Часть первая
Глава первая. Встреча
В полупустом автобусе седой мужчина в старомодном пиджаке с тремя рядами воинских планок на груди играл на аккордеоне. Не пьяный – ну, разве что самую малость, и не попрошайка – от протягиваемых ему рублей безмолвно отказывался, покачивая головой. Не иначе, мужчина возвращался с какого-нибудь школьного мероприятия, где, как водится, ветеранам налили «фронтовые» сто грамм в столовой после их выступления на сцене. Играл он хорошо, не фальшивя – «Прощание славянки», «На сопках Маньчжурии», «День Победы». Ни с того, ни с сего, я почувствовал, что у меня затрясся подбородок и повлажнели глаза. Черт побери, с годами стал совсем уж сентиментальным.
– Воевал? – спросил аккордеонист, бросив на меня косой взгляд и не прекращая играть.
– Мимолетно.
– То есть как?
– Журналист. В прошлом.
– Ага, – неопределенно сказал мужчина. Он был моих лет, то есть тоже старый.
От спонтанных слез мне стало неловко. Я решил выйти из автобуса на три остановки раньше своей и пройтись пешком. Весна, май, славный месяц для нас, русских. Но теперь мой нечаянный катарсис вывернулся наизнанку. Я шел по улице и улыбался, ловя на себе недоуменные взгляды встречных прохожих. Наверное, со стороны это выглядело глупо. В нашей стране не принято улыбаться без веских на то причин. И с чего это вдруг пожилой седой человек идет один по тротуару с улыбкой дебила на лице? Наследство, что ли, получил? Или пьяный?
От этих взглядов мне становилось еще веселее. Нет, граждане-товарищи, никакое наследство меня не ожидает, я не пьяный и даже не клинический идиот. Просто весна, сограждане, теплый ласковый май, и у меня отличное настроение. А разве это не повод улыбаться, когда тебе почтенных шестьдесят пять лет? Еще лет пять-семь я на белом свете поживу и это прекрасно, просто великолепно, если разобраться.
На долгую, немощную и нудную, хоть и сытую старость я не рассчитывал, да она и не к чему, если хорошо подумать. Свою задачу на Земле я более-менее выполнил, вырастил детей, написал книги, а что нужно еще? К счастью – именно к счастью – у меня плохая наследственность. Дед умер от инфаркта в пятьдесят девять лет, отец-фронтовик не дотянул до семидесяти. У меня тоже уже был инфаркт семь лет назад, – звоночек, как принято говорить, – но я выкарабкался, и прекрасно себя чувствую. Вот иду и скалюсь во весь рот от хорошего настроения, как полный кретин. Но стать выжившим из ума глубоким стариком, еле передвигающим ноги? Нет, уж извольте. Лучше уж так – брык! – и на тот свет от второго инфаркта.
Деревья уже зазеленели. Мир был прекрасен. И тут…
– Извините, не найдется ли сигареты?
Вздрогнув, я обернулся. Передо мной стоял человек с недельной щетиной на лице, одетый во что-то невообразимо ветхое, возможно, с чужого плеча. Боже мой, да ведь это Володя! Меня он, похоже, не узнал.
– Привет, Володя!
Прищурившись, он посмотрел на меня и медленно произнес, не выказав никаких эмоций:
– Привет.
Я судорожно полез в карман за пачкой сигарет. Он взял одну и флегматично поблагодарил. Растерявшись от неожиданной встречи, я почувствовал: мне нужно немедленно что-то предпринять. Дать ему денег? Но ведь наверняка он их не возьмет: всегда был гордый, хотя теперь заурядный бомж. Я огляделся по сторонам. На углу была пивнушка, пользующаяся дурной репутацией. Обычная забегаловка-гадюшник.
– Может быть, накатим по стаканчику? – спросил я Володю. И быстро добавил: – Я при деньгах.
Его взгляд по-прежнему ничего не выражал. Он сумрачно сказал:
– Ну, пошли…
…Больше сорока лет назад мы с ним проучились вместе один год на первом курсе университета. А потом случилось нелепое происшествие, которое для меня закончилось лишь испугом, а для него – исключением из вуза и крушением всей жизни. Мы тогда стояли в коридоре нашего филологического факультета и курили. Курить в здании было запрещено, но кто же тогда обращал внимание на подобные мелочи? Тем более, курили мы, стоя возле урны. Комиссию профкома университета мы не заметили. Вернее, о том, что это комиссия, мы узнали уже после того, как они нас сфотографировали и потребовали студенческие билеты.
Мы оглядели группу, которая к нам подошла. У троих были на пиджаках комсомольские значки – верный признак их принадлежности к активу комитета ВЛКСМ университета, ведь остальные студенты в те годы значки уже не носили. Четвертый человек в группе был старше, лет тридцати с виду, и походил на аспиранта. Он-то и затребовал у нас студенческие билеты. Стало ясно, что мы влипли в неприятную историю. То, что нас сфотографировали курящими в здании, наверняка означало, что через пару дней нашу фотографию поместят на какой-нибудь доске позора. Неприятно, хотя пережить можно…
Но если бы мы знали, чем это грозит… Володя ни с того, ни с чего взбеленился:
– Ты кто такой? – нагло спросил он старшего в группе, хотя тот и не походил на студента.
– Не тыкайте мне, – возмутился мужчина в отличном пошитом костюме. – Я профессор геометрии механико-математического факультета.
Мы с Володей засмеялись. Действительно, это казалось очень смешным. Во-первых, у нас на филологическом факультете все профессора были не моложе пятидесяти лет, а этот выглядел аспирантом. Во-вторых, «профессор геометрии». Но разве есть в наш век профессора геометрии? Геометрия – это что-то очень простое, школьное. Что можно придумать в геометрии после Эвклида и Лобачевского? Так нам казалось…
И тут Володя сказал хамскую фразу, которая его окончательно сгубила:
– Какой ты профессор? Ты – водовоз.
Причем здесь «водовоз»? Но заткнуть рот Володьке я не успел. Последствия для него оказались самыми трагическими. Увы, этот молодой человек действительно был профессором и мало того – редкостной скотиной по жизни. Через неделю он добился, чтобы Володю исключили из университета. За оскорбление преподавательского состава. А для меня тогда все обошлось выговором за курение в неположенном месте. Даже не повесили фотографию на доску позора. Я ведь не сравнивал профессора с водовозом.
Володя же мгновенно сломался после исключения из вуза. К тому времени, когда я сам этот вуз окончил, он уже полностью деградировал как личность. Не знаю почему, но он не делал попыток в нем восстановиться – работал грузчиком, сторожем все остальную жизнь. Или вообще не работал. Но когда я изредка встречал его в городе, то всегда чувствовал неловкость. Ведь мы в тот роковой день были вместе…
…В забегаловке я взял нам по стакану водки и бутерброды. Володя залпом выпил весь стакан, а я, сославшись на инфаркт, храбро отхлебнул лишь половину.
Нужно было продолжать. По всему выходило, что теперь я обязан споить своего старинного приятеля-бомжа, что говорится, до синих соплей.
– Еще? – спросил я Володю.
Он пожал плечами. Я пошел к стойке бара за вторым стаканом для него и новыми бутербродами. Ведь Володя явно ничего не ел с утра. Но по дороге у меня вдруг закружилась голова, и я …упал на грязный пол забегаловки, с ужасом понимая, что водка в этом заведении оказалась паленая. Больше я уже ничего не помнил…
…Мне показалось, что я пролетел в какой-то непроглядно черной пустоте целую вечность, прежде чем мрак вокруг меня стал рассеиваться. Но сразу определить, куда я попал, не удалось. Мутная пелена застилала глаза. Потребовалось большое усилие, чтобы сфокусировать взгляд. Пустота вокруг меня стала приобретать приятный голубовато-зеленый оттенок, но по-прежнему не на чем было остановить взгляд. Просто пустота. Было странное ощущение, что я лежу под открытым небом, хотя эта пустота надо мной ничуть не походила на привычную тусклую серость отравленного бензином городского неба.
Где я и что со мной произошло? Надо полагать, у меня случился второй инфаркт, на этот раз обширный, приведший к мгновенной потере сознания. И это вокруг меня – не что иное, как помещение какой-то сверхдорогой частной лечебницы, рядом с которой я по случайности оказался во время инфаркта. Забавно: на какой день они меня вежливо попросят отсюда и переведут в обычную неотложку? А ведь надо же – как великолепно выглядит потолок в этой больнице! Полная иллюзия бесконечности пространства. И воздух-то какой здесь приятный!
Мне стало стыдно. Ведь от меня, наверное, разит спиртным. Надо же угораздило – второй инфаркт случился в дешевой забегаловке. Что обо мне подумают врачи? И каково будет жене объяснять им, что муж уже практически не пьет после первого инфаркта?
Я глубоко вздохнул и – о, ужас! – понял, что не слышу собственного дыхания. Боже мой, неужели всё так трагично?! Выходит, что я подключен к аппарату искусственной вентиляции легких и уже так основательно напичкан обезболивающими средствами, что совершенно не чувствую себя. Сделав еще усилие, я ощупал себя. Удивительно, но никакие шланги на мне не были закреплены.
– С прибытием! – сказал скрипучий голос слева.
Повернув голову влево, я увидел возле себя мужчину неопределенного возраста с высоким лбом, запавшими глазами и окладистой бородой. На голове у него был какой-то неширокий светящийся обруч и, когда он наклонился ко мне, мое лицо залил яркий свет.
Хмыкнув на всякий случай, я недовольно сказал:
– Ну, знаете ли, это издевательство – поздравлять человека с тем, что он перенес инфаркт и попал в больницу.
– Инфаркт? Больница? Милейший, вы ничего не поняли. Только не волнуйтесь. ВЫ …УМЕРЛИ. В земном, конечно, смысле.
Глава вторая. Небеса
Я рассмеялся:
– А вы, значится, святой Петр? И где же ваши ключи от рая? Или туда меня не пустят?
Мужчина, который вовсе не выглядел глубоким стариком, прищурившись, посмотрел на меня:
– Судя по всему, вы интеллигентный человек. Сразу определили, что я похож на святого Петра. То есть, на известный рубенсовский портрет этого святого. Вообще-то, наши розыски здесь этого Петра не дали никаких результатов. Да и Нерон отрицает, что такой человек жил в Риме.
Теперь я уже расхохотался:
– Нерон? Ну да, конечно. Я же в царстве мертвых. Слушайте, перестаньте меня разыгрывать. Где я нахожусь? Близкие, наверное, уже волнуются.
Мужчина словно не слышал меня. Посмотрев вверх, он тоскливо сказал:
– Нужно мне, наверное, лишится бороды. Я, конечно, не против того, чтобы меня каждую неделю ставили на дежурство – встречать вновь прибывшие субстанции. Всё-таки я – психолог, и попадаются очень интересные экземпляры, но с каждым приходится говорить о святом Петре. Это не продуктивно.
– А что это за глупый нимб у вас над головой? Прикол такой, что ли?
– Нимб? – искренне удивился человек. – Ах, да, забыл, извините. Это просто подсветка для чтения. Разве на земле вы не встречали такие? Я читал до вашего прибытия книгу.
Он провел рукой по голове и нимб исчез. Не снялся с головы и не упал на землю, а просто исчез.
Теперь уже я разозлился и стал орать, по-прежнему не чувствуя боли в груди:
– Эй, вы, как вас на самом деле звать, «святой Петр», перестаньте нести бред! Это что же – психотерапия, по-вашему? Где я и что со мной? Какая-то психлечебница? Но я совершенно нормальный человек и не верю в религиозные бредни про загробный мир. Вы бы трезво подумали: на Земле со времен неандертальцев жило много миллиардов людей. Может быть, сто-двести миллиардов. Если бы все они перенеслись на небеса, здесь бы была давка, как в московском метро в час пик.
Человек серьезно посмотрел на меня:
– Меня зовут Петр Иванович. Как видите, я тоже Петр, хоть и не святой. Здесь, «наверху», как у нас принято говорить, находится порядка 50 миллионов человек, вернее, информационно-энергетических субстанций бывших людей. Цифра неточная, потому что перепись проводилась уже десяток лет назад. И многие сомневаются, нужно ли её вообще проводить. Это довольно сложно в наших условиях.
– Пятьдесят миллионов избранных праведников? – хрипло рассмеялся я.
– Вы же вроде не религиозны? Какие праведники? Только личности. Сами подумайте: какой резон сохранять информационно-энергетическую субстанцию, ну, допустим, неграмотного рыбака с Мадагаскара, который ничего не видел в своей жизни, кроме своей крохотной деревушки, тропического леса и своей лодки, на которой он и утонул в Индийском океане? Хотя, конечно, и среди рыбаков встречаются личности. – Он хмыкнул. – Кстати, мой знаменитый тезка, апостол Петр, тоже был простым рыбаком. Но факт есть факт: здесь в раю лишь около 50 миллионов бывших людей. По нашим подсчетам, сюда попадает примерно один человек из тысячи, может даже один из полутора тысяч. В последнее столетие значительно чаще, чем было раньше. Здесь элита человечества.
– Выходит, и я попал в элиту? Вот уж никогда не помышлял о подобном! Элита – это те, кто умеет приспосабливаться к интересам толпы, чтобы её оседлать. А я – нонконформист, и всегда стремился жить на особицу. Мизантроп, в сущности.
– Видимо, существуют и другие критерии отбора. Более важные, чем конформизм, – не согласился мой собеседник.
– И кто же осуществляет отбор? – хмыкнул я.
Петр Иванович развел руками:
– Это никому не известно. Может быть, существо, которое принято именовать Богом, может быть, какая-то Сверхцивилизация. Такая же неопределенность, как и на Земле. Поскольку вы не религиозны, вам проще поверить во второе. Здесь, «наверху» что-то вроде «Матрицы». Смотрели фильм?
– Смотрел. Только как вы докажите, что вы сейчас меня не мистифицируете?
– Очень просто. Дайте свою руку.
Я протянул ему руку. Он пожал её.
– Что-нибудь чувствуете? Тепло моей руки?
– Нет. Но что с того, если не чувствую? Просто вы и ваша банда накололи меня лекарствами. Анестезия. Блокада.
– А вот это как вы объясните? Только не бойтесь, это без последствий.
Он уткнул свой указательный палец в мою ладонь и вдруг …проткнул её насквозь. Пошевелил фалангой, вылезшей с тыльной стороны ладони, как в фильме ужасов, потом резко выдернул палец. Я удивленно смотрел, как круглая дыра в моей ладони медленно зарастает, пока совсем не исчезла. Боли не было.
– Теперь верите, что вы – просто субстанция?
Очнувшись от потрясения, я сказал:
– Чепуха. Гипноз. Вы меня загипнотизировали.
– Я мог бы посоветовать вам повторить опыт, и самому проткнуть мою ладонь, но вряд ли у вас это сегодня получится. Для этого нужно научиться концентрировать свое воображение и волю, а это обычно удается лишь через месяц-другой пребывания здесь.
Тут я рассмеялся:
– У меня-то получится. Я – писатель и на отсутствие воображения не жалуюсь.
– Пробуйте, – смеясь, сказал Петр Иванович. – Но предупреждаю…
И я …проткнул его ладонь. С некоторым усилием, но проткнул.
В этот момент мне стало невообразимо страшно. Похоже, это не сон и не гипноз. Он не врет. Я действительном на том свете.
Еще больше, чем его пугающий опыт, меня убедила метаморфоза, случившаяся с моим зрением. Внезапно я понял, что вижу теперь значительно лучше, чем несколько часов назад. На рыжей бороде Петра Ивановича я мог без очков разглядеть каждый волосок по отдельности, и точно также четко видел разноцветье радужной оболочки его глаз. Мир как бы посвежел, наполнился красками, словно я снова вернулся в молодость.
Машинально я провел себя по лбу – так обычно поступает человек, чтобы убрать холодную испарину, когда переживает что-то ужасное. И тут же вспомнил, что с осязанием у меня проблемы. Но рука должна была скользить по влажному лбу. А она не скользила, из чего я сделал вывод, что лоб сухой. Черт побери, да какой же пот может быть у «информационно-энергетической субстанции»?!
Мужчина перехватил мой жест и ухмыльнулся.
Я торопливо сказал:
– Уже понял. У вас ведь тут наверняка нет нужды в приеме пищи и отправлении естественных надобностей? Поэтому нет и пота.
– Вы ловите всё на лету, – похвалил меня Петр Иванович. – Знаете, у меня есть к вам несколько странное предложение. Вы мне чем-то импонируете, господин-товарищ «мизантроп». Сейчас четырнадцать минут третьего по полудню местного времени. (Петр Иванович, говоря это, не посмотрел на часы. Их у него и не было. Видимо, время суток здесь узнают каким-то иным способом). Моя смена по приему новеньких закончилась. И вот что – давайте побездельничаем сегодня вместе. Вы расскажите мне про последние земные новости, а я вас ознакомлю с принципами жизни на небесах.
– Станете, так сказать, моим Вергилием в райских кущах? Прекрасно.
– Ну, типа того. Только не замыслите чего-нибудь странного. «Голубых» в раю нет. Как нет лесбиянок, сумасшедших, явных неврастеников, патологических убийц и много другого, привычного на Земле. Здесь только человеческая норма, если нормой можно считать большой удельный вес талантов и гениев…
– Нерон – тоже норма? – перебил я его.
Петр Иванович бросил на меня резкий взгляд.
– Не пытайтесь поймать меня на противоречиях. Во-первых, мы не знаем, что считалось нормой два тысячелетия назад, во-вторых, это они делают выбор, а не мы, и, в-третьих, я действительно не знаю, к примеру, ни одного случая педерастии среди нынешних обитателей рая.
У моего нового знакомого был легкий характер. Он тут же засмеялся и продолжил:
– Я напросился к вам в друзья по другой причине… – Петр Иванович пристально посмотрел на меня и смущенно признался: – Дело в том, что на днях я лишился своего лучшего друга. Он самоликвидировался. Надоело, знаете ли, коптить Вселенную. В общей сложности он прожил на Земле и здесь 862 года, с раннего средневековья. Всё приелось.
– Значит, и эту «жизнь» можно прекратить?
– В принципе, да, хоть и очень трудно. Первое, чему учится человек везде и всегда – убивать самого себя. Здесь это происходит в других формах, чем на Земле, во много крат сложнее, но тоже в принципе возможно. Научились за столетия существования рая. Называется – «окончательная самоликвидация».
– Крошечный ядерный взрыв?
– Несколько иначе.
– А можно ли убить себе подобного?
– Пока о таких случаях неизвестно. Но, наверное, и это со временем придумают, как сделать.
Мы помолчали.
– Вам-то самому будет поменьше лет, чем вашему покойному другу? – спросил я психолога. Теперь я уже понимал, что внешность «субстанций» на небесах крайне обманчива.
– Намного. Чуть больше ста лет. Умер на Земле в семидесятые годы двадцатого века. И в раю покончить с собой пока не собираюсь. В ближайший век.
– Слушайте, но вы выглядите лет на пятьдесят. Как я понял, здесь можно без труда менять свой облик. Почему же вы не превратили себя в эдакого Аполлона с горой мышц и внешностью двадцатилетнего красавца?
Мой новый собеседник рассмеялся:
– Еще увидите здесь миллион Аполлонов. Всё объясню. Только сначала давайте расположимся в каком-нибудь более приятном месте и будем пировать, как римские патриции.
– Пировать?
– Поймете. Что вы предпочитаете: горы и альпийские луга, лесную чащу или берег моря? Как я понял, у вас довольно устойчивая психика и превращения вас не пугают.
– Не пугают. Берег моря. Только ответьте мне сначала на один вопрос: вы сами-то – русский, Петр Иванович? – Я снова с подозрением посмотрел на него.
– Нет, болгарин. «Ивановичем» я себя назвал, чтобы вам было привычнее. На самом деле – Петр Иванов Иванов. У болгар по-другому создаются отчества, как вы, наверное, знаете.
– А язык? Вы говорите по-русски без акцента.
– В той жизни я тоже умел говорить по-русски, но плохо. А здесь это не имеет значения. Все понимают друг друга. Как бы вам объяснить попроще… То, что вы слышите – это язык вашего и моего сознания. «Над-язык». Вы так же легко будете разговаривать и с бразильцем, даже если никогда раньше не слышали португальский. Мы только стремимся, чтобы вновь прибывших встречал человек со схожим менталитетом. У нас ведь с вами схожий менталитет, не так ли? Оба – славяне и жили при социализме.
– А здесь какой …строй?
– Райский, – захохотал Петр Иванович. – Но можете называть его коммунистическим, хотя это очевидная глупость.
– Почему?
– Эх, Николай Викторович… – он укоризненно посмотрел на меня. – А еще писатель. – (Я уже не удивился тому, что он знает мое имя). – Про общественный строй можно говорить в обществе, где есть какие-то материальные отношения между людьми. А здесь их нет.
– Вообще нет?
– Вообще. Итак, берег моря?
– Да, тропического моря.
– Отлично.
…Сине-зеленый туман вокруг нас рассеялся, и мы оказались на берегу моря. Белый песок, бирюзовое море, сливающееся с небом, и большой разноцветный шатер на берегу среди пальм.
Я ахнул от восхищения.
– Как это произошло? Как мы переместились?
– Боюсь, что мы никуда не перемещались, – сказал Петр Иванович. – Поймите, здесь все иначе. Нужно время, чтобы освоиться.
– А море настоящее?
– Ну, как бы настоящее. Можете поплавать, только не забывайте, что вы плывете.
– А если забуду, то утону?
– Нет, просто пойдете по дну, а я не знаю, какой здесь рельеф дна. Можете где-нибудь застрять среди подводных скал и испугаться. Умереть – не умрете, но ощущения будут схожими.
Вздохнув, я еще раз оглянулся вокруг себя и со скепсисом посмотрел на нового знакомого:
– Не хотите ли вы сказать, Петр Иванович, что все это вокруг создано вашим воображением, которое передалось и мне?
– Частично и моим, и вашим. Мы проверяли – то, что видят перед собой разные люди, несколько разнится. Но это частности. Ни моего, ни вашего воображения не хватит, чтобы представить этот мир, пусть и воображаемый, во всех деталях. Тем более, не хватит знаний о предмете. Вы, к примеру, знаете, как устроена эта сосновая шишка? – Он поднял её с песка. – Или вот эта раковина? В лучшем случае вы вспомните, если хорошо учили химию в школе, что это какое-то соединение кальция. Но какое именно – наверняка не знаете. То есть, на молекулярном уровне не знаете. И я не знаю. Видимо, при наших перемещениях в этом «пространстве» происходит подключение какого-то внешнего источника информации с почти абсолютным знанием о вселенной.
Петр Иванович забросил шишку в море, и она поплыла по волнам, как ей и полагалось.
– Впрочем, если вас интересуют философские вопросы райского бытия, вам лучше поговорить с кем-то из философов. Могу познакомить вас с Лениным, я случайно с ним знаком.
– С Лениным?!!
– Да успокойтесь вы! – снова стал хохотать Иванов, взглянув на меня. – С Владимиром Ильичом Ульяновым. Разве вас должно удивлять, что и он здесь?
От этой новости я минуту приходил в себя, потом робко спросил:
– И как он здесь …поживает?
– Как все. Разве что популярным личностям здесь надоедают больше, чем нам, менее известным. Поэтому они, как правило, ведут себя уединенно. У него есть достаточно интересная теория о том, где мы и что с нами. А если же его не заинтересует общение с вами, можете просто скачать эту теория с его сайта.
– С компьютера? На небесах есть компьютеры?
– И интернет. Пора вам начать объяснять основы здешней жизни. Итак, здесь есть все, что создано к этому моменту на Земле. К примеру, сто лет назад в раю был только телеграф и радио, так же, как и на Земле, а теперь есть и интернет. Только с той разницей, что материальная основа жизни и предметов здесь совершенно иная. Если её вообще можно назвать материальной. Хотя, скорее всего, это тоже какая-то форма материи, но неизвестная ученым на Земле. Вы – марксист?
– Хотел бы надеяться, что да.
– Здесь есть все, что имеется в настоящий момент на Земле. Только по отношению к ней мы выступаем невольными потребителями. Физические опыты здесь производить чрезвычайно сложно и опасно – есть риск взорвать к чертям собачим все эти небеса и нас вместе с ними. Но воссоздать всё уже имеющееся на Земле – можно мгновенно, из ничего. По крайней мере, для нас, субстанций, это выглядит именно так. Хотите мороженое? – В руках у него появились два батончика эскимо. – Полагаю, что им не испортим себе аппетит перед едой, это фруктовое и не очень сладкое.
– Мы бесплодны? – спросил я своего Вергилия, откусывая кусок эскимо малинового цвета, которое ломило зубы холодом.
Петр Иванович кивнул головой:
– В биологическом смысле, да. Во всяком случаи дети здесь не рождаются. И нет большинства из того нематериального, что есть у человека на Земле.
– Чего же?
– Много чего. Например, нет работы как средства существования.
– Но вы же только что были на работе, встречали субстанции с Земли?
– Это только мое хобби. В раю трудно себя занять чем-то полезным для общества.
– Вы сказали, что здесь есть интернет. Значит, можно и связаться с Землей?
– Нельзя. Можно открыть любой земной сайт, можно связаться с любым местным сайтом, но вот обратной связи с Землей нет.
– Почему?
Петр Иванович развел руками:
– Очевидно, так было задумано. Не спрашивайте – кем. Здесь много странного для землянина. Мы даже не знаем, в какой точке пространства находится наш «рай». Параллельный мир, наверное.
– А мы сами – что-то вроде привидений?
– Похоже. Поплаваем или будем пировать?
– Пировать.
– Тогда пошли в шатер.
Глава третья. Пир двух субстанций
Я уже не удивлялся, когда в шатре обнаружился все, что принято ассоциировать с попойками почтенных патрициев Древнего Рима. Несколько низких лежанок с подлокотниками, такой же низенький, но громадный по габаритам стол, весь заставленный многочисленными яствами (назвать это просто едой было бы кощунством). В центре стола бил фонтан, изображающий собой писающего мальчика. И в диссонанс к ним в углу шатра стоял …компьютерный стол, правда, тоже изящной работы, на котором небрежно валялись большой ноутбук и беспроводная мышь.
– Извините, Петр Иванович, за глупый вопрос новичка, но как все это мы станем есть и пить, если мы …нематериальны?
– Объясняю. Еда и питье, совершенно очевидно, тоже не материальны. Как и то эскимо, которым мы только полакомились. Видимый, осязательный и вкусовой фантом, создающийся нашим воображением. Но если вы хоть раз в жизни попробовали, допустим, виноград – он отщипнул виноградинку от большой грозди – то у вас в голове остались воспоминания о вкусе винограда. Что и будет воспроизведено, когда вы отправите ее в рот.
Он подкинул виноградинку и ловко поймал ее ртом.
– Черт побери, изабелла, – поморщился мой Вергилий – Я родился в селе, где каждый дом был оплетен этот изабеллой. И воображение мне подсунуло, по умолчанию, как говорят компьютерщики, именно изабеллу. Нужно было запрограммировать себя, что я хочу «Лидию».
Он отщипнул еще виноградинку:
– Ну вот, другое дело. «Лидия».
– А предположим, Петр Иванович, что я никогда в жизни не ел виноград. Тогда что?
– Тогда рай сформирует фантом за вас, только и всего.
– Ну, хорошо, с этим понятно. А как я могу, пардон, набраться градусов от этой выпивки? – я показал на большой кувшин. – Ведь это, как-никак, биологический процесс, когда кровь насыщается алкоголем.
– Э, товарищ писатель, разве вы не знаете, что патриции пили сухое вино, разбавленное водой? Не крепче современного пива.
– Но я…
– Ладно, я пошутил, – добродушно рассмеялся Иванов. – «Нажраться» можно так же, как и наесться – достаточно захотеть почувствовать себя пьяным. Но у нас здесь в раю и свое преимущество – «протрезветь» можно буквально за секунду.
– А допустим, я хочу выпить водки?
– Она уже на столе.
– Где?
– Где-то здесь. Господь или Сверхцивилизация, которые создали этот рай, все продумали. Ничто не материализуется прямо у вас в руках, если этого не требуется. Иначе бы это раздражало. Предмет появляется как бы незаметно. Наверное, ваша «Столичная» стоит вот за той аппетитной на вид бараньей тушей.
И действительно, водка стояла там. Внешне – вполне реальная бутылка «Столичной» с новомодной завинчивающейся пробкой. Я разлил ее по донышкам кубков, стоящих перед нами.
– Ну, за встречу?
– За встречу и за дружбу, – откликнулся Петр Иванович. – И давайте перейдем на ты. Согласны?
– Согласен.
– Только я превращу свою водку в ракию, болгарскую фруктовую водку. Так мне привычнее.
Подмигнув мне, он жестами фокусника сделал нарочитые пассы над своим кубком, принюхался и удовлетворенно крякнул:
– Ну, будем!
– Будем вечно жить?
– Вечно.
Мы чокнулись.
……..
Выпил я много, хоть и «заказал» сам себе среднюю стадию опьянения. В голове привычно зашумело, но вот настроение, напротив, стало падать. Я впервые стал задумываться о случившемся. Господи, Я – МЕРТВЫЙ. Где-то там, на Земле мое голое тело лежит на столе или полу, и какая-нибудь соседская бабка, давно привыкшая к подобной работе, обмывает его перед тем, как МЕНЯ оденут в лучший костюм и положат в гроб. А послезавтра отвезут на кладбище в стареньком автобусе-катафалке еще советских времен. И все будут плакать – кто искренне, а кто тайком размазывая по лицу обслюнявленный палец. Друган-писатель толкнет проникновенную речь над гробом и все с ним согласятся, терпеливо ожидая, когда закончится эта неприятная церемония и их пригласят на поминки. Еще через час они напьются и начнут рассказывать скабрезные анекдоты, убеждая друг друга, что покойный любил соленые шутки. А жена в черной косынке будет уже думать не обо мне, а о том, хватит ли водки и закуски на всю эту ораву.
Тут я вспомнил: а ведь в раю есть интернет. Хоть и односторонний, но должна ведь хоть одна сволочь написать обо мне некролог? Я пошел к столику с ноутбуком.
– Не торопись, Коля, – угадал мои мысли Петр, – некролог о тебе еще не написан. А возможно, он и не появится вовсе.
– С чего ты решил? – обиделся я.
– Если честно, то я не читал ни одной твоей книги. Может быть, Господь или Сверхцивилизация поместила тебя здесь по каким-то другим признакам?
– Это по каким же? – рассвирепел я.
– Не кипятись. Ну, по еще нераскрытым твоим талантам. Например, станешь здесь великим физиком или философом. Откуда мне знать? У тебя ведь впереди вечность.
Мне стало смешно. И, действительно, с чего я решил, что меня забрали «наверх» – лишь одного из каждой тысячи землян – из-за моих литературных «шедевров»? Средней паршивости повестушки.
– Давай еще выпьем, Петя.
– Давай. Только я хочу показать тебе еще один фокус.
– Валяй.
– Еще раз поздороваемся, – он протянул мне руку.
Я удивленно протянул свою ладонь.
– Ничего не чувствуешь?
– Ничего. Рука как рука. Горя…, – споткнулся я на полуслове – ГОРЯЧАЯ! Так ты меня обманул? Мы из плоти и крови?! Так?
Петр покачал головой:
– Нет, мы – информационно-энергетические субстанции, как я тебе объяснил сразу. Ты ведь проткнул мою ладонь насквозь?
– Проткнул. Значит, это был все-таки гипноз?!
– Ничего подобного. Увы. Просто я живу в раю полвека и умею в определенных границах управлять и своим энергетическим полем, и твоим. В первый раз я его ослабил, чтобы ты сразу убедился, что мертвый, а сейчас восстановил. В том числе, и твои дактильные ощущения.
– Чем же мы отличаемся от людей в подобном случае?
– Если одним словом, Коля, то ВСЕМ. Ты это вскоре поймешь.
Глава четвертая. Райские кущи
Отягощенные спиртным, мы вышли подышать на берег моря. Петр, в очередной раз улыбнувшись, сказал:
– Мне кажется, Коля, что море без островов выглядит как-то тоскливо. Давай создадим здесь несколько романтичных островов.
– Давай!
Острова тут же появились. Один, громадный, со средневековым замком на горе – в двух сотнях метров от берега, еще три – у линии горизонта. На башнях замка, как в детском фильме, развевались разноцветные флаги, но не было сомнений, что он реален, по крайней мере, выглядит таковым в моих глазах.
Петр, уже не вызывая у меня удивления, оттолкнулся от песка и легко взмыл вверх на полсотни метров, видимо, чтобы критично осмотреть созданный им пейзаж. А затем чуть-чуть передвинул острова на этой волшебной картине и плавно опустился на берег.
– Я ведь еще и художник-любитель, – виновато объяснил он свой поступок. И неожиданно добавил: – Тебе не кажется, что в нашей кампании не хватает женщин?
– Зачем нам женщины? – удивился я. – Мне еще о многом нужно у тебя выспросить. Нормально сидим и пьем.
– Для секса, – просто объяснил Петя. – Чтобы у тебя успокоились нервы после перемещения на небо.
– Ты собрался пригласить сюда гулящих баб?! – поразился я. – А откуда здесь проститутки? Они тоже, что ли, входят в 50 миллионов избранных интеллектуалов? Бывший академик Российской академии наук и по совместительству – шлюха в раю? Или это мифические гурии, как в исламе?
– Никакие они не шлюхи. Забудь свои земные представления о женщинах. Любое общество живет по тем законам, которые ему навязывает окружающий мир. Здесь мир иной, совсем иной.
– Ну и что с того?
– А то, что женщина, неспособная отныне рожать, потерявшая свою функцию – главную на Земле, здесь формирует совсем иное общество. Здесь, к примеру, очень мало особей, которые поддерживают семейные отношения, они отягощают. Разве что какие-нибудь отъявленные чудаки, либо крайне редко встречающиеся семейные пары, которые таковыми были и на Земле.
– Свободный секс? Теория «стакана чистой воды» в действии?
– В каком-то смысле.
– Знаешь, Петя, извини, но после всего услышанного и увиденного мне нужно часок побыть одному. Погуляю по берегу, подумаю.
– Прекрасно тебя понимаю. Если заблудишься, вообрази себя стоящим возле меня в шатре. С первого раза у тебя это может и не получится. Не паникуй и повтори попытку. Понятно? А я пока искупаюсь и позагораю. Решено?
Я пошел вдоль береговой черты. Потом снял античные сандалии, невесть как оказавшиеся на моих ногах, и зашел в воду. Вода была холодной, но не обжигала ног холодом. Именно такой, какую я любил в молодости. Неожиданно для себя я рассмеялся. Да, и вода будет приятной, и это невысокое солнце, скрытое за легкими облаками на горизонте, и все, все, все. Все, чего я пожелаю. Сейчас я дойду до этого небольшого мыска, а за ним увижу небольшую лодку, нет, пусть лучше это будет маленький одноместный прогулочный катамаран, сяду на него и поплыву.
…Ярко-красный катамаран уже ждал меня, уткнувшись в песок в расщелине между скал. Я спихнул его в воду и удобно устроился на пластиковом сидении. «Наверное, – подумал я, – если его заставить самостоятельно крутить лопасти, то он и поплывет сам». Как бы в подтверждение моих слов, гребные лопасти слегка дернулись. А сам катамаран, почти незаметно для меня, слегка поменял свой облик. Теперь на его носу вырос небольшой горб, где по логике вещей должен был скрываться маленький электромотор. «А аккумулятор, наверное, у меня под сидением», – догадался я.
В поплавке катамарана был небольшой люк – «бардачок». Уже не сомневаясь в результате, я сунул в него руку и вытащил бутылку кока-колы. Холодной кока-колы, словно в «бардачке» незаметно приютился и микрохолодильник. После этого я вообразил у себя на голове большое сомбреро, которое не замедлило появиться, создав приятную тень, откинулся на сидение и стал кайфовать, лениво покачиваясь на волнах.
Итак, я в раю, где возможно все. Как говорится – «любой каприз за ваши деньги». Только и денег здесь нет. Зачем они кому-то сдались, кроме любителей нумизматики? Но как же жить в месте, где все мечты сбываются, где сама «жизнь» – вещь странная, ибо она бесконечна? От сознания, что мне предстоит, скорее всего, в этом раю пробыть тысячелетия, узнать, что случится с Землей и землянами в далеком будущем, когда они полетят к далеким планетам, – захватывало дух. Однако где-то в душе копался странный червячок – а способен ли человек жить беззаботно и бесконфликтно столетиями? Неужели здесь действительно царит вечный мир?
Хотя то, что случилось со мной, было, если признаться, приятно ожидаемым для каждого человека. Ну, не хочет землянин верить, что всей-то его жизни отведено 75–90 лет, а многим и того меньше. Слишком все скоротечно в бренном мире под луной. Только и успеваешь, чтобы всего испробовать и все испытать, да и то это удается немногим. Извечная борьба за существование – за хлеб насущный, за крышу над головой, за достойную работу, за любовь, наконец. И зачем кто-то или матушка-природа вложили в человечество разум? Ведь как, наверное, хорошо жить на свете даже обычной кошке – съела воробья и лениво лежит в траве, греется на солнышке. Правда, воробью плохо в желудке кошки.
Но возникает вопрос – кто же тогда создал этот рай, куда я теперь попал, и для каких целей? Действительно, очень проблематично представить, что и он создан как бы автоматически самой природой, как дальнейшее развитие эволюции.
Тогда кто и зачем? Для чего существует этот райский отстойник элиты человечества, как сказал мне Петр? Цель-то какая?
О том, как мог бы быть создан этот «рай», как создана эта «матрица», в которой аккумулирован разум 50 миллионов людей, в общих чертах я представлял, пусть даже базируясь на фантастической литературе и фильмах Голливуда. Вполне вероятно, что «мы» – это какой-то непостижимо сложный компьютер, вобравший в себя чудовищное количество копий нейронов этих 50 миллионов людских особей и способный продолжать моделировать их загробную «жизнь» уже на какой-то иной основе.
Но возникало несколько щекотливых вопросов. Если гипотетическая Сверхцивилизация, шефствующая над нами, настолько могущественна, что способна продолжить жизнь части человечества в ином качестве, то не проще ли для нее было просто создать некий «ремонтный цех» для поизносившихся полезных особей, чтобы сделать вечной их первую, биологическую жизнь? Или дело в том, что миллиарды земных посредственностей, которые тоже станут претендовать на вечность, ей не нужны?
И второй, главный вопрос – а ЗАЧЕМ мы, пусть даже сборище избранных вундеркиндов рода человеческого, нужны этой Сверхцивилизации? Что в нас, землянах, есть такого, чего нет у них?
Просто гуманизм неизвестных гуманоидов? Если они гуманоиды… Но это как-то плохо сочеталось с тем, что на небеса попадает лишь один из тысячи. Скорее, тогда Земля напоминает лесопитомник, где выращивают тысячи елочек, чтобы отобрать потом самые пушистые, а остальные сжечь или выбросить на свалку.
Было, разумеется, и другое, чисто божественное объяснение этого рая. Я, наверное, и был бы рад сочинить его для себя, но …увы. Мой дед был тем самым большевиком, который, по словам поэта, шил себе штаны из поповских риз. Такое же неверие в небесные силы он передал отцу, а тот мне. Ни одна сила в мире не могла бы заставить меня поверить в Создателя…
…Солнышко совсем разморило меня. Я спрыгнул с катамарана, поплавал в морской воде минут пять, вновь взобрался на поплавок и приказал (мысленно) суденышку плыть к берегу. Оно послушно зашлепало шлицами колес.
До нынешнего дня я никогда не был в тропическом лесу. Отдыхал раньше в Сочи, Абхазии, Крыму, но вот побывать на каких-нибудь Гавайях или Бермудах мне были не по карману. Поэтому, отойдя на двадцать метров от берега, я стал охотно рассматривать, что мне подсовывает таинственный супермозг в качестве тропических джунглей. И вскоре я понял, что эти джунгли я уже где-то видел. Хотя физически видеть не мог. Однако это был явно тропический лес, а не скромные сочинские субтропики. Немного напрягся и вспомнил: видел такое в фильме «Апокалипсис» Мэла Гибсона. Точно! Там был такой же лес. И звуки те же. Я еще не успел толком вспомнить фильм, когда позади себя услышал раскатистый рык. Боже мой! Ягуар, как в фильме! Похоже, что юкатанские джунгли Гибсона в моем раю воспроизводились полностью. Громадный желтый зверь обрушился на меня с ветки. И промахнулся. Но он НИКАК НЕ МОГ промахнуться с такого расстояния. В этом было что-то противоестественное. Ведь меня он уже должен был грызть!
И тут я очнулся. И нервно рассмеялся. Как же я могу здесь, в раю погибнуть от клыков какой-то безмозглой твари? Кибернетической сомнамбулы неведомых создателей нашего «рая»? Вспомнил еще один фильм – на этот раз советский – и как можно убедительнее сказал ягуару голосом старого охотника-гольда Дерсу Узала: «Уходи, амба, уходи».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.