Тоже мне новости

Евгений Сабуров

Тоже мне новости

I

Хаос звуков

Хаос звуков

Надо понять,

что лирика есть приключенье

души, томящейся в оковах

и вырвавшейся от жены,

от той жены, что крошки хлеба

со стола не вытирает, не

подшивает вырванной подкладки,

томится за столом твоих друзей.

Надо понять,

в отсутствьи макияжа, в белесой

ограниченности тела, во всем

удачливом и глупом постоянстве

сменять шило на мыло, порывистой,

томительной работе над тобой,

душа, надо понять, – одно лишь

имя Правды.

Правда – жена души.

Кто с правдой спит, тот вправду спит.

Не лирик.

«Отправимся, отправимся в дорогу…»

Отправимся, отправимся в дорогу,

где правде места нет, где ни

порывам, ни томленью места нет,

где сладкое развернутое тело

обдуманного горестного мира,

где ты, душа, способна быть в тревоге

за каплю слез,

где ты – душа,

и с непривычки вянешь, вянешь.

Всего так много!

Отправимся! Отправим в клубах дыма

сперва частицу по горам полазить.

Потом, душа, найди свои одежды,

оденься – и иди.

В небесном море так много всякого

и холодеет в облаках признание

в любви.

«Вот пересев в лодку-моторку пересекает…»

Вот пересев в лодку-моторку пересекает

порт суперкарго угольщика,

и наругавшись летит вверх тормашками

над молом он же минут через

тридцать успеть взять водку

на всю команду.

Велеречив проходит поэт с болонкой.

Та слушает его и кушает гладь пространства,

заключенную в доме без окон – в небе.

О, помоги, помоги душе, сладкое тело

обдуманно-развернутого мира!

«Вчера я верил во вчера…»

Вчера я верил во вчера,

вчера того вчера,

когда ты приоткрыв глаза навстречу

касалась грудью моей груди,

как верил киржак-старообрядец в то, что

до Петра весь вертоград цвел.

Сегодня я верю во вчера,

когда схватила мою руку ты и вытянула

вдоль своего бедра,

как верит бедолага-деревенщик в колхозный

духа взлет, и самый счастливый день,

день мясорубки, вспоминает ветеран.

Я верю в счастливые первые дни.

Я верю во вчера вчера вчера вчера,

когда нас ещё не было.

«Ныряем с головой…»

Ныряем с головой

в страну вчерашнего дня.

Там нас любили гибкие раскидистые женщины,

их ноги подогнутые и подтянутые

выше головы, когда они курили и

болтали всякой всячины моря —

горы вокруг чаши моря.

Ныряем с головой.

Сыты по горло нами

в довольстве и неге

нас целовали наклоняясь холодные губы

облаков.

И приключенье шелестит,

стуча в стекло окна цветами,

и суперкарго натягивает штаны и смотрит

на часы, мотает головой, мол, опоздал —

будут шерстить.

«Впрягаюсь в стол и резво, вытягивая шею…»

Впрягаюсь в стол и резво, вытягивая шею,

несусь, несу себя, несу свой

кавардак, свой малый милый хаос,

тот из которого родится земля,

черно-зеленые стволы с растресканной

облупленной корой

и зарождающиеся на самом кончике, на

самом пальце ветки гибкие прутики

и почки, пучки, шевелистики.

Вперяюсь глазами в носки сапогов,

упираюсь носками сапогов в невесомую

нежность путешествия в заозерный

край, в сырость, в туман,

грязь-бездорожье, воздух, разрезанный

свистом обнаженных веток —

весна.

«Нет, мне никто не равен…»

Нет, мне никто не равен.

Сам себя несу, в горящей женщине

не существуя жив живей живого.

Ах, обряди избу резьбой,

а хату аккуратно побели!

Блистаю славой, сам собой украшен.

Котенок с бантиком визжа забрался

на стену, ему необходима рамка,

как путешественнику карта,

а лирик ищет не Клондайк, а приключений.

В седое время дня, в досаду года

опутан женскими чулками-полозами

Лаокоон.

«Я не привык вымаливать подачки-поцелуи…»

Я не привык вымаливать подачки-поцелуи.

Уходишь – уходи, не нужен – не нуди.

Есть много всякого всего. Рискую —

и вон. Торжественен разрыв пути.

Дорога – рот. Рот порван. И концы

теперь уж двух дорог сочатся красной

глиной,

а по бокам стоят резцы

столбцы электролиний.

Платон был прав. Рождают баш на баш

от бабы сопляков, поэмы от идеи.

Рожающая жизнь – сплошной шантаж

по извлечению того чего имеем.

Я улыбаюсь шантажу,

поджавши хвост, поджавши губы,

и на прощание скажу:

– О! Как расчетливо ты любишь!

«Подачки-поцелуи – не привык…»

Подачки-поцелуи – не привык.

Есть много всякого всего.

Уходишь – уходи, рискую, рот порванный

сочится.

Res

publica —

ведь вовсе не о том.

Резцы терцин, а между ними натянутые

провода стихов, хиханьки проводов,

вода подвалов, сплошная вонь от

дохлых семихвостых мышекрыс.

Шантаж привычен. Жизнь

вообще-то выше крыши. Вся в печенках

сидит, но важен тон, которым просят

плату.

«Всё хиханьки, всё смехуечки, все…»

Всё хиханьки, всё смехуечки, все

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.