Улицы были забиты толпой, которая ни поддерживала, ни осуждала преступника. Аристократия, разодетая, как на праздник, – элегантные дамы и благородные господа – собрались у окон. Дамы, поигрывая веерами, держали наготове нюхательную соль на случай обморока. В полчетвертого грандиозное зрелище началось. В центре площади был сооружен помост, на котором и собирался встретить смерть Дамьен. Вместе с ним на помост поднялись палач со своими подручными и два отца-исповедника. Но этот громадный человек не выдал своего страха, а лишь выразил желание поскорее умереть.

Шесть помощников палача приковали его тело железными обручами и цепями к доскам, чтобы он не мог даже пошевельнуться. Потом его руку стали медленно выжигать серой, пока Дамьен не издал ужасный вопль. Было заметно, что, пока горела его рука, волосы у него стояли дыбом. После этого с его рук, ног и груди раскаленными докрасна крючьями были содраны большие куски живой плоти. В свежие раны налили жидкого свинца и кипящего масла. Весь воздух на площади был отравлен запахом жженой плоти. Потом вокруг его предплечий, бедер, запястий и лодыжек были обвязаны крепкие веревки, в которые впрягли четырех сильных лошадей, по одной у каждого угла помоста. Взвивался кнут, и лошади рвались вперед. Предполагалось, что они разорвут несчастного на части. Целый час лошадей пришпоривали и стегали, но им никак не удавалось оторвать хотя бы одну ногу или руку. Удары кнута и крики палачей заглушались душераздирающими воплями человека, испытывавшего страшные мучения.

Добавили еще лошадей, и их всех стегали кнутом. Крики Дамьена переросли в безумный рев. Наконец, палачи получили разрешение судей, присутствовавших на казни, раздробить преступнику суставы, чтобы облегчить работу лошадям. Дамьен приподнял голову, чтобы посмотреть, что с ним делают, но не издал ни звука, пока ему дробили суставы. Он повернул лицо к распятию, которое держали возле него, и поцеловал его, а два священника в это время призывали его покаяться. Потом на лошадей опять обрушились удары кнута, и через полтора часа после начала казни они, наконец, смогли оторвать его левую ногу.

Люди на площади и аристократы в окнах захлопали в ладони. Казнь продолжалась…

Когда была оторвана правая нога, Дамьен начал бешено кричать. Ему раздробили плечевые суставы, и кнут опять взвился в воздух. Когда отделилась правая рука, крики несчастного стали слабеть. Его голова начала клониться назад, но лишь только когда была оторвана правая рука, она поникла полностью. На помосте остался пульсирующий обрубок с головой, волосы на которой побелели. Но эта голова и тело все еще жили.

С головы Дамьена остригли волосы и собрали вместе все его члены. К нему опять подошли отцы. Анри Самсон, главный палач, тем не менее, удержал их, говоря, что Дамьен уже умер. Тогда верили, что преступники отказывались от отпущения грехов перед смертью, потому что их тела продолжали дергаться, а нижняя челюсть двигалась, как бы говоря что-то. Это тело все еще дышало: его глаза скользили взглядом по толпе.

То, что осталось от этого человека, было сожжено на костре, а пепел – развеян по ветру.

Таким был конец несчастного, перенесшего самые страшные мучения, какие только существовали на земле, и произошло это в Париже на моих глазах, как и на глазах многих тысяч людей, включая самых красивых и благородных женщин Франции, собравшихся у окон».

С содроганием посмотрел я на стоявшую в окне леди и вдруг ясно понял: каждый вечер упивалась она видом изуродованного тела, сладкой музыкой звучали в ее ушах вопли несчастного, а день был лишь прелюдией к этому зрелищу, проносившемуся перед ее мысленным взором и захватившему все ее существо. И так будет всегда.

Разве удивительно, господа, – заключил Бринкен, – что с того вечера я всегда стал испытывать некоторый страх перед женщинами, у которых есть чувства, душа, воображение? И в особенности, перед англичанками?