Глазами ребенка на нее смотрели звезды, кружа желания бесшумной поземкой осенних листьев.
      Стук в окно -- одинокий стук дождя о мокрый подоконник.
      Деревья у подъезда обнаженные, согбенные стыдом и старостью, высыхающие и жаждущие юности.
      Она чувствовала ветки, пронзающие ее деревенеющее тело, ощущая себя неким атрибутом древнего культа друидов.
      Понять всем сердцем холодную отчужденность природы, жестокую враждебность деревьев.
      Зачем жить, думала она, если любовь избегает ее. Зачем думать, если мысли -- только о нем, уходящем, зачем страдать, если он все равно сделает так, как захочет.
      Это был первый раз, когда наркотик не помог забыться, не вылечил боли.
      Чтобы позвонить Дэвиду, надо было подождать еще хотя бы день, надо было чем-то забить, как-то усыпить еще живую часть своего мозга, заставляющего ныть плачущее сердце.
      Потом, дальше...
      А сейчас -- уснуть, выбросить из себя зрительные картины реального мира и погрузиться в шипящую бездну дождя внутри своей заржавленной памяти.
      Она закрыла глаза.
      На фоне истерического безмолвия перед ее взглядом вставали смутные образы, создающие настроение. Ей было не передать словами даже самой себе то тонкое и поэтичное отчуждение, ту хрупкую ностальгию и до одури упоительную и болезненную грусть, которые, все нарастая, заполняли постепенно все ее существо.
      Мягкие облики света.
      Отблески уличных фонарей, пылью оседающие на ее прикрытые веки -тысячелетняя сказка о давно и безвозвратно утерянных надеждах вдруг ожить человеком.
      Закрой глаза, без конца повторяла она себе, закроем глаза... Только не думать, только не видеть... ничего, никогда...
      Темнота, пронизанная ледяными иглами мягкого света в объятиях туманных призраков была ужасно и невыносимо до тошноты удушающа.
      Ей не хватало дыхания, еще снаружи растворяющегося в блеклых отблесках ядовитых фонарей сквозь закрытые глаза.
      Мысли летели вперед не останавливаясь, сухими листьями уносимые ветром, смываемые каплями дождя.
      А потом все вдруг разлеталось, забывалось...
      "Я схожу постепенно с ума"--думала Оливия --"но когда я вернусь, все будет совсем по-другому... не так отчужденно-забвенно..."
      И темнота душила, горько душила тлетворным дыханием юности и минуту назад свежей и такой дьявольски живой плоти...
      Когда же она открыла глаза, все вдруг изменилось -- внезапно осень кончилась, темноту смыло и в образовавшейся стерильной пустоте невыносимо холодным показалось ей вдруг ее чувство боли внутри ее полусожженной слезами души, мучительно исколотой ледяными искрами света...
      За окном шел снег...
      x x x
      -- Я слушаю.-- это был голос Альберта Стэйтона. Что ж, подумала Оливия, тем хуже для него.
      -- Я хотела бы поговорить с лордом Стэйтоном, если вас это не затруднит.-- произнесла она голосом, который было бы трудно ему не узнать. Он узнал.
      -- Как ему о вас сказать, пожалуйста? -- даже по телефону было слышно, как изменились его интонации.
      -- Оливия Арнгейм.
      -- Ах, это вы, мисс! -- он презрительно хмыкнул,-- странно, что я вас не узнал, воспоминания о вашем посещении до сих пор меня преследуют.
      Оливия молчала.
      -- Надеюсь,-- добавил он, воспользовавшись паузой,-- вы не желаете нанести нам визит?
      -- Я хотела бы поговорить с лордом Стэйтоном.-- ответила Оливия и добавила нежно с ноткой бархатной ядовитости,-- если вас это не затруднит.
      -- Одну минуту.
      Она знала, что ее голос, даже по телефону, производит всегда должное впечатление. Тон Альберта это в очередной раз подтверждал, и эти его два слова открыли ей на многое глаза в нынешнем отношении к ней этого классического голубоглазого блондина с холодной кровью, и она внезапно поняла, о чем сейчас будет говорить с дядей.
      -- Здравствуй, Оливия,-- услышала она минуту спустя в трубке голос лорда Стэйтона,-- Рад слышать твой голос. Как твои дела?
      -- Спасибо большое, все в порядке,-- ответила она тоном человека, который только что осознал, что для него все кончено, жизнь пуста и все перспективы закрыты.
      -- Оливия, ты действительно так думаешь?
      -- Да.-- это было почти сквозь слезы,-- просто я хотела с вами поговорить...
      -- О чем? Я могу что-нибудь для тебя сделать?
      Она выдержала паузу, будто колеблясь, будто стараясь перебороть смущение.
      -- Мистер Стэйтон, я, право, не знаю, прилично ли мне говорить об этом, но... Но вы -- единственный человек, с кем я могу откровенно говорить... Сэр, поймите меня правильно...
      -- О чем это ты, Оливия?! -- мистер Стэйтон был больше удивлен, чем расстроен,-- ты можешь говорить обо всем, что тебя тревожит, и я и Николь, если это возможно, постараемся помочь тебе решить эти проблемы! О каком "не прилично" может идти речь! Ты должна в полной мере считать себя членом нашей семьи...
      -- Большое спасибо, сэр...
      Создавалось полное впечатление, что она произносит все это сквозь слезы, мешающие ей говорить.
      -- Так что, Оливия,-- закончил мистер Стэйтон,-- приезжай к нам сегодня обедать -- не забудь, что Николь тебя давно уже приглашает -- а заодно у нас будет достаточно времени на разговоры...
      -- Право, сэр...
      -- Да-да. Тем более, что если ты хочешь, ты можешь остаться у нас на недельку-другую. Нельзя же тебе теперь на месяцы запираться в доме с такой давящей атмосферой...
      Наступила пауза.
      Оливия помнила еще и слова ее матери об общеизвестной тактичности мистера Стэйтона, хотя мысли, облекаемые им в, порой неудачную, форму, были большей частью альтруистичны и трогательно-благородны.
      Паузу прервал мистер Стэйтон:
      -- Прости, дорогая, ради бога, если я сказал что-то не то,-- произнес он,-- но я не хотел тебя обидеть...
      -- Право, не стоит беспокоиться, сэр,-- отозвалась Оливия подавленно,-спасибо, я очень тронута вашей заботой. Я непременно воспользуюсь вашим приглашением.
      -- Вот и прекрасно,-- его тон вновь приобрел свою обычную оптимистичную уверенность,-- В таком случае -- до вечера. Мы ждем тебя около четырех.
      "Альберт Стэйтон? -- думала Оливия, стоя перед зеркалом в одном из своих самых элегантных платьев и прикидывая, что бы ей надеть этим вечером, чтобы произвести должное впечатление не только на мистера и миссис Стэйтон,-- Голубоглазый юноша с колючими и недалекими словами... Как знать, может быть его слишком правильные притязания и слишком трогательная язвительная холодность и излечат меня от этой детской любовной ностальгии?..."
      Сейчас, когда ее душа была чиста от опия и абстиненция еще не давала о себе знать, ее мысли казались Оливии на редкость здравыми и лишенными всяческих предрассудков. Жизнь представлялась ей совокупностью побед и поражений, а счастье -- всего лишь отсутствием подростковых комплексов. В конце концов, знала она, главное -- чтобы Альберт вышел к ужину; остальное -- лишь дело техники.
      "Но надолго ли хватит этой болезненной здравости рассудка?.."-- вдруг обреченно подумала Оливия и щемящая тоска застлала глаза внезапной пеленой слез...
      x x x
      -- Мэри! Подавай, душенька, десерт.-- сказала госпожа Стэйтон, обращаясь к служанке.
      Ванильное мороженое с фисташками, воздушный пирог из яблок со взбитыми сливками, дорогие южные фрукты -- десерт, как и сам обед, своей вкусностью и ценой в полной мере олицетворял благообразие и достаток новоявленной светской семьи, ровно как и не слишком изощренную фантазию миссис Стэйтон, аристократки "новой волны", сумевшей в свое время очень хорошо выйти замуж.
      Оливия старалась исправно играть изначально задуманную ей роль убитой горем примерной родственницы, безмерно благодарной своим добрым дяде и тете, которые, словно родную дочь, принимают ее в кругу своей семьи, но, как положено истинной леди, не выпячивающей чрезмерно свою благодарность по этому поводу. Однако к чести повара миссис Стэйтон следовало заметить, что после уличных забегаловок и ресторанов сомнительного пошиба, в которых в последнее время проходило большинство пиршеств Оливии, этот обед воспринимался ей словно в добрые старые времена дома, когда была еще жива ее мать и отец и их старые слуги были еще так искренне довольны благополучием, царящим в доме.
      Оливия просто мило улыбалась.
      -- Дорогая, я надеюсь, вы не имеете ничего против яблочных пирогов? -несколько заискивающе улыбаясь осведомилась миссис Стэйтон,-- попробуйте обязательно -- не пожалеете... Эрик, право, наша новая повариха очень хороша.
      -- Да, в наш век несбывшихся надежд нам остается только предаваться чревоугодию.-- заметил мистер Стэйтон,-- не правда ли, Оливия?
      Она усмехнулась:
      -- Да, вы правы. Надо же чем-то себя радовать в этой жизни...
      -- Дорогая, я надеюсь, что хоть этих-то радостей вы не лишаетесь,-участливо заметила миссис Стэйтон,-- Ведь я слыхала, что графиня (да будет пухом ей земля) придерживалась скромных порядков и штат прислуги был небольшой. Теперь ведь все осталось как прежде, не правда ли, дорогая?
      Оливия сделала вид, что эти слова заставили ее подавить проступившие горькие и наболевшие воспоминания.
      -- Нет, но...-- она улыбнулась, будто совладав со своими чувствами,-но я ведь с детства привыкла так жить, для меня в этом лишь уют и удобство... Тем более, что наша старая прислуга -- очень хорошие, любящие нас люди, и я не вижу причины рассчитать их, или нанять еще кого-то "более современного".
      -- Все это, конечно, бесспорно,-- произнес Альберт, до сих пор молчавший, и, обращаясь к мистеру Стэйтону, в то же время мило улыбнувшись Оливии, заметил,-- Но, папа, ведь вы согласитесь, что кузине не стоит хоронить себя заживо даже в обществе любящих ее слуг, что ей стоит чаще появляться в обществе?
      Оливия почувствовала, как ее сердце наполняется дьявольской радостью и поспешно опустила глаза, чтобы невзначай не выдать своих истинных чувств этому юноше, уже готовому стать для нее лекарством, жертвуя своим собственным душевным покоем. Быть может и не подозревая еще об этом, с самого начала вечера Альберт и сохранял внешнее равнодушное молчание, но по его взволнованно-восхищенному взгляду, то и дело устремлявшемуся на элегантную, преобразившуюся в кроткую кузину Оливию, и невооруженным глазом можно было заметить, насколько изменилось его к ней отношение. "Видимо дядя в мое отсутствие провел здесь внушительную разъяснительно-профилактическую беседу."-- подумала она.
      -- Разумеется, разумеется.-- ответил мистер Стэйтон,-- Альберт прав. В твоем возрасте, Оливия, женщина должна очаровывать, должна быть королевой бала, а не домоседкой. Тем более, если она принадлежит фамилии Арнгейм.
      Оливия, играя смущение, слегка покраснела. Мистер Стэйтон отложил в сторону десертный нож и с улыбкой добавил:
      -- Кстати, на нашем последнем званом обеде, приглашение на который ты соизволила принять, многие, очень многие, обратили на тебя внимание.
      -- В самом деле? -- наивным тоном поинтересовалась Оливия.
      -- Да-да. Сэр Джеймс Гарди, например, очень сожалел, что в свое время не был представлен твоей матери и, как он сказал, "потерял столько времени не будучи знакомым с юной леди Арнгейм".
      -- Сэр Джеймс Гарди? Этот пожилой джентльмен, барон?
      -- Нет, Джеймс Гарди младший, его сын, баронет. Ему всего тридцать два, очень богат, блестяще образован и, по-моему, если бы ты уделила ему немного больше внимания, его намерения были бы самыми серьезными.
      Оливия сделала удивленную гримаску.
      -- Мне, признаться, никогда бы и в голову не пришло задуматься о серьезных намерениях сына сэра Гарди.-- заметила она.
      -- И очень зря,-- возразила Николь Стэйтон,-- Кстати, леди Уорвик тоже заметила, что за эти три года со времени твоего первого появления в свете ты превратилась, как в сказке, в прекрасного лебедя.
      -- Вот видите,-- улыбнулась Оливия,-- значит перерыв в три года был мне на пользу. Иначе метаморфозы гадкого утенка, наверное, были бы не столь заметны и на них никто не обратил бы особого внимания.
      -- Что ж, в этом тоже есть доля правды.-- согласился мистер Стэйтон.
      * * *
      А потом все было, словно в милом любовном романе для домохозяек: как по нотам разыгранные диалоги, сцены словно из классических пьес, замкнутый круг причин и последствий среди людей не пишущих, но лишь читающих между строк именно то, что им хотят сказать.
      Перехватив два-три кротких томных взгляда Оливии, Альберт после десерта заметил, что сегодня в "Ковент Гарден" "Паяцы" и элегантно намекнул, что их ложа будет почти что пустовать, если Оливия не согласится составить им компанию.
      Последовала сцена настойчивых уговоров, позволивших ей, еще раз изобразив скромность, согласиться.
      Потом мистер Стэйтон вспомнил, что около восьми их ждут на ужин у лорда Уорвик, поэтому они с женой не смогут сегодня насладиться бессмертным творением Руджеро Леонкавалло.
      -- Оливия, я надеюсь, вы не возражаете насчет того, чтобы послушать солистов Ла-Скала лишь в моем скромном обществе? -- поинтересовался Альберт, обворожительно улыбнувшись и глядя ей в глаза.
      -- Нет, конечно.-- ответила она, смущенно отведя взгляд.
      Однако основное действо развернулось лишь во втором акте, хотя Оливия до этого совершенно идеально играла свою роль робкой, еще не до конца оправившейся после смерти матери, девочки, которой очень нравится ее спутник, но которому она боится это продемонстрировать. И Альберт с упоением первооткрывателя ловил ее тщательно и специально для него на показ замаскированные нежные взгляды из-под опущенных ресниц, слушая сбивчивые ответы на его вопросы, одновременно все больше попадая под влияние чар ее красоты и неотразимого, когда она того хотела, обаяния.
      Оливия ждала, когда он сделает первый шаг и ей можно будет сменить эту робкую маску девочки-ромашки на маску влюбленности и легкого недоверия.
      Она знала. Она была уверена.
      А что было потом?
      Альберт нежно взял ее за руку. Она, краснея, взглянула ему в глаза. Видимо, ему очень хотелось, чтобы его взгляд в этот момент пылал и метал молнии в нежное сердце Оливии -- она заметила это по его выражению лица.
      -- Почему ты так на меня смотришь? -- запинаясь спросила она.
      -- Как это "так"?
      Она выдержала паузу, опустив томные ресницы.
      -- Слишком откровенно...
      -- Почему же слишком? Наверное, у меня такой уж взгляд... Особенно когда я смотрю на тебя.
      -- Что ты этим хочешь сказать?
      -- То, что ты мне очень нравишься, то, что ты -- самая красивая и самая милая из всех девушек, которых я когда-нибудь встречал.
      Оливия подняла на него недоверчиво-влюбленный взгляд своих красивых голубых глаз.
      -- Ты смеешься? Ты хочешь меня помучить?..-- она хотела сегодня вытянуть из него весь его набор стандартных фраз и насладиться затем картиной, как он будет искать, что бы ему сказать, когда она прекратит разыгрывать эту комедию.
      Он с трепетом сжал ее руку.
      -- Зачем ты так говоришь?! Ты же видишь по глазам, что я не вру...-- он метнул на нее еще один пылкий взгляд,-- Я не понимаю, как я мог так обмануться тогда, при нашей первой встрече!.. Ты теперь, наверное, уже никогда после этого мне не поверишь...
      -- Почему же...
      Их взгляды встретились, зачарованно остановившись друг на друге.
      -- Ты, правда, так думаешь?..
      -- Правда...
      Его рука гладила ее руку.
      -- Оливия, знаешь, чего бы мне сейчас хотелось больше всего?
      Нет, подумала она, он никогда не посмотрит, как Ричард и не скажет, как именно он хочет меня сейчас трахнуть... Ему не дано органично соединить воедино фразу "Ты мне веришь?" с фразой "Почему бы мне не поиметь тебя, пока ты не догадалась", как это делал Ричард, соблазняя... Его удел -- быть жалким лекарством от ран, нанесенных девятнадцатилетним мальчиком...
      Она, вновь слегка краснея, опустила глаза.
      -- Чего же? -- еле слышно спросила она.
      -- Позволь мне тебя поцеловать...
      Это "позволь мне" добило ее окончательно. "Все, пошлая элегия превращается в пародию,"-- подумала Оливия, хитро улыбаясь про себя.
      -- Позволяю...-- ответила она, но так мило и нежно, что Альберту и в голову не пришло задуматься над сутью происходящего диалога.
      x x x
      Они вошли в темный холл и большое зеркало смутно отразило их светлые фигуры внутри своей мутной бездны. Альберт щелкнул зажигалкой, зажигая две восковые свечи в его массивной бронзовой раме -- холл осветился бледным светом.
      Оливия, слегка приподняв подбородок и взглянув на себя в зеркало, даже поразилась нежной и поэтичной одухотворенности своего прекрасного лица.
      Сейчас ей даже не было больно видеть рядом со своим отражением отражение Альберта, пожирающего ее глазами -- ей было все равно -- более того, в ней даже просыпалось, некое подобие "жажды крови".
      Альберт обнял ее за плечи, страстно прижимая к себе.
      -- Мы с тобой смотримся, не правда ли? -- спросил он,-- Женщина в белом и мужчина в белом.
      -- Пошленький сюжет из сказки про Золушку.
      -- Которая встретила своего принца?
      -- Нет, чужого,-- Оливия посмотрела на него невинными глазами,-- и побоялась убить своего, чтобы стать свободной.
      -- Что? -- он недоуменно сдвинул брови, бросив на нее ошарашенный взгляд.
      -- А может быть, она еще и решится.-- добавила Оливия; ее глаза были словно воплощенная детская
      наивность,-- по крайней мере, она к этому вполне готова...
      -- Шутка? -- осведомился Альберт после напряженной паузы, натянуто улыбнувшись.
      -- Конечно,-- улыбнулась она в ответ, сверкнув ледяным взглядом своих холодных голубых глаз.
      Они рассмеялись.
      Альберт привлек ее к себе, страстно целуя в губы.
      -- Знаешь,-- произнес он,-- в тебе есть что-то дьявольское, что-то сквозящее через эту детскую невинность внешнего вида...
      -- И поведения?
      -- Тебе смешно?
      -- Ну почему же... Странно, что же во мне может быть "дьявольское"? В девочке, у которой умерли родители...
      -- Прости...-- он опустил глаза.
      -- Так ответь же!..
      -- Я даже не знаю, как сказать... Иногда в твоих словах проскальзывает что-то, заставляющее искать двусмысленности. И очень озадачивает, когда их не находишь, еще раз потом глянув в твои глаза.
      Оливия усмехнулась про себя -- она считала, что говорит практически открытым текстом, хотя, с другой стороны, Альберт мог и не понимать -- он не знал ее языка, не знал даже всех тех стандартных подтекстов, которые она и Ричард употребляли постоянно и которые для нее уже стали чем-то вполне обыденным и однозначным. Однако она придерживалась другого мнения -- ей нравилось думать, что Альберт просто туповат для этого.
      -- Ты шутишь так, как будто только эти шутки и есть зашифрованная правда о тебе... Ты сейчас и ты -- та, которая была при первой нашей встрече -- две разные женщины. Я смотрю на тебя и не верю, что ты можешь быть с каким-то подтекстом, но у меня из головы не идет та твоя язвительность, те твои взгляды...
      -- Брось,-- она положила руки ему на плечи,-- тебе приснилось.
      -- А на самом деле -- белая и пушистая? -- улыбнулся он.
      -- Что-то вроде этого.
      -- Прости.-- он нежно поцеловал ее. Она ответила, стараясь не думать о Дэвиде, о его поцелуях, о его взгляде в эту минуту, о его таких сильных и таких нежных руках...
      -- Боже мой,-- произнес Альберт,-- как же я мог не заметить тогда, как ты прекрасна, как ты чиста и благородна... Как я люблю тебя...
      Она подняла на него взволнованный взгляд полных слез глаз, что, в общем-то, даже и не было игрой...
      -- Которой по счету ты говоришь эти слова?..-- спросила она, чтобы хоть немножко отомстить ему за свою грядущую измену Дэвиду, за свои мысли о Дэвиде, за все это.
      -- Первой.
      -- И я же первая, разумеется, твоя девушка, с которой ты целовался? Не смейся надо мной, это жестоко...
      Она сделал попытку вырваться, но он только крепче прижал ее к себе.
      -- Нет, нет, как ты можешь думать, что я над тобой смеюсь?! Неужели ты думаешь, что я любил хотя бы одну из тех, с кем спал до встречи с тобой!..
      "... Ничего себе... "-- подумала Оливия.
      -- ...Неужели ты думаешь, что кто-то еще сможет сравниться с тобой! Я люблю тебя, Оливия, люблю больше всего на свете!..
      -- И задай мне еще один вопрос.
      -- Какой?
      -- Спроси "ты мне веришь?"
      Он страстно взглянул ей в глаза.
      -- Ты мне веришь?
      "Нет, у него это получается не так, как у Ричарда, не так похабно-нахально. Пожалуй, ему можно было бы и поверить на моем месте". Она холодно улыбнулась.
      -- Нет.-- ответила она.
      В его взгляде было отчаяние.
      -- Но почему?..
      -- Ты лжешь, ты смеешься надо мной,-- ее глаза вновь блеснули слезами,-- я помню, как ты надо мной издевался, я помню, какие ультиматумы ты мне ставил. Тебе просто захотелось меня и...
      -- Молчи, ты сама не понимаешь, что говоришь!
      Она смотрела на него недоверчивым детским взглядом.
      -- Я был идиотом,-- проговорил Альберт,-- я был слепцом. Но, бог видит, как я люблю тебя сейчас. Оливия, ты мне дороже всего на свете! Если я сколько-нибудь не безразличен тебе, если ты хоть немного любишь меня, прошу тебя, не будь такой жестокой, прости меня! Ты для меня -- все, больше, чем все! Я прошу тебя быть моей женой!
      "Вот это номер."-- подумала Оливия, сделав нечеловеческое усилие, чтобы не поморщиться,-- "Его женой?.."
      -- Ты согласна?
      Она выдержала паузу, изображающую боязнь поверить собственным ушам, затем, медленно подняв голову, взглянула ему в глаза. Нет, он не лгал -- это было очевидно.
      Вместо ответа она только, слегка всхлипнув, прижалась к нему всем телом, уткнувшись в его плечо.
      Он судорожно обнял ее, покрывая поцелуями, затем он подхватил ее на руки...
      "Как это ни прискорбно, но все поэтическое и высокохудожественное самым прозаичным образом непременно заканчивается в спальне,-- подумала Оливия,-А такое милое было вступление... "
      Ей было его даже немного жалко. Она подумала, что подло будет так с ним поступить без всякой подготовки. Ну кто он такой, в сущности? Просто парень, на котором она собралась отыграться. А ведь он даже и не сделал, в общем-то, ничего дурного...
      x x x
      Оливия отстранилась от него, присев на краю постели. Черный шелк элегантно оттенял ее нежную кожу. Альберт обнял ее за талию.
      -- В чем дело? -- спросил он недоуменно.
      Оливия испытующе посмотрела ему в глаза.
      -- Что случилось? -- он начинал теряться,-- солнце мое, я чем-то тебя обидел? Почему ты молчишь?
      Оливия улыбнулась недоброй улыбкой -- Альберт запнулся на полуслове.
      -- Ты, наверное, думаешь, что я тебя люблю? -- поинтересовалась Оливия.
      -- Но...
      Настала пауза, в которой Альберт пытался себя убедить, что не глупо сейчас будет что-нибудь сказать.
      -- Знаешь, порой ты прямо-таки ставишь меня в тупик,-- наконец выдавил он озадаченно.
      Оливия молчала, глядя ему в глаза. Альберт отводил их в сторону, не зная, куда девать взгляд.
      -- Конечно, я думаю, что ты меня любишь! -- наконец не выдержал он,-иначе почему бы мне здесь находиться!..
      -- Да, действительно, почему?..-- произнесла Оливия задумчиво таким тоном, каким, наверное, Нерон в свое время отдавал приказ убить -- за роскошной трапезой или за чтением философских трудов.
      Альберт принужденно улыбнулся.
      -- Что ты этим хочешь сказать? -- спросил он.
      -- Я?
      Она наивно посмотрела на него.
      -- Ровным счетом ничего.
      Он перевел дух.
      -- Знаешь, создается такое впечатление, что ты играешь со мной.-проговорил он откровенно,-- Только что все было так просто, так хорошо, и вдруг эти твои непонятные вопросы... Оливия, скажи, ведь ты не врешь мне, не играешь со мной?
      -- Нет.-- она сделала выразительную паузу,-- Я тебя использую.
      -- Я не понимаю...
      -- Все просто и никаких премудростей.
      -- Но...
      Он вновь запнулся, не зная, что и сказать, глядя в эти ее невинные ангельские глаза, на ее прекрасное обнаженное тело.
      Она не думала. Она ждала продолжения своего сценария. Ей хотелось забыться, хотелось все поскорей закончить -- игра с Альбертом уже не интересовала ее, ей хотелось, чтобы он скорее заставил ее покончить с ним и ушел.
      -- Оливия,-- наконец произнес он,-- я люблю тебя. Люблю больше всего на свете! Ты для меня -- все, больше, чем все!
      -- Это ты уже сегодня говорил.-- отозвалась она холодно.
      Альберт понял наконец, что над ним просто издеваются, хотя до него пока не доходило, с какой целью. Он решил попытаться отыграться и, сначала вернув все в старое русло, затем обратить в шутку.
      -- Ну и что же из того? -- улыбнулся он ехидно,-- Разнообразие -дорогое удовольствие.
      -- Значит, моя любовь -- не достаточная цена?
      -- Ты же сказала, что меня используешь, а не любишь.
      -- А разве я прошу разнообразия? Я просто констатировала факт.
      -- Так значит ты не любишь меня? Используешь?
      -- Одно другому не мешает.-- она дружелюбно улыбнулась.
      Альберт, вновь обретя себя, обнял ее за талию и, притянув к себе, страстно поцеловал.
      -- Ну и для чего же ты меня используешь? -- поинтересовался он шутливым тоном, перемежая эту фразу поцелуями.
      -- Для того, чтобы ты сказал то, после чего я тебя возненавижу.
      -- И зачем же? -- он посмотрел ей в глаза -- они были мертвы и холодны. Он почувствовал мурашки, забегавшие по его спине.
      -- Чтобы убить тебя.-- ответила она.
      -- Убить?..-- Он принужденно рассмеялся.-- Разве ты сумеешь кого-нибудь убить?
      И, спохватившись, добавил, растерянно-нервозно улыбаясь:
      -- Убить того, кого любишь...
      -- Кого люблю -- никогда.
      Он обнял ее:
      -- Оливия, ты ведь выйдешь за меня замуж?
      -- За тебя? -- Она усмехнулась, однако сохраняя слегка надменно-хладнокровный вид -- Это теперь такие остроты? Что ж, чувство юмора у тебя хорошее...
      -- Что ты хочешь этим сказать?
      Он удивленно уязвленно воззрился на нее.
      Оливия встала с постели.
      -- Я не могу за тебя выйти, мальчик.-- Ответила она, безразлично ухмыльнувшись,-- Прости.
      Его лицо изменилось.
      "Черт возьми,-- подумала Оливия,-- похоже он начинает задумываться над происходящим. Так, глядишь, решит еще и поиграть со мной в мою игру... Интересно, он взбесится или расплачется?.."
      -- Да ты издеваешься надо мной! -- Воскликнул Альберт после выразительной паузы,-- Дрянь!
      -- И вовсе я не издеваюсь,-- возразила Оливия, садясь к зеркалу и беря в руки расческу,-- просто я не могу выйти за тебя замуж.
      -- Но... Но я же люблю тебя, разрази меня гром!
      -- Эту дрянь?
      -- Оливия!..
      -- Извини, дорогой, я с тобой скверно пошутила... Я люблю другого...
      Альберт нервно рассмеялся.
      -- Другого?! Дэвида Уорнера, не иначе?! Да, уж я помню, как он строил тебе тогда глазки!..
      Она судорожно обернулась, болезненно почувствовав будто бы удар кинжалом.
      -- А в этом есть что-то удивительное? -- поинтересовалась она, побледнев, но стараясь выглядеть невозмутимой.
      Альберт прекратил смеяться.
      -- Оливия, Дэвид Уорнер тебя обманул,-- сказал он с невяжущейся к контексту нежностью,-- глупенькая, он же обручен, неужели ты не знаешь?..
      Оливия похолодела, сжав в руке расческу так, что зубья до крови впились в ладонь.
      -- Она его старая подруга, еще аж с младенчества,-- продолжал Альберт, воспользовавшись паузой,-- и тот вечер, пожалуй был единственным, когда ее с ним не было... Кажется, она тогда была больна, или что-то в этом роде...
      -- Я знаю,-- перебила его Оливия, стараясь унять дрожь в голосе и остановить слезы, готовые уже политься из глаз.
      -- И неужели тебе нравится такое положение вещей? Это же ужасно, такое унижение! Он тебя не любит...
      -- А ты любишь и хочешь, чтобы я бросила сволочь Дэвида Уорнера и осталась с тобой, по отношению ко мне непорочной, но, правда, тупой скотиной, Альбертом Стэйтоном?! -- взорвалась она наконец, не в состоянии больше сдерживаться и не заботясь о том, что стиль ее выпадов, утратив утонченность, приобрел низкопробно-обличительный оттенок.
      -- Что?..
      -- Неужели ты так и не понял, что мне нужно было просто на ком-то отыграться, попортить кому-то нервы в отместку за то, что их перед этим попортили мне, трахнуться с кем-нибудь и вышвырнуть вон...
      -- Оливия...
      -- Тебе ясно?
      Она взглянула ему в глаза.
      Ее взгляд был страшным. Альберт подавленно замолчал.
      -- Так вот, входная дверь открыта,-- отрезала она злобно,-- У тебя есть пять минут, чтобы убраться отсюда.
      5.
      "Не думать, не думать..."-- словно в молитве шептала она, стараясь глубиной своего сознания вникнуть в сущность того, что с ней делают эти люди, эти злые обстоятельства...
      Альберт уже давно ушел, но его голос до сих пор звучал в ушах Оливии: "Он же обручен, неужели ты не знаешь?.. такое унижение! Он тебя не любит!.."
      Все рухнуло внезапно, вскрыв смертельные раны и выкинув из последнего укрытия израненное сердце. Оливия отказывалась понять, как с ней могло случиться такое, как ее любовь, первую самозабвенную и такую самоотверженно-чистую любовь могли так хладнокровно выкинуть вон, так жестоко изуродовать ее сокровеннейшее чувство.
      Это даже не были мысли.
      "Не думать, не думать..." Заморозить сознание...
      Ей теперь не надо было другой реальности.
      Какой смысл жить, быть шикарной, красивой, изысканной,.. для кого? К чему смеяться, радоваться, переживать? Для чего? Люди, не понимающие откровения не чувствовавших своей души до сих пор -- не достойны видеть... Не их ли удел лишь слепо сознавать?..
      Любовь... Зачем ей было любить?..
      Она была уже мертва -- теперь только усыпить мысли.
      Нет, ей уже не надо было другой реальности.
      "Уснуть и забыть"-- подумала она...
      Сколько их оставалось -- она не считала. Она остановилась, выпив последнюю таблетку.