Бедная Настя (№7) - Невозможное счастье

Итак, надо было решить, что делать с Сычихой… Мария Алексеевна встала с дивана и нервно заходила по гостиной, скрестив руки.

Волею судьбы в ее доме поселился враг, и по некоторому размышлению княгиня пришла к выводу, что решение Репнина привезти раненую Сычиху к ним в имение — это дар фортуны. Провидение само отдало эту ведьму в руки княгини и наделило властью распорядиться ее никчемной жизнью. Что там сказал доктор Штерн?.. Сычиха впала в забытье и не узнает никого вокруг себя? Превосходно! Да мало ли что способна сделать с собой слабоумная… Или еще проще — спала, спала и не проснулась… Конечно же! Как это просто — Сычиха должна уснуть… Вечным непробудным сном! Упокой Господь ее душу!..

Долгорукая вдруг почувствовала азарт охоты — она трепетала, словно гончая перед решающим прыжком. Сычиха должна умереть! И княгиня решительно направилась в комнату Татьяны.

Раненая лежала на подушках — бледная, с осунувшимся острым лицом. Долгорукая прислушалась — ей показалось, что в комнате еще кто-то есть, но потом она поняла — это бредила Сычиха. Она вымучивала горлом какие-то слова, словно грозила кому-то, обещая осуществление проклятья. Видеть и слышать это было для Долгорукой невыносимо — даже в бессознательном состоянии эта чертовка продолжала сеять раздор и пугала грядущим наказанием. Словно черный демон вселился в нее и теперь чревовещал — свободный от телесных оков и запретов христианского разума.

— Бог поймет, Бог простит, — едва слышно прошептала Долгорукая, оглядывая комнату в поисках подходящего для ее целей предмета.

Внезапно ее осенила мысль — княгиня подошла к изголовью кровати и, делая вид, что поправляет подушки, медленно вытянула из горки одну из них. Сычиха будто застонала, но потом снова погрузилась в тревожную пустоту и блаженным голосом стала звать кого-то.

— Корф! — поняла Долгорукая. — Она зовет этого подлеца, старого барона!

Что ж, усмехнулась княгиня, сейчас вы соединитесь, голубки, на веки вечные станете неразлучны! Долгорукая мягко взбила подушку в руках и нависла над Сычихой. Она примерялась упасть вместе с —подушкой, чтобы своим телом придавить ее к лицу раненой, как вдруг скрипнула дверь в комнату, и от порога раздался встревоженный, испуганный голос князя Петра:

— Маша! Что ты делаешь?!

— Я? — Долгорукая вздрогнула от неожиданности и застыла в неловкой позе с подушкой в руках. — Да вот… поправить хотела… Чтобы удобнее спалось.

— Ты пугаешь меня, Маша, — тихо сказал князь Петр, подходя ближе. — Ты становишься одержимой убийствами.

— Так вот какова твоя любовь? — спокойно усмехнулась Долгорукая, медленными движениями взбив подушку и заботливо подложив ее под упавшую с кровати руку Сычихи. — Ты столь сильно ненавидел меня за то, что я есть, жива и мешаю твоей связи с той девкой, что готов обвинить в чем угодно, лишь бы избавиться от меня?! Но нет — этому не бывать! Я не позволю тебе ни отправить меня в больницу, ни на каторгу! Я найду защиту от развратного и лживого мужа, бросившего жену и родных детей ради крепостной потаскушки!

— Маша! — воскликнул князь Петр. — Ты же все передергиваешь!

Нет! — Долгорукая повернулась к мужу и надменно уставилась ему в лицо. — Нет, это ты сию минуту обвинил меня в покушении! Ты прятался больше года по лесам, убеждая меня в том, что я убила тебя! Ты не заступился за свою жену, когда мерзавец Корф обвинил меня в отравлении твоего дружка, старого барона!

— Машенька! — растерялся князь Петр. — Побойся Бога! Разве не ты сама призналась в содеянном?!

— А что может доказать слабая, одинокая и беззащитная женщина, со всех сторон окруженная врагами и предателями?! — Долгорукая патетически всплеснула руками. — Да, я смолчала, оклеветанная подло и безвинно! Но это не дает тебе права подозревать в любом моем поступке злой умысел и обвинять огульно и жестоко!

— И я, по-твоему, не должен верить своим глазам?

А где были твои глаза, когда я изводилась от горя и вся исплакалась, униженная и преданная тобой?! С каким видом ты смотришь в лицо своим детям? Ты и сейчас еще считаешь, что имел право изменить мне, ибо я, видите ли, перестала быть прежней наивной дурочкой, которую ты убедил выйти за тебя замуж!

— Это просто невыносимо! — вскричал князь Петр и схватился за голову. — Ты сводишь меня с ума!

— Ум? — дьявольски расхохоталась Долгорукая. — Да ты потерял его, пока удовлетворял свою похоть, бегая по четвергам в свое укромное местечко в имении Корфов!

— Вон! — страшным шепотом велел жене князь Петр. — Уйди, Маша, прошу тебя! Иначе я за себя не отвечаю.

— Как скажешь, — покорно кивнула Долгорукая. — Но я всегда буду зеркалом твоей трусости и подлости! А ты никогда не сотрешь со своей семьи позор бесчестия, которое сам на него и навлек!

С этими словами Долгорукая с гордо поднятой головой вышла из комнаты Татьяны.

Князь Петр с ужасом смотрел ей вслед — его жена обладала каким-то мистическим даром убеждения, легко переворачивая очевидное и заставляя принимать на себя ей же адресованные обвинения. Князь Петр слабел, когда Мария вот так бросалась в атаку. Из княгини, наверное, мог получиться великий судья, адвокат или прокурор — в зависимости от того, чью сторону ее пригласили бы представлять. Ей не находилось равных в споре, ибо в ее исполнении он уже не был спором, а скорее — декларацией, обязательной к общей ратификации.

Вдруг Сычиха застонала, и князь Петр очнулся от своих невеселых мыслей. Он подошел к больной и склонился над ней, прислушиваясь. Похоже, раненая пришла в себя и пыталась понять, где она и что с нею происходит.

— Поберегите силы, — сердечно сказал ей князь Петр. — Вам необходим отдых, и — никаких переживаний.

— Пить, — слабым голосом одними губами прошептала Сычиха, — пить…

— Конечно, конечно, — князь Петр взял с комода подле кровати графин и налил воды в стакан, но потом взглянул в него на просвет и понял, что боится оказаться невольным убийцей — а вдруг Маша уже отравила воду?

Он виновато улыбнулся Сычихе и выбежал в коридор с криком:

— Есть кто живой?

На зов явилась Татьяна, и князь Петр велел ей срочно принести воды, но налить ее самостоятельно. Та непонимающе посмотрела на него, однако кивнула и отправилась выполнять. Пока Татьяна ходила за свежей водой, князь Петр вернулся к Сычихе и стал уговаривать поспать и забыть все дурное.

— А ты кто? — со странным выражением спросила Сычиха.

— Друг, — ответил князь и успокаивающе погладил ее по голове.

— Ты — добрый, — улыбнулась Сычиха, — только несчастный. Ты все ищешь ее, а она рядом. Совсем близко…

— Она? Кто — она?

— Я не помню, но знаю — та, кого ты не видел, жива.

— Господи, — догадался князь Петр, — ты о дочери моей, о Настеньке?

— Бедная Настя, бедная Настя…

— Не беспокойся, я найду ее, я обязательно ее найду! А вот и Таня, — князь Петр взял из рук Татьяны кувшин и чистый стакан, налил воды и поднес к губам Сычихи, осторожно приподняв ее голову над подушкой. — Пей, пей и поправляйся быстрее, блаженное ты создание…

Оставив Сычиху на попечении Татьяны, князь Петр вернулся в гостиную, где и застал жену — по обыкновению и в неизменной позе. Долгорукая неподвижно сидела на своем любимом диванчике — с выпрямленной спиной, уставившись в одну точку. Князь Петр замешкался при входе, так как еще не был до конца уверен в правильности принятого им решения, но в этот момент княгиня медленно повернула к нему голову, и ее ледяной взгляд неожиданно придал ему недостающей решимости.

— Маша, — холодным тоном обратился к жене князь Петр, — прошу тебя сейчас же следовать за мной.

— Но… — начала Долгорукая.

— Это не обсуждается! — прервал ее князь Петр. — Идем.

Княгиня нехотя поднялась со своего места и с видом агнца, отданного на заклание, последовала за мужем.

Войдя в спальную, князь Петр пропустил жену вперед, а потом снял с крючка на стене длинный, с головкой в виде льва, ключ от двери.

— Что это значит? — недовольным тоном спросила Долгорукая, заметив его движение. — Вы намерены запереть меня здесь? Я — пленница?

— Я считаю, что для всех нас будет лучше, если какое-то время вы посидите взаперти, — кивнул князь Петр.

— И это ваша благодарность за то, что я растила в ваше отсутствие наших детей, следила за хозяйством и оберегала вашу честь от досужих сплетен соседей?!

— Это всего лишь мера предосторожности. Вынужденная мера, ибо ваше поведение непредсказуемо.

— Хотите сказать, что делаете это ради моего блага? — с иронией осведомилась Долгорукая.

— Во имя нашего общего блага! Я беспокоюсь о вашем самочувствии, дорогая. И вместе с тем не хочу, чтобы ваше нездоровье обернулось для всей нашей семьи новыми бедами, — сухо ответил князь Петр.

— И я не могу оспаривать ваше решение?

— Вы можете говорить все, что вам заблагорассудится, но это не будет иметь совершенного никакого значения.

— Вы никогда прежде не были столь жестоки со мной!

— А вы прежде никого не убивали! И я не желаю, чтобы еще кто-нибудь пострадал от ваших рук.

— Вот как! — вспыхнула Долгорукая.

— Только так! — воскликнул князь Петр и вышел, заперев дверь на ключ.

Он понял, что не сумеет жить дальше, не открыв тайны рождения и исчезновения своей дочери. Но Сычиха ничем не могла ему сейчас помочь, и лишь Марфа знала те детали, что способны были прояснить все обстоятельства этого странного и запутанного дела.

Марфа, ах, Марфа… Князь Петр уже давно тяготился отношениями с ней. И не потому, что Марфа наскучила ему, — Долгорукий по природе был склонен к постоянству и не искал приключений на свою голову. Просто однажды он почувствовал, что любовь Марфы становится такой же обузой, в какую превратилась в свое время и любовь жены. Долгорукому нравились романтические посещения имения Корфа — тайна порождала азарт, а он, как известно, движет чувствами настоящего мужчины.

Князь был благодарен Марфе за спасение, но со временем ее опека превратилась в постоянный надзор за ним, а пребывание в заброшенном родовом имении стало напоминать тюремное заключение. И, прожив больше года с Марфой, князь Петр почувствовал, что тоскует по прежней жизни — по привычкам повседневного быта, по голосам детей и даже по бесконечному ворчанию Маши, которое издалека уже не казалось таким болезненным и раздражающим.

Но в силу природной склонности к меланхолии и из-за отсутствия стремления к резким переменам Долгорукий терпел свой новый образ жизни и даже находил в нем некоторую приятность. Жизнь в лесу избавляла его от мыслей о предстоящем объяснении с женой и всем светом. Князь Петр не любил быть в центре пересудов и сплетен, он довольствовался тем, что есть, и радовался, если возникали в его жизни мелкие радости. Прежде такой радостью было его нечаянное счастье с Марфой, а после выстрела жены все, что недавно было немилым, обрело ореол потерянного им рая.

И лишь появление Лизы нарушило эту иллюзорную идиллию. Князь Петр бросился домой с небывалым энтузиазмом — бежал от всегда грустной и покорной Марфы, как еще совсем недавно спасался в ее объятиях от неугомонной и капризной жены. Жизнь сделала еще один поворот, но ожидания лучшего не оправдались.

Вернувшись домой, князь Долгорукий попал из огня да в полымя. За то время, что его считали умершим, Мария успела разрушить их семью. В отчаянии она творила несусветное, и последствия устроенной ею вакханалии требовали его немедленного вмешательства во все дела и в судьбы детей. Князь Петр был настроен весьма решительно, но ошибки молодости продолжали тянуть его за собой. И новость о существовании дочери, потерянной или насильно от него отлученной, привела Долгорукого в смятение и заняла первое место в его мыслях и в его душе.

— Мне сказали, что ты отказываешься отвечать на вопросы? — участливо спросил князь Петр, входя в камеру, куда была помещена Марфа после того, как Корф препроводил ее в тюрьму.

Марфа, мраморно-бледная и тихая, сидела на деревянной скамье-лежанке и, напевая что-то, бесстрастно покачивалась из стороны в сторону. Вид ее был безумен, и это повергло Долгорукого в ужас. Посадив жену под домашний арест, он отправился в уезд, чтобы добиться от Марфы признания о том, что случилось с его дочерью. Но представшая перед ним картина ясно дала понять князю, что образ коварной разлучницы, которым он уже успел заменить в своем сердце воспоминания о доброй и ласковой Марфеньке, надуман под воздействием наговоров все той же Марии.

Эта новая Марфа внушала к себе жалость и вызывала сочувствие. И угрызения совести вновь овладели князем — он бросился перед бывшей возлюбленной на колени и принялся целовать ее холодные руки, безвольно лежавшие на сдвинутых и с силой прижатых друг к другу коленях. Долгорукого потрясла замороженность Марфы, и он стал растирать ее красивые руки, по одному согревая своим дыханием ее пальцы.

— Что это вы делаете, барин? — слабым голосом произнесла Марфа, будто не узнавая Долгорукого.

— Господи, Марфа, — растерялся князь Петр, — ты что, не признаешь меня?

— Отчего же не признаю? — равнодушно пожала плечами она. — Только чужие мы друг другу… К чему теперь все эти нежности?

— Это жестоко! Ты сама накликала на себя беду.

— А я и не ищу виноватых. Никто не заставлял меня верить в барскую любовь. Так — подразнило солнышко да из-за тучки не вышло.

— Я не предавал тебя, Марфа. И не я вложил нож в твою руку…

Обо мне речи нет — я за свои грехи отвечу, — прошептала она, и вдруг взгляд ее прояснился и потеплел. — Вот только трудно мне будет из-за решетки дочку свою украденную искать.

— Ты опять за свое?! Если станешь Марию обвинять…

— И впрямь говорят, муж и жена — одна сатана, — горько усмехнулась Марфа. — Господи, да откройте же вы глаза, князь! Ваша жена убедит кого угодно и в чем угодно. Не делайте из нее великомученицу! Она лживая, коварная и хладнокровная женщина.

— Все, довольно! Я не собираюсь обсуждать с тобой мою жену! — воскликнул князь Петр, за негодованием скрывая все возраставшее чувство вины перед несчастной женщиной.

— Хорошо, — кивнула она и отвернулась от него. — Как скажете, барин…

Если бы вы все знали, как измучили меня! — Долгорукий поднялся с колен и принялся нервно расхаживать по камере. — С того дня, как я вернулся в семью, сердце мое не знает ни минуты покоя.

— А ты покайся, барин, на душе сразу и полегчает.

Князь Петр с недоумением посмотрел на нее и покачал головой — эта Марфа была ему совершенно незнакома. Говорила спокойно и едко, и ее равнодушие к чужой судьбе ужасало.

— Скажи, неужели тебе совсем не жаль Сычиху? Она до сих пор в беспамятстве.

— Нечего было встревать.

— Но ты понимаешь, что если она умрет, тебе придется отправиться на каторгу?

— Мне все равно, что со мной будет, лишь бы знать, что девочка моя жива и здорова. Об этом молюсь денно и нощно, — Марфа достала из-под воротника скромного шерстяного платья цепочку, и князь Петр вздрогнул — рядом с крестиком висел на цепочке старинный перстень.

— Мой перстень… он до сих пор с тобой?

— Ты подарил мне его, как символ нашей любви, — несчастная женщина накрыла перстень ладонью, словно защищала.

— Верни мне его! — потребовал князь Петр.

— И ты еще обвиняешь меня в жестокости? Ведь ты же знаешь — отнимая перстень, ты отбираешь у меня последнее, что связывало нас.

— Он принадлежал моей матери и передается в нашей семье от поколения к поколению. Ему не место в тюрьме!

— Надо же, а я ведь только сейчас поняла — вы, барин, тоже крепостной. Однако освободиться никогда не сможете — ваше сословие вас от себя не отпустит.

— Ты обвиняешь меня в предрассудках? — смутился князь Петр.

Я говорю о том, что по вашей просьбе барон Корф дал мне вольную, но не избавил от любовной крепости. Вам же вольную от самого себя подписать некому.. Впрочем, вот, — Марфа сняла цепочку с шеи и, расстегнув замочек, сняла с цепочки перстень и протянула его Долгорукому. — Возьмите, но с условием — передайте его нашей дочери, Анастасии.

— Обещаю тебе, — расчувствовался князь Петр, — что найду ее и передам, но без твоей помощи мне будет трудно сделать это. Дай мне хотя бы какой-то намек, примету! Ты понимаешь, любая мелочь, любой пустяк может привести нас к цели.

После рождения Сычиха должна была завернуть ребеночка в одеяльце, на котором я вышила букву «А». Я думала — если родится девочка, назову Анастасией, а если мальчик — то Алексеем. Она, наверное, стала такая красивая… — Марфа на мгновение замолчала, а потом, быстро отдав князю перстень, вскричала: — О, Боже, Петр, я умоляю тебя — найди ее! Верни ее мне!

Долгорукий испугался. Казалось, еще немного — и Марфа набросится на него. Взор ее сверкал, лицо порозовело, волосы вмиг растрепались — ни дать, ни взять фурия! Князь Петр сжал ладонь, в которую Марфа положила памятный ему перстень, и бросился к выходу. Он с силой застучал по двери камеры. Охранник тут же открыл дверь и выпустил его.

В смятении князь Петр бросился к лестнице — и быстрее на улицу. Его тяготила не убогая и мрачноватая тюремная атмосфера, его душили эмоции. Но резкая боль в ноге на минуту сковала его, и он едва успел схватиться за скрипящие деревянные перила, такие же старые, как и само здание. Переведя дыхание, Долгорукий, припадая на больную ногу, заковылял и по ступенькам и, наконец, преодолел последний лестничный пролет и вышел. Князь Петр глубоко вдохнул морозный свежий воздух и, набрав горсть снега из сугроба при входе, с силой растер им лицо.

Он перед всеми оказался виноват, но кого он мог обвинить в своих бедах? Почему для него не был определен свыше .мальчик для битья, не отрицающий совершенного им преступления и покорно отсидевший назначенный ему наказанием срок?

Чем он, князь Петр Михайлович Долгорукий, вызвал негодование Господа? И почему страданий, перенесенные им, так и не стали искупительными, а порождали все новые и новые беды, преодолевать которые для него становилось все трудней и трудней?..

Долгорукий взывал к Небесам и не мог дождаться ответа. И тогда зарыдал, качаясь, добрел до кареты и попросил кучера измученным, хриплым голосом:

— Домой… Отвези меня, голубчик, домой, если знаешь, где он — дом мой…

* * *

— Ты бы отдохнула, Таня, — доброжелательно сказала Наташа.

Она пришла, чтобы заменить девушку у постели Сычихи.

Татьяна с благодарностью молча кивнула и поднялась со стула у кровати.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — Наташа пристально посмотрела на нее, и Татьяна смутилась под этим взглядом.

— Не беспокойтесь, барышня, я не доставлю вам хлопот.

— Однако ты кажешься мне встревоженной, — настаивала на своих сомнениях Наташа.

— Кто бы не разволновался, когда в доме такое, — покачала головой вдруг побледневшая Татьяна.

Да, конечно, столько всего случилось… Но, думаю, тебя надо освободить от лишних хлопот. Я поговорю с Андреем, чтобы тебе выделили отдельную комнату, пока эта женщина остается в доме, — покровительственным тоном сказала Наташа.

— Вы так заботитесь обо мне, барышня…

— Я уже говорила — я не враг тебе и твоему ребенку. И потом я уверена, что со временем ты поймешь: людям свойственно блуждать в темноте, но как бы ни был жизненный путь извилист и суров, он все равно выведет нас к свету. И каждый займет место, отведенное ему свыше.

— Я не претендую на Андрея Петровича, — хотела оправдаться Татьяна, но Наташа жестом остановила ее.

Нам нечего делить с тобой, и, надеюсь, мы обе это прекрасно понимаем. У тебя — своя дорога, наша же ведет нас с Андреем к алтарю. А сейчас — ступай, отдохни. Соня сказала, что ты можешь пока побыть у нее. И будь любезна — не пренебрегай сном и хорошо питайся, я не желаю, чтобы Андрей мог предположить в твоей бледности мою вину.

— Что вы, барышня! — стала возражать Татьяна, но Наташа улыбкой дала ей понять, что разговор окончен.

Татьяна присела в неглубоком поклоне и вышла из комнаты.

Она не знала, каким чувством Наташа уловила посетившие ее страхи. Очевидно, это любовь делала ее такой подозрительной и обостряла внимание. Татьяна и впрямь была не в себе — она только что случайно приоткрыла завесу страшной тайны и теперь места себе не находила от ужаса чужого откровения.

С тех пор, как князь Петр Михайлович уехал, Сычиха несколько раз впадала в забытье и бредила. Поначалу Татьяна принимала слова раненой за бессвязный поток воспоминаний, запрятанных в самую глубину ее сознания, но потом поняла — Сычиха снова и снова возвращалась к пропавшей дочери Долгорукого, рожденной Марфой. И вдруг Татьяне стало страшно — она ведь и сама не знала своих родителей, и лет ей было столько же, сколько и несчастной Насте, о которой шептала Сычиха. И воспитывал ее князь Петр вместе со своими детьми, словно она и не крепостная вовсе.

Так может, Сычиха права, и бедная Настя действительно все время живет рядом с ним, со своим отцом, а он и не знает об этом? А княгиня потому и свирепствует, что до правды — рукой подать? Но что же это тогда получается — они с Андреем Петровичем брат и сестра?!

Татьяна почувствовала легкое головокружение и тошноту. Она невольно схватилась рукой за плечо Сычихи, и та от прикосновения открыла глаза и ясным живым взором посмотрела на нее. Татьяна вздрогнула — Сычиха узнала ее!

— Это ты, Таня? — хриплым голосом сказала она. — Ты не бойся меня, ты крови бойся. Кровь вижу, родную кровь… Грех и наказание… Преступление и смерть…

— Да о чем ты? — всхлипнула испугавшаяся ее слов Татьяна.

Но колдунья словно и не приходила в себя — опять вмиг окаменела, глаза закрылись, сомкнулись губы.

— Сычиха, милая, ты чего же это — наговорила страхов и ушла? Ты зачем так со мной? Ты это почему? — Татьяна принялась трясти больную за плечи, обмахивать полотенцем — может, очнется. Но все оказалось тщетно — ведунья погрузилась в темноту, и вывести ее оттуда у Татьяны полномочий не было.

И тогда оцепенение нашло на нее — а что, если она и есть эта самая Настя?! И тогда их любовь с Андреем — страшный грех соединения родной крови? И ребенок, которого она ждет, — исчадие ада?! Нет, он мой! Он — хороший, я уже так люблю его — думала Татьяна, и слезы текли из ее глаз. Заслышав, что в комнату кто-то вошел, бедняга быстро украдкой утерла слезы и встретила вошедшую Наташу со светлой улыбкой — тихая и спокойная…

Татьяна вздохнула и поднялась наверх. Соня с радостью приняла ее у себя и велела отдыхать — самой ей почему-то не сиделось. Татьяна покачала головой — вы, мол, барышня, как будто влюблены? Соня зарделась — глупости! — и, погрозив Татьяне пальчиком, убежала к Лизе справиться о здоровье и пошептаться о важном. Служанка проводила ее ласковым взглядом и собралась прилечь, как в комнату вошел Андрей и с порога принялся смущенно извиняться.

— Таня, прости, что так вышло, — развел он руками, — я не думал, что займут твою комнату. Но мы поправим это — ты ни в чем не будешь нуждаться. Обещаю тебе!

— Андрей Петрович, что вы! Это слишком! — пряча глаза, сказала Татьяна. — Я ни о чем не прошу, я всем довольна, лишь бы Сычиха скорее поправилась.

— И все-таки я переживаю, — Андрей подошел к ней и хотел обнять, но она резко оттолкнула его.

— Не надо! — вскрикнула Татьяна. — Не прикасайтесь ко мне!

— Что такое? Почему? — растерялся Андрей. — Мне казалось, что мы договорились — ты больше не ревнуешь меня к Наташе, а я стану заботиться о малыше. Я хочу знать, как он там. Позволь мне послушать…

— Нет! Нет! Это нельзя, это неправильно, это грех!

— Да что с тобой?! Я — отец ребенка, я имею на это право, — Андрей, преодолевая сопротивление Татьяны, взял ее за руку и притянул к себе.

— Мы не должны были этого делать! Это грех! Кровный грех!

Татьяна, наконец, вырвалась из его объятий и отбежала к окну. Андрей непонимающе вздохнул.

— Да что с тобой такое? Объясни мне!

Татьяна умоляюще взглянула на него, но Андрей настаивал, и она заговорила.

— Бред какой-то! — воскликнул Андрей, выслушав ее. — Не верю, ни единому слову не верю! Это все нелепые фантазии! Ты не можешь быть Анастасией.

— Но Сычиха…

— Полусумасшедшая ведьма, которая лежит в горячке и бормочет что-то несусветное! Опомнись, Таня! Наша любовь — от Бога, иначе Всевышний не даровал бы нам ребеночка! И я люблю его, и все будут любить его, когда он появится на свет.

— Мне так страшно, Андрюша, — заплакала Татьяна.

— Ничего удивительного, это все твоя беременность виновата. Я спрашивал у доктора Штерна — он сказал, что у тебя обязательно появятся и страхи и фантазия разыграется. Доктор просил меня быть терпимым к разным странным проявлениям этого периода, так что перестань переживать, ты все равно меня не испугаешь.

— Но как же…

— Вытри слезы, — Андрей достал из кармана сюртука платок и ласковым движением приложил его к покрасневшим глазам и щекам Татьяны. — Даже не знаю, что с вами всеми делать. И, если честно, я уже начинаю эту неизвестную мне Настю ненавидеть. Ты второй человек в доме, вообразивший себя нашей пропавшей побочной сестрой. Если она, конечно, родилась.

— Прости меня, я, наверное, и впрямь умом помутилась, — виновато улыбнулась Татьяна.

— Не надо оправдываться, дай лучше, я спрошу у малыша — удобно ли ему там.

Андрей опустился перед ней на колени и прижался сначала губами, шепча что-то, а потом ухом к ее животу. Татьяна вздрогнула, но потом, зардевшись, позволила ему сделать это.

— Кажется, он меня толкнул, проказник! — хмыкнул Андрей.

— Что ты?! — растерялась Татьяна. — Рано еще!

— Нет, не рано! Это мое отцовское сердце говорит. Или ты думаешь, что только у матерей есть такое всеслышащее сердце? — шутливо парировал он.

Татьяна наклонилась поцеловать его в голову и вдруг вскрикнула — на пороге стояла бледная Наташа. Андрей, почувствовав ее напряжение, оглянулся и тут же вскочил с колен.

— Наташа… — начал объяснять он.

— Не стоит, Андрей, я видела достаточно, — дрогнувшим голосом сказала невеста. — Придавайтесь вашему родительскому счастью, я не стану вам мешать.

Татьяна закрыла лицо руками и опустилась на кровать — силы разом оставили ее. Андрей кинулся ей помочь, но спохватился, обреченно махнул рукой и бросился догонять Наташу.

— Родная, постой, ты делаешь поспешные выводы! — умоляющим тоном произнес он, застав Наташу в гостиной.

— Выводы уже давно пора сделать тебе, — покачала она головой. — Мне же надо набраться мужества и раз и навсегда сказать себе самой, что между нами ничего не может быть. У нас нет будущего, наши чувства были недолгими, наше решение о женитьбе — неосмотрительным..

— Но ты же обещала мне любить этого ребенка и смириться с тем, что он должен появиться на свет!

— Да, но я думала, что ты избавишь меня от необходимости созерцать сцены, подобные той, нечаянным свидетелем которой я только что стала!

— Вот именно — нечаянным! Если бы я знал, что ты придешь…

— Ах, так?! Ты собирался обманывать меня и тайно бегать в комнату служанки? А я должна была оставаться в счастливом неведении и верить, что мой муж не делит свою любовь ни с какой другой женщиной?

— Ты несправедлива ко мне! — вскричал Андрей.

— А ты — подлый лжец! — в голосе Наташи зазвенели слезы. — Ты опять предал меня!

— Наташа, твои обвинения переходят все границы, — обиженно сказал Андрей.

— В таком случае, считай, что я перешла свой Рубикон, и намерена сжечь все мосты!

Для чего ты пытаешься поругаться со мной? Кажется, я понимаю… Это близкое присутствие наследника делает тебя такой вспыльчивой. Ты готова использовать любую мелочь, чтобы все-таки порвать со мной, но при этом вину за наш разрыв переложить на меня.

— Так это я — коварная изменница?! Я завела роман на стороне и собираюсь родить незаконного ребенка?! Мило, мой друг, очень мило! Браво! Вы — настоящий сын своего семейства!

— При чем здесь моя семья? Я не позволю оскорблять никого из живущих в этом доме! Ни моих родных, ни даже слуг!

— А ты, однако, большой либерал!

— А ты — самодовольная и высокомерная фрейлина!

— Я ненавижу тебя! — закричала Наташа и зарыдала.

Господи! — Андрей вдруг понял, что натворил. Еще минута — и возвращение к прежним отношениям между ними станет невозможным. — Что же мы делаем с тобой, любимая?

Он стремительно подошел к плачущей Наташе и нежно обнял ее. Потом принялся целовать ее заплаканное лицо, руки.

— Прости меня! Я сам не свой… Все так глупо! В этом доме уже давно неспокойно, мне даже кажется, что над нашим родом витает какое-то проклятье. Ты даже не представляешь себе, насколько мы измучили друг друга: папенька — маменьку, маменька — Лизу, я — Татьяну. И тебя, вот видишь, втянуло в этот водоворот… Не отвергай меня, протяни руку, помоги выбраться из трясины! Наташа, ты же милая, славная, я так люблю тебя! На самом деле — только тебя! Прошу, нет — умоляю, останься со мной! Мы обвенчаемся и уедем в Петербург. Или лучше заграницу, и тогда уже никто не сможет помешать нам и нашей любви!

Пока он говорил — неожиданно пылко и убежденно, Наташа затихла и стояла, прижавшись к Андрею, словно сливаясь с ним. Наконец, она подняла на него посветлевшие глаза и прошептала:

— Да, да, да!

— Хорошо, — с облегчением улыбнулся Андрей и поцеловал ее в лоб.

— Вы позволите, Андрей Петрович? — в дверях гостиной появился Никита.

— Конечно, Никита, входи, — Андрей бросился к нему навстречу, точно к лучшему другу.

— Я к вам с просьбой, — вежливо склонил голову Никита. — Не откажите, отпустите Татьяну со мной. Барин, Владимир Иванович, сегодня предложили мне место управляющего. Они Карла Модестовича выгнали, а мне доверяют и жилье его во флигеле отдают.

Наташа вопросительно и с ожиданием его решения посмотрела на Андрея, и тот после короткого раздумья кивнул.

— Я согласен, но прежде мне надо переговорить с Татьяной, — сказал он и, заметив облачко, промелькнувшее на лице Наташи, добавил: — Это недолго. Я только хочу выполнить то, что должен сделать, как порядочный человек. Ожидайте меня здесь, я скоро вернусь. Верь мне, Наташа!

Он вернулся через десять минут — Наташа внимательно следила за стрелками напольных часов.