Я не знал, что и сказать, и уж собирался было толком расспросить; но в эту минуту к ней подошел господин Леонгард, и они о чем-то тихо заговорили. "Нет, нет, -- молвил он,--ему надо поскорее все рассказать, иначе снова произойдет неразбериха".
      "Господин смотритель, -- проговорил он, обращаясь ко мне, -- у нас сейчас, правда, немного времени, однако, сделай милость, дай волю своему удивлению теперь же, дабы после, на людях, не расспрашивать, не изумляться и не покачивать головой, не ворошить того, что было, и не пускаться в новые догадки и вымыслы". Сказав это, он отвел меня в кустарник, а барышня принялась помахивать хлыстиком, оброненным прекрасной госпожой; кудри падали ей на лицо, но и сквозь них я видел, как она покраснела до корня волос. "Итак, -- молвил господин Леонгард, -- мадемуазель Флора, которая сейчас делает вид, будто ничего не знает обо всей истории,-- впопыхах отдала свое сердечко некоему человеку. Тут выступает на сцену другой и с барабанным боем, фанфарами и пышными монологами кладет к ее ногам свое сердце, требуя от нее взамен того же. Однако сердце ее уже находится у некоего человека, и этот некто не желает получать обратно свое сердце и вместе с тем не желает возвращать и сердца Флоры. Подымается всеобщий шум -- но ты, верно, никогда не читал романов?" Я должен был сказать, что нет. "Ну, зато ты сам был действующим лицом в настоящем романе. Короче говоря: с сердцами произошла такая путаница, что тот некто, то есть я -- должен был самолично вмешаться в это дело. И вот, в одну теплую летнюю ночь сел я на коня, посадил барышню под видом юного итальянского художника Гвидо на другого, и мы помчались на юг, дабы укрыть ее в Италии, в одном из моих уединенных замков, покуда не стихнет шум из-за сердец. Однако за нами следили, и в пути напали на наш след; с балкона в итальянской гостинице, перед которым ты так бесподобно спал на часах, Флора вдруг увидала наших преследователей".-- "Стало быть, горбатый синьор?.." -- "Оказался шпионом. Поэтому мы решили укрыться в лесу, предоставив тебе продолжать путь одному. Это ввело в заблуждение наших преследователей, а вдобавок и моих слуг в горном замке, которые с часу на час поджидали переодетую Флору; они-то и приняли тебя за нее, проявив больше усердия, нежели проницательности. Даже и здесь, в замке, считали, что Флора живет на том утесе. Об ней справлялись, ей писали -- кстати, ты не получал письмеца?" При этих словах я мгновенно вынул из кармана записку. "Значит, это письмо?.." -- "Предназначалось мне", -- ответила мадемуазель Флора, которая до сих пор, казалось, не обращала ни малейшего внимания на весь разговор: она выхватила записку у меня из рук, пробежала ее и сунула за корсаж. "А теперь, -- продолжал господин Леонгард, -- нам пора в замок, там все нас ждут. Итак, в заключение, как оно само собой разумеется и подобает чинному роману: беглецы настигнуты, происходит раскаяние и примирение, все мы веселы, снова вместе, и послезавтра свадьба!"
      Не успел он кончить свой рассказ, как из-за кустов раздался страшный шум -- били в литавры, слышались трубы, рожки и тромбоны, стреляли из мортир, кричали "виват", девочки снова начали танцевать; отовсюду меж ветвей одна за другой стали высовываться разные головы, будто вырастая из-под земли. Среди этой суматохи и толкотни я скакал от радости выше всех; так как тем временем уже стемнело, я постепенно, но не сразу, узнавал всех прежних знакомых. Старый садовник бил в литавры, тут же играли пражские студенты в плащах, рядом с ними швейцар как сумасшедший перебирал пальцами на фаготе. Увидав его так неожиданно, я бросился к нему и что было сил обнял его. Он совсем сбился с такту. "Что я говорил, -- этот, хоть он объездил весь мир, а все-таки как был дурак дураком, так и останется !" -- воскликнул он, обращаясь к студентам, и яростно затрубил снова.
      Тем временем прекрасная госпожа скрылась от шума и гама и, как вспугнутая лань, умчалась по лужайкам в глубь сада. Я вовремя это увидел и побежал за ней. Музыканты так увлеклись игрой, что ничего не заметили; как оказалось потом, они думали, что мы уже отправились в замок. Туда с музыкой и радостными кликами двинулась вся ватага.
      А мы почти в то же самое время дошли до конца сада, где стоял павильон; открытые окна его выходили на просторную глубокую долину. Солнце давно зашло за горы, теплый, затихающий вечер тонул в алой дымке, и чем безмолвнее становилось кругом, тем явственнее шумел внизу Дунай. Не отводя взора, смотрел я на прекрасную графиню; она стояла рядом со мной, раскрасневшись от быстрой ходьбы, и мне было слышно, как бьется ее сердце. Я же, оставшись с ней наедине, не находил слов -- до того я был полон почтения к ней. Наконец я набрался храбрости и взял ее белую маленькую ручку; тут она привлекла меня к себе и бросилась мне на шею, а я крепко обнял ее обеими руками. Но она тотчас высвободилась от моих объятий и в смущении облокотилась у окна --остудить разгоревшиеся щеки в вечерней прохладе. "Ах, -- воскликнул я, -- у меня сердце готово разорваться, я себе не верю, мне и сейчас кажется, будто все это лишь сон!" -- "Мне тоже, -- ответила прекрасная госпожа. -- Когда мы с графиней летом, -- продолжала она, помолчав немного, -- вернулись из Рима, благополучно найдя там мадемуазель Флору, и привезли ее с собой, а о тебе не было и не было вестей, -- право, я не думала тогда, что все так окончится. И только сегодня в полдень к нам на двор прискакал жокей, весь запыхавшись, такой славный, проворный малый, и привез известие, что ты едешь на почтовом корабле". Потом она тихонько засмеялась. "Помнишь, -- сказала она,--как ты меня видел в последний раз на балконе? Это было совсем как сегодня, такой же тихий вечер и музыка в саду". "Кто же, собственно, умер?" -- спросил я поспешно. "Как кто?" -- молвила прекрасная дама и удивленно посмотрела на меня. "Супруг вашей милости,-возразил я,-- тот, что стоял тогда на балконе". Она густо покраснела. "И что только приходит тебе в голову! --воскликнула она. -- Ведь это сын нашей графини, в тот день он вернулся из путешествия, тут как раз было мое рожденье, вот он и вывел меня на балкон, чтобы и мне прокричали "виват". Уж не из-за него ли ты и убежал тогда?" --"Ах, боже мой, ну конечно!" -воскликнул я, ударив себя по лбу. А она только головкой покачала и рассмеялась от всего сердца.
      Она весело и доверчиво болтала, сидя рядом со мной, мне было так хорошо, что я мог бы слушать ее до утра. На радостях я вынул из кармана горсть миндаля, который привез еще из Италии. Она тоже отведала, и вот мы сидели вдвоем, щелкая орешки и глядя в безмолвную даль. "Видишь там,--сказала она через некоторое время, -- в лунном сиянии поблескивает белый домик; это нам подарил граф вместе с садом и виноградником, там мы с тобою и будем жить. Он ведь давно знает про нашу любовь, да и к тебе он очень благоволит, потому что, не будь тебя в то время, когда он увез барышню из пансиона, их бы непременно накрыли, еще до того, как они помирились с графиней, и тогда все было бы по-другому". -- "Боже мой, прекрасная, всемилостивейшая графиня, -- вскричал я, -- у меня просто голова кругом идет от стольких нежданных новостей; значит, господин Леонгард..." -- "Да, да,--прервала она меня,- он так называл себя в Италии; его владения начинаются вот там, видишь? -- и он теперь женится на дочери нашей графини, на красавице Флоре. Однако почему ты меня все зовешь графиней? -- Я посмотрел на нее с изумлением.-- Я ведь вовсе не графиня, -- продолжала она, -- наша графиня просто взяла меня в замок, так как я сирота и мой дядя, швейцар, привез меня с собой сюда, когда я была еще ребенком".
      Тут, могу сказать, у меня словно камень с сердца свалился. "Да благословит бог швейцара, раз он наш дядюшка,--в восторге промолвил я,--недаром я всегда так высоко ценил его".-- "И он тоже тебя любит,--отвечала она. -- Дядя говорит лишь: если бы он хоть немножко посолиднее держал себя. Теперь ты должен одеваться поизящнее". -- "О, -радостно воскликнул я,--английский фрак, соломенную шляпу, рейтузы и шпоры, и тотчас после венчания мы уезжаем в Италию, в Рим, там так славно бьют фонтаны, и возьмем с собой швейцара и пражских студентов". Она тихо улыбнулась, взглянув на меня ласково и нежно; а издали все еще слышалась музыка, над парком в ночной тишине взвивались ракеты, снизу доносился рокот Дуная -- и все-все было так хорошо!