Лариса ЕВГЕНЬЕВА
      (Лариса Евгеньевна Прус)
      Олимпийская Надежда
      Девчонки шушукались, отойдя на несколько шагов. Она независимо стояла, помахивая сумкой. Независимо не потому, что притворялась, - ей и в самом деле было начхать на "этих". "Эти" - значит остальные. Не она.
      - Ты, наверное, хочешь, чтобы я была, как "эти"? - презрительно топыря губу, говорила она Петуху. - Сю-сю, мусю!
      Петух страдальчески закатывал глаза, вздыхал, а потом махал рукой:
      - Да ладно уж. Живи!
      Петух был парень с юмором.
      Шушукаться-то девчонки шушукались, но все время бросали в ее сторону быстрые завистливые взгляды. "Сумка", - догадалась она. Не "адидас", но и ненамного хуже. Ярко-голубая, с двумя скрещенными ракетками, хотя ракетки, конечно, не имели к ней ни малейшего отношения. Вернее, она к ним. Надежда перебросила через плечо длинный конец шарфа, то ли поправила шапку, то ли махнула рукой и своей ленивой фирменной походочкой пошла через сквер, оставив девчонок на остановке - толстую Малаеву, худющую, высоченную какую-то, словно стручок, Свистунову и Туманову - можно сказать, даже ничего, когда бы не манера ко всем клеиться и со всеми быть в дружбе.
      Обычно Надежда возвращалась из школы пешком, а тут подкатилась Туманова, зачирикала, запищала - для всех у нее находились ласковые слова, а возле трамвайной остановки придержала Надежду за рукав:
      - Подождем?
      Потом подошли Пуд и Спичка - Малаева и Свистунова. Малаева достала из сумки недоеденную булку и стала жевать.
      - Не лопнешь? - спросила Надежда. - Лучше Спичке отдай.
      Свистунова быстро-быстро заморгала, а Малаева надулась и покраснела, но чавкать не перестала.
      Трамвая долго не было, и как-то получилось, что Надежда осталась стоять одна, а девчонки оказались в нескольких шагах. Она смотрела на Спичку, и ее разбирал смех. И смешно ей было не от Спичкиной худобы и даже не от рахитичных Спичкиных ножек - самое смешное то, что они со Спичкой были приблизительно равного веса, но Спичка - это Спичка, и не более того, она же - Олимпийская Надежда!
      Девчонки все-таки догнали ее.
      - А трамвая нет и нет, - виновато сказала Туманова. - Наверное, авария.
      Надежда молча пожала плечами.
      - Мне, вообще-то, надо побольше ходить, - пыхтя, проговорила Малаева. - И спортом каким-нибудь заняться. Надь, посоветуй.
      - Есть поменьше надо.
      - Не получается...
      - А я так считаю: есть у тебя сила воли - ты человек, а нет - ты... ты даже не полчеловека. И даже не четверть. Ясно?
      - Ясно, - сказала Свистунова, - только не всем ведь в чемпионы!
      - Тогда и вякать нечего.
      - Девочки, - попросила Туманова, - пойдемте объявления почитаем, нам квартиру разменять надо.
      - С папашей разводитесь? - поинтересовалась Надежда.
      - Что ты? - испугалась Туманова. - Вовик женился. Старший брат.
      Угол кирпичного дома был в несколько слоев заклеен самодельными объявлениями; топорщилась бахрома с телефонными номерами. Туманова, вытягиваясь на цыпочках, начала с самых верхних бумажек и постепенно спускалась, прилежно шевеля губами.
      - Ой, помру! - сказала Надежда и расхохоталась, а потом стала читать: - "У старого партизана, участника гражданской и Великой Отечественной войны, потерялась болонка. У кинотеатра, в то время, как его увезла "скорая" с приступом в больницу. Болонка с длинной шерстью, плохо стриженная. Лицо лохматое. Глаза очень смышленые. К людям привязчивая. Кличка Барыня. Кто знает или видел..." и так далее.
      - Жалко собачку, - сказала Свистунова. - Замерзнет...
      - С голоду помрет, - добавила Малаева.
      Надежда достала из сумки пузатую шестицветную ручку, выдвинула красный стержень, зачеркнула "лицо" и сверху написала: "Морда". Вдруг ужасно смешная мысль пришла ей в голову, она оторвала от объявления номер телефона и, сдавленно хохоча, потащила девчонок к автомату.
      - Товарищ пенсионер, - набрав номер, закричала она в трубку, - я насчет вашей собачки!
      - Да, да, деточка, - задребезжало на том конце провода. - Где она? Ты ее видела?
      - Видеть-то я ее видела...
      - Где она?! Детонька! Она живая?
      - Знаете, у нас сосед... Он, мягко выражаясь, алкоголик, и, чтобы иметь деньги, он ловит кошечек и собачек... Понимаете?
      - Не понимаю! Ничего не понимаю... - чуть не плакал голос на том конце.
      - Он ловит кошек и собак, - вдохновенно врала Надежда, - и шьет из них шапки! Из кошек - под кролика, из собак - под волка и лису! Теперь ясно?
      - Я не ве...
      И гудки. Это Туманова стукнула по рычагу.
      - Ты чего? - рассердилась Надежда. - Самое смешное начиналось!
      Свистунова тоненько всхлипнула и выскочила из будки. Малаева закатила глаза и постучала пальцем по голове.
      - Дуры! - крикнула Надежда. - Я же посмешить вас хотела!
      - Злюка несчастная, - сказала Туманова. - У нас была собачка, знаешь, как мы плакали, когда она от возраста умерла!
      - Плакала она! Кошечки, собачки! А мяса сколько жрут! А молока вылакивают! Пользы от них... Только гадят на газонах, и все! Людей надо любить, а не собак!
      - Очень ты их любишь, людей, - шмыгая носом, сказала Свистунова.
      - Девочки, надо старику позвонить, успокоить. Сказать, что это неправда.
      - Ой, не могу... Я разревусь - и ни слова.
      - Неправда... А что тогда правда? Собачки или уже нет, или забежала куда, что и не найдешь.
      - Дуры набитые! - сказала Надежда и пошла домой.
      За столом сидела одна из Никитишен, со спины не разобрать - мамаша или дочь. Мамашино отчество было Никитишна, и муж ей попался Никита, так что дочка тоже была Никитишна. Мать работала в обувном, дочка - в "галантерея - трикотаж", и все самые модные вещи, которые они доставали, Никитишны брали на двоих и ходили будто близнецы. Надежда обошла Никитишну и увидела, что это мамаша.
      - Никому не верь - никто не выдаст, - шлепнув по столу ладонью, сказала Никитишна.
      - Небось опять ревизию наслали? - подмигнула ей Надежда. - Суши, значит, сухари!
      - Напозволялась она у тебя, Наталья! - вскочив, возмущенно сказала Никитишна и затопала в прихожую.
      - И правда, напозволялась, - сказала Наша и попыталась шлепнуть Надежду. - Всех соседей распугаешь.
      - Распугаешь их! А к кому они побегут давление мерить?! "Ой, Наташенька, чтой-то у меня в ушах звякает! Ай, Наташенька, чегой-то у меня в животике бурчит!" Развели тут поликлинику. Очень ты, Наша, добрая, вот что.
      - Хватит нам на семью одной злюки, - улыбаясь, сказала Наша.
      - Ладно, замяли. Это что у тебя, курицей пахнет?
      Обсасывая куриное крылышко, Надежда следила за Нашей, которая, сидя у окна, пришивала метку к полотенцу. Ей нравилась Наша - вся какая-то мягкая, спокойная, добрая. Конечно, странно говорить о матери "нравилась" и воспринимать ее не как одно с собой целое, а в отдельности от себя. Действительно, может нравиться, а может и не нравиться. Или сначала нравиться, а потом разонравиться.
      Надежде Петух и Наша пока не разонравились. В общем, можно сказать, что с родителями ей повезло. И даже то, что она называла их "Наша" и "Петух" вместо "мама - папа", - даже это отличало ее ото всех, от занудных "этих". А разве кто-нибудь мог рассказать, как он познакомился со своим родным отцом?! А вот она могла.
      Отец Надежды был геологом и часто уезжал в экспедиции. И хотя он видел Надежду, когда она родилась, бывал дома и в Надеждин год, и в полтора, и в два - тогда он для нее не существовал. Тогда не существовала и сама Надежда. Первое ее воспоминание, первое самосознание - ей три, поздняя осень, и в комнату вваливается кто-то с рюкзаком и авоськами, в красном вязаном колпачке, бросается к ней, тормошит, тискает и тычется ледяным носом в щеку. Надежда отбивается и шипит, как разъяренный котенок (Петух потом передразнивал, и это было ужасно смешно), а незнакомец, сбив колпачок набок, скосив глаза и с комической важностью затряся головой, сказал: "Да я же Петух! Ты что, не узнала?" - "Петух", - повторила Надежда, и ей сразу понравился этот Петух. Впрочем, Петух возник ведь не на пустом месте: Надеждиного отца звали Петя, Петр. А маму - Наташей. "Наша" появилась приблизительно в одно время с "Петухом": Надежда не выговаривала длинное имя - и средний слог выпал сам собой.
      Если судить по именам, то главной в семье была Надежда. Собственно говоря, так оно и было. Во всяком случае, так считала сама Надежда. Наша и Петух - мировые ребята! И их семья - именно такая, какой и должна быть. И ее, Надеждина, жизнь именно такая, какая следует.
      Однажды Никитишна-дочка притащила к ним карты и стала гадать.
      - Гадалка! - пристыдила ее Надежда. - Веришь в бабские враки!
      - А вот тебе выходит, что ты везучая. Враки, значит? - сказала Никитишна.
      "Точно, везучая, - подумала Надежда. - Может, и не все враки?"
      Ну кому могло так повезти? Во-первых, в булочной был переучет, и Нина Андреевна пошла дворами в соседнюю булочную; во-вторых, тот двор, которым было ближе, перерыли канавой, и глина раскисла от дождя, а на Нине Андреевне были новые туфли, и она пошла через их двор; в-третьих, всех детей укладывали днем спать, а ее, Надежду, только бы попробовали! В-четвертых, незадолго перед этим во дворе установили странное сферическое сооружение из железных труб, к которому мамы и бабушки ни на шаг не подпускали детей и которое поэтому было в полном и безраздельном пользовании Надежды.
      И вот коренастая, светловолосая женщина стоит и смотрит, а Надежда шныряет между трубами, переворачивается, зависает на руках, перекручивается, - в общем, вытворяет черт-те что, не зная, что это ее судьба стоит и смотрит на нее. Но, собственно, и не в судьбе тут вовсе дело, если подумать, а в ней самой, в Надежде.
      - Я делаю себе везение сама! - отрезала в конце концов Надежда гадалке Никитишне и этим убила ее наповал.
      Первое, что сделала Надежда, когда белобрысая тетка к ней прицепилась, - это разозлилась. "Пойдем, пойдем"!.. Куда пойдем? Зачем пойдем? Сейчас начнет причитать: "Ах, ребенок сломает себе шею! Ох, чего вы оставляете ребенка без присмотра!.."
      Тетка попалась настырная, схватила Надежду за руку и потащила за собой. Надежда дергалась и изворачивалась, а потом лягнула тетку в ногу, оставив на светлом чулке грязный след. "Не боюсь я тебя ни капельки! заорала она тетке. - Думаешь, испугалась?! Семнадцатая квартира. Что, съела?"
      Дверь открыл Петух, Наши не было дома. "М-да, - сказал он, глядя на Надежду, извивающуюся в железных руках тетки, - и что же эта особа опять натворила?" - "Можно сказать... ничего, - выпуская Надежду, проговорила тетка и, поплевав на ладонь, принялась оттирать с чулок грязные следы. Она у вас всегда такая злющая?" Петух шумно вздохнул и почесал затылок. "В общем, девица с характером", - признался он. Вот так в шесть лет Надежда познакомилась с Ниной Андреевной, тренером по спортивной гимнастике.
      И этот, по выражению Никитишны-мамаши, эксцесс ("У меня сегодня опять произошел огромный эксцесс с покупателями", - говорила она) был первым и последним в отношениях Надежды и Нины Андреевны. Хватка у Нины Андреевны действительно оказалась железной, но Надежде и в голову не приходило бунтовать против своего тренера; теперь ее воля, энергия и злость направлялись против трудных упражнений, которые ну никак не даются с первого раза, против девчонок, которым ну никак нельзя было позволить обогнать себя хоть на крошку, и в первую очередь против себя самой, против тяжкой усталости, минутного равнодушия или расслабляющей лени. И если бы пришлось Надежде брать себе, словно древнему рыцарю, девиз... Но, собственно, он у нее уже был: "Сдохну, а буду первой!"
      И она была первой. Были в группе девочки чуть пластичнее, чем Надежда, чуть музыкальнее или чуть лучше исполняющие отдельные элементы. Но Надежда оставалась Надеждой. "Сила, воля, натиск", - потряхивая в такт Надеждину руку, говорил Петух, провожая ее на соревнования, и это было у них чем-то вроде заклинания.
      И сила, воля и натиск побеждали. И опять она была первой. И только так должно было быть. И только так будет всегда.
      Ровно через час Надежда спешила на тренировку. Если кто думает, что у Надежды была легкая жизнь, - тот сильно ошибается. Да, Надежда побывала во многих городах, но она не глазела там по сторонам, а вкалывала на помосте; да, Надежда пропускала из-за соревнований много уроков, но спрашивать-то ее все равно спрашивали! А ежедневные изматывающие тренировки, когда единственное желание - доплестись домой и завалиться в постель, а приходится, между прочим, худо-бедно, но хотя бы просмотреть историю или накорябать на двух страничках какое-никакое сочинение. Вот такая была у Надежды жизнь. И ради чего? Ради мига победы? Или, как пишут в газетах, ради счастья преодоления? Да ради чего все это терпеть?! Но ведь Надежда и не терпела - Надежда жила! И иначе жить не хотела бы. "Х-характерец, бормотала сквозь зубы Нина Андреевна, глядя, как Надежда, свалившись с бревна, лупит по нему кулаком. - А впрочем, так и надо..."
      Когда Надежда открыла дверь подъезда, вчерашняя собачонка метнулась ей под ноги и попыталась прошмыгнуть внутрь. Точно так же она лезла вчера, и точно так же Надежда отпихнула ее ногой и закрыла дверь, но собачонка и не думала убираться. Она села и принялась неотрывно смотреть на дверь.
      - Пшла! - сказала Надежда, топнув для острастки.
      Она ненавидела таких хитрюг. Тихохоньких втируш, которые с невинными ужимочками дожидаются своего часа, делая вид, что они тут ни при чем. Надежда любила честную игру.
      - Сказано - убирайся, - проговорила она собачонке строго и раздельно. - И не пролезешь туда, хоть лопни!
      Собачонка пошевелила хвостом и насторожила уши, однако продолжала смотреть мимо. Мысли ее угадать было очень легко: "Вот сейчас кто-нибудь откроет, и я прошмыгну, а ты останешься с носом!"
      - Да?.. - протянула Надежда. - И не надейся!
      Она отогнула варежку и посмотрела на часы: в запасе было минут десять. Надежда засунула руки в карманы и, легонько пританцовывая и подпрыгивая, тоже стала ждать.
      Когда запасные минуты были уже на исходе, появилась с хозяйственной сумкой старушка с первого этажа, и собачонка приободрилась.
      - Гоните ее! - сказала Надежда. - Приблудная!
      - Приблудная не приблудная, а погреется - от тебя не убудет.
      Старушка открыла дверь, пропуская собачонку.
      Все. Больше у Надежды не было ни секунды. Никогда, не единого раза Надежда не опоздала на тренировку.
      - Господи! Тоже мне сю-сю мусю! - только и крикнула она и побежала, размахивая сумкой.
      - И господа нечего задаром поминать, - неодобрительно сказала старушка и закрыла за собой дверь.
      Конечно, от собачонки получилось одно лишь безобразие. Вечером, возвращаясь с тренировки, Надежда увидела у почтовых ящиков кучу костей и среди них - развалившуюся в истоме бродяжку.
      - Косточки кушаем?.. А ну, марш!
      Надежда выставила собачонку на улицу и, чтобы той запомнилось всерьез и надолго, слепила крепкий снежок и так запустила в нее, что она только визгнула и кубарем покатилась в темноту.
      И на второй, и на третий день грязным серым клубком лезла собачонка под ноги Надежде. Похоже - хотя и совершенно непонятно отчего, - она решила здесь поселиться. Кроме сердобольной старушки с первого этажа, были еще доброхоты, которые пускали собачонку в подъезд греться, но многие ее гнали, и все-таки она не желала убираться. И наконец Надежда поняла почему: собачонка попрошайничала!
      В воскресенье, катаясь на лыжах на пустыре позади кинотеатра, Надежда увидела, как собачонка дежурила у дверей небольшой фанерной забегаловки на другой стороне пустыря. Вышла судомойка в грязном белом халате и сыпанула кусочков бесстыжей попрошайке. Перекусив, собачонка бесцельно закружила по пустырю, что-то вынюхивая и временами проваливаясь в снег. Или, может, у нее была какая-то цель?..
      Наша запоздала с обедом из-за старой Никитишны, которая у них засела, и Надежда сделала ей выговор.
      - Ни подружки к тебе не придут, ни ты к подружкам, - пригорюнясь, сказала Никитишна. - Тренировки да тренировки. И что за жизнь такая!
      - Нормальная жизнь. А с этими недоростками и говорить не про что.
      - Да ты же сама первый недоросток! - развеселилась Никитишна. - На физкультуре последняя стоишь?
      - Во-первых, не последняя, а третья с конца, а во-вторых, я не в том смысле сказала, а совсем в другом.
      - Девочки как девочки, - сказала Наша. - Это только ты у меня чересчур взрослая.
      - Ой! Как девочки!.. Знала бы ты этих девочек! Свистунова до сих пор в куклы играет! Нет, по правде. Помереть мне на месте!
      - Вот и поиграла бы с ней, - предложил Петух.
      На это Надежда и отвечать не захотела.
      - А Туманова, красотка наша, - сказала она, - так у той только мальчики в голове. Тот посмотрел, тот не посмотрел, а на того она сама не так посмотрела! До тошнячки доведет со своими мальчиками.
      - Вот там у вас есть девчоночка симпатичная, у ней мать в торге работает... фигуристая такая...
      - Это кто же? Малайка?! Наша Никитишна хоть кого уморит! Не фигуристая, а Пуд! Я ей и голливудскую диету давала, и жокейскую - пустое дело! "Ой, я не могу не кушать! - передразнила она Малаеву. - Ай, у меня голова от голода вертится..."
      - Это верно. Я тоже, как не поем в свое время, сразу слабну, и голова кружится, - подтвердила пятипудовая Никитишна.
      - А ты в другую сторону кружись! - подсказала Надежда и ушла в спальню переодеваться.
      - Ремня она у тебя просит, - сказала Никитишна Петуху.
      - Не справлюсь! Я уже и физзарядку перестал делать, а она - вон какая силачка!
      - Ну ты! Усатый! - выскочив, крикнула Надежда и дернула Петуха за недавно отрощенный реденький ус. - Отпустил усы! Ша!
      И помчалась на тренировку.
      Вечером позвонила молодая Никитишна и плачущим голосом попросила Надежду принести ей таблеток от головы. Петух с Нашей ушли прогуляться перед сном, но недаром Надежда была дочерью врача-терапевта. Она нашла в аптечке нужные таблетки и поднялась к Никитишне.
      Когда Надежда вышла из лифта на двенадцатом этаже, первой, кого она увидела, была до смерти надоевшая ей собачонка. Вид у собачонки был суетливый и озадаченный: наверное, кто-то завез ее сюда - ведь она вечно околачивалась у лифта, и у нее не хватало ума спуститься по лестнице на первый этаж. Однако она успела шмыгнуть вслед за Надеждой, которая через несколько минут вышла от Никитишны, и доехала с ней до девятого этажа.
      - Я т-тебя! - сказала Надежда, топнула и закрыла дверь.
      Сколько она себя помнила, Надежда очень любила, когда Петух с Нашей откуда-то приходили. Сам момент возвращения домой. Здесь было все: и радость, что она их видит, и, возможно, подарок, или что-нибудь вкусненькое, или еще какая-нибудь неожиданность, а Надежда больше всего любила неожиданности. Поэтому она мчалась в прихожую, лишь только ключ поворачивался в замке. Но эта неожиданность чуть не сбила ее с ног.
      Осторожно приглядываясь и принюхиваясь, в прихожую вошла все та же собачонка, подбадриваемая Петухом и Нашей.
      - Она у нас на коврике лежала, - сказала Наша. - Так жалко... Пусть погреется.
      - Погреется! - крикнула Надежда, обретя, наконец, дар речи. - Сначала погреется, потом покушает, потом поспит, а потом нас всех отсюда выживет!
      - Это тебя-то? - рассмеялся Петух.
      - Разведет здесь всякие безобразия и выживет!
      - Не будет никаких безобразий, - сказала Наша. - Она ученая. Смотри, ошейник.
      Так собачонка у них поселилась. Сначала она погрелась, потом покушала, потом завалилась спать.
      Утром первым начал хохотать Петух. Потом Надежда услышала смех Наши, выбралась из постели и, забыв надеть тапки, побежала к ним. Петух и Наша хохотали в прихожей, а на вытертом плюшевом покрывальце невиданным манером спала собачонка. Она лежала на животе, отбросив в разные стороны все четыре лапы, точь-в-точь мохнатый коврик, и самозабвенно похрапывала, чуть посвистывая в нос. Их смех ничуть ее не беспокоил.
      - Какая забавная! - сказала Наша.
      Надо признать, собачонка действительно оказалась забавной. И хлопот с ней не было никаких. Даже проблема с поводком решилась сразу: у Наши была старая сумка на длинном кожаном ремешке, который крепился не наглухо, а на специальных металлических штучках, которыми защелкивались прикрепленные к сумке кольца. Вот такой защелкой ремешок преспокойно пристегивался к кольцу на Ошейнике. Прогуливать собачонку тоже не составляло особого труда. Но кое в чем она была трудновоспитуемым элементом. Так, например, ее постоянно тянуло на пустырь за кинотеатром, и Надежда прекрасно знала почему: собачонка никак не могла отвыкнуть от попрошайных замашек, хотя жила теперь как сыр в масле и совершенно не нуждалась в позорно выклянченных кусочках. Но тянуло ее туда упорно. И хотя пустырь был самым удобным местом для прогулок, Надежда с воспитательной целью тащила собачонку совсем в другую сторону, несмотря на ее сопротивление.
      Однако давать квартирантке имя Надежда не позволила. Это было бы уже слишком! Дать имя - значит, принять в дом, в семью. А квартирантка - она квартирантка и есть: сегодня поживет - завтра уйдет. Делить с кем-то любовь Петуха и Наши Надежда не собиралась. Петух, Наша и она, Надежда, и больше им не надо никого! Ведь им великолепно, изумительно друг с другом! Повезло им и с ней: много ли найдется родителей, у которых такая талантливая, такая подающая надежды, такая необыкновенная дочь?! Ее не называют Надей или Надюшей, а зовут Надеждой с тех самых пор, как начались занятия у Нины Андреевны и Петух сказал: "Теперь ты будешь наша Олимпийская Надежда!" Значит, называя ее Надеждой, всякий раз подразумевали и это - Олимпийская.
      Но и ей, надо сказать, крупно повезло с ними. Страшно подумать, что случилось бы, если бы у нее были другие родители - не худые, легкие, быстрые, как сейчас, а с габаритами вроде Никитишен. Да ничего бы не случилось! Вот именно - ничего. Пыхтела бы она, как Малайка, и жевала на переменах пирожки. А все гены! У толстых родителей - толстые дети; у худых - худые; у умных - умные. У глупых - дураки. Хотя...
      - Наш Антошин - сын академика, - говорила Надежда Петуху, - а сам дурак-предурак и полный двоечник... А как же гены? Ты что-нибудь понимаешь?
      - Я одно понимаю, - кричал Петух, повалив ее на диван, щекоча, тормоша и катая из угла в угол, - ты наша Надежда! Олимпийская!
      - Пусти, ну! - вырывалась Надежда. Терпеть она не могла этих детских штучек. - Значит, по генам выходит, что и академик... того!
      - А как я по генам? - смеялся Петух.
      - Полудурок! - царапаясь и отбиваясь, кричала Надежда.
      - Значит, ты тоже полудурок?
      - А то! Была бы умная, стала бы с тобой, с усатым, болтать. Я уже на остановке должна быть!
      Она схватила свою голубую сумку и выскочила из квартиры, как всегда, оглушительно хлопнув дверью.
      Однажды утром... Собственно, это случилось в воскресенье. Надежда встала тогда в хорошем настроении. Бывает такое: и пасмурно за окном, и уроков куча, а все равно хочется прыгать и смеяться и чего-нибудь такое отчубучить - перекувырнуться, завопить или прыгнуть на Петуха из засады и рявкнуть у него над ухом!
      Собачонка, как всегда, храпела, изображая собой коврик, но, когда Надежда возвращалась из ванной, она уже проснулась и увлеченно зевала, открывая маленькую розовую пасть с мелкими зубами. Надежда сбросила тапку и начала тузить собачонку босой ногой, стараясь опрокинуть ее на спину. Собачонка сразу приняла игру. Она наскакивала, рычала и покусывала Надежду за пальцы, впрочем всем своим видом показывая, что это так, шутка.
      Надо сказать, что мордочка у нее была на редкость смышленая и выразительная, так что Надежда, прогуливая собачонку, посматривала с некоторым даже превосходством на соседского тупорожего, брыластого боксера или на двух игривых, но преглупого вида пуделей.
      Отпихнув собачонку, Надежда пошла в комнату, но та не отставала, легонько хватая Надежду за пятку, а потом принялась прыгать, пытаясь лизнуть в нос и неимоверно извиваясь при этом.
      - Разыгралась, барыня, - прикрикнула на нее Надежда. - Хватит!
      Что-то вмиг приключилось с собачонкой. Она резко остановилась, взвизгнула тоненько и жалко, а мордочка ее сделалась тоскливой и недоумевающей. Она как будто пыталась что-то понять или что-то вспомнить.
      - Разнежилась, барыня, - добавила Надежда, удивленная странным поведением собачонки. - Поиграла - и хватит.
      Собачонка волчком закружилась по комнате, а потом, вся дрожа, остановилась перед Надеждой, глядя на нее какими-то жалкими, умоляющими глазами. Чего-то она не могла постичь своим собачьим умишком... Но чего?
      - Хва...
      Надежда опять хотела сказать собачонке: "Хватит, барыня!" - и в этот самый миг ее осенило. Барыня! И ей сразу все стало понятно. И странное поведение собачонки, и вообще все, связанное с ней, - даже то, почему собачонку так тянет на пустырь. Бывают же такие мгновенные озарения! Теперь Надежду удивляло, как она могла не заметить этого раньше, глядеть не видя.
      Барыня!.. Как же там было, на том клочке бумаги?.. Ага: с длинной шерстью, плохо стриженная, лицо смышленое... Действительно, очень смышленое лицо! Потерялась у кинотеатра... Кличка - Барыня!
      - Сейчас, Барыня, сейчас, моя хорошая... - Приговаривая так, Надежда сунула голые ноги в сапоги, влезла в длиннющую Нашину шубу, а на голову нахлобучила ее же шапку, пристегнула Барыне поводок, и они помчались на пустырь.
      Смысла в этом не было никакого. Действительно, какой толк в том, что, влетев на заснеженный пустырь, где не было еще ни одной цепочки следов, Надежда приказала:
      - Ищи, Барыня, ищи!
      Как ищи? Где ищи? Могла бы - нашла б и раньше. Но Надежда была словно в каком-то помутнении.
      - Ищи, Барыня, ищи! - повторяла она, а собачонка лохматым клубком каталась по пустырю, кидаясь из стороны в сторону, временами по брюхо проваливаясь в снег. Потом она села, подняла морду вверх и завыла.
      Это был жуткий, звериный вой, от которого мороз продирал по коже.
      Надежда схватила собачонку в охапку и побежала домой. Когда она вбежала в квартиру, ее колотило. Не от холода - замерзнуть она даже и не успела, а от какого-то странного чувства... такого странного, непривычного чувства... Короче - Надежде впору было сесть на пол и самой завыть от жалости к собачонке.
      Пропустив мимо ушей причитания Наши - как можно полуголой выбегать на мороз! - Надежда проглотила чашку кофе с молоком, давясь, сжевала сухарик, схватила свою сумку и выскочила из квартиры, хотя и знала, что целый час ей придется проторчать под дверью: спортзал открывали ровно в девять. Но терпеть собачонкин взгляд больше не было сил.
      В понедельник на перемене Надежда подошла к Спичке-Свистуновой.
      - Спичка, слышь, ко мне собачонка приблудилась... В общем, живет теперь у нас. Ну, так ты помрешь: это та самая!
      ...Свистунова переступала прямыми тонюсенькими ножками, вытягивала шею и всматривалась в дальний конец коридора.
      - Та самая собачонка, из объявления. Он ее оставил на пустыре, у кинотеатра, а комнатные собаки, знаешь... у них нюха нет никакого. Овчарка, например, обязательно нашла бы дом... И даже дворняга бы вернулась, дворняги, знаешь, ужасно приспособленные к жизни... беспородные всякие. А вот такая маленькая собачка ни за что сама не найдет. И вот она возвращается на пустырь, все время возвращается, все время помнит и хочет его найти, хозяина, и не может. Ты слышишь меня?
      - А? - с отсутствующим видом отозвалась Свистунова и бросилась к проходившей мимо учительнице: - Анна Ивановна, не спрашивайте меня сегодня, пожалуйста! У меня голова болела, я не успела выучить!
      Между прочим, Надежде тоже не помешало бы скорчить жалобную рожицу на манер Свистуновой и попросить Анну Ивановну, чтобы та ее не спрашивала, за всеми воскресными событиями и волнениями уроки остались неприготовленными. Но не было отчего-то настроения. Надежда ожидала Свистунову, избегая встречаться взглядом с Анной Ивановной.
      - Пронесло, - наконец счастливым шепотом сказала Свистунова и прошла мимо Надежды, словно мимо пустого места.
      Все в том же как будто оцепенении Надежда вернулась в класс и села за парту, а когда начался урок, Анна Ивановна раскрыла журнал, и ручка поползла вдоль фамилий. Надежда уже точно знала, что первой вызовут ее. Так оно и произошло.
      - Я не учила, - не вставая с места, хмуро отозвалась Надежда.
      - Пара, - шепотом сказал Надеждин сосед, почти отличник Кузякин. Поздравляю!
      Кузякин сидел с Надеждой с первого класса и с первого же класса регулярно получал от Надежды за свое ехидство щипки, щелчки линейкой по голове, подножки и тумаки.
      - Грызи науку, инженером будешь, - привычно, но без прежнего увлечения парировала Надежда.
      - Встань! - приказала ей Анна Ивановна. - И подумай над своим поведением.
      - Слушайте, граждане, сказочку, - не унимался Кузякин. - У деда с бабкой было три сына. Двое умных, а третий... то есть спортсмен!
      Надежда равнодушно огрызнулась, не замечая, что говорит почти вслух:
      - А теперь двое умных спешат с портфеликами на восемь тридцать и получают по сто рэ! А спортсмен объездил весь мир и навез вагон шмотья. Построил кооператив, купил тачку, а умные у него клянчат: "Привези, Ванюша, джинсики!"
      Класс грохнул. Анна Ивановна глядела на Надежду изумленными глазами.
      - Выйди, - проговорила она наконец.
      - И подумай над своим поведением, - досказала за нее Надежда и пошла из класса.
      Вот теперь у нее словно бы появилась какая-то цель. Взяв в раздевалке пальто и шапку, Надежда вышла на улицу и заторопилась. Она вроде хорошо помнила тот дом, но, когда она туда пришла, никакого объявления не было и в помине. Не было, и все. Дом как будто тот самый, неряшливо оклеенный самодельными объявлениями у входа в подъезд, с телефонной будкой на углу... Неужели другой? "Какой же? - думала Надежда. - Ну какой это был дом?!" Потом она сказала себе: "Стоп! Не мельтеши. Думай. Стань спокойно и подумай. Когда это было?" Надежда посчитала на пальцах: четырнадцать дней. Четырнадцать дней назад. Господи, ну и дура же она! Да ведь за четырнадцать дней...