«Используй меня!» — повелительно крикнул бесплотный голос.
Крики, грохот, шум за дверью, и над всем этим — громкий, безумный, ликующе-злобный хохот Абигейл.
Гоблины, кровь, опасность, ледяной камень, комната слишком большая, негде спрятаться, сейчас она умрет, как умер отец, и Она, и все остальные, и вся кровь мира никогда не смоет ее потери, тошнотворно-сладкая кровь, а смерть стоит перед ней и хохочет, хохочет…
Шаги. Сухой, жесткий шорох бесчисленных юбок, смех все ближе, ближе, и все звуки смешались в один нестерпимый, невнятный вопль.
Все, кроме одного голоса.
И это больше не голос химеры. «Используй меня, я твой», — повторил этот голос, и Авалон наконец поняла, кто это. «Я — это ты».
16.
Авалон стояла на коленях перед Маркусом, зажимая руками рану у него на груди. Пальцы ее были теплыми и липкими от его крови. Абигейл приближалась. Все это казалось сейчас Авалон далеким, словно происходило не с ней, словно этот кошмар снился совсем другой женщине.
Авалон думала о гоблинах.
«Действуй, — мысленно велела она своему новому голосу. — Погаси свет».
В дальнем конце комнаты что-то хрустнуло. Факел, выскочив из гнезда, упал на пол и погас, рассыпав шипящие искры.
«Так. Хорошо».
Абигейл, оказавшись в темноте, озадаченно замерла и огляделась, не выпуская из рук арбалета.
«Огонь, — подумала Авалон. — Вспомни — огонь, пепел, удушливый черный дым…»
По комнате, густея, поплыл клубами едкий дым.
«Позови ее! Пусть услышит голос самой смерти».
— Ай-бий-гель…
Они выговаривали ее имя совсем иначе, на свой манер, с грубым акцентом — и все же их нетрудно было понять.
— Ай-бий-гель… — Справа? Нет, слева!
— Кто здесь? — истерично выкрикнула Абигейл.
«Покажи ей! Ну! Покажи их лица!» У гоблинов были красные горящие глаза. Авалон хорошо помнила, как эти глаза преследовали ее в темноте. А сейчас они приближались к Абигейл.
В том месте, где упал факел, зашаркало множество ног. Глаза были повсюду — красные, алчно горящие.
— Что это? Что? — задыхаясь, пробормотала Абигейл.
«Ответь ей».
— Ты знаешь нас-с, — прошипели из другого угла.
Шорох, шарканье, хруст все громче, громче.
Комната заполнилась новым запахом — гари, железа, крови. Свежей крови. Страха. Гоблины приближались, неся с собой этот запах.
— Ай-бий-гель…
Женщина вскинула арбалет и выстрелила на голос. Стрела ушла во мрак и тупо звякнула о стену.
Гоблины хохотали, подступая все ближе. Запах крови и смерти становился невыносим.
— Колдовство! — проскулила Абигейл, безуспешно пытаясь перезарядить арбалет.
— Нет! — хохотали гоблины.
— Нет…
— Нет…
— Месть!
Новая стрела выскользнула из трясущихся рук Абигейл, упала на пол. К сонму пугающих звуков добавился еще один — треск горящего дерева. Огонь.
«Сожги комнату. Покажи ей смерть, которую она уготовила другим».
В комнате стало светлее, пламя росло, лизало стены и пол. Удушливый дым клубился под самым потолком.
«Пусть услышит их предсмертные крики, как слышала я».
Комната звенела от страшных, душераздирающих криков.
Абигейл выронила арбалет, и его тотчас охватило жадное пламя. Женщина бессильно озиралась, стиснув в кулаке бесполезную стрелу.
Гоблины наступали, кровь покрывала их раскрашенные тела, глаза багрово сверкали, рты злобно ухмылялись. В руках у них были окровавленные мечи и топоры. Длинные, залитые кровью руки потянулись из огня к Абигейл.
— Нет! — завизжала она, неистово размахивая стрелой.
— Мы сожгли все, Ай-бий-гель, сожгли для тебя! — пронзительно распевали гоблины. — Мы убили всех, Ай-бий-гель, убили для тебя…
Она бросила стрелу и разрыдалась, зажимая ладонями уши. Дверь все так же содрогалась под градом размеренных ударов.
«Теперь напомни ей, за что она должна ответить».
— Один золотой шиллинг за голову, — распевали гоблины на своем грубом наречии. — Пятьдесят — за барона…
Абигейл упала на колени, но тут же вскочила, с визгом сбивая с одежды язычки пламени.
— …двадцать за девочку…
— Нет! Прекратите! Убирайтесь!
— Шиллинг за голову. Мы взяли их головы. Все сожгли. Всех убили. Для тебя, Ай-бий-гель!
Крики умирающих были уже нестерпимы, все заволокла удушливая гарь.
Абигейл рухнула на пол, всхлипывая, замолотила кулаками по каменным плитам.
— Месть!.. — пронзительно закричали десятки, сотни голосов, и эхом ответило им ревущее пламя.
Авалон вскочила, подбежала к рыдающей женщине. Пинком отбросив подальше арбалет, она схватила Абигейл за руку и резко дернул вверх, ставя ее на ноги.
— Помоги мне! — проскулила Абигейл, цепляясь за нее.
Авалон размахнулась и влепила ей пощечину. Рыдания стихли.
И в этот миг все исчезло: гоблины, пламя, дым. Комната снова была пуста, и от тишины звенело в ушах.
— Если мой муж умрет, умрешь и ты, — холодно сказала Авалон. — Так что лучше помолись, чтобы он выжил.
На щеке Абигейл остался отпечаток ее окровавленной ладони. Кровь Маркуса. Господи, ужаснулась Авалон, что же я медлю? Он истекает кровью, мешкать нельзя…
Волоча за собой Абигейл, она подбежала к двери, крикнула воинам Маркуса, чтобы они прекратили стучать — сейчас она откроет.
«Останься со мной, суженый, не умирай…» Абигейл прижалась к стене, скорчилась и, тихо скуля, безумно озиралась по сторонам.
Авалон с трудом вытащила из петель тяжелый засов, швырнула его на пол. Дверь распахнулась, и в комнату хлынули люди.
— Сюда! — крикнула она, указывая на Маркуса.
— Свет! — рявкнул Бальтазар, и воины из коридора передали для него факел.
Абигейл взвыла громче. Кое-кто из воинов оглянулся на нее.
— Это она, — сказала Авалон тому, кто стоял ближе всех, кажется, это был Шон. — Она стреляла в лэрда. Держите ее.
Авалон даже не оглянулась, чтобы убедиться, выполнен ли ее приказ. Она уже бежала к Маркусу, над которым склонился Бальтазар. Воины окружили их тесным кольцом, но Авалон растолкала их и наконец увидела Маркуса.
Он открыл глаза и взглядом искал ее, пытаясь подняться; двое сильных мужчин с трудом удерживали его.
— Маркус, — прошептала Авалон и улыбнулась, чтобы не разрыдаться у него на глазах.
Она вдруг ощутила такую безмерную усталость, что едва не рухнула на пол рядом с ним. Но все это были пустяки, главное — он жив, жив!
Увидев ее, Маркус разом успокоился и дал себя уложить. Авалон взяла его за руку, крепко сжала холодеющие пальцы. На губах ее застыла улыбка, хотя в глазах все плыло от слез.
Маг что-то бормотал, осматривая раны, воины говорили все разом, громко обсуждая увиденное, но Авалон и Маркус ничего не слышали и не видели, кроме друг друга.
Где-то сзади все громче выла Абигейл.
Наконец Бальтазар поднял голову и, глядя на Маркуса, покачал головой.
— Кинкардин, — сказал он, невесело усмехаясь, — я всегда знал, что ты удачлив, но пора, быть может, дать твоей удаче отдых, а то она совсем иссяк нет.
Маркус слабо улыбнулся в ответ и проговорил что-то на том плавном чужом языке, который понимали только они двое.
Маг рассмеялся и повернулся к Авалон:
— Леди, твой муж будет жить. Правда, тебе придется одолжить ему повязку. Полагаю, розовый цвет будет ему очень к лицу.
Розовый шарф Бальтазара остался в Савере, так что Маркусу пришлось щеголять в серой повязке, вырезанной из чьей-то шерстяной туники, и все равно он ворчал, явно раздраженный своей временной беспомощностью.
Они решили, что задержатся в Трэли самое меньшее на неделю, чтобы Маркус успел как следует оправиться от ран.
— Хватит и дня, — возразил Маркус.
— Неделю, — твердо повторил маг.
— Две недели, — вмешалась Авалон, чтобы окончательно остудить пыл раненого.
Сошлись на неделе. Маркус сдался неохотно, но Авалон не обращала внимания на его воркотню. Он был ранен двумя стрелами, причем с близкого расстояния, и все же выжил, словно подтверждая слова Баль-тазара, что удача покровительствует таким, как он.
Они ночевали в бывшей комнате Авалон. Утром она проснулась рано и долго смотрела, как он спит. Длинные волосы Маркуса в беспорядке разметались по подушке, на ввалившихся щеках и подбородке проступила щетина, но дышал он ровно, и жара у него не было. Он, несомненно, поправлялся.
За три дня, что они пробыли здесь, жизнь в замке потихоньку начала входить в прежнюю колею. Авалон отрадно было видеть, как возрождается прежний, блистательный Трэли.
Абигейл солгала. Большинство слуг и челяди вовсе не умерло от яда. Они бежали, спасаясь от ее безумия. Жители деревни постепенно возвращались в свои дома. Первой в замке появилась Эльфрида и, отыскав Авалон, рассказала ей о том, что произошло в Трэли.
После смерти мужа леди Абигейл вела себя совсем странно, наводя немалый страх на челядь и слуг. Когда прибыл новый барон, никто в деревне не хотел идти работать в замок. Все твердили, что это проклятое место, а безумная женщина их погубит. Через неделю после похорон брата новый барон куда-то пропал, и с тех пор никто его не видел. К тому времени Абигейл прогнала из замка почти всех слуг и домочадцев. Было это девять дней назад.
Сегодня Абигейл под охраной солдат отправится в Лондон. С той минуты, когда Авалон впустила в баронскую спальню воинов Кинкардина, Абигейл не произнесла ни единого внятного слова — все лепетала, плача, об огне и красноглазых дьяволах. Этот лепет лишь подтверждал в глазах других ее безумие. Подобно злому черному эльфу из легенды, Абигейл была обречена вечно нести свое наказание. Только ее не сожгут, оставив окаменевшие останки в склоне горы, а посадят под замок в прочной каменной башне, чтобы она наконец ответила за все свои преступления.
Когда-нибудь, думала Авалон, ей самой придется поехать в Лондон и рассказать королю о том, что произошло в баронской спальне. Но, само собой, рассказать не все. Благодарение богу, найдется немало свидетелей, которые охотно подтвердят, что леди Абигейл безумна. Ну да об этом еще будет время подумать.
Сегодняшний день выдался ясным, да и английская зима гораздо мягче шотландской. В саду, устроенном матерью Авалон, еще не опали все листья, и меж нагих ветвей то тут, то там алеют и золотятся последние приметы осени.
Маркус безмятежно спит под теплыми одеялами в, старой комнате Авалон. Она предпочла разместиться там, потому что никак не могла забыть зловещий сумрак баронской спальни. Даже после того, как там прибрали, вычистили, унесли тело Уорнера, в этой комнате все равно пахнет смертью и кровью.
Так что Авалон поместила мужа в комнате, где провела когда-то самые счастливые дни в своей жизни. Еще до того, как встретилась с Маркусом. Из окна этой комнаты виден краешек соснового бора. А еще — громадная старая береза — любимица маленькой Авалон. Быть может, завтра, когда Маркус окрепнет, Авалон приведет его к этой березе, и они будут целоваться в тени могучих ветвей.
Она неспешно шла по мощенной белым камнем дорожке, разыскивая мраморную скамью, до которой в прошлый раз так и не добралась. Она совсем не удивилась, увидев, что человек, который должен бы мирно спать в теплой комнате, сидит на той самой скамье, кутаясь в тартан и плащ, и не сводит с нее блестящих глаз.
— Милая Розалинда, — проговорил он. — Ты сейчас еще прекрасней, чем в прошлую нашу встречу.
— Не стоило тебе вставать, — упрекнула его Авалон — без особой, впрочем, досады, и Маркус, почуяв это, улыбнулся.
— Подойди-ка поближе, и я мигом докажу тебе, что уже выздоровел, — поддразнил он.
Авалон улыбнулась ему, остановившись у самого края скамьи.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.
— Мне кажется, что я проспал бы тысячу лет.
— В самом деле? И где только я могла уже слышать эти слова?
— Что ж, теперь твоя очередь сказать мне, что грех тратить время на сон, когда в мире есть столько интересных занятий. Кстати, одно из них как раз у меня на уме.
Золотисто-бурые плети жимолости сплетались над их головами, образуя свод живой пещеры. Авалон хотела погладить Маркуса по щеке, но он перехватил ее руку и поднес кончики ее пальцев к губам.
— Авалон, — прошептал он, щекоча жарким дыханием ее ладонь, — неужели, суженая моя, наступит время, когда мы оба наконец будем целы и невредимы? Право, пора нам пожить спокойно.
— Хорошо бы, — вздохнула она.
— Еще как хорошо, — согласился Маркус и, зажмурившись, притянул ее к себе.
Сердце Авалон сладко сжалось, но она покачала головой и со смехом отстранилась.
— Нам надо поговорить, — сказала она, отнимая руку.
— Потом, — Маркус снова потянулся к ней.
Она невольно рассмеялась, жалея, что не может уступить ему.
— Нет, милорд, ты еще не вполне окреп, а я слишком дорожу тобой, чтобы подвергать опасности твое здоровье.
— Правда? — переспросил он, не сводя с нее блестящих глаз. — Ты мной дорожишь?
Авалон опустила глаза, не зная, с чего начать. Даже теперь ей было нелегко заговорить об этом.
— Я боялась, — сказала она, не поднимая глаз. — Лишь когда мы приехали в Трэли, я поняла, как силен был мой страх, какими тисками сжимал он мое сердце.
— Суженая… — произнес Маркус, но Авалон жестом остановила его.
— Нет, выслушай меня. — Она наконец-то нашла в себе силы встретить его взгляд и снова испытала безмерное счастье оттого, что он жив и никогда ее не покинет. — Это страх мешал мне прислушаться к голосу моего сердца. Страх держал меня в одиночестве, вынуждал противиться тому, чего я не понимала. Теперь я стыжусь этого.
Маркус ничего не сказал на это, только взял ее за руку, усадил на скамью рядом с собой — и на сей раз Авалон не стала ему противиться.
— Из-за этого страха я едва не погубила тебя. Я ведь не сказала тебе, что в тот день в Савере попыталась все же сделать то, о чем ты меня просил. У меня было видение, но оно показалось мне бессмысленным. Я решила, что это лишь игра воображения. На самом деле это было предостережение, и я поняла это, когда мы оказались с Абигейл в той страшной комнате. Видение повторилось, уже наяву, и я ничего не могла изменить.
Порыв ветра прошуршал в увядшей траве, поднял в воздух вихрь сухих листьев. Нагие ветки вишни затрепетали, закачались в ясной голубизне неба.
— Если б только я тогда все тебе рассказала! — с болью проговорила Авалон. — Если б только не поддалась страху, а прислушалась к голосу сердца. Если б только нашла в себе силы признать, что мое проклятие — на самом деле дар… Ты был прав, — прибавила она, помолчав. — Я поняла это тогда, в комнате, когда ты лежал, истекая кровью, а Абигейл целилась в меня. Поняла — и едва не опоздала.
Маркус запрокинул голову, глядя в прозрачное небо, помолчал, подыскивая слова.
— Нет, родная моя, — наконец сказал он, — ты напрасно винишь себя. Я хорошо понимаю, каково тебе было во власти Хэнока. И меня не удивляет, что ты противилась всему, что связывало тебя с проклятием Кинкардинов. Тебе не нужно сокрушаться, что ты не желала даже слышать о нашем родовом проклятии. Клянусь богом, это было твое право. Будь я на твоем месте, Авалон, я, наверное, не сумел бы выстоять, но ты выстояла. Запомни, с даром или без него, ты самая чудесная женщина в мире.
Авалон взглянула в его глаза и поняла, что Маркус говорит то, что чувствует на самом деле.
— И неизвестно, что произошло бы, если б ты рассказала мне о своем видении, — продолжал Маркус. — Все мы знали, что в Трэли нас ждет ловушка, и, однако же, приехали сюда. Разве могла ты предотвратить то, чему суждено случиться? Подумай, любовь моя, мы оба живы, и твой отец отомщен, и все обернулось к лучшему. Разве это плохо?
Авалон прижалась к нему, умиротворенная его ласковыми и рассудительными словами. Лишь сейчас она поняла, что настоящий, величайший дар ее жизни — это любовь Маркуса, и сколько бы она ни противилась судьбе, но в конце концов легенда Кинкардинов принесла ей счастье.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Я давно люблю тебя, но только сейчас смогла об этом сказать. Я люблю тебя, суженый мой.
Маркус наклонился к ней, взял в ладони ее бледное сияющее лицо и нежно, очень нежно поцеловал.
— Моя Авалон, — проговорил он тихо, — если б только ты знала, как я люблю тебя! Ты — моя жизнь, мое дыхание, мой самый чудесный сон наяву. Каждый день, каждую минуту я благодарю бога, судьбу, людей — все, все, что привело тебя ко мне и подарило мне твою любовь.
«Я люблю тебя, Авалон…»
«Я люблю тебя, суженый мой…»
Высоко над их головами, в нагих ветвях вишни прозвенела ясная и чистая трель жаворонка.