- Что ж, эрудиция - тоже неплохо.
      - В общем, почти все врали. Каждый в меру своих сил.
      Маргарита Викторовна улыбнулась.
      - При анализе анкет это непременно учитывается. Но подряд врать невозможно, время от времени человек обязательно проговаривается. То есть анкеты с таким умыслом и составляются - чтобы анкетируемый проговорился.
      - Но ведь это, наверное, очень трудно - так составлять анкету?
      Прозвенел звонок с урока, и Маргарита Викторовна удивленно посмотрела на часы, а потом встала и подошла к висевшему на стене зеркалу, всматриваясь в свое лицо.
      - Да нет, в общем, это несложно, - рассеянно проговорила она, вытирая носовым платком в уголках глаз.
      - Я пойду, - сказала Эра. - До свидания.
      - Будь здорова, - кивнула Маргарита Викторовна. - Готовься, я давно тебя не спрашивала.
      Она выглядела вполне успокоившейся. Возле двери Эра остановилась, пропуская возвращавшихся с урока учителей, и обернулась. Маргарита Викторовна тоже посмотрела на нее, улыбаясь, и помахала ей рукой.
      Эра пошла мимо буфета, чтобы что-нибудь перехватить, но буфет был закрыт. На окне сидела Полынова и доедала пирожное.
      - Недавно закрыли, - сообщила она, качая ногой. - Санитарный час. Ты чего не идешь домой?
      - Да так. А ты?
      - Проблемы, проблемы, - туманно проговорила Полынова. - Человечка одного ждала.
      Она облизала с пальцев сладкие крошки и спрыгнула с окна.
      - Ладно, пошли.
      - А человек?
      - Наверное, другой дорогой пошел.
      - А проблемы?
      - Проблемы остаются. Дело в том, - проговорила Полынова со вздохом, что одной тяжело и скучно. А главное - неинтересно.
      - В каком смысле одной?
      - В том, что у меня нет мальчика.
      - У меня тоже нет.
      - Ты - это совсем другое. Ты такая... Ну, в общем! Ты - для всех.
      Полынова распахнула перед Эрой дверь.
      - У тебя же был.
      - Теперь и не смотрит.
      - Еще бы. Ты как декорация.
      - Как это?
      - Хоть бы улыбнулась. Не бойся, корона с головы не свалится. Он тебе очень нравился?
      - Да нет. Юрка мне нравится больше.
      - Тогда зачем он тебе?
      - Лучше уж такой, чем никакой.
      - Только он, видишь, себя "таким" не считает!
      - Ты думаешь... - Полынова даже остановилась. - Он догадался?!
      - А то нет!
      - И все равно...
      - Да что "все равно"! Вечно ты только о себе. Думаешь, человеку приятно, когда им совершенно не интересуются? Думаешь, человек не чувствует, что тебе на него, в общем, наплевать? А потом еще с девчонками на его счет прохаживаешься.
      - Я не прохаживалась...
      - Ага. Пробегалась. Врала, как он тебе прохода не дает.
      - Эрочка! Ну почему мне так не везет? В любви.
      - А тебе и не должно везти. Если ты себя не переделаешь.
      - Это, знаешь, очень трудно.
      - А ты постарайся. И потом... - Эра запнулась, но все же договорила: - Честно тебе скажу: у тебя глуповатый смех. Ну, хихиканье какое-то очень странное. Ты как-нибудь по-другому попробуй... Перед зеркалом, что ли, потренируйся...
      - Заметано! - пообещала Полынова и схватила Эру за руку во вдруг накатившемся приступе умиления: - Ой, а помнишь, как я пришла к вам в класс? Ты с тех пор для меня - самый близкий человек, Эрочка, самый уважаемый! Помнишь, какая я была дура?..
      Эре вовсе не казалось, что Полынова была тогда дурой. Однако ответить не успела. На остановке у сквера, опершись о невысокую чугунную ограду, стоял Мурашов. Заметив, что Эра на него смотрит, он поднял руку, словно подзывая к себе.
      - А он ничего, - тотчас среагировала Полынова. - Вполне. Ну, желаю... - И она зашагала какой-то сразу изменившейся, семенящей походкой, кокетливо раскачивая сумку.
      Эра остановилась и стала ждать. Мурашов, отлипнув, наконец, от ограды, направился к ней.
      - Тебя, между прочим, жду.
      - Зачем?
      - Нельзя? - ответил он вопросом на вопрос.
      - Можно, - вяло сказала Эра. Как-то муторно было у нее на душе.
      - Осуждаешь?
      Эра промолчала.
      - У тебя даже мнения на этот счет нет? - вспыхнул он. - Не обзавелась?
      - Обзавелась. Она, между прочим, тоже человек. А ошибки...
      - Это, по-твоему, ошибки? Это... провокация, вот что. Чего, деточки, не хватает вашим папам и мамам? - противным голосом пропищал он. - Как можно вообще ответить на этот вопрос?! Денег? Красоты? Счастья? Что ты сама написала, если не секрет?
      - Времени.
      - Ловко выкрутилась.
      - Я не выкручивалась. Они сами всегда так говорят.
      - Завидую я тебе, если это правда.
      - А что ты вообще за чепуху какую-то написал? Про кенгуру и жирафу?
      - Кому надо, тот понял, - сказал он, с усмешкой покосившись на Эру. Убедившись, что она не намерена продолжать расспросы, он проговорил все с той же усмешкой: - Среди папашкиной алкашни есть один такой Сенечка. Я сначала думал - пожилой мужик, а он оказался совсем еще молодой. Такой же пропащий, как и мой. Так этот вот Сенечка учился в одном классе с нашей Маргариткой. Сидел прямо за ней, можешь себе представить!
      - Ну и что? Мало ли кто с кем учился?
      - Он ее терпеть не может.
      - Допустим. Ну так что?
      - Понарассказывал про нее. Ее вообще в классе не любили. Чистюля, активисточка. У нее были два прозвища: за длинные ноги - Кенгуру, а за длинную шею - Жирафа. - Мурашов фыркнул. - Кому ни одного, а кому целых два! Надо же, до чего повезло!
      - Дурак твой Сенечка.
      - Он-то дурак, только к делу это отношения не имеет.
      Мурашов вдруг остановился, так что Эра прошла еще несколько шагов, прежде чем поняла, что идет одна. Она оглянулась. Мурашов стоял, засунув руки в карманы, и с прищуром глядел на нее, точно выжидая.
      - Ты что?
      Он глядел на нее все так же молча.
      - Ладно, топай, - наконец сказал он, небрежно махнул рукой и, круто повернувшись, зашагал обратно.
      Покончив с уроками, Эра вышла из своей комнаты. Тетя Соня сидела перед телевизором, вперившись в экран неподвижным взглядом. На экране в сверкании блесток, в клубах дыма и в ослепительных вспышках лучей бесновался какой-то зарубежный роковый ансамбль. Эра удивленно воззрилась на тетушку: в другое время она непременно бы повела язвительнейший комментарий относительно современной молодежи и ее псевдодуховных ценностей, однако сейчас тетя Соня сидела в молчании, а ее взгляд был совершенно пуст.
      - Может, на другую программу? Теть... переключить?
      Тетушка вздохнула, частично выходя из своего сомнамбулического состояния, и прошептала:
      - Все равно...
      - Тут футбол. - Эра поглядела в программу. - А тут фильм какой-то документальный. Что лучше?
      - Все равно...
      - Все равно не бывает. Чего-то хочется больше, чего-то меньше. Ты подумай, и тебе сразу станет ясно.
      - Ой ли? - слабо улыбнулась тетя. - Я думаю, думаю, а мне ничегошеньки не ясно.
      Эра уже догадалась, что тетины слова имеют отношение отнюдь не к телепрограмме. Она сочувственно поддакнула:
      - Жизнь - сложная штука.
      - Господи боже мой! - фыркнула тетушка, на миг становясь прежней. Терпеть не могу, когда бросаются бездумными фразами!
      - Я не буду бросаться, - проговорила Эра смиренно, - а ты не говори, что тебе все равно. На какую переключить программу?
      - На ту, где ничего нет, - съязвила тетушка.
      - О'кей. - Эра щелкнула выключателем.
      - Мне кажется, я была не права, - вдруг с трудом выговорила тетя Соня. - Убийственно не права.
      - Тетя, я ведь...
      - Как я посмела так грубо, так нечутко с ним разговаривать? продолжала тетушка, не слушая Эру. - В таком хамском тоне! С человеком, который точно так же страдает от одиночества, как и я...
      - Он не страдает, у него...
      - Попугай, ты хочешь сказать?
      - У него сын на Дальнем Востоке.
      Тетушка с досадой на нее взглянула.
      - На Дальнем Востоке - это все равно что на Луне! Он сам мне говорил, что видится с ним раз в три года. Я должна была... должна была его простить, вот что. - Тетушка безотрадно качнула головой и застыла.
      - Тетя, а ведь я тогда еще сказала, что ты должна...
      Но тетушка снова не дала Эре договорить.
      - Увы, поздно... поздно...
      Из уголка ее глаза вылилась слеза и повисла на кончике носа.
      - Но если ты первая...
      - Я?! Ты думаешь, у меня хватит сил это сделать?! Если бы ты только знала, сколько раз я набирала сегодня его номер! И... столько же раз бросала трубку. Я... Я не могу. Такой ужасный стыд от содеянного. И спазм... в горле... Может быть... ты?
      - Я? Ну, хорошо. - Эра сняла трубку. - Что ему сказать? Тетя просит прощения и хочет помириться? Так?
      - Нет-нет, - испугалась тетушка. - Разве такие вещи говорятся по телефону?! Надо видеть глаза, ощущать оттенки голоса... Ты должна с ним встретиться.
      - Ладно, зайду к нему на днях.
      - На днях?! Завтра же! Не откладывая ни минуты!
      - Ага.
      - Очень тебе благодарна. А теперь, - тетушка суетливо заглянула Эре в лицо, - давай потренируемся, как тебе вести себя и что говорить.
      - Теть, ну зачем?.. Судя по обстановке. Во-первых, я все равно все забуду. Ты же знаешь, с памятью у меня не очень-то; а во-вторых, нужные слова появятся сами собой, стоит лишь увидеть человека.
      - Да? - с сомнением спросила тетушка. - Ну, как знаешь... как знаешь...
      Однако назавтра Эра так и не встретилась с Валерием Павловичем. На последнем уроке по расписанию должна была быть география, однако вместо географа Павла Петровича с его вечной улыбкой на краснощеком лице в класс вошла Маргарита Викторовна, неся журнал под мышкой.
      - Здравствуйте, садитесь. Павел Петрович заболел. Вместо географии проведем урок русского языка. Мурашов, идите к доске. Пишите.
      Она продиктовала несколько предложений, а когда Мурашов закончил, спросила:
      - Могли бы вы разделить эти предложения по каким-либо признакам? Если да, то по каким?
      Мурашов молча смотрел на доску.
      - Скажите правила, которые, по-вашему, относятся к данному примеру.
      - Сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, - зашептала с первой парты Верочка Облакевич.
      - Облакевич, спокойнее. Вы пойдете отвечать второй.
      - Я не учил. - Мурашов с вызовом глянул на Маргариту Викторовну. Между прочим, русский язык у нас завтра.
      - Это материал на повторение. Больше вам добавить нечего?
      Мурашов молча передернул плечами, а Маргарита Викторовна, перечеркнув в его дневнике запись "Геогр.", аккуратным почерком вывела "Рус. язык" и поставила двойку. Затем не спеша перелистала дневник.
      - Кто расписывается в вашем дневнике?
      - Отец, - буркнул Мурашов.
      - У меня большое подозрение, что эту тягостную обязанность добровольно взвалили на свои плечи вы сами. А?
      Мурашов, отвернувшись, словно вопрос относился к кому-то другому, смотрел в окно.
      Маргарита Викторовна снова принялась листать дневник.
      - Здесь три записи с просьбой родителям явиться в школу. Ваш отец их видел?
      - Не знаю. Можно сесть?
      - Не знаете? Ну, это уже чуть ближе к истине. Кроме того, Эра передала вашему отцу записку аналогичного содержания...
      - Я не передавала, - привстала Эра, - я забыла, а потом я ее потеряла, а когда хотела сказать вам, что потеряла, опять забыла...
      - Когда человек приводит слишком много доказательств в защиту своей лжи, ему лучше сразу сказать правду. Учти это, Эра. Так... странные отметки. - Маргарита Викторовна глянула на Мурашова. - Четыре, три. Пять, пять, два... три, четыре, пять, единица... четыре, два... ну и в том же роде. Не кажется ли вам, что это признак слабого характера и внутренней расхлябанности? В первую очередь я бы посоветовала вам заняться самовоспитанием; вместо того чтобы брать на себя ношу, которая вам явно не по плечу.
      - Это какую же ношу? - настороженно спросил Мурашов.
      - Вместо того чтобы делать человека из вашего отца-алкоголика, налегли бы вы на науку. А людей из алкоголиков делают соответствующие учреждения, которым это полагается по их роду деятельности. Кстати, я могла бы выяснить, что требуется для того, чтобы отправить вашего отца на принудительное лечение. А?
      Мурашов стоял, низко наклонив голову, и ничего не отвечал. Маргарита Викторовна помедлила, глядя на него, но так и не дождалась ответа.
      - Как знаете. Одно могу сказать вам с полной ответственностью: если вы и дальше будете скатываться вниз такими темпами в смысле успеваемости и дисциплины, как бы вам вместо школы не оказаться совсем в другом месте. Таких примеров сколько угодно. Я думаю, друзья-приятели вашего отца могли бы поделиться опытом. Садитесь.
      Мурашов поднял пылающее лицо. От его самоуверенности не осталось и следа, и перед классом стоял лишь жалкий мальчишка с багровыми ушами и слезами на глазах.
      - Садитесь, вы свободны, - повторила Маргарита Викторовна, с удовлетворением глядя на Мурашова.
      Он сделал шаг по направлению к своей парте, но потом, словно опомнившись, резко повернулся и в полной тишине вышел из класса.
      Эра вскочила, потом села, потом опять приподнялась... Бежать за ним? Оставаться на месте? Что же делать?!
      - Ты, я вижу, рвешься отвечать. Прошу к доске. Вопрос тот же.
      Эра подошла к доске и дрожащими пальцами взяла мелок.
      - Сложно... сочиненные и сложноподчиненные предложения, - чужим голосом выговорила она.
      - Дай, пожалуйста, полный ответ. Эти предложения можно разделить на сложносочиненные и сложноподчиненные. Ну?
      Эра механически повторила.
      - Так. А теперь скажи правило.
      Эра молча смотрела перед собой. В голове было совершенно пусто, лишь мелькали обрывки каких-то никак не связанных между собой мыслей.
      - Я вся внимание, - сказала Маргарита Викторовна, удивленно поглядев на Эру.
      Но, пожалуй, сейчас с одинаковым успехом можно было бы требовать, чтобы она рассказала стихотворение по-китайски.
      - Надеюсь, это не демонстрация? - помолчав, спросила Маргарита Викторовна.
      - Я... я не знаю, - выдавила Эра.
      - Как ты можешь не знать? По этому материалу ты получила пятерку!
      - Я... забыла.
      Маргарита Викторовна сидела, глядя в журнал и барабаня пальцами по столу. Потом, вздохнув, взяла ручку.
      - Точка! - вытягивая шею, сообщила Верочка Облакевич.
      - Облакевич, к доске.
      Верочка Облакевич поплелась к доске и принялась нести что-то совсем уж несусветное, однако Маргарита Викторовна, устало сгорбившись, молча глядела в пространство, и по ее глазам было видно - ни единого слова из сказанного Верочкой она не слышала.
      Не успел прозвенеть звонок, как всех словно сквозняком вымело из класса. Маргарита Викторовна по-прежнему сидела за столом; Эра медленно, заторможенными движениями складывала в сумку учебники. Маргарита Викторовна подняла голову и оглянулась.
      - Кто сегодня дежурит? Почему класс оставлен неубранным?
      - Он дежурит.
      Эра собрала с пола бумажки и огрызки яблок и понесла в урну. Когда она проходила мимо Маргариты Викторовны, та провела рукой по Эриной юбке, испачканной мелом:
      - Отряхни.
      Эра хлопнула по юбке ладонью, испачкав ее еще больше, и вдруг, не поворачиваясь к Маргарите Викторовне, спросила:
      - Вы сделали это нечаянно или нарочно?
      - О чем ты? - Маргарита Викторовна удивленно подняла брови. - Я тебя не понимаю.
      Ее удивление выглядело очень натуральным, однако Эре захотелось провалиться сквозь землю от стыда - как всегда, когда она видела, что взрослые лгут.
      В одну руку Эра взяла свою сумку, а в другую, проходя мимо парты Мурашова, его потрепанный модерный рюкзачок, в котором сиротливо болталось несколько тетрадей.
      - А вот этого делать я бы тебе не советовала.
      Не отвечая, Эра прошла мимо Маргариты Викторовны и коленкой открыла дверь.
      - Эра! Я обращаюсь к тебе.
      Эра остановилась.
      - Ты что, обижаешься? Но пойми...
      - Да нет, мне все равно, - вздернув подбородок и избегая встречаться с Маргаритой Викторовной взглядом, каким-то скрипучим, не своим голосом проговорила Эра и выскользнула в коридор.
      Она шла по коридору и чувствовала, как пылают у нее щеки и колотится сердце. Какой непроходимой дурой выказала она себя только что! Всего и нашлась, что пропищать эти жалкие слова! А ведь надо было... Однако нужные слова - злые, язвительные, клеймящие - даже сейчас не шли ей на ум, и она с испугом подумала, что ей и вправду все равно. Ей ничего не хотелось. Ни доказывать, ни объяснять этой женщине - ничего. Она попросту перестала существовать - вдруг, в одну минуту. Эра понимала, что так не годится, что нельзя смахивать человека, будто соринку со стекла, она думала: "Завтра или послезавтра я подойду к ней и поговорю, я ей все расскажу, втолкую, и она поймет, не может ведь она ну абсолютно ничего не понять..." Но в глубине души Эра знала: никакого разговора не будет. Вот так: жил себе человек, и в один миг его не стало, хотя на самом деле он распрекрасным образом продолжает существовать. "Все равно что умерла", - подумала Эра. Но нет, умереть, пожалуй, было бы даже лучше. Так, по крайней мере, кажется в четырнадцать лет.
      Эра ждала уже полтора часа. Сначала ей казалось, что за дверью кто-то есть, просто ей не хотят открывать, и она звонила с такой настырностью, что даже мертвого могли бы поднять эти бесконечные звонки.
      Ближе к пяти, когда начало темнеть, она вышла во двор и стала смотреть на окна. Скоро совсем стемнело. Летел мелкий снежок. Постукивая ногой об ногу, Эра бродила по двору, пока не продрогла окончательно. Потом вернулась в подъезд и, уже почти не веря в то, что ей откроют, позвонила. Чуть отогревшись, опять вышла во двор и снова принялась наблюдать за окнами, которые одни остались темными на втором этаже. Те, кто недавно возвращался с работы, начали выходить во двор - в магазин, с собачкой или с детьми, и Эра ловила на себе их любопытные взгляды.
      К половине девятого двор опустел, а после десяти оживился снова собачек вывели по второму разу. Жирная пятнистая собачонка, припадочно облаявшая Эру в первый раз, теперь подбежала к ней, словно к знакомой, и дружелюбно завертела хвостом.
      В одиннадцать Эра в последний раз нажала на кнопку звонка. Затем выдрала из тетради листок, написав: "Твоя сумка у меня. Позвони. Э.", - и засунула в дверную ручку.
      - Ну? Что он тебе сказал?
      Даже не раздевшись, Эра плюхнулась в кресло. Ей давным-давно перехотелось есть, только спать, спать...
      - Что ты молчишь? Он... не заболел?
      - Теть, я не знаю. Думаю, что нет.
      - То есть...
      - То есть я у него не была.
      Эра зажмурила глаза и вытянула ноги. На паркете расплывалось мокрое пятно от подтаявшего снега.
      Когда Эра с трудом разлепила не желающие открываться глаза, она увидела тетю Соню, которая ползала у ее ног, вытирая тряпкой лужицу, а заодно и ее заляпанные ботинки.
      - Теть, я сама, - протянула Эра, не двигаясь с места.
      - Как же так? - бормотала тетя Соня. - Ты ведь обещала, я была абсолютно, непоколебимо уверена, а теперь... я даже не знаю, что делать, просто не знаю...
      - Да что случилось?! Почему такая срочность?
      - Я... не понимаю. Ведь ты дала мне слово...
      - Тут с человеком плохо, а ты с такой чепухой.
      - С человеком? Да, да... - Тетя Соня продолжала тереть сухое уже место.
      - Теть, ну какая разница - сегодня, завтра, послезавтра... Никуда твой Валерий Павлович не денется.
      Тетя Соня с усилием поднялась, держась за поясницу. Ее блекло-голубые глаза растерянно помаргивали за толстыми стеклами очков. Казалось, она вот-вот расплачется.
      - Ну, завтра зайду, завтра! - мотнула головой Эра.
      Тетя Соня виновато посмотрела на Эру, суетливо огладила юбку и бочком вышла из комнаты, ничего не ответив.
      Мурашов не позвонил. Эра не удивилась, не увидев его и на уроках. Все посматривали на сумку Мурашова, которую Эра притащила в школу, однако никто ни о чем не спросил, словно бы ничего не произошло. Похоже, для них именно так оно и было: ничего не случилось. Маргарита Викторовна тоже не пришла - русский заменили физикой.
      Время тянулось бесконечно. Еле досидев до конца шестого урока, Эра вскочила, собираясь бежать, однако в двери возникла математичка и, отыскав Эру взглядом, объявила:
      - Всех, кто занят в подготовке вечера, прошу в актовый зал! Генеральная репетиция.
      Все восьмые готовили общешкольный вечер занимательной математики, и Эра была ведущей. Отпрашиваться, разумеется, было бесполезно.
      Битых два часа Эра с деревянной улыбкой выходила на сцену, острила, шутила, объявляла номера, загадывала загадки, вручала не существующим пока победителям призы, а под занавес в качестве участницы математического квартета пела математические частушки.
      Математичка то и дело останавливала ее, хлопая в ладоши:
      - Больше жизни! Больше огня! Где твой апломб? Где улыбка?
      Поняв, наконец, что большего апломба от Эры сегодня уже не добиться, математичка в последний раз прогнала сценарий вечера с начала до конца, уже не останавливая, и распустила всех по домам.
      Выйдя из школы, Эра остановилась в досадливом раздумье. Скорей всего, сегодня она опять не успеет зайти к Валерию Павловичу. Значит, вечером ее снова ждут жалкие тети Сонины слова и ее потерянный взгляд. Все это было так странно, так не похоже на тетушку, а главное, так некстати. Отчего-то тетя предпочитала препоручить это Эре, вместо того чтобы набрать номер телефона и спокойно объясниться. "Мне-то не трудно, - подумала Эра, - но только позже, не теперь..." Она тряхнула головой и пошла к остановке трамвая.
      Эре сразу бросились в глаза окна его квартиры - они были ярко освещены. Когда Эра позвонила, все приготовленные слова вдруг вылетели у нее из головы, а в горле пересохло.
      Все произошло в считанные секунды. Дверь распахнулась, мелькнуло искаженное яростью лицо Мурашова, затем он хряснул дверью с такой силой, что, казалось, она лишь чудом не сорвалась с петель.
      Эра оцепенело постояла у двери и побрела вниз. В противоположном конце двора был вкопан дощатый стол и две скамейки; Эра стала, опершись о спинку скамьи, и принялась смотреть на его окна. Против ожидания, за окном словно бы шла какая-то бурная жизнь: мелькали тени, гас и снова зажигался свет... Эра влезла на стол. Ни штор, ни занавесок на окнах не было.
      В правом углу мелькнул что-то с ожесточением говоривший Мурашов; затем опасливо, бочком комнату пересек мужской силуэт; снова, жестикулируя, заметался по комнате Мурашов. Мужчина подошел к окну, раскуривая сигарету, и, открыв форточку, стал выпускать в нее дым. Эра разглядела лицо с выражением плаксивой злости, темные провалы глаз, вялый, безвольный рот. Казалось, он глядел прямо на нее - Эра даже пригнулась, однако, швырнув не погасшую сигарету в форточку, мужчина отошел от окна.
      Эра давно уже потеряла счет времени. Сколько она вот так простояла час, два? А может, не более получаса?.. Кажется, она разобралась в том, что происходило за окнами второго этажа: Мурашов что-то доказывал, втолковывал отцу, наскакивал на него снова и снова, ощерясь, словно загнанный в угол звереныш, - тот огрызался в унылом ожесточении.
      В какой-то миг на кухне зажегся свет, слабо послышался звон разбитого стекла. Затем яркий свет в комнате погас и окно засветилось голубоватым: заработал телевизор. У кухонного окна возник Мурашов. Он неподвижно стоял, прислонившись лбом к оконному стеклу. Затем он придвинулся к стеклу, заслоняясь рукой от света, и стал вглядываться в темноту. Эра спрыгнула с пошатнувшегося стола, схватила обе сумки и бросилась к деревьям.
      Она думала: стоять нет никакого смысла, - и, однако же, не двигалась с места. Капюшон куртки почти сполз у нее с головы, косо лепил мокрый снег с дождем, и пряди волос жалкими сосульками свисали по обеим сторонам ее лица.
      Но вот она вздрогнула и сделала шаг: из подъезда появился Мурашов и быстро зашагал прочь, горбясь и спрятав руки в карманах.
      - Мурашов! - крикнула она тающей в темноте фигуре. - Игорь! Обожди!
      Скользя, она бросилась следом. Мурашов остановился и стал ждать ее, все так же горбясь и не вынимая рук из карманов. Она тоже остановилась, не добежав несколько шагов, и почему-то не могла выдавить из себя ни звука. Молчал и он.
      - Врезать тебе, что ли? - кашлянув, спросил Мурашов.
      - Врежь. - Она шагнула к нему и вытянула шею.
      - Руки пачкать жалко.
      Он сплюнул ей под ноги и зашагал совсем в другую сторону. Она знала почему: ему просто некуда было идти.
      Эра проследила за тающей в темноте фигурой Мурашова и подумала: вот и все... Однако это было еще не все. В руках у нее была сумка Мурашова, и ее нужно отдать.
      Звонить не потребовалось: Эра толкнула полуоткрытую дверь и вошла. Телевизор, действительно, был включен. В кресле, разбросав длинные ноги, сидел тот самый мужчина. Кажется, он дремал.
      Эра поставила сумку у двери и сказала:
      - Извините. Я сумку Игоря принесла.
      Мужчина вздрогнул и открыл глаза, вглядываясь в Эру.
      - Ага... понимаю. Игорешкина подружка... кгм!.. Что-то говорил он такое, вспоминаю. Прошу к нашему шалашу.
      Он вскочил, раскланиваясь с жалким фанфаронством. Он был до ужаса похож на Мурашова: те же темные глаза, прямой нос, та же усмешка одним уголком рта. Но только это был внезапно постаревший на много лет Мурашов, и это было страшно, как в кошмаре.
      С улыбкой, которую вполне можно было бы назвать обаятельной, если б не резкие морщины на изможденном лице и потухший взгляд, отец Мурашова приятным, хотя и слегка сиповатым голосом предложил Эре сесть, пододвинув стул изящно отделанным жестом.
      Эра смотрела на этого человека, которого необходимо было сию вот секунду заклеймить, пригвоздить, припечатать к позорному столбу, и опять не находила слов.
      - До свидания, - только и нашлась она сказать, пятясь в прихожую.
      - Как? Уже уходите? - воскликнул он, одарив Эру улыбкой.
      С беспокойством радушного хозяина он бросился вслед за ней и включил в прихожей свет.
      Прозрачный ручей вытекал из кухни и пересекал прихожую, разливаясь лужицей у стоптанных комнатных тапок; Эра заглянула в открытую кухонную дверь, и в носу у нее защипало от резкого запаха. Она увидела груду разбитого стекла у раковины и три бутылочных горлышка. Эра повесила сумку на ручку двери, взяла огрызок веника и принялась сметать стекло.
      - Ну... право же... как-то неудобно... - Он заметно слинял, однако все еще пытался выглядеть галантным хозяином. - Порежетесь.
      Эра выбросила осколки в мусорное ведро и взглянула отцу Мурашова прямо в глаза. Взгляд его ускользал, однако на сером, словно присыпанном пеплом лице неровными пятнами проступил румянец.
      - Я хочу сказать...
      Эра умолкла. Казалось, ее слова не долетали до него: он стоял с отсутствующим видом, глядя в пространство ничего не выражающими глазами. Что-то сжалось у Эры в горле, в лицо ударила горячая волна - и она бросилась из квартиры.
      - Девочка... зачем же плакать? Разве тебя кто-то обидел? - растерянно крикнул отец Мурашова, выбежав следом.
      Эра остановилась на площадке.
      - Плакать перед вами? - спросила она громко и раздельно. - Вот уж нет.
      Глаза у нее в самом деле были сухие. Перед ним она не станет плакать.
      "Вот уж нет, вот уж нет..." - в такт шагам неосознанно повторяла Эра. Она шла быстро, на пределе дыхания, нагнув голову и с усилием преодолевая сопротивление ветра. Так она мчалась по уже затихающему городу, забыв, что существует общественный транспорт, который в одно мгновение домчит ее до дома - туда, где уют и вкусный ужин. Пожалуй, это было самое правильное: бежать, пока от усталости не подкосятся ноги, все равно куда, лишь бы избыть в этом лихорадочном беге напряжение последних дней.
      Однако какая-то частичка Эриного сознания, по-видимому, продолжала действовать. Остановившись на перекрестке, чтобы пропустить длинный, словно гусеница, автобус, Эра вдруг поняла, что стоит прямо напротив дома Валерия Павловича. Сначала она хотела спросить у кого-нибудь время, чтобы не являться слишком поздно, но потом, решив, что поскольку ноги принесли ее сюда, значит, так тому и быть, пересекла улицу и вошла в дом.
      Маленький листок из блокнота был прикноплен к двери Валерия Павловича, и на нем написано всего одно слово: "Эре". Эра отколола листок и прочла на обратной стороне столь же лаконичное: "Позвони в сорок седьмую".
      Чувствуя, что у нее не осталось сил даже на удивление, Эра позвонила в соседнюю квартиру и, не говоря ни слова, протянула листок заспанному парню, который возник перед ней, почесывая лохматую шевелюру. "А..." пробурчал тот и зашаркал обратно. Похоже, одним глазом он продолжал досматривать сон. Появившись снова, он сунул Эре запечатанный конверт, вяло буркнул: "Ну, бывай" - и захлопнул дверь.
      На конверте тоже было написано: "Эре". Эра спустилась этажом ниже, где лампа была чуть поярче, села на перила и разорвала конверт.
      "Эра, здравствуй. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется отчего-то, что ты должна сюда прийти. Сегодня вечером я уезжаю. Сын давно зовет меня к себе, но как-то страшновато было трогаться с насиженного места. Однако решение принято, отступать некуда. А главное, ничто меня в этом городе уже не держит. Тишка, мой бедный попугай, приказал всем нам долго жить. Как видишь, по привычке я пытаюсь шутить, хотя на душе у меня ой как смутно.
      Правду сказать, характер у покойного был строптивый, с каждым годом он все больше впадал в меланхолию, которая перемежалась приступами беспричинной злобы и человеконенавистничества - у меня постоянно были исклеваны руки. Но - восемнадцать лет, Эрочка, восемнадцать лет... Тишку любила моя покойная жена, и этот вздорный и облезлый, по выражению вашей тетушки, попугай (что является чистой правдой) был, увы, мне дорог. Но от старости и от смерти лекарства нет.
      Я очень виноват перед твоей тетей. Сколько раз я набирал ваш номер и бросал трубку. А где-то на самом дне теплилась слабая надежда: вдруг она сама позвонит и скажет, что перестала на меня сердиться? Мне казалось, точнее, мне хотелось, чтобы я был для Софьи Васильевны не просто гостем, который по мере своих слабых сил разгоняет скуку зимних вечеров. Видимо, я ошибался.