Из этого пункта позднее командующий, мог послать войска в любое место, где в них возникнет необходимость. 82-я и 101-я дивизии еще только выдвигались к фронту 18 декабря, когда обстановка на северном фасе выступа ухудшилась настолько, что генерал Брэдли дал указание двигавшейся впереди 82-й дивизии повернуть налево, а 101-й дивизии продолжать свой марш к первоначальному месту назначения - к Бастони. Части 101-й дивизии начали прибывать туда вечером 18 декабря. В течение ночи и дня 19 декабря, пока оборонявшиеся в этом районе изолированные группы наших войск вели боевые действия против немцев, эта дивизия готовилась защитить Бастонь. Утром 19 декабря, совещаясь в Вердене, мы еще не знали, окружена Бастонь или нет, однако сила и направление продвижения немцев в этом районе указывали на то, что это произойдет скоро.
      101-я дивизия перешла к круговой обороне. И хотя наступавшие немецкие танковые дивизии обошли город и повели наступление на северо-запад, эта дивизия продолжала сражаться с другими немецкими частями до тех пор, пока ее не деблокировали.
      Обстановка на северном фасе выступа в течение нескольких дней оставалась критической. Остатки 7-й бронетанковой дивизии и поддерживавшие ее части 21 декабря были отведены с занимаемых ими открытых позиций возле Сен-Вита после того, как за день до этого они выдержали ужасающую атаку превосходящих сил противника. В последующие дни на северном направлении продолжались ожесточенные бои. Как только Монтгомери был назначен командующим всеми войсками к северу от места немецкого вклинения, он тут же приступил к созданию группировки американских войск, чтобы позднее она возглавила контрнаступление на этом направлении.
      Для выполнения этой задачи был выбран 7-й корпус под командованием генерала Коллинса. Однако в течение нескольких дней по мере прибытия к Монтгомери дивизий этого корпуса их тут же вводили в бои, чтобы предотвратить продвижение противника на критически важных участках.
      Размах боев не снижался до 26 декабря, и из всех поступивших разведывательных донесений было ясно, что немцы собирались предпринять по меньшей мере еще одно крупное усилие, чтобы прорваться через нашу оборону в этом районе.
      На юге Брэдли начал свое контрнаступление утром 22 декабря. Его войска продвигались крайне медленно, и их маневр затруднялся из-за сильных снежных заносов. Первоначальный удар был нанесен силами 3-го корпуса в составе 4-й бронетанковой, 80-й и 26-й пехотных дивизий. Бои приобрели затяжной характер, который явно был не по душе генералу Паттону. Медленные темпы продвижения не давали каких-либо шансов на внезапный прорыв вражеской обороны. Генерал Паттон несколько раз звонил мне, чтобы выразить свое разочарование ходом боевых действий. На совещании в Вердене утром 19 декабря он намекал на быстрый успех и даже предсказывал, что войдет в Бастонь с ходу. Я отвечал ему, что до тех пор, пока его войска продвигаются, я вполне удовлетворен. Я ожидал, что из-за скверной погоды боевые действия развернутся именно так и что Паттон встретится только с оборонявшимися дивизиями немецкой 7-й армии.
      23 декабря погода неожиданно улучшилась, и у нас появилась возможность использовать авиацию над районами боевых действий. Начиная с этого дня испытанные в боях экипажи самолетов наших тактических ВВС стали вновь бомбить наиболее уязвимые места в немецкой системе линий коммуникаций, наносили удары по вражеским колоннам на дорогах, выискивали и докладывали нам о каждом значительном передвижении сил противника. Немцы, взятые в плен после начала действий авиации, с ужасом говорили о разрушениях, вызванных бомбардировкой союзников, и неизменно с горечью жаловались на беспомощность люфтваффе.
      26 декабря Паттону наконец удалось прорваться в Бастонь, но сделал он это на узком участке силами левого фланга, что обеспечивало нам очень ненадежную связь с осажденным гарнизоном. Однако после 26 декабря вокруг этого города развернулись действительно тяжелые бои как для самого гарнизона, так и для войск, прорвавшихся к нему на выручку.
      Я планировал выехать для встречи с Монтгомери 23 декабря, но добраться до него самолетом через тыловые районы все еще было рискованно, а езда по дорогам была медленной и ненадежной. Для меня было нежелательно оставлять свой штаб надолго. К счастью, радио- и телефонная связь как с Монтгомери, так и с Брэдли оставалась удовлетворительной, и я мог получать непрерывную информацию о положении на северном и южном участках фронта. Тем не менее я решил совершить ночную поездку по железной дороге до Брюсселя, чтобы встретиться там с Монтгомери, а затем после совещания немедленно вернуться назад. Поезд, на котором я собирался выехать в ночь на 26 декабря, был разбит во время воздушного налета, и мне пришлось задержаться до 27 декабря, пока в спешном порядке не приготовят новые вагоны.
      Эта поездка сильно осложнилась из-за больших опасений службы безопасности, что противник заслал в наш тыл специальных диверсантов с целью убить Монтгомери, Брэдли и меня, а также при возможности и других военачальников. Это известие было поразительным. До этого в течение нескольких месяцев я свободно разъезжал по всей Франции в сопровождении ординарца и адъютанта, которые обычно находились со мной в автомашине. Об этих намерениях врага мне доложил 20 декабря один очень возбужденный американский полковник, уве-рявший, что располагает полными и неопровержимыми доказательствами наличия такого плана у немцев. Он очень подробно обрисовал замысел противника, и его выводы подтвердили другие сотрудники службы безопасности. Хотя я и усомнился в достоверности версии относительно плана этих убийств, мне все же пришлось разместиться поближе к штабу. Я жил в городе Сен-Жермен в доме, который до этого занимал фон Рундштедт. Я считал, что немцы слишком остро нуждаются в людях, чтобы направить их в такой обширный район для поиска намеченных жертв, каждая из которых могла быть подменена подставной фигурой. Меня раздражала настойчивость секретной службы, требовавшей, чтобы я ограничил свободу своего передвижения, но я понял, что если не пойду навстречу их требованиям, то они просто привлекут еще больше людей для обеспечения моей безопасности.
      Поэтому я обещал выезжать из штаба только тогда, когда возникнет в этом необходимость, но при условии, что численность подразделений охраны будет максимально уменьшена, чтобы солдат можно было использовать на передовой, а не для того, чтобы они слонялись вокруг меня. Мне заявили, что период особой бдительности заканчивается 23 декабря, однако когда я выезжал в Брюссель 27 декабря, то обнаружил, что железнодорожная станция кишела служащими военной полиции и вооруженными часовыми. Я резко потребовал от офицеров службы безопасности объяснений по поводу такого использования людей, но они заверили меня, что просто собрали на станцию всех тех, кто обычно несет службу поблизости от станции. Тем не менее, когда мы отправились в путь, я обнаружил, что меня сопровождает целый взвод солдат. На каждой остановке - а они часто повторялись из-за снежных заносов - эти солдаты выскакивали из поезда и занимали боевое положение для охраны моего вагона.
      Я говорил командиру этого взвода, что считал бы чудом, если бы какому-нибудь тщеславному немецкому диверсанту удалось заранее установить, в каком поезде, в каком именно месте Европы и в какое точно время будет находиться намеченная им жертва. Я рекомендовал ему, чтобы он не выставлял солдат на страшный холод и держал их внутри поезда. В принципе он соглашался со мной, но на него так сильно воздействовали полученные им строжайшие приказы, что сомневаюсь, чтобы я избавил кого-либо из его людей от бесполезной и излишней работы.
      Был уже почти полдень 28 декабря, когда я наконец связался с Монтгомери. Дороги находились в таком скверном состоянии, что дальнейшая поездка на автомашине оказалась невозможной. Наш поезд был вынужден следовать длинным, кружным путем до самого Хасселта, где я и встретился с Монтгомери. Он подробно доложил мне о недавних наступательных действиях противника против нашей обороны на севере, показал положение основного резерва и сказал, что вновь начал сосредоточение корпуса Коллинса, который должен был возглавить наступление союзных войск с северного фаса выступа. Он намеревался наступать в направлении на Уффализ.
      На этом совещании мы еще не располагали достоверными данными, которые свидетельствовали бы о намерении немцев прекратить атаки на севере. Из имевшихся у Монтгомери данных - а эти данные были правильными, когда он их получил, - у него сложилось мнение, что немцы собираются предпринять по меньшей мере еще одно мощное наступление против северного оборонительного рубежа. Но он был уверен, что сорвет эти усилия противника, и хотел к этому времени подготовить резервы, чтобы бросить их в наступление по пятам отступающего противника. Этот план, разумеется, предусматривал использование самых лучших условий, при которых можно было бы нанести мощный контрудар; единственное затруднение здесь заключалось в том, что выбор времени такого контрудара зависел от действий противника. Мы с Монтгомери рассмотрели возможность того, что немцы могут вообще больше не предпринимать наступательных операций на севере, но он считал, что противник обязательно сделает еще одну попытку. Если немцы не возобновят атак, сказал Монтгомери, то он воспользуется этим временем для перегруппировки войск, их оснащения и усиления новыми подкреплениями. Основной задачей войск Монтгомери в этот момент будет обеспечение прочности нашей обороны на севере. Немцы все еще находились далеко на юге и не могли пока нанести нам серьезного удара. Единственное, чего нам следовало опасаться, - это непосредственного прорыва нашей обороны вражескими войсками. Мы договорились, что если со стороны немцев не будут предприняты никакие активные усилия, то Монтгомери начнет свое наступление утром 3 января.
      В конечном счете на северном направлении противник больше не предпринимал серьезных наступательных действий, поскольку он изменил планы и сосредоточил усилия в районе Бастони. Союзные войска на северном фасе выступа воспользовались этой передышкой, чтобы подготовиться к контрудару, и утром 3 января перешли в наступление согласно плану, принятому на совещании 28 декабря.
      Я вернулся в свой штаб 29 декабря. К этому времени сотрудники службы безопасности начали считать, что их опасения относительно замышляемых противником убийств оказались сильно преувеличенными. Хотя они и продолжали еще соблюдать повышенные меры предосторожности вокруг моей персоны, теперь, по крайней мере, я мог выезжать из штаб-квартиры без целого отделения военной полиции, сопровождавшей меня на джипах и разведывательных автомашинах.
      26 декабря Паттон пробил очень узкий коридор к окруженному в Бастони гарнизону, а на севере только что была отбита отчаянная атака, которая оказалась последним крупным усилием противника на этом фланге наших войск. К этому времени Бастонь превратилась в серьезную занозу для немецкого верховного командования. Пока этот город оставался в наших руках, ширина немецкого прорыва на запад ограничивалась узким проходом между Бастонью на юге и Ставло на севере. По этой горловине проходила только одна стоящая дорога с востока на запад. 26 декабря немцы начали сосредоточение крупных сил, чтобы нанести удар по Бастони. Они перебросили в этот район войска с северного направления и доставили дополнительные силы из тыловых районов.
      Между тем мы передвинули сюда 11-ю бронетанковую и 17-ю воздушно-десантную дивизии, которые вместе с 87-й дивизией были размещены поблизости от реки Маас на позициях, откуда их легко можно было перебросить в любом направлении. Мы надеялись, что в силу продолжавшихся немецких атак на севере в период между 20 и 26 декабря наши новые соединения, возможно, принесут наибольшую пользу, если их использовать на этом фланге. Однако 27 декабря стало ясно, что теперь немцы направляли главные усилия против Бастони, и 28 декабря я передал эти новые дивизии в распоряжение Брэдли. 11-я и 87-я дивизии были выделены для поддержки войск Паттона на левом фланге чуть западнее Бастони, однако дороги настолько обледенели и покрылись снежными наносами, что эти дивизии не смогли сделать чего-либо существенного. К концу месяца 8-й корпус Миддлтона был полностью восстановлен и вновь повел наступательные бои в направлении на Бастонь. Немцы упорно наступали с севера на район Бастони и не прекращали атак до вечера 3 января.
      Несмотря на развернувшиеся в декабре оборонительные бои, мы не переставали разрабатывать планы по возобновлению нашего общего наступления. 31 декабря я направил Монтгомери и Брэдли краткую записку, в которой рассматривались все операции на период, пока мы не достигнем Рейна по всему фронту от Бонна и далее на север.
      В ходе Арденнского сражения немцы стали предпринимать отвлекающие удары в Эльзасе. Они осуществлялись некрупными силами, но поскольку мы сами были ослаблены в этом районе, то нужно было внимательно следить за складывавшейся там обстановкой. Я предупредил Деверса, чтобы он ни при каких обстоятельствах не позволил противнику отрезать и окружить какие-либо наши соединения.
      Французы продолжали беспокоиться по поводу безопасности Страсбурга. Де Голль 3 января прибыл ко мне. Я объяснил ему обстановку, и он согласился, что мой план по экономному использованию войск в этом районе был правильным с военной точки зрения. Однако он отметил, что еще со времен войны 1870 года Страсбург оставался символом стойкости французского народа; он считал, что даже временная его потеря может привести к глубокому национальному огорчению и, вероятно, к открытому мятежу. Он был очень серьезен в этом вопросе и заявил, что в крайнем случае было бы лучше расположить все французские силы вокруг Страсбурга, даже рискуя потерять целую французскую армию, чем оставлять город без боя. Он привез с собой письмо, в котором говорилось, что ему придется действовать самостоятельно, если я не выделю войска для обороны Страсбурга. Я напомнил ему, что французская армия не получит ни боеприпасов, ни продовольствия, ни прочего боевого обеспечения, если она не будет подчиняться моим приказам, а затем сдержанно сказал ему, что если бы французы в свое время ликвидировали "кольмарский котел", то и не возникла бы нынешняя ситуация.
      На первый взгляд, доводы де Голля, казалось, основывались на политических соображениях, но фактически они проистекали скорее из эмоций, чем из логики и здравого смысла. Однако для меня этот вопрос приобрел чисто военное значение, поскольку дело касалось возможного воздействия на наши линии связи и снабжения, которые шли через всю Францию в двух направлениях. Неспокойствие, беспорядки или мятеж в районах, где проходят линии коммуникаций, привели бы к нашему поражению на фронте. К тому же, когда происходила эта беседа с де Голлем, кризис в Арденнах уже миновал. Теперь уже мы наступали на арденнском выступе, и, стараясь направить 12-й группе армий все силы, какие мы могли взять из других мест, я стремился уже обеспечить полную победу, а не предотвратить наше поражение. Решив внести некоторые поправки в свои приказы генералу Деверсу, я сказал генералу де Голлю, что немедленно дам указание Деверсу отойти только на северном участке его обороны и сосредоточить основные силы в центре, чтобы прочно прикрыть Страсбург. Никаких других частей не будет изъято из 6-й группы армий. Де Голль с большим удовлетворением воспринял это решение и ушел в хорошем настроении, выразив беспредельную веру в мои военные способности.
      Когда де Голль пришел ко мне, в нашем штабе случайно оказался Черчилль. Пока я говорил с де Голлем, английский премьер-министр не проронил ни слова. После, того как де Голль ушел, он заметил: "Я думаю, что вы поступили разумно и должным образом".
      В ходе боев в Арденнах немецкая авиация пыталась действовать в более широких масштабах, чем в первые дни кампании. 1 января она совершила самый мощный налет за многие последние месяцы. Основными объектами ее бомбардировки были аэродромы союзников, находившиеся как вблизи от арденнского выступа, так и к северу от него. В течение дня немцы уничтожили много наших самолетов, в основном на земле. Наши истребители реагировали решительно на действия люфтваффе, и хотя мы понесли весьма тяжелый, частично неоправданный урон, противник поплатился почти половиной из участвовавших в налетах самолетов.
      Спустя два дня, 3 января, 1-я армия, головную колонну которой составлял 7-й корпус, перешла в наступление на северном фасе арденнского выступа, и исчезла всякая опасность, созданная в свое время крупным наступлением немцев. Начиная с этого момента весь вопрос сводился уже к тому, сумеем ли мы достаточно эффективно прорваться через вражескую оборону и преодолеть снежные заносы в Арденнах, чтобы захватить или уничтожить значительные группировки сил противника, привлеченных к наступлению в Арденнах.
      На обоих флангах мы продолжали наступать в направлении на Уффализ, где наши войска соединились 16 января. Однако продвижение было настолько медленным, а сопротивление противника настолько упорным, что основная масса вражеских сил к западу от места соединения наших наступавших армий сумела отойти на восток. По достижении Уффализа обе наши армии повернули на восток чтобы гнать немцев за пределы тех рубежей, которые они занимали до своего наступления в Арденнах. В это время 1-я армия вновь перешла под командование генерала Брэдли. Американскую 9-ю армию на левом фланге американских войск я временно переподчинил 21-й группе армий в соответствии с разрабатываемым нами планом форсирования реки Рур и наступления по сходящимся направлениям к Рейну с целью его форсирования на северном участке фронта. Я надеялся осуществить это наступление к 8-10 февраля, а поскольку войска Монтгомери были все еще растянуты перед подступами к Антверпену, то единственное, что я мог сделать, это выделить для обеспечения такого наступления три армии, включая американскую 9-ю армию.
      В Арденнском сражении обе стороны понесли значительный урон. По сведениям наших командующих, за месяц боевых действий с 16 декабря по 16 января потери противника составили 120 тыс. человек. После войны немецкие генералы признали, что их потери в этом сражении составили около 90 тыс. человек, но наша оценка оказалась довольно точной. Противник понес серьезные потери и в боевой технике. В то время, по нашим подсчетам, он потерял до 600 танков и штурмовых орудий, 1,6 тыс. самолетов и 6 тыс. машин. В Арденнском сражении наши сухопутные войска впервые на поле боя использовали снаряды с неконтактным взрывателем. Это новшество в огромной степени повысило эффективность нашей артиллерии.
      Наши потери были очень большими, но самый большой урон понесла 106-я пехотная дивизия, которая оказалась на неподготовленных позициях к моменту немецкого .наступления. Многие ее подразделения оказались отрезанными и попали в плен. Почти такие же потери понесла 28-я дивизия, а 7-я бронетанковая дивизия понесла серьезный урон во время мужественной обороны Сен-Вита. В целом наши потери составили 77 тыс. человек, из них около 8 тыс. убитыми, 48 тыс. ранеными и 21 тыс. пленными или пропавшими без вести. Мы потеряли 733 танка и самоходных противотанковых орудия.
      В ходе запланированного на 8-10 февраля наступления мы должны были нанести серию первых ударов и завершить разгром немцев к западу от Рейна. Я хотел как можно скорее перейти в общее наступление, так как был убежден, что в Арденнском сражении противник использовал все оставшиеся у него резервы. Я рассчитывал, что теперь мы встретим сильно ослабленное сопротивление противника из-за понесенных им больших потерь и из-за того, что его войска наверняка охватят уныние и чувство безнадежности. Более того, и это было очень важно, 12 января русские начали давно ожидаемое мощное зимнее наступление. Мы уже получили сообщения об их больших успехах, и было очевидно, что чем скорее мы начнем наступление, тем вероятнее, что немцы не сумеют вновь укрепить западный фронт в своих усилиях избежать поражения.
      Глава 19. Переправа через Рейн
      В течение всего Арденнского сражения мы не прекращали разработку планов по проведению заключительных наступательных операций. Эти операции мы намеревались продолжать непрерывно, до полного разгрома Германии. Их планировалось осуществить в три этапа, начиная с серии ударов по всему фронту с целью уничтожить все немецкие войска к западу от Рейна. Следующая фаза боевых действий охватывала форсирование Рейна и захват крупных плацдармов на восточном берегу. После этого мы намеревались предпринять заключительные наступательные операции, в итоге которых, по нашему убеждению, мы выйдем в центр Германии и уничтожим там оставшиеся силы немцев.
      На этом последнем этапе наступательных действий нам предстояло встретиться с частями Красной Армии, идущей с востока, и установить более четкую координацию своих действий с действиями русских. В ходе предыдущих кампаний Объединенный англо-американский штаб информировал нас об общих намерениях советских войск и этим обеспечивалась достаточная координация действий, пока одна зона боевых действий отделялась от другой достаточно большим расстоянием. Однако теперь настала пора обмениваться информацией относительно конкретных планов операций, их целей и времени осуществления.
      В начале января 1945 года с одобрения Объединенного англо-американского штаба я направил в Москву главного маршала авиации Теддера. Ему предстояло договориться по конкретным вопросам координации наших действий. Его сопровождали генерал-майор Гарольд Балл и бригадный генерал Беттс, толковые американские офицеры из штаба верховного командования союзных экспедиционных сил. Теддер получил полномочия передать русскому военному руководству полную информацию относительно наших планов на конец зимы и весну, а также получить аналогичную информацию относительно планов русских.
      Нам уже было известно, что русские готовились в ближайшее время начать наступление в западном направлении с исходных рубежей вокруг Варшавы. Мы знали, что они сосредоточили войска для наступления в начале года, но ввиду плохих условий местно2сти и особенно из-за густых туманов и облачности, мешавших использованию авиации, откладывали наступление до установления более благоприятных погодных условий. Через Объединенный англо-американский штаб мы узнали, что, даже если погодные условия не улучшатся, наступление русских начнется не позднее 15 января. Оно началось 12 января и успешно развивалось.
      Главный маршал авиации Теддер и его коллеги прибыли в Москву, когда это наступление уже началось. Генералиссимус Сталин и советские военные руководители приняли их с исключительным радушием. Последовал исчерпывающий обмен информацией относительно будущих планов. Генералиссимус информировал нашу миссию о том, что, даже если их нынешнее наступление не достигнет намеченных целей, русские проведут серию непрерывных операций, которые, по крайней мере, не позволят немцам произвести переброску подкреплений на западный фронт за счет снятия частей с русского фронта.
      Этот непосредственный контакт привел к тому, что Объединенный англо-американский штаб разрешил мне поддерживать прямую связь с Москвой по вопросам, имевшим чисто военный характер. Позднее в ходе кампании моя интерпретация этих полномочий резко оспаривалась премьер-министром Черчиллем, и это только подтверждало старую истину, что невозможно полностью отделить политику от военной деятельности. В современной войне потребность во взаимодействии между двумя дружественными армиями, наступающими по сходящимся направлениям к общей цели, более острая, чем была в те времена, когда бои велись только на суше, на небольшом пространстве, глубина которого определялась дальностью огня стрелкового оружия и полевых орудий. Сегодня истребители-бомбардировщики, поддерживающие наступающие войска, постоянно носятся над противником, иногда углубляясь на сотни миль в его тылы. Их задача - поиск и уничтожение вражеских штабов, складов, баз снабжения, мостов и резервов. Еще задолго до того, как две дружественные армии установят контакт между собой, возникает сложная проблема координации действий для предотвращения несчастных случаев и недоразумений между союзническими армиями, разделенными пространством.
      Распознавание своих или вражеских сил на поле боя всегда было нелегким делом. В нашей собственной войне между штатами, когда одна сторона была одета в голубую форму, другая - в серую, не раз происходили острые схватки между частями одной и той же армии. В современной войне, когда цвет военной формы во всех армиях устанавливается с расчетом маскировки под окружающую местность, когда на поле боя не увидишь массовых построений войск, как в девятнадцатом столетии, и когда скорость самолетов и машин позволяет наблюдателям производить только мимолетный обзор местности, где замаскировались войска, эта проблема еще больше усложнилась. По мере сближения наших наступающих армий эти вопросы требовали все более детального согласования. Однако в январе 1945 года нам нужно было знать главным образом время и направление следующего наступления русских и разработать основы, которые в будущем позволили бы осуществить сотрудничество на поле боя.
      К началу 1945 года результаты нашего авиационного наступления на Германию начали катастрофически сказываться на ее экономике. В итоге значительного продвижения наших войск в Европе была нарушена вражеская система противовоздушной обороны и оповещения, заняты многие районы, в частности с западноевропейскими портами, в которых до этого базировались немецкие подводные лодки, отвлекавшие большие силы нашей бомбардировочной авиации от нанесения ударов по объектам внутри Германии. Другим преимуществом, которым теперь пользовались стратегические бомбардировщики, являлось более надежное их прикрытие истребителями сопровождения. Группы истребителей можно было размещать на передовых аэродромах недалеко от Рейна, и, несмотря на сравнительно небольшой радиус действия этих самолетов, они были в состоянии сопровождать бомбардировщики почти до любой цели на территории держав "оси".
      К этому времени авиация добилась больших успехов в уничтожении топливных резервов противника, которые на протяжении многих месяцев оставались главным объектом ударов стратегической авиации. По мере нарастания интенсивности этих бомбардировок у противника возник кризис в транспортной системе на всех фазах его военных усилий. Этот кризис имел определенное влияние на ход боевых действий на суше. Немцам становилось все труднее подвозить на фронт резервы и предметы боевого обеспечения, в то время как их действующие войска постоянно попадали в затруднительное положение из-за нехватки горючего для машин. Аналогичное положение создалось и в немецкой авиации, где обучение новых пилотов приходилось резко сокращать из-за недостатка бензина.
      В ходе длительных зимних боев наша разведка стала приносить нам тревожные сведения о том, что немцы добились большого прогресса в разработке реактивных самолетов. Наши авиационные командиры считали, что если противнику удастся ввести в строй эти самолеты в значительном количестве, то он быстро начнет наносить невосполнимые потери союзной бомбардировочной авиации, оперирующей над Германией. В Соединенных Штатах и Англии тоже успешно шли работы по созданию реактивных самолетов, но эти страны еще не продвинулись в этом вопросе настолько, чтобы можно было рассчитывать на эскадрильи таких самолетов ко времени весенней кампании.
      У нас оставался только один возможный выход из такого положения посредством бомбардировок попытаться замедлить производство противником этого нового оружия. Нам было известно, что для использования реактивных самолетов требуются более удлиненные взлетно-посадочные полосы. Где бы нами ни был обнаружен немецкий аэродром с такой полосой, он подвергался систематически повторяющимся бомбардировкам. Кроме того, воздушные удары наносились по каждому объекту, где, по нашему мнению, изготовлялись реактивные самолеты. Это в известной мере отвлекало бомбардировочную авиацию от главной цели союзников - уничтожения резервов топлива у противника. Однако к январю 1945 года мы располагали уже такой воздушной мощью, что могли позволить себе это без существенного ущерба для решения основной задачи. Бомбардировочные операции с целью воспрепятствовать производству противником реактивных самолетов имели, по меньшей мере, только частичный успех, поскольку немцам так и не удалось использовать новые самолеты в достаточном количестве, чтобы нанести нам материальный ущерб.
      Сведения по всем этим вопросам собирались нашей разведывательной службой, которая ежедневно представляла мне свои расчеты и выводы. В них подчеркивались нараставшие трудности, испытываемые военной машиной Германии, что давало мне и всем моим коллегам основание полагать, что еще одна крупная кампания, проведенная решительно и на широком фронте, явится смертельным ударом для гитлеровской Германии.
      Однако среди некоторых высших военных руководителей Англии я встретил значительную и, к моему удивлению, неожиданную оппозицию этому плану.
      Взаимоотношения, которых придерживался американский комитет начальников штабов со своими командующими на фронтах, существенно отличались от тех взаимоотношений, какие поддерживались между аналогичными инстанциями в системе английских вооруженных сил. Американская доктрина всегда сводилась к тому, чтобы поставить командующему на ТВД задачу, дать ему соответствующие силы и средства и затем как можно меньше вмешиваться в осуществление его планов. При этом исходили из того, что командующему на месте лучше знать обстановку, чем тем, кто находится за многие тысячи миль от района боевых действий, и что если результаты, достигнутые командующим на месте, окажутся неудовлетворительными, то правильнее будет не советовать ему, не наставлять и не ставить его в затруднительное положение, а заменить его другим человеком.
      Английский комитет начальников штабов в Лондоне, наоборот, на протяжении всей войны поддерживал ежедневные контакты со своими командующими на фронтах и требовал постоянной и детальной информации о наличных силах, планах и обстановке. Этот порядок, возможно, был обоснован разумными соображениями, о которых я ничего не знал, но он каждый раз шокировал меня, воспитанного в духе американских военных традиций, когда я узнавал, что английский комитет начальников штабов регулярно требует от своих командующих на фронте представить информацию относительно тактических планов. Например, от английского командующего требовали ежедневно направлять в Лондон донесение с освещением таких данных, какие в нашей системе только в исключительных случаях идут выше штаба армии.