Операция «Фауст»

Евгений Федоровский

Операция «Фауст»

Глава первая

Умри и возродись

Лето, начало осени 1942 года

Силами 6-й армии Паулюса и 4-й танковой Гота гитлеровцы прорвали Юго-Западный фронт, лавиной устремились к Волге. В руки врага попали богатейшие области Донбасса и Дона. Нависла угроза потерять Кубань и пути сообщения с Кавказом, снабжавшего нефтью армию и промышленность. В этих чрезвычайных условиях Верховный Главнокомандующий Сталин издал приказ № 227. Его железным законом стало требование «Ни шагу назад!». Чтобы облегчить положение наших войск, сражавшихся на Дону, командование Воронежского фронта решило предпринять отвлекающий удар на фланге наступавших немецких армий.

1

Смертник стоял недалеко, но Павел Клевцов никак не мог разглядеть его лица. Он видел худые ноги без обмоток в растоптанных ботинках, изодранные брюки в мазутных пятнах, гимнастерку с оторванными пуговицами – из-под нее высовывалась серая от грязи нижняя рубаха, – видел тощую синеватую шею, а вот лица будто и не было. Сплошной размыв – без глаз, бровей, без волос и морщин.

Место для расстрела выбрали глухое, невыветренное – и плотная туча комаров висела над человеком. Одни садились, напивались кровью до одури, тяжело отваливали, уступая место другим. Смертник не отмахивался от них, как это делали бойцы из комендантского взвода. В ожидании команды те стояли в сторонке, тяжело дымили махоркой, пряча друг от друга глаза.

У Клевцова возникло какое-то неодолимое желание подойти ближе к осужденному, рассмотреть, запомнить его лицо. Он сделал несколько шагов вперед, но тут жесткая рука опустилась на плечо и он услышал глуховатый голос. Старший из комендантских сказал:

– Отойдите. Вам это видеть ни к чему…

Старший не знал, почему вышла задержка с исполнением приговора. Выступил перед строем командир танкового батальона, приговор трибунала зачитал прокурор. Осталось исполнить. Однако в расположении батальона расстреливать не стали, а повели смертника к болоту.

Знал Павел. Это он настоял на отсрочке. Именно в эти минуты военные юристы связывались по телефонам и телеграфу с начальством: как-никак ходатайствовал человек из Москвы, притом с немалыми полномочиями. А смертник стоял неподвижно, точно деревянный. Приказа ждал старший комендантского взвода. И бессильно топтался Клевцов, выжимая сапогами болотную жижу.

…Два дня назад военинженер 2-го ранга[1] Павел Клевцов был поднят среди ночи. Вызывал начальник кафедры Военно-инженерной академии профессор Ростовский. Что-то непонятное и опасное применили немцы на Воронежском фронте. Нужно было срочно вылететь туда и разобраться. Последний участок пути пришлось преодолевать на связном У-2. Самолет выделил командующий фронтом, как бы подчеркнув этим фактом важность миссии Клевцова. Пилот до танкового батальона долетел, но найти подходящего для посадки места не смог. Он сбросил вымпел, чтобы встречали пассажира у деревни Верхушки – раньше там была площадка.

К свалившемуся с неба гостю первыми принеслись мальчишки. От них узнал Клевцов, что «фриц» отсюда недалеко, иногда летают «мессера», но не стреляют, не бомбят и что последнего здорового мужика Фильку забрали в стройбат. Потом на хромой лошади подъехали две женщины с низко опущенными на лоб платками. К сказанному ребятишками ничего добавить они не могли, а только с молчаливым любопытством разглядывали Клевцова, одетого, как им казалось, не по-фронтовому щеголевато и подозрительно.

Затем из березняка выскочила пятнистая «эмка», промчалась проселком, огибая поле, на котором уже золотилась рожь. Пугнув мальчишек пронзительным гудком, шофер лихо осадил машину. Из кабины вышел невысокий капитан в танковом шлеме, небрежно кинул руку к виску:

– Замкомбата Боровой. Прошу!

Шофер газанул и погнал обратно к перелеску.

– В самый момент прибыли! Тут такое идет!.. – прокричал Боровой.

– Я вас хорошо слышу, – сказал Павел.

– Извиняюсь. Это у нас, танкистов, привычка орать. Грохочет же все кругом, гремит, – ничуть не обидевшись, снизил тон Боровой.

– Почему «в самый момент»?

– Из четвертого экипажа водитель остался. Уполз, стервец! В штаны наделал. А ведь – «Ни шагу назад!» Ну, его трибунал – в расход.

– Расстреляли?!

– Не пирогами же кормить!

«Эмка» выскочила из березняка на пригорок. Сверху далеко просматривались холмистые поля с темными лесными островками и рыжими изломами оврагов.

– Во-о-он наши коробочки-могилки, – показал Боровой рукой.

На склоне холма чернели остовы сгоревших танков с развороченными листами брони, раскиданными башнями, сорванными от взрыва собственных боеприпасов. Они замерли впритык друг к другу, словно наткнулись на одну и ту же преграду.

– Вижу три танка, где же четвертый?

– Так я ж говорю – уполз четвертый! Водитель привез мертвыми командира, стрелка и заряжающего, а сам, паразит, выжил! – Боровой опять закричал, словно залез в танк.

– И его в расход?

– А то! – восклицанием, видно означавшим «само собой разумеется», ответил Боровой. – Впрочем, – он взглянул на часы, – может, еще и не расстреляли, только что повели…

– Так водитель жив?! Слушай, друг! – Павел вцепился в рукав Борового. – Это же единственный, кто видел, как горели танки! Он все слышал и испытал!

– Его допрашивали и мы, и особисты, и прокурор… Одно долдонит: «Виноват, дал тягу». А ведь это в бою!

– Да при чем тут прокурор?! – закричал Павел, будто тоже залез в танк. – Я должен знать! Я! Гони туда, куда его повели! Гони вовсю!

– Знаешь дорогу? – спросил Боровой, которого поколебало властное «я» Клевцова.

– Знаю, – сухо отозвался шофер.

– Так жми на все железки!

– Тебя как зовут? – перейдя на «ты», спросил Клевцов замкомбата.

– Федор. А что? – Боровой озадаченно уставился на приезжего.

– Вот что, Федор… С этим механиком я должен обязательно поговорить. Понял, Федя?

– А то… – слабо шевельнул губами Боровой.

– Меня оставишь на месте, а сам гони в штаб, передай мою просьбу слово в слово. От него, единственного свидетеля этой истории, может быть, зависит очень многое…

Ни Клевцов, ни Боровой не замечали, как их бросало из стороны в сторону, больно било о бока машины, как стонали и звенели заклепки расшатанного кузова, как ревел, взвывая и охая, мотор. Шофер уже гнал «эмку» по кочковатой земле начинавшегося болота, изрытого кротами, куда медленно двигалась цепочка людей.

…Старший комендантского взвода согласился повременить с расстрелом, но по инструкции вступать в разговор с приговоренным никто не имел права, и в попытке Клевцова приблизиться к смертнику он усмотрел намерение, противоречащее уставу, чему решительно воспротивился, повторив: «Вам это видеть ни к чему».

И вот теперь Клевцов бесцельно топчется на месте, нисколько не заботясь о том, что болотная жижа съедает глянец с хромовых сапог, а комары пикируют, как «мессершмитты», жалят лицо. Он вслушивался, не идет ли «эмка». Но было тихо. Только высоко в чистом небе звенел жаворонок да в болоте трескуче перекликались лягушки…

В Москве его начальник, комбриг Георгий Иосифович Ростовский, догадался, что немцы применили какое-то новое оружие, но точной картины происшествия представить не мог. Поэтому и послал Клевцова. Перемещаясь от штаба фронта к армии, от дивизии – к танковой бригаде, Павел наконец очутился в механизированном батальоне, который был придан стрелковому полку.

Несколько дней назад командование задумало предпринять отвлекающий удар, чтобы помочь войскам, сражавшимся на Дону. С переднего края разведка заметила, что немцы стали усиленно минировать ничейное пространство перед своими позициями. Действовали они нагло, приближаясь к ячейкам охранения чуть ли не вплотную.

Однако перед боем нашим удалось взять «языка». Подловили его ночью на поле во ржи, приволокли в березовую рощицу и поставили на ноги. Из солдатской книжки в штабе узнали фамилию, должность, звание: Оттомар Мантей, фенрих[2] инженерного училища в Карлсхорсте, фельдфебель.[3]

Мантей поначалу молчал. Он не желал опускаться до разговора с красными варварами. Но один из русских насмешливо прищурил раскосые глаза и положил на стол огромные кулаки. «Иначе я вышибу из вас дух», – проговорил он на сносном немецком. Мантей мог бы пожертвовать жизнью, умер бы в открытом бою и на глазах сверстников, но мысль о том, что придется погибнуть здесь, в чужом лесу, где никто не узнает о его смерти – героя или клятвоотступника, развязала язык. Он подробно рассказал о своем училище, стажировке на фронте, указал проход к господствующей над местностью высоте, которую якобы не успели заминировать…

Русские саперы по указанному Мантеем пути пробрались почти до подножия высотки и мин не обнаружили. Пленного отправили в тыл.

Стрелковый полк пошел в атаку. Для поддержки наступления вперед выдвинулись четыре танка. Они дошли до самых окопов немцев. И здесь-то произошло непонятное.

Сначала вспыхнул один танк. Машина загорелась без видимой причины. Другой танк попытался ее обойти – и замер на развороте: рванул боекомплект, башня, кувыркаясь и дымя, отлетела метров на десять в сторону. Из-за дыма никто не увидел, что произошло с третьей машиной. Однако она занялась точно так же, как и первая, хотя никто из наступавших не слышал выстрелов немецких противотанковых пушек.

В четвертом танке, видимо, поняли, что опасность таилась в кустарнике, который пересекал линию окопов. На большой скорости, опережая пехоту, машина устремилась туда. И вдруг, вместо того чтобы двигаться вперед и прокладывать путь в проволочных заграждениях, она попятилась назад. Пехота, прижатая пулеметным огнем к земле, понемногу стала отходить. Атака сорвалась.

Взбешенный, командир танкового батальона едва не совершил самосуд. Он хотел тут же расстрелять механика-водителя, когда тот вылез из люка, черный от копоти. Из машины вытащили обгоревшие трупы командира танка, стрелка и заряжающего. Стали осматривать повреждения. Какой-то странный снаряд, как автогеном, прожег танк от борта к борту, зацепив опорный каток и гусеницу.

Решили вызвать из Москвы специалиста. А механика – отдать под трибунал за трусость в бою…

Смертник теперь стоял перед бойцами комендантского взвода, тупо смотрел под ноги, не обращая внимания на жалящих комаров.

Вдруг невдалеке хлопнул выстрел. Разгребая руками кустарник, так и забыв засунуть пистолет в кобуру, к болоту пробирался Боровой. Он отдал старшему пакет и подошел к Клевцову, стягивая с головы шлем и вытирая пот тыльной стороной ладони:

– Подвела-таки, проклятущая…

– «Эмка»? – спросил Павел, уже поняв, что Боровой принес хорошую весть.

– А то? – Федя озорно подмигнул. – Ну и задали мы шороху по всем проводам! Приостановили действие под твою, так сказать, ответственность.

Вообще Павел легко сходился с людьми, а с этим простодушным танкистом сошелся сразу, угадав в нем надежного товарища.

«Эмка» была вытащена из грязи на обратном пути. Она и довезла Клевцова и Борового до расположения танкового батальона.

2

Комбат Самвелян угощал гостя с истинно кавказской щедростью. Однако Клевцову не терпелось осмотреть машину, поговорить с водителем. А Самвелян и Боровой словно забыли о цели его приезда. Перебивая друг друга, они расспрашивали о жизни в Москве, планах командования, будто Павел их знал, раз находился рядом с большим начальством. Лишь когда все было выпито и съедено, Самвелян произнес:

– Хорошо, что не успели парнишку расстрелять… На душе кошки скребли – погорячился я. Черт знает, отчего сгорели наши машины!..

Танк стоял под навесом в походной мастерской. Павел сразу рассмотрел в боку небольшое отверстие с оплавленными краями и сизой окалиной. Такой след оставлял кумулятивный снаряд. Пущен он был с близкого расстояния. Развив адскую температуру, прожег броню, пролетел сквозь нее, как через воск, и поразил трех членов экипажа.

Павел попросил привести водителя. Только увидев механика вблизи, он понял, почему не сумел рассмотреть его лица. Парнишка был чистым альбиносом – с белыми бровями, волосами на голове, ресницами… К тому же побелевшим от страха. Клевцов достал портсигар, предложил закурить, но механик отрицательно качнул головой, покосившись на своих командиров.

– Успокойся, – тихо проговорил Самвелян. – Объясни товарищу все как было.

– Как звать? – спросил Павел.

– Леша Петренко, – совсем не по-уставному ответил механик.

– Ну, рассказывай, Леша Петренко, как ты тягу дал?

Водитель почувствовал в голосе военинженера теплые нотки, немного ожил:

– Ей-богу, ничего заметить не успел… Командир увидел, как полыхнули соседние танки, крикнул: «Жми на кустарник!» Я подумал – там фрицевская пушка. Дал по газам. А пушки нет! Еще крутанул на пол-оборота, и тут блеснуло, как сварка! Оглянулся, а ребята на днище – обожженные и в крови. Ну, тут руки-ноги сами назад понесли…

– Ты слышал выстрел?

– В том-то и дело – не слышал! Хоть мотор ревет, а с близкого расстояния я бы пушку услыхал. Но не было выстрела!

Клевцов задумался. Любой снаряд выпускается из орудия. Для того чтобы набрать высокую первоначальную скорость, нужен мощный заряд, нужен выстрел, который неизбежно сопровождается грохотом. Его должны были слышать уж если не танкисты в глухих танковых шлемах, то пехотинцы обязательно. Однако и бойцы не слышали выстрела… А если снаряд прилетел издалека? Маловероятно. Тогда не могло быть столь точного попадания, не осталось бы на броне сизой окалины, характерной только для близкого выстрела.

Вообще стало уже почти законом, что примерно через каждые шесть месяцев у немцев в вооружении появлялась какая-нибудь новинка. Павел встречался то с бетонными гранатами, заменявшими дорогой металл, то с орудиями, у которых был конический ствол, увеличивающий начальную скорость полета снаряда, то с зенитными установками, действующими как против самолетов, так и против танков. А тут еще на поле боя вышли гусеничные тележки, оборудованные радиоаппаратурой, с помощью которой ими можно было управлять на расстоянии. Немцы назвали их телетанками. С полутонной взрывчатки они бежали впереди линейных машин, подрывали минные заграждения, уничтожали доты и дзоты, вызывали на себя огонь противотанковой артиллерии. Примчавшись на большой скорости к объекту подрыва машина автоматически сбрасывала ящик со взрывчаткой и отскакивала назад. В этот момент срабатывал взрыватель…

Когда Павел разобрался в конструкции телетанка и тактике его применения, то написал рекомендации по борьбе с новым оружием. Скоро наши бойцы научились выводить телетанки из строя, расстреливая их из орудий малого калибра, противотанковых ружей или пулеметов с бронебойными пулями, целясь либо в ящик с зарядом, либо в радиоаппаратуру, которая устанавливалась справа по ходу машины.

Теперь же Клевцов столкнулся с загадкой посложней.

Петренко все еще стоял перед ним в старых солдатских ботинках без шнурков, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну, если не выстрел, то, может быть, слышали хлопок или другой какой-нибудь звук?

– Нет, товарищ майор, – виновато моргнул белесыми ресницами водитель.

– Родители где? – спросил Павел.

– Отца давно похоронили, мать с сестренкой в Москве. Один я у них остался.

«Хочешь не хочешь, а надо самому узнать, как наши танки сгорели», – подумал Павел, а вслух спросил:

– Если снова пошлют на тот же участок, танк поведешь?

– Дая уж, считайте, на тот свет кандидат…

– Я тоже не к куме в гости тебя зову, а почти на смерть.

– На такую смерть я готов, – смятенно прошептал Петренко, стараясь смахнуть непрошеную слезу.

– И все же постараемся с тобой выжить.

3

Когда Клевцов рассказал о своем замысле Самвеляну и Боровому, те воспротивились.

– Да мы своих толковых ребят пошлем! – вскричал Боровой.

– Нет, Федор. Тут нужен опытный глаз. Затем я и приехал.

– А я разрешения дать не могу – не в моем ты подчинении, – рассудительно проговорил Самвелян. – Да и начальство, думаю, такими специалистами бросаться не станет.

– Вдруг что случится с тобой, перед кем нам ответ держать? – добавил Боровой.

– Ты, оказывается, перестраховщик…

– Да я, если хочешь знать, сам бы с тобой пошел, – обиделся Федя.

Сошлись на том, что рапорт Клевцова с просьбой выделить два танка для разведки послали в штаб бригады. Сам Павел направил радиограмму своему начальнику – должен же профессор Ростовский понять, что тревожные слухи о появлении у немцев незнакомого оружия отрицательно скажутся на моральном состоянии экипажей, что причину гибели танков надо выяснить как можно скорей, без промедления. В целях обеспечения секретности гитлеровцы могли в любой момент перебросить новое оружие на другой участок фронта и там тоже доставить немало хлопот.

Ответ пришел неожиданно быстро. Георгий Иосифович, очевидно, позвонил командующему фронтом, а тот приказал провести разведку под руководством специалиста, придав все необходимые средства.

Павел придумал нехитрый план. В первой машине пойдут те, кто вызовет на себя огонь. Во вторую сядет он сам, попытается с близкого расстояния осмотреть пробоины на сожженных танках, затем будет наблюдать, из чего гитлеровцы начнут стрелять по первому танку.

– Когда начнем? – спросил Боровой.

– Хорошо бы завтра на рассвете, – ответил Клевцов.

Боровой посмотрел на Самвеляна:

– Разреши, Ашот, пойти в первой машине?

– Нужны добровольцы, – напомнил Самвелян.

– Так мой экипаж хоть в огонь, хоть на печь! А инженеру подберем самых надежных.

– Я прошу назначить в мой танк водителем Петренко.

Самвелян и Боровой многозначительно переглянулись.

– Пожалел? – прищурился комбат.

– Спасать надо парнишку. Повоюет еще, – помолчав, ответил Павел.

– Вот за это спасибо! Знал – Лешку к себе возьмешь. От всего батальона спасибо! – Боровой порывисто сжал руку Клевцова.

…Через час в командирской землянке собрались танкисты двух экипажей. Люди с любопытством рассматривали коренастого майора с круглым, полноватым лицом и дерзкими лукавыми синими глазами.

– О важности нашей разведки говорить много не буду, – негромко начал Павел. – Всем ясно, гитлеровцы применили неизвестное нам оружие. Возможно, это какие-то мины. Тогда у погибших машин будут разбиты либо гусеницы, либо деформированы опорные катки, разрушены днища или лобовой лист. Но судя по следу, что остался на четвертом танке, немцы использовали так называемые кумулятивные снаряды. Ударившись о металл, снаряд концентрирует, кумулирует взрыв в одной точке, развивая температуру свыше трех тысяч градусов. Броня прожигается, огненная струя попадает в боекомплект или мотор… Возникает вопрос: из какого орудия его выпустили? Если из пушки, то и танкисты и пехотинцы слышали бы выстрел. Однако выстрелов не было.

Клевцов оглядел добровольцев.

Ближе к нему сидел Леша Петренко, уже обмундированный по форме – в шлеме, комбинезоне, сапогах. Чуть поодаль – лейтенант Овчинников, командир танка, опрятный, серьезный, чернобровый парень с рассеченной нижней губой. На одной скамье рядом сидели светловолосый заряжающий Нетудыхата и черный, как ворон, туркмен Муралиев – стрелок-радист. Все принимали участие в тяжелых боях под Жиздрой, считались обстрелянными бойцами.

Экипаж Борового тоже сомнений не вызывал. Танкисты побывали в сражениях прошлого, сорок первого года, сменили третью машину после Смоленска и Калуги, где горели и сумели спастись.

– Машина Борового пойдет первой, – продолжал Павел. – Мы же будем вести за ней наблюдение. В случае чего, рискнем и сами: подставим себя под огонь. Поэтому возьмем мало горючего и пойдем без снарядов, чтобы не взорваться на собственном боекомплекте.

– Выходит, совсем безоружными? – воскликнул Овчинников.

– Ну, разрешаю в стволе держать один снаряд и взять побольше патронов к пулеметам. – Клевцов выдержал паузу. – Не исключено, кто-то из нас погибнет или будет тяжело ранен. Но кто останется в живых, обязан любой ценой добраться до своих и подробно, во всех деталях, рассказать о том, что видел и слышал.

Павел сел на чурбак, снял фуражку:

– Вопросы будут?

Некоторое время танкисты молчали. Потом поднялся Муралиев:

– Товарищ инженер 2-го ранга, вы из самой Москвы?

– Да.

– Семья у вас есть?

– Жена есть. Детей пока нет.

– Товарищ майор, – подал голос Овчинников, – нам само собой воевать. И с разведкой, считаю, справимся. Но вам-то зачем в пекло?! А вдруг убьют?

– Так не я же один такой на белом свете. Приедет другой товарищ, и постараются довести дело до конца.

«С таким в разведку можно», – подумал Боровой.

4

Танкисты разошлись на отдых. Затих и Федя на соседнем топчане. Однако Павел заснуть не мог. А что произойдет, если и вправду он погибнет? Разумеется, пришлют еще кого-нибудь из отдела. Ростовский найдет специалиста, хотя и погорюет о Павле. Но каково будет Нине?…

…Родителей Павел помнил смутно. Ему было шесть лет, когда они погибли от голода в Поволжье после гражданской войны. Приютил его немец-колонист Вольфштадт, чьи предки попали в Россию еще при Екатерине II. Звали приемного отца Карлом, а мать – Мартой. В семье не было детей. Дома говорили только по-немецки. Мальчик быстро овладел языком, учиться пошел в немецкую школу. Карл слесарничал. Из обычной болванки он мог изготовлять разные детали, начиная от велосипедных втулок и кончая коленчатым валом к автомобильному мотору. Старик приучал к своему ремеслу Павла и надеялся, что сын станет продолжателем его дела. Но страна поднимала Сталинградский и Челябинский тракторные заводы, осваивала Магнитку и Кузбасс, строила Уралмаш и Комсомольск-на-Амуре. Павел после школы объявил о своем желании поступить в Бауманское техническое училище. Вольфштадт отговаривать не стал. Он понимал: пришли новые времена, и юноше надо идти своим путем. Карл вытащил гроссбух, куда аккуратно вписывал расходы на содержание Павла и его заработки, когда мальчик помогал. Заработок оказался неизмеримо выше расходов. Как позже понял Павел, добрый старик умышленно завышал расценки, чтобы юноша не считал себя должником. Но в то время Павел, не обремененный чуткостью и раскаянием, схватил деньги и умчался на вокзал. Лишь когда уходил поезд, вздрогнуло сердце при виде двух сразу осунувшихся, потерянных людей. Шел тихий летний дождь. Распустив большой черный зонт и прислонившись друг к другу, они стояли на перроне, точно две подбитые птицы, пока не растаяли в туманной пелене…

Загруженный учебой и работой, общественными делами и разными мероприятиями, Павел писал домой редко. Карл же отвечал обстоятельно, не упуская случая поучить и наставить. Он писал по-немецки, тщательно выводя каждую букву, припоминал пословицы и поговорки, живущие в душе его народа, вроде той, что высечена на одном из памятников в Гамбурге: «Народ, который работает, живет для своего будущего». Он убеждал Павла, что надо работать и работать, ибо только это состояние может дать человеку уверенность в жизни и стойкость против разных невзгод.

Первую практику Павел проходил на паровозостроительном заводе в Коломне. Это было старое и большое предприятие. Оно выпускало паровозы, дизели, речные суда, компрессоры, чугунные тюбинги[4] для строящегося метрополитена в Москве. Павла направили в литейный цех – тесный, темный, со слабосильными кранами-тихоходами, вагранкой[5] с ручной завалкой, с ручными же формовкой и отливкой, без вентиляции. И все же при таком дедовском производстве здесь умудрялись отливать сложнейшие детали: блоки цилиндров дизелей, втулки, элементы топливной аппаратуры, корпуса компрессоров, котлы для паровозов и судов.

На этот же завод помощником механика литейного цеха пришел Павел после защиты диплома. Но уже рядом со старым цехом строилась громада нового. По планировке, масштабам, оборудованию новый цех превосходил все заводы крупногабаритных отливок в Европе. Его мощность вместе с производством тюбингов уже тогда достигла огромной цифры – 60 тысяч тонн литья в год. А работало в нем без малого полторы тысячи человек.

Много оборудования было закуплено в США, Англии, Германии. Теперь-то и пригодился Павлу усвоенный с детства немецкий язык. Правда, его немецкий звучал примерно так, как русский язык в XVIII веке, однако Павел без особых усилий догнал в языке свое время. На монтаже и наладке работали немцы из Германии. Среди них были саксонцы, мекленбуржцы, баварцы, силезцы, австрийцы – постепенно Павел овладел и их диалектами.

А в мире росла тревога. В Испании поднял мятеж генерал Франко. Япония двинулась на Китай. Над Европой нависла тень фашистской свастики. Эта тревога заставляла Советский Союз спешить с планами, тратить на оборону огромные средства. Промышленность переключалась на выполнение военных заданий. Появились новые наркоматы. Металлургические заводы осваивали выпуск танков, поскольку будущая война представлялась битвой машин, техники.

Павла призвали в армию. Для молодых людей с высшим образованием устанавливался сокращенный срок службы – один год. После этого они в чине младших командиров увольнялись в запас. Но Павла оставили в вооруженных силах, предложив место адъюнкта[6] Военно-инженерной академии. Пришлось изучать тактику, стратегию, состав, организацию и техническое оснащение вооруженных сил, фортификацию, саперное и взрывное дело, методы управления войсками в военное время, строительство, теорию военной экономики и искусства, воинского обучения и много других военных дисциплин. В общетехнических же вопросах Павел разбирался прекрасно. Недаром старый Вольфштадт кроме аккуратности и прилежности в ремесле приучал его мыслить, искать новые технические решения. Теперь идеи одна смелей другой теснились у него в голове, требовали воплощения в чертежах, расчетах, металле…

Но однажды… Да, такое всегда случается однажды… Пришла в аудиторию светленькая, похожая на подростка девушка в глухом синем платье со значком Коммунистического интернационала молодежи, с бледным личиком и добрыми голубыми глазами.

– Гутен таг, фройнде! – произнесла она звонким от волнения голосом. – Их бин ире нойе доцентин ин дер дойчен шпрахе.

Да, да, новый преподаватель немецкого языка… У Павла дрогнуло сердце от какого-то счастливого предчувствия. Видно, и для него, и для нее пришло время любить. Чистые, цельные души нашли друг друга.

Родители Нины были профессиональными немецкими революционерами, сподвижниками Тельмана и Пика. Они жили в Штутгарте. Мать вела пропаганду против нацистов среди работниц швейной фабрики «Траутлофт». Гестаповцам ее выдали фашистки из «Союза немецких девушек». Спасаясь от шпиков, отец с Ниной через Польшу и Литву перебрались в Советский Союз. Коминтерн выделил небольшую комнату в Доме интернационалистов на Полянке. Густав поступил на работу в объединение «Каучук». Вскоре начались события в Испании.

Как-то раз отец пришел с работы не один, а с товарищем в черной сатиновой рубашке и дешевом суконном пиджаке. Живые и добрые глаза располагали к доверию.

– Сколько ж тебе лет? – поздоровавшись за руку, спросил гость глуховатым, отбивающим каждое слово голосом.

Хотя Нина жила в России недавно, она вопрос поняла и ответила по-русски:

– Уже тринадцать.

– Так вот слушай, Нина… Твой папа отбывает в командировку… Надолго… Ты сможешь жить одна?

Нина сдержанно кивнула. Глаза наполнились слезами. Маленькая, узкогрудая, с тоненькими бледными руками, она опускала голову все ниже и ниже и вдруг бросилась к отцу, умоляя его не уезжать.

Отец долго гладил девочку по голове, потом тихо проговорил:

– Ты помнишь маму? Она стыдилась слез, как бы горько ей ни было. Слезы не для нашей породы. Учись, работай, живи… Тогда и ты станешь бойцом и будешь полезной для нашего дела. А о тебе позаботятся…

Нина быстро вытерла слезы. Отец и дядя Алеша, как отрекомендовался гость, проговорили всю ночь, а рано утром поехали на Брянский вокзал к поезду «Москва – Одесса».

Позже девочка узнала, что из Одессы отец уехал в Испанию, сражался в бригаде Тельмана, после вывода из Испании интернациональных войск попал во французские лагеря для интернированных, там заболел и умер.

Дядя Алеша относился к Нине как к родной. Она все время чувствовала его заботу. Если он исчезал надолго, то какие-то люди приносили ей деньги и короткие записки от него.

Она окончила школу, поступила на филологический факультет университета. Но девушке не хотелось жить на чьем-то иждивении. Она обратилась к дяде Алеше, решив и работать, и учиться заочно. Тот порекомендовал обратиться в Военно-инженерную академию, где как раз была одна вакансия на должность младшего преподавателя немецкого языка. Здесь-то Нина и встретила Павла Клевцова. В феврале сорок первого года они поженились. Они удивительно подходили друг к другу, и, видимо, поэтому их брак оказался счастливым.

5

Павлу повезло и в том, что в академии он встретил самобытного и ярко одаренного человека – профессора Георгия Иосифовича Ростовского.

Дружба началась с курьеза. Комбриг читал вводную лекцию в курс военной инженерии и обратил внимание на белобрысого круглолицего лейтенанта, который улыбался неизвестно чему. А Георгий Иосифович говорил о серьезных вещах, и эта веселость его возмутила.

– Повторите мною сказанное! – потребовал он.

Покраснев, лейтенант сказал:

– Вы говорили о дисциплине особого рода, присущей только саперу. Даже самая идеальная организация работ по расчистке минных полей не может гарантировать стопроцентную безопасность. Требования предъявляются самые жесткие, не всяким нервам под силу. Командир должен хорошо знать характер бойцов. И не за тем, чтобы выяснить, кто смелый, а кто трус. Смелыми могут быть все. Но не каждый сумеет ювелирно обезвредить заряд. Справится только знающий, уверенный в себе и в своих нервах. В нервах, а не в храбрости.

– Чему же вы улыбаетесь? – Ростовский внимательно посмотрел на лейтенанта и тут понял, что две врожденные морщинки как бы подтягивали уголки рта вверх, придавая лицу выражение беззаботное и смешливое. – Извините, – сказал он, кивком приказывая сесть.

Однажды Георгий Иосифович засиделся допоздна в читальном зале академической библиотеки. Он не заметил, как все разошлись. Добрейшая Мария Ивановна героически боролась со сном, но не смела тревожить профессора. Да и в другом конце зала занимался адъюнкт Клевцов, которого старая библиотекарша уважала за редкую усидчивость и серьезность. Наконец Ростовский оторвался от книги и, взглянув на часы, смущенно пробормотал:

– Извините, заставил вас ждать…

– Не вы один, Георгий Иосифович. – Мария Ивановна взглядом показала на дальний стол, освещенный лампочкой под глухим абажуром.

Павел вскочил и стал поспешно собирать книги. Профессор узнал его. Но удивился, когда увидел, что адъюнкт сдавал справочники по германской экономике и технике на немецком языке. Ростовскому не часто приходилось иметь дело со слушателем, который бы владел чужим языком, как своим. Он припомнил также план инженерных разработок, представленный этим молодым человеком на утверждение кафедры. Чего там только не было! И вездеход для движения по воде, суше и льду с преодолением торосов – дань челюскинской эпопее, и приспособление для скоростной установки мин, и путеукладчик в кустарниках и молодом лесу, и окопокопатель, и много других проектов. Каждый из них имел оригинальное решение, отвечал требованиям будущей войны, однако не мог осуществиться сегодня, когда не хватало не то что машин, а обычных саперных лопат. Даи один человек не в состоянии был поднять то, что не под силу даже коллективу. Георгий Иосифович, кажется, посоветовал Клевцову остановиться на одной насущной проблеме и решить ее в наилучшем варианте. Но судя по справочникам, которые сдавал адъюнкт Марии Ивановне, его теперь занимали не конструкторские разработки. На обложке одной из книг Георгий Иосифович прочитал: «Ди виртшафт унд ди политик дер дейтчен Рейхсбанк».

– Вы увлеклись счетным делом? – с некоторой долей сарказма спросил профессор.

– Пожалуй. Но занимаюсь этим в свободное время, – не замедлив, ответил Клевцов, словно ждал этого вопроса. – Я подсчитываю, в каком стратегическом сырье нуждается Германия и куда в скором времени она протянет лапы.

– Любопытно, – заинтересованно проговорил Ростовский, направляясь к выходу.

– Очень, – подтвердил Павел. – Разрешите объяснить?

– Разве нам по пути?

– Я провожу вас.

Город давно спал. Редкие фонари освещали бульвар. Ни ветерка, ни шороха. А двое военных, старый и молодой, ничего не замечая, вели вполголоса увлеченный разговор. Павел рассказал, как, извлекая крупицы сведений из немецких газет, журналов и других открытых изданий, доходивших до него, он составлял себе картину общего положения в Германии – политическую, правовую, нравственную, но в первую очередь экономическую. Выходило, что «второе правительство рейха» – Стальной трест, «ИГ Фарбениндустри», Флик, Стиннес, Крупп, Сименс, Борзиг – могущественней Гитлера и его клики. Открытые публикации чисто коммерческого характера более точны и реальны, чем камуфляжи политиков и дипломатов. Экономика управляла помыслами фашистов, и здесь Павел находил ключи к разгадке направлений их скорых претензий.

От экономики и политики перешли к технике. К удовольствию Георгия Иосифовича, адъюнкт заинтересованно слушал, короткой точной фразой углубляя мысль, но не поддакивал и не подлаживался. Ростовский не заметил, как сел на своего конька. Он поделился мыслью переоборудовать свою лабораторию взрывчатых веществ на современный лад, чтобы по-настоящему развернуть научную и конструкторскую работу, улучшить подготовку технически грамотных командиров и военных инженеров.

С той памятной ночи между ними установились теплые, доброжелательные отношения.

Теперь Павел после лекций засиживался с профессором в библиотеке или в лаборатории. Они колдовали над новыми взрывчатыми веществами, детонаторами, капсюлями,[7] взрывателями, не забывая, как Иван Калита, приращивать к своей лаборатории соседние владения, обзаводиться нужным оборудованием, приборами, станками, машинами.

…Георгию Иосифовичу не было и шестидесяти, однако слушателям и адъюнктам он казался стариком. С гордо посаженной головой, стриженный под старомодный «ежик», в длинной комсоставской гимнастерке с черными петлицами, на которых поблескивал малиновый ромбик комбрига, Ростовский производил впечатление неподступного педанта. Он жил почти рядом с академией – в Подсосенском переулке. Квартира состояла из трех комнат на втором этаже особняка, сплошь забитых книгами. Большая часть этой библиотеки принадлежала отцу – известному артиллеристу, погибшему под Мукденом в 1904 году. Лишь один уголок в кабинете не был заставлен книгами. Здесь стоял мольберт и висела виолончель в футляре. Профессор увлекался живописью и музыкой, посвящая искусству выходной день.

Удивительно, но все бури, когда ничего не стоила человеческая жизнь и бывшего преподавателя академии Генерального штаба могли арестовать и поставить к стенке по любому доносу, благополучно пронеслись мимо Георгия Иосифовича. Он не приспосабливался к новой власти, как, впрочем, и к царской, не жалел утерянного, посчитав революцию социально оправданной и справедливой. Русская армия состояла из народа, и его обязанность как русского инженера, считал он, заключалась в том, чтобы она была хорошо вооружена и защищена от смертоносных средств противника. И когда на фронте он увидел, что массы армии пошли за большевиками, он спокойно избрал новый путь, как это сделали Брусилов, Зайончковский, Корк, Игнатьев и другие честные люди из русского генералитета и офицерского корпуса.[8]

В гражданскую войну Георгий Иосифович служил в отделе вооружения Красной армии. Стиснутая кольцом интервентов, молодая республика испытывала острейшую нужду не только в хлебе, топливе, одежде, но и в пушках, винтовках, боеприпасах. Ружейным приемам обучали на палках, с палками же новобранцы шли на передовую, чтобы со временем обзавестись винтовкой убитого товарища. Иной специалист по взрывчатым веществам пришел бы в ужас от работы, за которую брался Ростовский. Взрывчатые вещества включали в себя сотни сложных смесей – аммиачную селитру, нитроглицерин, тротил, пикриновую кислоту, аммониты, гексогены, гремучую ртуть, коллоксилины, соли хлорной кислоты… Каждый компонент имел свой характер и норов. Один или в сочетании с другими применялся как начинка боеприпасов. На складах не было того или другого. Не хватало даже обычной серы для производства простейшего пороха! Приходилось искать суррогаты, вычислять пропорции, испытывать новые взрывчатые смеси, которые заменили бы, скажем, нитротолуол, тетразен, динитронафталин. И Ростовский находил. Его имя не вошло в историю гражданской войны, не попало в число отличившихся и награжденных. Но трудно представить, какой ценой оплатилась бы победа без патронов, снарядов, гранат, начиненных взрывчаткой Ростовского.

После войны Георгий Иосифович перешел на привычную преподавательскую работу. На желторотую настырную молодежь он смотрел с некоторой долей удивления. Однако с фатальным предвидением угадывал самородков и уже не выпускал из поля своего зрения, требуя от молодого курсанта или слушателя спартанской самоотдачи военной науке. Так произошло и с Павлом Клевцовым. Комбриг сразу отметил, что адъюнкт мыслит смело, первородно, упрямо ищет оригинальные решения.

Одно из главных решений пришло на больших маневрах, которые проводились зимой. Клевцов был направлен туда командиром саперной роты. «Боевые действия» разворачивались в самых неподходящих условиях – среди глубоких снегов, при жестоких морозах и сильных ветрах. Но самым тяжелым препятствием для наступавших оказались минные поля. Они простирались на многие километры. Противопехотные, противотанковые фугасы большой разрушительной мощности, хитроумные ловушки с разными способами взрывного действия приходилось обезвреживать щупами и электромагнитными миноискателями. Саперы цепочкой двигались впереди стрелковых и танковых подразделений, прослушивали каждый метр земли. Как только в наушниках раздавался сигнал, они разгребали снег, ковыряли мерзлую землю, вытаскивали и обезвреживали заряды. Не нужно было обладать большим воображением, чтобы представить, как бы такое происходило в настоящем бою, в холоде, под навесным и кинжальным огнем, когда хочется поглубже зарыться в снег, спрятаться от белого света, хотя снег – защита ненадежная: в открытом поле сапер почти что голенький.

Адовая работа с миноискателем и щупом навязывала бы наступлению черепаший темп, каждый километр захваченного пространства оплачивался бы кровавой ценой.

«Вот если бы танк… Саперный танк!» – пришла мысль и зацепилась за сознание, как рыболовный крючок за одежду. Павел стал раздумывать над танком-миноискателем, танком-тральщиком, подобным морскому тральщику, что делает проходы для боевых кораблей. У сухопутного тральщика должен быть каток, точно такой же, как у дорожных машин. Укрепленный впереди танка, он будет давить и взрывать мины, сохраняя экипаж. По проторенной дороге пойдут линейные танки и пехота – без остановок, не сбавляя темпа, не давая опомниться врагу.

Вернувшись с маневров, Павел доложил своему руководителю о проекте танкового трала. Ростовский сказал:

– Сдается, теперь вы нашли для себя настоящую цель.

– Пожалуй, нашел. Миноискатель и щуп – уже вчерашний день. Что в наступлении главное? Темп. Значит, тральщики должны прийти на помощь саперам, как комбайны косцам.

По чертежам Павла изготовили один трал-каток, присоединили его к танку Т-28. Клевцов сам сел за рычаги и испытал каток в самых тяжелых условиях, приближенных к боевым. После испытаний Георгий Иосифович спросил:

– Вы довольны своим тралом?

– Нет, – напрямик ответил Павел. – Он резко ухудшает маневренность танка. Слабы тяги. Катки надо делать из броневой стали… Для преодоления окопов и больших воронок машине приходится пятиться назад, катки путаются в проволочных заграждениях, особенно в спиралях Бруно…

– Драконите трал, будто не сами придумали его.

– Я вижу недостатки и буду их устранять.

Снова поиски, расчеты, сомнения, находки… Снова заводской цех, где собирался новый трал.

Однако второй вариант отверг технический совет автобронетанкового управления, для кого, собственно, и выполнял заказ Павел. Слепая вера в несокрушимость Красной армии и боязнь ответственности у некоторых начальников, занявших руководящие посты в армии после репрессий 1937–1938 годов, часто сводили на нет многие лучшие начинания в области технического перевооружения наших военных сил. Фашистская Германия уже пользовалась первоклассными пикирующими бомбардировщиками, истребителями, танками, автоматическим оружием, показавшими себя на войне в Европе. У нас же производство новых видов вооружения затягивалось, как такое случилось уже с модифицированными истребителями Яковлева, Микояна и Лавочкина, штурмовиком Илюшина, танком Т-34 Кошкина, реактивным минометом «катюша», противотанковыми ружьями Дегтярева и Симонова… Что уж говорить о каком-то трале?!

– Помните: бойцовскими качествами должен обладать любой человек, но особенно изобретатель, тем более военный, – говорил Ростовский, стараясь поддержать Клевцова, а про себя решив, что надо обратиться к генералу Воробьеву,[9] которого давно знал по академии и ценил за широту взглядов.

Михаил Петрович Воробьев в годы гражданской войны был бригадным и дивизионным инженером, закончил Военно-техническую академию, слыл в среде армейских специалистов человеком прогрессивным, творческим. Одно время возглавлял факультет в Военно-инженерной академии. Недавно его назначили начальником инженерных войск РККА.

С тех пор как они виделись, Воробьев мало изменился. Такой же моложавый, высокий, с крупным, тяжелым подбородком, прямым, твердым взглядом. Он стоял посреди кабинета, радостно приветствуя старого сослуживца. Обменявшись рукопожатиями, сели к столу. Генерал спросил:

– Ну, что привело вас ко мне? Просто так ведь не придете…

– Время ваше, Михаил Петрович, ценю. Мало его у нас с вами осталось, – и развернул перед Воробьевым чертежи противоминного трала.

– Постойте! Да я ведь что-то слышал про этот трал. Даже, кажется, фамилию изобретателя запомнил – не то Карцев, не то Клевцов…

– Вот-вот, Клевцов.

– Отзывы-то отрицательные.

– Как всегда, когда изобретение чего-то стоит.

– Ну, уж… – недоверчиво хмыкнул Воробьев.

– Вы меня, Михаил Петрович, знаете. Стану ли я кривить душой?

– До трала ли сейчас, Георгий Иосифович! Мне вот надо срочно найти толкового инженера, который бы разбирался в военной технике, чтобы отправить с делегацией в Германию.

– В чем же дело?

– Кандидата не нахожу. Туго с кадрами.

– Проще простого: Клевцов.

– Дался вам этот Клевцов! У него что – семь пядей во лбу?

– Восемь…

– А язык? Немецкий-то небось на уровне «Анна унд Марта баден»?

– Как раз знает, и очень хорошо.

– Гм… – Воробьев сделал пометку в настольном календаре.

– Все же посмотрите проект трала, Михаил Петрович, сами, – произнес профессор. – В наступлении по минным полям, на мой взгляд, ему цены не будет.

– Ну раз так просите, посмотрю, конечно.

6

Через несколько дней Павла вызвали к генералу Воробьеву. У начальника инженерных войск времени было мало, разговор был предельно кратким. Михаил Петрович спросил:

– Немецким владеете в совершенстве?

– Так точно.

– В Германию едет военно-торговая делегация. Профессор Ростовский рекомендовал вас переводчиком. Не возражаете?

– Благодарю за доверие.

– Эта поездка пойдет вам на пользу, – сказал Воробьев. – Счастливого пути.

В приемной адъютант сообщил, что на вокзале его найдет товарищ, которому Павел будет подчинен непосредственно. Он же выдал документы и деньги. Поезд отправлялся на следующий день вечером.

На Белорусском вокзале, как всегда летом, было много народу. Павел пробрался к своему вагону и стал оглядываться. «Как же меня узнают?» – беспокоился он. Нина провожать его не пошла – проводы стали плохо действовать на нее с тех пор, как уехал отец. Простились дома. Да и вообще провожающих делегацию было мало. Неожиданно откуда-то сбоку подошел малоприметный человек лет пятидесяти пяти с темными глазами, остро выглядывающими из-под седых бровей. Широкий нос, крупное улыбчивое лицо выдавали истинного славянина.

– Клевцов? Здорово! – Он протянул шершавую руку, во второй он держал большой фибровый чемодан. – Идем!

В купе он снял пиджак, развязал галстук, с облегчением опустился на диван.

– Давай знакомиться. Волков Алексей Владимирович. – Голос у него был какой-то ржавый, отрывистый. – Значит, ко мне в переводчики? Я вот до семнадцатого в «Крестах» сидел и на Таганке, семь лет ссылки отвалял, политграмоту одолел, а языкам не выучился.

Из чемодана Алексей Владимирович достал бутылку нарзана, разлил по стаканам:

– Пей – не болей!

Поезд тронулся. Павел тоже переоделся, остался в пижаме и тапочках. Волков долго смотрел на него с непонятной улыбкой, потом вдруг спросил с той долей простодушной хитринки, которая звала к откровенности:

– Где сейчас твои Вольфштадты?

– Там же, где жили, – не успев удивиться, ответил Павел.

– Что ж не навестил их?

– Некогда было.

– Плохо, Клевцов, плохо! – Он отвернулся, с минуту глядел на бегущие в окне подмосковные леса. – Они же тебя поили-кормили, в люди вывели…

– Да я в отпуске не был какой год!

– А жениться успел? – не то с осуждением, не то с одобрением проговорил Волков.

– Вы что? Рентгеном меня просвечивали? – Павел сердито засопел: он не любил, чтобы кто-нибудь вмешивался в его личные дела.

– Ладно, я ведь по-свойски. Знаю, работал много.

– Время такое, война на носу, – буркнул Павел.

Он, конечно, не мог знать подробностей предшествующих событий. Пакт о ненападении между СССР и Германией Клевцов, как и многие военные, воспринял с недоумением и тревогой. В газетах сообщалось о советско-англо-французских переговорах, и вдруг приехавший в двадцатых числах августа 1939 года фашистский министр иностранных дел Риббентроп подписывает договор о ненападении…

– Ты прав. – Волков, угадав состояние Павла, стал серьезным. – Гитлер без единого выстрела захватил Австрию и Чехословакию. После Мюнхена Чемберлен похвастался: мол, как в футболе, защитил английские ворота и перенес войну на восток. Тоже мне, вратарь от дипломатии… На самом же деле он вместе с французом Даладье подвел мир к войне. Но с нами воевать фашисты тогда не решились. Говорили, будто Гитлер сам собирался приехать в Москву, если бы сорвалась миссия Риббентропа. А вот Польшу они растерзали. Потом напали на Францию, бомбят Англию…

Всю дорогу Павла не покидала внутренняя напряженность. Это была его первая поездка в чужой мир, где фабриканты и лавочники, банкиры и полицейские жили по своим законам, о которых он знал лишь по газетам и книгам. Притом ехал не просто к немцам, а к фашистам, к которым с юности питал ненависть за расправы с тельмановцами, за провокацию с поджогом рейхстага и подлое судилище над Георгием Димитровым, за нападение на республиканскую Испанию…

Пробежали густые белорусские леса. Началась Польша. Замелькали хуторки с крышами из соломы и дранки, городки, над которыми сизыми утесами возвышались костелы, узкие полоски полей со снопами убранной ржи, копешками картофельной ботвы. Кое-где чернели трубы – остатки сожженных в боях прошлого года домов, валялись разбитые пушечные лафеты и брички без колес, опрокинутые полуторки-«фордики». Там, где поезд останавливался, набирал воду и уголь, разрушений было больше. Для авиации это были первые цели, а уже потом война растекалась по другим сторонам. Развалины кирпичных строений, порыжевшие ребра вагонов, раскиданные взрывами рельсы тянулись до границы рейха.

В Берлин въезжали рано утром. Сеял мелкий холодный дождь. Сквозь мозглую пелену виднелись четырехэтажные серые дома, ряды заводских труб, застекленные крыши цехов. Потом пошли здания повыше. Поезд замедлил ход и вскоре подтащился к Силезскому вокзалу. Делегацию встретили работники советского посольства. Павел обратил внимание на то, что в привокзальной толчее больше было пассажиров-немцев в мышино-зеленой военной или полувоенной форме, словно все жили армейским лагерем.

В посольстве членам делегации выдали адреса квартир, продовольственные карточки, ознакомили с распорядком работы. Павел с Алексеем Владимировичем поселился в пансионе на площади Виктории-Луизы. Программа была напряженная: встречи с представителями фирм, поездки по заводам, подписание договоров на поставки того или иного оборудования, на что охотно шли немцы в обмен на русский марганец, нефть и зерно. Задолго до часа пик, в ранние утренние часы, выходили Волков и Клевцов из своего жилища и неторопливым, прогулочным шагом направлялись к торгпредству на Лиценбургерштрассе. При свете ночных фонарей, которые зажигали, когда не было воздушной тревоги, дворники, подобно матросам на кораблях, размеренно драили швабрами гранитные плиты тротуаров, угольщики на тележках развозили мешки с брикетами, оставляя их у подвалов котельных, дамы в простеньких жакетках или пожилые мужчины в шляпах-тирольках выгуливали собак.

– Ты обратил внимание на умение немцев экономить на всем? – спрашивал Владимир Алексеевич. – Бутылочка, пакетик, консервная банка – все идет на переработку! Любой лавочник принимает вторсырье и тут же расплачивается… А у нас в пансионе: входишь в подъезд – загорается лампочка, едва поднимешься на второй этаж – первая тухнет, горит уже другая… А какая деловитость на заводах! Ни болтовни, ни перекуров, ни простоев…

Иногда Волков, отмечая немецкие достоинства, вдруг с болью в голосе произносил:

– И все это делается для войны. Теперь фашистским волкам нечего рядиться в овечью шкуру…

Как-то раз Алексей Владимирович выложил на стол книги, купленные накануне. Он поднял книгу в светло-коричневом переплете с жирным орлом на обложке:

– Вот «Майн кампф» Гитлера. По ней фашисты учатся азбуке разбоя.

Павел полистал страницы, наткнулся на фразу: «Все, что я делаю, направлено против России… Когда мы сегодня говорим о новой территории в Европе, мы должны иметь в виду главным образом Россию и приграничные с нею государства…» Перевел ее Волкову.

– Вишь, как думает Гитлер? Откровеннее не скажешь. – Алексей Владимирович смял папиросу, вдавил ее в пепельницу.

Однажды после приема у президента рейхсбанка Яльмара Шахта Волков рассказал, к каким маневрам прибегали гитлеровцы, чтобы до поры скрыть подготовку к войне. В мае 1935 года был издан секретный закон о переводе всей экономики страны на военные рельсы. Под контроль Шахта попадали все сырьевые ресурсы, импорт стратегических товаров, ввоз валюты, накапливание горючего и создание запасов угля, производство синтетического бензина… Вся финансовая и торговая деятельность империи отныне контролировалась экономическим диктатором – банкиром Шахтом. Тут имперский владыка проявил всю свою ловкость. Германия еще была связана Версальским договором. Скрывая размеры средств, отпускаемых на военное строительство, он ввел так называемые счета «МЕФО» – от названия мифического синдиката «Металлургише форилунгсгезэльшафт». Эти счета выписывались заказчиками армии, флота, авиации. Они принимались к оплате всеми германскими фирмами и гарантировались государством. Счета «МЕФО» не фигурировали ни в отчетах рейхсбанка, ни в цифрах бюджета. И вот в апреле 1938 года Шахт отменил финансирование по этой системе. Германия порвала и с Лигой Наций, и с Версальским договором. Вещи стали называться своими именами. Это означало: отныне Германия вставала на путь открытой подготовки к войне. Кликушеские упоминания Гитлера об единственной дороге, по которой шли тевтонские рыцари ради хлеба насущного и земли для германского плуга, были не просто литературно-патриотическими всплесками, а диктовались четкой политической целью ближайшего будущего.

Он, Алексей Владимирович Волков, успевший навоеваться с немцами и в Первую мировую войну, и в гражданскую, и после, ясно видел и понимал, какую трагедию готовят фашисты народам Европы.

– Помнишь, Маркс сказал, что философы объясняли мир, а задача состоит в том, чтобы его изменить? – спрашивал Волков. – Но большинство людей думало, что единственный способ изменить мир – это его объяснить. Объяснить тихо, без шума, в надежде, что люди когда-нибудь образумятся. Чепуха! Нацисты прибегли к чудовищному обману своего народа. Они нашли демагогическое утешение каждому страждущему, к какому бы социальному слою тот ни принадлежал. Лавочнику обещают устойчивый доход, рабочему – работу, крестьянину – землю и рабов, промышленнику – защиту от красных, обывателю – мировое господство и власть над народами. Последнему бродяге они вдалбливают: ты немец, ты будешь господином!.. А маленький человек всегда нуждается в поводыре. Нацисты это знают и собирают вокруг себя мятущихся людей, дают им иллюзию поддержки и защиты. Именно иллюзию. Без страховки. Тот же Геббельс, когда фашисты еще рвались к власти, устраивал в Берлине массовые шествия безработных, разорившихся лавочников, бывших солдат. «Мы люди, а не собаки!» – такой плакат он нес над головой… Нацисты добились успеха потому, что обещают немцам чудо!

Примечания

1

Военинженер 2-го ранга – воинское звание для технического состава сухопутных войск с 1935 по 1943 гг.; соответствовало званию майора.

2

Фенрих – курсант, воспитанник военного училища Германии.

3

Фельдфебель – звание старшего унтер-офицера вермахта.

4

Тюбинги – элементы сборной крепи подземного сооружения.

5

Вагранка – шахтная печь для переплавки чугуна, а также для обжига руд цветных металлов.

6

Адъюнкт – аспирант высших военно-учебных заведений.

7

Капсюль – тонкий колпачок с инициирующим воспламенительным составом.

8

Испытывая недостаток в командных кадрах, Красная армия стала привлекать в свои ряды специалистов старой армии. Только в 1918 г. в РККА пришло более 22 тыс. офицеров и генералов. Большинство из них добросовестно выполнили свой долг. Многие погибли за власть Советов. Такие специалисты, как С.С. Каменев, И.И. Вацетис, Д.М. Карбышев, М.Н. Тухачевский, Б.М. Шапошников, А.И. Егоров, М.Д. Бонч-Бруевич, А.И. Антонов, стали крупными военачальниками советских Вооруженных сил.

9

Воробьев М.П. (1896–1957) – в Великую Отечественную войну стал начальником инженерных войск Западного фронта, одновременно командующим 1-й саперной армией, затем начальником инженерных войск Советской армии.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.