площади Восстания до начала Комсомольского проспекта удалось доехать за четыре минуты.
      Еще через три минуты были на месте, с опозданием больше чем на полчаса..
      Нина улыбалась, эффектный полосатый костюм в обтяжку выделял ее даже в нарядной вечерней толпе, снующей у входа в метро.
      - Ну слава богу. Я уже думала, что-то случилось... Кто это с тобой? - Она увидела в машине Алика.
      Объяснить так сразу, кто такой Алик, было не просто, еще сложней было сказать о том, что он проведет с нами весь вечер. Поэтому я начал с другого:
      - Извини, ради бога. Пришлось заехать в одно место - буквально вопрос жизни или смерти... И не успел купить цветы.
      - И опоздал на полчаса.
      - На полчаса?!
      Я знал, что опоздал на тридцать шесть минут, но огорчился так натурально, что Нина принялась меня успокаивать.
      - А кто это в машине? - переспросила она.
      - Ужас! - замотал я в отчаянии головой. - Просто не знаю, что делать!
      Стало ясно, что произошло нечто чрезвычайное.
      - Что случилось?
      - Кошмар! Безвыходная ситуация... Он только прилетел...
      - Откуда?
      - Мы учились в одном классе.
      - И что случилось?
      - Большие неприятности.
      - У тебя?
      - У него.
      Нина чуть успокоилась.
      - Он славный малый, - воспользовавшись моментом, я повел ее к машине,тихий как мышь...
      Нина остановилась.
      - Он что, будет с нами весь вечер?
      - Не мог же я его бросить одного в таком положении! Он будет молчать. Я обещаю. Слово пикнет - прогоним.
      Нина наконец все поняла.
      - Да пусть говорит. Но как хотелось сегодня побыть вдвоем.
      - А мне? - Для большей выразительности я остановился.
      - Ты меня любишь? - быстро спросила Нина.
      - Очень.
      - Так же, как прежде? - Она внимательно следила за выражением моего лица.
      - Еще сильней!
      - И ничего не изменилось?
      - Ничего.
      - Ни капельки?
      - Ни капельки.
      Она осталась довольна моими ответами, и необходимость провести вечер в обществе малознакомого Алика, выскочившего из машины и провинциально почтительно пожавшего протянутую ему руку, уже не казалась ей столь тягостной.
      - Алекпер, - торжественно представился Алик; по сравнению с высокой, плотной Ниной он был трогательно мал.
      - Ты о семье моей старайся не говорить, - шепнул я ему, закрыв за Ниной переднюю дверцу. Он вполне мог со свойственной ему наивностью спросить, как учится мой старший сын или живы ли родители жены, предложить тост за семью и огорошить Нину, справедливо убежденную в том, что я холостяк.
      В ресторан Дома кино, обычно самый легкодоступный из всех, расположенных в центре, нас долго не пускали из-за юбилея Батановского...
      Через весь зал действительно тянулся громадный П-образный стол, в этом мы убедились позже, когда удалось-таки преодолеть заслон из двух швейцаров и гардеробщицы. Батановский имел полное право занять весь ресторан: он был знаменитым киноартистом, и не будь с нами Алика, мы с Ниной, смирившись с неудачей, пошли бы пытать счастья где-нибудь еще. Но присутствие Алика, не сомневающегося в том, что мне в Москве все доступно, заставило меня действовать!..
      Оставив их внизу, я поднялся на третий этаж и нашел главного администратора. Замотанный приготовлениями к предстоящему банкету, он долго меня не понимал.
      - От какого Азиза? - Не глядя на меня, он заполнял какие-то счета.
      - Кеманчиста.
      - Что? - Оторвавшись на мгновение от бумаг, он с недоумением посмотрел на меня поверх очков.
      - Кеманча. Инструмент такой... Вы в "Арагви" работали?
      - Давно...
      Администратору на вид было лет пятьдесят, и непонятно, как он мог работать с Азизом в "Арагви" в послевоенные годы...
      Сколько же лет ему было тогда? Видимо, совсем мальчишкой начал он свою ресторанную деятельность. Или же Азиз, любящий похвалиться успехами своих бывших сослуживцев - один из них даже стал генералом, - что-то напутал...
      - Вас Володей зовут?
      - Да.
      - В "Арагви" работали?
      - Работал. Азиз... Музыкант, что ли?
      - Да..
      - А он жив еще?
      - Болеет очень.
      Моложавый Володя сочувственно вздохнул, продолжая коситься на счета.
      - Так что тебе надо?
      - Племянник его приехал из Баку. Азиз очень просил столик устроить.
      - Сколько вас?
      - Трое.
      - Банкет у меня, - расстроенно сказал Володя, -- сто пятьдесят человек... Юбилей Батановского.
      - Я знаю.
      - Приказано никого не пускать, даже кинематографистов. - Володя поморщился как от боли, вспомнив о приказе, и все же чувство коллегиальности взяло верх. - Ладно... Поднимайтесь... Я сейчас позвоню вниз... Азизу привет...
      Нам поставили столик у окна, и мы были единственными посетителями, не имеющими отношения к юбилею Батановского, на который собрался весь цвет советского кино.
      Алик был вне себя от счастья, он знал всех поименно, перечислял роли и даже был посвящен в довольно интимные подробности жизни многих присутствующих.
      - Зотова! Зотова! - Он возбужденно направлял наше внимание в нужном направлении. - В "Горячем цехе" снималась, Мухина первая жена, в прошлом году развелись...
      Нину его поведение поначалу веселило, потом ей захотелось поговорить о нас, и пришлось дать ему понять, что пора умерить свои восторги.
      -Я хочу выпить за тебя, мой дорогой, - сказала Нина с ласковой, чуть грустноватой нежностью. - Рыцарь ты мой! Какое все же счастье, что ты есть! Суметь, несмотря ни на что, сохранить, сберечь свое чувство - это такая редкость в наше время. Я так благодарна тебе? Четырнадцать лет! Поверить трудно, что такое возможно! За тебя, чудо мое!
      Ее нисколько не смущало присутствие Алика, который, правда, слушал ее краем уха; внимание его было отвлечено банкетом, набиравшим силу, как морской прибой после полуночи. И все же сама способность Нины говорить так свободно в присутствии малознакомого человека не могла не смутить его. А когда она сказала, что моя преданность ей приводит в восхищение всех, включая ее супруга Олега, он, порывшись для вида в карманах, встал и, извинившись, отправился в буфет якобы за спичками...
      Нина была в ударе, на нее в очередной раз напало желание (в этот день в общем-то оправданное) высказать все, что накопилось в ее благодарном сердце за многие годы нашего знакомства...
      -Ты даже не представляешь, какая ты прелесть! И что ты значишь для меня! Каждый раз, когда мне трудно, когда становится невыносимо, я думаю: а у меня есть его любовь! И я вновь обретаю опору в жизни. Честное слово! И еще думаю: какое счастье, что судьба нас свела! Ни у кого такого нет! Ни у кого!
      -Правда?
      -Правда.
      Когда вернулся Алик, я произнес тост за него, за нашу дружбу, а он присовокупил к сказанному несколько слов, адресованных Нине, но, как водится, обращенных ко мне.
      - Вы, я вижу, тоже очень дружите, - движением поднятого бокала он соединил нас,-и я вижу, что это чистая дружба, поэтому я хочу выпить и за Нину, как твоего друга, и чтобы она знала, что может на нас, твоих друзей, всегда рассчитывать и в хорошую, и в самую трудную минуту своей жизни.
      Нину очень тронули слова Алика, она предложила мне привести его к нам послезавтра на ужин.
      Это предложение, несомненно, было лишним, учитывая публику, которая должна была в этот день у них собраться, но отклонить eгo при Алике было не очень удобно, он мог решить, что я стесняюсь своих друзей. Хотя робкую попытку я все же сделал:
      - А это удобно?
      - Конечно,-удивилась Нина. - Попоешь немного. Гитару только не забудь.
      - А кто будет?
      - Я же тебе говорила.
      - Вот почему я и считаю, что не очень удобно, если мы придем...
      - Ерунда. Они очень неплохие ребята, я их всех хорошо знаю, будет весело...- Она повернулась к Алику:- Муж получил новую кафедру и решил собрать сотрудников по этому поводу. Отличные ребята...
      - Я ничего против не имею, но поскольку мы с Аликом никого не знаем... сделал я еще одну попытку.
      - Все равно ты обречен на знакомство с ними, - перебила меня Нина с улыбкой, - и чем раньше это произойдет, тем лучше...
      Алик был так благодарен за приглашение, что я не стал больше возражать...
      Вечер закончился тем, что Алик, подойдя к Батановскому, провозгласил тост от имени многотысячной армии почитателей его таланта в Азербайджане; они поцеловались и продолжали целоваться до самого закрытия ресторана.
      Алику было постелено в кабинете, но, получив возможность побыть со мной вдвоем (Нину завезли по дороге домой), он никак не хотел ложиться спать - еще очень долго продолжалось хождение по комнатам и обмен впечатлениями о прекрасно проведенном вечере.
      - Я сперва глазам не поверил. - Огромные трусы болтались на худых ногах Алика, как два черных пиратских флага в безветренную погоду. - Неужели сам Батановский! Даже потом не верил, когда ты подтвердил. Пока не поцеловались! Вот мужчина! Душа нараспашку!
      Он был счастлив, и я радовался за него, зная, что он запомнит этот вечер на всю жизнь. Хорошо, что я все же решился потащить его с нами. Нина в конце концов все поняла, зато он получил столько впечатлений.
      - Не думал, что артисты такие свойские ребята! - продолжал восторгаться Алик.
      - В этом-то и главная разница! Мне почему нравится здесь жить? - Я попытался довести его наблюдения до уровня обобщения. - У нас, если человек чего-нибудь добьется в жизни, то сразу начинает важничать. А здесь, кто бы он ни был, академик, министр, народный артист, если ты с ним дружишь, то на равных. Никогда не укажет тебе на твое место. Другая атмосфера... Ты сам убедился сегодня... Все просто... И люди интересные... Я очень доволен своей жизнью...
      -Еще бы! - Алик невольно окинул взглядом кабинет, заставленный шкафами с книгами.
      -Так и передай ребятам.
      -Они знают. Весь город знает.
      -И пусть не обижаются. Я обязательно приеду. Вы даже не представляете, как я соскучился по всем вам... Но пока не получается. Загружен страшно...
      -Хорошая женщина, - как бы в ответ на собственные мысли вдруг сказал Алик.
      -Kто? Нина?
      -Да. Красивая очень!
      Сам бы я о ней не заговорил, но раз уж она ему так понравилась, то я не удержался:
      - Я не хотел говорить... Но ты близкий мне человек. Не буду от тебя скрывать... Мы любим друг друга. Уже много лет...
      - Я понял сразу. - Алик чуть засмущался.
      - Четырнадцать лет уже. Сегодня как раз годовщина... не можем друг без друга...
      - А семья?
      - Семья? - Я усмехнулся. - А что семья?.. Все нормально...
      - У нее тоже?
      - Да...
      Пора было кончать этот разговор; он и так узнал достаточно, чтобы не заснуть до утра. Чувствовалось, что он хочет что-то еще спросить, но я не дал ему такой возможности.
      - Все! Пора спать! - Я направился в спальню. - Завтра у меня с утра уйма дел. Придется встать очень рано.
      Он послушно, как ребенок, поднялся со стула.
      - Видимо, я буду занят весь день, до самого вечера.
      - Ничего... Я с ребятами погуляю... Кремль хочу посмотреть...
      - А послезавтра пойдем в гости к Нине...
      - Да... Подарок надо какой-нибудь купить.
      - Купим, не беспокойся.
      Уже когда я засыпал, за дверью послышались неуверенные шаги. Потоптавшись у порога в спальню, Алик все же решился выяснить, настолько крепко я уснул.
      -Ты почему не спишь? - спросил я вежливо, но с неодобрением.
      - Извини, я забыл... - Дверь приоткрылась. Алик, не заходя в спальню, протянул мне что-то формой и размерами похожее на фотокарточку. - Это тебе...
      - Что это?
      - Пригласительный билет на свадьбу.
      - Спасибо. Что ты беспокоишься? Утром дал бы...
      Я приподнялся на локте и, мысленно выругав себя, все же предложил Алику войти: что поделаешь, так уж я, видимо, воспитан...
      Алик вошел в спальню, присел, в кресло и дал мне возможность налюбоваться пригласительным билетом, отпечатанным на глянцевой цветной фотобумаге.
      - На заказ сделал.
      - Красивый.
      Собравшись с духом, Алик приступил наконец к делу, из-за которого не мог уснуть.
      - Я прошу тебя... Очень прошу, - сказал он проникновенно, с чувством, и глаза его красиво увлажнились. - Ты должен приехать на свадьбу. Ради всего. Хоть на один день... Это судьба, что я тебя встретил... Возьми жену, детей и приезжай!..
      Что можно было сказать в ответ? Какие привести доводы, чтобы отказаться от поездки? И опять не нашлось ничего более убедительного, чем ссылка на занятость, на невозможность бросить работу даже на несколько дней. Конечно, хорошо бы махнуть туда ненадолго, увидеть всех и попытаться что-то сделать, чтобы не остаться в их памяти зазнавшимся выскочкой.
      Но ведь и вправду не было никакой возможности, не мог я туда поехать в моем нынешнем положении. И по мере того как я приводил довод за доводом, Алик все ниже опускал свою баклажанную голову, чтобы случайно не встретиться со мной взглядом.
      - Я сам очень хочу, Алик... давно мечтаю... Думаешь, я не понимаю, но никак не получается... То одно, то другое... А на твою свадьбу тел более. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Но по срокам -никак... Заграничная командировка... Международный конгресс. Понимаешь?
      Алик молча кивнул.
      - От меня ничего не зависит. Я постараюсь, конечно... Всякое бывает... Вдруг перенесут конгресс... или какие-нибудь международные осложнения... Мало ли что может быть!
      Алик исчез как-то тихо и незаметно, не произнеся больше ни слова...
      Ночью приснился тот же сои. Опять все таращили на меня глаза, потому что брюки исчезли с меня именно тот момент, когда я оказался в самом людном и ярко освещенном месте...
      Утром пришлось подняться рано, чтобы успеть перед работой покормить Азиза. Соседка сварила рисовую кашу, но старик не стал ее есть и ограничился стаканом чая.
      - Придется отправить вас в больницу, - припугнул я, чтобы он хоть немного поел; две недели его все уговаривали - и врач, и соседи, и я - лечь в больницу, но он наотрез отказывался: какой-то мистический страх у него был перед больницей, может быть, потому, что за всю жизнь он ни разу в нее не попадал.